Онлайн чтение книги Тайна Медонского леса
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРОШЛОЕ

I

После смерти Николя

События, сопровождавшие драму бульвара Латур-Мобур и Иенского моста, могут быть переданы в нескольких словах.

Фрике исполнил последнюю волю своего друга.

Тело Николя было найдено на следующее утро и выставлено в морге. Фрике и Жозеф Клапе ходили в морг, но, по желанию покойного, не признали трупа. Случилось так, что других трупов в амфитеатре не было, а потому и посетителей было немного.

Через две недели бренные останки Николя были преданы земле, и в целом Париже только два человека знали место, где он схоронен.

Мы говорим два человека, и тем, кого удивит отсутствие маленькой Этиоле, должны сказать, что бедненькая Виржини слегла от грубого толчка Флампена и была отправлена в больницу. Каждое воскресенье и каждый четверг Фрике навещал свою милую больную и облегчал ее грустное положение, чем только мог.

Через месяц угасла и маленькая его подруга. Последний поцелуй, последнее прости завещала она своему милому Фрике. Она пожертвовала для него молодой жизнью и не скорбела, не жалела о том и умерла с улыбкой на губах. Горько плакал над ней Фрике, и самые слезы эти служили ей облегчением в последнюю минуту, она видела, что любимый человек понял, оценил ее.

Все старания парижской полиции, все розыски по делу об убийстве неизвестного человека, труп которого был поднят у одного из домов бульвара Латур-Мобур, оказались безуспешны – убийца не был найден, и имя убитого осталось неизвестным.

Сена не выдала трупа Флампена, тайну гибели преступника она скрыла на веки в своих мутных волнах и унесла ее в далекое море.

Вполне достоверно только то, что убийца действительно умер, попал наконец в лапы к самому дьяволу.

Притон беззащитной вдовы Сулайль остался нетронутым, хотя старуху и потребовали на допрос. Она давала такие уклончивые ответы, врала так бессовестно, что судебные приставы и следователи не решились заподозрить ее в преступлении. Безупречная вдовица благоденствовала бы, вероятно, и по сие время, если бы ей не было суждено претерпеть должное возмездие от своих непостоянных приятелей-сообщников.

В одну прекрасную ночь пустила она к себе ночевать двух отчаянных воров-оборванцев, с которыми уже много лет вела дела. Молодцы ее обобрали, избили до полусмерти и в довершение всего подожгли гостеприимное заведение своей покровительницы и дали тягу. Пламя быстро охватило старое деревянное строение, так что пожарные не могли подоспеть вовремя. Под обрушившимися балками найден был уже обуглившийся труп старухи Сулайль.

Когда слух об этом происшествии дошел до Фрике, юноша его приветствовал следующим изречением, долженствовавшим служить надгробным словом памяти почтенной вдовы.

– Пошла догонять Флампена, старая карга! Туда тебе и дорога! Двумя пьяницами на свете стало меньше, и то хорошо.

Итак, бедный Фрике осиротел окончательно.

Не может он забыть своего друга и наставника, каждый шаг напоминает ему его незаменимого Николя.

Он теперь занят не столько раскрытием тайны Медонского леса, сколько желанием отомстить скорее за смерть Николя.

В деньгах у него теперь недостатка нет. Николь позаботился о том, чтобы у него было на что вести войну. Да, он объявляет теперь врагу настоящую войну.

Кроме средств, у него есть еще оружие, с ним он может идти смело в открытый бой. Оружие это – рукопись адвоката Баратена.

Мы уже знаем, каким случайным, можно сказать, чудесным образом попала она в руки Николя. Ошибка эта была волей Провидения, потому что восьмидесятилетний старец Баратен скончался через несколько дней после того, как передал важные бумаги случайно попавшему к нему Николю, которого он принял за Армана д'Анжеля.

Сегодня Фрике решил прочесть эти мемуары. Квартирку Николя на улице Вавен он оставил за собой, как единственное воспоминание об утраченном друге и брате.

Фрике углубляется в чтение этой рукописи, и мы войдем за ним в эту осиротелую квартиру, чтобы узнать наконец действительную причину странного поединка или, вернее, преступления, совершенного уже пятнадцать лет назад, в чаще Медонского леса.

Мы помещаем эти мемуары полностью, со всеми примечаниями, дополнительными сведениями, заметками, сделанными рукой Баратена и старого барона д'Анжеля. Записки эти занимают все главы второй части.

II

Убийство Антонии Перле

21 марта 1853 года привратник дома № 170 на улице Сен-Лазар объявил полицейскому комиссару, что в доме его совершено убийство. Жилица первого этажа, девица Антония Перле была найдена мертвой в своей квартире.

Немедленно произведенное предварительное следствие обнаружило следующее:

Антонии Перле был нанесен удар ножом в область сердца, повыше левой груди. Удар этот был нанесен сверху вниз. Другой удар был нанесен уже гораздо выше – нож перерезал горловую артерию, тоже с левой стороны. Жертва не успела даже вскрикнуть. Обе раны были смертельны, и нельзя было определить, которая из них нанесена раньше. Убитая лежала в спальне на полу, головой к камину, наискось от двери в будуар. На ней была нарядная батистовая рубашка с кружевами и прошивками, тонкая перкалевая юбка, шелковые чулки, изящные туфли. Она была почти без одежды, так что ничто не могло стеснять руку убийцы, – плечи и шея были открыты. По-видимому, девица Антония была убита в то самое время, как оканчивала свой ночной туалет, так как ночная рубашка и легкий шелковый пеньюар были небрежно брошены на канапе.

Тщательный осмотр будуара, прилегавшего к спальне, подтверждал это предположение: беспорядочно разбросанное платье и разные мелкие принадлежности женского туалета, валявшиеся на стульях и на туалетном столике, указывали на то, что вещи эти были только что сняты, что их еще не успели убрать и что сама хозяйка перешла в соседнюю комнату для того, чтобы окончить свой туалет у топившегося камина.

Несчастная жертва или была застигнута злодеем врасплох, совершенно неожиданно, или же между нею и убийцей существовали настолько интимные отношения, что он мог присутствовать при ее ночном туалете, и этим-то благоприятным моментом он и поспешил воспользоваться для совершения своего гнусного преступления.

В комнате царил беспорядок, присущий комнате молоденькой, беспечной женщины, но и опытный глаз судебного следователя не нашел бы в нем ни малейших признаков борьбы, грабежа, насилия.

Бельевой шкаф с толстой зеркальной дверцей был приотворен – белье лежало в нем в прежнем порядке, одна только крайняя кучка была как бы помята. Маленькое, изящное бюро, в котором девица Перле хранила дорогие безделушки и деньги, было заперто, как всегда.

Ничто, решительно ничто не указывало на то, что побудительной причиной совершенного преступления могло быть воровство, что грабеж был целью этого убийства.

Именно так и решил полицейский комиссар. Он отобрал ключи у горничной и привратника, и до прибытия судебного следователя все осталось в том же порядке.

Никто из домашних не слышал никакого шума. Привратник не мог сказать, кому именно отворял он калитку с, половины двенадцатого, так как он спал в это время и не глядел на уходящих и приходящих, а просто, не вставая с койки, подымал и опускал цепь. У него было сорок два жильца, так что упомнить, в котором именно часу вернулся такой-то и такой-то, он положительно не мог.

Полиция, следовательно, и тут ничего не могла узнать.

Только в одиннадцатом часу на следующее утро решилась войти в комнату покойной ее горничная Роза.

Приоткрыв дверь, она хотела было пройти тихонько, на цыпочках, в спальню своей госпожи, как вдруг увидела перед собой уже безжизненное тело. Обезумев от страха, она бросилась вон и стала звать на помощь кухарку, мадам Бессон.

Десять минут спустя Огюст, кучер покойной, уже прибежал к привратнику и сообщил ему обо всем случившемся. А в двенадцатом часу было уже произведено полицейское дознание и написано краткое полицейское донесение. На донесении этом начальник полиции сделал от себя приписку касательно личности покойной, ее образа жизни, поведения и пр.

III

Жизнь девицы

Девица Антония Перле, уроженка Курбевуа, была дочерью ремесленника. Ей было двадцать два года и четыре месяца.

Уже более шести лет она не знала другой профессии, кроме той, которой всякая молодая, смазливенькая девушка легко наживает деньги без всякого труда.

Первым ее любовником был молодой токарь Даниель С… Ему было всего восемнадцать лет, тогда как ей не было шестнадцати. Она познакомилась с ним на сельском празднике, и с первого же взгляда они влюбились друг в друга. Даниель был красивый, бойкий мальчик, Антония красивая, цветущая девушка, и молодые влюбленные сошлись очень скоро. Интимные отношения их почти не были тайной, все считали их женихом и невестой. Даниель очень хотел жениться на Антонии, но она не спешила с замужеством.

По собранным также сведениям, оказывается, что Антония была очень вспыльчива и слыла за отчаянную кокетку. Она любила щеголять, любила кружить головы молодым людям, и Даниелю приходилось тратить немало денег на ее капризы и прихоти. Но скоро источник доходов его оказался слишком скуден для удовлетворения требований его взыскательной подруги. А требования эти с каждым днем становились все шире и шире, тогда как нрав Антонии делался все невыносимее.

Пошли ежедневные сцены, слезы, упреки, и кончилось наконец тем, что в один прекрасный день Антония Перле скрылась из Курбевуа.

Даниель долго скучал по ней; но родители своенравной красавицы отнеслись к утрате этой более равнодушно. Отец утопил свое горе о сбежавшей дочке на дне чарки, а мать вела всегда жизнь разгульную, и потому скучать ей было некогда.

На некоторое время Антония исчезает из виду, целый год о ней ничего не слышно.

Затем она уже появляется в «Closerie des Lilas», ведет самую беспорядочную жизнь, но еще не попадает в руки полиции. Но тут у Антонии выходит бурная сцена с одной из подруг, которую она приревновала к своему любовнику Альберу Ф., студенту. Дело доходит до драки, выходит скандал, и посрамленная Антония бросает Латинский квартал и переселяется на правый берег.

Скромные сеточки и платочки сменились модными шляпами, ситцевые платья роскошными шелковыми нарядами.

Причиной такого быстрого превращения из незаметного червячка в роскошную бабочку был некий заезжий иностранец, из любопытства посетивший «Closerie des Lilas».

Антония очень скоро поняла, что для ее выдающейся красоты нужен пьедестал, и вот имя ее стало иногда появляться на афишах маленьких театров, как «Delassements Comiques» и «Folies-Marigny».

Она участвовала даже несколько раз в одной феерии, поставленной в цирке на Темпльском бульваре. Роль эта была ей доставлена одним из авторов пьесы, ее поклонником.

Материальное положение Антонии было блестящим, так что она посылала теперь своим родителям по сто франков ежемесячно. Изредка она и сама ездила к ним в Курбевуа и встречала там всегда самый восторженный прием. Отец и мать были в восхищении от своей умной дочки и превозносили ее выше небес всем друзьям и знакомым.

Даниель был взят в солдаты и никогда более не видал Антонии.

Сделавшись актрисой, Антония приобрела новые связи и знакомства, стала одной из видных звезд парижского полусвета.

Она была умна, хитра, ловка и очень бойка. Ее бойкость и находчивость дали ей кличку Парижского гамена, и прозвище это также способствовало ее блестящему успеху.

К тому же Антония Перле была очень красивая, свежая блондинка, с поразительно нежным цветом лица – удивительно ли после этого, что в горячих поклонниках у нее не было недостатка.

Одни только глаза, небольшие, какого-то неопределенного цвета, не то карие, не то темно-серые, портили несколько общее приятное впечатление. В минуты каприза и раздражения глаза эти были особенно неприятны, в них было что-то злое, отталкивающее.

Антония Перле рассорилась даже однажды с богатым, титулованным покровителем из-за того только, что он позволил себе подшутить над ее глазами. Он сказал только, что у нее «дурной глаз».

С сентября 1849 года до половины 1852-го Антония пользовалась покровительством князя Z, близкого родственника первого секретаря русского посольства. Немало сумасбродств наделал он из-за «Парижского гамена».

Князь пленился ее бойким, живым умом, и ловкая кокетка сумела прибрать его к рукам и долго пользовалась его щедротами.

В эти три года у нее были лошади, экипаж, свой собственный отель, богатая мебель, ливрейные лакеи и неограниченный кредит у братьев Г., банкиров русского посольства.

Последний год девица Антония Перле жила уже остатками прежнего величия.

Несмотря на то, что она очень дорожила покровительством такого влиятельного человека, как князь Z, Антония и с ним не умела сдержать своего необузданного нрава и ему устраивала страшнейшие сцены.

Сначала сцены эти забавляли аристократа, как нечто все же новое, но потом отборный парижский лексикон его строптивой повелительницы стал ему надоедать, приелся, и князь стал заметно тяготиться этой связью.

Однажды, получив отказ в какой-то пустяшной просьбе, Антония, по обыкновению, вышла из себя и начала кричать и осыпать князя площадными ругательствами. Тот не стерпел и пригрозил. Не привыкшая к такому обращению, Антония уже окончательно взбесилась и ударила князя. В ней проснулась дикая, необузданная дочь чернорабочего.

На крик ее сбежались люди, так что избежать скандала не было возможности. Князь, из уважения к самому себе, должен был отступить.

Антония распродала все: экипажи, лошадей, мебель, наконец, и отель. Она оставила себе только серебро, ценные безделушки и самые дорогие туалеты. Собрав себе таким образом порядочную сумму, девица Перле поселилась в наемной квартире, на улице Сен-Лазар. Она прожила в ней только около года, трагическая смерть положила конец всем ее похождениям.

Девица Перле любила пустить пыль в глаза своим подругам. Она жила шикарно и кричала всем, что не нуждается ни в каких покровительствах, потому что скопила уже 400 000 франков и может жить беззаботно на одни проценты с этого капитала, так как он помещен в хорошие руки, и если бы она захотела увеличить его, то стоит только обратить в деньги золотые и серебряные вещи, и у нее сейчас же будет еще 250 000 франков.

Года два-три Антония жила очень открыто, появлялась во всех людных ресторанах, в театрах, на веселых балах, на которых бывал весь цвет парижской молодежи. Она была всегда окружена толпою обожателей и таскала с собой разных подруг и любимиц, которые ели и пили за ее счет.

Разойдясь с русским князем, девица Перле поубавила спеси и спустилась ступенькой ниже. Круг знакомства ее изменился, и она стала посещать разные подозрительные притоны и игорные дома.

В первое время она очень пристрастилась к игре. Ей повезло, она выиграла около десяти тысяч франков. Но счастье изменчиво – в один прекрасный вечер Антония оставила на зеленом поле двадцать тысяч и с этой несчастной ночи бросила играть.

Все эти сведения относительно образа жизни, привычек и характера девицы Перле были мною собраны совершенно случайно, еще до начала судебного производства, так что я мог сообщить их судебному следователю.

Князь Z хотя и разошелся с Антонией из-за сделанного ею скандала, но судьбою своей бывшей содержанки он интересовался по-прежнему.

Князь вернулся в Россию. Вскоре после его отъезда, совершенно неожиданно, секретарем русского посольства делается официальный запрос о французской подданной Антонии Перле, пользовавшейся тогда-то покровительством князя Z.

Собрать справки об этой девице поручено было мне. Все знали, что это делается для князя, но, конечно, молчали об этом.

Единственным выдающимся событием последних месяцев жизни Антонии Перле была ее любовь или, вернее, минутный каприз к некоему Арману д'Анжелю.

Д'Анжелю было всего девятнадцать лет, он принадлежал к хорошей дворянской фамилии и был очень богат. Как единственный сын молодой Арман был избалован и стал слишком рано пользоваться неограниченной свободой. Он вел веселую, рассеянную жизнь, сорил деньгами. На одном из балов Валантино он увидел Антонию, и она ему очень понравилась. В другой раз юноша встретил ее у содержательницы игорного притона Муйлье. Ловкая Антония завлекала в свои сети и опытных людей, так что прибрать к рукам влюбленного девятнадцатилетнего мальчика ей, конечно, было нетрудно.

Сошлась она с Арманом в начале осени. Они оба были, казалось, одинаково влюблены друг в друга, но молодой д'Анжель был очень ревнив, подозрителен и вспыльчив. Антония же, может быть, и изменившая свои привычки из любви к Арману, не могла сразу переродиться. Она, может быть, и была ему верна, но по-прежнему болтала и кокетничала с другими. Как женщина легкого поведения, Антония позволяла себе некоторые вольности, слишком свободно держала себя с мужчинами; это бесило влюбленного без ума д'Анжеля и разжигало его ревность.

Бурные сцены бывали нередко. Причиной этих ссор чаще всех бывал некий Марсьяк, возлюбленный девицы Сусанны Мулен. Этот Марсьяк, видимо, добивался расположения Антонии, но безуспешно, Несмотря на это, д'Анжель страшно ревновал ее к Марсьяку.

Было немало свидетелей частых ссор Антонии с Арманом, так как влюбленные не думали стесняться.

Пылкий, имевший еще слишком мало жизненного опыта, д'Анжель страстно увлекся азартной игрой и скоро сделался отчаянным игроком. Он не пропускал ни одного вечера, просиживал целые ночи за картами; Антония же, как мы уже говорили, не была картежницей, даже бросила совсем играть с той ночи, в которую проиграла двадцать тысяч франков. Карты отрывали Армана от Антонии, он часто оставлял ее теперь одну, стал относиться к ней небрежнее. Хотя Арман д'Анжель жил со своими родителями на улице Сен-Доминик – Сен-Жермен, он виделся с ними очень редко, так как все время уходило на игры в любовь и в баккара.

Штат домашней прислуги Антонии Перле состоял из горничной-фламандки, Розы Фернинкс, которая находилась в нежных отношениях с кучером Огюстом Бидуа, и кухарки, мадам Бессон, вдовы каменщика. Вдова Бессон была очень жадна до денег, если верить рассказам привратника дома № 170, на улице Сен-Лазар.

Я нашел нелишним сообщить все собранные мною сведения о личности и образе жизни Антонии Перле судебному следователю, прося его приобщить к делу и подробности, касающиеся Армана д'Анжеля и прислуги убитой девицы Перле.

IV

Допрос

Судебный следователь Брильян д'Омон продолжал дело, начатое полицейским комиссаром. За первоначальным дознанием, произведенным, как мы уже знаем, на скорую руку, начато было следствие. Следователь констатировал, во-первых, что зеркальный шкаф, стоявший в спальне покойной, сломан и пуст. Грабитель не тронул футляров, коробок и ящиков, но предусмотрительно вынул из них все содержимое: браслетов, колец, фермуаров, колье не оказалось на месте, все было чисто. Он просто рассовал их по карманам или унес в каком-нибудь мешке, который, конечно, нетрудно было скрыть под широким испанским плащом, какие тогда носили.

Все эти коробки и футляры были кое-как положены или, вернее, брошены в большую шкатулку, в которой они всегда лежали. Шкатулка была поставлена на прежнее место, но так неаккуратно, что замочный язычок соскочил с места, когда стали запирать шкаф.

Времени на все это пошло немало. Почему дорогая стальная шкатулка оказалась поцарапанной и попорченной? Потому, что секретный замок ее был сломан.

Самый неопытный следователь, каждый новичок, только что соскочивший со школьной скамьи, мог сразу заметить, что грабеж этот произведен не искусной, привычной рукой мастера своего дела, вора по профессии. Вор действует осмотрительнее и запасается необходимым инструментом.

Итак, следователь пришел к тому убеждению, что «убийство совершено с целью грабежа и что грабеж этот произведен неловкой, непривычной рукой».

Да и к тому же трудно было допустить, чтобы вор, грабитель мог забраться в квартиру такой богатой женщины, как Антония Перле. Она могла закричать, созвать людей.

Горничная Роза ждала всегда возвращения своей госпожи и всегда знала, с кем она вернулась.

Но следователь еще не приступал к допросу, он продолжал тщательный осмотр квартиры.

Маленький, изящный несгораемый шкафчик, хранивший богатства, которыми так хвасталась Антония Перле, не был ни поломан, ни попорчен. Он был, конечно, открыт ключом, которым злодей успел запастись вовремя, и ключа этого не было теперь в замке, он был вынут.

Все бумаги, все документы, хранившиеся в этом шкафу, были беспорядочно разбросаны по полкам.

Следователь подумал:

– Вор или не успел забрать тридцать тысяч франков, оставшихся в небольшом портфеле, или не умел их найти, потому и перерыл все бумаги. Могло быть и так, что он искал не деньги, а какую-нибудь важную, имевшую именно для него значение записку. А может быть, он хотел скорее найти записную книжку, в которой были помечены номера украденных им акций и облигаций, чтобы уничтожить этот важный документ.

(Примечание Баратена. – Весь этот параграф писан рукой самого судебного следователя Брильяна д'Омона и потом списан мною. Почтенный человек этот впал в ошибку. Покойный барон д'Анжель был одного мнения со мною. По, несмотря на то, должен отдать полную справедливость господину Брильяну д'Омону, как человеку честнейших правил и высокого ума. Никому не отказывал он в совете и помощи и относился всегда с участием к пострадавшим. И нам с бароном господин Брильян д'Омон доставил немало полезных сведений по делу, несмотря на то, что ему известно было намерение наше ходатайствовать о пересмотре дела. – Подписано: Баратен, адвокат. Август 1855.)

Перейдем теперь к допросу прислуги покойной девицы Перле.

Мадемуазель Роза Фернинкс, 28 лет, горничная.

В. Вы ожидали возвращения своей госпожи каждый вечер, в котором же часу и с кем вернулась она 20 марта, накануне совершения преступления?

О. Барыня вернулась домой часов в девять или в четверть десятого, она в этот день не обедала дома. Вернулась она вместе с барином. Мне велели затопить камин в будуаре. Барин скоро ушел. В десять часов его уже не было.

В. Кого это называете вы барином?

О. Кого? Понятно, господина Армана д'Анжеля. Он ночевал у нас почти каждую ночь, он ездил по балам вместе с барыней, бывал у нас постоянно.

В. Ну, а где же жил господин д'Анжель?

О. Он жил у своего отца, на улице Сен-Доминик – Сен-Жермен. Наш кучер, Огюст, часто относил туда барынины письма. Как бывало поссорятся, так и гонит с письмом.

В. А кроме господина д'Анжеля принимала госпожа ваша кого-нибудь другого, тайком от него?

О. Как не принимать… принимала. Но любила-то покойница только господина Армана. Крепко любила она его. Не раз сама говорила мне о том.

В. Но ведь она не нуждалась в деньгах? Почему же она так поступала?

О. Наверно-то не могу вам сказать, сударь; а должно полагать, что барыня делала это с сердцов, в пику барину. О! обожателей у нее было страсть сколько, и не перечесть. Мудрено ли? такая писаная краля! От обожателей-то этих проходу не было.

В. Не можете ли назвать имена хоть некоторых из этих господ?

О. Могу, могу… только, знаете, разом-то не припомнишь. Да я составлю вам список, сударь.

В. Хорошо. Итак, вы говорите, что господин Арман д'Анжель ушел около десяти часов, оставив вашу барыню одну. Что же было после его ухода?

О. Я спросила барыню, прикажет ли она сейчас приготовить постель, а она так сердито крикнула: «Что ты, с ума сошла? истопи хорошенько, чтобы было тепло, когда я вернусь, приготовь теплое одеяло, налей горячей воды в умывальник и отправляйся себе спать, если уж тебе так хочется». Я сделала все, как она приказала. Ушла она пешком, не велела Огюсту закладывать. Добрая была барыня, нечего сказать; она, конечно, не хотела увести Огюста, так как отпустила меня на весь вечер.

В. Что же вы делали после ее ухода?

О. Ах, господин судья… вы допрашиваете как на духу… Ну, мы и пошли спать, так как барыня позволила уйти.

В. И вы можете представить доказательство того, что говорите правду?

О. Да, можете спросить кого угодно. Мы с Огюстом не шляемся по гостям, нам как-то совестно на людях. Действительно, как мы шли наверх, так встретили на лестнице служанку из третьего этажа; она вышла из своих дверей такая расфуфыренная.

В. В котором это было часу?

О. Да так около четверти одиннадцатого.

В. Куда же шла она так поздно?

О. На бал; она все шляется по балам, да по вечеринкам. Любит поплясать, любит повеселиться, посмеяться… Мы поужинали одни на кухне, так как наша мадам Бессон ушла со двора на целый день. Он ездила к родным в Батиньоль.

В. А, по-вашему, где могла быть в этот вечер девица Перле?

О. Этого уж не могу вам сказать, господин судья. Если она была в ссоре с барином, то могла, конечно, пойти к одному из своих любовников. Но только я не знаю, бранилась ли она с ним в этот вечер. Ну, а если не бранилась, так, может быть, пошла за ним подсматривать. Оба они ревновали друг друга и любили-таки пороть горячку.

В. А можете вы сказать, в котором часу она вернулась?

О. Ну, этого уж не знаю, сударь, ведь мы спим на шестом этаже, под самой крышей. Мы с Огюстом итак уж расспрашивали привратника, да он тоже не помнит. Говорит, что вернулась она, должно быть, уже позже двенадцати, так как до этого времени он еще не спал и мог бы ее приметить.

В. Врачи-эксперты действительно полагают, что убийство совершено около часу ночи. Ну, расскажите мне теперь, как вы нашли труп.

О. Да я совершенно случайно вошла в комнату барыни в половине одиннадцатого, так как нам было строго-настрого запрещено входить в комнаты, пока барыня не позвонит. Мы не смели ее будить, и иногда случалось, что она спала до трех, до четырех часов.

Барыня вообще не любила вставать рано и, проснувшись, всегда лежала еще долго в постели, но зато днем и вечером она никогда не ложилась. Пока она спала, мы все собирались на кухне или в маленькой комнатке возле кухни, чтобы не разбудить ее. В тот день, когда стряслась у нас беда, я тихонько, на цыпочках, вошла около половины одиннадцатого в барынин будуар, чтобы прибрать, как всегда, платье и юбки, и мне показалось, что дверь в спальню как бы приотворена. Я подошла тихонько, чтобы притворить ее, и, заглянув из любопытства, там ли барин, заметила, что постель пуста и даже не смята. В спальне было довольно темно, так как шторы были спущены… – я наткнулась на что-то мягкое… это была барынина рука… Тут только увидела я у себя под ногами… Я закричала и выбежала из этой страшной комнаты. Уж и сама не помню, как добежала я до кухни, меня била дрожь, я едва держалась на ногах. Мадам Бессон и Огюст кинулись в комнаты и тоже увидели все… Бедная Бессон даже захворала с испугу. Огюст побежал сказать привратнику, и мы заперли комнаты до прибытия полиции.

Допрос кучера Огюста только подтвердил длинное показание Розы Фернинкс. Кучер успел, правда, заметить, что сапожки покойной барыни не были запачканы, значит, она ездила в экипаже; а между тем все видели, как она вышла из дому и пошла пешком по улице Гавр, как бы направляясь к бульвару. Показание это, само по себе ничтожное, было, однако, очень важно. В передней и на коврах обеих комнат были пятна засохшей грязи, местами целые следы, по-видимому, мужского сапога.

На листе вопросов и ответов судебный следователь сделал пометку на полях: «Кучер не мог знать, в котором часу шел дождь в ночь на 20 марта, так как лег спать около половины одиннадцатого, по показанию горничной Розы. Показание это было подтверждено и служанкой третьего этажа. От половины двенадцатого до двух часов шел сильный дождь.

Кухарка, вдова Бессон, 47 лет, показала, что ничего не видала и не слыхала, так как в восемь часов вечера была уже в Батиньоле у своей старой тетки.

Показание это оказалось действительно совершенно верным.

Утром она выбежала из кухни на крик горничной. Кухарка сообщила только, что накануне, за завтраком, барыня, должно полагать, поссорилась с господином Арманом, потому что у них был довольно крупный разговор. Так как Роза была занята, кофе подавала мадам Бессон и потому могла все слышать.

– Я, право, позавтракал бы спокойнее и приятнее дома, у отца, – говорил барин.

– Ты надоел мне со своим отцом! – крикнула барыня.

– Прошу тебя выражаться осторожнее, – продолжал господин Арман.

– Так тебя и послушалась, как же! да говорю, как хочу – вот тебе и все! Старики-то не станут везде таскаться за тобой по навозным кучам, не вытянут тебя из грязи.

Тут вдова Бессон поспешила уйти на кухню, так как поняла, что оставаться долее не следует, но и в кухне было долго слышно, как кричали в столовой.

(Примечание Баратена. – Слуги не врали, они не дали ложных показаний, они сказали правду. Они не говорили того, чего не было, но не сказали всего, что было. Они умолчали о том, что утром 21 марта они держали между собой совет, несмотря на страшный испуг Розы и на грозу, висевшую над их головами. Результатом этого совещания было следующее решение: «Через четверть часа полиция будет здесь и нам уже невозможно будет ни к чему притронуться. Надо воспользоваться удобным моментом и захватить скорее, что под рукою, а потом уже пойти сказать привратнику». У меня нет, конечно, основательных данных, но можно предположить, что Огюст, Роза и мадам Бессон могли это сделать, так как между моментом обнаружения трупа и временем объявки прошло гораздо больше, чем четверть часа. Судебный следователь упустил из виду это немаловажное обстоятельство, он не обратил внимания на продолжительность этих пятнадцати минут. Уже только спустя восемь лет, в 1861 году, проследили мы с бароном д'Анжелем точно, минута в минуту, роковой день этот. Мы тут узнали, что вдова Бессон, кухарка, присвоила себе золотую вещь, найденную ею на полу и оброненную, вероятно, злодеем в минуту бегства. Вдова Бессон считала эту вещь большой ценности и жестоко обманулась, как увидят позже судьи-ревизоры, которым предстоит пересмотр дела.

Они поймут тогда, какое важное значение имел бы этот факт при производстве следствия г. Брильяном д'Омоном. По чести, по совести, как перед Богом, говорю, что попади эта вещь, кольцо с изумрудом, осыпанным бриллиантами, попади она в руки людей, производивших следствие в 1853 году, совсем иначе повели бы они дело, не тот был бы и приговор. – Подписано: Н. Баратен, адвокат. Февраль 1861.)

V

Арман д'Анжель на суде

Когда Арман заехал 21 марта около трех часов к своей любовнице, он нашел в доме страшнейшую суматоху. Густая толпа осаждала двери и окна, вокруг дома стояла полиция. Увидев Армана, привратник хотел его остановить, но д'Анжель оттолкнул его и вошел в квартиру. Там производилось предварительное следствие. Пристав, полицейский комиссар, врачи-эксперты были уже тут.

Сцена вышла самая раздирающая. Арман хотел взглянуть хоть на труп женщины, которую так любил, но его не допускали. Тогда горничная Роза сказала приставу вполголоса: «Это барин», и его впустили в спальню, но с ним вошел туда и полицейский комиссар.

Непритворные слезы Армана, казалось, тронули и этого привыкшего к людскому горю человека. Он мягко, чисто отеческим тоном объявил ему, что и его он обязан подвергнуть допросу.

– О! я скажу вам, конечно, все, что знаю, – проговорил сквозь слезы молодой д'Анжель. – Такое ужасное преступление не может остаться безнаказанным, смерть несчастной женщины должна быть отомщена.

– Оправьтесь немножко от постигшего вас горя и будьте готовы: на днях вас призовут на допрос.

Вот резюме этого допроса, произведенного 2 апреля. Арман д'Анжель вызывался свидетелем.

В. Вы имели довольно продолжительные отношения с жертвой преступления? Говорите откровенно, ничего не утаивая, ничего не скрывая. Как жили вы с девицей Перле?

О. Мы жили не только согласно, мы обожали друг друга; по крайней мере, Антония отвечала на мою любовь таким же горячим чувством; но как люди молодые, мы часто спорили, ссорились… сцены у нас бывали нередко, хотя из-за пустяков. Мы оба были очень ревнивы.

В. Были ли вы уверены в том, что девица Антония не имела сношений с другими мужчинами?

О. Уверен, что нет, она была мне верна. Да и к тому же, если бы и не была…

В. Видите, вы бледнеете… Говорите же, договаривайте, что вы хотели сказать.

О. Это бесполезно, так как ее нет уже в живых.

В. Я могу договорить за вас. Вы убили бы любимую женщину, если бы вам удалось уличить ее в неверности. Именно это и хотели вы сказать, да почти уже и сказали.

О. Я!..

В. Да, вы. Между письмами, найденными у покойной Перле, есть и ваши. Некоторые из них полны самой пылкой страсти, другие, напротив, написаны в припадке раздражительности, даже злобы. Одно из них, написанное с месяц тому назад, заключает в себе какие-то странные намеки, даже угрозы…

Так как Арман не мог удержаться от невольного движения досады и нетерпения, пристав прибавил:

– Вы находитесь, естественно, вне всяких подозрений, но нам хотелось уяснить себе характер ваших отношений с покойной. Предложу вам еще один вопрос: как провели вы день убийства?

О. Мы завтракали вместе, а после завтрака я вернулся домой. Я даже могу указать вам час своего возвращения, так как запомнил его совершенно случайно. Отца не было дома, и я прошел в комнаты матери и стал играть со своей крошечной сестренкой Леной. «Не тормоши Лену, не дразни ее, Арман. Уже три часа, а ее еще не носили гулять». И я пошел позвать няньку.

В. Зачем отправились вы в дом родителей?

О. Я бы, конечно, мог ответить вам, что сделал это просто по привычке, но вы так внимательны ко мне, сударь, что я не могу вас обманывать, я скажу вам правду. Мне надо было переговорить с отцом насчет одного крупного долга.

В. Карточного долга? Нам уже известно, что с некоторых пор вы сделались отчаянным игроком и что играете вы очень несчастливо. Ну, и что же, удалось вам разжалобить отца?

О. К сожалению – нет. Мне не удалось даже переговорить с ним наедине, а у матери не оказалось лишних денег, и она не могла выручить меня, как выручала уже не раз.

В. Как же могло случиться, что на следующее же утро, то есть 21 марта, вы уплатили сполна господину Г. крупную сумму в сорок или тридцать пять тысяч франков, да, кроме, того еще что-то около семи тысяч гарсону собрания?

О. Вижу, сударь, что вы уже успели навести обо мне справки. Говорю правду. Я смог уплатить эти деньги, потому что в ночь с 20 на 21 выиграл очень много.

В. Мы сейчас вернемся к этой ночи; но проследим сначала, как проведен был вами день. Из дома родителей вы вернулись опять к Антонии и в восьмом часу обедали с ней вместе в ресторане на Маделенской площади. Но что же вы делали и где вы были с четырех до половины восьмого?

О. Я заходил в два-три знакомых дома, к своим приятелям – могу дать вам их адреса. Мне надо было достать во что бы то ни стало сотню луидоров к вечеру, так как я хотел отыграться. Но, несмотря на все старания, денег этих я не достал.

В. Мне известно, что после обеда вы вернулись опять вместе с девицей Перле, но оставались у нее очень недолго. Что произошло тут между вами?

(Примечание Баратена. – Молодой д'Анжель смутился, видимо, затрудняясь ответить. Следственный пристав мог истолковать смущение это по-своему, мог подумать, что свидетель замолчал умышленно, придумывает какую-нибудь ложь, чтобы искуснее выпутаться из неловкого положения. Но Арман д'Анжель смутился и медлил с ответом из-за весьма естественного, весьма понятного чувства стыда перед чужим, совершенно посторонним человеком. Январь 1856.)

О. Антония знала мое стесненное положение, она знала, что я проиграл накануне громадную сумму господину Г., знала и то, что я занял семь тысяч у гарсона. Утром, за завтраком, она даже намекнула мне на то, что родители мои не захотят меня выручить. Мне очень тяжело сознаться перед вами, но должен сказать, что Антония, в порыве чистейшего, благороднейшего чувства, предложила мне сама эти деньги, если только я брошу играть.

В. Она предложила вам 42 000 франков?

О. Нет, она сказала, что такой суммы у нее не наберется. Наличными деньгами у нее было всего 30 000, а остальные двенадцать она рассчитывала достать, заложив некоторые из своих вещей. Разговор этот был у нас за обедом.

В. И вы согласились принять эти деньги?

О. Нет, я отказался. Одолжение это поставило бы меня в ложные, неловкие отношения с любимой женщиной, и к тому же условие, предложенное Антонией, было для меня слишком тяжело, выполнить его я был не в силах. Я не мог отказаться от карт и потому не хотел давать ложного обещания. Тут Антония вышла из себя, сделала страшнейшую сцену. Она говорила, что у меня слишком много мелкого самолюбия, щепетильности, мало любви и истинного чувства; что мы, кажется, довольно близки для того, чтобы я, сын богатых родителей, мог от нее принять заимообразно нужные мне в настоящую минуту деньги, что я, конечно, взял бы их у любого из своих приятелей и проч., и проч. В. Ну-с, и наконец?

О. И наконец… я согласился взять у нее 10 000, так как рассчитывал, что эти небольшие деньги мог возвратить ей действительно довольно скоро. Пять тысяч я мог уплатить из своей ренты 1 апреля и пять тысяч 1 июля. С этими 10 000 я надеялся отыграться и вернуть свои 42 000 франков.

В. Но как согласилась она дать вам эти деньги, когда за пять минут перед тем давала их только под условием бросить игру?

О. Да, сперва она не соглашалась, а как увидела, что я не поддаюсь, и согласилась. Она даже прибавила: «Ну, бери их на счастье. Тебе, конечно, повезет с моей легкой руки».

В. И вы действительно отправились прямо от нее в свой картежный кружок? Свидетели показывают, что в четверть одиннадцатого вы были уже в проигрыше. Говорят, что от десяти до двенадцати вы проиграли уже около пятнадцати тысяч франков?

О. Они обманулись. В тот вечер я играл очень, очень счастливо, хотя действительно игра шла не ровно, я то выигрывал, то проигрывал. Очень может быть, что кто-нибудь и видел, как я проиграл 15 000, так как к двенадцати часам из 10 000 у меня оставалось только две.

В. Но вы забыли сказать, откуда вынула девица Перле эти 10 000 франков, которые, как вы говорите, она ссудила вам заимообразно.

О. Как я говорю!.. Но я говорю правду, истинную правду, сударь, несмотря на то, что вы интересуетесь, судя по вашим вопросам, гораздо больше мною, чем личностью убитой. Не стану останавливаться на этом непонятном для меня обороте вашего допроса и продолжаю показание. Вы спрашиваете, откуда вынула Антония эти 10 000 франков? – извольте, готов служить вам и этой, по-видимому, совершенно ненужной подробностью. Ключ от маленького бюро, в котором хранились ее деньги, она вынула из шкатулки, стоявшей в зеркальном бельевом шкафу. Затем со второй полки бюро она взяла кожаный портфель и вынула из него пачку из десяти билетов, по тысяче франков каждый. Я успел заметить, что в портфеле лежали еще две таких же пачки. Передав мне эти 10 000, Антония положила портфель на прежнее место, заперла бюро и ключ от него спрятала опять в шкатулку, стоявшую в зеркальном бельевом шкафу.

В. А куда положила она ключ от этой шкатулки?

О. Этого уже никак не могу вам сказать, сударь. Антония уходила на минуту в свою комнату и притворила за собой дверь. Она, вероятно, спрятала там ключ от шкатулки, но куда именно спрятала она его – этого я не знаю, так как не считал нужным подглядывать и подсматривать. Это было бы уже слишком неделикатно, да и к тому же совсем не в моем характере.

В. Вернемся к вашему игорному кружку. Вы говорите, что в полночь у вас оставалось еще 2 000, а многие из ваших приятелей утверждают, что вы ушли из собрания, проигравшись с пух и прах.

О. О! при таком громадном проигрыше, как мой, какая-нибудь жалкая сотня луидоров, заболтавшихся в опустошенном бумажнике, конечно, уже ничего не стоила, и потому я мог сказать двум-трем приятелям, что проиграл все до последнего франка. К тому же голова у меня горела, я был весь как в огне… Мне надо было успокоиться, освежиться. Я решил прервать игру, уйти на время… а потом вернуться, попытать счастье со своей последней сотней луидоров. Игра капризна, фортуна изменчива – не везло с начала вечера, повезет в конце, сказал я себе и вышел на улицу. Мне хотелось пройтись, освежиться. Шел довольно сильный дождь, но я, несмотря на дождь, пошел сперва пешком и, только уже пройдя всю улицу, нанял проезжавшую мимо пустую карету. Я дал кучеру сто су за то, чтобы он покатал меня минут двадцать, и затем остановился у Неаполитанского кафе, зашел в ресторан, выпил холодного лимонаду и вернулся в собрание около часу.

В. Могли ли бы вы указать возившего вас кучера?

О. Нет, я не брал его билета, я даже не взглянул на него, мне было не до того, я был слишком занят проигрышем. Мне не пришло в голову поглядеть номер, я и не воображал, что он мне пригодится через несколько дней.

В. Не знаю, может ли принести вам пользу показание этого кучера, знаю только, что преступление было совершено именно с двенадцати до часу, в то самое время, как вы уходили из собрания.

О. Как жаль, что мне не пришло в голову заехать к бедной Антонии! Я бы защитил ее, я бы спас ее… Но, говоря откровенно, в ту минуту я не желал с ней встретиться, так как она не пустила бы меня опять, а я решил играть, играть непременно. Вот, думал, верну на эти 2 000 весь проигрыш, уплачу долги, отдам Антонии ее 10 000, да еще сделаю ей хорошенький подарок.

В. Доканчивайте же рассказ свой о ночи с 20 на 21.

О. Я вернулся в игорный зал и выкинул на первую же таблицу свои последние 2 000 франков. Я попал на тройную ставку, и моя карта взяла. На третьей карте банкомет, видя, что я оставляю на столе свои восемь тысяч, объявил, что ставка слишком велика, что он отказывается метать. Остальные понтеры стали меня тоже просить сбавить ставку, и я должен был снять 5 000, оставив на столе только три. Талия продолжалась, я опять выиграл. Банкомет бросил карты. Таким образом у меня образовалось 11 000, и я сам поставил банк. Мне повезло, я ставил банк за банком и брал большие куши, проигрывая маленькие ставки. Я был как в чаду, успех опьянял меня… Я играл всю ночь, бросил карты только в семь часов утра. Тут я свел счеты, расплатился с господином Г. и с гарсоном, и, несмотря на это, у меня осталось еще 13 000 франков. Я мог теперь поблагодарить Антонию за ее доброту, за одолжение, оказанное ею. Но нервы мои были слишком напряжены, я был слишком утомлен волнениями этой бессонной ночи, чтобы ехать к Антонии сейчас же. Я вернулся домой и заснул как убитый. После завтрака с веселым, покойным сердцем поехал я к Антонии. Мне хотелось прокатиться с ней в Булонский лес. И тут-то узнал я о постигшем меня несчастии.

(Примечание Баратена. – В мемуарах наших допрос этот помещен почти целиком, так как он имел большое влияние на ход всего процесса. Каждое из показаний Армана давало обильный материал обвинительной власти. Откровенность погубила юношу, она же должна будет восстановить впоследствии его попранную честь.)

VI

Пагубные показания

Чтобы не затруднять читателя мелкими подробностями и свидетельскими показаниями этого сложного процесса, мы приводим в этих записках только крупнейшие, самые выдающиеся из них, имевшие решительное влияние на ход дела и его окончание.

Судебный следователь Брильян д'Омон опечатал, как и следовало того ожидать, все бумаги, найденные им в квартире покойной Антонии Перле. Этим обстоятельством привлекалась к делу масса лиц, довольно высокопоставленных.

Фигурировать на суде из-за того только, что они имели удовольствие пользоваться кратковременным знакомством с девицей Перле, господам этим было, конечно, не совсем приятно. Следователь отнесся к письменному материалу с крайней разборчивостью и осторожностью. Он много работал над тем, чтоб осветить и уяснить себе отношения всех этих лиц к несчастной жертве, старался угадать, кто из них мог из расчета или из ревности совершить это гнусное преступление. Многие из этих документов, возбудивших бы только праздное любопытство любителей скандала, но не прибавивших ничего следствию, не были вовсе преданы гласности. Авторы этих мемуаров следуют благоразумному примеру покойного Брильяна д'Омона и довольствуются только важнейшим из этих показаний. Показание это послужило основой для обвинительного акта, оно повлияло главным образом на окончательное решение суда и присяжных в 1853 году.

Резюме допроса Альфонса де Марсиа, итальянского дворянина 23 лет, хорошего знакомого девицы Перле.

В. Где вы родились, из какой семьи и чем живете в Париже?

0. Я родился у подножия Везувия в Торре-дель-Греко, в Неаполитанском королевстве. Родители мои, не разделявшие взглядов Бурбонов, были вынуждены покинуть королевство и искать убежища сначала в Ломбардии, а потом в Пьемонте. Жизнь в благодатной стране этой очень дешева, и потому родители мои могли мне оставить порядочное состояние, плод сбережений многих лет. Деньги эти я решил употребить на поездку по разным странам. Мне хотелось взглянуть на свет и людей, и я поехал прежде всего во Францию, решив обосноваться там, где мне понравится. Париж, этот центр кипучей жизни и всяких соблазнов, приковал меня сразу. Я поселился в Париже и живу здесь уже несколько лет. Я живу весело, бываю и в богатых, избранных салонах, посещаю и тайные игорные дома, которых у вас здесь в Париже развелось так много и где можно так весело и незаметно провести время. Как иностранец я могу бывать везде, нисколько не роняя своего достоинства. Как благородный дворянин я везде на своем месте.

В. Как познакомились вы с Антонией Перле и в каких отношениях были вы с ней?

О. Я познакомился с Антонией в то время, как она пользовалась покровительством русского аристократа, князя Z. Я имел честь считаться в числе друзей князя, часто обедал у него или, вернее, у Антонии, что в сущности было одно и то же. Эти посещения приятелей обходились ему, вероятно, очень дорого, так как среди молодежи установилось мнение, что Антонии не надо будет искать нового любовника, если князь вздумает ее бросить, так как она успела скопить деньги на черный день. Как известно, Антония рассталась с князем. Действительно, она была довольно богата для того, чтобы жить независимо, она это и сделала. Она была очаровательна, чертовски умна и находчива. Мы дали ей прозвище Парижский гамен. Меня женщина эта интересовала и забавляла, как и многих других, она тоже не тяготилась, по-видимому, моим обществом, и я часто бывал у ней и после разрыва ее с князем.

В. Но я попросил бы вас дать более подробные показания о ваших отношениях с покойной. Должен вас предупредить, что в мои руки попала записка, в которой упоминается ваше имя. Суд не имеет никакого желания компрометировать вас публично, но закон дает ему право требовать верных, правдивых показаний.

О. Да мне и нечего скрывать, господин судья. Я довел свой рассказ именно до момента большего сближения с девицей Перле. Антония бывала часто у некой мадам Муйлье, которую вы, вероятно, знаете, и потому упомяну о средствах к существованию, о профессии этой особы. Скажу только, что и я бывал нередко в этом доме, так как там собиралось приятное, веселое общество и велась азартная, оживленная игра. Могу сообщить вам и то, что в доме этой Муйлье я сошелся с одной очень красивой девицей, Сусанной Мулен, с которой я живу и по сие время. Сусанна ревновала меня к Антонии, завидовала блеску и роскоши ее обстановки. Это чувство мелкой зависти и чисто женской ненависти не ускользнуло от Антонии и только раззадорило эту избалованную, привыкшую властвовать надо всем и всеми женщину. Ей захотелось насолить Сусанне, отбить у нее любовника. Она стала держать себя со мной гораздо свободнее, вольнее, стала делать слишком прозрачные намеки насчет того, что если бы я вздумал подарить ее своей любовью, то чувство мое будет принято более чем благосклонно… Она не нуждалась, конечно, в платонической любви, эта очаровательная, любившая погрешить, шалунья. О платонизме не было и речи! Примерно в это время Антония стала показываться в обществе в сопровождении новоиспеченного обожателя, юного Армана д'Анжеля. Арман был нашим общим любимцем, несмотря на свой горячий, вспыльчивый характер. Он был так молод, еще не успел испортиться, и потому ему прощали многое. Мы знали, что он без ума от Антонии, что он страшно ревнует ее ко всем, ко мне в особенности, и потому, не желая огорчать милого мальчика, я стал держать себя осторожнее с Антонией, несмотря на то, что и сам был увлечен ею. Я избегал встречаться с девицей Перле и потому, что вовсе не желал скандала со стороны своей сожительницы, Сусанны Мулен. Я умел держать себя так ловко, что не подал ни малейшего повода к размолвке с Сусанной или с Арманом. Такое положение вещей продолжалось до… извините, господин судья, здесь я должен коснуться дня, в который было совершено это ужасное преступление, я должен говорить о том, что произошло вечером 20 марта.

В. Отдохните немного, если желаете, и продолжайте свое показание с той же откровенностью.

О. К величайшему сожалению, не могу сообщить вам ничего такого, что могло бы навести суд на след преступника. Да и то, что мне остается досказать, я утаил бы, конечно, от всякого постороннего лица, но закон обязывает меня, как призванного по делу свидетеля, говорить правду – и я повинуюсь. Как человек честный, благородный, не имею привычки хвастать своими победами, выставлять их напоказ. Едва завязавшаяся любовная интрижка имеет значение и интерес только для самих влюбленных и едва ли может повернуть хоть на йоту ход вашего процесса; но вы требуете, чтобы я говорил, и я приступаю к рассказу. Вечером 20 марта, около десяти часов, я гулял с одним из своих приятелей на Итальянском бульваре. Вдруг мне показалось, что мимо нас прошла Антония. Бросив приятеля, я поспешил нагнать девицу Перле и, выразив ей свое удивление насчет того, что вижу ее одну, пешком в такой поздний час, предложил ей руку. Приятель мой поспешил ретироваться. «Мы встретимся еще у Гласье!» – крикнул я ему на прощанье. Так называется Неаполитанское кафе на бульваре Капуцинов, недалеко от министерства внутренних дел. Трудно, конечно, передать от слова до слова наш разговор с Антонией, мы болтали немало всякого вздору. Помню только, что она меня спросила: «Как вы думаете, снес ли бы зарвавшийся игрок измену любимой женщины, если бы его уверили, что измена эта принесет ему счастье»? Я понял намек и ответил шуткой. Мы весело болтали, время летело незаметно. Взяв фиакр, мы поехали в Валантино. Около полуночи я получил любезное разрешение проводить ее домой. Из предосторожности мы велели кучеру остановиться на углу улицы Сен-Лазар. Когда мы уже подходили к самому дому, Антонии показалось, что вдали идет д'Анжель. «Это Арман, – испуганно проговорила она, – спасайтесь!»

В. Вы видели действительно господина д'Анжеля?

О. Нет, я не видел его. Было темно, и Антонии, может быть, показалось. Но хотя я и не заметил Армана, он во всяком случае мог быть тут, мог следить за нами, и потому я счел нелишним изменить свое обращение с Антонией, перейти на более почтительный тон. Я проводил ее до самого подъезда и любезно, как вежливый кавалер, распрощался с нею. Как видите, я уходил почти ни с чем. С улицы Сен-Лазар я пошел опять к бульвару Капуцинов. Шел дождь, и я очень торопился. У Гласье я встретил опять своего приятеля и просидел с ним в кафе около часу, пережидая дождь. Потом мы кликнули кабриолет, и он развез нас по домам.

В. В котором часу были вы у Гласье?

О. Да так, от двенадцати до часу.

В. Вы не видели там д'Анжеля?

О. Нет, не заметил. Приятель мой, может быть, и видел его. А разве д'Анжель был там?

В. Считаю нелишним заметить, что не вы изволите меня допрашивать. Вы должны ограничиваться одними ответами на предложенные вам вопросы.

О. Виноват, господин судья… но мы беседуем так долго, что я невольно забыл, что это допрос, а не простой светский разговор.

В. В настоящую минуту не имею надобности задерживать вас долее. Можете уйти. Прошу вас только сообщить нам имя и адрес вашего приятеля, а также адрес г-жи Сусанны Мулен.

О. С удовольствием. Приятель мой, господин Пильвейра, родом испанец, благородный дворянин. Живет на улице Валуа, в Пале-Рояле. А мадемуазель Сусанна Мулен квартирует на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, № 1.

Показания Сусанны Мулен и Пильвейра подтвердили только заявление Альфонса де Марсиа: с десяти до двенадцати он был кавалером Антонии; с двенадцати до часу он не выходил из Неаполитанского кафе, а в час ночи был уже в квартире своей любовницы. По показанию привратника и служанок дома, в котором жила Мулен, Альфонс де Марсиа никуда не выходил до двенадцати следующего дня.

Пильвейра тоже не видал д'Анжеля у Гласье. Один из жильцов дома на улице Сен-Лазар показал, что он вернулся домой в начале второго. В то время как он входил в калитку, какой-то неизвестный выходил из нее, так что ему не пришлось звонить к привратнику. Он воспользовался открытой калиткой и проговорил скороговоркой:

– Извините, сударь. Не затворяйте, пожалуйста.

Де Марсиа и д'Анжель были представлены этому свидетелю, их заставили повторить вышеупомянутую фразу, но свидетель не признал их голоса. Он показал, что человек, выходивший из калитки, был ниже де Марсиа, что по росту он подходил скорее к д'Анжелю, но что утверждать, что это был именно д'Анжель, он не может.

Гарсоны и лакеи собрания показали, что д'Анжель действительно уходил из собрания около двенадцати часов и вернулся опять около часу. Он был очень взволнован. Сперва был в проигрыше, а потом в большом выигрыше.

Цифра выигрыша осталась спорной: кто говорил, что д'Анжель выиграл всего 10 000, кто утверждал, что 30 000. Были свидетели, которые уверяли, что он остался в проигрыше. Противоречия эти объясняются, конечно, очень просто: в продолжение шести-семичасовой игры счастье переходило не раз с одной стороны на другую, и человеку, следившему за ходом игры только временно, урывками, трудно определить точно окончательный исход ее.

VII

Обвинительный акт

По мере хода следствия Брильян д'Омон убеждался все более и более в виновности Армана, и скоро бедный д'Анжель превратился из свидетеля в обвиняемого. Обвинительный акт был утвержден на следующих данных, приводимых вкратце в наших мемуарах. «Не подлежит никакому сомнению, – говорилось в обвинительном акте, – что между Арманом д'Анжель и девицей Антонией Перле существовали близкие, интимные отношения. Что Антония Перле была особа самого легкого поведения, несмотря на то, что считалась сожительницей только одного, известного лица. Что молодому человеку не были известны ее похождения. Что юноша был характера крайне вспыльчивого, даже буйного, подтверждается это почти всеми свидетелями единогласно. Что несмотря на пенсию в двадцать тысяч франков, ежегодно выдаваемую ему отцом д'Анжель делал большие долги и запутывался больше и больше. Главной причиной того была его роковая страсть к картам, которой он предался со всей пылкостью своего необузданного нрава. Эта пагубная страсть вела его к окончательной гибели, он стоял уже на краю бездны, которая готовилась поглотить его честь и незапятнанную репутацию его фамилии.

20 марта он как угорелый кидается от одного к другому за деньгами, но нигде не может их достать и, в отчаянии, не зная, как поддержать честь имени и свое положение в обществе, он признается наконец своей любовнице, девице Перле, проживающей остатки щедрот своего прежнего покровителя. Нельзя сказать, чтобы Арман пользовался этими остатками блестящего прошлого своей подруги, но, не имея никогда денег в руках, так как игра поглощала все его доходы, он, однако, не отказывается жить с Антонией, которая ведет все расходы на своей счет.

Безвыходное положение заставляет его принять из рук этой девицы Перле взаимообразно 10 000 франков. И это одолжение, эта денежная поддержка, оказанная несчастной жертвой преступления утром 20 марта, стоила ей жизни.

В девять часов вечера Арман (как он сам заявляет) видел в руках Антонии портфель, заключавший в себе 30 000 франков банковскими билетами. Из этих денег девица Перле берет десять тысяч и дает их своему любовнику. Эти десять тысяч предназначаются им для решительной битвы на зеленом поле. Но ему теперь известно, что ключ от бюро, в котором спрятаны остальные 20 000, лежит в шкатулке с золотыми вещами. Он знает, что шкатулка эта стоит в зеркальном бельевом шкафу, но ему неизвестно, где спрятан ключ. Тщательные розыски полиции открыли наконец это место: ключ был найден в коробочке с рисовой пудрой; Антония запрятала его туда, чтобы посторонняя рука не могла его найти.

Арман идет опять играть: несчастие преследует его, и около полуночи он уже проигрывает все до последнего франка. Напрасно старается он доказать, что у него оставалось еще 2 000, показания свидетелей опровергают его показание. Выходя из игорного зала, Арман имел убитый, мрачный вид и признался сам некоторым из близких приятелей, что спустил все до последнего франка, – какие же могли у него быть деньги? Но и предположив даже, что у него действительно остались в кармане эти 2 000, возможно ли допустить, чтобы целый час спустя, вернувшись из собрания уже в более спокойном расположении духа, д'Анжель мог рискнуть последними, остальными 2 000 разом? Всякий здравомыслящий человек поймет, конечно, что у вернувшегося к игорному столу Армана были в кармане надежные резервы; не будь их, он не мог бы так самоуверенно выкинуть на стол последнюю сотню луидоров.

Откуда же явились у него эти запасные капиталы?

Этим-то важным вопросом и занялось обвинение.

Во-первых, что делает д'Анжель, выбежав из собрания после своего страшного проигрыша? Он отправляется прогуливаться под проливным дождем, если верить его собственному показанию; затем заезжает в кафе, где, именно в указанный им час, сидели двое из его приятелей и никто из них не видел д'Анжеля; далее он говорит, что брал карету, но, несмотря на самые деятельные розыски, кучер этой кареты не был найден. Обвинение видит во всех этих показаниях, ничем не подтвержденных, желание обвиняемого скрыть свое пребывание в ином месте. Он знает, что ему необходимо доказать, что он не был у Антонии с двенадцати до часу, так как несчастная была убита и ограблена именно в это время. Но ему не удается доказать это.

Вот что говорит подсудимый.

Обвинение доказывает следующее.

Около двенадцати часов ночи проигравшийся, доведенный до отчаяния Арман выбегает из собрания. На улице дождь, слякоть. Ему даже не на что взять извозчика… И вот, в порыве тоски и отчаяния, он кидается туда, где рассчитывал найти сочувствие и поддержку. Антония любит его, она уже оказала ему важную услугу, и теперь она будет, конечно, так же добра и сострадательна. По дороге он, может быть, уже обдумывает, как, в каких выражениях выскажет он ей свою новую просьбу. Она, конечно, не захочет, чтобы он продолжал игру; она уже и так употребляла все силы, чтобы удержать его от этой гибельной страсти; потому трудно, невозможно надеяться, чтобы она согласилась дать ему из своего заветного портфеля новую крупную сумму, такую, на которую он мог бы отыграться. Ведь прошло еще только три часа с той минуты, как она дала ему эти несчастные 10 000. Да и к тому же она так дурно воспитана, так невоздержанна на словах. Хорошо воспитанный, получивший действительно блестящее образование, Арман уже не раз выслушивал из ее красивых уст самые отборные, низкие, пошлые ругательства. Он уже не раз останавливал Антонию, замечал ей все неприличие ее поведения, но она пропускала мимо ушей все его советы. Теперь сцена выйдет, конечно, самая бурная, и ему придется выслушать и проглотить немало оскорбительных, обидных слов. А между тем страшное, неудержимое желание скорее отыграться, злобное, едкое чувство недавней неудачи доводят его до крайней, опасной степени возбуждения. Молодая кровь кипит, бурлит, приливает к мозгу – он уже не в силах владеть собой.

В этом-то ужасном состоянии духа бродит он вокруг дома своей возлюбленной, не решаясь войти, не имея сил отступить, и замечает издали Антонию в сопровождении постороннего мужчины. Ко всем бушующим в груди его чувствам прибавляется еще чувство ревности и злобы.

Но Антония тоже успела его заметить, успела вовремя отвязаться от докучного кавалера и входит в свою квартиру уже с одним Арманом.

Обвинение стоит на том, что между влюбленными должна была тут неминуемо произойти страшнейшая сцена. Очень могло быть, что Антония позволила себе оскорбить Армана каким-нибудь грубым, необдуманным словом, во всяком случае никакой преднамеренности в совершении этого двойного преступления не замечается. Без всякого злого умысла, без заранее обдуманного плана, просто в припадке запальчивости и раздражения, Арман д'Анжель нанес Антонии эти два смертельных удара чем попало, что подвернулось под горячую руку.

В комнате был найден толедский кинжал, и врачи-эксперты признали его за оружие, которым были нанесены обе смертельные раны, бывшие причиной преждевременной кончины несчастной девицы Перле.

Арман остается лицом к лицу с жертвой преступления. Спасения нет – она умирает. Сила одного из ударов была такова, что кинжал, поразив горло, задел артерию, и умирающая не могла даже вскрикнуть. Под влиянием этой страшной минуты, отуманенный, разгоряченный мозг Армана толкает его на новое преступление. Как все развращенные натуры, д'Анжель говорит себе: «Я не хотел быть преступным, но, раз ступив на этот скользкий путь, я уже должен идти до конца».

– Тут есть деньги, есть ценные безделки… Эти деньги могут меня спасти. Никто не знает, что у меня есть долги, я останусь в глазах общества честным человеком.

И он начинает изыскивать средства к тому, чтобы завладеть скорее, сию минуту, этими 20 000 франков, существование которых ему известно. Первым делом надо добыть ключ от бюро. Ему известно, что ключ этот спрятан в шкатулке с золотыми вещами; но он не знает секрета коробочки с рисовой пудрой, у него нет ключа от самой шкатулки. Он ломает и гнет ее, как попало, неловкой, непривычной рукой. Но наконец, конечно, совершенно случайно, ему удается нажать пружину и шкатулка открыта. Он вынимает из нее столь желанный ключ, отпирает им маленькое бюро, вынимает портфель, берет из него 20 000 франков. Но в этом портфеле лежат не одни банковские билеты, там много писем, записок, визитных карточек. Он начинает рыться в бумагах, торопливо выхватывает те из писем, которые могли бы его скомпрометировать, и, положив портфель на прежнее место, той же дрожащей, торопливой рукой захлопывает дверцу и замыкает шкаф, не замечая, что замочный язычок соскочил с места.

Обвинение не видит в этом преступлении ничего обдуманного, преднамеренного, оно считает, напротив, что преступник был в крайней степени возбуждения и раздражения.

По натуре, по наклонностям он не злодей, не убийца, но он делается им в припадке бешеного раздражения; он не вор по призванию, но он делается им по необходимости, чтобы извлечь пользу из преступления, совершенного столь неожиданно, против воли, против желания.

Могло, конечно, случиться, что, желая положить ключ от бюро опять в шкатулку, он тут только вспомнил о бриллиантах и дорогих безделках своей несчастной жертвы. Он убил, взял деньги, заодно уж он возьмет и эти вещи!

И в несколько минут он опустошает все футляры и коробки.

Суд потребует у него отчета в том, как распорядился он этими вещами; ни одна из них не была найдена.

Не были забыты и самые мельчайшие подробности.

Пятна засохшей грязи на полу и на ковре были приняты за следы грязных сапог Армана, так как он шел из собрания до квартиры Антонии во время дождя.

Антония приехала, конечно, в карете, так как на башмаках ее не было грязи; из дому она вышла действительно пешком, но тогда еще не было дождя.

Совершив преступление, убийца, ограбивший свою жертву, должен был уйти из квартиры.

Сделать это было нетрудно, так как прислуга не спала в квартире и все ходы и выходы были хорошо известны д'Анжелю.

Выйти незамеченным из дома было труднее, так как надо пройти мимо привратника, когда он будет отворять калитку. С часу ночи привратник обязан даже окликать уходящих. Убийца ждет под воротами, пока позвонит и пройдет какой-нибудь запоздалый жилец, чтобы воспользоваться этим удобным моментом и проскользнуть в отворенную калитку. Он делает это действительно так скоро, так ловко, что возвращающийся домой мирный обыватель едва успевает его разглядеть. Однако, несмотря на темноту и сильный дождь, ему удается заметить, что человек, бегству которого он способствовал, сам того не понимая, был роста небольшого, пожалуй, такого, как Арман д'Анжель. Арман выходит на улицу и возвращается опять в игорный зал. Он начинает разом с 2 000 франков. Фортуна ему улыбается, он выигрывает груды золота и банковских билетов, но не прекращает игры. Лихорадочно, бешено играет он всю ночь, продолжает играть и утром, чтобы забыться, чтобы заглушить хоть на время угрызения совести. Солнце уже стоит высоко на небе, когда он наконец бросает карты и начинает сводить счеты».

Оспаривать точные, определенные доказательства обвинения не было возможности. Чем мог доказать бедный Арман д'Анжель, что он не заглядывал даже на улицу Сен-Лазар от двенадцати до часу? Следствие доказало ясно, что он был там, доказало и то, что он совершил преступление.

VIII

Примечания и дополнительные сведения

Примечание Баратена. – Не будем останавливаться на ходе самого процесса, он был слишком драматичен и оставил в обществе тяжелое впечатление. Мне дано было право защищать единственного сына достойного барона д'Анжеля, моего старого друга и приятеля.

Была счастливая минута, уверенность присяжных поколебалась, виновность подсудимого показалась им более чем сомнительной; четверо из них уже готовы были вынести оправдательный приговор. Но не так суждено было кончиться этому процессу. Молодой д'Анжель был приговорен к каторжным работам на двадцать лет. Но ввиду молодости и прежнего безупречного поведения обвиненного, приговор был смягчен: двадцатилетний срок был заменен пятнадцатилетним.

Большую бы услугу мог нам оказать Альфонс де Марсиа, показание которого произвело на всех такое потрясающее впечатление; но человека этого никто не знал, и он уехал из Франции перед самым началом процесса.

Авторы этих мемуаров пишут не роман и, следовательно, не имеют никакой цели держать в тайне ход своих действий, не стараются заинтересовать своими приемами и розысками людей, близких к этому делу. Они задались целью представить краткое, но точное описание своих исследований на усмотрение тех, на беспристрастное правосудие которых они так надеются. – Ноябрь 1857.

Примечание А. – С помощью одного из своих школьных товарищей, служащего в канцелярии французского консульства в Неаполе, старый барон д'Анжель собрал сведения о родословной некоего Альфонса де Марсиа, хотя сделать это было очень трудно.

В Торре-дель-Греко, у самого Неаполитанского залива, жило действительно какое-то семейство, носящее фамилию Марсиа; но это люди самого низкого происхождения. Дядя того Марсиа, которого называют Альфонс, был монахом в одном из монастырей близ Реджио.

Семья эта за свои слишком вольные взгляды подверглась преследованию, и члены ее рассеялись в разные стороны. Признавшие Бурбонов остались Неаполитанском королевстве, либералы переселились на север. Остатки этой фамилии встречаются в Шемонте.

Это бедняки, зарабатывающие кусок хлеба на виноградниках в Асти.

Восемнадцатилетний юноша, носящий фамилию Марсиа, служил письмоводителем у одного адвоката в Верчели. Говорят, что этот адвокат был им обворован, но из-за смерти пострадавшего известие это не может быть подтверждено.

Из этих сведений можно сделать такое заключение: Марсиа, обворовавший адвоката, явился искать счастья и легкой наживы во Францию. На некоторое время он опять пропадает из виду. Уже в 1850 году выходит на сцену какой-то Марсиа, попавшийся на шулерстве в Марселе.

Примечание В. – Сведение это доставлено нам под строжайшим секретом агентом сыскной полиции. Мы не можем назвать его имени, так как человеку этому пришлось бы жестоко поплатиться за оказанную нам услугу.

Совершенно случайно баронесса д'Анжель оказала в трудную минуту большую поддержку жене этого агента, очень бедной женщине. Она подарила белье и платье для ее новорожденного ребенка и сто франков. Бедняки были тронуты до слез и не знали, как выразить свою горячую благодарность. Адвокат дал им возможность отблагодарить добрую баронессу.

Справки, наведенные Баратеном, показали, что положение любовницы Альфонса де Марсиа, девицы Сусанны Мулен, весной 1853 года было не только ненадежно, но, можно сказать, бедственно. Она не могла даже уплатить 8 франков прачке за стирку белья, и та отказалась возвратить ей его. Несколько позже Сусанна оказывается в Англии. Но, уезжая, она не взяла своего белья, хотя стоимость его превышала, по меньшей мере, в десять раз цифру неуплаченного счета.

Из этого можно вывести, что отъезд девицы Мулен был неожиданный, спешный.

Примечания С. и еще С. – Нижеследующие сведения доставлены нам одной торговой конторой, занимающейся тоже бракоразводными делами.

Достоверно известно, что в 1855 году каким-то смуглым курчавым брюнетом, должно полагать, уроженцем юга, были проданы два браслета. Позже оказалось, что браслеты эти были из числа вещей, украденных у девицы Антонии.

Контора обращалась для большей верности за справкой к постоянным поставщикам русского князя Z.

Проданы они были в Лондоне ювелиру, магазин которого помещается близ церкви св. Павла. Первое сведение об украденных вещах относится к 1855 году.

Затем в 1857, в 1859 и в 1860 годах было еще продано много бриллиантов и золотых вещей этой же девицы Антонии в Брюсселе – на площади Отель-де-Вилль; в Гамбурге – Казино-Штрассе и опять в Лондоне – оптовому торговцу. Продавались эти вещи где женщиной, где мужчиной. Показания насчет личности мужчины очень разноречивы, так что должно полагать, что сбытом этих вещей занимались, кроме женщины, два лица мужского пола.

IX

Кольцо с изумрудом

Примечание Д. – Авторы мемуаров придают основное значение именно этому примечанию и нижеследующему.

Восемь лет спустя после совершения преступления и произнесения окончательного приговора Альфред Ж., мой собрат по ремеслу, – пишет Баратен, – зашел ко мне.

«Мы знаем, – сказал он мне, – что вы заняты собиранием сведений по делу д'Анжеля, что вы хотите пересмотреть этот процесс и собираете богатый материал для судей-ревизоров. Поверьте, что все или, вернее, почти все наши горячо сочувствуют вашей деятельности. Действительно, что может быть благороднее, прекраснее чувства сострадания к несчастному, претерпевшему без всякой вины незаслуженное наказание, вынесшему позор и презрение общества! Хочу и я послужить хоть чем-нибудь этому благороднейшему, можно сказать, святому делу. Я заручился тоже маленькой справкой, которая вам, может быть, и пригодится, Баратен.

Есть у меня брат, помоложе меня, студент, юрист. Путается он с одной прехорошенькой гризеткой. У девчонки этой, надо вам сказать, страсть к золотым побрякушкам. Приходит к ней как-то неизвестная женщина, уже не молодая, и предлагает ей купить кольцо в рассрочку, так как наличными капиталами она, конечно, не настолько богата, чтобы приобрести такую ценную вещь сразу. Вещица оказалась, действительно, недурная: чистейшей воды темный изумруд, вокруг довольно крупные бриллианты… Ну, понимаете, кольцо такое, что за него надо дать 1 000 – 1 200 франков, никак не меньше. И вдруг такую-то вещь отдают за 200 франков, да еще в рассрочку на четыре месяца – как не взять! Брат и решил презентовать его своей красавице. Но прежде чем оставить за собою это колечко, он попросил меня оценить его у знакомого ювелира, того самого, которого я защищал недавно на суде. Клиент мой сразу увидел, что камни поддельные. «Будь оно настоящее, я сам дал бы за него 1 000 франков и продал бы наверно за 1 500; но поддельное стоит никак не больше 60–80 франков, хотя подделка и очень, очень хороша». Я рассказал, конечно, брату о неудачном результате этой экспертизы. Когда старуха, продававшая кольцо, пришла за условленными 50 франков помесячной уплаты, брат привел ее ко мне. Я было накинулся на старуху, пригрозил ей тюрьмой за мошенничество, назвал ее низкой обманщицей. Но старуха была поражена, удивлена, не хотела верить, что кольцо поддельное. Она призналась мне чистосердечно, что сама-то ничего не понимает в камнях, так как она не торговка, а просто из крайности хотела продать вещь, которую считала ценной. Кольцо это она получила в подарок от племянницы, и та говорила ей, что это вещь очень дорогая, наказывала ей беречь колечко, не продавать его без нужды и строго-настрого запретила кому-нибудь показывать.

«Оно лежит у меня уже восемь лет, я все берегла его на черный день, надеяться-то мне, старухе, не на кого. Подошла нужда, я и решилась продать его, ну и принесла к барышне. Барышня, думаю, добрая, не обидит бедную старуху».

В словах ее не заметно было ни лжи, ни притворства.

Для проформы я записал ее имя и адрес. Взял и адрес племянницы, надувшей ее своим подарком. Оказалось, что старуха живет в Батиньоле, а племянница, подарившая ей кольцо, вдова Бессон, служила прежде кухаркой в богатых домах, а теперь живет на покое в Рос-е-Бри.

Я вспомнил, что какая-то вдова Бессон фигурировала в процессе д'Анжеля в качестве свидетельницы. Вспомнил, что эта Бессон служила кухаркой у несчастной Антонии, и мне почему-то показалось, что история этого поддельного кольца, выдаваемого за настоящее, может вам пригодиться, я и пришел сообщить вам этот курьез».

Я очень благодарил моего юного собрата, – прибавляет Баратен, – и поделился этим рассказом со старым бароном. Мы решили не пренебрегать и этим известием, так как иногда самые пустые вещи наводят на след преступления или преступника.

Мы разыскали эту старуху. Оказалось, что ее содержат племянники и племянницы, все люди служащие.

Отправились мы в Рос-е-Бри и без труда нашли там вдову Бессон. На скопленные деньги она открыла лавочку и живет безбедно.

На вопрос наш о кольце она сначала замялась, как бы не могла припомнить, но мы ее прижали, запутали вопросами, и она наконец созналась, что кольцо это получила в подарок от одной госпожи, скончавшейся очень несчастливо, мадам Антонии. А что она, со своей стороны, подарила кольцо это одной старой родственнице, женщине бедной – оно могло ей пригодиться на черный день.

Больше мы не могли ничего добиться от осторожной вдовы Бессон, она, видимо, не доверяла нам.

Отец Армана после того ездил еще не раз к Бессон. Он никак не мог допустить, что кухарке можно было подарить кольцо в полторы тысячи франков, и притворялся, что верит в действительную стоимость этой вещи. Но вдова Бессон держалась все так же осторожно. Видно было, что она что-то скрывает, но что именно – мы никак не могли догадаться.

Наши настойчивые расспросы ее, однако, растревожили; она поехала в Париж повидаться с теткой. Узнав там, что кольцо ее не имеет никакой ценности, вдова Бессон тотчас явилась ко мне и объявила с торжествующим видом:

– Если вас так удивляет, что Антония подарила на новый год простой служанке кольцо в полторы тысячи франков, то вы, конечно, не удивитесь тому, что она наградила ее подарком всего лишь в 80 франков.

Дальновидная вдова Бессон думала, что тем дело и кончится, думала от нас отвязаться, но жестоко ошиблась; сама того не ведая, она дала нам оружие в руки уже одним своим торопливым сообщением.

Почему принимала она так близко к сердцу наши расспросы? Я поспешил, конечно, воспользоваться данным мне оружием.

– Мне кажется, – начал я, – что, рассчитывая получить ценную вещь в полторы тысячи франков и получив вместо нее какую-то никуда не годную безделушку, радоваться нечему. А вы в восторге, лицо ваше так и сияет; узнав эту новость, вы сейчас же бежите ко мне и спешите поделиться ею, как чем-то крайне приятным и радостным. Не понимаю! Впрочем, вы хлопочете, может быть, о том только, чтоб уверить меня, что кольцо это было вам действительно подарено? – прибавил я, веско отчеканивая каждое слово и пытливо глядя ей в глаза.

Она изменилась в лице и пробормотала, путаясь на каждом слове:

– Но это правда, сударь…

– А я имею здесь верное доказательство того, что оно было украдено, – заметил я, опираясь рукой на толстое дело, лежавшее на письменном столе.

Военная хитрость удалась. Вдова Бессон окончательно растерялась и начала скороговоркой:

– Украдено!.. Этого нельзя сказать… нет, это не значит украсть…

– Договаривайте, договаривайте… – торопил я ее, не давая опомниться. – Всем известно, что Антония была обворована в день убийства, следовательно, всякий, у кого окажутся какие-нибудь ее вещи, может быть признан сообщником, пособником совершенного преступления. Не рассчитывайте на давность, вас могут всегда привлечь к ответу, говорите лучше правду.

– Ах, сударь! обижаете вы бедную, беззащитную вдову… – расплакалась она. – Как перед Богом говорю вам, что не участвовала я в этом гнусном деле! Нежели я жила бы в такой бедности, если бы у меня были вещи покойной Антонии. Хлопот и забот у меня немало, а получаю я всего восемьсот франков в год, а при плохой торговле и того меньше.

– Мы знаем, что жизнь ваша невеселая, и готовы даже помочь вам деньгами. Тетка ваша просит за это поддельное колечко 200 франков, мы согласны приобрести его и за эту высокую цену, но поймите, что нам нужны не фальшивые стекла, не самое кольцо, нам необходимы сведения, относящиеся к преступлению, совершенному на улице Сен-Лазар восемь лет тому назад. Теперь решайтесь.

Корыстолюбивая вдова Бессон была побеждена столь соблазнительными доводами и решилась наконец на следующее признание:

– Мне не хотелось сказать вам всю правду, ну, да уж куда ни шло, признаюсь вам во всем, сниму грех с души, – вздохнула она. – Дело в том, сударь, что горничная-то Роза как закричала во все горло, увидев на полу мертвую барыню, мы и кинулись со всех ног в комнаты. Видим: похолодела, не дышит, кончилась сердечная. Дело-то, смекаем, плохо, нагрянет сейчас полиция, наложат печати, тут и своего-то добра не достанешь. Ну, и похватали мы второпях свое тряпье, да всякий хлам – своего, вестимо, всякому жалко. В суматохе-то этой и попадись мне под ногу колечко… Дай думаю, возьму, все равно никому не достанется. И подняла я это проклятое кольцо, пропадай оно совсем! и свезла его тетке. Она вспоила, вскормила меня, сироту, надо же чем-нибудь отблагодарить старуху – вот я и подарила ей кольцо.

Да, сударь, и старухе не угодила, и Богу согрешила, попутал нечистый! – закончила вдова рассказ свой новым вздохом.

На следующий же день выдал я ей 200 франков за ее никуда не годную побрякушку, и принялись мы с бароном за обсуждение этого курьеза. Ломали мы голову немало и остановились наконец на таком предположении.

Так как примечания под литерой С. показывают нам достоверно, что все украденные у Антонии бриллианты были не только настоящие, но даже самой высокой цены и достоинства, то поддельному кольцу между ними не могло быть места. Кольцо это было, конечно, потеряно злодеем. Стоит только найти хозяина этого кольца, и невинность несчастного Армана будет доказана.

Но прошло уже восемь лет, и всякие розыски были, казалось, немыслимы. Энергии оскорбленного отца, однако, трудно было препятствовать. С неутомимым, беспримерным терпением обошел барон сто сорок ювелиров и золотых дел мастеров, но ни один из них не мог ему сообщить никаких сведений об интересовавшем его кольце.

Наконец, уже только на шестой месяц самых настойчивых, неутомимых розысков, удалось ему получить следующие сведения, доставленные ювелиром Винье с улицы Виель-де-Тампль.

Содержание этого сообщения помечено литерой Е. Собственно говоря, это только продолжение настоящего примечания.

Примечание Е. – Винье был аккуратный человек и держал свои торговые книги в большом порядке.

В одной из этих книг значится, что в ноябре 1852 года какой-то неизвестный принес ему дорогую булавку с изумрудом и бриллиантами. Человек этот объяснил, что ему нужны деньги и что он желал бы продать эту вещь. Винье предложил ему за эту булавку 850 франков, но незнакомец согласился продать ее только при следующем непременном условии: заменить настоящие камни поддельными и вставить их в кольцо. Винье рассчитал, что, уплатив за булавку 850 франков и сделав клиенту еще кольцо с поддельными камнями, он будет в убытке, так как кольцо обойдется ему самому не менее 50 франков.

После долгих споров и разговоров сошлись наконец на 825 франках, и Винье отправился по указанному адресу.

«Альфонс де Марсиа (в Париже проездом) остановился у Пильвейра, улица Валуа, Пале-Рояль».

В приходно-расходной книге Винье судьи-ревизоры могут прочесть:

«14 ноября 1852 года куплена у А. де Марсиа булавка с изумрудом и 14 бриллиантами за… 825 франков.

В счет этой же суммы тому же лицу поставлено кольцо с поддельным изумрудом и поддельными бриллиантами…»

Это последнее примечание, писанное рукой адвоката Баратена. Внезапная болезнь, паралич всей правой стороны, помешала ему окончить начатое им дело. Последние годы достойный старик не мог уже ничем заниматься, а в 1868 году он скончался.

Следующие главы писаны рукой старого барона д'Анжеля. Они скреплены его печатями и подписью.

X

Опровержение

Призываю в свидетели самого правосудного Творца, читающего в сердцах наших, – пишет барон д'Анжель, – что я не ослеплен любовью к сыну, я беспристрастен. Если бы я был уверен в виновности сына моего, я не снес бы этого удара, этого позора и искал бы смерти вдали от света и людей. Была ужасная минута, когда и я, напуганный, сбитый с толку этой массой доказательств, показаний и выводов, усомнился в невинности Армана.

Взяв заряженный пистолет, я пошел в тюремный замок и сказал сыну:

– Если ты виновен, если ты, действительно, не устоял, не успел сдержать бешеного порыва дикой ревности, – я допускаю только эту часть преступления и вполне уверен в твоей неспособности совершить другую, – если это правда – откройся мне, твоему отцу и другу, откройся, сознайся во всем без стыда и боязни. Я поддержу в тебе силу духа. Я пришел сюда для того, чтобы доставить тебе единственное средство к спасению от предстоящего позора. Вот пистолет, я не хочу, чтобы сын мой, моя надежда и счастье, явился перед уголовным судом. Пожалей свою несчастную мать, она не снесет этого позора, она не вынесет той ужасной жизни, которую ты ей готовишь. Если в тебе есть еще хоть капля чести и стыда, ты должен покончить с собой. Если у тебя не хватит силы, если у тебя дрогнет рука, я, отец твой, берусь быть твоим судьей. Мертвеца не потребуют на суд. Мы будем оплакивать тебя, но, поверь, слезы эти легче вечного позора. Смерть искупает все.

– Родной отец не верит! – грустно поглядел на меня Арман. Он был взволнован, но не плакал. – Я не убил, я не украл. Клянусь вам жизнью матери, что я невинен и должен жить для того, чтобы доказать это всем, чтобы смыть пятно позора. Самоубийство было бы слабостью, недостойной мужчины, как бы признанием… Но мне не в чем сознаваться, потому что, повторяю вам, я невинен. Я буду жить для того, чтобы вступить в открытый бой с людьми, осудившими меня. Неужели общество так несправедливо, что может казнить невинного? Верь, отец, настанет день света и правды, но до наступления этого дня нам надо бороться и защищаться!

Я поверил, и мы решили защищаться до последней минуты. С невероятной энергией, твердо, непоколебимо отрицал Арман взводимое на него обвинение. В ночь с 20 на 21 марта он не только не заходил к Антонии, но не был даже и на улице Сен-Лазар. Показание Альфонса де Марсиа было, следовательно, единственным шатким фундаментом обвинительного акта, да и к тому же свидетель этот выехал из Франции еще до начала самого процесса. Как человек свободный, непричастный к делу, де Марсиа ограничился письменным показанием, и в отъезде его не было, конечно, ничего противозаконного – поступок его был только бесчеловечен.

Арман не мог, конечно, доказать, что в этой странной ночной прогулке под проливным дождем он искал только успокоения своим расходившимся страстям. Все состояние, самую жизнь отдал бы я за то, чтобы найти кучера, завозившего моего сына в Неаполитанское кафе в ту несчастную, роковую ночь, но все старания мои, все розыски остались безуспешными.

Так как показание скрывшегося так не вовремя де Марсиа подтверждалось и показанием его товарища, некоего Пильвейра, я счел нужным заняться и этой личностью. Из собранных мною сведений оказалось следующее.

«Пильвейра (Викарио) родился на границах Каталонии и Руссильона. Подкидыш, вспоенный и вскормленный из милости, Пильвейро то укрывал контрабандистов, то являлся их тайным преследователем, помогая таможенной страже обеих пограничных стран. В Испании он выдавал себя на француза, во Франции – за испанца и потому не отбывал воинской повинности ни в одном из этих государств.

Одно время Пильвейра является ярым карлистом, затем, подкупленный партией кристиносов, он поступает в ряды мятежников, но и тут остается весьма недолго, так как проявляет себя как подлец и доносчик.

После этого он появляется в бандах полуразбойничьих, полуреспубликанских, долгое время грабивших и опустошавших Каталонию. Захваченный, наконец, испанскими властями, он выдает им своего атамана и открывает его тайное убежище, чтобы не быть расстрелянным.

В следующем году он появляется уже в Нарбонне под чужим именем, выдавая себя за испанского эмигранта. В этом самом году был ограблен курьер, выехавший из Нарбонны, и, несмотря на все старания, полиция не могла найти виновного. Молва указывала на поселившегося недавно в городе гостя, испанца, и неблагоприятные слухи эти заставили Пильвейра скрыться из Нарбонны.

Затем, осчастливив своим пребыванием, впрочем, на весьма недолгое время, Лион, Викарио Пильвейра выступает на сцену уже в Париже. И тут является он тем же темным деятелем, шулером и ловким вербовщиком глупцов и простачков и навлекает на себя подозрения полиции. Но он держит себя так ловко, что не попадает в руки префекта и не дает ему явных доказательств своей неблагонадежности».

И вот показанием такого-то свидетеля, такого-то плута и негодяя руководствуются судьи Армана и произносят обвинительный приговор! Они дают веру словам человека, торгующего совестью, ловкому авантюристу, не останавливающемуся ни перед каким темным делом.

Я пробовал подкупить этого негодяя, выпытать у него всю правду, но он держался настороже и не проговорился ни единым словом. Чтобы окончательно убедиться в подлости и продажности этого плута, я дал ему однажды крупный банковый билет для размена, сказав ему нарочно, что он фальшивый и предложив ему третью долю за услугу. На следующее же утро он прибежал за новым билетом, которого ему, однако, уже не пришлось получить, так как с этого же дня я прервал всякие отношения с бессовестным испанским дворянином.

Арман заявил, что, вернувшись в игорный зал, он разом поставил на карту остававшиеся у него 2 000 франков, и этим-то правдивым заявлением воспользовалось обвинение. «Обвиняемый мог рисковать таким кушем, потому что у него была крупная сумма в кармане, – сказали судьи, – человек в полном разуме не решится никогда на такой безумный поступок, он будет играть осторожно».

Эти, столь поднаторевшие в теории и столь слабые на практике люди не считали молодого, зарвавшегося игрока безумцем, искали в нем здравый смысл! Посмотрим теперь, в каком состоянии духа был бедный Арман в этот роковой вечер 20 марта.

Он спустил свою трехмесячную пенсию в 5 000 франков.

Он ухлопал более 15 000 выпрошенных в разное время тайком у матери.

Он еще должен был уплатить 35 000 франков сыну банкира Г.

Он задолжал 7 000 франков гарсону собрания. И наконец был обязан возвратить своей любовнице только что взятые у нее 10 000 франков. А между тем в кармане у него лежали только эти две жалкие тысчонки. Что тут делать, как извернуться? Выигрыш в несколько луидоров, даже в несколько сот франков не мог поправить его дел. Он не мог играть разумно и с расчетом, как того требовали люди, осудившие его.

Не будучи никогда игроком, не зная этой гибельной страсти, я, однако, вполне понимаю и одобряю его поступок. Да, на месте Армана я сделал бы то же самое, я рискнул бы этими последними деньгами, я не мог бы играть по маленькой. Вернуть в несколько часов потерянные десятки тысяч жалкими сотнями едва ли возможно.

Что же говорит сам Арман о своем выигрыше в эту памятную ночь? Он говорит, что мог уплатить на следующее же утро 42 000 франков долгу, поделиться кое с кем из близких приятелей, расплатиться с лакеями. И, несмотря на все это, у него осталось еще 13 000 для расплаты с главным кредитором – девицей Перле.

Из этого можно заключить, что ему было проиграно от 55 до 56 000 франков. Для того, чтобы узнать в точности, с кем играл мой сын в ночь на 20 марта и действительно ли был он в таком большом выигрыше, я три месяца ходил в этот игорный дом, не пропуская ни одного вечера. Из собранных мною сведений оказалось, что 28 человек проиграли в ночь на 20 марта более 120 000 франков.

Очень могло быть, что господа эти захотели прихвастнуть и увеличили цифру своего проигрыша, но верно только то, что они действительно проиграли и что сын мой действительно выиграл.

Итак, Арман не лгал; солгал скорее этот подозрительный испанец Пильвейра, в правдивости показания коего я сильно сомневаюсь.

И другие свидетели злоупотребляли истиной, один только обвиняемый говорил всегда правду. На мне лежит святая обязанность доказать это, ее-то я и стараюсь выполнить.

XI

Де Марсиа

Показание, погубившее моего несчастного сына, было дано неаполитанцем Альфонсом де Марсиа.

Осмелюсь напомнить судьям-ревизорам, на справедливость которых возлагаю все свои надежды, семь других, подобных же процессов, в которых виновным оказался при пересмотре дела именно тот, кто взводил главное обвинение на подсудимого.

Говорю прямо, что и в этом процессе преступление было совершено этим самым де Марсиа, который погубил моего бедного Армана.

Покойный Брильян д'Омон сделал большую ошибку, сосредоточив все свое внимание именно на этом показании. Развить дальнейший ход процесса из доставленного обманщиком богатого материала было, конечно, нетрудно, и достойные представители правосудия достигли, конечно, блестящих результатов.

Если бы Брильян д'Омон обратил больше внимания на показания других свидетелей, если бы он не спешил так с выводами и заключениями, то, конечно, убедился бы, наконец, в невинности бедного Армана и нашел бы настоящего убийцу.

Посмотрим теперь, в каком положении был этот де Марсиа. Сведения об этой подозрительной личности были собраны самые поверхностные, и суд ограничился ими. Наружное благосостояние, приличная обстановка, хороший круг знакомства – все говорило в пользу свидетеля. Де Марсиа пробрался в высшее общество, был принят в дипломатическом кругу. Авантюрист этот, конечно, оказал когда-нибудь важную услугу одному из посольств, иначе нечем объяснить его связи и даже почти дружеские отношения с людьми высокопоставленными. В примечании А говорится о его низком происхождении, а в примечании Б упоминается о том, в каком стесненном положении находилась его любовница за несколько дней перед совершением преступления: она не могла уплатить пустяшного счета прачке, у нее не нашлось даже 8 франков.

В показаниях этой свидетельницы видна ее ненависть к пострадавшей Антонии.

Сусанна Мулен ненавидит свою соперницу, она завидует ей, она ревнует ее к своему любовнику; но тот обожает Сусанну и остается ей верен, он не увлекается заманчивым кокетством Антонии. Де Марсиа жалеет свою обиженную судьбой подругу, он желал бы обставить ее с той же роскошью, тем же богатством, каким пользуется девица Перле, но у него нет средств. И вот ему приходит в голову самая простая, так легко исполнимая вещь – извлечь из кокетства Антонии прямую пользу для Сусанны. И он ищет пути к достижению этой цели. Не решаюсь предположить, что любовница его была сообщницей в этом гнусном преступлении, не хочу даже верить этому. Но сам де Марсиа – неаполитанец, человек отчаянный, способный на все, к тому же он в крайне стесненном положении (деньги, полученные от ювелира Винье, давно истрачены). Он запутался и не хочет показать этого своим богатым приятелям, ему нужны деньги до зарезу, он любит Сусанну, хочет сделать ее вполне счастливой и в то же время хочет отомстить Антонии за ее пренебрежительное отношение к его любовнице. Он решился и ждет только подходящего случая. Случай этот представляется 20 марта, в десять часов.

Нечаянная встреча с Антонией на Итальянском бульваре, поездка в Валантино, веселые шутки насчет счастья в любви и несчастья в картах – все это благоприятствует успешному ходу дела.

От десяти до половины двенадцатого его могли видеть с Антонией, и потому он не отрицает того, что был с ней. Он начинает лгать только там, где говорит, что, боясь ревности Армана, он расстался с Антонией у дверей квартиры, но не вошел к ней.

А я утверждаю обратное, что он вошел в квартиру девицы Перле. Сперва я говорил это только по собственному убеждению, по какому-то предчувствию, но в 1861 году предположение мое уже подтвердилось верным доказательством.

Де Марсиа был в квартире, так как потерял именно там свое поддельное кольцо. Другу моему, Баратену, удалось напасть на след этой столь важной для нас безделушки, и я храню ее у себя в Версале, как смертоносное оружие против врага.

Кольцо убийцы лежит в шкатулке на маленьком бюро, которое стоит в гостиной между окон.

Итак, де Марсиа вошел к Антонии один, никем не замеченный, так как горничной не было. Обстоятельство это было, конечно, тоже весьма благоприятно, но посетитель никак не ожидал его, не был к нему готов. Не зная еще, как взяться за дело, как воспользоваться благоприятным моментом, он вдруг, совершенно случайно, замечает на этажерке роскошный кинжал в богатой оправе, вывезенный из Толедо одним из многочисленных обожателей девицы Перле.

Это изящная игрушка, но в то же время игрушка опасная.

Де Марсиа хватает кинжал, и его сильная, здоровая рука ловко наносит два смертельных удара. Прикончив несчастную жертву, он приступает к расхищению ее имущества.

Все сказанное на суде касательно неумелой, непривычной руки, взломавшей шкатулку с бриллиантами, подходит как нельзя более к де Марсиа. Вообще, стоит только внимательно перечесть обвинительный акт, чтобы, не задумавшись, заменить имя д'Анжеля именем де Марсиа.

В дальнейших подробностях суд не ошибся. Чтобы скрыться незамеченным, убийца действительно воспользовался возвращением запоздавшего жильца, но, проходя подворотню и ловко проскользнув в отворенную калитку, злодей изменяет голос и сгибается, чтобы скрыть свой настоящий рост.

Свидетель, встретивший у ворот убийцу, не мог, конечно, второпях, ночью, на дожде разглядеть хорошо его рост и фигуру, он показал только приблизительно, но точного, верного описания дать не мог.

Человек этот не признал моего сына, он не хотел лгать, он сказал только, что рост был как бы подходящий, но что и этого он утверждать не может.

Злодею же требовалось доказать свое пребывание в ином месте, и отсюда-то является подозрительное показание этого испанца Пильвейра.

Кто опровергал то, что Арман заезжал в Неаполитанское кафе? Повторяю в сотый раз, что совершили это те же заинтересованные ходом процесса негодяи, и говорили они это из личной выгоды.

Один из гарсонов этого кафе показал, что, кажется, видел в эти часы Армана, может быть, и подавал ему что-нибудь, но сказать наверно он никак не может, так как не помнит, был ли это именно Арман или другой господин, похожий на него. Показание этого служителя бесхитростно и откровенно. Другие же два гарсона отрицают посещение Армана уже слишком настойчиво и определенно. Эта-то настойчивость и кажется мне крайне подозрительной.

Покончив со своей жертвой, преступник еще не успел создать плана дальнейших действий на весь вечер убийства.

Как знать? Очень могло быть, что мысль взвалить страшную ответственность за только что совершенное им убийство на моего несчастного сына зародилась в голове злодея именно в момент появления Армана на пороге Неаполитанского кафе.

Он знает Армана, хотя и незнаком с ним. Он встречался с ним в том жалком кругу, в том полусвете, где губится столько молодых надежд и сил. Через общих знакомых он узнает, что Арман обещал уплатить крупную сумму на следующее утро. Схема его весьма несложна: он не будет обвинителем, но он наведет на след преступника.

Вызванный свидетелем по этому делу, он является в суд развязным джентльменом, болтливым южанином.

Он остерегается прямо обвинять Армана, напротив, он осыпает его цветами своего красноречия, воспевает его достоинства и в то же время, как бы вскользь, предательски, ядовито намекает на необузданную вспыльчивость молодого, неопытного любовника Антонии.

В душу беспристрастного судьи уже закрадывается подозрение, он уже начинает сомневаться в невинности Армана. Де Марсиа торжествует, ему только того и надо.

Далее. Неаполитанец не говорит, что видел сам Армана на улице, когда провожал домой Антонию. Заметила вдали Армана сама Антония, но ведь она умерла, так что добиться правды очень трудно.

Что же делает ловкий де Марсиа, запустив свою адскую машину? Остается он в Париже? Следит он за дальнейшим ходом процесса? Нет. Он очень доволен своей ролью свидетеля и боится попасть на скамью подсудимых. Он, конечно, заметил, что потерял кольцо с изумрудом. Во всяком случае, человек этот приходит к тому убеждению, что ему необходимо держаться на приличной дистанции от французской полиции, и потому, оставив судебному следователю краткое, но обстоятельное письменное показание по делу Армана, он благоразумно исчезает не только из Парижа, но и из самой Франции.

Он имел полное право уехать, отъезд свидетеля, не замешанного в преступлении, не мог, конечно, остановить ход процесса.

Но как уезжает он? явно, открыто или тайком? Могу сказать только одно: он очень спешит с отъездом. Примечание В. показывает нам, что де Марсиа и его любовница так скоро собрались в дорогу, что не успели даже взять от прачки своего белья. Они, конечно, были при деньгах, потому что бросили вещи, стоимость которых превышала 300 франков, они просто не имели времени возиться с такими пустяками. Несмотря на все старания, я никак не мог узнать, где скрывались они первое время, – это осталось тайной для всех, кроме их сообщников.

Только спустя два года удается мне напасть на след беглеца. Примечание С. указывает на пребывание его в Англии, он продает там золото и бриллианты.

В этот-то благоприятный промежуток времени и были конечно прожиты 20 000 франков, оставленные в портфеле Антонии; дело уже закончилось законным порядком и предавалось забвению, можно было рискнуть украденными деньгами. После этого опять появляются в продаже вещи убитой Антонии, и продаются они все в разных государствах, непременно вне пределов Франции.

Де Марсиа не мог, конечно, знать, что у меня хватило терпения разыскивать по всему Парижу поставщиков князя Z и собрать от них точные сведения о всех бриллиантах и ценных безделушках, подаренных Антонии ее щедрым покровителем.

Описание этих вещей очень сходно с описанием драгоценностей, проданных в Гамбурге, Брюсселе и Лондоне. Мне удалось даже перекупить одну из этих вещиц – матовый золотой браслет с русской надписью. Долго искал я самого де Марсиа, но никак не мог его найти. По всей вероятности, он не возвращался более в Париж.

В 1868 году сын мой должен вернуться. Арман поможет нам найти этого негодяя, так как он все же знал его немного, встречался с ним не раз. Тогда мы уже вместе поведем наше трудное дело и оправдаем себя наконец перед людьми, только перед людьми, так как перед Богом совесть наша чиста и безупречна.

Январь 1862.

XII

Фрике добавляет главу от себя

На этом оканчивались мемуары. Сама судьба преследовала не только злополучную семью д'Анжеля, но и тех, кто принимал в ней участие.

Адвокат Баратен был разбит параличом и медленно угасал с каждым днем.

Собрав материал, но не воспользовавшись им, умер в 1862 году и старый барон д'Анжель. Не суждено ему было восстановить поруганную честь своего единственного сына, не суждено было даже взглянуть еще хоть раз на него.

Внимательно прочитал и перечитал эти записки еще два раза Состен Фрике. Ему надо было вникнуть в суть дела, чтобы суметь воспользоваться при случае трудами отца д'Анжеля и старого адвоката Баратена. По многим причинам хотелось юноше довести скорее свою нелегкую задачу до конца. Очаровательный образ Елены был тут главной причиной.

– Не могу же я оставить баронессу и ее дочь в руках этих нехристей, – говорил он себе. – Я был бы тогда их сообщником. Нет, во что бы то ни стало я должен достигнуть цели, на мне лежит святая обязанность, и я должен ее выполнить.

Фрике говорил смело об обязанностях долга и чести, о жалости и сострадании к двум беззащитным женщинам, о мести за безвременную кончину Николя.

Но в чем он не смел признаться и самому себе – это в своей любви к Елене д'Анжель. А между тем это-то чувство и было главной причиной его неприязни к Марсьяку.

Да, он любил Елену, хотя еще и сам, может быть, не отдавал себе отчета в только что зародившемся чувстве. А любовь эта уже заполнила его юное сердце, овладела всеми его помыслами, всем его существом. Но увы! любви этой суждено было выдержать жестокое испытание.

Просматривая разные примечания и заметки, приобщенные к запискам барона д'Анжеля и адвоката Баратена, Фрике прочитал следующее: «Хотя фамилия д'Анжель и не принадлежит к французской аристократии, но она старого дворянского рода.

В царствование Людовика XIV один из представителей ее, Рауль д'Анжель, был королевским наместником провинции Турен. У него было два сына. Старший должен был занять впоследствии высокий пост своего отца, но преждевременная кончина помешала исполнению этих планов. Второй – Пьер д'Анжель, женился на бедной молодой девушке, дочери простого буржуа и, поступив в военную службу, был убит в сражении под Штейнкерком. Он дослужился до чина капитана.

Вдова Пьера, воспитывая своего единственного сына, всеми силами старалась в нем развить отвращение к военной службе и сделала его членом парламента в своем родном городе Блуа.

Эмерик д'Анжель был человек очень умный, способный и очень популярный. Любовь народа спасла его и в роковые годы террора. Наследник этого Эмерика захотел послужить родине и королю и поступил на флот. Он отличился во многих сражениях и вышел в отставку с чином капитана.

Сын его, автор настоящих мемуаров, отец Армана д'Анжеля, по примеру своих достойных предков, служил верой и правдой королю и отечеству. Он был сначала советником префектуры, а затем старшим секретарем».

«Однако, хорошо бы меня приняли эти дамы, если бы я, человек без имени и состояния, можно сказать, ничтожный червь, сунулся к ним с предложением руки и сердца! – сказал себе Фрике, прочитав родословную д'Анжелей. – Меня сочли бы за афериста и без церемонии указали бы на дверь. У меня не только нет никакой родословной, но нет даже имени. Было бы действительно курьезно сказать Елене: желаете вы быть госпожой Состен? Однако оставим все это и займемся делом. Мемуары эти, во-первых, неполны, и на мне лежит обязанность пополнить их».

И, взяв в руки перо, Фрике принялся писать добавочную главу.

«Я нижеподписавшийся, не имеющий имени, рожденный от неизвестных родителей, бросивших меня на руках кормилицы в самом раннем детстве, окрещенный моим благодетелем и воспитателем г. Лефевром Состеном, прозванный Фрике и желающий навсегда сохранить за собой это прозвище, объявляю и подтверждаю следующее: барон д'Анжель не обманулся в нижепоименованном Викарио Пильвейре. История этого плута, этого негодяя мне хорошо известна. Он не только ловкий авантюрист и мошенник, но и участник страшного преступления. Я сам был свидетелем дуэли, в которой этот Пильвейра был секундантом. Он зарядил только один пистолет и подал его своему сообщнику, главному вожаку, г.***. Ограничимся до времени этими тремя звездочками; настоящее имя этого господина будет скоро известно. Противнику же г.***, Арману д'Анжелю, был дан пистолет незаряженный. Если бы старый барон д'Анжель был еще жив, то, конечно, крайне удивился бы тому странному обстоятельству, что в его собственном доме в Версале поселились Сусанна Мулен и Альфонс де Марсиа.

Впрочем, будь жив отец Армана, ему, конечно, не пришлось бы насладиться этим назидательным зрелищем, так как при жизни этого достойнейшего человека, а также до болезни адвоката Баратена, вышеупомянутый мнимый неаполитанский дворянин, Альфонс де Марсиа, благоразумно остерегался Парижа и его ближайших окрестностей.

Личное мнение никому не известного бедняка-найденыша Фрике таково: этот ловкий де Марсиа терпеливо выждал время и вернулся во Францию уже тогда, когда всякая опасность миновала, когда преступление его могло остаться безнаказанным. На всякий случай он, впрочем, превратился из де Марсиа в Марсьяка. Осторожность никогда не мешает.

Эта перемена фамилии хотя и сбивает сначала с настоящего пути, но потом оказывается выдумкой, не стоящей внимания.

Кому бы пришло в голову поджидать возвращения сосланного на галеры д'Анжеля? Кто мог, заранее обдумав и взвесив шансы, воспользоваться не только именем Армана, но и всем его состоянием? Кто мог решиться на такой уже слишком смелый, можно прямо сказать, наглый поступок? Кто?.. Единственный человек в целом мире – Альфонс де Марсиа.

И если у него был сообщник, то это был, конечно, тот самый приятель, который ожидал его в Неаполитанском кафе в ночь преступления, совершенного на улице Сен-Лазар.

Этот же лжесвидетель, Викарио Пильвейра, помог отправить на тот свет последнего представителя фамилии д'Анжель в день памятного поединка в Медонском лесу весной 1868 года.

Я, нижеподписавшийся, Фрике по прозванию, очень сожалею о том, что господина Армана нет уже в живых, потому, во-первых, что я постарался бы восстановить его попранную честь, оправдать его перед обществом, а что может быть выше и благороднее, как возвращение честного имени несчастной жертве людской несправедливости? Во-вторых, оказав ему эту услугу, я, может быть, осмелился бы сказать ему, что люблю его сестру, в чем никогда не решился бы признаться ей самой».

Фрике положил перо и перечитал написанное.

«Последнее-то, пожалуй, можно и вычеркнуть, – сказал себе юноша. – Впрочем, слова эти не могут иметь большой цены, так как бедного Армана уже нет на свете, а мне все же как-то легче на сердце, после того, как я написал их. Теперь к делу, друг Фрике! – как говаривал незабвенный Николь. Неужели и теперь не оправдаешь ты себя в глазах твоего достойного благодетеля и воспитателя господина Лефевра? Неужели все эти письменные документы не убедят его в невинности бедного, брошенного всеми найденыша Фрике? Как знать! этот добряк может еще мне пригодиться. Хотя он большой чудак и любит поворчать, но как человек опытный может всегда дать хороший совет и помочь при случае. Он к тому же смел, бесстрашен, никогда не отступает перед опасностью. Еще в детстве учил он меня никого и ничего не бояться, преклоняться только перед ним, перед его волей. Ум хорошо, а два лучше, – пойду-ка я к Лефевру».

И, захватив с собой драгоценные мемуары, Фрике отправляется в Кламар. Он шагает уверенно и бодро и насвистывает веселую песню.