Глава XIV

Онлайн чтение книги Тайна старой девы
Глава XIV

Ночью у ребенка началась сильная лихорадка, а Фелисита проснулась с головной болью. Несмотря на это, она, как обычно, исполняла днем свои обязанности.

После обеда профессор вернулся домой. Он только что сделал глазную операцию, на которую не решался ни один врач. Его осанка и походка были так же спокойны, как всегда, но глаза Иоганна блестели необыкновенно ярко. Он остановился у двери, ведущей во двор, и спросил проходившую с ведром воды Фридерику, как она себя чувствует.

— Я здорова, господин профессор, — ответила кухарка. — А вот Каролине вчерашнее купание не прошло даром. Я глаз не могла сомкнуть ночью, так сильно она бредила...

— Вы должны были раньше сказать мне об этом, Фридерика, — строго прервал ее профессор.

— Я и сказала хозяйке, но она ответила, что все и так пройдет. Для этой девушки никогда еще не вызывали доктора: сорная трава не погибает, господин профессор. Если даже и обращаться с ней хорошо, так это нисколько не поможет, — добавила она, заметив, что лицо Иоганна омрачилось. — Она была с детства упрямым существом и держалась всегда в стороне, точно принцесса. Когда я жарила или пекла что-нибудь вкусное, я давала ей немножко, но она никогда не пробовала. Так она поступала еще ребенком... А с тех пор, как умер покойный барин, она ни разу не ела досыта. Я своими ушами слышала, как Фелисита говорила Генриху, что когда она оставит, наконец, этот дом, то будет работать до кровавого пота, и каждый заработанный грош станет посылать хозяйке, пока не заплатит за каждый кусок хлеба, который она съела в этом доме.

Старая кухарка не заметила, что во время ее рассказа кровь все более приливала к лицу Иоганна. Когда она, наконец, кончила, он, ничего не сказав, направился в комнату, где спали Фридерика и Фелисита. Девушка сидела у окна, положив голову на руки. Ее чистый профиль с печально опущенными углами рта и закрытыми глазами говорил о невинном спокойствии и страдании.

Профессор тихо подошел к ней и с минуту молча смотрел на девушку. Затем он мягко и с состраданием сказал:

— Фелисита!

Она вскочила и с изумлением посмотрела на него. Вся ее фигура приняла такую позу, точно она ожидала встречи с врагом.

— Фридерика сказала мне, что вы нездоровы, — сказал профессор обычным спокойным тоном врача.

— Я чувствую себя лучше, — ответила она. — Покой хорошо действует на меня.

— Гм... однако, ваш вид... — он не докончил фразу и хотел было взять ее руку.

Фелисита отступила в глубь комнаты.

— Будьте благоразумны! — сказал профессор серьезно, и его брови мрачно нахмурились, так как девушка продолжала неподвижно стоять на прежнем месте. — Тогда я вынужден говорить не как врач, а как опекун. Приказываю вам сейчас же подойти ко мне!

Она вспыхнула и, не поднимая ресниц, медленно подошла и молча протянула ему руку, которую он нежно взял. Эта узкая, маленькая, но огрубевшая от работы рука так сильно дрожала, что на лице профессора появилось чувство глубокого сострадания.

— Неразумный, упрямый ребенок, опять вы заставили меня обойтись с вами строго! — сказал он мягко. — А я бы хотел, чтобы мы расстались друзьями... Неужели вы не можете смотреть на меня и на мою мать иначе, как с непримиримой ненавистью?

— Что посеешь, то и пожнешь! — глухо ответила Фелисита. Она посмотрела на пальцы, державшие ее руку, с таким ужасом, точно это было раскаленное железо.

Профессор быстро выпустил ее руку. Выражение кротости и сострадания исчезло с его лица. Он сердито ударил палкой по травинкам, росшим между камнями. Фелисита вздохнула свободнее: таким резким и суровым он и должен был быть. Его сострадание приводило ее в ужас.

— Все тот же упрек, — холодно сказал, наконец, профессор. — Может быть, ваша непомерная гордость часто страдала, но приучить вас к невзыскательности было нашим долгом. Я могу спокойно относиться к вашей ненависти, так как всегда желал вам только добра. Не буду спорить — заслужить любовь моей матери очень трудно. Но она справедлива, и ее благочестие не дало ей причинить вам горе. Вы собираетесь самостоятельно встать на ноги и выйти в свет, но для этого, учитывая ваше положение, прежде всего нужна покорность... Как вы будете жить с вашими ложными понятиями, которых вы так упрямо держитесь?

Девушка спокойно посмотрела на него.

— Если вы мне докажете, что мои взгляды противоречат нравственности и разуму, то я охотно откажусь от них, — сказала она. — Ни один человек, кто бы он ни был, не имеет права обрекать других на духовную смерть только потому, что эти другие низкого происхождения. У такого несчастного существа, как я, вынужденного жить среди бездушных людей, нет иного оружия, кроме сознания, что оно также дитя Господне. Для Него не существует ступеней и рамок человеческого общества — это людские выдумки, и чем мельче и ничтожнее душа, тем сильнее она их придерживается.

Фелисита медленно повернулась и исчезла за дверью. Профессор неподвижно смотрел ей вслед, затем надвинул шляпу на лоб и направился к дому. Неизвестно, что происходило в его душе, но глаза Иоганна потеряли свой блеск.

В прихожей адвокат Франк разговаривал с Генрихом.

— Ну, профессор, у тебя и дома нашлись пациенты? — спросил молодой человек, здороваясь

с Иоганном. — Я слышал, что вчерашнее происшествие не прошло бесследно и для ребенка...

— У ребенка сильная лихорадка, — сухо закончил профессор. Очевидно, он не хотел вдаваться в подробности.

— Ах, господин профессор, это бы еще ничего, — сказал Генрих. — Ребенок и так уж болен и плачет целыми днями, но когда такая девушка, как Фея, у которой никогда ничего не болит, вдруг повесила голову, тогда поневоле испугаешься.

— Что-то я не заметил этого! — резко возразил профессор, — Можешь быть спокоен, Генрих, эта голова сидит крепче, чем всякая другая.

Он поднялся с адвокатом по лестнице. На верхних ступеньках им навстречу попалась Анхен. Она стояла на лестнице в одной рубашечке и босая.

— Мамы нет, Розы нет, Анхен хочет пить, — сказала она профессору. Тот испуганно взял ее на руки и отнес в спальню. Там никто не показывался. Он сердито позвал прислугу. Дальняя дверь отворилась и прибежала Роза с покрасневшим лицом и утюгом в руках.

— Где вы пропадаете? Как вы могли оставить ребенка одного? — закричал Иоганн.

— Ах, господин профессор, не могу же я разорваться, — возразила девушка, чуть не плача от досады. — Хозяйке непременно нужно погладить платье, и если бы вы знали, сколько работы с таким платьем! Хозяйка сказала, что у Анхен легкая простуда, и она отлично может остаться на полчасика одна.

— А где же сама хозяйка? — резко перебил ее Иоганн.

— Хозяйка пошла с госпожой Гельвиг на миссионерское собрание.

— Так! — отрезал возмущенный профессор. — Идите и заканчивайте гладить ваши тряпки! — приказал он и позвал Фридерику. Старая кухарка месила в это время тесто и послала Фелиситу.

Румянец еще лежал на ее щеках, но глаза холодно и серьезно скользнули по взволнованному лицу профессора. Она спокойно остановилась, молча ожидая приказаний. Профессору понадобилось сделать немалое усилие, чтобы заговорить с ней.

— Маленькая Анна осталась без присмотра. Не согласитесь ли вы побыть с ней, пока не вернется ее мать? — спросил он, наконец.

— С удовольствием, — ответила молодая девушка, — но дело в том, что госпожа советница не любит, когда ребенок остается со мной. Если вы возьмете ответственность на себя, то я согласна.

— Хорошо.

Она вошла в спальню и заперла дверь. Адвокат проводил ее долгим взглядом.

— Генрих называет ее Феей, — сказал он, поднимаясь с профессором по лестнице на третий этаж. — Как ни странно звучит это имя в его грубых устах, но оно очень подходит к ней... Откровенно говоря, я не понимаю, как ты и твоя мать решаетесь приравнивать эту девушку к вашей старой кухарке и этой дерзкой горничной?

— Так мы должны были одевать ее в шелк и бархат? — спросил профессор. Никогда еще его друг не видел Иоганна таким раздраженным. — И если у старого Гельвига не было дочери, то, по твоему мнению, ее место могла бы занять эта «Фея», или, вернее, «Сфинкс»? Ты всегда был мечтателем! А впрочем, в твоей воле сделать дочь фокусника госпожой, Франк, мое опекунское благословение ты получишь!

Адвокат покраснел, а затем с улыбкой обернулся к профессору.

— Едва ли только она будет нуждаться в твоем опекунском благословении. Пришлось бы ждать ее собственного решения, — сказал он с легкой усмешкой. — Если ты думал оскорбить мой слух выражением «дочь фокусника», то ты жестоко ошибся, мой многоуважаемый профессор... Конечно, ты со своими взглядами не мог бы решиться на что-либо подобное без значительного нервного потрясения. Дитя фокусника с его горячим сердцем и холодная кровь честных негоциантов, размеренно текущая по твоим жилам, — несоединимы, все твои предки перевернулись бы в гробах.

Профессор не обратил внимания на насмешку. Он скрестил руки на груди и быстро прошел несколько раз по комнате.

— Их жизнь была безукоризненна, — сказал он, останавливаясь. — Я не думаю, чтобы каждый из них мог сохранить свое достоинство без внутренней борьбы. Человеческая натура упорнее всего часто сопротивляется именно там, где она должна была бы покориться... Все эти жертвы стали фундаментом для солидной постройки, которая называется «домом Гельвигов». Неужели же эти жертвы для того и были принесены, чтобы какой-нибудь легкомысленный потомок одним взмахом разрушил все здание?

Казалось, этими словами он хотел решить какой-то свой, внутренний, конфликт.

Фелисита около получаса просидела у постели ребенка, когда, наконец, вернулась советница. Ее лицо омрачилось при взгляде на молодую девушку.

— Как вы попали сюда, Каролина? — резко спросила она. — Я вас не просила о такой услуге!

— Но я просил! — сурово сказал профессор, внезапно появившийся на пороге. — Твоя девочка нуждалась в присмотре, я встретил ее босую на лестнице.

— Не может быть! И ты могла быть такой непослушной, Анхен?

— Неужели ты не понимаешь, Адель, кто заслужил упрек в данном случае? — спросил профессор, все еще сдерживаясь, но в его голосе послышался гнев.

— Боже мой, эта Роза невозможна! Ей решительно нечего больше делать, кроме присмотра за ребенком, но как только отвернешься, она уж глазеет в окно или крутится перед зеркалом...

— По случайности сейчас она стоит перед гладильной доской и в поте лица гладит платье, которое тебе обязательно нужно надеть завтра утром, — прервал ее с язвительной насмешкой профессор.

Советница испугалась. На мгновение ее лицо выразило замешательство, но она быстро пришла в себя.

— Какие глупости! — воскликнула она, недовольно наморщив белый лоб. — Значит, она совершенно не поняла меня, как это с ней часто бывает.

— Хорошо, — прервал ее профессор, — предположим, что произошло недоразумение. Но как же ты могла доверить ей больного ребенка, раз не можешь на нее положиться?

— Иоганн, меня призывал святой долг! — ответила молодая вдова, поднимая к небу свои красивые глаза.

— Твой самый святой долг — долг матери! — гневно воскликнул профессор. — Я послал тебя сюда единственно из-за ребенка, а вовсе не для того, чтобы ты принимала участие в миссионерских делах.

— Ради Бога, Иоганн, если бы тебя услыхала тетя или мой папа... Прежде ты думал иначе.

— Прекрасно... Но мы должны обращать все наши силы прежде туда, куда нас направило Провидение. И если бы ты могла на Страшном Суде назвать сотню спасенных тобой для христианства душ, это ни на йоту не уменьшило бы твоей вины, если из-за этого ты погубила своего ребенка.

Лицо советницы пылало. Она постаралась вернуть самообладание и обычную кротость, и это ей удалось.

— Не будь так строг ко мне, Иоганн! — попросила она. — Подумай о том, что я слабая женщина, но всегда желаю только добра... Если я и сделала ошибку, то главным образом из-за любви к твоей милой маме, желавшей, чтобы я ее сопровождала... Конечно, это больше не повторится.

Советница сказала это своим мягким голосом и, мило улыбаясь, протянула профессору руку. Тот покраснел, как молодая девушка, и, вероятно, сам не сознавая этого, быстро и робко взглянул на Фелиситу, которая сидела с опущенными глазами у постели ребенка. Он нерешительно взял протянутую руку и тотчас же отпустил ее... Кроткие глаза, пристально смотревшие ему в лицо, сверкнули, лицо побледнело, но смирение было сохранено. Молодая женщина нежно поцеловала своего ребенка.

— Теперь я могу остаться у Анхен. Благодарю вас, милая Каролина, что вы заменили меня, — сказала она ласково.

Молодая девушка быстро встала, но девочка расплакалась и крепко схватила своими ручонками ее за руку.

Профессор пощупал пульс ребенка.

— У нее сильный жар, и я не могу допустить, чтобы она волновалась, — сказал он Фелисите. — Может быть, вы останетесь тут, пока она не заснет?

Девушка молча села, и профессор вышел. В то же время советница, хлопнув дверью, удалилась в свою комнату. Фелисита слышала, как она ходила там быстрыми шагами. Затем послышался треск рвущейся материи. Анхен поднялась на локте, прислушалась и задрожала.

— Мама, Анхен будет слушаться, она не сделает этого больше! — закричала девочка.

В это время в комнату вошла Роза.

— Опять рвет что-то, — пробормотала она, обращаясь к Фелисите. — Тише, детка, мама тебе ничего не сделает, она скоро опять будет добрая.

Дверь хлопнула, и советница удалилась. Роза пошла в ее комнату и принесла остатки батистового носового платка.

— Когда она приходит в ярость, так сама не понимает, что делает, — сказала девушка. — Она рвет все, что под руки попадется, и немилосердно дерется — бедная малютка это хорошо знает.

Фелисита прижала ребенка к груди. Внезапно в прихожей раздался голос советницы. Она весело болтала с адвокатом, спускавшимся с лестницы, и когда Адель снова вошла в спальню, то казалась милее и красивее, чем когда-либо.


Читать далее

Глава XIV

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть