Онлайн чтение книги Стулик
3

Завтра было воскресенье, и прямо с утра немало удивил меня звонок одной недавней знакомой, с которой очень характерно, привычно и решительно не было у меня ничего. (Ни-че-го.) Познакомились в «Цеппелине» – бурно и весело, она вроде как даже в глаза смотрела, подумал – ну вот, всё. (Вылитая Ванесса Паради. Точное попадание в сердце.) К свиданию путь был тяжёл. Встретились, несмотря на мои ежедневные, настоятельные, искромётные звонки, еле-еле, через неделю: прошлись по Арбату да в кино сходили. И утомилась девочка очень – ещё взгляды такие помню, всё мимо, пока я заливался, всё пытался возбудить ответное. Потом ещё и ещё звонил, конечно… Дело в том, что я-то, взрослый труженик, получаюсь вечно свободен. А у двадцатилетней пискли – огромная проблема. Она называется «пересечься» . (Словечку года три.) То есть планы у девчонки всегда, всегда другие, а фоном в трубке – место присутственное, непростое.

Ну – я что же. Нам не впервой.

(Вы скажете: что ж такого – может, не понравился! Может, старый?! – Нет-нет. Что за детские штучки. Просто мужчина… как бы вам это объяснить… настоящий мужчина бы первым делом не розочку подарил, а – букет огромный. Вторым бы пригласил куда-нибудь к Аркаше Новикову[5]Владелец сети престижных московских ресторанов. – а там бы и справился, может, у девушки какие затруднения… И вообще: это что, машина – «эклипс»?!)

И – месяц молчок.

И ох, не стал бы отступать я в эту зыбкую стороннюю муть от нашей кристальной темы. Но – типичнейший случай! Ведь это как же: назад лет пять ещё ну не было такого всеобщего опупения. Поделись с кем из мужиков – у всех, у всех телефонов полон мобильный, а встречаться не с кем…

Психиатры, отзовитесь! Есть ли термин новому недугу?!

Нет, если в метро спуститься, там, вероятно, не поймут, у виска покрутят: что за проблему придумал – вон кругом сколько девок!.. вон любви-то сколько вокруг!.. Сразу оговоримся. Здесь и далее речь идёт о феминах экстракласса, чья редчайшая, ломкая, невозможная, надуманная порода превозносима, боготворима, ставима во главу всех углов самцами исключительно понимающими – и, по роковому стечению обстоятельств, во всех отношениях элитарными. Такая прибудет откуда-либо из Архангельска или там Иркутска – и всё-то время многозначительно о себе недоговаривает: то она модель, то студентка, где она и как, а главное, на что. Но если судьба вам улыбнётся и через месяц таки предоставит с ней ещё одну встречу, вы искренне откроете, насколько сами провинциальны рядом с невозмутимым знатоком всех московских входов и выходов.

Снимете шляпу и уж не станете более беспокоить.

И вот теперь. Захотелось ей вдруг покататься со мною да по Москве-реке! А почему бы нет – тем более что скоро-скоро покинет она наше повествование, так и не попав в него толком. Бедняжке срочно необходимо было кому-то выговориться – о превратностях любви к нефтяникам. То есть не кому-то, а именно мне – заглянув при том пытливо в глаза: а что, если… а может, и правда?.. ведь главное – это чтобы человек был надёжный?.. благодарный?.. чтоб понимал, как трудно сейчас девушке одной… квартиру снимать за 1000 евро!

А я всё смотрел ей в пупок с одиноким волоском и удивлялся: как же раньше-то я его и не приметил.

Так что через полчасика уже сижу я опять в надраенном эклипсе, откинувшись так, весь фильдеперсовый… И вещи на мне красивые – белые шаровары да бутиковая фиалковая майка верх обтягивает.

Красавцу-орлану в гордом парении где-нибудь над озером Титикака, наверно, не так одиноко, как мне на оживлённой Фрунзенской набережной при полном джентльменском наборе в этот благодатный вечерок. И уж по крайней мере, ему там куда интереснее с самим собой.

Нет, вот рядом серебристый телефончик, техногенный умник, вобравший весь мирок мой чёткими гирляндами цифр. Одним нажатьем кнопки запущу любую… Она очнётся, вздрогнет, жужжа уже в натруженном эфире, и вернётся одушевлённая, вольётся в ухо чьим-нибудь «алё».

Напротив, через реку, зажглись мёртвые петли парка, доносится ахание зависшей вниз головой публики, и знойные провинциалки толкутся уже, наверно, на смешной открытой дискотеке, все в своём пиве и кавалерах…

Вот ухнула мимо, чуть не снесла мне зеркало длиннотелая невесомая «А8». Такая же, только помощнее – 4,2 – всё мозолила глаза у подъезда, пока я чудом не постиг, что именно с её владельцем и ездила Фиса в сочинскую «Лазурную». Надо было тогда ещё быть мужиком и непреклонно развестись, не тянуть комедию.

И вон, вон же, прямо над головой, в самом центре открытого люка, предзакатной кромкой высвечен Фисин пурпурный профиль… – через секунду облачко распалось, лишилось смысла.

Да. И в каждом-то моменте моего сидения – обречённая такая вот невысказанность. Безысходное такое опупевание… Оно уйдёт на время внутрь, и сердце поменяет ритм, как только вспомню я опять, в который уже за сегодня раз, о свежих семи цифрах, которые хранит мой телефон под кодом «Sveta little».

Звоню! (Хуже всё равно некуда, ну пошлёт она меня – и правильно сделает.) Подходит (однозначно) мама. Чуть напрягаю голосовые связки, делаю сочный молоденький баритон (бывший диктор, как-никак), и после дежурного чуть настороженного вопроса – а кто её спрашивает? (иначе и быть не может, девуля, конечно, под охраной!) – наконец-то её голос. Голос это… абсолютной маленькой девочки! Ну я и скотина. (Сердце тук-тук.) Голосок струится бойко – звонким, чистым, ни о чём не подозревающим ручейком. (Ручейком! Она, оказывается, очень мило грассирует.)

– Р-роман? Знаю, коне-е-ечно… Встретиться?… Сегодня как раз можно. Если вам удобно – хоть прямо сейчас!.. Я тут недавно приехала – с родителями загорала… Вот только спрошу у мамы…

Мне нравится, как она говорит. Просто. В меру вежливо. С очень своим, неуловимым шармом. С очаровательным маленьким достоинством.

А ещё больше нравится мне, что она говорит! (Но ч-чёрт возьми, бывает такое?!)

– …да, мама сказала – у меня два часа! Мне поздно нельзя…

(Малышня малышнёй!)

– Тогда форма одежды – парадная?..

(Это такая у меня коронка. Если там засмеялись – полдела в кармане.)

– Н-ну так, – парирует. (В карман не хочет за словом.)

– Куда идём?

– Бе-е-ез разницы.

Нет, бывает вообще такое?! Как это вдруг просто, легко и положительно можно побеседовать с нежным предметом. А эта окрыляющая готовность… На столь вдохновенной ноте недолго пуститься и дальше, в отчаянный водоворот щенячьих восторгов, ничего не сулящий, кроме повышения давления и обезличенных штампов на выходе. (В убитый этот вечер безрадостная долина моего существования воспылает розовой зарницей!.. а засидевшийся охотник вкусит волнующих ароматов неизвестности и дикой юной крови!.. и алая магма вольётся наконец в его депрессивную дыру – чтоб переполнить её, клокоча-гогоча, разбрызгиваясь шальными каплями!…)

Нет-нет, держать в узде бестолковые эмоции – всё равно всё будет, как всегда. (То есть: не так, как хотелось бы.) И пускай я вдохновенно спалюсь за час своей импровизации, ибо я буду не я и она – не совсем она… Но – господи! Пусть это мгновенье остановится, ибо оно – прекрасно!!

Панорамное зеркало в машине отражает азазелевское мерцание безумной улыбки. То Рома готовится к первому взгляду, первому слову, первому моменту предстоящей встречи.

Забойный ритм ухает, рубит, вываливается из опущенных стёкол и поднятого люка, содрогая на светофорах окружающие транспортные средства. Мой взмыленный парадный скакун ищет себе всякую лазейку, чтоб юркнуть в плотном потоке менее романтически настроенных участников движения, а на более-менее «открытых участках» дерзко рвёт до 150 км/ч под удивлённое взвывание турбины. И дальний свет бессвязной азбукой Морзе слепит весь третий ряд: расступитесь, тараканы, это же еду я – на первое свидание к такой девчонке, что вы все закачаетесь!..

(Впоследствии это моё запредельно-феерическое, перевозбуждённое состояние проходило лейтмотивом по всем нашим встречам, заполняло воздух наших свиданий, задавало им упругую, свежую цельность – для меня и эмоциональность, занимательность – для неё.

Да что там. Если бы не такая вот аномалия – состоялись бы они вообще, эти встречи?)

Поворот с Садового на проспект Мира, справа уже Новоалексеевская! Опаздывая, остановлюсь-таки возле цветочного ларька, чтобы купить розу, одну-единственную розу – чайный бутон, розу – символ любви… Взять правее, развернуться под мостом… Ах, это первое свиданье, надежды маленькая нить… Волнительный холодок в груди…

Ну – мы, кажется, приехали.

Торцовый подъезд большого сталинского дома. Уютный пейзаж вокруг, летний, московский, родной. Созорничаем? – вставим розу прямо в желобок опущенного правого стекла. И вдруг увидим справа, через розу, пеговласого мужчину в больших очках, рыжего пса при нём и какую-то ещё старушку. Все трое широко улыбаются и смотрят непосредственно на меня.

…блин, отец её с соседкой! Я звонил-то на домашний, вот вся семья и в курсе, а то и соседи ещё: поглазеть, что там за женихи у нашей малолетней красавицы.

…какой конфуз. Жених-то уж не первой свежести. (И не второй.) Но я, наперекор всем ветрам, встаю из машины, встаю, поигрывая торсом, встаю в позу Пушкина на Тверской, а ножка будет уже сейчас дежурно об асфальт постукивать: так-так, опаздываем.

И долго смотрел я на всё не раскрывающуюся дверь подъезда, и куда-то отвлёкся уже, размазывая бессвязные мысли по мелким деталям обстановки… И пропустил почему-то важный для меня момент её выхода.

Явилась она, вдруг возникнув в боковом зрении неожиданно красным улыбчивым пятнышком. Помахала дяде с собачкой… (Ну, я не ошибся!) Смешная такая – опять в клешах, на платформах и в короткой майке. Своей вихляющей походкой! Все заготовки я забыл…

– Это ктё-о-о тут? – щурюсь насмешливо (как на маленькую).

– Это я, – парирует она с достоинством.

О, как пикантна косметика на загорелом детском личике!.. (Девчушка просто побаловалась маминой помадой, пудрой и тенями.)

– Ой!.. А роза – мне?.. – спросила она вдруг серьёзно, выдернула её из щели и прижала к сердцу.

Неподдельное счастье в глазах!

Ловко подсев, прыгнула на низкое сиденье. За аккуратно захлопнутой мною дверцей мелькнула острая коленка, обтянутая красной джинсой.

Ну, вот мы и рядом!

– Так ты – та самая «Света-маленькая»! В жизни не думал, что будем сидеть вот так, вместе. Мы же из вражеских станов!

Смеётся.

– Куда едем? – Я изо всех сил таращу на неё глаза, изображая совершенное счастье.

Её вздёрнутый носик весь в розовом запахе.

Хорошо нам.

– Мне всё равно куда, только чтоб пообщаться, и чтоб был виски с колой!..

– Так вот прямо – виски с колой!

– Да-а. Люблю «Джек Дэниэлс».

– Фу-ты ну-ты мы какие.

– А т-то.

Подобную приверженность определённому бренду вряд ли мыслимо предположить в девочке пятнадцатилетней. Начнём с лекции об алкоголе?..

– Ой, извините, что я вас перебиваю, – вдруг защебетала она, – смотрите, видите справа тот огромный плакат? Это – я! Похожа? – И она соскалила в профиль такую улыбку, что обнажился весь ряд зубов – почти до дёсен.

За светофором на Королёва – рекламный щит. Мальчик с девочкой, обнимаясь, преданно смотрят друг на друга, а в руках у них по телефончику. «То, что нас объединяет. LG electronics». Да, тема эта присутствует с самого начала лета в разных местах столицы. Но…

– Ну никак не подумать, Светик, что это ты. Красиво, особенно зубки, но улыбку тебе, конечно, «сделали».

– А, по барабану. Я вообще не знаю, чего эту повесили, там были намного лучше фотографии.

– Ну что ж. Уже серьёзная работа!

– А чего – прикольно, везде я такая…

– Наверно, много денег дали…

– Да коне-е-ечно. Двести долларов, даже телефончик не подарили… Ой, извините, нескромный вопрос: у вас можно курить?

…сразу курить, испорченная девчонка!

– Кури, конечно… Но этот-то беленький ведь – LG, – по которому ты тогда разговаривала?

– Этот мне купило и оплачивает агентство, – Света глубоко затянулась «Парламент лайтс», – и я не могу его никому давать, не связанному с работой. Там есть такой Рудик, так он все мои распечатки звонков проверяет, как бы мне мужчины не звонили и всё такое. Так что все друзья у меня на другом. – Она достала из сумки маленький красный телефон. – Я вам попозже его дам, – улыбнулась, блеснув глазами.

– Так, если ты ещё раз мне скажешь «вы»…

– Это уважение! Это меня мама с детства приучила, так и осталось…

Вот какое-то кафе на Колхозной, ныне Сухаревской, по-видимому, русско-лубочного стиля – «Сундучок», то ли «Теремок». Не очень-то круто вести туда такую даму. Но… уже почти одиннадцать!

– Светик! В «Теремок» пойдём?

– Пай-дё-о-ом, – вторит мне решительно и не задумываясь, готова спустить уже ножку из машины.

(Ей и правда всё равно. Другая бы куда-нибудь сразу… к Аркаше Новикову.)

Останавливаю её – стоп, пока сиди, глушу мотор, быстро обхожу машину… Открыть ей дверцу! И, заглядывая в её ответно вспыхнувшие глазищи, широким, мощным, в меру наигранным движением предложить ей руку.

В ресторанчике, судя по всему, нас не ждали – уже доужинывали один или два столика, а дебелые официантки в кокошниках и расписанных орнаментом юбчонках устало судачили рядком у входа. Появление столь нетипичной и для сознания массового наверняка даже вызывающей пары внесло, понятным образом, смятение в их беседы, заставив бабье жало, притуплённое долгим рабочим днём и отсутствием интересных посетителей, вмиг проснуться и атаковать нас переглядами, перемигиванием и всяческим притворным подобострастием: чегоизволите-с, анеугоднолипройти-с… Однако, поздновато, но пожалуйте.

Прошед к указанному столу – деревянно-резному, в красных петухах, – мы перемигнулись и прыснули.

– Извини уж, Света, так получилось. Но нет худа без добра…

– Да ты что-о, прикольно, теперь у этих тёлочек будет тема минут на сорок!

Ну шустра девчонка. Только что ведь хотел отвесить что-то в этом роде. И право, не знаю, есть ли у них здесь «Джек Дэниэлс»…

Подошедшая официантка с русою косой туповато, по-коровьи посмотрела сначала на меня, потом на Свету.

– Это такое виски, неужели не знаете?.. – лучшее в мире! – Светик быстро листает меню в поисках доказательства. На странице вин затейливыми кренделями выведено:

в и с к и5 0 г100 р.

– Ладно, несите просто виски, с колой всё равно не разберёшь ты свой «Джек Дэниэлс». – Я начинаю глухо ревновать её к нему, разумея, что таковое пристрастие, должно быть, настаивалось на контекстах скорее эмоционального, нежели вкусового порядка. Просто эта маленькая штучка заучила когда-то «Джек Дэниэлс» и больше марок-то, небось, не знает, да и знать не хочет. – Ты кушать-то что будешь?

– Нет, – с готовностью вертит головой, – я вообще очень мало ем. Принесите лучше много, много виски с колой!

Ого!

– Короче. Давайте пока два, и не забудьте прихватить бутылку, из которой наливаете. А мне салат и чёрный чай… Ну что, Светик? Рассказывай! – Выгляжу я уверенно и задорно, и ямочки играют на щеках, и глаза напряжены в улыбке… Чуть сверху вниз (уважительно, конечно!) смотрю я на девчонку – как, в общем, и полагается… Так почему же вдруг опять тревожно и неуверенно даже как-то перед её чуть отчуждённым взором и независимою подростковой статью?

…ты, сизокрылый равнодушный мотылёк с ангельской личиной! Скорее всего, встреча наша для тебя – ещё один дозволенный мамой вечерний променад в скукоубойной летней череде свиданий… И невдомёк тебе, что ты единственная сейчас – мне, взрослому да опытному, почему-то так интересна и желанна… И уж никак не предположишь ты, что я сижу теперь и почти уж обречённо рефлексирую, а как запасть в твою неясную маленькую душу, как выиграть у всяких там гипотетических других необъявленный тендер твоей благосклонности.

– А, что рассказывать. У меня пока маленькая жизнь, чтобы что-то интересное рассказать. – Она откинулась и скрестила руки. Острые плечики легли по квадратуре спинки стула.

И я теряюсь, я всегда, чёрт возьми, цепенею, обезмыслеваю перед этою чужой галактикой напротив! Как пробить тебя, какой пустить кометой, чтоб эти холодные звёзды блеснули пониманьем? На мозг как будто презерватив надели, и я чувствую, что лишь внезапная откровенность даст мне её нащупать, откроет там, на её стороне мой эмоциональный плацдарм.

И попадаю в точку. Света сначала ничего не понимает, а потом смущённо улыбается и уже чуть не смеётся!

– Ну что вы, это я должна чувствовать себя неуверенно и неловко, вы меня видели всё время в таком состоянии… А вы – вы такой взрослый, опытный и… обаятельный мужчина! – и зарделась вся, потупилась.

Аж дух перехватило. (Реально, вообще-то, возбудиться от неумелого выпада?!)

– …и если бы это было не так, меня бы здесь не сидело, – неожиданно, совсем по-женски заявила она и потянулась за сигареткой. – Ну так вот, насчёт агентства. С этим Рудиком надо поддерживать хорошие отношения, от него зависит работа, поездки и так далее… Но боже, как он меня затрахал на выставке – туда не ходи, так не смотри, с тем не говори… Визиток мне надавали целую кучу, так он у меня их все отнимал и рвал!..

– Наверное, человек имеет какие-либо виды на тебя, – спокойно, с достоинством объясняю девчонке поведение соперника.

– Да какие виды, видели бы вы его! Прыщавый слизняк. Он, знаете, с какой ненавистью на вас смотрел, когда вы… когда ты ко мне подошёл, с ненавистью и завистью!

– Это отчего же такие яркие чувства?

– Ну потому что сразу видно – симпатичный мужчина… Потом он ещё всё выспрашивал, кто это да что ему надо… Рудик – тот тип, с которым бы я никогда-никогда, ни за что-ни за что! – вдруг выпалила она.

– Так пошли его.

– Ты что-о, нельзя! С ним как-то все считаются, он типа даже главнее Стаса, потому что деньги даёт, контракты за границу подписывает – ну, в общем, что-то такое. Так вот мы и сидим частенько в его, блин, излюбленном месте, «Фламинго» на проспекте Мира – терпеть его не могу, Стас иногда тоже с нами, и вот сиди-и-им, обсужда-а-аем модельный бизнес… Скукотища. Ну, а когда он меня совсем уже достанет, приходится с ним в кино сходить, в бильярд поиграть…

– Так он… просто за тобой ухаживает!

– Н-ну, не без этого… Как-то раз целую охапку роз мне домой прислал… Ай, пусть делает, что хочет, – у меня своя голова на плечах! А я знаю, что контракт с японцами – мой! Понимаешь, приезжали японцы, им нужна была девочка с детским наивным личиком, ну таким совсем невинным, понимаешь? – там это сейчас в моде. И кого ты думаешь, они выбрали?..

– Ну кого же ещё! И когда?..

– Ещё точно неизвестно, в августе или сентябре, там де-е-енег заработаю… А в сентябре точно уже – в Париж, в агентство «Angel», с Анжелой, женой Стаса, ну, ты её знаешь – она вообще там всё время сидит, не вылезает, и работы море! А в июле, может быть, тьфу-тьфу, в Милан – на неделю, поучаствовать ещё в одном модельном мероприятии…

Она бойко щебетала, а я смотрел, кивая, на её оживлённое личико и горько думал – в шутку, конечно, но с появившимся уже холодком отчуждения под сердцем: и на кого ж ты так легко меня покидаешь, и где вообще в твоих планах я, один-единственный, такой потенциально верный тебе рыцарь – ведь может, я тебе нужнее всех поездок на свете…

А вообще-то есть нечто завораживающее в разговорах модели о рабочих планах: ясно, что всё пустое, зато как безапелляционно проговаривается!

Зазвонил красный телефончик.

– Ало. Да, привет! (почти «пр-рьвэ-э-эт»)… Я? Заехала покушать… С друзьями… Какая разница! Ты мне что-то хочешь предложить?.. – заливисто смеётся. – Как было в прошлый раз, уже не будет…

…интересно, как она так невозмутимо болтает при мне, ведь явно не с подружкой – даже позы своей не поменяла, так куда-то и смотрит сквозь меня!

(А видели бы вы, как это полудитя совершенно чарующе, запанибрата, и я бы сказал – утилитарно-уважительно! – общается с новомодным техническим средством… как строго смотрит на его экранчик, выверенными и какими-то серьёзными движениями пальчика скользит по его кнопкам, кладёт обратно в сумочку…)

Я, конечно, делаю вид, что не слушаю (кстати, её мало волнует, слушаю я или нет), тем более, что наша бурёнка (официантка) наконец-то принесла заказ на расписном жостовском подносе, в центре которого благородно возвышается бутылочка «Camus» … [6]Марка коньяка. Пока она, смущённо тряся косой, меняет его на «Chivas Regal» ,[7]Марка виски. разливает виски в водочные пятидесятиграммовые стопки, затем опрокидывает их в гранёные стаканы… ну, и так далее, я пытаюсь сконцентрировать Светино внимание, рассеявшееся после телефонного разговора, на теме взаимозаменяемости марок дистиллятов при изготовлении коктейлей. Оттуда плавно перехожу на моего печального конька – историю о том, как был я совладелец фирмы по импорту «высоких» вин из Европы и чуть уж было не заработал первый миллион – и вот вдруг кризис, взбесившийся доллар за неделю обесценил рубль в четыре раза, и так мы попали, а деньги были, естественно, не наши, так что полгода ещё пришлось отрабатывать – ну, а потом я разуверился, переругался с партнёрами и на последнее махнул с Фисой в Барселону, а оттуда в Париж – делать из неё звезду…

Света слушает по-особенному. Выплывая ненадолго из своих задумчивых серо-зелёных глубин, она приливом лишь коснётся ветвистых берегов моего рассказа, дотронется до оболочки фраз, потрогает их участливо, улыбнётся как бы понимающе – и уйдёт обратно, в самодостаточность своих прекрасных глаз.

– А вообще-то я – переводчик. Испанский, английский. Иняз заканчивал!

Света оживилась и длинно затянулась виски-колой. Вот как?.. Так она же как раз учится в лингвистическом колледже, и тоже – английский и испанский! Испанский, правда, не любит Света и не знает, а по-английски – так, ничего…

Подобного всплеска фортуны, обещавшего безумное соитие наших ментальных тел, никак не предполагалось. Ибо если в чём мой невостребованный гений и достигал когда-либо удовлетворения, так это в лингвистических изысканиях. Мои опусы по испанской лексикологии, основанные на собственных исследованиях, на страницах специализированных журналов спорили с трудами академиков. Одногруппники могли быть уверены, что уж Рома-то всегда подскажет какое-нибудь ни с того ни с сего вдруг понадобившееся диковинное слово или крутящийся у всех на языке, но никак не приходящий синоним. А преподаватель по фонетике просто обалдела, когда я в первый же день после прихода из армии продекламировал Лорку всё тем же, что и до армии, шикарным подражательным прононсом. Это воркующее мягкое произношение, эти родные грациозные конструкции никуда не уходят, они всегда наготове, они настолько в крови (и если не в памяти, то в сердце), что даже сейчас, когда язык пригождается раз в полгода, я трансформирую в них любую мысль с лёгкостью артиста, знающего множество ролей. И готов ручаться, что по крайней мере первые пять минут разговора сойду за своего – за носителя, за нэйтив спикера: испанец, конечно, тут же примет за аргентинца, аргентинец за венесуэльца, мексиканец – за чилийца…

– The happiest thing you’ll ever learn, is just to love in the return!.. – вдруг вставляет Света скороговоркой, да с такими бойкими английскими переливами, что я теряю нить… – Ну как, ничего у меня получается? Это из фильма «Мулен Руж». Я несколько раз плакала, пока его смотрела! Это мой жизненный девиз.

– Ага. Высшее счастье из возможных – это любить и быть любимым! И ты… уже знаешь, что это такое?

– Да! У меня был мальчик ещё в детском саду… – Света загадочно улыбнулась и опять потянулась к сигаретам. – Да нет, мы просто целовались! Первый серьёзный мужчина был у меня, можно сказать, год назад…

О! Таким непринуждённым образом подобрался я к волнующей теме.

– Я была тогда ещё совсем девочкой, только начинала работать моделью. В одном ночном клубе, даже, по-моему, в «Мосту», подошёл ко мне мужчина. Разговорились. Ну, я думала, ему лет 30 с чем-то, а он меня принял за 18-летнюю, на мне ещё тогда косметики был килограмм после показа. А когда я узнала, сколько ему, а он – мне… Короче, он сразу же отвёз меня домой, к маме, дал визитку – звони, говорит, если проблемы. Потом мы с ним перезванивались, несколько раз встречались, он задаривал меня подарками, мобильные мне покупал, а то у меня всё время их тибрят в школе… И каждый раз после встречи, знаешь, так невзначай достаёт тысячу-две долларов – возьми, говорит, на мороженое… Но… относился ко мне, как к ребёнку.

Чай мой давно остыл. А лицо излучает, наверно, радушное недопонимание, потому что Света тут же поясняет:

– Да нет, ты не думай, самое большее мужчине, с кем я… ну, с кем у меня были близкие отношения, было что-то между сорока и пятьюдесятью, как раз этому Паше. Мы с ним долго ничего не имели, а потом как-то у него в офисе… смешно, да? – я так напилась этим «Джек Дэниэлсом», что вообще ничего не помню, а проснулась утром у него дома… Ну, я несколько раз была и на даче у него, а потом узнала от общих знакомых, что, оказывается, он крупный нефтяник и вообще один из богатейших людей Москвы… Но лучше бы я этого и не знала, потому что мне это всё равно, да-да, мне совершенно всё равно – мне главное, что я его… понимаешь, как-то чувствовала – не понимала, может быть, всего, но чувствовала… Ну, а потом… прошло три месяца, он со мной захотел быть вообще всё время, а это, знаешь, уже слишком! – добавила она вдруг весело. – Можно ещё виски с колой?

Неожиданно скоропостижный финал… Бывает же милая порочность. И ведь никто за язык её не тянет – зачем она так охотно, чуть не в цвете выкладывает мне всё сама? Дань это некой бесшабашной моде на откровенность или бравада распущенной девчонки?..

…стоп, Рома, а в чём, собственно, дело. Она же интересна тебе не больше, чем фламинго на твоём балконе – когда ты ещё поговоришь с фламинго?

…но почему тогда заныло сердце, и уж по-новому смотрю я в её дерзкие глазищи?

– Ну, а потом я влюбилась в девушку. Это было в агентстве у Саши Воротулина – ну, ты в курсе, чем занимается Воротулин, самые гнусные блядки. Я ничего такого тогда ещё не знала, а Марина работала там менеджером и всю эту грязь разводила…

Меня осенило.

– Так ты – та самая «красивая маленькая девочка», подружка Марины, про которую мне столько раз ещё Фиса говорила…

– Ну да, наверно, – скромно поёжилась Светик.

– Так я, получается, знал о твоём существовании ещё задолго до нашего знакомства, но Фиса так всё нарочно представила, что я и не понял, что это ты: «Она напилась в стельку – потому что не отобрали в Австрию, а ещё потому, что маленькая и глупенькая… а девчонки, сучки, бросили её, пьяную, – никто не берёт к себе домой…»

Света чуть не утонула в стакане.

– Ну коне-ечно! Света напилась с горя, что её не взяли в Австрию и там не оттрахали как следует! Во-первых, я туда и сама бы не поехала – меня бы мама не отпустила, хоть и очень на меня облизывались Фисины «спонсоры». Во-вторых, 23 февраля, когда я к вам пришла, приползла то есть, была никакая не встреча со спонсорами, а день рождения у Фарида, то ли газовика, то ли нефтяника, я его толком не знаю… Я была-то с Маринкой, это она всех нас туда и потащила. Обыкновенный платный ужин – 200 баксов, а я поспорила с одной девчонкой, что перепью её – и выпила подряд семнадцать «В-52»…

…ну что такое, опять эта неизбывная печаль засосала прямо под сердцем. Что, теперь любое напоминание о Фисе, любое раскрывшееся её враньё так и будут отзываться в моей ране – гулко и вселенски?!

– Давай выпьем за Фису, – неожиданно для себя говорю я. – Без неё наше знакомство вряд ли бы состоялось. – И чокаюсь остывшим чаем.

Светик смеётся. Она начинает уже третий виски с колой. Глазищи разъехались, чувственно так поплыли. (А ей идёт.)

– Да, такая вот я, когда выпью, хи-хи. А после первого же глотка заметно, не знаю, почему.

– А родители как же – скоро же домой?

– А, родители уже давно знают, смотрят сквозь пальцы. У меня просто есть такой лимит – три сигареты в день и пятьдесят грамм спиртного за вечер…

– Который ты уже перебрала раз в…

– Ес-тествен-н-но. Я иногда спорю с мамой или с девчонками, что, например, целую неделю не курю и – ни грамма спиртного… Это как, знаешь, про ту девочку: «Я не пью, не курю и матом не ругаюсь… Ой, п-лять, опять сигарета в водку упала».

Я весело насупил брови. Матерок, пускай анекдотный, резанул из её губок.

– Слушай, а как вообще родители смотрят на то, что ты встречаешься со взрослыми мужчинами?

– Нормально – говорят, «целее буду». Ровесников своих не воспринимаю – детство в жопе играет! Такси когда беру – водители достают… Меня вообще все достают – от тринадцати до пятидесяти!… Ну так вот, про Луценко – её фамилия Луценко… – Света тут же посерьёзнела. – Я её всегда называю по фамилии, это самая лучшая фамилия на свете, она так ей идёт, прямо не могу себе представить, что она не Луценко… Я долго-долго страдала, не могла признаться ей, всё ходила, не знала, как сказать, она была для меня самая красивая на свете… Ну, а Маринка, оказывается, знала, что я в неё влюбилась, – и пригласила меня на Новый год в Париж, причём за несколько месяцев до этого я писала в своём дневнике – знаешь, как бы ниоткуда, из воздуха – «моя любимая, я знаю: когда-нибудь и ты меня полюбишь, мы будем с тобой счастливы и поедем в город любви – Париж». Представляешь, что со мной было, когда мои мечты сбылись?!

Нет – я вовсе не оглоушен, я с натяжкой понимаю и эти отношения и, как очень многие мужчины, не прочь бы иногда что-нибудь такое и подсмотреть. Но Марина для меня – мегера, восточная дьяволица, которая портит всё, к чему прикасается. Так, значит, и ты, Светик, в этом клубе. Искренне жаль. Пока… не остаётся другого, кроме как быть твоим бесстрастным доброжелательным слушателем.

А Света прямо захлёбывается рассказом:

– …ой, никогда не забуду, как мы, уже такие обнюханные, всех русских строили у Эйфелевой башни под нашим флагом!..

– Ах ты, маленькая кокаинистка! Насколько же сильна зависимость? – спрашиваю в шутку.

– Ну, тогда в Париже была большая, – отвечает серьёзно. – Туда к Маринке приехал из Англии Тёма, сын Осиновского – ну, один из них, – он всё время нас снюхивал. Потом возил в Амстердам, там я вообще подсела… Мой рекорд – пятнадцать дорожек за день! Знаешь, одна за другой, уже в конце не воспринимаешь – что нюхай, что нет…

Всё это просто ужасно. Я же другой формации – меня кокс не берёт. Нам – вот, сто грамм… Но откровенность-то девчушки подкупает! И – откуда ни возьмись – нежность неизъяснимая нахлынула: взять за хрупкие плечики, закрыть от пагубных влияний…

– Так вот, и Маринка сказала тогда, что только со мной открыла для себя впервые, что влюбиться, оказывается, можно не только в мужчину…

– О да. О Марине я наслышан. Конченая бисексуалка.

Молчание на несколько секунд воцаряется за нашим столом. Я молча доедаю салат, Света смотрит в пол, дотягивая виски.

– Мы сейчас всё равно не встречаемся, – обречённо заключает она. – Как раз вот этого «ответа», что в стишке из «Мулен Руж», и нету. А знаешь, что теперь твоя Фиса и моя Марина – самые лучшие подруги на свете? Кстати, я их несколько раз видела на разных тусовках – это такие «бэ»!.. То, что они вместе, идёт им во вред! Я просто не могу с ними находиться, когда они вместе, – одна другую старается переплюнуть…

О, я понимаю, что хочет сказать Света. Маринина порхающая общительность, мишурная искромётность и наигранная обаятельность причудливым образом переплетаются с Фисиным артистизмом, внешней ослепительностью и умением себя подать, подпитываются ими – и вступают с ними в смертный бой в общем подсознательном стремлении к лидерству, к владению мужиками…

– Представляю себе их лица, если бы они нас сейчас увидели, – сказал я. – И давай договоримся: ни слова им о нашей встрече.

– Ну это само собой…

Эх, опять запиликал у неё телефончик. Чтобы не слышать отчётливо в её ушке малюсенького мужского голоса, подозвал я официантку и попросил счёт. Что-то говоря ей, боковым слухом жадно следил за Светой. Она улыбалась опять сквозь меня и, видимо, автоматически оценивая степень моей отвлечённости, беседовала очень камерно и естественно – как с кем-то близким.

– …ну ты же знаешь, Виталечка, кого я люблю!

Эх, полоснуло по сердцу. Да какое бы мне дело, как она и кого… Я, понимаете, вторгаюсь в её маленькую жизнь, где меня не ждали вовсе, стою, можно сказать, смиренно перед маленьким храмом… И готов уже взобраться на алтарь?!

– Это звонил мой тренер по конному спорту. Вечные проблемы с женой! Представляешь, по любому поводу – сразу ко мне советоваться.

– Так ты – психоаналитик!

– Ну да. И ещё очень люблю лошадей. Лошадки – моя слабость… – надувает губки, делая жалобное детское личико. – Скажу тебе по секрету: я еду в Японию, чтобы заработать и сама купить себе лошадку! Я даже знаю, где она у меня будет стоять – в Останкино! – и стала увлечённо объяснять, что как-то прямо на улице увидел её тренер Виталий, сразу угадал в девчонке любовь к лошадям и пригласил её бесплатно у себя заниматься. Был даже конфликт со Стасом, который специально встречался с этим Виталием, потому что боялся, что Света упадёт с лошади или получит другую какую травму, но в итоге всё решилось в пользу спорта, и агентство оплатило даже дорогую профессиональную экипировку – шлем, сапоги, рейтузы и хлыст… И вот теперь она на всех московских площадках самая крутая, а все конники уже знают, что у Виталия появилась новая молоденькая воспитанница. Конницы, конечно, её ненавидят – да и пусть себе!.. Правда, не очень-то удобно кататься всё время на разных – у каждой свой характер, та упрямая, другая глупая, а какая ещё и понесёт, так что свою надо иметь. Но Света хочет заработать именно сама, а так-то знаете, сколько претедентов было уже подарить ей лошадку!..

Нет, увольте. Не могу я более поддерживать эту тему. Зато есть у меня один очень нестандартный топик – козырь, который я оставил напоследок. Моя лакмусовая бумажка, выявляющая уровень собеседницы. Сразу всё ясно – или девушка совсем не въезжает, смотрит участливо – не заболел ли? – или уже преисполнится осознанием значимости и всяческим восхищением. Хотя оно, конечно, не так интересно, как лошадки.

Ну, будь что будет.

Со значением вглядываюсь в её глаза – немного равнодушные, немного пьяные, но готовые воспринять любую информацию:

– Ты знаешь, Светик, я написал словарь. Испанских неологизмов. Причём он толковый, то есть одноязычный, – для самих же испанцев! Семь лет писал.

О, как удивлённо вскинулись тут же бровки!

– …новых слов, понимаешь? – их нет ещё нигде в словарях, они только витают в воздухе да иногда приземляются в газеты и журналы… И вот я за ними несколько лет гонялся. Обычно такие вещи делает целый отряд охотников – опытных и важных, каких-нибудь академиков, а тут – представляешь? – один какой-то русский паренёк да за целой стаей новых слов! – как могу, расцвечиваю я безнадёжно академичную тему, дабы пообразнее донести её до нежного сознания.

И с радостным удивлением отмечаю, что это не очень-то и нужно: казалось, впервые за сегодняшний вечер Светик вынырнула из своих глубин!

Вот и угнался. Пятнадцать тысяч карточек! Любая залётная пресса мною не читалась – проскальзывалась наискосок. Опытный глаз за секунды выхватывал из сотен заурядных слов отчаянные самородки, за которыми нужен был ещё и уход: аккуратно вырезаешь их вместе со средой обитания – контекстом, наклеиваешь на карточки и селишь в новом доме, нет – дворце для избранных: в своей картотеке! Составляешь досье на каждого такого обитателя, прощупываешь его со всех сторон, пытаешься понять, что за фрукт, зачем пришёл в язык и долго ли протянет…

Я что-то разошёлся, как сказку рассказываю Светику. (Не слишком ли навязчиво для первого свидания?) Но она… она-то вся в образах! С честолюбием доброго мага я наконец-то наблюдаю, как каждое слово отдаётся пониманием на её ожившем лице.

– …а так как фрукт заморский, приходилось иногда и консультироваться с носителями… Но больше всё сам додумывал – как их раскусить, представить, преподнести людям, причём на чужом всё языке! А потом одним пальцем перепечатывал полтора года. И наконец – вот они, две тыщи страниц, четыре огромных папки едут в Испанию и… находят издателя!

Вздох облегчения. Это Света переживает за меня. Струнки тщеславия удивлённо напряжены: я чувствую, что она искренна.

– Там, конечно, прибалдели: ничего себе, какой-то 27-летний русский – и наших старичков переплюнул. Ну, сразу у меня интервью на радио, по телевизору показали, в газете прописали… Договор подписали, аванс заплатили. Ну вот, собственно, и всё.

– Что – всё?..

– Всё. Вскоре тему нашли нерентабельной, и проект закрыли.

Играйте, оркестры, звучите и песни, и смех! Минутной печали не надо, друзья, предаваться. Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться…

Почему-то темень на Сретенке, и только в глади эклипса мерцают огни далёкого проспекта Мира.

– Нравится тебе Окуджава, Светик?

– Что ты зубы мне заговариваешь! Словарь твой жалко так… – насуплена Светик в поисках решения вопроса. – И что, ничего нельзя сделать?

– А… нет запала.

Когда в начале первого ночи моя огненная колесница бесшумно пролетает над спящим Останкином, её возбуждённому седоку приходит в голову озорная идея: опуститься на Звёздном бульваре и прогулять девчонку по тёмным его аллеям. (Если бы не город, почти бунинским.)

– Хоть за ручку твою подержаться, – подмигиваю ей.

Светик уже знает, что надо немножко подождать, пока я первый выйду из машины и открою ей дверь.

Лёгкая тяжесть разбросанных по сиденью длинных конечностей пружинит в моей руке.

Моя рука, её рука. Моя рука в обнимку с её, чуть влажной, волнующей. Разжимаю кисть, уверенные пальцы ищут прохода между пальцами – и вот мы уже связаны цепким жизнерадостным замочком.

В юности я таким образом безошибочно заглядывал в будущее: пропустит мои пальцы – значит, скоро будет всё.

Тёмные аллеи Звёздного бульвара залиты лунным светом. Никого. Только ночная июньская дикость.

Раскачиваю Светину руку в такт нашим шагам:

– Ну, вот мы и дружим!

Она вдруг переступает неловко вперёд, разворачивается вся… Руки невесомо легли мне на плечи. Прямо передо мною её лёгкое дыхание. И глаза, в которых две лукавые луны, прямо передо мной.

(И тут… патетика момента заставляет меня ещё раз оступиться. Вновь сходить по земляничку, памятуя, однако, о том, что задача у нас – вовсе не насобирать её полное лукошко, но лишь благодарно посмаковать прелестные росяные ягодки, вдруг ниспосланные фортуной.)

Это наивное и естественное, нежданно-желанное приглашение к поцелую вспоминаю я и сейчас, тихо ностальгируя по тому отроческому возбуждению и чувству полёта, унёсшему назад лет на двадцать. Свежая влажность детских губ, мягкая настойчивость языка, узкая полоска голой талии обезоруживающе-непосредственно предоставлены моему дремлющему мужскому коварству. Тёплая удушливая волна шепнула мне: я, маленькая женщина, которой ты боишься коснуться, – так и быть, логическое завершение свидания я беру на себя!

И если б не самому мне мало понятная трепетность к этой девчонке, если б не это невнятное желание достойного с ней продолжения, то проснувшийся самец хватко и без стеснения упился бы шёлковыми переливами, дрожащими в его руках!…

Тактично отвожу губы. Светины глазки подёрнуты томлением и виски. Вдруг, не сговариваясь, упираемся лоб в лоб – барашками, глаза в глаза.

Так недолго и влюбиться…

– Ну вот, а я уж думала – одной придётся мучаться.

Смеёмся.

И потом ещё один поцелуй в машине, её жалобная гримаска в ответ на моё обещание позвонить завтра (а то, можно подумать, с утра сама бы стала названивать!) – и хрупкая фигурка, изогнутая в театральном «прощай», раскачивающая тяжёлую дверь подъезда.

Ну что, очарованный вьюноша, как несётся тебе домой в сей пустынный московский час под твою победную долбёжку? Душа поёт, сомненья гложут?.. Да уж, программа-минимум явно перевыполнена, и с этой неоднозначной, бесшабашной, роковой девчушкой, оказывается, можно будет и отвлечься – подразвеять Фисин фатальный ореол над твоей бараньей башкой, подлечить растерзанное самолюбие. Хотя, старик, если ты всерьёз вознадеешься, что на этом поприще будешь одинок, ты полный идиот, – слышу уже рядом знакомые интонации подутихшего было Перца…

И гоню его прочь.

Я это знаю – и не хочу знать. Мне наплевать: я – творец! Я, как могу и умею, плету где-то в тонких мирах грибницу её понимания, её взаимности, её ответа. Я – дирижёр. Увертюра сымпровизирована технично, нефальшиво, на одном дыхании. Я не могу знать, когда у меня сломается палочка или вдруг засвистят, требуя прекращения спектакля.

Мой упоительный ночной маршрут, полный ветра и запахов, лежит домой, в Коньково. Я вылетаю через Гиляровского на пустынное неоновое Садовое. Я напеваю вновь и вновь каждую нотку нашей встречи. Светины биллборды, оказывается, понатыканы везде, они налетают на меня то слева, то справа. Они стреляют в меня сладкими стрелами причастности.

Мне легко и уютно с самим собой, в моём застывшем ощущении полёта. Оно, скорей всего, живёт только во мне – ведь причины, его породившие, давно обсыпались, поменяли форму.

Я очень хочу набрать её номер. Я боюсь, что не попаду в унисон. Как тогда с ней говорить?!

На светофоре пахнуло сиренью. Я улыбаюсь. Откуда на Ленинском сирень?…