Онлайн чтение книги Тайна академика Фёдорова
Глава 3.

Оккупация.

Приблизившись к пересечению улицы Ушакова с улицей Грекова, Фёдоров замедлил шаг: ему совсем не улыбалось напороться на патруль, вечно фланирующий у здания штаба Балтфлота. То есть, это прежде, всего каких– то восемь-девять дней назад, здесь ещё располагался штаб дважды Краснознамённого Балтийского флота Российской Федерации. Но теперь здесь находилось "главное управление миротворческого антитеррористического корпуса НАТО". Перед ним постоянно торчало три патруля – один прямо у входа, второй – ближе к улице Грекова, а третий – со стороны Калининградского технического института, вернее – теперь уже бывшего Калининградского государственного техничес­кого университета. Теперь там располагались "временный приёмник для лиц, подозреваемых в связях с международ­ными террористами", попросту говоря – тюрьма для русских патриотов, и "департамент временной гражданской админис­трации Калининграда и Калининградского округа". На деле же тут занимались в основном следствием и слежкой за патриотами. Здесь же производились и расправы над ними.

Наглым и недалёким американским оккупантам невдомёк было, что русские, калининградцы, прекрасно знают историю своего края и отлично помнят, что до со­ветской власти, при немцах, здесь располагалось ГеСтаПо. Это потом советские власти мудро обошлись с уникальной постройкой: тюремную его часть отдали под тюрьму, а административно-следственную отвели под вуз, застроив все проходы между ними. Натовцам же и в голову не приходило, что, используя это удобное для их целей здание по его прежнему, гитлеровскому назначению, они только чётко и недвусмысленно лишний раз подтвердили в глазах всего русского населения свою тождественность фашистскому режиму.

Соседнее, красного кирпича здание, в котором при немцах располагался полицай-президиум, а потом КГБ – ФСБ, своей функции не изменило, вот только прежних людей там теперь сменили американцы. Правда, сами они постоянно подчёркивали свою якобы международную принадлежность, но на деле это были почти исключительно американцы. Высшее американское, натовское руководство было несколько умнее своих низовых представителей и знало, что Германия имеет здесь, на Калининградской земле свои соб­ственные интересы и далеко идущие планы (пусть скрыва­емые и отрицаемые на официальном уровне). Поэтому с самого начала, то есть ещё в конце прошлого XX века, когда планировалась оккупация расчленённого СССР – России (во исполнение государственного закона США 1959 года), было решено не допустить здесь немецкого присутствия. Решено было также не допускать сюда и славян-поляков. Амери­канцы им не доверяли. Еще в марте 1999 года, перед самым нападением на Югославию, в Польше был многократно усилен полицейский режим: по всей стране, на всех дорогах, во всех населённых пунктах были выставлены посты и полицейские кордоны – американское руководство НАТО очень опасалось, что население его нового "члена" может начать массовые акции протеста против агрессивной поли­тики США и нападения на славянскую страну.

Профессору Фёдорову довелось побывать в Польше и в день начала агрессии против суверенной Югославии, и несколько дней спустя: подвернулся заработок – пришлось отвезти домой в Германию заболевшего шестидесяти­пятилетнего немца Франца Зеегера на его серебристом "Мерседесе". Назад он ехал на автомобиле, купленном по просьбе полковника налоговой полиции Осленко. Так что, Алексей Витальевич и на полицейский режим насмотрелся, и с поляками наговорился об их настроениях в отношении американцев и НАТО. Выяснил, что в стране ведут чёрные списки, введённые в "свободной, независимой, демократи­ческой" Польше для людей, имеющих антиамериканские  настроения. Пожалуй, никогда ещё ранее, за всю десяти­летнюю историю своих транзитов через Польшу и поездок по этой стране, Фёдоров не встречал к себе, русскому, такого доброжелательного, такого открытого и солидарного отноше­ния, как в эти первые дни войны НАТО против Югославии.

В общем, американцы решили в Калининграде обой­тись и без поляков, и без чехов, хотя и испытывали острей­шую нужду в переводчиках. А кто бы мог стать лучшими переводчиками, чем представители народов стран – новых членов НАТО? Нет никакого секрета в том, что все эти маленькие новые члены принимались вовсе не для увеличе­ния боеспособности натовской армии, но лишь для большей подконтрольности этих стран США, для лучшей их управляе­мости в критических ситуациях. Оккупация же России – пусть законодательно подготовленная проамериканским путинским режимом, пусть всячески поддерживаемая и оправдываемая отнюдь не русской верхушкой этого режи­ма – как раз и была главным критическим моментом. В Брюсселе, в штаб-квартире НАТО хранились копии опера­тивных планов развёртывания карательных действий против народов новых членов НАТО – бывших социалистических стран; оригиналы же этих и всех иных планов НАТО, естественно, находились в так называемом Пентагоне.

Так что, лучше всего было брать в переводчики представителей тех народов, у которых не было славянских корней, зато имелся многовековой опыт жизни в составе России – всех этих литовцев и латышей. Полковник Думбрайт, занимавший главный кабинет в бывшем здании штаба ДКБФ, просто диву давался, сколько ненависти накопили к русским многие из представителей этих мелких народов, не совсем полноценных, по его убеждению. Перед самой команди­ровкой в Калининград его ознакомили с секретными докумен­тами, которые должны были подготовить его к разного рода неожиданностям и научить разбираться в том, на какой почве могут возникнуть осложнения с представителями этих "малых народов НАТО". И вот, знакомясь с этими секрет­ными бумагами, он открыл совершенно новые, полностью неожиданные для себя вещи. Об этом он не слышал ни у себя дома в США, ни за два года работы в Брюсселе в штабе НАТО: оказывается и Латвия, и Литва, и Эстония были исконными составными частями России, ещё до боль­шевиков ! И если в Эстонии и Латвии до переворота 1917 го­да была хотя бы какая-то промышленность, то, оказывается, в Литве – вообще не было ничего, кроме допотопного сельского хозяйства! Оказалось, что все эти заводы и фабри­ки, атомная станция – всё было построено при советах, за счёт русских! Откуда же тогда вместо благодарности эта вражда? Как вспоминал теперь Думбрайт, в одном из тех документов приводилось суждение одного из литовских не то царей, не то князей (полковник не очень-то в этом разби­рался): Литва всей своей историей доказала, что не может жить самостоятельно, одна, но лишь вместе с могучим сосе­дом. В документе эти слова приводились в оправдание союза Литвы с НАТО, но полковник крамольно отнёс их к России: ведь вот он этот могучий большой сосед! В чём же дело? Только ли в успехе политики США во время холодной войны в соответствии с планами братьев Даллесов, только ли в чёрной неблагодарности латышей и литовцев?! Думая обо всём этом, Думбрайт дал своему переводчику-литовцу зада­ние перевести и подготовить к сдаче в типографию очеред­ного предписания "миротворческого антитеррористического корпуса НАТО" для русских туземцев. Это произошло как раз в тот момент, когда Фёдоров приблизился к улице Грекова.

Взглянув налево, Фёдоров довольно ухмыльнулся: вывешенная на углу здания штаба лишь позавчера новая табличка с названием улицы по-русски и в американской транскрипции – латиницей была покрыта жирным мазком чёрной краски, так что видимым остался лишь русский текст. Патруль же даже не смотрел в его сторону: он был занят работой – соскабливанием крупной, кривовато сделанной той же краской надписи "NATO = NAZI".

Краска была хорошей, стойкой, и работа над удалением неприятной надписи не очень ладилась. Зато Алексей Витальевич без помех, без контроля документов и содержи­мого портфеля, смог миновать опасный перекрёсток и приблизиться к зданию "Калининградской областной универсальной научной библиотеки". Фёдоров взглянул на часы – было ещё слишком рано, лишь половина десятого. До момента открытия оставалось около получаса. Фёдоров огляделся: пятница 22 августа нынешнего 2008 года выдалась безоблачной и не жаркой, но тёплой, а на улицах не было почти никого. Впрочем, что в этом удивительного – топливо строжайшим образом рационировалось, цены на него оккупационной администрацией были взвинчены до небес, с тем чтобы купить его могло лишь "экономически успешное" население, то есть все эти криминальные или полукрими­нальные дельцы. Так, собственно, и было первые два дня лимитирования продажи топлива – те стали практически единственными ездоками. Даже деляги средней руки, спекулянты не имели средств, чтобы тратиться на бензин. Оккупантов не беспокоило, что они не просто вмешиваются в деятельность "свободных предпринимателей" и нарушают функционирование "цивилизованного свободного рынка", но просто парализуют экономику, и без того уже почти до осно­вания разрушенную семнадцатью годами "реформирования" по заокеанским рецептам.

На данном этапе оккупантам было необходимо перестроить здесь всё существование таким образом, чтобы оно полностью зависело от них, приучить этот, по Аллену Даллесу, "самый непокорный народ в мире" к повиновению, а затем уже приступать к исполнению других пунктов своих планов. Ясное дело, что всю эту демагогию о "демократии", "свободном рынке" можно было отбросить за ненужностью (да и где они сохранились в "свободном мире", свобода и демократия? – повсюду жёсткое планирование, полный или почти полный государственный контроль!).

Сохранялась лишь одна обманка – "права человека", ради которых якобы и велась пресловутая борьба с "между­народным терроризмом". Как известно, никакого терроризма как такового в современном мире давно уже не существует. И Беслан, и Чечня, и взрывы в Москве – лишь акции в сетевой войне, ведущейся Тайным Мировым Правительством ради достижения своей цели – мирового господства. Глубоко заблуждаются те, кто полагает, что четвёртая мировая, нового типа война началась с нападения в марте 1999 года на Югославию или летом 1997-го, когда американцы с помощью МВФ и своего известного соотечественника, венгерского еврея Сороса укрепили ничем не обеспеченную бумажку с масонскими знаками, ограбив Юго-Восточную Азию, а затем – в августе 1998 года – и Россию с помощью Кириенко (почему-то стеснявшегося яркой фамилии отца – Израитель). Нет! Не верно! Как неверно и полагать, будто к активным действиям в этой сетевой войне новые кочевники перешли с сентября 2001 года, после организованного спецслужбами публичного "террористического акта" с уничтожением американских небоскрёбов и 19-метровым проломом в стене Пентагона (якобы от "Боинга" с размахом крыла в 38 метров и при отсутствии каких-либо самолётных обломков на прилегающей территории).

К началу явныгх активных действий в войне нового типа, ведущейся Тайным Мировым Правительством, профессор Фёдоров относил агрессию против богатейшего и независи­мого Ирака в январе 1991 года, выполненную руками главного своего орудия – США. Переход к новой политике завоевания мирового господства посредством пресловутой глобализации новые кочевники начали, внедрив в Кремле в 1985 году, после многих попыток и неудач, своих ставлен­ников. Объявила же тайная мировая власть о своих намере­ниях в 1930 году, назвав (понятно для посвящённых) и своё главное орудие, когда выпустила новую однодолларовую бумажку со множеством масонских символов.

Фёдоров никак не мог отделаться от своих размыш­лений обо всём этом, хотя и понимал, что это ничего не даст, что поздно предпринимать что-либо, ведь новая тоталитар­ная власть тайных (пока ещё) властителей мира, осущест­вляемая руками США и НАТО никогда не допустит никакого внутреннего противостояния себе. Правда, пока жив мусульманский мир, великий социалистический Китай, могу­чая Япония и набирающая силы независимая Индия, полной победы им не видать. И вообще, победы им не добиться – ведь сила правды, сила света непобедимы! Маленький соседний с ними народ Палестины согнуть не могут – где уж там мировое господство! И вообще, долго ли может просуществовать такое мироустройство, когда производят одни (в новых тёплых промышленных странах, в основном, Азии), а потребляют другие ("экономически успешные" представители стран "золотого миллиарда", непрошенно взявшие на себя функции всемирных распорядителей – организаторов)?! Но сейчас, но теперь, но временно, хотя, скорее всего, даже наверное – до конца его жизни. теперь они в силе (как и гитлеровцы под Москвой в 1941-м.).

Увидев натовский патруль, движущийся по направле­нию от драматического театра к памятнику Шиллера, Фёдоров взглянул на часы – 9 часов 37 минут. Рано, но стоять под дверью ещё опаснее. В конце концов, не прогонят! С этой мыслью Фёдоров потянул на себя старую, ещё немецкую застеклённую металлическую дверь библиотеки. "Видимо, библиотеку от закрытия или жёсткой регламен­тации доступа пока что спасает название – универсальная научная,– подумалось Алексею Витальевичу при этом.– Но сколько такое положение продлится, никому не известно. Быть может, библиотека работает свой последний день."

Рисковать Фёдоров не мог. Во что бы то ни стало он обязан завершить свою работу именно сегодня. Ради этого он и остался ночевать в Калининграде, напросился к бывшему своему товарищу по работе в университете, ставшему потом довольно крупным дельцом, владельцем издательского центра – своему полному тёзке Мальцевичу. Отношения с Мальцевичем у него были сложные. Тот изначально поддерживал сначала ельцинский, затем и путинский проамериканский режим, не желал видеть ни последовательного уничтожения русской культуры, ни геноцида, ни даже кричащего развала экономики, невозможности выживания страны в условиях "открытого рынка". Фёдоров же, ненавидя всю эту, как он называл, капээсэсовскую мразь – всех этих яковлевых, собчаков, Старовойтовых, кравчуков и Горбачёвых с Шеварднадзе, всегда был и оставался сторонником социализма, был по своим убеждениям беспартийным коммунистом.

Добротный и опытный учёный, с аналитико– синтетическим умом, ещё в юности занявшийся системным анализом, Фёдоров, всегда шарахавшийся от официозной пропаганды КПСС, критиковал и сами её методы и методы воспитания, но одновременно выработал в себе последова­тельное коммунистическое мировоззрение – не на эмоциях, не на вере, но на основе анализа фактов, изучения экономики, истории, политики, географии и права. Его мировоззрение выкристаллизовалось, когда он, ещё будучи аспирантом Во­ронежского медицинского института, прочитал в библиотеке материалы XIX съезда партии и последующего пленума ЦК.

Вообще, как уже говорилось, Воронежский мединсти­тут представлял собой уникальное культурное явление. В 1918 году из Тарту, который ранее именовался Дерптом, был эвакуирован университет. А из него выделили медицинский институт. Да, это была та самая бывшая профессорская школа, в которой учился знаменитый профессор-хирург Пирогов. В общем, в годы студенчества Фёдорова институт входил в пятёрку лучших в СССР. С юности он имел возмож­ность соприкасаться с дореволюционными приборами, книгами. В библиотеке официально насчитывалось около 200.000 томов книг, но фактически было больше. Старые библиотекари сохраняли даже те экземпляры книг, которые надлежало списать, уничтожить. Поскольку Фёдоров заслуженно имел репутацию очень аккуратного и пунктуального читателя, его, в конце концов, допустили в хранилище библиотеки института. Вот там-то он и смог изучить некоторые чрезвычайно интересные документы. Правда, с материалами XIX партсъезда он поступил нечестно – попросту тайно вынес из библиотеки. Однако не украл, а переснял на фотоплёнку и незаметно вернул точно на прежнее место. Правда, те полтора месяца, что ему не удавалось незаметно вернуть томик, совесть сильно донимала Алексея, но знание, которое он приобрел, окупило это моральное неудобство.

Ему было уже более тридцати лет, когда он понял, что Сталин хотел отстранить КПСС от власти, сделать органом идеологическим, даже, пожалуй, социально-психоло­гическим. Тем, что могло бы обеспечить противостояние и победу СССР в начавшейся за пять лет до XIX съезда Третьей мировой – холодной войне. Одновременно устранено было бы и вредное двоевластие, параллель действия в экономике партийных и советских органов. Понял тогда Алексей и то, почему убили Сталина. Ясным стало и кому это убийство было выгодно. Тогда же Фёдоров осознал и могущество влияния официальной пропаганды. До изучения тайно скопированной книги и некоторых иных документов, целенаправленно найденных им в библиотеке, несмотря на рассказы отца, лично много раз беседовавшего с Берией, Алексей относился к этому политическому деятелю Советского Союза отрицательно. Но материалы съезда, последовавшего за ним пленума, речь Л.П. Берии на похоро­нах Сталина, ещё кое-какие документы заставили Фёдорова по-новому взглянуть на вещи, назвать их своими именами.

Поделиться новыми знаниями и новым пониманием он не мог тогда ни с кем, да, и не с кем было – не с квар­тирной же хозяйкой! Лишь двадцать лишним лет спустя, уже при "демократах" он прочёл книги Ю. И. Мухина, убедившись в правильности своих догадок и выводов. Встречались в жизни профессора Фёдорова и другие случаи, когда он либо совершенно верно оценивал события прошлого, что потом подтверждалось официально, либо, бывало, предсказывал развитие событий. Так было, например, в случае победы Жириновского в 1993 году (он угадал даже процент отданных за него голосов). Так было и с обнаружением "двадцать пятого кадра" в "Кавказской пленнице" перед президентскими выборами 1996 года, когда Зюганов "сдал" свою фактическую победу, явно чего-то смертельно убоявшись. Предсказал он и агрессию США против Югославии, точно угадав даже дату и правильно назвав причины и цели. Были и другие, менее яркие примеры, которые, тем не менее, позволяли окружаю­щим в шутку называть, а то и считать Фёдорова то ли раз­ведчиком, то ли Шерлоком Холмсом. Холмсом он не был, но правильно мыслить умел.

Осторожно прикрыв за собой тяжёлую полукруглую дверь, Фёдоров поднялся по короткой, по-немецки крутой каменной лесенке. Вахтёрша, выдававшая посетителям ста­тистические бланки, была хорошо знакома с Алексеем Вита­льевичем. Она кивнула в ответ на его приветствие и сказала:

-           Рано ещё, посмотрите на часы.

-           Я понимаю… и ничего не прошу, но. там америкашки. Нашли на стене свастику. А кому охота с ними объясняться!

-           Свастика? – с интересом спросила вахтёрша. – А где?

-           Да на стене бывшего штаба Балтфлота… Нашлись смелые люди!

-           Фашисты, они фашисты и есть! – негромко пробормотала пожилая, совершенно седая, несколько рыхлая женщина и громче добавила: – Ладно, про­ходите … Может, мы сегодня в последний раз работаем… – И протянула ему посетительский бланк.

Фёдоров поблагодарил и мигом проскользнул влево, спустившись на четверть этажа. Миновав раздевалку, он по железной лестнице поднялся в зал периодики. Немолодая сотрудница уже была на месте. Она сидела за барьером и сортировала какие-то бумаги небольшого формата. Кивнув в ответ на приветствие Фёдорова, она перевела взгляд на часы, висевшие на одном из окрашенных в жёлтое клёпаных железных столбов двутаврового сечения и составлявших основу конструкции здания библиотеки. Прежде, при немцах, здесь размещался архив. Алексей Витальевич, держа в руках голубую картонку читательского билета и уже заполненный бланк посетителя, сел за один из столов тесного читального зала, размещавшегося между двутавровыми железными столбами. Он счёл нужным сказать:

-           Понимаете, Наталья Васильевна, там везде эти патру­ли. Нет желания с ними общаться, так я напросился, чтобы меня на входе пропустили. Я подожду, ладно?

-           Ладно. Вы сегодня опять наверх – в хранилище?

Сотрудница тоже не знала ещё как теперь, при окку­пационном режиме, себя вести с посетителями. Ей тоже трудно было находить слова. К тому же, ей, как и всем, не было известно, ни что случится завтра, ни даже через минуту. Всё свое смятение и все сомнения она выразила в вопросе Фёдорову:

-           Что там сейчас люди находят. в старых газетах?

-           А как готовились к Сталинградской битве, – твёрдо отве­тил Алексей Витальевич, глядя прямо в усталые, с безнадёжной печалью глаза на уже тронутом увяданием, но ещё красивом лице.

Фёдоров, как и сотрудники библиотеки, знал, что раньше, чем за 1947 год, он никаких газет здесь, в отделе периодических изданий, найти не может, тем более газет за 1942 – 1943 годы. Но и Фёдоров, и сотрудница, как, наверное, и все жители города, кроме разве что "лиц европейской национальности" и самых космополитически настроенных дельцов, думали и страдали об одном. Видимо, поэтому Наталья Васильевна с печалью и неверием в голосе спросила:

-           Вы и правда так думаете?

-           Никаких сомнений! – негромко, но твёрдо ответил профессор, не отводя взгляда. – Запомните, пожалуйста, этот день! – Он положил на барьер свой читательский билет и бланк учёта посетителей.

-           А что, сегодня … – с пробуждающейся надеждой начала было сотрудница, но Фёдоров перебил, отрицательно качнув головой:

-           Я не сказал "сегодня", я сказал, чтобы вы не забыли то, что я вам сегодня сказал!

-           Спасибо, – молвила Наталья Васильевна, – успехов вам в работе, – добавила она вслед Фёдорову, уже успевшему от неё отойти.

По узкой и крутой металлической лестнице Фёдоров поднялся в хранилище, где все эти годы "демократических реформ" надлежащий порядок поддерживался почти бесплатным трудом сотрудниц библиотеки. Алексей Витальевич положил свой портфель на тот стол, что распола­гался возле самого окна. Хотя, по правде говоря, и здесь, несмотря на солнечный день, было темновато: давно не мытые стёкла покрылись снаружи толстым слоем пыли, да и изнутри окна уже давненько никто как следует не мыл. Фёдоров прекрасно помнил, как выглядела эта библиотека в советское время, когда она ещё была не "универсальной", то есть – не единственной. Всё, всё здесь теперь говорило, кричало не о разрухе, но о планомерном уничтожении. А что будет, когда здесь – сегодня или через неделю – начнут хозяйничать америкашки?! Фёдоров открыл портфель, достал из него термос и поставил на узкий подоконник – крышка была не вполне герметичной, и за то короткое время, что портфель лежал на столе, через неё просочилось 170 несколько сладких желтоватых капель чая. Свёрток с бутербродами он тоже разместил на подоконнике. Пачку чистой бумаги он расположил на столе. Подумав, профессор вынул из портфеля другую пачку листов – тех, что были исписаны его неровным мелким почерком накануне, и спрятал её между подшивками на ближайшем стеллаже. "Кто знает, – подумалось ему, – не помешают ли оккупанты, не ворвутся ли сюда, не отнимут ли всё это?!"

Надо было спешить. Сегодня, именно сегодня, он обязан завершить свою работу. Вернее ту её часть, которая связана с поиском и выпиской из газет необходимых сведений. Потом ещё предстоит не меньший, а ещё более ответственный труд – запомнить, вернее, вызубрить наизусть всё, что он собрал. До сих пор эта часть работы давалась ему тяжелее, чем прочее. Особенно теперь, когда каждый день, каждый час грозил потерей всего. Он проклинал себя за то, что всё тянул, как бы на что-то ещё надеясь (хотя при путинском режиме, особенно после 2004-2005 года, отмены референдума и введения открытого полицейского режима, надеяться на положительные перемены мог разве только слабоумный). В результате много времени оказалось непродуктивно потерянным. А ведь всё необходимое он мог собрать много раньше, всё мог вызубрить как следует, а теперь осталось бы только повторять выученное.

Однако растраченного времени не вернёшь. Да и не впустую он его всё же тратил. Несмотря на огромные материальные трудности, на нараставшее засилье чуждого везде и во всём, он был счастлив в пределах своей семьи эти последние три – четыре года: растил и правильно воспитывал дочь, ухаживал за матерью, которая стала совсем уже старенькой – в октябре исполнится 83 года, у него было полное взаимопонимание с женой, которой – несмотря на возраст (уже под 50 лет) – удавалось сохранять за собой неплохо оплачиваемое (по нынешним временам, конечно!) рабочее место. К тому же, жена и мать отлично ладили между собой, что, согласитесь, бывает не часто. Особенно их сплотила любовь к дочке-внучке. Но что будет теперь – совершенно неясно. Вернее, легко предвидимо: пол­ное духовное и экономическое порабощение, ускоренный геноцид. А удастся ли сохранить свою столь тщательно и за десятки лет собранную библиотеку, а не придут ли с тем, чтобы изъять кассеты с советскими фильмами (или посту­пят проще – дистанционно сотрут записи электромагнитным импульсом у всех и вся?!). Да, наконец, удастся ли запастись топливом на предстоящую зиму?!

Фёдорову никак не удавалось отвлечься от этих мыс­лей, от насущных бытовых забот. Более того, почему-то возникла смутная, но нараставшая тревога за домашних – не случилось ли там чего, пока он здесь, в Калининграде, уже второй день работает в библиотеке. Поймав себя на этих мыслях, Фёдоров отложил подшивку, развернул скрипучий стул спинкой к окну и сосредоточился на выполне­нии упражнений аутогенной тренировки. Минут через пятнадцать он вновь мог работать быстро и продуктивно, целиком сосредоточившись на поиске и переписывании необ­ходимых сведений из старых газет, запоминая их налету.

Всё остальное у него уже давно было собрано и готово. И жена, и мать знали о его тайнике, сделанном дома под лестницей. Вход туда был возможен через его рабочий кабинет, располагавшийся на первом этаже с северо-запад­ной стороны дома. Там вплотную к стене стоял платяной шкаф, заполненный одеждой. Задняя стенка была сделана съёмной и прикрывала собой невысокую дверь, ведущую в каморку площадью около пяти квадратных метров. Алексей Витальевич скрывал этот тайник от дочери, чтобы та по детской наивности не разоблачила тайну. Но никто, даже домашние, не знали о втором, главном тайнике, который Фёдоров выкопал в подвале, в том месте неровного, плохо забетонированного пола, который находился прямо под его кабинетом – в северо-западном углу здания.

Подвал был разгорожен массивными фундамент­ными бетонными блоками надвое: западная часть представ­ляла собой гараж, с южной стороны которого, почти сразу после въездных ворот располагалась неглубокая ремонтная яма, а вдоль трёх стен стояли самодельные деревянные стеллажи, заполненные разной утварью, запасами продо­вольствия и тем, что именуется домашним хламом; восточная половина подвала была поделена кирпичной перегородкой на две неравные части – на севере располага­лась топочная с дизельным итальянским котлом и маленьким верстаком, а большая южная часть вмещала в себя маленький автомобиль жены и четырёхметровую двухъярусную бочку с топливом, выкрашенную в серый цвет. Проникнуть в подземный тайник можно было, лишь отодвинув большой фанерный ящик, заполненный пустыми пластиковыми бутылками и стоявший на потрёпанном европоддоне. Под поддоном располагалась крышка люка. Спускаться в тайник приходилось по вертикальной железной лесенке. Это было неудобно, но не так уж трудно – глубина тайника составляла чуть более двух метров. Пол был сделан обогреваемым – иначе было невозможно избавиться от сырости, несмотря на вентиляционный канал, сделанный в толще фундамента.

Прораб всё удивлялся прихоти заказчика, который захотел сделать вход в вентиляционный канал на уровне пола, пытался его отговорить, но, не достигнув успеха, выполнил "нерациональное" желание. Теперь же вход в этот канал нахо­дился на потолке тайника в юго-восточном углу. Вдоль двух­метровой восточной стены тайника располагался стеллаж с серебряными аккумуляторами, добытыми Фёдоровым у военных, возможно, стащенными в Балтийске с подводной лодки разорённого флота. Все остальное место – 9 квадрат­ных метров, да так, что оставшиеся проходы были не шире шестидесяти сантиметров, было заставлено столами и стеллажами с оборудованием и оснащением, необходимым профессору в осуществлении его тайных планов.

Фёдоров посмотрел на часы: ого, до закрытия оставался всего один час. Аккуратно сложив исписанные и пронумерованные листы, профессор добавил к ним вчераш­нюю пачку, которую давеча спрятал между подшивок. Потом достал из начатой пачки чистые листы и сложил всё это вместе, завернул в прежнюю упаковку и заклеил её. Это удалось сделать так, чтобы совершенно не было заметно, что пачку вскрывали. Теперь, если её открыть, то первыми представятся взору чистые листы, и таких в пачке – боль­шинство. "Прошлая предосторожность с прятаньем исписанных листов не потребовалась, будем надеяться, что и эта окажется излишней, – подумал Фёдоров, укладывая пустой термос и упаковку от бутербродов в портфель. – Ну, что же, пожалуй, библиотечно-поисковый этап работы завершён! Пора домой!"

Алексей Витальевич попрощался с заведующей залом периодики, которая сообщила ему, что её вызывала директриса Нина Степановна Реузова – завтра им обеим предстоит явиться для чего-то во временную админис­трацию. Фёдоров внимательно всмотрелся в лицо Натальи Васильевны и произнёс:

– Я удивляюсь, почему за вас, за библиотеку не взялись сразу, ещё дней десять-двенадцать назад! Ну, а поскольку взялись, и взялись только сегодня, то имейте в виду: это кто-то из местных предателей постарался надоумить своих хозяев, что к чему! Не забудьте того, о чём мы говорили утром! Ну, успеха вам!

Не дожидаясь ответа (да, и какой мог быть ответ на его слова!), Фёдоров пошёл к выходу, отдал контрольный листок вахтёрше, попрощался и вышел на улицу.