Онлайн чтение книги Зайцем на Марс Stowaway to Mars
Глава 13. Прибытие

Здесь не место для лекций о подробностях межпланетного путешествия. Если вам нужны цифры количества использованной взрывчатки, темпы ускорения и торможения, подробности коррекции курса, расхождения между теорией и практикой, то вы их найдете вместе со множеством других подробностей в книге Дейла «Мост через Космос», а изложенные более популярно — в книге Фрауда «Рейс „Глории Мунди"». Автора же интересовали такие мелочи, которые ни тот, ни другой джентльмен не включили в свои книги. И хотя я считаю, что Фрауд какое-то время подумывал о более живом и полном рассказе о полете, теперь уже маловероятно, что он будет когда-либо написан.

Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как обсерватория «Маунт Вильсон» потеряла из виду «Глорию-II». Неизвестно, удалось ли Дейлу, Фрауду и остальному экипажу добраться до Венеры. «Глория-II» так и не вернулась. Следовательно, если я не расскажу вам эту историю такой, какой узнал от Джоан, а частично — от остальных, то ее, вероятно, никогда так и не расскажут.

Читатели могут сказать: эти люди, похоже, слишком много разговаривали на отвлеченные темы. Похоже, астронавты не задумывались, что участвуют в одном из величайших приключений в истории. Но позвольте заметить, что хотя космическое путешествие и может быть волнующим приключением, однако на практике, как меня заверили, оно крайне нудное.

Вот что сказал доктор Грейсон:

— Космический полет — это мечта купить немеркнущую славу ценой всего лишь шести месяцев заключения в тесном гробу.

В то время как Фрауд процитировал классические слова неустрашимого летчика былых времен: «Это был паршивый полет — и это еще мягко сказано».

Но, оглядываясь на прошлое, они видели его в перспективе и соглашались, что путешествие не всегда было монотонным. Полет распадался на отчетливые фазы, каждая со своими особенностями. Скажем, все оживились, когда Джоан объявила, что верит в разумность машины.

Момент она выбрала весьма удачно. Четырьмя наделяли раньше, когда воспоминания о повседневной жизни еще не сгладились, такое утверждение тут же высмеяли бы. Но теперь от него не стали отмахиваться хотя бы потому, что изменилось отношение астронавтов к девушке. А еще потому, что при угрозе смертельной скуки нельзя было отказаться от любой темы, сулившей интересную беседу. Невероятное предположение Джоан приняли более благосклонно, чем оно того заслуживало. Хотя и сомнительно, что кто-либо из экипажа поверил в разумность машин, зато нашлась тема для рассуждений. Тем более что в это время интерес астронавтов к тому, что их ждет на Марсе, стал острее.

Ожидания Дейла были скромными. Он признался, что был бы разочарован, обнаружив лишь безводный мир, неспособный поддерживать жизнь. Хотя пустился в путь, предвидя именно такие условия.

— Может, вы так и думали,— сказал доктор,— но в действительности это узда, которую вы надели на себя, чтобы избежать болезненного разочарования. Вы бы не стали брать с собой меня в качестве биолога, если бы не надеялись обнаружить какую-либо форму жизни. Я уже говорил, что рассматриваю жизнь, как этап в распаде планеты, и ожидаю обнаружить подтверждение. Вероятно, жизнь на Марсе уже прошла весь цикл и существует только в низших формах, но меня не очень сильно удивит, если мы вообще не обнаружим живых созданий.

— Для меня это весьма печальная перспектива,— подумал вслух Фрауд.— Гнетущая. Мировая общественность, приученная Берроузом и остальными к мысли, что Марс кишмя кишит необыкновенными животными, странными людьми и прекрасными принцессами, ожидает от меня, что я перещеголяю писателей; а по вашим теориям получается, что мне придется сочинять страстные романтические истории из жизни немногочисленных амеб. Дуган неодобрительно посмотрел на доктора.

— Вы действительно думаете, что все будет так скучно? Но ведь жизнь никогда не упрощается до самого предела. Неужели не будет никаких зверей?

— Или крабов? — добавил Фрауд.— Помните тех чудовищных крабов, которых у Уэллса путешественник по времени обнаружил в умирающем мире? Скверные ребята, в детстве они мне, бывало, по ночам снились. Но если крабов окажется много, то сомневаюсь, что моя преданная публика вообще получит хоть какую-то историю.

Доктор пожал плечами.

— Это же наши догадки, не более. Там могут быть только простейшие, могут быть и ракообразные...

— И там есть машины,— вставила Джоан.

— Превосходный пример узкого кругозора,— великодушно заметил Фрауд.— Должен сказать, я начинаю надеяться, что вы правы; это дало бы мне обильный материал. Но возникает вопрос: а кто создает эти машины? И для чего? В конце концов, как сказал один из нас, машине предназначено что-то делать.

— Если бы мы смогли понять, что именно знаменует собой машинерия или Машина,— сказала Джоан,— то знали бы, чего ожидать. Дейл видит в машинах произведения искусства. Миссис Кертенс, судя по его словам, придерживается обычного мнения, что техника прямо противоположна искусству, она лишает личность индивидуальности. Дуган видит в машине своего рода огромную игрушку. Доктор Грейсон...— она сделала паузу.— Хотя вы открыто этого не говорили, док, но мне кажется, что вы согласны пользоваться машинами просто потому, что они есть. Вы, как и мой отец, склонны игнорировать любую машину, пока не возникнет нужда использовать ее для каких-то практических целей.

— Думаю, это справедливо. Человек не был создан для машины. Это машина была создана для того, чтобы человек пользовался или не пользовался ею.

— А взгляд Фрауд а отличается очень немногим, но он еще сильней зависит от машин, когда зарабатывает себе на жизнь.

— Что-то я вас не пойму. Как это машина может что-либо «знаменовать собой»? — поинтересовался Фрауд.

— Машина с маленькой буквы себя и знаменует. А вот существование Машины знаменует собой очень многое. Вдумайтесь. Менее двух веков назад человек начал впервые применять машинерию с механическим приводом. Конечно, в прошлом были водяные и ветряные мельницы и штуки, приводимые в движение бегающей по кругу лошадью. Но они не были истинными предками наших машин, это изолированные открытия, долгие годы остававшиеся, по существу, неизменными. Когда же появилась машина с механическим приводом, то в мир, который вполне прилично обходился и без нее, свалилось нечто совершенно новое. Никто тогда не понял ее смысла, не видят и сейчас ничего, кроме непосредственной выгоды. Но мы можем оглянуться на сто пятьдесят лет назад и понять, что же произошло.

С одной стороны, машину провозгласили создательницей нового века, своего рода освободительницей человечества; а с другой — хулили и зачастую ломали те, кто страшился ее, как конкурента. И те, и другие были правы, в конечном итоге машина принесла нам досуг и новый мир, чтобы наслаждаться им на досуге. А смысл, который в то время, похоже, упустили, заключается вот в чем: те, кто получит для наслаждения новый мир, и те, кто получит досуг, совсем не обязательно одни и те же люди.

Люди словно открыли новый ящик Пандоры, а все человечество было так взволновано, что не приняло мер предосторожности для перехвата выскочивших из ящика бед и несчастий. Машину просто бросили в мир, собираясь и дальше жить по-прежнему. Но мир не мог не измениться. Если повару внезапно взбредет в голову включать в каждое блюдо большое количество слабительного, то тело не может не реагировать.

Хотя машина явилась как раба, пятьдесят лет спустя она стала хозяйкой. Нужно поддерживать ее для того, чтобы она могла поддерживать нас. Население планеты не может существовать без машин, но мы не научились их контролировать. Мы предсказываем лишь самые простые и очевидные последствия, но и тут часто ошибаемся. Машина дала нам неисчислимые блага, она же ввергла в бесчисленные беды. И теперь машина является частью нас, подобно рукам и ногам. Да что там! Более важной, чем те и другие! Мы жить не сможем, если машина будет ампутирована от цивилизации.

И все же многие по-прежнему рассматривают людей и машинерию отдельно. Они считают машину всего лишь дополнением к жизни, чем-то таким, что дает более быструю связь, больше продукции, больше развлечений, и не видят один из великих факторов нашей реальной жизни. Порой слышишь о промышленном перевороте, словно тот был всего лишь фазой, законченной и завершенной. Хотя не видно никаких признаков, что он когда-либо завершится. И это сочетание — «промышленный переворот!» Словно он подобен мелкому свержению правительства. Явилась машина, и жизнь никогда уже не станет прежней, как не может она стоять на месте. Но к каким переменам она нас ведет? Именно это я й имею в виду, говоря о скрытом смысле машины.

— Понимаю,— задумчиво произнес доктор.— Значит, вы считаете, что если ваши догадки насчет найденной машины верны, то мы отыщем на Марсе средства, которые помогут разобраться с проблемами наших земных машин?

— За исключением того,— вставил Фрауд,— что эти космические, предположительно марсианские, машины не кажутся спроектированными с целью что-либо делать.

— У вас весьма узкий кругозор,— нелюбезно оборвал его доктор.— Вы постоянно повторяетесь.

— И еще раз повторю. Первое, что хочется знать о любой машине: «Для чего она?» До тех пор, пока это не узнаешь, далеко не продвинешься. А второй вопрос будет: «Что заставляет ее работать?»

— А имеет ли значение с вашей точки зрения,— спросила Джоан,— простой вопрос: «Как она стала такой, какая есть?»

— Не знаю. Я намерен погодить, увидеть разумную машину и спросить у нее, если я ее увижу. На мой взгляд, все наши рассуждения — пустые предположения,— коротко ответил Фрауд.

Бывали времена, когда эта тема приедалась, как приедались все темы, однако к ней возвращались вновь и вновь. Становясь привычной, тема теряла свою первоначальную фантастичность. Экипаж «Глории Мунди» сильно бы удивился, имей возможность сравнить свое первое, насмешливое отношение к идее Джоан с последующим, когда астронавты фактически приняли гипотезу. Джоан оставалась единственной, кто не поколебался в своих убеждениях. Хотя, пожалуй, и Бернс тоже.

Но Бернс был непроницаем. Он замкнулся в скорлупе отчужденности, которая начала вызывать серьезные опасения у доктора Грейсона. Временами у него в глазах появлялся странный блеск, и доктор очень живо представлял себе грядущие неприятности. Затем Бернс опять погружался в менее тревожную, но все равно нездоровую апатию, из которой его, казалось, невозможно вывести. После своего нападения на Джоан он ее не замечал, как и всех остальных.

Девушка не могла решить, что его сдерживало — мысль о пистолете Фрауда, который она носила в кармане, или же какие-то процессы, протекающие у него в голове. Джоан чувствовала себя слегка виноватой в его изоляции. Хотя и знала, что Фрауд никому не рассказал об инциденте, а Бернс замкнулся в скорлупе совершенно добровольно. Какой-то инстинкт побуждал девушку вовлекать его в компанию. Она впервые выделила одного из мужчин.

Джоан втягивала механика в общий разговор, задавала вопросы, старалась извлечь из скорлупы самоизоляции. Ее вопросы часто оставались безответными, иной раз он односложно отзывался. Но она не отставала.

Пик наступил в один прекрасный «день», когда до прибытия на Марс оставалось меньше двух недель. Среди экипажа царило оживление, что делало изоляцию механика более явной. Джоан, чувствуя, что солидарность группы крайне важна, присела рядом с ним и начала расспросы об износе облицовки ракетных дюз. Астронавты не слышали его ответа, но увидели, как она напряглась и покраснела, заметили блеснувший в ее глазах гнев. Дуган решил вмешаться. Он потребовал, чтобы Бернс повторил свои слова погромче. Механик его проигнорировал. Дуган гневно повторил:

— Что вы сказали мисс Ширнинг?

Бернс медленно поднял голову. В глазах у него мелькнул тот самый блеск, который тревожил доктора, но заговорил он спокойно:

— Не лезь не в свое дело.

Дуган нахмурился и вопросительно взглянул на девушку. Та покачала головой.

— Пустяки,— сказала она.

Бернс неприятно усмехнулся.

— Видишь, она не против. А если тебе все еще охота знать, то я посоветовал ей не стервозничать и идти на...

Но Дуган уже получил предлог. Прежде чем механик успел закончить, он ударил его с плеча. Удар получился неуклюжим. Позабыв про состояние невесомости, он неверно рассчитал усилия. Кулак прошел мимо челюсти и угодил противнику в плечо. Механик как раз стоял, прислонясь спиной к стене. Прежде чем остальные смогли вмешаться, Бернс взметнул твердый угловатый кулак. Тот стремительно рванулся к подбородку Дугана, оторвал младшего члена экипажа от пола и отправил вверх по наклонной линии. Дуган извивался, пытаясь встать на ноги на сводчатом потолке. Бернс впервые за много недель рассмеялся. Дуган еще больше разъярился и сумел, наконец, примагнититься. Он повернулся, принял прыжковую стойку, а затем устремился обратно. Но до механика не добрался, Дейл и Фрауд совместными усилиями перехватили его в полете и стащили на пол.

После Фрауд скорбел, что не удалось посмотреть настоящую драку в невесомости. Она обещала стать уникальным зрелищем, но репортер согласился с Дейлом, что нельзя рисковать.

Джоан убралась прочь, а усмешка Бернса стала сардонической, когда он смотрел ей вслед. Фрауд и Дейл повисли на плечах Дугана и не отпускали, пока гнев его не остыл. Этой маленькой вспышке дали угаснуть. Но незавершенная стычка оставила после себя возросшую враждебность ее участников. Трещина между штурманом и механиком, и так уже слишком широкая, увеличилась еще больше.

— Теперь уже недолго,— сказал доктор. Они с Джоан стояли у иллюминатора. Розовый диск вырос до размеров полной луны, видимой с Земли. Он, казалось, висел прямо над ними и выглядел так, словно еще немного, и до него можно будет дотянуться рукой. Нужно стать чуть повыше ростом, тогда вытянешь руку и сможешь сорвать с неба сияющий шар. Такой близкий, он все же оставался таинственным и загадочным, как всегда.

Марс озадачивал наблюдателей своими перекрещивающимся линиями, которые могли быть каналами, белыми шапками полюсов, которые, почти наверняка, сковывал лед. Телескопические приборы исследователям почти ничего не поведали, устойчиво держать их на одном месте оказалось невозможно. Фрауд был уверен, что видел блеск воды, но не мог повторить свои наблюдения. Доктор утверждал, что увидел каменное образование, которое могло иметь искусственное происхождение, но заметил его лишь мельком и не сумел отыскать вновь. Остальные ничего не разглядели.

— Еще лишь четыре дня,— усилил нетерпение доктор,— и все рассмотрим на месте.

— Целый век. Четыре самых длинных дня,— сказала, не поворачиваясь, Джоан.— Почему-то теперь, когда мы так близко, я боюсь. Впервые я начинаю сомневаться... А действительно ли у нас с отцом была та машина? А что, если это был сон? А вдруг на самом деле машина вообще никогда не существовала?..

Голос ее стих. Несколько минут они молча глядели на планету, прежде чем она продолжила:

— Если это неправда, если Марс лишь мертвый мир, где не осталось ничего, если на нем никогда не было жизни, то что я стану делать? Я не смогу вернуться и посмотреть им в лицо... Я не смогу посмотреть в лицо даже любому из вас... Я покончу с собой.

Впервые она призналась в слабости, в мучительных сомнениях, которые в последние недели настойчиво грызли ее. Что, если они с отцом все-таки ошиблись? Вдруг их жестоко разыграли? Нет, это невозможно! Такую машину не могли создать на Земле, и все же...

Доктор отвернулся от иллюминатора.

— На вас это не похоже,— нахмурился он.— Вы в последние дни не спали, как следует.

— Спала я немного,— призналась Джоан.— Все дело в том, что Марс становится таким близким, а мы все равно знаем ничуть не больше, чем до отправления. А что, если...

— Перестаньте терзаться предположениями,— посоветовал доктор.— А то делаетесь такой раздражительной. Позвольте мне дать вам какое-нибудь снадобье.

— Ладно,— устало кивнула она.— Но пока еще рано. Дайте еще немного посмотреть.

— Да ведь пока ничего не видно,— хмыкнул он.— Старый Марс хорошо хранит свои тайны.

— Я боюсь,— повторила Джоан.— Если я права, если та машина была особью, то что это значит? Что мы там встретим? Как машины могут обойтись с нами? Меня это пугает, док. Нечеловеческие машины...

Он взял ее за руку.

— Так не годится, Джоан. Вы бессмысленно накручиваете себя. Я дам вам то успокаивающее...

— Да,— печально улыбнулась она.— Это на меня не похоже, не правда ли? Извините. Вы не станете рассказывать остальным?

— Не стану, если вы немедленно примете снадобье. Хороший долгий сон пойдет вам на пользу. Заставит взглянуть на жизнь по-иному. Идемте.

Дейл пристегнул пояс безопасности и зафиксировал себя в кресле управления.

— Закрыть ставни,— приказал он.

Изгиб планеты занимал теперь половину поля зрения, и экипаж с неохотой запирал ставни.

— Мы не можем тормозить более плавно, чем набирали скорость,— разъяснил Дейл.— А теперь все по койкам.

— Как я ненавижу этот приказ,— пробормотал доктор, когда пристегивал ремни.

— Готовы? Тогда поехали,— сказал Дейл.

Он толкнул рычаг, и «Глория Мунди» задрожала всем корпусом. Монотонный рев ракетных дюз стал громче. Тела, которые почти три месяца были невесомыми, испытали навалившуюся тяжесть. Возросло давление, еще более неприятное из-за непривычности. Индикатор скорости пополз к менее фантастическим цифрам, когда они пошли на снижение, двигаясь по спирали, чтобы использовать преимущество вращения планеты. В двух тысячах миль над поверхностью Дейл обнаружил, что корабль все еще летит слишком быстро. И сдвинул рычаг дальше.

— Ух! — крякнул Фрауд.— Счастливой посадки! — пробормотал он, едва не теряя сознание от перегрузки.

Мощность ракетных выбросов возросла. Ощущения астронавтов оказались не более приятными, чем при старте.