Онлайн чтение книги Светлана
XLVII

Все вышло гораздо проще, чем ожидал Костя. Уселись на лужайке — на той же самой, в березовой роще (Костя боялся, что его заставят говорить торжественную речь с маленькой трибуны под флагом).

Начальник лагеря уехал куда-то на велосипеде, старший вожатый тоже был чем-то занят. Таким образом, «беседовать» пришлось только с ребятами, и это было легче.

Иногда приходила и прислушивалась вожатая второго отряда, настоящая вожатая, взрослая девушка. Но она почти все время молчала. Дирижером была Светлана. Сначала посыпались бессистемные вопросы: на каком был фронте, был ли ранен, и так далее… Это была как бы настройка инструментов. Но Светлана взмахнула невидимой дирижерской палочкой — и оркестр заиграл нужную ей мелодию.

— Константин Михайлович, вот вы расскажите…

Она в первый раз называла его по отчеству. Разумеется, было бы бестактным при ребятах говорить ему «Костя», в то время как ее величают «Александровной».

И Костя рассказывал разные боевые эпизоды, веселые и грустные. А Светлана одной-двумя фразами, вопросом, иногда шуткой по-своему умела все осветить. Какой-нибудь фронтовой анекдот, который Костя когда-то рассказывал Светлане просто для развлечения, неожиданно для него приобретал поучительный характер;

«Однако у этой девчонки незаурядный педагогический талант», — подумал Костя.

Удивительно, как она все запомнила… в особенности то, что случилось с ним самим. Иногда она даже подсказывала ему забытые подробности. Впрочем, она всегда очень хорошо умела слушать.

Он начал понимать, что ей нужно. Необязательно было рассказывать о каких-нибудь выдающихся подвигах. Солдатские будни. Подвиги каждого дня. Тяжело — а ты не жалуйся, не раскисай. Больно — потерпи. Остались раненые после боя — иди выручай, рискуя быть убитым. Выбыли из строя командиры — не растеряйся, сообрази, что нужно делать, пошевели мозгами.

Иногда Светлана как-то очень ловко от Костиных рассказов делала поворот к лагерной жизни. Выходило приблизительно так. Была война, воевал весь народ, поэтому мы победили. Мы не хотим, чтобы война повторилась, поэтому весь народ, мы все, даже вы, маленькие пионеры, должны быть смелыми, дружными, выносливыми. И пусть каждый как можно лучше и добросовестнее делает порученное ему маленькое дело, тогда и наше общее, большое дело будет сделано хорошо.

Однако время шло. Светлана взглянула на часы.

Ребята заметили ее движение.

— Светлана Александровна! Рано еще! Константин Михайлович, еще что-нибудь расскажите!

— Хорошо, — сказал Костя. — Вот что я вам расскажу напоследок. Это было не на передовой и не во время боя. В последний год войны, уже в Германии. Между прочим, об этом случае в газетах писали, по крайней мере в наших фронтовых.

Наши танки переправлялись через реку. А на мосту — повозки с немецкими беженцами. Лошадь испугалась танков, понесла. Повозка перевернулась, сломались перила, ребенок и женщина упали в реку, стали тонуть… — Немцы? — переспросил кто-то из малышей.

— Да, немцы. Ребята, надо вспомнить, с какими чувствами мы тогда входили в Германию. До немецкой границы шли по нашей разоренной земле… Так вот… Стали тонуть женщина и ребенок. Тогда наш капитан бросился прямо с моста в реку и спас их, вытащил. Трудно было — течение быстрое. А у этого капитана гитлеровцы еще в начале войны всю семью убили: жену, ребятишек…

— Костя! — спросила Светлана, забыв в волнении, что ей нужно называть его по отчеству. — Костя, это был ваш капитан?

— Какой мой капитан?

— Ваш комбат, капитан Шульгин. Это он сделал, да?

— Нет, не он. Я ж говорю: танкист. Я не помню его фамилии. Почему ты про моего комбата вспомнила?

Почему вспомнила про Костиного командира? Потому, что он мог сделать так. Но разве только он? А другой знакомый танкист, отец Славика и Оли? Или Алеша Боч-карев? А сам Костя…

— Ребята! — сказала Светлана. — Константин — Михайлович удивился, почему я подумала, что там, на мосту, был именно его командир. Я его знала немножко, к нему это как-то очень подходит. Но ведь что сделал один наш советский солдат, мог бы сделать и другой. Очень многие могли бы сделать так, правда?

Вечером Светлана провожала Костю на станцию, а несколько старших мальчиков провожали Светлану, чтобы не возвращаться ей лесом одной. Самый маленький из них был гораздо выше Светланы, но вся команда подчинялась ей беспрекословно.

Перед отходом Светлана сказала:

— Наденьте рубашки и тапочки.

Костя ожидал, что начнутся протесты — было еще совсем тепло, — но…

Топот босых ног по лестнице вверх, через полминуты — топот обутых ног по лестнице вниз…

Костя не успел еще попрощаться с начальником лагеря и со старшим вожатым — почетная охрана уже стояла у ворот.

Приблизительно посередине дороги Светлана остановилась:

— Знаете, Константин Михайлович, вот за этими деревьями две полянки. На одной растут желтые ирисы, на другой — лиловые. И только здесь. Сколько мы ни искали в других местах, нигде больше их нет. Правда интересно? Ребята, мы что-то давно букетов не собирали…

— Сейчас, Светлана Александровна! — отвечали мальчишки разноголосым хором. — В пять минут нарвем!

И скрылись за деревьями в мгновение ока, будто и не было никакой почетной охраны. Светлана и Костя остались на дороге — Светланочка Александровна, ты что такая тихонькая, а?

— Почему вы думаете, что тихонькая? — рассеянно ответила Светлана.

Ей очень хотелось спросить… или не стоит? Сейчас вернутся мальчики, и будет уже нельзя…

Между стволами деревьев замелькали белые рубашки и цветы — лиловые и желтые.

— Зачем ты их заставила рубашки надеть? Жарища такая.

— На обратном пути будет холоднее.

Мальчики уже подбегали. Светлана все-таки решила спросить:

— Костя, а как Надя, довольна своей работой? Она вам писала?

— Писала.

— Давно?

— Перед экзаменами.

— Светлана Александровна, вот! — Ребята с торжеством протягивали ей цветы на прямых длинных стеблях.

Ирисы действительно были великолепны. Светлана уже на ходу принимала их от ребят. Лиловые присоединяла к лиловым, желтые — к желтым.

— Почему ты их отдельно кладешь? — спросил Костя.

— Смешивать нельзя. Посмотрите: лиловые — маленькие и нежные, а желтые — крупнее и такого неистового цвета! Желтые тех забьют. Вам какие больше нравятся?

— Конечно, эти. — Костя показал на яркие желтые цветы.

Светлана тряхнула головой, будто хотела сказать: «Я так и думала».

— А вы вглядитесь, — она протянула ему нежный бледно-лиловый ирис, — посмотрите, какой сложный узор здесь, на лепестках, в середке… Константин Михайлович, может быть, возьмете букет для вашей мамы? Они не завянут — ведь вам с вокзала на вокзал.

— Что ты, что ты! Нет, спасибо, я не возьму.

— Посмотрите, какие они красивые!

— Что ж делать, пускай красивые. Нет, Светлана, ты не уговаривай. Ну как я с ними поеду?

— Не положено вам по уставу с букетами ездить? — сказал один из мальчиков. — Правда, Константин Михайлович?

— Правильно. Не положено по уставу, и всё. Автомат или пушку там какую-нибудь — с удовольствием взялся бы отвезти, а букет, да еще такого неистового цвета…

С опушки леса были видны станция и железнодорожная насыпь, ровно, как по линейке, отделяющая небо от земли. Пройдя еще немного и посовещавшись, ребята спросили:

— Константин Михайлович, у вас есть обратный билет?

— Нет, а что?

Светлана сразу поняла, чего им хочется.

— Вы дайте им деньги, они вам возьмут билет. Только, ребята, на платформу не выходить. До станции и сейчас же обратно.

Ребята, счастливые, умчались вперед.

— Костя, может быть, возьмете все-таки?

— Что?

— Ирисы.

— Не возьму! Ты подумай сама: в метро, в поезде с такой экзотикой… Все будут обращать внимание…

Мимо станции промчался паровоз, один, без вагонов, с длинным пушистым хвостом дыма. Загудел, засвистел, будто закричал от радости. Вид у него был веселый и легкомысленный. Он был похож на человека, обремененного большой семьей и совершающего в выходной день одинокую прогулку.

Мальчики приостановились полюбоваться на паровоз и побежали дальше.

— Ты уверена, что они не будут выходить на платформу?

— Уверена.

— Уж будто они тебя всегда так великолепно слушаются!

— Костя, сказать вам по секрету? Не все-гда!

Он расхохотался:

— С одной стороны — уверена, а с другой — не всегда. Непонятно что-то.

— В данном случае — уверена. Во-первых, сегодня вы мне помогаете.

— Я? Каким же образом?

— При вас никому не захочется получить замечание.

— А на обратном пути? Когда я уеду?

— На обратном пути будет действовать сила инерции. Костя, ведь это даже не из моего отряда ребята. Они сами захотели вас проводить — и меня охранять в лесу. Мы вернемся домой, солидно разговаривая.

— Я вижу, ты неплохой психолог.

Светлана взглянула на маленькие часы-браслетку. Он сам подарил ей эти часики в прошлом году, после окончания седьмого класса. Вспомнились ее детская радость и недетское смущение. Видимо, перестарался — подарок показался ей слишком дорогим.

Ребята бежали к ним от станции с билетом и сдачей. Через несколько минут подошел поезд. Стоя у открытого окна, Костя увидел Светлану и мальчиков на платформе. Ребята все казались длинноногими, потому что были в коротких трусиках. Светлана стояла в середине, обнимая тонкими руками желтые и лиловые ирисы. Цветы все наклонились головками в одну сторону. Букет был такой огромный, что, казалось, девочке тяжело его держать.

Почему не взял цветы? Ей хотелось. Не такая уж трудная работа — отвезти их домой…

За станцией — поле, а дальше — лес, за лесом — красный флаг над березовой рощей. Утром и вечером вызывают какого-нибудь счастливчика «на флаг».

«Есть на флаг!» — И сияющий парень бежит к мачте. Много ли человеку нужно для счастья?

В тот момент, когда поезд трогался, Косте вдруг захотелось не уезжать, остаться в лагере, сделаться опять вот таким голоногим мальчишкой.

Солнце выглянуло из-за тучки и зажгло разноцветными огнями пионерские галстуки и Светланин букет.

Костя высунулся из окна, сняв фуражку, чтобы не унесло ветром.

Нет, станции уже не видно, только поле и лес — он кажется совсем темным против солнца. Сейчас Светлана и ребята пойдут этим лесом, солидно разговаривая.

Костя помахал фуражкой и обернулся — не заметил ли кто из пассажиров легкомысленного махания, в сущности неизвестно к кому обращенного. Но вагон был почти пустой. Букет можно было бы положить даже не на верхнюю полку, а сюда, рядом с собой, и рассмотреть хорошенько Светланкиных любимцев — маленькие лиловые ирисы.

Как-то они называются еще… да!.. «касатики». Ласковое такое название. Жалко, что не вспомнил раньше и не сказал Светлане — может быть, она не знает, ей понравилось бы. Или касатики другого оттенка, не лиловые, а голубоватые? Нет уж, пускай эти тоже касатики, к ним подходит.

Дым от папиросы осторожной тонкой струей тянулся к окну, а за окном стремительно обрывался.

В вагоне начинало темнеть. И в лесу теперь уже темновато становится… Хорошо, что у Светланы так много солидных провожатых. Может быть, выйдет им навстречу тот парень в широкополой шляпе — Толя, кажется, его зовут? — и будут говорить о своих лагерных делах… Светлана расскажет ему о беседе с лейтенантом… и до лейтенанта им уже не будет никакого дела, просто будут радоваться, что провели «мероприятие».

А может быть, и о мероприятиях им совсем не захочется разговаривать в такой чудесный вечер? Найдут тему поинтереснее? С какой забавной гордостью и даже уважением смотрел этот самый Толя на Светланку, когда она говорила о Робсоне!

Сколько ей лет? Перешла на второй курс педучилища… Значит, если бы в школе — в девятый класс. Совсем еще девочка. А в то же время… Впрочем, она старше своих подруг.

И ведь руки у нее маленькие, но не слабые. Сейчас пожала твердо, энергично. И здоровается и прощается именно так, как нужно здороваться и прощаться — неравнодушно.

Касатики… До чего выразительны иногда бывают названия цветов! Некоторые прямо даже какие-то сказочные. Мать-и-мачеха, кукушкины слезки… Иван-да-марья.

Про иван-да-марью еще в детстве слышал трогательную историю. Скромный темно-синий Иван уезжал куда-то, а желтенькая красавица Марья не хотела с ним расставаться, бежала за ним и повисла у него на шее… И они превратились в цветок — чтобы не разлучаться.

Мудрый конец. В сущности, если бы они не превратились в цветок, неизвестно еще, как обернулось бы дело.

Куда уезжал Иван? Вероятнее всего — на войну уезжал. А что, если Марья так с ним прощалась горячо только из деликатности, чтобы не огорчать Ивана перед разлукой, не нарушать его душевного равновесия? Возможно, где-нибудь поблизости жил какой-нибудь Петр или Сидор, который ей гораздо больше нравился? Тогда — напрасно провожала. Если Иван когда-нибудь поймет, в чем тут было дело, ему больно будет вспоминать об этих проводах… Даже через много лет будет больно!