Онлайн чтение книги Строговы
Глава шестая

1

Дружба Демьяна Штычкова с Евдокимом Юткиным началась в тот самый год, когда уходил Матвей Строгов в солдаты. Однажды, возвратившись из города, Евдоким позвал к себе Штычкова. Демьян робко вошел в дом Юткиных, перекрестился, загнусавил:

– Чай с сахаром!

– Чай пить с нами.

– Только было дело, – отказался Демьян.

– Садись, Минеич, разговор есть.

Демьян сбросил дубленый полушубок, несмело пролез за стол.

Была суббота. Выскобленные полы, застеленные половиками, придавали дому праздничный вид. В горнице у божницы тускло теплилась лампада. Пахло деревянным маслом и гущей.

За столом сидели: Евдоким, Марфа, их сыновья – Терентий и Прохор, хриповатый дед Платон. Когда Марфа подала Демьяну чай, Евдоким сказал:

– Разговор, Демьян Минеич, вот о чем. Подрядился я в город товар по тракту возить. Двенадцать саней должен я подать. А запряжных коней у меня, сам знаешь, восемь. Запрягай остальных. Заработок ладный.

Демьян охотно согласился.

С этого дня у Евдокима с Демьяном завязалась дружба – крепкая, прочная, как калмыцкий узел.

На другой год этой дружбы Евдоким и Демьян выстроили на паях маслобойку.

Приток подвод начинался по санному первопутку. До четвертой недели Великого поста маслобойка работала почти беспрерывно. За переработку семян хозяева брали натурой. В погребах и подвалах Евдокима Юткина и Демьяна Штычкова появились кадки с постным маслом. Во дворах, у амбаров, кучами лежали плитки жмыха. Жмыхом откармливали свиней. Тяжелые туши, налитые белым жиром, сбывали в городе владельцам мясных лавок.

Вслед за маслобойкой Евдоким с Демьяном построили мельницу. В четырех верстах от села мужики запрудили речку, срубили амбар, втащили жернова, поставили мельничное колесо.

Прошел еще год.

Как-то осенью к Евдокиму Юткину на кровном жеребце приехал Селиван Голованов, купец второй гильдии.

Евдоким вылетел навстречу ему, босой, кудлатый, с новой, в серебряном окладе иконой и хлебом-солью на большом блюде.

– Убери эту деревяшку! – крикнул купец, кнутом указывая на икону.

– Как вашей милости угодно: все-таки мать Божья…

– Настоящая мать Божья на иконах старого письма, а это… с городских барынь малюют.

Купец был старовером.

В доме он выпил кружку квасу и объяснил цель своего приезда.

У купца контракт на поставку овса военному ведомству. Овса требуется много, видать, война где-то затевается. Евдокиму прямой интерес увеличить посевы овса да, может, сбить на это еще кое-кого из богатых мужиков. Голованов готов выдать задатки и закупить весь урожай оптом по твердой, хорошей цене.

Евдоким был польщен приездом купца, а его предложение нашел выгодным. Вместе с Демьяном они обмозговали это дело и весной засеяли овсом все поля, какие можно было засеять.

И вот теперь у Штычковых и Юткиных работало почти все село. В покос, на поденщину, выходило по сто косцов. В страду овес убирали тоже чужие руки. Нанимали больше переселенцев. Нанимали всяко: поденно, подесятинно, сдельно. За день работы жнец получал плицу муки, пригоршню гороха и хозяйский харч. Рабочий день продолжался от зари дотемна.

Осенью ворота юткинского двора закрывались только на ночь. Днем сюда тянулись люди: одни возвращали взятые весной долги, другие приходили выручать заработки, третьи слезно просили пудовку-две хлеба взаймы до зимнего обмолота.

В эту пору под навесом около больших весов слышались брань, слезы, упреки. Обиженные мужики и бабы поминали Бога, стращали им своего «благодетеля». В ответ по двору разносился свирепый голос Евдокима:

– Ты меня Богом не стращай! Что мне Бог? С Богом у меня дружба. Дождь пройдет – мельница заработает. Ветер будет – ветрянка завертится. Вёдро будет – пчела меду натаскает. Снег будет – озимые не вымерзнут. Бог прогневается – свечку толстую в церкви поставлю.

Демьян Штычков чтил Евдокима, как родного отца. Пьянствуя вместе с Евдокимом, он часто говорил ему:

– Эх, Евдоким Платоныч, и пошто ты Нюрку за меня не выдал?

– Ты не горюй, Дема, мы с тобой и так родня. А Матюха – ну его к лешему, он таежный человек, не хозяин. Не будет Анне житья с ним, вот увидишь.

Они обнимались и пели песни. Напившись, Евдоким свирепел, бил работников, сноху, сыновей. Его связывали вожжами, укладывали на кровать.

Протрезвившись, он кричал:

– Эй вы, изверги, развяжите!

Младший сын Дениска развязывал его.

Евдоким спрашивал:

– Кто вязал?

– Известно кто – мама с дедом, – других ты одним взмахом засек бы.

– Буянил? – допытывался отец.

– Ну, а то нет? За то и связали.

– Сильно буянил?

– Сильнее некуда. Тереху ударил, Михайле чуть глаз не вышиб, Аринке кофту порвал, у мамы чайник из рук вышиб.

– Разбился?

– Он не железный, пополам разлетелся.

– Ф-фу, черт! Принеси мне капусты, да побольше.

Дениска приносил чашку квашеной капусты. Евдоким съедал ее не отрываясь.

После таких попоек он часами лежал в постели, потом поднимался, и гневный голос его снова гремел в разных концах двора.

2

Матвей не сразу разобрался в том, что произошло на селе за годы его отсутствия. Вначале он заметил только, что Юткины еще больше разбогатели. Но летом, часто бывая в селе и всякий раз навещая своего однополчанина – Антона Топилкина, с которым еще больше сдружился во время солдатчины, Матвей понял, откуда взялось богатство тестя. Половина села ходила в неоплатном долгу у Юткиных и Штычковых. Из бедняков, вроде Топилкиных, они выжимали последние соки. И впервые зародилось в это лето в душе Матвея острое неприязненное чувство к жадному и жестокому по характеру Евдокиму Юткину, которого он и раньше недолюбливал. Дружба Евдокима с Демьяном заставила Матвея после того случая на охоте подозревать тестя еще и в недобрых замыслах. А вскоре произошли события, заставившие Матвея порвать всякие отношения с родней своей жены.

На Святках, перед Новым годом, Демьян Штычков запряг лошадь и поехал по селу выколачивать долги. Он поднялся на гору и остановился у старой избы Ивана Топилкина. Старик Топилкин пилил дрова.

– Открывай, дед Иван, амбар, за долгами приехал! – закричал Демьян.

– Благодетель ты мой, Демьян Минеич, отсрочь до нового урожая! Всего-то три пудовки хлеба осталось, – просил старик.

Не слушая его, Демьян пошел к амбару и широко распахнул дверь.

– Побойся Бога, Демьян Минеич! – крикнул старик. К амбару сбежались все домочадцы Топилкиных. Старуха заголосила. Антона дома не было. Он молотил по найму хлеб в соседней деревне. Подростки, сын и дочь Ивана, стояли, испуганно прижимаясь к отцу.

Никто не решался препятствовать Штычкову. А он выгреб все, что было в закроме, и, усаживаясь в кошевку, сказал старику:

– Полмешка за тобой осталось. До нового урожая обожду.

Демьян хлестнул кнутом лошадь и рысью выехал на широкую улицу.

Через неделю старуха Топилкина с младшим сыном пошла в соседние хлебные деревни собирать милостыню. В крещенские морозы в поле их захватила вьюга, и они затерялись без вести.

Страшная смерть Топилкиных взбудоражила все село. Демьян притих, по целым дням сидел у Юткиных, а на ночь прочно запирал ворота и спускал с цепей рослых злых кобелей.

Но гнев сельчан прорвался наружу. На Масленой неделе кто-то свел счеты с Евдокимом Юткиным.

Шел Евдоким вечером пьяный, напевал песню. Кто-то неслышно подкрался к нему сзади и дубинкой ударил по голове. Евдоким потерял сознание, а когда очнулся, ползком добрался до дому. Марфа перевязала ему голову и уложила в постель.

Весть об этом на другой день разнеслась по всему селу.

Марфа позвала трех старух сплетниц, одарила их и велела прислушиваться к разговорам в народе. В полдень старухи сообщили ей, что в народе не жалеют Евдокима.

Юткин прохворал почти до самой Пасхи. Поднялся злой, свирепый больше прежнего, сразу же прогнал со двора девку Андрона Коночкина, пришедшую получить заработанное, стал беспощадно взыскивать все долги.

Платон понял, что злость сына не приведет к добру. Он позвал Евдокима и Марфу в горницу, прикрыл дверь и стал поучать их.

– Ты не дури, Алдоха, брось злиться. С народом нам ладить надо. Видишь, разгневались люди. Он, народ-то, как дите малое, его иной раз и повеселить не мешает. Чем грозиться попусту, поставь на праздниках мужикам ведра три водки, пусть погуляют. Вот он, народ-то, и поразмякнет, забудет обиды, а потом, опосля, опять построжиться можно. Да не притесняй с долгами-то, объяви, что всяк свой долг может поденщиной отработать.

Евдоким долго не соглашался, но Платон и Марфа настояли на своем.

Наступила Пасха.

После обедни Евдоким поставил на телегу пятиведерный бочонок, Марфа вынесла ковш, работник открыл ворота, а Дениска созвал всех, кто бывал на поденщине на юткинских и штычковских полях.

Во двор Юткиных со всех концов села потянулись мужики и бабы… Пили сколько могли. Охмелевшие, льстили Евдокиму, забыв его притеснения. Дед Платон, поблескивая лысиной, бегал по двору. Довольный своей затеей, он победоносно посматривал на строптивого сына.

На второй день праздника Демьян Штычков поехал на поля и прискакал оттуда бледный, с недоброй вестью:

– Наши клади сгорели!

Евдоким не поверил, поехал сам. На месте кладей овса лежали только кучи серого пепла. Ветер еще не успел разметать его.

Юткины и Штычковы принялись искать поджигателей. Однако напасть на след не удалось. Даже сплетницы-старухи, которых Марфа на этот раз одарила особенно щедро, ничего узнать не смогли. Поджигатели скрылись в народе, как скрываются бесследно дождевые капли в реке.

Анна, вернувшись из села на третий день Пасхи, с возмущением рассказывала, как волченорские мужики отблагодарили Юткиных и Штычковых за праздничное гулянье, а Матвей молчал и думал:

«Так им и надо!»

3

Еще зимой Евдоким Юткин решил женить своего второго сына, Терентия. Невесту высватали в Балагачевой, богатого мельника Кондрата Буянова.

Не успела Анна рассказать все деревенские новости и сплетни, как на пасеку вслед за ней прискакал верхом на серой кобыле Дениска.

Он вбежал в дом Строговых запыхавшись.

– Ты чего прилетел? – обеспокоенно спросила его Анна. – Еще что случилось?

– Тятя послал. Велел звать всех на свадьбу, Тереху женим!

– Гм… – гмыкнул дед Фишка, – с них как с гуся вода.

– Да когда свадьба-то будет?

– А в это воскресенье и будет, на Красную горку, значит, – ответил Дениска и, помолчав, добавил: – У нас теперь все ребята поженились, один я холостой остался.

Строговы засмеялись, а Дениска поспешил объяснить причину своей радости:

– Теперь мне вольно будет. А то батя все на привязи держит. Даже на улицу вечерами не пускает. «Ты, говорит, мал, погоди, вот Тереху женим, тогда твой черед гулять». А мне уж четырнадцатый год пошел.

– Ты не мал! Больше цыпленка, с галку, – подшутил Матвей.

– Садись обедать, – пригласила Анна брата, – а домой приедешь, скажи бате, что, мол, спасибо передавать велели. На свадьбу все прискачем.

– Нет, не все. Я не поеду, – сказал Матвей.

– Почему, Матюша? – удивленно спросил подросток.

– Не обижайся, Денис, ты хороший парень, а вот отец у тебя…

– Опять ты, Матюша, за старое, – недовольно проговорила Анна. – Уж и позабыть пора эту охоту распронесчастную. Почитай, с той поры уж сколько прошло.

Но гулять на свадьбе Матвей наотрез отказался.

Отказ как ножом резанул по сердцу Евдокима Юткина.

Ночью во время обычной беседы Марфа говорила мужу:

– Езжай, Алдоха, сам к сватам да уломай Матюху – без него нельзя нам играть свадьбу. Ты подумай, что люди скажут? И так по селу болтают, что вы с Демьяном Матюху медведями хотели стравить.

Евдоким долго отругивался, но ехать на пасеку все-таки согласился.

– Ладно, так и быть, поклонюсь зятю.

– Поклонись, поклонись, Алдоха. От поклона поясница не заболит.

На пасеке Евдоким застал всех в сборе.

Матвей сидел за столом, заряжал патроны. Захар готовил рамки для ульев. Артемка что-то мастерил на пороге.

– Вы что ж это, сваты, свадьбу расстраиваете? – сказал Евдоким, переступая через порог.

– Матюша у нас заупрямился, – объяснила Анна.

Захар промолчал. В душе он одобрял поведение сына, но все же ему было неловко перед сватом. Евдоким ждал, что скажет Матвей. Он нарочно сел напротив зятя. Но тот словно не замечал его.

– Ты что ж, Матюша, молчишь? – рассердился Захар.

– Я же сказал, что на свадьбу не поеду.

Евдоким шагнул вперед и встал перед Матвеем.

– Давай, Захарыч, мириться. Ай не родня мы? Нам ли враждовать? А если чем обидел, прощенья прошу. Хошь, поклонюсь в ноги?

– Я не икона, – не отрываясь от работы, проговорил Матвей. – А мириться не буду. Я с тобой не ругался.

Евдоким поспешно сказал:

– А коли так – на свадьбу милости просим!

– Не проси – не поеду. Мне и глядеть-то на вас с Демьяном тошно, – кинув на Евдокима презрительный взгляд, сказал Матвей.

– Ну, как хошь. Бог с тобой, – пробормотал окончательно сраженный Евдоким.

Он повернулся и хотел выйти, но Агафья схватила его за рукав.

– Ты что, сват? Разве можно без чаю! Нюра, – обратилась она к снохе, – ставь-ка самовар на стол.

Матвей собрал со стола ружейные припасы и унес их в горницу, потом оделся и вышел из дому.

Евдоким уехал с пасеки злой. У ворот Анна шепнула ему:

– А ты не горюй, батя, он еще образумится. Я уговорю его.

– Была бы честь оказана, – не веря дочери, буркнул Евдоким, – а так и без него обойдемся.

Утром в день Красной горки в село поехали Захар, Агафья и Анна. Матвей с Артемкой и дед Фишка остались дома.

Старый охотник, чтобы не вязались к нему, притворился хворым. Так же, как и племянник, он возненавидел Евдокима Юткина и Демьяна Штычкова на всю жизнь.

4

Двор Юткиных по случаю свадьбы был выметен и усыпан песком, в доме шли последние приготовления.

В полдень женихова родня на разряженных лентами и цветами лошадях покатила в Балагачеву за невестой.

На полосатых дугах звенели колокольчики, на сбруе блестели начищенные бляхи. Свадебный поезд, пополненный невестиной родней, возвратился в Волчьи Норы перед вечером.

У церкви уже толпился народ. Всем хотелось взглянуть на невесту. Она шла, окруженная подругами, опустив глаза, и краснела от громких бесстыдных замечаний, которые неслись из толпы.

Когда из церкви приехали к Юткиным, новая родня удивила всех своим блеском. Одних девушек – подруг невесты – набралось не меньше десятка. На них были одинаковые белые платья с цветными вышивками, и пели они звонко и слаженно:

Одна из подружек взяла тарелку и стала с нею обходить гостей. На тарелку посыпались пятаки, гривенники. Захар бросил полтинник, Евдоким осторожно, как в церковную кружку, положил медный пятак.

В толпе, осаждавшей окна юткинского дома, отсутствие Матвея Строгова на свадьбе заметили не сразу.

– Эй, ребята, а где же Матюха?

– Верно, где он? – взволновались зеваки.

– Сказывают, осерчал он на Евдокима за прошлогоднюю охоту. Ладно, он не сробел, а то бы не жить ему. Первого медведя будто из ружья застрелил, другого, сказывают, как схватил за язык, так все нутро ему прочь и вывернул.

– Силач!

– Уж что и говорить.

– И гордяка! На свадьбу, вишь, не приехал.

– Да и поделом! Им, чертям, Юткиным, только и остается, что в рожу плюнуть. Все село в кулак зажали.

Свадебная гулянка затянулась почти на неделю.

Анна уехала раньше. Она была на сносях, и свадебная толкотня утомила ее.

5

Перед отъездом Кондрата Буянова домой Евдокиму захотелось показать ему свое хозяйство. Работник Михайла запряг в тележку буланого жеребца, и хозяин, прихватив с собой Демьяна Штычкова, повез свата смотреть маслобойку. Хитрый Кондрат был несловоохотлив.

– Хорошо облажено, – сказал он, выходя из маслобойки.

– Это еще что, сват! Ты вот мельницу погляди, – и, не спросив своих спутников, хотят ли они ехать дальше, Евдоким свернул в проулок и повез их за село.

Пахота еще не начиналась, на полях было пусто, кое-где в ложбинах белели нерастаявшие кучки снега.

Евдоким покрикивал на жеребца, и тот, оттопырив хвост, мчал тележку так, что у седоков ветер свистел в ушах. Уже начинало смеркаться, и Евдоким торопился засветло доехать до мельницы.

На плотине, у самой мельницы, буланый остановился и захрапел.

Евдоким прикрикнул на него, жеребец вздрогнул, но стоял, прядая ушами.

Демьян соскочил с телеги и побежал посмотреть, что преграждает путь.

– Мост разворочен, Евдоким Платоныч! – крикнул он.

– Держи, сват. – Евдоким сунул в руки Кондрата вожжи и побежал к Демьяну.

Тот стоял на плотине, возле желоба. Мосток через желоб, по которому вода шла к мельничному колесу, был сброшен в пруд. С мельницы донеслись глухие удары. Там что-то рубили.

– Идем вброд, – сказал Евдоким и шагнул в желоб.

Вода доходила ему до колен и текла очень быстро. Пошатываясь, Евдоким перебрался на другую сторону. Демьян полез за ним.

Бегом они бросились к мельнице. Дверь оказалась открытой.

– Кто там? – закричал Евдоким.

Никто не отвечал. Но в тот же миг что-то затрещало и бултыхнулось в воду.

Когда перепуганный Демьян наконец зажег спичку, они увидели бывшего волченорского пастуха Антона Топилкина. Оба бросились на Антона, схватили, закрутили руки назад, связали их кушаком.

Демьян остервенело ударил Антона кулаком по лицу – раз, другой, третий.

– Это за что же ты, разбойник, мельницу распорушил? – прерывающимся, злобным голосом спрашивал он. – За что?

Антон выплюнул кровь изо рта, громко сказал:

– За все сразу. За мать, за братишку, за Устиньку.

Антона избили до потери сознания и потащили на телегу.

Кондрат, прикорнув на телеге, крепко спал и очнулся лишь тогда, когда Демьян выжал ему на лицо мокрый рукав зипуна.

– Ну и спишь, сват, – как убитый, – упрекнул его Евдоким.

– А это кто? – испугался Кондрат, увидев подле себя стонавшего Антона.

Пересыпая слова руганью, Евдоким рассказал, что произошло на мельнице, и, повернув буланого, погнал к селу. Когда подъехали к околице, уже совсем стемнело. Евдоким остановил коня у березы, спрыгнул с телеги. Привязав коня, позвал Кондрата и Демьяна. Все трое отошли в сторону, стали совещаться, что делать с Антоном.

– Вези прямо к старосте, – посоветовал Кондрат. – Пусть до утра в амбар запрет, а днем соберет сходку. Там миру все обскажете, мир сам решит, как наказать подлеца.

– Неподходяще нам на сходку Антона тащить, – сказал Демьян. – Жаловаться начнет, а народ, чего доброго, на его же сторону встанет.

– А что у тебя – провинки какие? – спросил Кондрат.

– Провинки не провинки, а давно он зуб на меня имеет. Видишь, Устиньку даже припомнил. Отбил я ее у него когда-то. А тут старуха Топилкина с парнишкой замерзли. Опять же вроде как я виноват. А я что? Я только свое взял.

Евдоким помолчал, раздумывая, потом сказал твердо:

– Пусть мир как хочет судит да рядит, а я завтра к волостному старшине поеду, обскажу ему, что и как. Он ведь родня мне по бабе приходится.

– Вот-вот, так-то лучше, Евдоким Платоныч, – обрадовался Демьян.

Сели опять в телегу. Антона развязали и сбросили на пустыре за церковью. По селу прокатили махом.

На следующий день Евдоким побывал в волости. Старшина приказал изловить Антона. Евдоким, Демьян и сельский староста Герасим Крутков пошли к Топилкиным. Отец Антона заявил им, что он не видел сына со вчерашнего утра. Поехали на поля, но и там Антона не оказалось.

Прошла неделя, другая. Антон в селе не появлялся.

В народе пошли слухи, что Евдоким с Демьяном убили Антона. Волченорцы снова заволновались. Старик Иван Топилкин собирался ехать с жалобой к властям, но вернувшиеся из города мужики рассказали, что видели Антона в большом пригородном селе, и народ успокоился.