Онлайн чтение книги Сумма теологии Summa theologica
Вопрос 41. О страхе как таковом

Теперь подошла очередь рассмотрения, во-первых, страха и, во-вторых, бесстрашия. Что касается страха, то в связи с ним должно исследовать: 1) страх как таковой; 2) его объект; 3) его причину; 4) его следствие.

Под первым заглавием наличествует четыре пункта: 1) является ли страх душевной страстью; 2) является ли страх отдельной страстью; 3) существует ли природный страх; 4) о видах страха.

Раздел 1. Является ли страх душевной страстью?

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что страх не является душевной страстью. Ведь сказал же Дамаскин, что «страх является усилием — посредством сокращения — отстоять свою природу719De Fide Orth. III.. Но, как доказано во второй [книге] «Этики», добродетели не являются страстями720Ethic. II, 4. Абзацем выше Аристотель перечисляет страсти, и одной из первых называет страх.. Следовательно, страх не является страстью.

Возражение 2. Далее, всякая страсть является следствием, обусловленным присутствием действователя. Но страх, как говорит Дамаскин, связан не с тем, что присутствует, а с тем, что ожидается в будущем721De Fide Orth. II.. Следовательно, страх не является страстью.

Возражение 3. Далее, всякая душевная страсть является движением чувственного желания, которое последует схватыванию чувств. Но чувство схватывает существующее сейчас, а не имеющее быть в будущем. И коль скоро страх относится к будущему злу, то похоже на то, что он не является душевной страстью.

Этому противоречит мнение Августина, полагавшего страх одной из душевных страстей722De Civ. Dei XIV, 5..

Отвечаю: из всех душевных страстей, за исключением страдания, страх в первую очередь подпадает под определение страсти. В самом деле, как уже было показано (22), понятие страсти подразумевает, прежде всего, движение претерпевающей способности, то есть способности, объект которой выступает по отношению к ней в качестве ее активного начала, поскольку страсть является следствием [воздействия] действователя. Поэтому в указанном смысле «ощущать» и «мыслить» тоже суть страсти. Во-вторых, в более строгом смысле слова страсть — это движение желающей способности, а еще правильней будет сказать, что она является движением желающей способности в телесном органе, и потому она суть движение, сопровождаемое телесным изменением. И, опять же, наиболее справедливо страстями называются те движения, которые подразумевают некоторое ухудшение. Итак, очевидно, что страх, коль скоро он связан со злом, принадлежит желающей способности, которая сама по себе соотносится с благом и злом. Далее, он принадлежит чувственному желанию, по каковой причине сопровождается некоторым изменением, а именно, как указывает Дамаскин, сокращением. Кроме того, он подразумевает отношение к злу как к тому, что превозмогает, так сказать, некоторое частное благо. Поэтому он в первую очередь подпадает под определение страсти, уступая в этом только страданию, поскольку оно связано с существующим злом, в то время как страх — со злом будущим, которое движет слабее, нежели наличное зло.

Ответ на возражение 1. Добродетелями называются начала действия. Поэтому внутренние движения желающей способности считаются добродетелями постольку, поскольку они являются началами внешнего действия. Однако Философ отрицает, что страсть является добродетелью посредством навыка.

Ответ на возражение 2. Как претерпевание природного тела обусловливается телесным присутствием действователя, точно так же душевная страсть обусловливается присутствием действователя в представлении души, хотя при этом ни телесно, ни в действительности он не существует; то есть это происходит постольку, поскольку зло, которое в действительности может случиться в будущем, в настоящем уже существует в представлении души.

Ответ на возражение 3. Чувствам не дано схватывать будущее, но на основании схватывания существующего животное подвигается природным инстинктом к надежде на будущее благо или к страху перед будущим злом.

Раздел 2. Является ли страх отдельной страстью?

Со вторым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что страх не является отдельной страстью. Так, Августин говорит, что «кто не изводится страхом, тот не изможден желанием, не изранен болезнью (то есть страданием), не мечется в волнениях никчемных радостей»723Qq. LXXXIII, 33.. Таким образом, похоже на то, что если не будет страха, утихнут и другие страсти. Следовательно, страх — это не отдельная, а общая страсть.

Возражение 2. Далее, Философ говорит: «Что для мысли утверждение и отрицание, то для желания преследование и бегство»724Ethic. VI, 2.. Но отрицание, равно как и утверждение, не является чем-то отдельным в мысли, но тем, что общо многим. Следовательно, и бегство не является чем-то отдельным в желании. Но страх — это своего рода бегство от зла. Следовательно, он не является отдельной страстью.

Возражение 3. Далее, если бы страх был отдельной страстью, то его следовало бы помещать в раздражительную часть. Но страх обнаруживается в вожделении, поскольку, по словам Философа, «страх — это своего рода страдание»725Rhet. II., и Дамаскин [в свою очередь] определил страх как «желающую силу»726De Fide Orth. III., а страдание и желание, как было показано выше (23, 4), находятся в вожделеющей способности. Следовательно, страх, коль скоро он принадлежит различным способностям, не является отдельной страстью.

Этому противоречит то обстоятельство, что Дамаскин упоминает страх в перечне [отдельных] душевных страстей727De Fide Orth. II..

Отвечаю: душевные страсти получают свой вид от своих объектов, поэтому отдельной страстью следует полагать такую страсть, у которой есть свой отдельный объект. Но у страха, как и у надежды, есть свой отдельный объект. Ведь как объектом надежды является будущее, труднодоступное, но возможное для обретения благо, точно так же объектом страха является будущее, трудное для преодоления и неотвратимое зло. Следовательно, страх — это отдельная душевная страсть.

Ответ на возражение 1. Все душевные страсти восходят к одному источнику, а именно к любви, и в этом отношении они совпадают друг с другом. Именно поэтому с исчезновением страха утихают и другие страсти души, а не потому, что страх является общей страстью.

Ответ на возражение 2. Не всякое бегство в желании является страхом, но — только бегство от отдельного объекта [страха], о чем уже было сказано. Поэтому хотя бегство и является чем-то общим, тем не менее страх — это отдельная страсть.

Ответ на возражение 3. Страх никоим образом не находится в вожделении, поскольку он связан со злом не абсолютно, но как с таким, которое настолько трудно для избежания или значительно, что кажется почти неизбежным. Но коль скоро, как было показано выше (25, 1), раздражительные страсти как возникают из страстей вожделеющей способности, так и находят в них свое завершение, то из этого следует, что страху приписывается немало из того, что принадлежит вожделению. Так, страх называют страданием постольку, поскольку по своему представлению объект страха обусловливает страдание; поэтому Философ говорит, что страх возникает «из представления о будущем зле, которое имеет большую возможность разрушать или причинять вред, влекущий за собой большие горести»728Rhet. II.. В подобном же смысле Дамаскин приписывает страху желание, поскольку как надежда является следствием желания блага, точно так же страх является следствием избегания зла, а избегание зла [в свою очередь] является следствием желания блага, что очевидно из вышесказанного (25, 2; 29, 2; 36, 2).

Раздел 3. Существует ли природный страх?

С третьим [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что природный страх существует Так, Дамаскин говорит: «Есть природный страх, когда душа не хочет разлучиться с телом»729De Fide Orth. III..

Возражение 2. Далее, как уже было сказано (2), страх является следствием любви. Но, как указывает Дионисий, природная любовь существует 730De Div. Nom. IV.. Следовательно, существует и природный страх.

Возражение 3. Далее, как было показано выше (40, 4), страх противоположен надежде. Но природная надежда существует, каковой вывод с очевидностью следует из сказанного [в Писании] об Аврааме, что он «сверх надежды» природной «поверил с надеждою» на благодать (Рим. 4:18). Следовательно, существует и природный страх.

Этому противоречит следующее: природное общо всему, как живому, так и неодушевленному. Но неодушевленное не испытывает страха. Следовательно, нет никакого природного страха.

Отвечаю: движение называют природным постольку, поскольку к нему склонна природа, а это может происходить двояко. Во-первых, так, что оно полностью подчинено природе без какого то бы ни было участия схватывающей способности; таким, например, является природное восходящее движение огня и природное движение роста животных и растений. Во-вторых, о движении говорят как о природном также и в том случае, когда при наличии склонности к нему природы оно происходит исключительно благодаря схватывающей способности (ведь, как уже было сказано (10, 1 ), движения познавательной и желающей способностей возводятся к природе как к своему первому началу). При подобном подходе даже о таких действиях схватывающей способности, как мышление, ощущение и память, а наравне с ними и о движениях животного желания в некоторых случаях говорят как о природных.

В последнем случае можно согласиться с тем, что существует природный страх, который отличается от неприродного страха с точки зрения различия из объектов. В самом деле, как говорит Философ731Rhet. II., есть страх перед «злом уничтожения», от которого природа уклоняется вследствие своего природного желания быть, и такой страх принято полагать природным; а есть страх перед «злом страдания», которое противно не столько природе, сколько вожделению желания, и такой страх считается неприродным. В указанном смысле мы уже говорили ранее о том, что любовь, вожделения и удовольствия можно разделять на природные и неприродные (26, 1; 30, 3; 31, 7).

Если же слово «природное» брать в его первом значении, то тут следует иметь в виду, что о некоторых душевных страстях, а именно о любви, вожделении и надежде, иногда говорят как о природных, в то время как обо всех остальных — никогда. Причина этого состоит в том, что любовь и ненависть, равно как и вожделение и неприятие, подразумевают некоторую склонность стремиться к благу или избегать зла, каковая склонность обнаруживается также и в природном желании. Поэтому существует природная любовь и, кроме того, можно говорить о природном вожделении и надежде как о том, что обнаруживается даже в лишенных познания природных вещах. С другой стороны, прочие душевные страсти указывают на некоторые движения, для которых одной только природной склонности не достаточно. Это связано либо с тем, что для таких страстей сущностно необходимо ощущение или познание (так, необходимым условием удовольствия и страдания, как было показано выше (31, 1,3; 35, 1), является схватывание, по каковой причине о лишенных познания вещах нельзя говорить как об испытывающих удовольствие или страдание), либо же с тем, что такого рода движения противны самой природе естественной склонности (так, например, когда отчаяние увлекает от блага в связи с его труднодоступностью или страх обусловливает сокращение вследствие отвержения противоположного зла, оба указанные движения противны естественной склонности). Поэтому подобные страсти никоим образом нельзя усваивать неодушевленным вещам.

Из сказанного очевидны ответы на все возражения.

Раздел 4. Должно ли различать виды страха?

С четвертым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что приведенные Дамаскином шесть видов страха, а именно: «нерешительность, стыдливость, стыд, удивление, ужас, беспокойство»732De Fide Orth. II., определены им неправильно. В самом деле, как указывает Философ, «страх связан со злом страдания»733Rhet. II.. Следовательно, виды страха должны соответствовать видам страдания. Но, как уже было сказано (35, 4), существует четыре вида страдания. Следовательно, должно существовать и четыре соответствующих им вида страха.

Возражение 2. Далее, наши собственные действия — это то, что нам по силам. Но страх, как было показано выше (2), связан с превосходящим наши силы злом. Следовательно, не должно полагать видами страха нерешительность, стыдливость и стыд, поскольку они относятся к нашим собственным действиям.

Возражение 3. Далее, как уже было сказано (1 ), страх относится к будущему. Но, как говорит Григорий Нисский, «стыд связан с уже исполненным постыдным делом»734Nemesius, De Nat. Horn.. Следовательно, стыд не является видом страха.

Возражение 4. Далее, страшатся только зла. Но удивление и ужас относятся к чему-то великому и необычному, которое может оказаться как злом, так и благом. Следовательно, удивление и ужас не являются видами страха.

Возражение 5. Кроме того, как сказано в начале «Метафизики», «удивление побуждает людей философствовать»735Metaph. I, 2.. Но страх скорее побуждает к бегству, нежели к поиску [истины]. Следовательно, удивление не является видом страха.

Этому противоречат авторитетные заявления Дамаскина и Григория Нисского.

Отвечаю: как было показано выше (2), страх обусловливается будущим злом, которое превосходит силы того, кто испытывает страх, настолько, что кажется неодолимым. Далее, человеческое зло, равно как и его благо, можно усматривать или в его действиях, или во внешних вещах. Что касается его действий, то в них в качестве причины страха наличествует двоякое зло.

Во-первых, обременяющий его природу тяжкий труд; отсюда мы получаем «нерешительность», когда человек как бы сокращается для работы из-за страха перед слишком большим и тяжким трудом. Во-вторых, бесчестье, уничижающее его в представлении других. И потому в тех случаях, когда бесчестья боятся в связи с предполагаемым действием, возникает «стыдливость», а когда в связи с уже исполненным действием — «стыд».

С другой стороны, то зло, которое связано с внешними вещами, может превосходить способности человеческого противления трояко. Во-первых, благодаря своей величине, когда человек, столкнувшись, так сказать, с неким великим злом, не способен представить себе все его последствия, и отсюда возникает «удивление». Во-вторых, благодаря своей необычности; в самом деле, когда возникшее перед нами зло необычно, то это обстоятельство обусловливает преувеличенную его оценку, и это вызывает «ужас», связанный с предъявлением нам чего-то необычного736Здесь Фома «меняет местами» устоявшиеся представления об «удивлении» и «ужасе». Так, Дамаскин вполне обоснованно пишет, что «ужас — это страх перед каким-либо великим явлением, а удивление — страх перед каким-либо необычным явлением».. В-третьих, благодаря своей непредсказуемости, которая обусловливает страх перед возможной неудачей, и этот вид страха называется «беспокойством».

Ответ на возражение 1. Приведенные ранее виды страдания восходят к разнообразию не объектов, а следствий, а также некоторых специальных условий. Поэтому нет никаких оснований для того, чтобы устанавливать соответствие между видами страдания и видами страха, которые обусловливаются разнообразием объектов самого страха.

Ответ на возражение 2. Само действие как нечто актуально произведенное находится во власти действователя. Но можно также учитывать и то, что сопутствует действию и превосходит силы действователя, в результате чего возникает сокращение для действия. Благодаря учету указанных обстоятельств мы и выделяем такие виды страха, как нерешительность, стыдливость и стыд.

Ответ на возражение 3. Прошлое деяние может служить основанием для страха перед грядущим осуждением или бесчестьем, и в этом смысле стыд является видом страха.

Ответ на возражение 4. Не всякое удивление или ужас является видом страха, но только то удивление, которое вызвано великим злом, и тот ужас, который вызван злом необычным. А еще можно сказать, что подобно тому, как нерешительность — это сокращение, связанное с тягостностью труда внешнего действия, точно так же удивление и ужас — это сокращение, связанное с тягостностью рассмотрения чего-то великого или необычного, все равно, благого или злого; таким образом, удивление и ужас относятся к акту ума точно так же, как нерешительность — к внешнему акту.

Ответ на возражение 5. Удивленный в момент самого удивления сокращается, и потому, боясь не разглядеть истину, удерживается от формирования суждения о том, что его удивляет, и только после приступает к исследованию, тогда как охваченный ужасом страшится и выносить суждение в настоящем, и исследовать впоследствии. Поэтому удивление побуждает людей философствовать, в то время как ужас — препятствует.