Онлайн чтение книги Вор и любовь Sweet Punishment
Глава 8

Стало очень темно. Набежавшие тучи закрыли звезды. Даже несмотря на то, что ее глаза привыкли к темноте, Элоэ с трудом могла рассмотреть, что происходит. Ей стало нестерпимо неудобно сидеть со связанными сзади руками и ногами, вытянутыми вперед. Но ей ничего не оставалось делать, и в тот момент ей даже некому было пожаловаться.

Дикс и остальные мужчины накрыли автомобиль непромокаемым брезентом и теперь боролись с тем, чтобы подтолкнуть лодку к приливу. Наконец им удалось это сделать. Лодка поплыла в открытое море, и Элоэ смогла различить ее силуэт на фоне неба.

Она оценила их смекалку. Машина, накрытая и закамуфлированная, выглядела просто какой-то тяжелой конструкцией на борту обыкновенного рыболовного судна. Ни один береговой пограничник, глядя, как оно движется вдоль берега, не обратит на него серьезного внимания.

В эту минуту Элоэ в мучительном приступе страха подумала, что Дикс мог уплыть вместе с лодкой. Она различила головы мужчин на борту и в течение некоторого времени не могла его видеть в темноте маленькой бухты.

Потом до нее дошло, что Дикс и другой мужчина остались. Они шли по песку к ней, и только когда они оказались в пределах слышимости, остановились. Некоторое время их французский был настолько быстрым, что ей было трудно понять, о чем они говорили. Она догадалась, тем не менее, что второй мужчина, кем бы он ни был, отдавал распоряжения, и Дикс его слушал.

Не было сомнения в том, кто был главным. Она услышала слова «безопасность» и «благополучное прибытие» несколько раз и наконец поняла, что говорил другой мужчина. Это было указание в том, чтобы ее не отпускать до тех пор, пока груз не будет благополучно выгружен с борта лодки на территории Испании.

Дикс не возражал; он просто говорил, что он будет отвечать за нее и что он обещает, что у нее не будет ни малейшего шанса связаться с полицией. Их голоса слегка повысились.

Мужчина в однозначных выражениях сурово высказался, что, если занимаешься таким опасным ремеслом, как это, было бы сумасшествием вмешивать сюда женщин. Все женщины болтливы, по его мнению, и представляют угрозу, которую необходимо устранять.

Дикс отвечал покорным голосом, но в нем был намек на насмешку. Он сказал, что всегда делал все возможное, чтобы избежать затруднений, но затруднения почему-то имеют такую привычку возникать там, куда бы он ни пришел.

Второму мужчине было явно не до смеха. Он вновь повторил, что Элоэ необходимо задержать, по крайней мере, на два часа и что ее молчание должно быть обеспечено любым способом.

– Ты уверен, что ты можешь доверять ей? – спросил он под конец.

– Я вполне уверен, – тихо сказал Дикс.

– Если ты ошибаешься, будет хуже не только тебе, но и ей. – В его голосе была угроза, которую ни с чем нельзя было спутать.

– Я понимаю, – ответил Дикс.

Мужчина повернулся и пошел прочь, бесшумно ступая по мягкому песку. Дикс стоял и смотрел, как он уходит.

Элоэ была уверена, что он немедленно подойдет к ней, но он все еще стоял и смотрел в темноту, хотя не было сомнения в том, что он уже не мог кого-нибудь или что-нибудь увидеть.

Она уже была готова позвать его, закричать, что у нее почти невыносимо болят запястья, как вдруг до нее донесся звук заводимого мотора. Она слышала, как тронулась машина, а затем поехала прочь по дороге. Это как будто послужило сигналом, которого ждал Дикс, он моментально повернулся и подошел к ней.

Он опустился на колени, затем, посветив фонариком на ее связанные запястья, разрезал шнурок острым ножом. Она испытала чувство огромного облегчения, когда ее оковы спали, а возможность двигаться свободно заставила ее забыть обо всем остальном. Она начала растирать запястья, чтобы восстановить кровообращение. Дикс перед этим разрезал веревку, связывавшую ее ноги, не произнося ни слова выключил фонарь и обнял ее.

– Прости меня, дорогая, – сказал он таким голосом, какого она еще от него ни разу не слышала.

Затем его губы дотянулись до ее губ и он поцеловал ее. Это был совершенно иной поцелуй, чем тот, которым он поцеловал ее прежде. Он совершенно ошеломил Элоэ. После минутного изумления она начала бороться с ним, упираясь руками ему в грудь, стремясь высвободить свои губы, но все было бесполезно.

Даже сопротивляясь, она почувствовала такой экстаз и восторг, пронизавший все ее тело, какой она до сих пор еще не испытывала.

Совершенно неожиданно она замерла – стала неподвижной от изумления и почти неописуемого восхищения от того, что его поцелуй пробуждал в ней. Она почувствовала, как в ней загорелось пламя, которое только что разожгли, ее тело стало мягким в его руках, а рот податливым в его требовательных твердых губах.

– Прости меня! О, дорогая, прости меня!

Она с трудом слышала его голос, она знала только, что все ее естество трепетало в блаженстве от чуда и возбуждения, ни с чем не сравнимыми в ее предыдущих представлениях о чувстве.

Она поняла, что это любовь. Это было то, что она нашла, но не поняла. Это была любовь, которая делает поцелуй чем-то божественным, чем-то священным; в то же время чем-то настолько глубоко и полностью волнующим, что она с трудом могла перевести дух от блаженства.

Наконец он отпустил ее. Она знала, что он смотрит сейчас на нее, что его глаза ищут сейчас ее лицо в темноте.

И только, когда ее губы освободились от его, она вспомнила – вспомнила красный отблеск, мелькнувший на борту лодки, вспомнила, что произошло и кто был в это втянут.

Неожиданно она почувствовала, как ее начинает охватывать дрожь. Она, наверное, совсем сошла с ума, раз даже всего на эти несколько секунд забыла, кем он являлся.

Как будто прочитав ее мысли, он спросил:

– Зачем ты сюда пришла? Ты не представляешь, как для тебя это могло быть опасно.

– Откуда я могла знать? Я верила в тебя…

– Я знаю.

Она попыталась встать на ноги, и он ей помог.

– Как ты мог? – спросила она с неожиданной болью в голосе. – Как ты мог сделать это?

Вместо ответа он обнял ее еще раз.

– Как ты мог? – спросила она с неожиданной болью в голосе. – Как ты мог сделать это?

Вместо ответа он обнял ее еще раз.

– Но ты любишь меня! – сказал он ликующе. – Кем бы я ни был, каким бы я ни был плохим, ты любишь меня!

Мгновение она пыталась сопротивляться триумфу в его голосе и ему самому, но потом, из-за того, что было невозможно устоять перед порывом всего ее тела, она позволила его губам найти ее губы, и они вновь прильнули друг к другу.

– Ты любишь меня! – сказал он секунду спустя.

– Да, я… люблю… тебя, – сказала она неровным голосом.

Она дрожала, пока говорила это, и не только из-за прохладного ночного воздуха, но и из-за того, что, казалось, шло из самой глубины ее сердца, из-за того, что, казалось, окутало ее, как темным облаком.

Он почувствовал, что она дрожит, и положил ей руку на плечо.

– Ты замерзла, – сказал он. – Я не должен был тебя держать здесь. Ты простудишься. Мы сейчас пойдем в машину, она здесь недалеко.

– Я должна возвращаться… в отель…

– Не сейчас, – ответил он. Она опять испугалась – испугалась того, что не понимала, но больше всего самой себя.

Он взял ее под руку, и они молча пошли. Их ноги увязали в песке, и продвижение было медленным, пока они не достигли более твердой земли и двинулись между сосен туда, где Элоэ увидела смутные темные очертания машины, спрятанной подальше от дороги.

Дикс открыл дверь, и она села на переднее сиденье. Через минуту он уже сидел рядом с ней за рулем. Он наклонился вперед, зажег щитовой прибор и включил мотор.

– Я включу печку. Ты согреешься через несколько минут.

Она сидела, ни слова не говоря, стараясь не смотреть на него, но четко ощущая его близость.

– Элоэ!

Его голос звучал завораживающе, и все же она не повернула головы.

– Бесполезно, – сказала она. – Я никогда не смогу доверять тебе больше.

– Я не обманывал тебя ни в чем, что касается нас лично. Я не буду тебя обманывать в этом.

Несмотря на свою решимость, она повернула голову, чтобы взглянуть на него.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Я люблю тебя. Я думаю, что полюбил тебя с первого же момента, как только увидел.

– Но это смешно. Как же ты мог?

Даже произнося эти слова, Элоэ знала, что это было правдой и для нее самой.

Она не подозревала, но она влюбилась в него с их самой первой встречи. Она вспомнила, как она потом о нем думала, как она молилась за него, как у нее застучало сердце в груди, когда она вынула его луговые лилии из коробки, в которой он прислал их.

Она вспомнила, как она страдала, когда подумала, что это он взял сапфировую брошь Лью. Конечно, она уже любила его тогда, хотя и не подозревала или не понимала этого.

Он наблюдал за ее лицом с той легкой улыбочкой, которую она так хорошо знала.

– Ну, – сказал он мягко, – это так смешно?

– Нет, нет!

Она положила ладони на его лицо.

– Ты должен уехать, я не смогу тебя видеть после сегодняшнего вечера.

– Ты действительно это имеешь в виду?

Он задал вопрос, но прозвучал он так, как будто он не боялся ответа.

Вместо этого он протянул свою руку вдоль спинки ее сиденья и неожиданно притянул Элоэ к себе. Ее голова упала ему на плечо, и он заглянул ей в глаза.

– Ты действительно это имеешь в виду? – вновь спросил он. – Ты хочешь, чтобы я уехал? Ты не хочешь меня больше видеть? Ты хочешь отвергнуть нашу любовь? Да?

Он слегка ее потряс, а затем искусно, так как она дрожала и не могла ничего отвечать, взял рукой ее за подбородок и развернул ее губы к своим.

Много времени спустя, как показалось Элоэ, она откинула свою голову ему на плечо и сказала слабым, изумленным голосом:

– Но как я могу любить… тебя? Это… неправильно, я знаю это. Я должна ненавидеть тебя, и все же, когда ты касаешься меня, я… люблю тебя так сильно, что не могу думать… ни о чем другом.

– Разве этого недостаточно?

Усилием воли она собралась, чтобы ответить ему.

– Нет, этого недостаточно, – сказала она. – Я хочу уважать тебя, восхищаться тобой, знать, что ты честный, и надежный, и правдивый. И… и… – Ее голос перешел на рыдания. – А ты ничем этим не являешься.

– И все же ты любишь меня! – сказал он ликующе.

– Да, я… люблю тебя, – ответила она. – Но я не должна… Я знаю, я не должна…

Он придвинул ее еще ближе.

– Моя бедная девочка, – сказал он. – Ты так мало знаешь о жизни, ведь так? И все же ты думаешь, что знаешь о ней много. Тебе было так легко до сегодняшнего момента. Черное было черным, а белое – белым, и ты никогда не была раздираема между тем, что подсказывал тебе твой ум, и тем, что говорило тебе сердце. – Он еще ближе притянул ее к себе, затем коротко рассмеялся. – Дело не в том, что ты слишком молодая, ты слишком старая. Ты не научилась смеяться, наслаждаться жизнью просто из-за удовольствия жить. Вот чему я собираюсь тебя учить.

– Но я не должна тебя слушать. Мы не можем что-либо значить друг для друга. Как ты не понимаешь? Как я могу рассказать отцу о тебе? Как я объясню ему и моей матери, что люблю тебя?

Последовала небольшая пауза, затем Дикс сказал:

– Итак, ты действительно хочешь, чтобы я ушел?

– Нет! Нет! – Элоэ говорила помимо своей воли. – Я не смогу это вынести, я не смогу. Ты должен измениться… Ты должен обещать мне…

Он перебил ее.

– И ты действительно поверишь этим обещаниям? – спросил он. – Ты поверишь?

– Я постараюсь. Он мягко засмеялся.

– Ты же знаешь, что в глубине души ты никогда не будешь в этом убеждена. Нет! Я не буду давать никаких обещаний. Ты должна любить меня таким, какой я есть, или мне придется уйти. В любви должно быть доверие – в этом я согласен с тобой – и не может быть никакого доверия там, где присутствуют неискренность, лицемерие, притворство. Смотри на меня такого, какой я есть, малышка Элоэ. Люби меня самого, а не какого-то сказочного героя, которого ты себе придумала.

Элоэ прикрыла глаза. «Это невозможно слушать, – подумала она. – Это не может быть правдой. Такое решение будет слишком тяжелым».

– Ну почему ты такой? Почему? – спросила она наконец.

Ее голос был таким тихим, что он наклонил голову, чтобы услышать ее.

– Я такой, какой есть.

– Но ты можешь измениться, – настаивала Элоэ. Правда, ты можешь это понять?

– Возможно, – согласился он. – Все меняются с возрастом. Все меняются к лучшему или к худшему каждый день в течение всей своей жизни. Я не сказал, что не буду пытаться измениться, стать тем, что ты хочешь во мне видеть. Я только хочу сказать, что сейчас я не лгу тебе, или не пытаюсь быть тем, что я не есть на самом деле. Ты меня видишь сейчас таким, какой я есть, и, надеюсь, несмотря на это, ты любишь меня. Вот все, о чем я прошу. Оставим будущее на потом. То, о чем я прошу тебя сейчас, это принять настоящее и принять его с широко открытыми глазами.

– Но в действительности я его принимаю? – спросила Элоэ.

Он отрицательно покачал головой.

– Не совсем так. Ты все еще играешь в приятную игру сама с собой. В глубине души ты все еще твердишь себе, что я не могу быть таким плохим, каким кажусь. Ты хочешь получить от меня обещание, что я не буду больше делать то, что ты не одобряешь. Ты хочешь, чтобы я раскаялся. Другими словами, ты хочешь, чтобы я был кем угодно, но только не самим собой. Но я уже сказал, что я такой, какой есть.

Его объятие ослабело, и Элоэ слегка отодвинулась от него.

Неожиданно перед ней возникло лицо ее отца, стоящего на кафедре и проповедующего пастве о том, как надо противостоять соблазну и следовать заповедям библии. Она прекрасно знала, какого ответа ожидал бы от нее сейчас отец. Она знала, что было бы правильно делать сейчас, что она должна сделать.

Отодвинувшись еще дальше от Дикса и повернув к нему голову, она прошептала.

– Я… не могу, я… не могу!

В глазах ее появились слезы и потекли по щекам.

Он удерживал ее еще какое-то время с нежностью, в которой не было страсти; затем еще раз взял ее лицо в свои руки, посмотрел на ее щеки, мокрые от слез, и начал их нежно целовать, слизывая слезы.

– Я никогда не забуду эти слезы, – сказал он. – Они для меня самое дорогое, что было у меня в жизни.

Он говорил очень печально, а затем мягко произнес:

– Перестань плакать, родная, и скажи мне, когда ты выйдешь за меня замуж?

Элоэ широко открыла глаза и уставилась на него.

– Э… замуж… за тебя?

– Ну, конечно. Неизбежный венец счастливой любви, не так ли? Я могу поклясться тебе в одном, на библии, если нужно, что при всех моих мерзких преступлениях я никогда не был женат. А также, могу добавить, я никому до этого не предлагал выйти за меня замуж.

Возникла пауза, после чего он мягко сказал:

– Ты выйдешь за меня замуж, любимая моя малышка Элоэ, ведь правда?

Она отвернулась от него, страшась выражения его глаз.

– Это слишком… быстро, – ответила она. – Я не могу… думать об этом еще. Я не могу дать тебе… ответ. Я должна… подумать.

Она почувствовала, как он напрягся и сказал совершенно другим голосом:

– Конечно, я забыл, что ты должна решиться принять на себя такой позор, как выйти замуж за вора.

– Нет, нет, вовсе не поэтому, – вскричала Элоэ. – Дело в моих родителях. Я должна им объяснить, я должна им сказать. Я не могу им лгать насчет этого. Они должны знать правду.

– Понятно.

Он говорил медленно, как будто размышляя над какой-то проблемой, затем произнес:

– А предположим, они откажутся дать свое согласие? Что тогда?

– Они не откажут, они не смогут, – воскликнула Элоэ. – Им будет больно, им будет трудно понять, но они не откажут мне в браке с тем, за кого я хочу выйти.

– А что если они все-таки откажут? – настаивал он. – Что если они категорически будут против этого. Элоэ сплела пальцы рук вместе. Она представила себе лицо своего отца, белое и напряженное, без тени гнева, увидела разочарование в материнских глазах. Они так на нее надеялись.

Они всю свою жизнь стремились дать ей все то, чего сами не могли себе позволить; и всю жизнь они жертвовали, шли на огромные жертвы ради всего того, что она получала из их рук.

Она была их единственным ребенком. Все их надежды, все их устремления, все их желания были сконцентрированы в ней.

– Ну, и каков твой приговор?

Дикс ждал ответа. Она понимала, что должна сейчас дать ему ответ.

Она постаралась абстрагироваться от его близости: попыталась не думать о том, что он сейчас рядом с ней, что ее губы все еще горят от его поцелуев. И все же, ничто, кроме этого, казалось, не имело значения. Мир как будто исчез; не было другой жизни, других людей, ничего – они были одни, одни в их королевстве, а все остальное исчезло в темноте потустороннего мира.

Ей показалось в этот момент, что вся ее прошлая жизнь тоже ушла; даже учения ее отца, которые так много для нее значили.

Затем смутно в подсознании у нее возникла одна фраза, цитата, которая явилась ключом ко всему; вот где был ответ, который она искала. Медленно, как бы выговаривая ее по буквам, вспоминала сейчас Элоэ эту цитату, гласившую:

«Amor vincit omnia. – Любовь побеждает все».

Это был ответ. Это был ответ, которого ждал Дикс.

Любовь, когда она приходит, выше предрассудков, правил и норм, вероисповеданий и даже принятого образа жизни. Только любовь берется в расчет. Любовь, которая может простить все и которая в конечном счете, в силу своего величия, может все понять.

Она импульсивно повернулась в его объятиях, посмотрела ему в лицо; глаза ее сияли в свете щитовой доски. Ее губы слегка дрожали, когда она заговорила, но голос был твердым.

– Я выйду за тебя замуж. Потому что, ох, потому что… я люблю тебя так… сильно.

Несколько часов спустя, а может быть, намного меньше, время для них перестало существовать, Дикс, поцеловав ее глаза, сказал:

– Я хочу отвезти тебя куда-нибудь, где мы смогли бы поесть и немного выпить. Я только что вспомнил, что ничего не ел со времени обеда. И я хочу быть уверенным, что ты не простудишься.

– Мне не холодно, – ответила Элоэ.

Отчасти это было правдой. Ее тело было разгоряченным и трепетало от опьянения любовью. Ее щеки раскраснелись, а губы, казалось, горели от неистовства и страсти поцелуев, которыми их осыпали.

– Если ты будешь на меня так смотреть, – сказал он, – я не смогу завести машину.

Она нежно засмеялась и слегка отодвинулась от него только для того, чтобы позволить ему молниеносно вытянуть руку и привлечь ее назад, к себе.

– Я не могу тебя отпустить. Даже на секунду. Я думаю, ты заколдовала меня. Никогда еще в жизни я не испытывал подобного ни с одной женщиной. Я никогда не думал, что буду способен лежать ночами и думать о какой-нибудь девушке.

– А ты думал?

– Почти каждую ночь с тех пор, как мы встретились.

– И при этом ты не писал мне, не пытался увидеться со мной еще раз в Лондоне.

– Я хотел. Но были обстоятельства, из-за которых я не мог появиться еще раз в «Кларидже».

Глаза Элоэ сверкнули, но она не осмелилась взглянуть на него. Она догадывалась, что это были за обстоятельства, но ничего не сказала, с болью думая о том, что это одно из многих испытаний в ее жизни, когда она должна принять неизбежное и не задавать никаких вопросов.

– Поцелуй меня, – прошептал Дикс ей на ухо. – Ты такая приятная, такая безумно красивая, такая невообразимо прекрасная. Когда-нибудь я куплю тебе такую одежду, чтобы все люди увидели, насколько ты красива.

«А кто будет за нее платить?» – хотела спросить Элоэ, но не осмелилась.

Он вновь поцеловал ее таким долгим поцелуем, что она почувствовала, как сильно бьется у нее сердце и кровь бешено пульсирует в ее венах. Затем он разжал свои объятия и завел машину.

Дикс остановил машину у ворот отеля.

– Я не смогу увидеться с тобой завтра, – прошептал он, обнимая ее. – Но я буду весь день о тебе думать, каждую минуту, каждую секунду. Я дам тебе знать, что можно придумать на пятницу.

– Где ты будешь? Где ты остановился?

– Извини, дорогая, я не могу ответить на эти вопросы.

– Но почему нет? Почему… – начала Элоэ.

Он заглушил ее слова поцелуем.

– Есть еще много вещей, о которых я не могу тебе рассказать, но когда-нибудь ты обо всем узнаешь, я обещаю тебе это.

– Но почему… Почему ты не можешь сказать мне об этом сейчас? Разве ты не видишь, как мне тяжело? Разве ты не понимаешь, что я чувствую, когда ты исчезаешь?

– Я слишком хорошо это знаю. Однако я ничего не могу поделать.

Он поцеловал ее так, будто его мысли уже где-то витали; и вдруг словно заряд промелькнул между ними, они жадно прильнули друг к другу. Руки Элоэ обвили его шею, а он осыпал дикими, страстными, жадными поцелуями ее лицо, шею, глаза и рот.

– Я люблю тебя! О господи, как я люблю тебя!

Он повторял это вновь и вновь тихим хриплым голосом, полным чувства.

Затем, как будто она не могла уже этого выносить, Элоэ развернулась всем телом от него и открыла дверцу машины.

– Со мной все в порядке. Не выходи, – сказала она срывающимся голосом, все еще задыхаясь от жара его поцелуев.

Прежде чем он успел ответить, она вбежала в ворота, пролетела через сад и вошла в большие, сверкающие светом двери отеля.

Только когда она добралась до своей спальни и встала спиной к двери, возбужденно дыша, бурный восторг в ее груди постепенно угас, а глаза перестали гореть лихорадочным блеском.

– Я люблю его! Я люблю его!

Она произнесла эти слова вслух, но сейчас это было знаком протеста против всех тех вопросов и сомнений, которые нахлынули на нее. Почему он не может сказать ей, где он будет? Почему он не может увидеться с ней завтра? Будет ли он опять встречаться с теми ужасными людьми? Был ли он вовлечен во что-то такое опасное, что не осмеливается говорить об этом?

Ее затрясло при мысли об опасности, и все же она была уверена, что именно поэтому он не мог рассказать ей, чем он занимается.

Она вспомнила угрозу в голосе того мужчины, который говорил о ней; вспомнила мужчину, который говорил о том, что перережет ей горло. Она не сомневалась, эти люди были отъявленными бандитами. Они не остановятся ни перед чем.

Она села за туалетный столик закрыла лицо руками. Как Дикс может быть таким сумасшедшим, таким безумным, что имеет дела с такими людьми? Разве деньги стоили того, чтобы рисковать жизнью или быть изувеченным этими бандитами?

Она взглянула на часы. Был уже час ночи, однако она не чувствовала усталости. Она подошла к окну и выглянула наружу. Перед окном простирался сад, и ей был виден небольшой участок дороги, где она вышла из машины.

Теперь дорога была пуста. Гости и любители потанцевать разошлись по домам. Только ночная тишина и мерцающие уличные фонари составляли компанию ее мыслям.

Спустя некоторое время она разделась, но, даже ложась в постель, она знала, что не заснет. Она могла думать только о Диксе, идущем навстречу опасности, и о родителях, блаженных в своем неведении того, что она должна им поведать.

Потом она впервые задумалась, как же мало она знает о Диксе. Он ей ничего не рассказал о себе, а то, что она знала, было практически невозможно изложить на бумаге. И все-таки, она никогда не сможет солгать своим родителям. Она должна написать правду. Она должна рассказать им самое худшее и умолять их принять это ради нее.

– Дикс! Дикс!

Она услышала, как она шепчет в подушку его имя, и тут вдруг до нее дошло, что она даже не знает его настоящего имени.

Нет, все это было так невозможно! Как она сможет написать отцу и матери о том, что она собирается выйти замуж за человека, не зная даже его имени?

Ей стало интересно, почему же она сама не спросила у него об этом, но догадалась, что в тот момент она была просто одурманена его любовью. Это, по крайней мере, с его стороны было подлинным, без притворства. Он любит ее.

Она чувствовала его любовь по выражению его глаз, по звучанию тех слов, которые произносили его губы; чувствовала ее по нежности его рук и по дикой страсти, с которой он сжимал ее в своих объятиях, в то время как его губы казались огненными, когда прижимались к ее рту и горлу.

– Я люблю тебя! О! Дикс, я люблю тебя!

Она повторяла эти слова вновь и вновь, как будто это придавало ей больше уверенности.

Затем, однако, раздираемая между счастливым состоянием и страхом за него, думая, что не сможет заснуть, она задремала. Сны ей никакие не снились.

Она проснулась от стука в дверь. Какое-то время, полусонная, она не осознавала, что этот стук относится к ней.

Затем, как от какого-то толчка, она проснулась. Было половина девятого. Она увидела свой нетронутый завтрак, который ей принесли и поставили у кровати. Занавески были раздвинуты, а она даже и не проснулась, когда горничная входила в комнату.

Стук в дверь продолжался, и она, однако, поспешно встала с кровати и открыла дверь. На пороге стоял маленький мальчик-посыльный с огромным букетом цветов.

– Их только что доставили для вас, мадемуазель.

– Кто доставил их? – быстро спросила Элоэ. – Это был джентльмен? Он все еще здесь?

– Я ничего не знаю, мадемуазель. Дежурный портье сказал мне, чтобы я их принес вам.

«Какая же я глупая, – подумала Элоэ про себя. – Даже если Дикс принес их сюда, он уже, скорее всего, ушел». Она взяла цветы и с легким толчком в сердце обнаружила, что к букету было прикреплено письмо.

– Спасибо, – сказала она посыльному и захлопнула дверь.

Она встала посередине спальни, взирая на цветы, завернутые в целлофан. Он прислал ей красные розы, и она знала, без всяких лишних слов, что красные розы означают любовь.

Она освободила букет от целлофана и погрузила лицо в упоительный аромат роз. Затем, не обращая внимания на время, она села на кровать и взяла в руки письмо. В нем было всего лишь три строчки, каждая содержала одно и то же количество слов:

«Я люблю тебя.

Я люблю тебя.

Я люблю тебя».

Она поцеловала записку и прижала ее к своей груди. Ночные страхи и ужасы показались ей не такими зловещими теперь, когда наступило утро, а снаружи светило солнце.

Элоэ позавтракала, а потом медленно оделась. Горничная принесла вазу и поставила ее вместе с красными розами на туалетный столик.

– Они прекрасны, мадемуазель, – сказала она. – У вас есть любовник? Это хорошо.

Элоэ не смогла удержаться, чтобы не улыбнуться. Это было так типично для французов – суметь проникнуть в существо дела с одного взгляда, быть абсолютно уверенным, что цветы могут означать только одно – внимательного любовника.

Она еще раз прочитала записку Дикса, а затем спрятала ее на груди под платьем, чувствуя себя до абсурда приверженной викторианской эпохе, но она не могла удержать этого импульса.

Она хотела, чтобы записка лежала у нее на сердце, она хотела чувствовать, как шуршит бумага при ходьбе.

«Что он сейчас делает, – думала она. – Куда он отправился? Принес ли он эти цветы и письмо сам по дороге куда-нибудь или отослал их с кем-нибудь еще?»

Ее интересовало, спал ли он, думал ли о ней, лежа в кровати; стремится ли он, так же как стремится и она, к уверенности в будущем, что означало бы отсутствие всяких тайн и секретов между ними.

Наконец она была готова; повернувшись от туалетного столика, она взяла тетрадь и вышла к спальне миссис Деранж. Она постучала в дверь и услышала, как миссис Деранж произнесла в нос:

– Входите.

Она повернула ручку двери.

– А, вот и ты, Элоэ, – сказала миссис Деранж бодро. – Я уже собиралась позвонить, чтобы за тобой сходили. Ты сегодня опаздываешь.

– Простите, – извинилась Элоэ. – Я проспала.

– Ты счастливица, – отрывисто сказала миссис Деранж. – Лично я не сомкнула глаз сегодня всю ночь. Да что там, у меня всю жизнь был плохой сон.

Она взглянула на свои письма и прикоснулась к одному из них, лежавшему на верху стопки, как показалось Элоэ, почти ласково.

– Я получила известие от герцогини сегодня утром. Оно пришло несколько минут назад. Она просит всех нас приехать погостить в «Шато» послезавтра. Замечательно, правда?

– Она меня тоже приглашает?

– Тебя тоже. Я думаю, это чрезвычайно любезно с ее стороны. Да и вообще, какая она обворожительная во всех отношениях!

Элоэ почувствовала, как у нее упало сердце. Как же она сможет встретиться с Диксом? Что же будет, если он захочет ее увидеть, а она будет находиться в «Шато-Пужи»?

– Конечно, в виду этих обстоятельств, – продолжала миссис Деранж, – Лью и я не сможем поехать в Сан-Себастьян сегодня вечером. Между нами, я нисколько не сожалею об этом.

– Я лучше позвоню миссис Картрайт сейчас же.

– О, у тебя много времени. Одновременно обзвони всех этих людей по списку и пригласи их сегодня к нам на вечерний коктейль. Мы устраиваем прием, вместо того, чтобы идти куда-то. Здесь все номера местные, так что это не займет у тебя много времени.

– Очень хорошо, – сказала Элоэ. Миссис Деранж взглянула на нее.

– Я очень довольна тобой, Элоэ, правда, – сказала она. – Пользуясь случаем, хочу тебе сказать, что, на мой взгляд, ты работаешь весьма удовлетворительно как в качестве моего секретаря, так и в качестве компаньонки Лью. Я не возражаю против того, чтобы признаться тебе, – продолжала миссис Деранж, – в том, что я слегка волновалась, как Лью отнесется к этому браку с герцогом. Конечно, я не ожидала, что «Шато» окажется таким величественным, и не скажу, что это не было решающим фактором. Но мы с Лью немного поболтали вчера вечером, и она сказала мне, что считает, что я поступила мудро, не позволив ей выйти замуж за Стива Вестона. Она мне также сказала, что он пытался увидеться с ней в Лондоне, но ты отослала его. Это был очень правильный поступок с твоей стороны, Элоэ, хотя я считаю, что ты должна была мне доложить о том, что он приходил.

– Я толком не знала, что делать. Он просил о встрече с Лью исключительно наедине с ней.

– Что же, я думаю, в какой-то мере твоя тактичность и чувство разума предотвратили Лью от действий, которые бы я не одобрила, – произнесла миссис Деранж с щедрым видом.

Элоэ чувствовала, что она принимает похвалу, которую не заслужила, но, прежде чем она успела что-либо сказать, миссис Деранж продолжила:

– Я очень счастлива сегодня утром, Элоэ, я не побоюсь этого слова. Свершилось то, над чем я так долго работала. Это мечта, которая, как я иногда думала, могла бы никогда не осуществиться. Я всегда хотела, чтобы у Лью был титул. Я хотела, чтобы она стала важной персоной, чтобы она заняла свое место в европейском обществе. Но этот «Шато»! У меня при его виде действительно захватило дух. Герцогиня мне также сказала в личной беседе, что фамильные драгоценности являются самыми лучшими во всей Франции. Она пообещала показать их Лью, когда мы приедем туда погостить.

– Надеюсь, что Лью будет очень счастлива, – пробормотала Элоэ.

Даже произнося эти слова, она почувствовала глубокое сострадание и жалость к этой американской девушке, которая никогда не испытает те чувства, которые испытывала сейчас она сама; которая никогда не узнает, что это значит, любить кого-то без оглядки, исключив из жизни все, или быть готовой бросить все ради одного человека, который взамен может не принести ей ничего, ничего, кроме самого себя.

– Ну, так, – сказала миссис Деранж. – Нужно еще много сделать; у нас все еще много планов, которые необходимо выполнить. Сейчас беги к Лью и спроси ее, не хочет ли она еще кого-нибудь включить в список приглашенных на коктейль, а затем я тебе дам остальные мои письма.

Элоэ послушно встала. Она вышла из комнаты миссис Деранж и постучала в дверь Лью.

– Входите.

Лью сидела в кровати и завтракала. На ней был маленький домашний жакетик, отделанный нежно-розовым тонким шелком, а ее темные вьющиеся волосы в беспорядке ниспадали ей на лоб.

Она выглядела очень привлекательно и улыбнулась, когда Элоэ вошла в комнату.

– Доброе утро, Элоэ! Какие волнения нас ждут сегодня?

– Твоя мать хочет отменить ужин сегодня вечером в Сан-Себастьяне.

– Очень хорошо. Картрайты потрясающие зануды. Моя бы воля, я бы ни одного вечера не потратила с ними.

– А вместо этого, – продолжала Элоэ, – она предлагает устроить вечер коктейлей здесь. Она дала мне список приглашенных и хочет узнать, не желаешь ли ты пригласить кого-нибудь еще.

– Ни одно имя не приходит мне в голову, – ответила Лью безразлично.

Она покончила с завтраком, отодвинула в сторону поднос и взялась за стопку газет.

– Ненавижу, когда нет свежих, сегодняшних газет, – воскликнула она. – Посмотри, «New York Times» трехдневной давности.

– Лондонские газеты вчерашние.

– Я знаю. Но меня интересуют новости только из Америки. В то же время в этих новостях есть что-то омертвелое, когда ты знаешь, что они произошли так давно.

Она взяла в руки французскую газету.

– Вот местный клочок. Мама послала туда список приглашенных на ужин, который мы давали позапрошлым вечером. Она думает, это произведет на кого-то впечатление, но бог знает, на кого.

Она перелистнула страницы.

– Мне зачитать тебе список приглашенных на вечер коктейлей? – спросила Элоэ.

Лью, казалось, ее не слышала. Она рассматривала фотографии, помещенные во французской газете, одна из них в особенности поглотила все ее внимание.

– Посмотри! – вскричала она.

В ее голосе было что-то завораживающее, что-то такое, что заставило Элоэ быстро подойти к ней. Она склонилась через ее плечо.

На снимке, плохо напечатанном, был изображен самолет, с которого снимали человека. Это был небольшой мужчина, сидящий в кресле на колесах, которое несколько служащих помогали спускать на землю.

Элоэ посмотрела на снимок, затем прочитала заголовок внизу, на который указывали блестящие отполированные ногти Лью.

«Герцог де Ранж-Пужи прибывает на аэродром в Биаррице, куда он вернулся из Баден-Бадена, где принимал лечение», – прочитала Элоэ.

– Он калека! – сказала Лью странным голосом. – Калека! – Ее голос неожиданно повысился до крика. – Калека! – повторила она.

Затем, так ужасно, что Элоэ хотелось заткнуть уши руками, она начала смеяться.