Онлайн чтение книги Зайцем на Марс Stowaway to Mars
Глава 19. Вейган

Они остановились в помещении, куда вел коридор с третьего балконного уровня. Марсианин сделал Джоан знак оставаться здесь, и она уселась на табурет с мягким верхом, в то время как человек исчез в следующем проеме.

В ожидании она изучала помещение в нерезком свете, льющемся с потолка. Комната была обставленна с суровой простотой. Вся мебель состояла из похожих на ящики табуретов с мягким верхом; одного более массивного куба, служившего, надо думать, столом; широкого сиденья у одной из стен, которое могло быть кушеткой либо кроватью. Всю стену напротив входа занимало окно. На фоне залитого лунным светом неба она видела огромные силуэты черных зданий и между ними кусочек вытянувшейся в бесконечность пустыни.

Пол и стены были бледно-зеленого цвета. Слева располагался проем, через который вышел ее проводник, по обе стороны находились прямоугольные панели из дымчато-серого стеклообразного материала. Возможно, служат они не просто для украшения. В других стенах узкие щели очерчивали дверцы стенных шкафов. Справа, неподалеку от ложа, она заметила пульт управления с большим набором рычагов и ручек.

Помещение с неким учрежденческим душком: не то, чтобы нежилое, но безличное. Его бы обставить книжными полками, повесить одну-две картины и поместить где-нибудь цветы. Тут она посмеялась над собой — не одобрять здешнюю комнату потому, что та не похожа на комнату земного дома! Книги и картины на Марсе, наверное, имеются, а цветы... С внезапной печалью она стала гадать, сколько же долгих веков прошло с тех пор, как эта усталая старая планета вырастила свой последний цветок... Эта комната была слишком суровой, слишком утилитарной. Она лучше подходила для обитания машины, чем человека. Поневоле казалось, что именно машина тут и жила, но ее проводник так походил на человека...

Теплоизолированный комбинезон в отопляемом здании был лишним, он сковывал движения, и вернувшийся проводник застал ее, когда она пыталась раздеться. Он поставил две чашки с жидкостью на куб побольше и с любопытством уставился на нее. Ее кожаный костюм, казалось, озадачил его. Он пощупал его, пробуя текстуру, но непонятно, разобрался ли. Ей подумалось, что марсианин смотрит с легким весельем, разглядывая, как она проводит расческой по волосам.

Торжественные моменты так редко оправдывают ожидания, сказала она себе. Ведь это же поворотный пункт в истории: впервые встречались люди двух планет,— а она ведет себя так, словно заскочила проведать. Подобное событие требовало одного из тех бессмертных изречений, с которым исторические персонажи встречали кризисы. А она вместо этого расчесывает волосы... А ладно, здесь нет никаких зрителей. Бессмертные фразы она сможет придумать и позже — вероятно, большинство исторических персонажей поступали точно так же. Она снова улыбнулась марсианину и взяла протянутую им чашу.

Бесцветная жидкость оказалась не водой. Она обладала легким, не поддающимся определению привкусом и густотой. Чем бы там она ни являлась, бодрящие свойства жидкости вызвали у нее чувство благополучия. Марсианин кивнул, словно удовлетворенный. Открыв одну из дверок на стене справа, он извлек два подноса, поверхность которых была покрыта чем-то вроде воска. Нацарапав на поверхности одного из них серию знаков, передал ей. Другой оставил себе. Джоан приготовилась к первому уроку устного марсианского.

Метод обучения сперва показался простым. Он будет писать слово, с которым она уже знакома, и произносить его вслух, в то время как она попытается повторить его. Девушка ожидала, что процесс превращения письменного словаря в устный не представит никаких трудностей. Она считала себя способной в самый короткий срок отбарабанить те слова, которые стояли перед ее мысленным взором. Но ее иллюзии быстро развеялись. Джоан оказалась совершенно неспособной уразуметь принципы языка. У нее в голове уже сложилось представление, что эти символы по своей природе являются фонетическими знаками. Что, например, про определенный знак можно сказать, что он обозначает «т». Первые два-три раза, когда такой знак встретился, он звучал совсем по-другому, и в слове вообще не оказалось звука «т». Как в английском «с» может произноситься либо «к», либо «s», a *s» — либо «с», либо «z». Марсианские буквы меняли свое звучание с намного более сбивающей с толку частотой. Более тонкие градации в гласных звуках почти ускользали от ее слуха даже после многократного повторения, но еще хуже было открытие, что многие согласные в виде незнакомых щелкающих звуков вообще невозможно воспроизвести. И никакого толку с того, что учитель сидел напротив, преувеличенно работая ртом. Он-то обучался этим языковым фокусам с ранней юности, а вот ее гортань отказывалась воспроизводить такие звуки.

Джоан почувствовала нарастающее отчаяние. Какая нелепость — она так упорно трудилась, овладевая письменной речью только для того, чтобы упереться в тупик, превращая ее в речь устную. Ее выводило из себя чувство, что она упустила какой-то важный принцип, но если его уразуметь, то все станет ясно как день. Одна беда, если такой принцип и существовал, то продолжал ускользать от нее. Чем дольше длился урок, тем глубже она увязала в болоте неправильного понимания. Ее предположения, как должны звучать написанные слова, никак не оправдывались. Всякий раз слова звучали словно наобум.

Через два часа она сидела перед своим учителем со слезами на глазах. Она могла назвать некоторые вещи в комнате: табуреты, окно, чаши на столе, этим ее успехи и ограничивались. Писать — дело медленное и утомительное, более того, она быстро открыла, насколько ограничен ее словарь. Она разгладила воск у себя на подносе и написала: «Не могу понять. Это слишком трудно»,— испытывая ощущение, что их мышление работает по разным правилам, хотя оба способны понять общие трудности. Что-то в этом же роде могло бы произойти, считала она, если бы Алиса попыталась обучить французскому языку Болванщи-ка. Похоже, что стимулирующее действие напитка иссякло, так как она снова почувствовала усталость и желание спать.

Марсианин взял у нее поднос и прочел послание. Снова внимательно посмотрел на нее, казалось, изучая под новым углом зрения. И после паузы написал под ее словами: «Я мог бы, если хочешь, попробовать...»

Последнего слова она понять не смогла, оно было новым, но согласилась почти без колебаний. Раздраженная собственной неспособностью обучиться, но отчаянно стремясь понять марсианский язык, она почти не волновалась насчет того, к каким средствам для достижения этой цели прибегнет учитель, лишь бы они привели к успеху. Его же лицо выражало неуверенность.

«С нашими соотечественниками это, наверняка, получилось бы,— написал он,— а ваш разум может оказаться иным. Но я попробую».

Джоан позволила .отвести себя к кушетке и улеглась так, как он указал. Марсианин придвинул один из табуретов и присел, впившись ей в глаза немигающим взором. Глаза его, казалось, утратили всякое выражение. Они теперь смотрели не в зрачки, а сквозь них, словно исследовали скрывавшийся за ними разум, подчиняя ее сознание и изучая самые сокровенные мысли. На мгновение Джоан охватила паника, ее чувства взбунтовались против вторжения в тайники ее души. Девушка попыталась освободиться от захвата, но его глаза сломили сопротивление, запрещая сомкнуть веки. Комната вращалась, становясь нереальной и искаженной, словно ускользала прочь. Не только комната, она сама и все вокруг ускользало. Неподвижными оставались только его глаза на потерявшем четкость очертаний лице. Пришлось уцепиться за них, как за единственную точку опоры в кружащейся вселенной.

Ей показалось, что она пробудилась ото сна, но глубоко уставшей. Его глаза все еще смотрели в ее зрачки, но взгляд утратил свою пристальность, словно отступал сам в себя. Лицо марсианина вновь сделалось отчетливым, а затем проступила обстановка комнаты. Чувство времени исказилось. Джоан не могла сказать, улеглась она на кушетку давным-давно или всего несколько минут назад. Она обернулась, за окном стояла темнота, обе луны успели закатиться. Девушка повернула голову к человеку на табурете.

— Я так устала,— сказала она.— Мне хочется спать.

— Поспишь,— сказал он. И заботливо поправил покрывавший ее плед.

И лишь когда он покинул комнату, она сообразила, что марсианин и она поняли друг друга.

Когда Джоан проснулась, он сидел рядом, протягивая чашу с той же бесцветной жидкостью, которую она пила минувшей ночью. С ясного лилового неба в комнату лились солнечные лучи. Заговорила она, лишь вернув опустевшую чашу.

— Вас зовут Вейган? — спросила Джоан, но прежде, чем он успел ответить, добавила: — Конечно же, так. Я знаю, что это так, но не понимаю — откуда я это знаю. Это странно: я теперь говорю на вашем языке, но у меня такое чувствую, словно он — мой родной. Мне не приходится задумываться, как сказать. Вы меня гипнотизировали?

— Что-то вроде того,— согласился он,— только посложнее. Я ввел вас в транс и обучил. Это трудно объяснить простыми словами. При определенных обстоятельствах можно изменить мышление. Нет, «изменить» — неподходящее слово. Это больше похоже на внесение в мозг новой области знания. Скажите, как вы себя чувствуете?

— Совершенно сбитой с толку,— улыбнулась Джоан.

— Конечно. Озадаченной, но не больше, так?

— Да,— ее охватило беспокойство.— Вы ведь ничего не сделали с моим разумом? Не совершили ничего такого, чтобы сделать меня иной? Я имею в виду, не стану ли я теперь и мыслить по-другому?

— Надеюсь, что нет. Почти уверен. Я действовал предельно осторожно. Это было очень трудно. Ваше мышление кажется менее четким, чем наше. В нем есть накладки между не связанными между собой темами и помехи балансу суждений, поэтому оно работает по-иному. Логические процессы протекают заторможено, нелогичные выводы очень часты, но тоже заторможены. Я не спешил и потратил немало времени: никому из нас не было бы пользы, если бы я испортил ваш разум.

— Я не совсем это понимаю.

— Может, лучше сказать, что ваше мышление обладает большей живостью, но хуже отрегулировано, чем наше?

— Ладно, не будем сейчас углубляться в частности. Покуда я уверена, что по-прежнему остаюсь собой, я ничего не имею против.

И, удивительное дело, она обнаружила, что и впрямь — не против. Его вторжение в ее самые сокровенные мысли не вызвало ни малейшего негодования, став свершившимся фактом. Хотя Джоан поежилась бы от такой перспективы, если бы прошлой ночью поняла его намерения. Впоследствии она не раз гадала: может быть, он предвидел ее негодование и принял меры? Например, напоил той жидкостью... Сейчас же радость от уничтожения языкового барьера с легкостью победила все прочие соображения.

Девушка желала побольше узнать о машинах, о жизни на Марсе, о марсианине и его народе. Вопросы посыпались градом, заставив его улыбнуться.

— Вы так полны рвения,— сказал он, словно извиняясь.— Так страстно желаете узнать. Должно быть, и мы были когда-то такими, только давным-давно.

— Давным-давно?

— Я хочу сказать, когда наша раса была молода. Теперь мы старые: наша планета стара. Мы прирожденные старцы по сравнению со старейшими из вас. Прилети вы спустя пару-другую веков, и, возможно, не застали бы тут никаких людей. Наша долгая история подошла бы к концу. Вы спрашиваете о жизни на Марсе. Я не знаю, что вам ответить, потому что для вас жизнь — нечто вроде обещания, тогда как для нас...— он замолчал, не в силах подобрать слов, затем нашелся: — Я вам покажу! Этот город, в котором вы находитесь, назывался... пока называется Ханно. Он самый большой из семи все еще населенных городов. Однако в нем сейчас проживает не более трех тысяч мужчин и женщин. У нас рождается все меньше и меньше детей. Наверно, это и к лучшему. Каждое поколение лишь продляет нашу агонию. У нас было славное прошлое, но славное прошлое горько для ребенка с безнадежным будущим. Вам, думающим о жизни, как о борьбе, это трудно понять.

— Но неужели вы ничего не можете поделать? — спросила Джоан.— Вы же должны столько всего знать! Разве вы не можете выяснить, почему детей рождается меньше, И исправить это?

— Наверное, можем, но стоит ли? Вы бы пожелали родить ребенка, которого ждет пожизненное заключение, который сможет жить только в искусственных условиях, таких, как тут? Мы испробовали все, что могли. Даже создали чудовищ, почти нелюдей, которые могли жить при разряженном воздухе. Но чтобы выжить на такой планете, где больше не произрастает ничего, пригодного в пищу, нужно нечто большее, чем физическая сила. Наши чудовища оказались слишком неумны, чтобы выжить, а мы сами не приспособились физически. Та жизнь, какой она представляется вам, очень мало для нас значит. В скором времени мы исчезнем, и останутся только машины.

— Машины? — повторила Джоан.— Что такое эти машины? Это именно та загадка, которая и привела меня сюда,— она рассказала ему о машине, которая каким-то образом добралась до Земли.— Я нервничала, общаясь с ней,— призналась она,— и нервничала в окружении ваших машин прошлой ночью. Думаю, это первая реакция людей Земли на собственные машины. Некоторые не хотят иметь с машинами никаких дел, другие привыкают, но почти все чувствуют что, несмотря на все блага, в них есть нечто злое. Самое присутствие машин вынуждает нас идти теми путями, которыми мы не хотим идти. Мы ощутили это с тех пор, как впервые их завели. На тему о зле Машины было создано много книг, пьес, картин. И эта идея все еще жива, идея о том, что Машина в конечном итоге победит человека. Похоже, вы смотрите на них совсем по-другому.

— Да. Но я ведь говорил, что наше мышление работает по-разному. Наши первые машины были придуманы, чтобы преодолеть трудности, и они успешно справились с ними.

— Но ведь и наши тоже, разве не так?

— Я в этом не уверен. Когда я заглядывал прошлой ночью в ваш разум, то узнал весьма много из вашей истории. Мне показалось, что машины не справились. В истории вашей расы машины появились рано. Они не являлись необходимостью. Машины словно внезапно навязаны расе, не сталкивавшейся с большими проблемами, более того, расе настолько первобытной, что она все еще остается в плену суеверий. Мы изобрели машину, когда это стало необходимым для выживания. Вы же заставили машину стать необходимой для вашего выживания. Нас она спасла, а вы навязали ее неготовому миру и сами не сумели к ней приспособиться.

— Но мы изменились. Сильно изменились. Весь наш кругозор совершенно не похож на взгляды наших прадедов и даже дедов. Мы признаем, что в сегодняшнем мире надо идти в ногу со временем.

— Возможно, вы изменились, но очень мало, да и то против воли. Вы, как я понимаю, типичны для своей расы, и в вас очень сильно сопротивление переменам,— он помолчал, глядя на нее чуть нахмурившись.— На Марсе,— продолжал он,— человек был самым приспособляющимся из всех одушевленных существ.

— И на Земле,— вставила она.

— Так ли? Мне кажется, что вашей расе грозит серьезная опасность. Впечатление такое, словно вы теряете способность адаптироваться. Возвышение человека и его выживание зависят от его приспособляемости. Прежние властелины мира утратили свою власть именно потому, что не смогли адаптироваться. Новые условия привели их к гибели. Вы создали новые условия, но почти не затронули свой образ жизни, чтобы приспособиться к ним. Меня мало удивляет, что вы страшитесь Машины. Хоть вы и пользуетесь ею, но пытаетесь жить жизнью ремесленников. Вы негодуете на перемены, так как подсознательно понимаете, а открыто не признаете, что изменения будут означать полный разрыв с прошлым. В ваш мир явилась новая сила, которая делает конец неизбежным. Чем же он будет — концом вашего образа жизни или и вас самих?

Джоан озадаченно посмотрела на него.

— Но не хотите же вы сказать, что надо будет отбросить все традиции? Да ведь вы сами только что говорили о вашем собственном славном прошлом.

— Традиции — полезные сорняки для связывания почвы, но когда они разрастаются слишком густо, то душат остальные травы. Их нужно периодически выжигать. Подумайте, в каком бы положении вы сейчас находились, если бы время от времени не уничтожались традиции ваших древних рас.

Джоан какое-то время молчала, мысленно оглядываясь на вещи, практиковавшиеся прежними цивилизациями. Человеческие жертвоприношения, рабство, каннибализм, религиозная проституция, «божий суд», оставление новорожденных девочек на волю стихий и масса других почтенных обычаев в разные века. Большинство из них, как выразился Вейган, выжгли, во всяком случае, на западе. Другие отпадут со временем: война, смертная казнь, золотой фетишизм.

— Неразумно пользоваться только одним глазом, когда имеешь два,— сказал Вейган.— Поднятые вами проблемы следует изучать, используя все возможности интеллекта, нельзя, чтобы они решались сами собой.

— Ваш народ некогда сталкивался с похожими проблемами? — спросила она.

— У нас дело обстояло по-иному. Наши машины внесли в дезорганизованный мир порядок. А ваши сделали нечто прямо противоположное.

— Думаю, что я понимаю. Но что же такое эти ваши странные механизмы? Они ни в чем не похожи на наши. Похоже, они самостоятельно мыслят.

— А почему бы им этого не делать?

— Не знаю, просто это кажется мне фантастичным. Именно разум и служило темой тех сочинений, о которых я вам говорила. И я нахожу разум машин пугающим. Ваши машины правят вами или вы правите ими?

Ее слова сперва озадачили Вейгана, а потом позабавили.

— Вы твердо решили, что между человеком и машиной существует антагонизм. Вы их не понимаете. Именно ваше упорство в неправильном обращении с машинами и заставляет вас бояться их. Почему, собственно, обязателен антагонизм? Было время, когда машины не могли существовать без нас, равно как и мы без них. Теперь положение изменилось, но сотрудничество продолжается. Несомненно, если бы они пожелали, то могли бы положить нам конец, но с какой стати им это делать? Мы обречены, а они продолжат путь.

— Вы хотите сказать, что они вас переживут? — недоверчиво переспросила Джоан.

— Определенно, переживут. Думаю, если вы копнете поглубже и вникните в мотивы, то обнаружите, что главная причина, по которой мы не совершили самоубийства и не вымерли от обескураживающей бесплодности существования, это наша вера в машины. Много тысяч лет мы боролись с Природой и оставались при своих, но она, наконец, взяла верх. Она сметает нас, как смела всех остальных в свою огромную мусорную кучу, где на окаменелостях миллиона веков истлевают кости динозавров. Какой от нас был толк? Похоже, никакого, и все же... нет, разум не приемлет бессмысленности. Вот и не исчезает эта, возможно, нелогичная мысль о некой цели существования... Но физически мы уже не способны выживать.

Для любого другого вида животных это означало бы вымирание, но у нас есть то, чего никогда не было у других существ — интеллект. Это и есть наш последний трюк. Наш интеллект все-таки не умрет. Машины — такие же истинные дети нашего интеллекта, как вы — дитя из тела своей матери. Они — следующий шаг в эволюции, мы передаем эстафету.

— Эволюция! Но эволюция — это постепенное видоизменение. Невозможно эволюционировать из плоти в металл.

— Вы так думаете? Потому что до сих пор дело обстояло именно так? Но вы упускаете из виду фактор, которого никогда не было в эволюции, пока не появились мы — опять-таки интеллект. Это величайший фактор из всех, и он производит величайшее изменение.

— Но что такое машина? — возразила Джоан.— Почему следует продолжаться в облике машины? Она не живая, у нее нет души, она не может любить. С какой стати путь должен продолжать какой-то набор металлических частей?

— Ас какой стати путь должен продолжать какой-то набор химических частей? Вы не понимаете наших машин. Сущность жизни в них такая же, как и в вас. Возможно, это слегка иная форма жизни, но нельзя же судить только по внешнему виду. В конце концов если человек снаряжен четырьмя искусственными конечностями из металла, если ему нужны очки для того, чтобы видеть, приборы, чтобы слышать, а вставные зубы, чтобы питаться, он все же живой. В корпусах машин существует своего рода жизнь. Ну, а то, что скелеты у них из металла, а не из кальция, значения не имеет. Что же касается любви... А амеба любит? А рыбы любят? Но они продолжают путь — они воспроизводятся. Любовь — это просто наш механизм продления рода; у рыб он другой, а у машины — иной.

— Машина со стремлением к воспроизводству! — Джоан не смогла удержаться от саркастического тона.

— А почему бы и нет?

— Но она же металл — не плоть и кровь.

— А дерево — древесина, но оно воспроизводится. У продления рода есть более глубокая причина, чем зов плоти к плоти — будь иначе, наша раса давно бы пришла в упадок от связанных с размножением неудобств. Нас ведет воля к власти, а любовь — самая скромная служанка ее.

— И у ваших машин есть эта воля к власти?

— Как вы можете в этом сомневаться? Подумайте о непреклонности машин; прибавьте к этому интеллект и прикиньте, что может устоять перед их волей?

Джоан пожала плечами. И, поколебавшись, сказала:

— Я не могу по-настоящему понять. Наши машины совершенно иные. Мне трудно уразуметь голую идею мыслящей машины.

— Вы так недавно открыли для себя машину, у вас еще нет никакой идеи о том, что именно вы нашли.

— Мы продвинулись достаточно далеко, чтобы построить машину, которая смогла привезти нас сюда...

Она внезапно умолкла. За эти часы она совершенно забыла о своих спутниках с «Глории Мунди». В последний раз она видела их, когда астронавты стояли обезоруженными около канала, а Бернс уводил ее прочь. С приливом нарастающего беспокойства она принялась гадать, что с ними сталось. Не пали ли они жертвами тех штук, что двигались в кустах? Снова обратившись к Вейгану, она спросила, не очень-то надеясь на ответ, нет ли у него новостей о землянах. Ее тон заставил его улыбнулся.

— Конечно. Если хотите, я покажу вам их.

— Покажете?

Он щелкнул выключателем на пульте. Одна из серых панелей осветилась, делаясь полупрозрачной. Оказалось, что это телеэкран. Сцена выглядела смазанной, но когда он поработал с управлением, стала четкой и устойчивой. Казалось, будто смотришь откуда-то с огромной высоты на пустыню, кустарник и часть канала. В одном углу экрана поблескивал серебристый пулевидный силуэт. Марсианин еще что-то подрегулировал. С головокружительным эффектом, как будто она падала вниз, Джоан наблюдала за тем, как увеличивается ракета, пока та не заполнила собой весь экран. Девушка нахмурилась: ракета выглядела как-то не так. Может быть, дело в странном эффекте перспективы? Вейган поманипулировал, пейзаж сдвинулся, словно наблюдатель медленно обходил вокруг корабля. Джоан недоумевала, но не проронила ни слова, пока не увидела противоположную сторону ракеты.

— Но это не «Глория Мунди»,— заявила она.— На ней какие-то незнакомые буквы; я не могу их прочесть. Не понимаю, что случилось.

Вейган недоверчиво посмотрел на нее.

— Минутку! — он нажал еще одну кнопку.

Из динамика раздался металлический голос. Вейган задал вопрос и внимательно выслушал ответ. И снова повернулся к Джоан.

— Они говорят, что за два часа до рассвета совершила посадку еще одна ракета.

— Тогда это, должно быть, она. Но где же тогда наша? Марсианин пробежался по другим кнопкам. На экране они увидели пустыню с большой высоты. Местность, казалось, медленно двигалась под ними. В поле зрения появился второй серебряный снаряд.

— Вот она,— быстро сказала Джоан.

Снова возникло жуткое ощущение падения. На этот раз она смогла прочесть «Глория Мунди», написанное заглавными буквами как раз за иллюминаторами кабины. Сквозь оплавленный кварц иллюминатора она даже сумела различать черты Дейла. Тот внимательно приглядывался к чему-то, находящемуся вне поля зрения. Прежде чем она успела это предложить, Вейган переключил управление и показал группу людей, идущих по песку той странной походкой, которую вызывала низкая гравитация. Она заметила, что кислородные маски на них незнакомого типа и в руках у них винтовки иной системы.

— Это люди с другого корабля,— сказала она.

— Похоже, ваши друзья не рады их видеть,— заметил он.

Картинка на экране снова изменилась. Появился знакомый жилой отсек «Глории Мунди», так что Джоан могла почти поверить, будто сидит там. Она увидела спину Дейла, тот стоял, глядя в иллюминатор. Доктор протирал глаза и зевал. Дуган достал из рундука пистолет и заряжал обойму патронами. Фрауд установил кинокамеру у свободного иллюминатора. Он пытался помешать треноге разъезжаться по металлическому полу и одновременно работать с камерой.

— Мы их послушаем, и вы будете переводить мне, что они говорят,— предложил Вейган. И нажал очередную кнопочку.

В комнату ворвался взрыв возмущенной брани Фрауда.

Вейган выглядел пораженным.

— Что это было? — спросил он.

Джоан рассмеялась.

— Боюсь, совершенно непереводимое. Бедняжка! Как я, должно быть, сковывала его стиль все эти недели.