Онлайн чтение книги Своими глазами
ПЕРУ

Мглистая Лима

Я вылетел из Мехико в Лиму на рассвете. Около часа под нами были темно-бурые горы Мексики, в складках которых зеленели леса. И вот внизу заблестела гладь Тихого океана. После взлета прошло около пяти часов, когда внизу показался берег. Это уже была земля Перу, совсем не похожая на ту, что осталась на севере, в Мексике. Пилот даже не счел нужным объявить, что мы пересекли экватор. А ведь самолет перенес нас из осени в весну, из Северного полушария в Южное. Под нами за кромкой морского прибоя лежала земля Перу. Она казалась безжизненной, похожей на пустыню. Такое же ощущение испытывал и я, въезжая в Лиму. Город выглядел каким-то придавленным, прижатым к земле.

Над Лимой большую часть года нависает низкое, мглистое небо. Несмотря на то что столица Перу лежит на 12-м градусе южной широты, здешний климат отнюдь не назовешь тропическим. Холодное течение Гумбольдта приходит сюда из Антарктики и делает климат совершенно не похожим на тот, который характерен, скажем, для стран Юго-Восточной Азии, лежащих на подобных же широтах. Даже летом, с декабря по апрель, температура колеблется здесь от 21 до 27 градусов. А в зимние месяцы, с мая по ноябрь, в Лиме бывает попросту холодно. Конечно, зима здесь весьма относительная. Но даже при температуре 15–16 градусов становится зябко из-за огромной влажности. В первый момент кажется, что именно низкие, тяжелые облака как бы придавили приземистый город. Мгла нависает над самой головой, где-то на уровне человеческий груди уже клубится туман, сеющий тончайшую водяную пыль. Это и есть гаруа — лимская мгла, которая заставляет людей надевать шерстяные свитеры, а водителей машин включать «дворники».

Основателем Лимы был испанский конкистадор Франсиско Писарро. В 1535 году он очертил концом своей пики круг и повелел основать здесь «город волхвов». Лима стала столицей испанских владений в Южной Америке и вице-королевства Перу. Именно отсюда отправляли в Мадрид легендарное золото инков.

Испанское влияние, разумеется, дает себя знать в архитектуре старых зданий Лимы. Это белые оштукатуренные стены. Это поражающие разнообразием своих узоров чугунные решетки на окнах. Это обилие цветочных горшков — ими обрамляют балконы или подвешивают их к карнизам крыш. Наконец, это патио — внутренние дворики, выложенные изразцами. В Лиме есть две старинные площади, которые, собственно, можно считать образцами архитектурных достопримечательностей города. Первая из них — это площадь Оружия, или Гербовая площадь, с кафедральным собором и президентским дворцом. Именно здесь Писарро очертил круг своей пикой. Здесь же три столетия спустя была провозглашена независимость Перу от испанской короны. Произошло это в 1821 году.

Перед президентским дворцом туристы фотографируют гвардейцев в яркой форме времен наполеоновских войн: сверкающие каски, черные мундиры с красными эполетами. Сам президентский дворец выстроен на рубеже XX века, когда законодателем архитектурной моды была штраусовская Вена. К кафедральному собору с двумя башнями в типичном колониальном стиле примыкает архиепископский дворец. Вот тут-то и начинаются лимские достопримечательности. Речь идет о резных деревянных балконах, которые расположены на фасадах зданий на уровне второго или третьего этажей. Поначалу кажется, что кто-то взял огромный резной шкаф и попытался через крышу втащить его на верхний этаж. На фоне белого фасада этот закрытый двухэтажный балкон, или, вернее, эркер, поначалу кажется чем-то неуместным. Но чем больше смотришь на него, тем больше ощущаешь его своеобразную прелесть.

Вблизи города не было каменоломен. Камень приходилось ввозить из Панамы. И из-за его нехватки местные декораторы все свое искусство приложили к дереву. Так и появились резные двери, порталы и, наконец, знаменитые лимские балконы. Закрытый резной балкон был завезен в Лиму из Андалузии. И обрел здесь новое, вполне самобытное лицо. Мне запомнились балконы на здании перуанского Министерства иностранных дел. Это здание своеобразно своей асимметричностью. С одной стороны от главного подъезда двухэтажный балкон закрывает два окна по фасаду. С другой же — лишь одно окно.

В нескольких сотнях метров от президентского дворца на берегу полувысохшей реки шумит лимская барахолка. Вокруг двух площадей — перед кафедральным собором и перед собором Святого Франсиска — группируется старая колониальная Лима.

Перу третья после России и Японии рыболовная держава. И в Лиме, как в портовом городе, много рыбных ресторанов, где готовят знаменитое местное блюдо себиче. Это нечто вроде японского сасими или сибирской строганины. Сырую рыбу нарезают кусочками, пересыпают перцем и рубленым луком, а потом в изобилии поливают соком лимонов, точнее сказать, лаймов. Минут через двадцать рыба меняет цвет: становится белой, как будто ее варили, то есть основательно промариновывается. Сочетание лимонного сока, лука и перца гарантирует дезинфекцию. Так что себиче — наиболее любимое блюдо в Лиме, да и вообще в Перу.

Я провел в Лиме считанные часы. Прежде всего здесь была последняя возможность получить визу в Аргентину. Надежда эта так и не осуществилась. Стало быть, через три дня мне предстояло возвращаться рейсом «Аэрофлота» в Москву. Хотелось, конечно, побывать на таинственном плоскогорье Наска. Увидеть своими глазами место, которое создатели фильма «Воспоминания о будущем» назвали космодромом инопланетян. Реально ли это? Мой коллега, старожил Лимы, твердо сказал, что реально. Проехать 450 километров до Пампа-де-Наска, попасть на самолет, облететь плоскогорье и вернуться в Лиму. И все это за два дня.

Уже в пять утра мы выехали из Лимы. Наш путь по Панамериканскому шоссе лежал на юг. Долго ехали вдоль Тихоокеанского побережья среди совершенно голых, словно сложенных из песка гор. Временами нам попадались селения из таких же плоских, прижатых к земле одноэтажных построек из саманного кирпича. Уже говорилось, что в Перу часты землетрясения. Поэтому люди стараются строить жилища в один этаж и не делать тяжелых перекрытий. Хотя после подземных толчков рухнувшие глинобитные стены часто засыпают людей. Проехали несколько перевалов, и воздух стал сухим и прохладным, как в Мехико. Не верилось, что накануне вечером, когда мы бродили по базару в Лиме, я чувствовал себя так, как будто попал в разгар лета в Гагру. Воздух был липким и тяжелым.

Перуанцы четко делят свою страну по природным условиям на Косту и Сьерру. Коста — это узкая полоса Тихоокеанского побережья, которая тянется вплоть до Чили на несколько тысяч километров. Здесь поражает странное сочетание совершенно сухой земли и льнущих к ней не то облаков, не то клубов тумана. Как ни странно, на берегу крупнейшего из океанов не хватает воды. Многие области Косты больше напоминают центр Африки, чем океанское побережье. Только в долинах немногочисленных рек, стекающих с Анд, растительность несколько богаче. Природные условия Косты действительно можно сравнить с долиной Нила. Только Нил орошает всю плодородную полосу своего бассейна, а стекающие с Анд короткие перуанские реки — пересекают ее поперек и орошают лишь отдельные участки. Под здешним солнцем можно выращивать что угодно, был бы лишь полив.

Здесь можно увидеть такое странное соседство, как ограды из кактусов, поля хлопчатника и грядки картошки. Картофель ведь пришел в Европу именно из Южной Америки, в частности из Перу.

На высокогорных лугах Сьерры разводят лам. Ламы, как и картофель, могут быть символом Перу. На этих животных нельзя ездить верхом, на них нельзя пахать. Но ламы используются как вьючное животное, дают перуанцам и мясо и шерсть.

Полет над Пампа-де-Наска

Потрепанный четырехместный самолетик туристской авиакомпании «Кондор» — этакий летающий «Запорожец» — стукнулся о грунт, дважды подпрыгнул и наконец побежал по пыльной посадочной полосе. Я распахнул дверцу открытой кабины, осторожно поставил ногу на колесо шасси и ступил на буровато-серую землю. Неужели все это было на самом деле? Неужели я только что видел одно из самых необъяснимых чудес света? Неужели я только что летал над таинственным плоскогорьем Наска, где неведомо кто и неведомо зачем начертал загадочные линии, фигуры и рисунки? Никогда не забуду это пустынное плато, похожее на огромный лист наждачной бумаги, на котором кто-то упражнялся в геометрии и рисовании, царапая гвоздем какие-то таинственные знаки. Никогда не забуду это плоскогорье, которое кто-то словно разровнял гигантским катком. Ведь Пампа-де-Наска покрыто как бы крупным щебнем.

За сорок минут полета я, признаться, натерпелся страху. Но впечатления стоили того. Всего раз в жизни доводилось мне подниматься в воздух в открытой кабине «кукурузника». Дело было в Китае, где меня прокатили, причем тоже над пустыней, советские геологи. Но тогда у меня были все основания доверять и нашему «У-2», и его пилоту. Здесь же, в Перу, дело обстояло далеко не так. У ветхого, перевязанного какими-то проволочками моноплана, кроме названия, с кондором было мало общего. Еще больше настораживал пилот, от которого за три шага несло спиртным. Это был молодой сероглазый блондин. Возможно, креол, какие часто встречаются в Латинской Америке. Но у меня шевельнулось опасение: не сын ли это какого-нибудь нацистского аса, бежавшего сюда от возмездия? Но деваться было некуда. Мы уже проехали 450 километров по Панамериканскому шоссе. К одиннадцати утра добрались до Пампа-де-Наска и уже заплатили за то, чтобы увидеть плоскогорье с воздуха.

Рядом с пилотом уселся тучный испанец. А мы разместились на заднем сиденье. Служащий авиакомпании помог нам застегнуть ремни, самолетик немощно затарахтел мотором, с трудом разбежался, попытался взлететь, но ударился об ухабистую полосу и наконец, надрывно гудя, оторвался от земли. Мы поминутно проваливались в воздушные ямы. Самолетик, словно норовистая лошадь, пытался вытряхнуть нас из кабины, я то и дело судорожно хватался за подлокотники. Крутой вираж, и вот уже под нами раскинулось буровато-серое неровное пространство. Река Рио-Инхеньо и ее притоки, стекающие с Анд, кое-где оставили здесь свои извилистые следы. В этих местах не бывает дождей. То, что выглядит как сухие русла ручьев, почти никогда не заполняется водой.

И вот среди этих извилистых морщин, оставленных временем на лице земли, я вдруг увидел идеально прямые линии, прочерченные от горизонта до горизонта. Они сходились, иногда пересекались. Как будто кто-то проводил урок геометрии на этой гигантской классной доске площадью 700 квадратных километров.

Иногда это были даже не линии, а полосы с расходящимися краями. Как будто темно-серая поверхность плато была просвечена лучом прожектора. Такими же светло-серыми на темно-сером фоне выглядели прямоугольные площадки. Другие светлые фигуры имели форму трапеции. Причем их расходящиеся края, похожие на оперение стрелы, заканчивались идеально прямой полосой, уходящей вдаль, к горизонту. Было полное впечатление, что мы пролетали над современным аэродромом. А может быть, космодромом? Стоило подумать об этом, как загадочные геометрические фигуры на земле обретали какой-то смысл, какое-то объяснение.

— А теперь я вам покажу рисунки! — крикнул, повернувшись к нам, летчик. — Каждый рисунок буду показывать концом крыла. Сначала правого, а потом левого. Так что всем будет удобно фотографировать…

Летчик положил самолет в вираж. Мы летели теперь, подняв одно крыло к небу, а другое круто накренив к земле. Сосед навалился на меня всем весом. Испанца начало тошнить. А я мысленно клял себя за непростительное легкомыслие. И тут ушедшая куда-то в пятки душа вдруг затрепетала от восторга. Рядом с концом обращенного к земле крыла я отчетливо увидел слегка стилизованную, но вполне реалистическую фигуру кита, Описав концом крыла кольцо вокруг нее, летчик выровнял самолет и затем тут же завалил его в обратный вираж. Теперь уже я лежал на соседе, вцепившись руками в пристяжные ремни. Каким наслаждением после всего этого было несколько минут лететь по прямой. Но летчик снова ввел самолет в вираж и, повернувшись к нам, сказал:

— А теперь смотрите, внизу — обезьяна. Обратите внимание на ее хвост. Посередине спирали почти всегда крутят песчаные смерчи…

И прежде чем я успел сообразить что-то, под концом крыла словно по волшебству появилась фигура обезьяны. Она была стилизована значительно больше. На одной из ее верхних конечностей было пять пальцев, на другой — четыре. А гигантский хвост был закручен геометрически правильной спиралью. Впечатлений было так много, что все проходило перед глазами как бы сквозь сон. Был кондор с вытянутым вперед клювом, с распластанными крыльями и лапами, с широким хвостом. Была птичка колибри, нарисованная на плоской вершине холма. Был гигантский зловещий тарантул: четыре лапы вперед и четыре назад.

Летчик опять обернулся к нам и, пугая полным невниманием к рычагам управления, прокричал:

— А теперь внизу — астронавт!

На темно-бурой поверхности скалы, поднимавшейся над плоской равниной, четко виднелся человечек, словно одетый в скафандр для космических полетов. Самолет снова лег в вираж. Нас опять прижало к креслам.

Крылья вздрагивали от воздушных ям. А летчик, вместо того чтобы следить за уровнем крена, то и дело оборачивался и пытался что-то по-английски объяснять нам.

— Да-да, вижу! Да, понимаю! — торопливо кричал я в надежде, что летчик побыстрее выровняет самолет.

Лишь вечером, придя в себя от переизбытка впечатлений, удалось как-то систематизировать увиденное. Загадочные изображения на плато Наска можно разделить на три категории. Во-первых, это линии, которые, словно по линейке, прочерчивают пампу из конца в конец. Они пересекают высохшие речные русла, взбираются по склонам холмов и снова спускаются с них. И ни одно природное препятствие не может заставить их отклониться в сторону. На Пампа-де-Наска прочерчено 13 тысяч таких идеально прямых линий.

Ко второй категории изображений можно отнести различные геометрические фигуры. Это прямоугольники, трапеции, спирали. Это четырехугольные светлые площадки, прозванные «футбольными полями». Это длинные светлые ленты, боковые стороны которых расходятся под небольшим углом. Две такие вытянутые трапеции длиной по 800 метров пересекают друг друга крест-накрест. Такие фигуры внешне очень напоминают взлетные полосы. Впрочем, они вряд ли могли бы отвечать такому назначению. Подслоем щебня находится зыбкий, ненадежный грунт.

Наконец, третья категория — это рисунки. Отчетливее всего они видны в долине пересохшей реки Рио-Инхеньо. Примечательно, что создатели рисунков отдали явное предпочтение птицам. Их тут можно насчитать восемнадцать. Среди них — хорошо знакомые жителям побережья кондор и зобатый морской ястреб. Но есть здесь и изображение колибри, которая водится лишь в тропических лесах по другую сторону Анд. Есть среди рисунков и существа явно фантастические. Такова птица с непомерно длинной шеей, которая извивается зигзагами, словно ползущая змея.

Сказанное о птицах можно отнести и к животным. Кит-косатка, как и зобатый ястреб, был объектом поклонения у местных жителей. Игуана, тарантул — это существа, с которыми они повседневно сталкивались в жизни. Но вот обезьяна, как и крокодил, которому Панамериканское шоссе отсекло хвост, обитает только далеко за горами. Изображения людей встречаются реже и значительно больше стилизованы. Фигура, изображенная на скале, напоминает человека, одетого в скафандр. Не так давно перуанские летчики обнаружили в верховьях реки Рио-Инхеньо рисунки птицеголовых людей. Среди них был, в частности, 33-метровый человек с головой совы.

После посадки, возвращаясь на автомашине в Лиму, мы остановились у стальной башни, возведенной неподалеку от шоссе. Когда поднимешься на нее, видишь две фигуры: одна из них называется «Руки», а другая — «Дерево». Но, пожалуй, даже больше, чем эти фигуры, поражают три совершенно прямые линии, уходящие к горизонту, а также трапеция, обращенная к башне своим расширяющимся основанием. А если посмотреть в сторону шоссе, угадываешь контуры крокодила, хвост которому отсекли строители дороги. Здесь, у башни, удалось походить возле рисунков, что называется, потрогать их рукой. И оставалось лишь удивляться тому, что эти колотые камни как бы спеклись с окружающим их песком. Нога в них совершенно не вязнет, и ветер гонит пыль где-то поверху.

Каждый рисунок выполнен одной непрерывной линией. Сделав множество поворотов, она заканчивается там же, где началась. На примере крокодила хорошо видно, как трудно было создавать эти рисунки. Ведь кривые представляют собой сопряженные дуги. Чтобы вычертить такую кривую, в почву забивали колышек, привязывали к нему веревку нужной длины и проводили по земле дугу. Когда фигура была готова, колышки выдергивали, места их отмечали камнями. Исследовав один из таких колышков методом радиоуглеродного датирования, ученые установили, что изображения на плоскогорье Наска были сделаны в VI–X веках нашей эры. Казалось бы, при здешних песчаных бурях линии, фигуры и рисунки должны были уже давно быть стерты с лица земли, но они веками остаются в неизменности. Над плато висит знойная бесцветная дымка. Черно-бурый камень активно поглощает тепло. Видимо, именно эта горячая воздушная подушка защищает узоры плоскогорья Наска от разрушения. Неизбежен вопрос: ради чего тысячу лет назад проделали люди эту титаническую работу? С какой целью создавались эти изображения?

Многие считают, что, подобно большинству памятников старины, линии, фигуры и рисунки имели культовое назначение. Однако такое предположение весьма сомнительно. Любые ритуальные объекты — храмы и гробницы, колокола и барабаны, костры и факелы — должны прежде всего воздействовать на чувства людей. А ведь загадочные изображения плато Наска с земли не воспринимаются. Остается предположить, что они предназначены для обитателей небес. К тому же авторы рисунков были явно пристрастны к существам летающим…

Астрологический календарь?

В городе Наска есть неплохая гостиница. В ней пожизненно предоставлен номер Марии Райхе. Эта немка безвыездно живет в Перу с довоенных лет. И наверное, ни один иностранный журналист, побывавший здесь, не упустил возможности встретиться с ней. Мария Райхе была первой помощницей и спутницей американского историка Пола Косока, который считает себя первооткрывателем узоров плоскогорья Наска.

«За многие века до инков на южном побережье Перу был создан исторический памятник, не имеющий себе равных в мире и предназначенный для потомков. По масштабам и точности выполнения он не уступает египетским пирамидам. Но если там мы смотрим, задирая головы, на монументальные трехмерные сооружения простой геометрической формы, то здесь приходится смотреть с большой высоты на широкие просторы, покрытые таинственными линиями и изображениями, которые словно вычерчены на равнине гигантской рукой» — так начинает Райхе свою книгу «Тайна пустыни».

Косок занимался изучением Месопотамии, и в частности той роли, которую играла ирригация в жизни древних народов. Так у него возник интерес к системам орошения в Южной Америке, особенно на засушливом Тихоокеанском побережье Перу. Косок решил обследовать этот район с низколетящего самолета. До него дошло, что летчики видели на приморских плоскогорьях какие-то линии, похожие на марсианские каналы. Когда Пол Косок опубликовал сообщение о своем открытии с приложением фотографий, ему не хотели верить. Ведь по краю плоскогорья Наска проходит Панамериканское шоссе. Во время его строительства там побывали сотни людей. Как же никто из них не заметил линий и рисунков?

Мария Райхе занималась применением математических методов в астрономии. Ее интересовали сооружения, которые у древних перуанцев именовались как «места, где привязано солнце». Она одной из первых узнала об открытии Косока, стала его спутницей и помощницей, а потом навсегда поселилась в Наска. Перед рассветом и на закате, когда «канавки» на щебне относительно лучше видны, она уходила заниматься измерениями и съемкой. Многие годы ушли на составление карт и схем, на математический анализ фигур. Изучая изображения на плоскогорье Наска, Райхе установила, что их создатели использовали некую основную меру, равную 110 сантиметрам, а также две трети и одну треть ее. Даже на первый взгляд бросается в глаза, что своими очертаниями фигуры Наска похожи друг на друга, как различные увеличения одних и тех же образцов. Выражаясь математически, они подобны. Есть и другие общие закономерности как при построении спиралей, так и при создании рисунков. Мария Райхе считает все это элементами еще не разгаданной письменности.

Когда Пол Косок накануне 40-х годов впервые рассказал о своем открытии, оно не привлекло большого внимания — началась Вторая мировая война. Но и после ее окончания никто долго не возвращался к загадке Наска. О ней вновь рассказал, уже для широкой публики, швейцарец Эрих фон Даникен, автор книги и фильма «Воспоминания о будущем». Даникен выдвинул нашумевшую гипотезу: не связаны ли загадочные изображения Наска с внеземными цивилизациями? По его мнению, Пампа-де-Наска могло служить космодромом, местом заправки межпланетных кораблей, одной из таинственных точек на поверхности Земли, которые служат как бы клапанами для выхода некой неведомой энергии. По этой версии линии, фигуры и рисунки Наска ориентированы относительно каких-то межпланетных маршрутов, должны подавать с Земли знаки космонавтам. Кстати, когда я впервые увидел Пампа-де-Наска с самолета, прежде всего у меня инстинктивно родилось сравнение с аэродромом или космодромом.

Сторонники космической гипотезы напоминают еще об одном древнем наскальном изображении. На Тихоокеанском побережье Перу есть поселок Паракас. На склоне горы, спускающейся к морю, издавна красуется гигантское изображение не то трезубца, не то канделябра. Самое простое объяснение — считать, что этот знак указывает бухту, где можно укрыться от непогоды. Вряд ли, однако, древним перуанским рыбакам мог понадобиться подобный маяк. Не был ли исполинский трезубец на скале путевым указателем для тех, кто направлялся к плоскогорью Наска по воздуху? Самое убедительное возражение против космической гипотезы — это характер рисунков Наска. Они явно сделаны людьми, а не пришельцами с других планет.

Существует еще одна гипотеза — хотя и земная, но не менее фантастическая. А что, если какая-нибудь древняя цивилизация (может быть, народ Атлантиды) умела приручать летающих ящеров и использовать их для перемещения по воздуху? А если так, то не для них ли предназначался аэродром в Наска?

В странах Латинской Америки широко распространен миф о крылатом змее. Кецалькоатл был предметом поклонения у древних ацтеков и майя на территории Мексики. У всех латиноамериканских народов есть предание о загадочных бородатых людях, которые прилетали откуда-то на крылатых змеях. Мы спросили летчика, с которым кружились над плоскогорьем Наска, что он думает об этих гипотезах.

— Я не верю ни в инопланетян, ни в ящеров, — ответил он. — Но не сомневаюсь, что все эти изображения создавались для того, чтобы смотреть на них с воздуха…

Американец Джим Вудмэн выдвинул свою гипотезу. Чем фантазировать об инопланетянах или ящерах, считает он, не логичнее ли предположить, что создатели загадочных изображений на плоскогорье Наска владели искусством воздухоплавания?

При поддержке международного общества исследователей Вудмэн возглавил проект «Наска», объединивший большую группу энтузиастов. Уже их исторические изыскания выявили примечательный факт. Оказалось, что первыми в мире воздухоплавателями были отнюдь не братья Монгольфье. У французов, совершивших в 1783 году полет на воздушном шаре, как выяснилось, был предшественник. Причем не откуда-нибудь, а из Южной Америки.

В 1709 году на аудиенцию к королю Португалии явился его заморский подданный Бартоломеу ди Гусман. Молодой иезуит, уроженец Бразилии, поразил королевский двор, совершив над Лиссабоном полет на аэростате, наполненном горячим воздухом. Это был, в сущности, воздушный шар, имевший форму перевернутой воронки, которая надувалась снизу.

Бартоломеу ди Гусман родился в бразильском городе Сантус, учился в католической школе. Его преподавателями были миссионеры, подолгу работавшие в самых отдаленных местах Южной Америки, включая Перу. И весьма вероятно, что именно они слышали народные предания о летательных аппаратах древних перуанцев.

Но совершить такое чудо, как полет человека над землей, в те годы было рискованно. Католическая церковь обвинила воздухоплавателя в сношениях с нечистой силой. Гусману пришлось бежать в Испанию, где он умер в нищете и безвестности. Лишь в нашем веке соотечественники поставили ему памятник в родном городе и выпустили почтовую марку, на которой изображен его конусообразный аэростат.

Воодушевленные тем, что первый воздухоплаватель был уроженцем Южной Америки, Джим Вудмэн и англичанин Джулиан Нотт, чемпион мира по полетам на аэростатах с горячим воздухом, соорудили такой же воздушный шар, на каком летал Бартоломеу ди Гусман. Оболочка его была сделана из плотной перуанской ткани, а гондолой служил тростниковый челн с озера Титикака.

Вудмэн и Нотт совершили полет над Пампа-де-Наска и благополучно приземлились. Но как только они выпрыгнули из гондолы, аэростат резко взмыл вверх и, будто танцуя, полетел над плоскогорьем. Оказалось, что на высоте примерно полутора тысяч метров лучи тропического солнца уравновешивают охлаждение воздуха в баллоне, так что шар не опускается до захода солнца и, словно следуя за ним, падает в океан.

Пол Косок и Мария Райхе придерживаются своей, более реалистической версии. Однажды вечером Косок заметил, что последний солнечный луч сверкнул из-за горизонта как раз над линией, у которой он стоял. Произошло это 22 июня 1939 года, как раз в день зимнего солнцестояния для Южного полушария. Этот предзакатный луч словно высветил тайну Наска. Как историк, Косок хорошо знал, что солнцестояние служило отправной точкой сельскохозяйственного календаря многих древних народов. По мнению Косока, линии, фигуры и рисунки Наска представляют собой астрономическую карту, что-то вроде гигантского зодиака, чтобы следить за сменой лет и времен года. Эту догадку на протяжении нескольких десятилетий старалась подтвердить Мария Райхе. Она обнаружила линию длиной 66 метров, которая точно указывала на место захода в день летнего, декабрьского солнцестояния между VI и X веками нашей эры, то есть когда, судя по всему, создавались изображения на плато Наска.

С солнцестоянием связаны и рисунки животных. Например, клюв птицы со змееподобной шеей направлен на точку восхода солнца при зимнем (июньском) солнцестоянии. Из клюва другой птицы как бы расходится много линий. И последняя из них указывает на точку восхода 22 декабря. Определение этих координат важно для полевых работ. Ведь именно после солнцестояния в этих местах могла появиться вода.

По этой версии другие линии и фигуры, возможно, тоже указывают время восхода и захода Солнца, Луны, созвездий. Известно, что почитание их свойственно многим древним культурам. Как тут не вспомнить загадочный Стоунхендж на Британских островах. Камни этого культового сооружения ориентированы по восходу и заходу небесных светил. А главным праздником там тоже считался день летнего солнцестояния.

Впрочем, расшифровать перуанский зодиак — задача будущего. Предстоит также дать ответ на вопрос: как наносились эти линии, фигуры, рисунки с чертежей на поверхность земли? Кто руководил этими работами?

Посетив Наска, долго не можешь прийти в себя. Чувствуешь близость какой-то великой тайны и сознаешь ограниченность своего воображения, ничтожность собственной жизни в сравнении с категориями вечности.

После посещения плато Наска вспоминаются слова Альберта Эйнштейна: «Самое прекрасное, что мы можем испытать, — это ощущение тайны. Она есть источник всякого подлинного искусства и всей науки. Тот, кто никогда не испытал этого чувства, кто не умеет остановиться и задуматься, охваченный робким восторгом, тот подобен мертвецу, и глаза его закрыты».

На обратном пути из Наска в Лиму я увидел нечто совершенно невообразимое для востоковеда. Я увидел, как солнце садилось в Тихий океан. Великий водный простор, привычно олицетворяющий для нас Восток, поглотил солнечный диск, а не исторг его из своих глубин, вопреки канонам азиатской мифологии.

Я глядел на закатную зарю и думал о том, что где-то далеко за горизонтом лежит Новая Зеландия. И что, видимо, не следует удивляться тому, сколь разительно похожи резные орнаменты маорийских челнов на загадочные рисунки плоскогорья Наска.

Чем дальше забираешься от дома — на восток ли, на запад ли, — тем глубже сознаешь, что он невелик, наш целостный, взаимосвязанный, взаимозависимый мир. И он был таковым задолго до компьютерно-космического века. Ибо народы разных континентов общались между собой и взаимно обогащали друг друга гораздо больше, чем мы порой можем себе представить, сравнивая современные средства сообщения и передвижения с тем, что имели наши предки.

Пожалуй, взаимосвязанность корней человеческой цивилизации мы с особой силой ощутили именно тогда, когда над ее будущим нависла общая угроза.