Онлайн чтение книги Сын рыбака
Глава десятая ПИСЬМА И ЛЮДИ

1

Было время, когда Роберт Клява завидовал занятым людям, которые день-деньской, не зная отдыха, носятся по городу с портфелями под мышкой. А теперь, избавившись от положения безработного и участвуя в шумной деловой жизни, он чувствовал по временам такую усталость, что завидовал каждому праздношатающемуся, который может улечься где-нибудь в траве и наблюдать плывущие в голубой выси облака. Роберту хватало бы времени и на отдых и на чтение, если бы он оставил службу в конторе, но тогда бы вызвал подозрения его довольно широкий образ жизни. Служба была для него необходимой ширмой. Роберт надеялся впоследствии, когда денег наберется достаточно, самостоятельно основать какое-нибудь солидное и легальное дело.

Рано утром он обычно спешил встретиться с многочисленными клиентами контрабандного предприятия, Затем — занятия в конторе. После трех часов снова собственные дела: черная биржа, встречи в кафе, разговоры по телефону, а иногда тайные ночные поездки в Гнилуши. И все время ему приходилось жить в состоянии обостренной настороженности и страха: а вдруг кто-нибудь узнает о его делишках! Это сказывалось на нервах: Роберт стал нетерпеливым и быстро переходил от возбуждения к подавленному настроению.

За день до пожара «Виллы Фреди», возвращаясь домой с работы, Роберт встретил на улице Сартапутна, которого он не видел с прошлой осени. Тесной дружбы между ними никогда не было, поэтому и сейчас он не испытал большой радости от этой встречи. Роберт думал отделаться поклоном и пройти мимо, но Сартапутну, видимо, захотелось поговорить с ним. Ничего не поделаешь. Роберт изобразил на лице приятную улыбку и остановился на краю тротуара.

— Ты очень занят? — пожимая ему руку, спросил Сартапутн.

— Да нет, сейчас вот думаю пойти пообедать.

— Чудесно, тогда нам по пути. Конечно, если тебя не ждет своя компания.

— Нет.

Они посоветовались, куда пойти, и решили направиться в ресторан-погребок гостиницы «Рим».

Сартапутн был в отпуске. Прошлую зиму он провел в Риге, а весной его командировали на курземское побережье руководить какими-то важными работами. Они уже были закончены, и молодой инженер собирался немного отдохнуть.

— Мы, как цыгане, все время кочуем с одного места на другое, — улыбаясь, рассказывал он. — Не успеешь как следует пригреться, а тебя уже снова заставляют собирать свой скарб и гонят дальше. Ну, а как дела в Чешуях? Держится еще мол или успел развалиться? Не слышал, как там отзываются о моей работе?

— Работой они довольны. Гавань удобная, а больше им ничего и не надо.

— Да уж какие средства отпустили, так и построил. А как мои старые, вернее сказать, новые знакомые — живы, здоровы?

— Кажется, все здоровы. А что, разве у тебя там завелись какие-нибудь особенные знакомства? — с сочувственной улыбкой спросил Роберт.

Сартапутн тоже улыбнулся.

— Как не быть. Но об этом сейчас говорить не стоит.

Официант принес заказанный обед и пиво. Несколько минут они ели молча, утоляя первый голод. Заговорил Роберт:

— На будущей неделе у меня выдастся несколько свободных дней, и я хочу съездить к старикам. Не желаешь ли составить компанию?

Желал ли Сартапутн? Он только о том и думал, как бы съездить в Чешуи, но не мог найти подходящего предлога. Случайно оброненное Робертом предложение было для него равносильно выигрышу в лотерее.

— Когда ты едешь? — спросил он деланно равнодушным тоном.

— Думаю, в пятницу, тогда можно будет воспользоваться воскресеньем и провести там целых три дня.

— Пятница… суббота… — Сартапутн даже есть перестал, словно углубившись в какие-то сложные расчеты. — Пожалуй, выйдет. Хорошо бы самому посмотреть, как там ведет себя мол.

— Значит, едем?

— Идет, договорились…

Они поболтали еще немного и разошлись, потому что у Роберта на пять часов была назначена какое-то деловое свидание.

«В следующую пятницу… — думал Сартапутн, бесцельно прогуливаясь по улицам Риги. — В следующую пятницу я снова увижу тебя, Анита, опять мы будем вместе…»

Ему казалось, что день стал светлее, что весь город полон тайного ликования, словно в канун большого праздника…

Вечером Роберт сообщил в письме родителям, что приедет на будущей неделе в гости с одним из друзей, которого знают и они.

«Приготовьте к этому времени свежей рыбы».

2

В этот раз Фред отсутствовал дольше обыкновенного. Выйдя на берег, он, как всегда, весело поздоровался с рыбаками.

— Никогда еще не везло нам так с уловом, — радовался он. — Если бы из-за этих баб не закрыли гостиницу, я бы вас угостил обедом в «Вилле Фреди».

Странными взглядами обменялись между собою рыбаки. Выходит, Фред еще ничего не знает о случившемся?.. Как же теперь сообщить такому хорошему парню печальную новость? А он, как нарочно, все время смеялся и насвистывал.

— Ох, «Вилла Фреди», «Вилла Фреди»! — вздохнул его брат.

— Да, вот это был отель! — тихо добавил Румбайнис.

— Ну, ничего, со временем я все же добьюсь разрешения на открытие. Вот увидите, будущей весной все пойдет по-старому.

— Навряд ли выйдет по-старому, — еще раз вздохнул Петер.

— Ты думаешь, не разрешат? — хитро усмехнулся Фред. — В Риге у меня друзей хватит. Питерис ведь еще не сказал последнего слова. Могу поспорить с кем угодно, что он не примкнет к правительственной коалиции, пока они не позволят функционировать гостинице. Это он выставит главным условием. Разве рыбаки не нуждаются в приличной обстановке для отдыха? У нас будет музыка, бильярд, искусство и спорт!.. Одним словом — культура!

С нетерпением ждал он, чтобы кто-нибудь отважился объявить ему о случившемся, а сцена отчаяния была заблаговременно разработана им во всех подробностях.

— В этом-то можно не сомневаться, разрешение ты получил бы, — промямлил, глядя куда-то в сторону, Румбайнис. — Да какой в нем толк, когда отеля-то нету?

— Как нет? Куда же он девался? — засмеялся Фред. — Землетрясения здесь как будто не было…

— Да, брат, тебя постигло большое несчастье, — решился наконец сказать Петер. — Твой дом сгорел до самого основания. В ту самую ночь, как ты уехал.

— Сгорел? — Фред широко раскрыл глаза. — Ну, брат, так шутить нельзя!

— Иди сам посмотри. Поздно заметили, ничего спасти не удалось.

Вот тут-то и началось представление. Как он неистовствовал, с какими проклятиями бежал через весь поселок к пожарищу! Он и шапку оземь бросал и рвал на себе волосы. Вчуже жалко было видеть, что сделало с человеком несчастье.

— Моя вилла, моя прекрасная «Вилла Фреди»!.. А дорогая мебель, а ковры, посуда!.. Все пропало, я разорен теперь вконец!.. Придется наниматься в работники! О господи, как я это перенесу!

Но он перенес. И даже очень легко. Побесившись на глазах у людей, Фред целый день был нем как рыба, не отвечая ни слова утешавшим его соседям. Затем он поехал в Ригу — подавать в страховое общество заявление о случившемся. Однако получить пятьдесят тысяч латов оказалось делом нелегким. Страховому обществу потребовались дополнительные сведения, оно обещало выслать на место комиссию, чтобы выяснить, при каких обстоятельствах возник пожар. Раньше Мартынова дня нечего было надеяться на получение страховой премии. Разозлившись на недоверчивых чиновников, он вернулся в Гнилуши. Разоренный человек… Что ему еще оставалось делать, как не взяться с новыми силами за лов в открытом море? «Титания» подняла якорь и ушла. В море по крайней мере Фреду не надо было строить печальную физиономию.

Пока всеобщее внимание было занято пожаром, никто не заметил исчезновения Франца. Оскар первый хватился его, но и он подождал несколько дней, думая, что паренек куда-нибудь ушел, а потом стал расспрашивать о нем рыбаков. Никто его не видел: Францу, по всей вероятности, надоело работать на побережье, и он потихоньку от Оскара, чтобы тот не стал его отговаривать, ушел в город к старым приятелям. Оскар заявил об этом в полицию, выписал его из домовой книги и подыскал другого помощника.

Прошло еще несколько дней. И вот какая-то влюбленная парочка нечаянно набрела на труп неизвестного юноши. Он лежал в заросшей кустарником ложбине, между дюн, недалеко от пожарища «Виллы Фреди», с перерезанными артериями обеих рук. В сторонке валялся нож для вырезывания поплавков. Как раненый зверь, приполз Франц в это укромное местечко и прилег на мох в ожидании конца. Корзина из-под рыбы находилась тут же, вороны ее опустошили, не пощадили они и глаз Франца.

Оскар еще раз направился в полицейский участок. Из города приехал следователь, осмотрел труп и составил акт. Все здесь говорило о самоубийстве. Но никто не мог объяснить, что заставило Франца наложить на себя руки, никто не догадался о тайной драме, которая разыгралась в сердце юноши.

Осматривая место, где был найден труп, один из чиновников обратил внимание на странное явление: на дне ложбины мох был гораздо светлее, чем в соседних местах, словно его перенесли сюда с другого места. Когда этот мох подняли, под ним обнаружили желтый сырой песок, видимо недавно взятый из более глубоких слоев почвы. Чиновник сообщил об этом следователю. Песок раскопали и скоро наткнулись на тайный склад контрабандного спирта. В яме было зарыто более ста бидонов. О находке никому из посторонних сообщать не стали, тайник замаскировали по-старому, а в дюнах оставили вооруженных наблюдателей, чтобы ночью накрыть контрабандистов с поличным.

3

Большая беда свалилась на «друга рыбаков». Срок розыгрыша лотереи давно уже миновал, рыбаки стали беспокоиться, а Питерис все еще не мог сказать ничего вразумительного. Тогда кое-кто из бывалых людей обратился в судебные инстанции. Следствие обнаружило любопытные факты: деньги-то Питерис собрал, но куда они делись, объяснить не мог. Разыгрался такой скандал, что сейм был вынужден предать «друга рыбаков» суду, а так как Питерис не смог в нужный момент внести солидную сумму залога, — в один прекрасный день ему пришлось сесть в тюрьму. Многих эта весть поразила, как гром с ясного неба.

Хотя на головы поморян сыпалась одна беда за другой, испытание за испытанием, проповеди брата Теодора не пользовались большим успехом. Он и собрания верующих созывал, и толковал все знамения последних месяцев: пожар, смерть Франца, разорванные бурей сети, выброшенные на берег парусники, провал Питериса и многие другие примечательные события — никто не принимал всерьез его проповедей. Даже самый ревностный его последователь, Петер Менгелис, признался как-то, что все это одна пустая болтовня, человеку-де лень приниматься за дело.

Люди пахали землю, целые дни проводили на лове в море, у них не хватало времени собираться под тихим кровом и слушать мудрые слова, имевшиеся у брата Теодора про запас на все случаи жизни. Да, за те годы, пока отсутствовал Теодор, народ глубоко погряз в прегрешениях. Тяжело, неописуемо тяжело приходилось духовному пастырю. Что значат тучные, взращенные в поте лица нивы, обремененные плодами сады и большие уловы, когда вот-вот наступит Судный день! Истинный христианин должен меньше заботиться о бренных благах, больше времени посвящать душеспасительным помыслам, не скупиться на лепту для беззаветного ловца душ, который тщетно стучится в закрытые двери!

А Ольга, эта благочестивая некогда женщина, с которой Теодор делился всеми планами, которая понимала его с полуслова!.. Напрасно старался он теперь приблизиться к ней. Поросята и телята интересовали ее куда больше, чем проповедник.

— …Идите своей дорогой, а нас оставьте в покое, — ответила она ему, когда он попытался напомнить ей о былой близости.

Обозленный Теодор винил во всех своих неудачах Оскара. Это он заставил его несколько лет тому назад уйти отсюда, он расстроил его любовный союз с Ольгой, его влияние до сих пор сказывалось среди рыбаков, хотя сам он уже не был прежним воякой.

После второй неудачной попытки подъехать к Ольге Теодор направился прямо в Чешуи. Не заметив Оскара ни на берегу, ни на улице поселка, он пошел к нему домой. Оскар стоял во дворе возле старых сетей с игличкой во рту и чинил их, как будто на свете не было дела важнее этого.

— Я пришел с тобою ругаться, — начал Теодор.

— По какому же случаю? — спросил Оскар гораздо более равнодушным тоном, чем ожидал проповедник.

— Ты мне совсем не желаешь помогать.

— А я, кажется, вовсе и не обещал.

— Обещал ты или нет, это другое дело, но тебе самому-то трудно разве сообразить? Почему ты не пришел на собрание верующих к отцу?

— Мне надо было ставить сети.

— Все сети да сети, как будто море куда-нибудь убежит. Я потому только молчал до сих пор о твоих похождениях, что надеялся из тебя человека сделать. Кому-кому, а тебе следовало бы поискать путей господних.

В глазах Оскара вспыхнул огонек.

— Перестань комедию ломать, мне это уже надоело! Если тебе что нужно, говори прямо. Опять пришел ко мне с вымогательствами?

— Нет, я пришел предупредить тебя. В прошлый раз ты восстановил против меня людей, которые мне доверяли. Теперь ты поможешь мне вернуть это доверие. Почему ты ни разу не замолвишь за меня доброго слова?

Оскар положил игличку на невод и подошел к Теодору.

— Ах, так ты вот чего от меня захотел, вот на что понадеялся! Чтобы я стал твоим агентом, заманивал людей на твои бредовые проповеди! Нет, приятель, на этот раз ты просчитался. Никаких общих дел у нас с тобой быть не может.

— А общий секрет у нас все-таки имеется, — ухмыльнулся Теодор. — Ты, наверно, желаешь, чтобы я заговорил о нем перед всем народом?

— И не подумаю стать куклой в твоих руках.

— А я уже давно держу тебя в руках, вот только ни разу не дернул за веревочку.

— А ну, попробуй дерни!

— Неизвестно, как ты тогда запоешь. Знаешь ли ты, какой позор падет на твою голову?

— Что там у тебя еще?

— Разве тебе этого мало?

Оскар открыл калитку и показал на нее Теодору:

— Вот тебе дорога. Ступай и болтай, что только тебе вздумается. И смотри, в моем доме больше не показывайся. Два раз я тебя отпускал небитым, но в третий раз целым ты от меня не уйдешь.

Теодор все еще не трогался с места, насмешливым взглядом окидывая вышедшего из терпения противника. Оскар подошел к нему вплотную и шепотом сказал:

— Знаешь ты, что делает попавшаяся в капкан лиса? Она перегрызает себе лапу и уходит. Уходит хромая и искалеченная на всю жизнь, но свободная.

И вдруг Теодору стало страшно оставаться возле этого человека — сумасшедших он всегда сторонился. Когда он ушел, Оскар взял игличку и продолжал прерванную работу, но мысли его были заняты другим. То, что он сгоряча сказал Теодору, не было вспышкой отчаяния, — Оскар давно думал о том, как разделаться с мучительным состоянием, и сейчас, отвергнув предложение Теодора, пришел к окончательному выводу, что единственный правильный выход — это обо всем рассказать Аните, а там — будь что будет! Жить в этой лжи, под бременем вечных угроз он больше не мог.

4

После разговора с Оскаром брат Теодор не стал задерживаться в Чешуях. Настроение у него так испортилось, что он уже ничего путного в тот день сделать не мог, поэтому он вышел на пляж и зашагал по направлению к Гнилушам.

«Еще храбрится, черт этакий, показывает на дверь! — При одной мысли об этом Теодор сжимал кулаки. — У самого кругом одни неудачи, вот-вот нищим станет, а еще нос дерет!.. Ну, смотри, немного полегче, уважаемый, так ты ничего не добьешся! Память у Теодора Калнбирзе неплохая, он обид не забывает. Чего бы ему это ни стоило, а он тебя одолеет!»

Теодор начал уже раскаиваться в том, что все это время был таким мягкосердечным и тянул с последним ударом по Оскару. Он думал поиграть с ним, как кошка с мышью, в полной уверенности, что мышь никуда не удерет, а потом, вдоволь натешившись, можно покончить с нею одним ударом. Но сейчас жертва готовилась выскользнуть из его рук. Надо было поторапливаться.

В голове его роились разнообразные планы действий, и он раздумывал, каким образом достичь наилучшего результата, — даже в таком грязном деле он думал об эффекте. Самый простой способ — это рассказать Румбайнисам о похождениях Оскара в Курземе. За несколько дней сплетня разнесется по всей округе, и можно не сомневаться, что какой-нибудь услужливый язык сболтнет ее Аните. Но Теодор скоро отбросил этот план: слишком медлителен такой способ нападения, трудно проверить его результаты. В конце концов Оскар может от всего отпереться, и неизвестно еще, поверит ли Анита сплетням. Гораздо вернее будет поговорить с Анитой самому. Плохо только, что тогда придется взять на себя роль доносчика, — к чести его это не послужит. А вдруг Анита не поверит его словам и потребует доказательств, неопровержимых фактов? Кто из артели согласится пойти тогда в свидетели? В конце концов это не такое уж простое дело. Погрузившись в размышления, Теодор прошел мимо нескольких рыбаков, работавших на берегу, не ответив на их приветствия, и чуть было не попал в лужу, оставшуюся после недавней бури. Только подходя к Гнилушам, он улыбнулся случайно промелькнувшей в голове мысли, тихо засмеялся, и лицо у него прояснилось. Он даже ускорил шаги, так ему не терпелось приняться за дело. Да, это в самом деле эффектно, настоящий фейерверк! И главное — сам он останется в стороне.

Придя к Румбайнисам, Теодор достал бумагу, чернила и попросил, чтобы его не беспокоили. Здесь, как у Петера Менгелиса, ему была предоставлена отдельная комната. Оставшись один, он сел за стол и написал следующее письмо:

В тот же вечер Теодор опустил письмо в почтовый ящик. Давно у него не было такого хорошего настроения, как сейчас. «Ну, теперь ты у меня попрыгаешь! — ликовал проповедник в предвкушении надвигающихся событий. — Теперь ты у меня запоешь по-другому!»

5

Каждую осень во время молотьбы в Калнбирзы съезжалось на толоку множество народу с окрестных хуторов. В этом году к молотьбе приступили позднее из-за дождливой погоды, которая задержала уборку урожая. Наконец в один из тех ясных осенних дней, равных которым не знают другие времена года, во двор к Калнбирзам въехала молотилка и остановилась у нового амбара. Вместе с ней прибыла большая толпа парней и девушек, соседи-хозяева с лошадьми, запряженными в низкие телеги.

Небо было ясное, в воздухе чувствовалась легкая прохлада, глубокая тишина царила над осенними полями. Лишь кое-где молча копошился возле копен пшеницы и ячменя какой-нибудь крестьянин. Далеко внизу лежало озеро, темное и спокойное. Высоко в поднебесье строилась в далекий путь стая журавлей, грустными криками прощаясь с северной родиной. С ними перекликались на болоте дикие гуси; скворцы огромными стаями перелетали с одного поля на другое, тренируя молодое поколение перед долгим странствием. Полевые мыши бегали в стерне, большие крысы и хомяки таскали в зубах тяжелые колосья пшеницы.

Монотонно гудела молотилка, нарушая покой тихого осеннего дня, зерно за зерном падало в мешки, быстро рос омет соломы.

По дому в тот день хозяйничала Марта, — матери впору было только управиться со скотиной. Марта еле успевала за всем приглядывать, но ей приятны были эти хлопоты, эта беготня из дому в клеть и обратно. Время бежало быстро, раздумывать было некогда.

Незадолго до обеда какой-то парень соскочил с велосипеда перед воротами хутора и направился к дому. Собаки, радостно повизгивая, запрыгали вокруг него. Не встретив никого во дворе, он зашагал в кухню. Марта подкладывала в плиту хворост и не слышала его шагов. Парень улыбнулся, подкрался к ней со спины и вдруг прикрыл ей глаза своими большими ладонями.

— Угадай, кто пришел? — сказал он, стараясь изменить голос.

Марта покраснела и стала вырываться, но он был намного сильнее ее.

— Не могу и придумать. Наверно, кто-нибудь из соседей.

— Это не ответ. Назови по имени.

Марта перебрала по именам несколько соседних парней.

— Не угадала!

— Ну, пусти теперь, ты же видишь, что у меня времени нет. Мясо пережарится.

— Отгадай, тогда пущу.

— Ну, если уж так страшно хочется, чтобы отгадала, тогда скажу. Ян Илмат.

Парень, засмеявшись, отпустил Марту и сразу же как-то присмирел. Робко поглядывая на девушку, он перебирал пальцами пуговицы своей куртки.

— Я ведь сразу узнала, что это ты, — сказала Марта, подходя к плите. — Откуда ты сейчас?

— Отвозил брата на станцию, потому и не приехал с самого утра. Не знаю, примут ли меня сейчас в толочане…

— Да уж неизвестно, как на это поглядят. Такие работнички, которые знают только, когда садиться за стол, нам не очень-то подходят, — пошутила Марта.

— Может, на этот раз согласятся. Я ведь не с пустыми руками пришел. У меня для тебя гостинец.

Марта серьезно взглянула на Яна.

— Думаю, что он тебе придется по душе. — Парень вынул из кармана письмо и помахал им издали. — Был в волостном правлении и захватил.

Марта протянула руку за письмом.

— Спасибо, что догадался.

— Одним «спасибо» не отделаешься, — поддразнивал ее парень.

— Что же ты еще хочешь?

— Сама должна сообразить.

— Хорошо, я тебе дам целый лат…

— Деньги ты могла дать и почтальону. Раз я сделал это по дружбе, тебе тоже надо показать себя другом.

— Мне сперва надо узнать, стоит ли оно этого… Ну, хватит тебе баловаться, давай его сюда.

Притворившись, что письмо ее мало интересует, Марта отвернулась и начала расставлять посуду.

Видя, что она нахмурилась, Ян передал ей письмо.

— Ну, на же, на, не сердись только. Тебе, наверно, не нравится, что я захожу к вам?

Марта устало улыбнулась.

— Зачем ты так говоришь, — тихо ответила она. — Тебе ведь самому хорошо известно, что я думаю.

Ян еще немного помешкал, затем, словно в извинение, пробормотал что-то и вышел. Марта спрятала письмо на груди, не отрываясь от дела. От кого же это? Лишь изредка присылал ей кто-нибудь строчку, подруг на стороне у нее не было.

Только после обеда, когда толочане снова взялись за работу, у Марты выдалась свободная минутка, чтобы прочесть письмо — письмо, написанное Теодором от имени Оскара. Она прочла его раз, другой, и ее спокойствие вмиг улетучилось. Вот оно — такое неожиданное и все же долгожданное! Снова ожила мечта о несбыточном, притихшая, затаившаяся в сердце. Печальный тон письма вызвал в девушке чувство невыносимой грусти, бесконечной жалости. Как тяжело ему живется на родине! До какого же он дошел отчаяния, если решился на такие откровенные строчки, заговорил словами, которые раньше осмеливался произносить лишь шепотом… Он ничего не забыл, все время думал только о ней, тосковал, мучился… И ведь это уже не сон, не безумная мечта: она ему нужна, он ее ждет, будущее манит тысячами прекрасных обещаний.

«Я должна поехать к нему, чем бы это ни кончилось… Обязательно поеду».

С этой минуты Марта стала сама не своя. У нее не нашлось ни одного ласкового взгляда для робкого парня с соседнего хутора. Она больше не замечала его, хотя вечером, после работы, Ян Илмат неотступно, как тень, бродил за ней, с молчаливым упорством ожидая от нее приветливого слова. Ах, она ведь знала его мысли, но что поделать, если иные чувства завладели ее сердцем.

На следующий день, когда в Калнбирзах снова стало тихо и безлюдно, Марта объявила родителям, что ей хочется съездить на недельку в Ригу, кое-что купить. Отец, правда, удивился внезапному ее решению, но возражать не стал.

— Ну, поезжай, если хочется. Дела покамест терпят.

Мать тоже не нашла в этом ничего особенного:

— Достаточно она насиделась в этой глуши. Молоденькая, хочется немного проветриться…

Марта не стала медлить и, как только представилась возможность, собралась в дорогу. Перед этим она сообщила Оскару о дне приезда. Письмо она адресовала, как ей было указано, на почтовую контору, предъявителю лотерейного билета.

В день отъезда Марта встретила на станции Яна Илмата.

— Смотри не убеги от нас совсем, — пошутил он. — Меня с собой возьмешь?

— В следующий раз, — ответила она шуткой на шутку. — Если уж я кого возьму с собой, так только тебя.

6

Радостное волнение царило в доме старого Клявы: пришло письмо от Роберта, из которого явствовало, что в будущую пятницу он приезжает в гости, — а что еще могло доставить столько удовольствия обоим старикам? С тех пор как дела у Роберта поправились, он снова приобрел благорасположение родителей. Да и как же иначе, если он и деньжат присылал им время от времени и без подарков никогда не являлся!

В пятницу утром Клява послал в местечко работника на лошади, чтобы встретить Роберта. Он бы поехал сам, да, кроме него, некому было позаботиться о свежей рыбе к обеду, как об этом просил Роберт, а женщины — разве они знают в этом толк? Артель, в которой участвовал Клява, притоняла невод с самого утра, и, как всегда бывает осенью, тайменей попалось больше, чем остального добра. Клява принес двенадцатифунтовую мачку, округлую от икры, и несколько штук сырти.

— Думаю, что хватит, — сказал он, выкладывая на стол рыбу.

— Что ты, что ты, да они разве с голоду помирают! — вскрикнула Клявиене. — Им ведь только так, полакомиться!

— Смотрите, чтобы не пережарилась, как в прошлый раз!..

— Ты еще будешь учить, как рыбу жарить?

— Вы сами-то ни до чего не додумаетесь.

Мать попросила Лидию убрать комнатку Роберта, в которой надо было поместить обоих гостей. Лидия все утро провела в доме родителей — вымыла окна, смахнула пыль и паутину, застелила кровати чистым бельем. Пока женщины суетились по хозяйству, старый Клява все время мешал им. Он и не пытался помочь, а только всюду совал нос и давал советы.

Наконец Клявиене не выдержала:

— Лучше бы наколол дров или воды принес. Мы и убери все и приготовь, а когда приедет Роберт, то он будет принимать на готовенькое.

— Да ведь мне он всегда был дороже, чем тебе!.. Пусть-ка кто-нибудь столько сделает для сына, сколько я сделал для Роберта! Я полагаю, он это и сам понимает.

— Ну да, как же, — отрезала задетая за живое Клявиене, — ты только один о нем заботился. А другие что — вроде лютых псов были?

— Чего ты на стенку полезла?! Я последние штаны готов был снять с себя, лишь бы он получил образование, вышел в люди. Сама теперь видишь, что я не ошибся… Ни у одного рыбака нет такого сына.

— Лучше бы болтал поменьше. До чего хвастливый старик, глядеть на тебя тошно. Было время, когда ты вел совсем иные речи. Когда Оскар начал разживаться, ты о Роберте почти заботиться перестал. Пусть мальчишка живет как знает — есть у него там, в Риге, кусок хлеба, нет ли — тебя это нисколечко не беспокоило. Матери, словно воровке какой, тайком приходилось помогать ему. А теперь, где бы ни показался сын, старик тут как тут, уж не знает, как и похвалиться своей любовью. Думаешь, Роберту очень это приятно, когда ты пристаешь к нему?

— С чего это ему будет со мной неприятно? Мы разговариваем о важных делах, как подобает мужчинам. А того ты не понимаешь, что Роберту надоело твое вечное лизанье! «Сыночек, что с тобой? Роберт, деточка, не захворал ли ты, не болит ли у тебя горлышко? На, обвяжи шейку шарфиком, одевайся потеплее…» — передразнивал ее Клява. — Разве такое сюсюканье не опротивеет?

— Это-то еще можно стерпеть, а вот когда ты напьешься, да начнешь лезть со своей вонючей мордой да брызгать на него слюной, так прямо с души воротит.

— Никогда еще не замечал, чтобы я ему опротивел! — раздраженно крикнул Клява.

— Приходится терпеть, ничего не поделаешь, когда старикашка не понимает.

Лидия готова была расхохотаться, слушая этот нелепый спор. Старики перешли уже на ругань, и она начала тревожно посматривать на посудную полку — как бы отец опять не выкинул старый номер: разъярившись, он иногда бил посуду. Так и есть, первые признаки надвигавшейся грозы были уже налицо. Клява поднялся со скамьи и начал нервно расхаживать из одного угла в другой. Но ругань не прекращалась. Тогда Клява, проходя мимо стола, на котором стояла с самого краю глиняная кружка, будто невзначай смахнул ее на пол. Она с треском разлетелась на осколки.

— Опять, образина, за посуду принялся! — закричала Клявиене.

Этого он только и ждал. Былая удаль проснулась с прежней силой. Клява подскочил к полке, схватил тарелку и трахнул ее об пол так, что черепки разлетелись по всем углам. Конечно, Клявиене опрометью кинулась спасать свое добро. Любящий отец, оскорбленный в своих лучших чувствах, теперь уже отступать не мог — мужское самолюбие требовало, чтобы он доказал, кто здесь господин и хозяин. То по одной, то по нескольку штук разом хватал он тарелки, кружки, стаканы и блюдца и яростно бросал на пол. Когда на полках ничего подходящего не осталось, он пихнул ногой ведро с водой и опрокинул кадку с помоями. Клявиене стояла рядом с мужем и кричала пронзительным голосом:

— Погляди, погляди, дочка, какой умный у тебя отец! Боже ты мой, и где только такой скот уродился!

Кухня напоминала настоящий ад: везде валялись осколки посуды; помои лужей разлились по всему полу; подгоревшая на сковородке рыба невыносимо чадила; визгливые крики женщины и рычание разъяренного старика раздавались все громче. А тут еще из плиты выпала тлеющая головешка, дым немилосердно ел глаза, и всем поминутно приходилось вытирать слезы… И все-таки причиной этого переполоха была любовь. Да, странно проявляется иногда это чувство!

Лидия выбежала во двор, в то время как родители, стоя над грудой черепков, продолжали обвинять друг друга в учиненном разгроме. Рыба продолжала пригорать на раскаленной сковороде, головешка дымила, а в соседних дворах люди обменивались понимающими взглядами. Это могло продолжаться, пожалуй, до самого вечера, если бы в кухню не вбежала запыхавшаяся Лидия:

— Едут, едут! Уже в конце улицы показались!

Мгновенно все смолкло. Только сейчас они оценили все неприличие происшедшего. За Роберта можно было не беспокоиться, ему такие сцены были не в диковинку, но что скажет чужой человек, друг Роберта! Что он подумает!

Клява, стыдливо опустив глаза, выскользнул за дверь, а женщины опрометью бросились прибирать кухню. Надо было поторапливаться, так как Роберт мог появиться в любую секунду.

Когда черепки были кое-как сметены в один угол, Клявиене вспомнила о сковороде. Огонь в плите погас, дров больше не осталось, снова надо было чистить рыбу… Как ошпаренная, носилась Клявиене из кухни в кладовку, из кладовки в сарайчик. Лидия побежала к Бангерам занять что-нибудь из посуды, а то нечего было и на стол поставить.

— У нас несчастье, — сказала она мадам Бангер. — Во время мытья посуды опрокинулась лохань и все тарелки разбились…

Мадам хорошо знала, отчего они разбивались у Клявов. Счастье еще, что большие миски во время катастрофы действительно находились в лохани; Клява их не заметил, и поэтому они уцелели. Пока Лидия укладывала посуду в корзинку, рессорная тележка вкатилась во двор, и любящий отец поспешил принять в объятия любимого сына.

7

Всю неделю у Клявов ломали головы, стараясь угадать, о каком же это друге уведомлял в письме Роберт. Кого только они не вспоминали, но так и не могли догадаться, что приедет Сартапутн. Инженер с первого взгляда почувствовал, насколько неожиданным было его появление. Старый Клява, который в первые минуты свидания с сыном больше никого не замечал от радости, даже в лице изменился, когда тот представил ему «нашего общего друга и знакомого». Выражение умиления сразу сошло с его лица, он что-то забормотал и нехотя подал инженеру руку.

— Так это вы будете… Ну, здравствуйте, господин инженер. Давайте проходить в дом… Приятно, что вы вспомнили про наши края…

В кухне, где поджидала сына Клявиене, повторилось то же самое: появление Сартапутна всех озадачило и вместо ожидаемых радостных возгласов гостей встретило тягостное молчание. Казалось, инженер распространял вокруг себя леденящий холод, от которого застывали на губах ласковые слова, угасал блеск в глазах.

Клявиене, не найдя слов для разговора, посуетилась немного и ушла из кухни.

«Неважное начало», — с горечью подумал Сартапутн. Как человек воспитанный, он сделал вид, что не замечает всеобщей холодности, и старался держаться непринужденно. У Клявов он еще ни разу не бывал, потому что во время строительства гавани ему не приходилось иметь дела с отцом Роберта. Поэтому можно было, не насилуя себя, заинтересоваться устройством типичного рыбацкого дома, расспросить о рыболовных снастях, находившихся в комнате. Хотя ему отвечали достаточно вежливо и даже с улыбкой, но все объяснения были до того скупы, что Роберту часто приходилось самому дополнять их.

«Если бы я уехал нынешним вечером, — думал Сартапутн, — они даже не сделали бы попытки отговорить меня. Ну, ничего! Как хотите, друзья, а я убираться не намерен».

Он понимал, что ему будет нелегко скрыть истинную цель приезда и действовать придется с величайшей осторожностью.

Уплетая за обедом жареного тайменя, Роберт начал расспрашивать родителей о последних новостях.

— Эх вы! — пошутил он. — Дали сгореть такой прекрасной гостинице!

— И слава богу, что ее больше нет, — сказала Клявиене. — По крайней мере народ теперь опять начнет привыкать к дому.

— Гм-да, страшное происшествие, — пробормотал Клява. — Никто не может в толк взять, как это могло случиться. Осень была не из сухих. Кое-кто думает, что огонь подложили в отместку.

— Разве у Фреда были здесь враги? — удивился Роберт. — Он ведь ухитрялся со всеми ладить.

— Поди узнай про каждого, что у него на уме…

— А что сам Фред говорит?

— Что ему говорить? Страх как расстроился человек! Первое время боялись, что совсем рехнется.

— А чего уж ему так-то расстраиваться, — ввязалась в разговор Клявиене, — когда он застраховал гостиницу. Может, сам же ее и…

Она прикусила язык, вспомнив о присутствии Сартапутна.

— Я и мысли не допускаю, чтобы это сделал сам Фред, — нарочно продолжил разговор на эту рискованную тему Роберт, чтобы показать родным, насколько он доверяет Сартапутну. — Никакого расчета ему не было.

Но стариков невозможно было разубедить. Разговор не клеился. Тогда Роберт стал разузнавать о соседях, спросил, держится ли еще кооператив и не придумал ли чего-нибудь нового Оскар.

— Оскар ни во что больше не вмешивается, — ответил Клява. — Он уже перебесился, пусть теперь другие попробуют.

— Разве ему сейчас до того! — вздохнула мать и снова замолкла, вспомнив про Сартапутна.

— А что с ним такое? — спросил Роберт, который ничего не знал о неурядицах в семье брата.

— Да чего об этом сейчас говорить, — ответила мать и вышла в кухню.

— Надо будет вечером зайти к нему, — сказал Роберт.

— К Оскару? — отец посмотрел на сына. — Сегодня ты его не застанешь. Он еще утром ушел с Джимом далеко, к видземскому берегу, хочет попытать там счастья. Домой вернется не раньше, как в воскресенье утром.

— По способу Фреда? — усмехнулся Роберт.

Сартапутн должен был сдерживать себя, чтобы не выдать радости, вызванной известием об отсутствии соперника. Оскар пробудет в море до воскресенья… Анита дома одна… Что могло быть удачнее такого стечения обстоятельств!.. Теперь не придется ждать случая и конфузливо прогуливаться по поселку. Сегодня же он может с нею встретиться… Мгновенно были забыты все неприятные впечатления от оказанного ему приема, инженер ожил, вступил в общий разговор, и обед закончился гораздо веселее. Возможно, что оказала свое действие и крепкая настойка, которую вынес гостям старый Клява.

После обеда приезжие сходили на берег осмотреть гавань. Сартапутн взглядом знатока оценил свою работу. Нет, за нее краснеть ему не придется, мол держится хорошо, фарватер достаточно глубок. Да иначе и быть не могло: все делалось основательно и без спешки, ему в то время торопиться было некуда!

Увлеченные разговором о влиянии современной техники на духовную культуру (тема эта в последнее время стала серьезно интересовать Сартапутна), они несколько часов медленно прогуливались по пляжу и дошли до самого устья Зальупе. Когда вернулись к молу, ранние осенние сумерки уже окутывали дюны, в поселке там и сям замерцали огоньки.

— Придется вернуться домой, — сказал Роберт. — Что-то прохладно становится.

— Разве? — Сартапутн задумчиво всматривался в сумрак. — Я бы не прочь побродить еще немного. Ну да все равно, пойдем.

Он уже всеми помыслами был с Анитой. Наверно, сидит сейчас одна… Конечно, она уже знает о его прибытии — здесь все новости мгновенно передаются из дома в дом. Может быть, ждет его прихода.

Они свернули к поселку и некоторое время шли молча. Сартапутн достал папиросы и угостил Роберта. Они остановились закурить.

— Знаешь что, — тихо начал инженер. — Мне надо сегодня еще кое к кому зайти. Ты извинишь меня, если я тебя покину?

Они переглянулись.

— Уж не свидание ли? — с понимающим видом усмехнулся Роберт.

— Вроде этого… — ответил с улыбкой Сартапутн.

— Ох, какой ты нетерпеливый, старый повеса! Ну, что с тобой поделаешь! Конечно, иди и обо мне не беспокойся. Ужинать ты будешь?

— Скорее всего нет. Я, по всей вероятности, вернусь очень поздно! Нельзя ли устроить так, чтобы мне не пришлось будить твоих домашних?

— Пустяки какие. Стоит еще беспокоиться.

— Все же неловко как-то.

— Постучи тогда ко мне в окно. Третье со стороны лимана. Я тебя впущу.

— Мерси! — Сартапутн пожал Роберту руку. — Можешь сказать дома, что я пошел к Бангерам или что-нибудь в этом духе.

— Ладно, устрою. Только смотри, как бы тебя не разделали поселковые парни, — пошутил Роберт. — Они у нас бедовые.

Роберт ушел. Подождав, пока он скроется в темноте, Сартапутн свернул с дороги и направился через дюны к новому дому на краю поселка. «Анита, — беззвучно шептали его губы. — Я иду к тебе, я уж близко… Чувствуешь ли ты это?»

Дома Роберту пришлось выдержать неприятную сцену. Лидия ушла, а отец с матерью сидели в кухне у печки и встретили сына тревожными взглядами.

— Ты один? — быстро спросила мать. — Куда же делся этот… друг-то твой?..

— Он ушел к Бангерам и, наверно, просидит там допоздна. Ужин оставлять не надо.

— Та-ак! — Мать с отцом обменялись многозначительными взглядами. — Значит, к Бангерам! Ну да, тогда она тоже туда придет…

— Кто это она? — спросил Роберт, снимая пальто.

Ему долго никто не отвечал. Затем мать вздохнула:

— На что тебе понадобилось, Роберт, привозить этого человека?

— Как на что? Разве он вам мешает?

— Неужели ты ничего еще не знаешь? — заговорил молчавший до сих пор отец. — Хотя, скорее всего, он тебе ничего не рассказывал.

— Да в чем дело?

Тут только Роберт узнал, зачем приехал в поселок Сартапутн. «Вот оно что, — удивленно думал он, услышав от родителей о связи Аниты с инженером. — Потому-то ты так быстро и согласился на эту поездку…»

8

Эдзит весь день провел на улице — строил с соседскими ребятишками города из песка, прорывал русла для рек. Аните не удалось уложить его днем, поэтому за ужином он то и дело засыпал и без всяких капризов улегся в кроватку. Анита занялась мытьем посуды и уборкой комнат, а потом взяла начатое рукоделие и подсела к окну. Медленно рос пестрый узор на сером сукне; вокруг было тихо и тепло. Настольная лампа с красным абажуром разливала мягкий свет. Углы комнаты утопали в полумраке.

Анита уже знала о приезде Сартапутна. Странно, что это известие ничуть ее не встревожило. С прошлой зимы она не получала о нем никаких сведений; по Обоюдному согласию, они не переписывались, не напоминали о себе друг другу. И теперь Анита не могла постигнуть причину его внезапного приезда. Это ведь не соответствовало принятому ими решению. Значит, Сартапутн забыл обещание? Свое она все время выполняла честно. Она не ошиблась в себе: незаметно проходило увлечение — мечты кончились, погасли радужные иллюзии. И ослепленные на короткое время глаза ее снова увидели землю и людей. Без мучительной борьбы, без колебаний и сожалений об утраченном она освободилась от власти манящих снов, обрела душевное равновесие и способность трезво судить о своих чувствах. Зачем же он все-таки приехал? Анита не боялась встречи — нет, больше она не повторит ошибки, — она только думала о том, какой трудный разговор предстоит ей. Что она ему скажет? Как это все произойдет? Как плохо, что Оскара нет дома. Нужно же было ему уйти так далеко!

Кто-то постучал в дверь. Тихо, несмело. Анита знала, кто это. Она вздрогнула и пошла открывать. За те несколько секунд, пока она проходила через кухню и нащупывала в темноте дверь, Анита ясно увидела всю бессмысленность создавшегося положения. Где-то далеко, в темном море, одинокий человек проводит ночь в лодке; может быть, он не спит, а сторожит сети, думает о ней. Тихо плещется волна о борта, чуть зыблется вокруг море, и сквозь тучи не светит ни одна звезда. Он курит, думает о семье и больше не чувствует себя одиноким. А в это время чужой человек стучит в его дверь, и жена идет ему открывать. Аните казалось, что на ее плечи взвалили непосильную ношу. Как это тяжко, как нелепо!

В дверях стоял Карл Сартапутн. Он улыбался и глядел на нее точно так же, как раньше, не скрывая радости. И вдруг эта улыбка показалась ей неприятной.

— Зачем ты пришел? — спросила она. — К чему все это?

— Анита, любимая, пойми, что иначе я не мог, мне надо тебя видеть… — быстро, словно испугавшись, что она уйдет, зашептал он.

В болезненно-восторженном тоне его слов было что-то театральное.

— Если бы ты знала, как я истосковался по тебе за это время. Больше я не в силах выносить это…

До чего знакомые слова! Сколько раз она их слышала со сцены и читала в книгах! Неужели так беден язык человеческих чувств?

— Ты ведь меня не прогонишь? Ты позволишь войти и поговорить с тобой?

— Заходи, пожалуйста, — сказала она.

— Ты недовольна моим приходом? Если так, я могу уйти…

«Если я скажу: уйди, ты станешь умолять, чтобы тебя не прогоняли, — подумала Анита. — А если бы я настояла на своем, сейчас же посыпались бы упреки в жестокости». Но она ничего не сказала.

Войдя в комнату, Сартапутн обвел стены вопросительным взглядом.

— Ты одна? — шепотом спросил он.

— Эдзит спит, — Анита кивнула на дверь. Сартапутн потянулся к ней, хотел поцеловать. Опять она подумала, что все это уже известно, уже надоело, и именно этого она ждала от него.

— Оставим это, не надо, — сказала она, освобождаясь из объятий. — Сядь сюда, на диван.

Теперь Сартапутн понял, что эта женщина больше никогда не будет принадлежать ему. Кончилась игра в любовь… И от этой мысли с него разом слетело все искусственное. Опять все стало гораздо проще, обыденнее. Он смущенно закашлялся и сел на диван.

— Значит, так… Ты не хочешь больше… — пробормотал он, но вместо трагической гримасы его губы искривила усталая усмешка.

— Тебе самому пора бы до этого додуматься, — холодно ответила Анита. — Мы же так решили.

— Да, конечно, я этого не забыл. Но я не думал, что ты так легко перешагнешь через это.

— Вот видишь, иногда мы, женщины, оказываемся сильнее вас, мужчин… — улыбнулась она в первый раз. — Не нужно только внушать себе мыслей о несбыточном, и тогда все будет легко.

Сартапутн долго глядел на нее испытующим взглядом, словно желая убедиться, действительно ли она так думает. Но в ее спокойствии было слишком много естественности, чтобы можно было в нем усомниться. Чужая, далекая женщина сидела против него. Он понял окончательно, что прошлого ему уже не вернуть.

— Жаль, что все это кончается таким образом… Остается думать, что ты меня никогда не любила.

— Мне только казалось, что я люблю. — Она спокойно посмотрела ему в глаза.

— Все-таки — нет?

— Да, это так.

— А я-то обольщался… Оказывается, на мои чувства никогда не отвечали так искренне, как я воображал.

— Ты первый стал искать близости… А потом уж я поплыла по течению.

— И все время оставалась безвольной, пассивной?

— Так оно и было.

— Как, вероятно, тебе теперь смешно вспоминать мою наивную самонадеянность! Вообразил-де бог знает что, а я только позабавилась.

— Ах, нет же. Ничего смешного в этом не было. Был прекрасный, довольно опасный сон, который при других обстоятельствах мог претвориться в явь. Но над снами ведь не смеются.

— Какой ты стала рассудительной, — иронически заметил Сартапутн.

Анита не ответила.

— Я, дурак, строил воздушные замки, воображал, что впереди нас ждет счастье, что мы преодолеем все преграды… И все это — только мираж.

— Ты об этом жалеешь?

— Мне стыдно за себя. Почему ты мне этого не сказала раньше?

— Раньше я и сама не знала.

«А может быть, она говорит так нарочно, чтоб скорее излечить меня от этого чувства, — подумал Сартапутн. — Чтобы я поскорее все забыл?»

— И ты думаешь теперь, что всю жизнь будешь довольна судьбой? Хватит ли тебе того счастья, которое дает тебе муж?

Анита пожала плечами:

— К чему думать о том, что еще неизвестно. Он первый человек, которого я полюбила, и пока единственный. Возможно, что он будет и последним…

— Да, в тебе действительно много рассудительности. Благодарю за откровенность.

— Ты сердишься?

— Разве у меня осталось на это право?

Жестоко обманутый в своих надеждах и все же до того спокойный, что даже ему самому в это не верилось, сидел на диване Сартапутн. Человек беснуется лишь до тех пор, пока у него есть хоть тень надежды. Но когда ее больше не остается, он унимается. Только тот, кто не в состоянии ничего понять, продолжает сопротивляться. Сартапутн притих и грустно опустил голову, чувствуя, что он здесь лишний. Молчала и Анита. Они сидели так близко друг к другу, оставаясь в то же время бесконечно далекими, чужими людьми. Таинственный красноватый свет, падавший на их лица, придавал им выражение счастливой истомы. Но и это был такой же мираж, как все их прошлое.

Часы пробили полночь.

9

Когда стих последний удар, Сартапутн поднял голову. В соседней комнате застонал во сне Эдзит.

— Пора уходить.

Его приглушенный голос странно прозвучал в тишине комнаты. Он тихо приподнялся с дивана.

Анита тоже поднялась. Ее рукоделие давно было отложено в сторону. Они улыбнулись, ни слова не сказали друг другу. Сартапутн взял шляпу и пошел к двери. Как тень следовала за ним Анита. Окна кухни не были занавешены, чуть заметный отблеск звезд падал на темные предметы. Сартапутн, вытянув вперед руки, как слепой, искал дорогу. Он забыл, в какой стороне была дверь.

— Немного левей, — сказала Анита и в темноте обогнала его. — Вот она.

Он повернулся к ней, но его нога за что-то зацепилась при повороте, инженер потерял равновесие и тяжело упал на пол. Невидимое препятствие продолжало удерживать его ногу, что-то хрустнуло, и он почувствовал нестерпимую боль в ступне.

— Что с тобой? — испуганно спросила Анита, нагибаясь к нему.

— Ничего, я немного споткнулся, — в изнеможении шептал Сартапутн, подавляя готовый вырваться стон. Сгоряча он попытался встать, но как только попробовал опереться на поврежденную ступню, острая боль пронзила все его тело и заставила снова опуститься на пол. Несколько мгновений Сартапутн ничего не помнил от боли — голова трещала, сознание затуманилось, и он только тяжело стонал, стиснув зубы, как истерзанное животное. Очнувшись, он увидел перед собой стакан с водой, который держала, нагнувшись над ним, Анита. Она уже успела вынести из комнаты лампу и поставила ее на табуретку. Лицо Сартапутна покрылось потом — и не только лицо, но и шея, грудь и все тело.

— Что с тобой случилось? — тревожно повторила Анита. — Ты сильно расшибся?

— Не знаю… — ответил он. — Наверно, ничего серьезного… только я на минуту потерял сознание. Будь добра, помоги мне приподняться.

Анита переставила лампу с табуретки на стол и поддержала Сартапутна, пока он привстал на колено и, опираясь на здоровую ногу, дотянулся до табуретки.

— Сними ботинок, или, погоди, лучше я сама разую, — сказала Анита.

— Не нужно… — Сартапутн отстранил ее руку. — Все пройдет, вот уже легче становится.

Но легче не стало. Ступня горела, как в огне, и голень начала быстро вспухать. Сартапутн осторожно ощупал поврежденное место. Не оставалось никаких сомнений, что нога вывихнута или сломана.

— Что нам теперь делать? — спросила Анита. — Тебе как можно скорее нужно к врачу. Вдруг что-нибудь опасное!

Он удивленно взглянул на нее:

— К, врачу? А как я к нему попаду?

— Я побегу к родителям, скажу, чтобы Эдгар запряг лошадь…

Она уже взялась за пальто.

— Подожди, — решительно сказал инженер. — Ты никуда не пойдешь.

— Почему? Тебе ведь нельзя ждать.

— Анита, — он попытался улыбнуться, — подумай, к каким это приведет последствиям. Как ты объяснишь, почему я очутился здесь в такое позднее время? Нет, ты никуда не пойдешь, никто не должен знать, что мы встретились этой ночью. Именно теперь они и не должны об этом знать.

— А что будет с тобой? Не сейчас, так утром тебя все равно увидят здесь. Чем это лучше?

— Никто здесь меня не увидит… Не должен видеть. До утра еще далеко, как-нибудь выберусь.

— Да ты ведь не можешь ходить.

— Смогу… поверь мне… Дай мне еще воды.

Он выпил весь стакан и стал обдумывать положение. Оно было действительно не из легких. Если его завтра увидят здесь, Аните житья не будет в поселке. Никто не поверит, что между ними все кончено, что они встретились лишь затем, чтобы проститься навсегда. Отовсюду потекут, грязные потоки сплетен, и Анита захлебнется в них.

— Не можешь ты мне достать какой-нибудь костыль, чтобы было на что опираться? — спросил Сартапутн.

— Ты… хочешь уйти? — смущенно шептала Анита. — Это же чистое безумие.

— Ну, не тяни же. Прости, что я так говорю, — я не могу допустить, чтобы из-за моей слабости пострадали другие. Ну, послушайся же меня, умоляю тебя.

Сартапутна невозможно было уговорить. Он больше не стонал. Собрав все свои силы, он притворился бодрым и даже веселым. Стоит ли из-за этого волноваться? Небольшой ушиб, растяжение сухожилий, больше ничего.

— Не будем создавать из этого трагедии…

Они обсудили, чем лучше всего воспользоваться вместо костыля. Оказалось, что у Оскара в клети было несколько косовищ. Сартапутн попросил их принести. Он срезал концы у двух косовищ, примерил, взяв их под мышки, и попробовал пройтись по кухне.

— Сойдет. Попрошу тебя еще об одной малости. Проводи меня до калитки, сам я вряд ли смогу ее закрыть.

Он даже повеселел. Но губы у него дрожали, предательская бледность не сходила с лица, и капли холодного пота выступили на лбу.

— Прощай, Анита. Ну разве это не смешно, что мне приходится уходить от тебя в таком виде? Слыхал я, что любовь делает людей слепыми и сводит с ума, но, наверно, впервые случается, что она сделала человека хромым. — И он рассмеялся, как мальчишка, над грустной шуткой.

Анита не смеялась. В раздумье глядела она ему вслед, пока он не скрылся в темноте, медленно волоча поврежденную ногу. Она закрыла калитку и вошла в дом.

Сартапутн не пошел к Роберту. Пересиливая невыносимую боль, он кое-как добрался до берега и прилег в самом конце мола на холодные камни. Импровизированные костыли он изломал и бросил в море. Теперь больше не надо было притворяться и скрывать мучения. Болела уже вся нога; казалось, что кто-то тупым ножом кромсает тело.

Он непрестанно стонал, однотонно, глухо. И, как будто передразнивая его, где-то далеко в темноте завывал на море плавучий буй. Бесконечно долго тянулась эта ночь.

Утром его нашел какой-то рыбак, возвращавшийся с лова. Инженер рассказал, что накануне, при осмотре мола, он оступился и, видимо, сломал ногу. Сейчас же дали знать в поселок. Приехал Бангер, и инженера немедленно отвезли на станцию. Ему посчастливилось попасть к утреннему поезду. Все жалели молодого человека, с которым случилась такая беда, только Роберт Клява никак не мог понять, чего ради вздумалось инженеру еще раз идти на мол.

10

Для Аниты это была тяжелая ночь. После ухода Сартапутна она даже и не пыталась заснуть, да и до сна ли тут было, когда из головы не выходил искалеченный, судьба которого внушала самые мрачные предположения. Дошел ли он до дому или лежит теперь где-нибудь на песке, беспомощный и всеми покинутый? Когда забрезжил рассвет, она готова была бежать к родителям — ведь новости раньше всего приходили в лавку, — но измученной неизвестностью женщине надо было терпеливо дожидаться утра. Иначе самопожертвование Сартапутна пропало бы даром, — волнение Аниты разом выдало бы ее.

Она рано разбудила Эдзита и, одев его, спросила, не хочет ли он пойти к бабушке. Эдзиту только того и надо было.

— Смотри не пропадай там долго, скорей приходи домой, — наказала Анита, выводя мальчугана за калитку.

Но Эдзит долго не возвращался: наверно, встретился со сверстниками и заигрался с ними. Вдруг Анита увидела в окно Екаба Аболтыня, который почти бегом спешил от берега к поселку. Лицо у него было озабоченное и взволнованное. Аните захотелось выйти к нему навстречу, спросить, что случилось, но, пока она раздумывала, Екаб был уже далеко. Вскоре после этого к пляжу проехали Бангер с Эдгаром, погоняя во всю мочь лошадь. Обратно они ехали немного тише. Какой-то человек лежал в телеге, но вокруг теснилось столько любопытных, что Анита не могла разглядеть его. Прошел еще мучительный час. Теперь наступил уже день, поселок ожил, и около лавки столпились люди. Анита заперла дом и пошла к матери. Кучка людей что-то оживленно обсуждала у ворот Осисов, но при ее приближении все умолкли. Она пожелала им по возможности ровным голосом доброго утра и медленно прошла мимо. Но как она ни замедляла шаги и ни прислушивалась, люди смущенно переглядывались и не произносили ни слова. Только отойдя дальше, она услышала шепот за спиной и почувствовала на себе любопытные взгляды, которыми ее провожали издали. То же повторилось и возле лавки. Снова замолкли самые бойкие языки, снова люди переглянулись между собой и сдержанно ответили на ее приветствие. Наконец она узнала все от родителей: Сартапутна нашли на берегу со сломанной ногой, и Эдгар отвез его на станцию. Бангер тотчас же вышел в лавку с выражением невысказанного подозрения и озабоченности на лице. Мать хотела что-то спросить, но, видимо, не решалась.

Анита просидела у Бангеров несколько часов, пока приехал Эдгар. Он рассказал, что проводил инженера до самой больницы. Там ему сделали рентгеновский снимок и сказали, что кость цела, нога только вывихнута. Недели через две он опять сможет ходить. Внешне остававшаяся все время сдержанной, Анита теперь совершенно успокоилась и, разыскав Эдзита, ушла домой. Хорошо, что все обошлось благополучно и человек, которому она причинила столько боли, не останется калекой, не уйдет от нее с печальной отметиной на всю жизнь. Первый раз за долгое время она почувствовала какое-то облегчение. Сейчас она желала только одного — поговорить обо всем с Оскаром, первый раз открыто коснуться того, о чем оба они молчали до сих пор. Как темная гора, не названное по имени, но известное им обоим и обоими выстраданное чувство лежало между ними. Сейчас все кончилось, и она могла радоваться, что не случилось худшего, что инстинкт самосохранения остановил ее в последний момент.

Меньше всего ей хотелось бы встретить сейчас брата Теодора. Но его-то она и увидела у ворот дома, где он, очевидно, кого-то дожидался. Тепло одетый, спрятав одну руку в карман, заложив другую за спину, он прохаживался мимо забора и поразил Аниту смиренным выражением лица. Завидев ее, Теодор еще издали приподнял шляпу и согнул в подобострастном поклоне спину. Взор его был кроток, вся фигура излучала безграничную почтительность.

— Приветствую вас, уважаемая госполо Клява.

— Здравствуйте, — сухо ответила Анита.

И, словно позабыв о его присутствии, она хотела пройти в калитку. Но Теодор, по всей видимости, собирался вступить с ней в разговор.

— Не слишком ли я вас затрудню, если попрошу пожертвовать несколькими минутками для важного разговора? — ловко подскочив к ней, спросил он.

— Вы хотите говорить со мной? — удивилась Анита.

— Да, именно с вами. Уверен, что этот разговор весьма заинтересует вас.

— Вы, по-моему, ошибаетесь, — равнодушно бросила Анита.

— Не думаю.

— Почему вы не обращаетесь к моему мужу? Оскар, возможно, помог бы вам.

— Вы меня не совсем верно поняли. На этот раз мне не нужно ничьей помощи. Это не относится к моему миссионерству, дело это совершенно частное. Но вы упомянули об Оскаре… Разве он дома?

— Нет, сегодня вы его не сможете видеть. Он вернется ночью или завтра рано утром.

— Ах, вон как! Ну, это ничего, в таком случае мы обойдемся и без него, — что-то фамильярное, словно намек на общую тайну, проскользнуло в голосе проповедника. — Если бы с вашей стороны не было возражений, я бы лучше поговорил об этом в комнате. В конце концов это слишком важное дело, чтобы объяснить его в двух словах. Вы устанете, стоя на улице, а мальчуган простудится.

Аниту удивила настойчивость Теодора.

— Как хотите, — сдержанно ответила она. — Должна признаться, что ваши дела меня нисколько не интересуют.

Но Теодор сделал вид, что не замечает язвительности ее слов. Услужливо бросился он открывать калитку, пропустил Аниту с Эдзитом и последовал за ними сам. Так далеко во владения Оскара он еще ни разу не забирался. Подчеркнуто пренебрежительный тон Аниты его не оскорблял. Совсем наоборот, чем надменнее она с ним держалась, тем ему было приятнее, тем больший триумф был ему уготован.

Теодор, не дожидаясь приглашения, снял пальто и повесил на вешалку, словно готовясь к длительному пребыванию в этом доме.

— Как уютно вы здесь устроились, — умилялся он, оглядывая светлую, чисто убранную комнату. — Мне всегда доставляло удовольствие видеть молодые счастливые семьи, и я охотно помогал им добрым словом и поучением. Но, к сожалению, слова не всегда действуют. Брак слишком важное и сложное дело. Вы вдумайтесь только… Два человека, любящие друг друга больше всего на свете, заключают союз на всю жизнь, отдают один другому все свои лучшие чувства, жертвуют всеми своими удобствами и часто даже легким и счастливым будущим, дабы совершилось то прекрасное таинство, которое заповедал людям господь. И все же как часто случается, что один из супругов забывает свои обязанности, свой долг, свои клятвы и бредет тайной, греховной стезей.

Анита села против проповедника, приготовившись к схватке. Пусть только он не воображает, что она позволит ему читать мораль. Вероятно, с этим он и пришел. Ясно, что до его всеслышащих ушей дошли какие-то слухи, раз Ольге Менгелис все было известно.

— Как можно обманывать человека, которого любишь и который любит тебя! — продолжал Теодор. — Друга, который доверяется тебе, чье сердце бьется тобою, кто заботится о тебе, как мать о сыне! Если так поступает человек слабый, бесхарактерный, невоспитанный или, наконец, оскорбленный жестокостью и дурным поведением друга, — это еще понятно. Но когда это позволяют себе люди, которых мы считаем самыми достойными, которых общество ставит в пример, которых уважают и восхваляют за безупречное поведение, — этому нелегко поверить, это может огорчить каждого порядочного человека. И все же, как мне ни горько, приходится признать, что спотыкаются и эти достойные. Я сам видел это своими глазами.

Он умолк и пристально посмотрел на Аниту.

— Я говорю о вашем муже.

Анита вздрогнула от неожиданности.

— Об Оскаре? — не веря своим ушам, вскрикнула она. — Но при чем тут Оскар?

— Вот видите, даже вам это кажется невероятным, а ведь вам-то он больше всего и причиняет горя. Если бы вы знали, как тяжко мне говорить об этом, доставлять вам такое огорчение. Но моя совесть не дает мне права молчать, мой долг сказать вам об этом. Да, мадам, вы не являетесь примером счастливой жены.

Поднявшись со стула, Анита резко его оборвала:

— Вы совершенно напрасно берете на себя этот труд. Никто вас за это не поблагодарит. Я вам не верю, вы шантажист!..

Но Теодор обладал неистощимым запасом невозмутимости и смирения.

— Вы не сомневаетесь в верности мужа?

— Нисколько. Я его слишком хорошо знаю, чтобы вам поверить.

— Когда я вам расскажу о его прошлогодних похождениях в Курземе, тогда вы не будете так уверены в нем…

— Напрасный труд. Можете рассказывать что угодно, фантазия у вас, как видно, богатая, но я верю только доказательствам.

— Я вам их представлю. Только немного терпения — вам надо знать все с самого начала.

Когда Анита успокоилась и снова села, Теодор в кратких, но безжалостных выражениях рассказал, как он застиг Оскара в постели одной молодой девушки и как потом не раз видел их целующимися.

— Вскоре он уехал, потому что продолжать все это в моем присутствии было слишком неудобно. Они все время переписываются и, насколько мне известно, собираются встретиться на днях. Оскар хочет бросить все и уйти с ней. Теперь вы мне верите?

Анита страшно побледнела.

— Да где же доказательства? — вскрикнула она громко, срывающимся голосом. — Это только пустые сплетни. Давайте факты, если они у вас есть.

— Вот, получайте! — Теодор вытащил письмо из конверта и медленным, церемонным жестом подал его Аните. — Это ваш супруг как-то выронил из кармана. Я его нашел на пляже, возле вашей лодки. Счастье еще, что оно попало в мои руки… Чего только вам не пришлось бы наслушаться, если бы его нашел кто-нибудь из чешуян.

11

Нервными пальцами развернула Анита лист бумаги.

Пока Анита читала письмо, Теодор, приняв задумчивый вид, деликатно уселся к ней боком, чтобы не стеснять ее. Наконец, когда листочки письма перестали шелестеть в пальцах женщины и наступила продолжительная тишина, проповедник тихо кашлянул и обернулся к Аните. Суровым взглядом она глядела куда-то мимо него, ее лицо ничего не выражало, она только нервно похрустывала пальцами.

«Да, тяжело тебе, бедняжке, — думал Теодор. — Но самое тяжелое еще впереди».

— Ну что, теперь вы поверили? — спросил он тихо.

Анита вздрогнула от этого вопроса, пошевельнулась на стуле и, не глядя на Теодора, ответила, как бы говоря сама с собой:

— Да, теперь приходится верить. Теперь мне все ясно.

Но никакой ясности в мыслях у нее не было. Застигнутая врасплох этим известием, она была не в состоянии с ним освоиться. У Оскара связь с какой-то женщиной, и это началось уже давно! Но как же у него хватило сил скрывать все это время свои чувства, ни одним движением не выдать свое состояние? Возможно ли это?

— Так вы, может быть, все еще сомневаетесь? — допрашивал Теодор. — Может быть, письмо это подложное, написано с умыслом, чтобы вызвать разлад в вашей семейной жизни? От шантажиста ведь всего можно ждать…

Он горько усмехнулся.

— Лучше бы мне этого не знать… — прошептала Анита.

— А долго бы вы прожили в этом заблуждении? Рано или поздно все равно бы все раскрылось. В таком случае лучше уж заблаговременно. Возможно, что еще не поздно это исправить.

— Исправить… — Губы Аниты искривились в горькой улыбке. Больше она ничего не сказала.

Теодор понял, что лучше всего оставить ее в покое. Он поднялся, надел пальто и протянул Аните руку.

— Не забудьте, что завтра воскресенье, — обернувшись в дверях, бросил он на прощание. — Под вечер возле будок можно будет кое-кого увидеть. Всего хорошего, уважаемая мадам. Если вы когда-нибудь будете нуждаться в дружеском совете, вспомните Теодора Калнбирзе.

Анита осталась одна. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. Несколько часов тому назад она отреклась от человека, который предлагал ей свою дружбу на всю жизнь, прогнала его прочь. Теперь тот, ради которого она это сделала, сам собирается уйти от нее. И она чувствовала, что он имеет на это право, что она получает по заслугам за свое прошлогоднее увлечение. Значит, допустить, чтобы это случилось? Нет, этого она не могла. Только сейчас она почувствовала, что наполовину уже утраченный ею Оскар может быть утрачен навсегда, и лишь теперь она поняла, как привязана к этому человеку, как его любит, — поняла, что всегда любила одного его, а все остальное было только обманчивым миражем.

— Неужели это окажется мне не под силу?

Сдаться, отступить перед обстоятельствами? Нет, Анита была готова к борьбе.