Онлайн чтение книги Тайны господина Синтеза
Часть третья. ВЕЛИКОЕ ДЕЛО

ГЛАВА 1

Тревожные новости. — Персонал господина Синтеза выказывает недовольство. — Великому Делу грозит опасность. — Угля больше нет. — Господин Синтез сжигает свои корабли. — Продукты питания пойдут на растопку. — Люди отныне перестанут есть. — Подземные взрывы. — Боцман Порник. — Мэтра подозревают в том, что он знается с нечистой силой. — Попалась рыбка в сети. — Боцман потрясен и усыплен. — Еще раз о гипнозе и внушении. — Порник — ассистент-зоолог! — Как господин Синтез искоренил ростки бунта .

— Что новенького, капитан? — спросил господин Синтез у Корнелиса Ван Шутена, когда один из индусов-бхили ввел временно исполняющего обязанности капитана «Анны» в покои хозяина.

— Много всякой всячины, Мэтр, даже слишком много…

Обычно хладнокровный, Ван Шутен на сей раз казался очень взволнованным.

— Э-э, дружок, так негоже! — заметил господин Синтез. — Девизом моряка должна быть знаменитая сентенция древних «nil mirari» — «ничему не удивляйся».

— Но мы очутились в сложном положении… — Замешательство капитана все возрастало. — В очень сложном…

— Разве лаборатории вновь угрожает опасность? Великое Дело под угрозой? Не может быть! Ваше волнение связано с чем-то иным. Всю ответственность за сохранность приборов и оборудования несут господа Фармак и Роже-Адамс.

— Речь идет не о лаборатории и не о физиологических исследованиях…

— А раз работы движутся своим чередом и Великое Дело близится к завершению, к чему беспокоиться?

— Но в том-то и дело, Мэтр, что обстоятельства, о которых я хочу с вами поговорить, могут, правда косвенно, воспрепятствовать работам и свести на нет столько усилий…

— Что же вы раньше не сказали! Говорите!

— Видите ли, Мэтр, люди поговаривают…

— Что?!

— Люди недовольны и не стесняются заявлять об этом вслух.

— В какой-то мере я их понимаю. Они находятся здесь уже семь месяцев, все на одном и том же месте, безо всяких развлечений, не видя ничего, кроме моря и неба. Неудивительно, что такая длительная стоянка вызывает некоторое недовольство. Надо следить за дисциплиной, капитан, и строго наказывать провинившихся.

— У меня десять человек в кандалах сидят, лучшие матросы…

— А боцманы?

— Они соучастники.

— Соучастники чего?

— Готовящегося бунта, цель которого — захватить корабли и, бросив лабораторию на произвол судьбы, немедленно плыть к берегам Австралии. Люди с «Ганга» тоже в заговоре. Если меня правильно информировали, бунт вспыхнет не позже чем через неделю.

Услышав эту в общем-то тревожную новость, господин Синтез, вероятно, впервые за двадцать пять лет рассмеялся, но смех его был едким и как бы ржавым — казалось, человек отвык от подобного проявления радости или иронии. Капитан, ни разу не видевший, чтобы господин Синтез хотя бы улыбнулся, сильно растерялся.

— Известны ли вам мотивы готовящегося мятежа? — Обычная суровость вернулась к господину Синтезу.

— Известны, Мэтр. Первые признаки недовольства появились в тот день, когда кончился уголь.

— Что им до этого? Полагаю, на холод они не жалуются?

— О нет, конечно. Но, видя, как в топках машин сожгли сначала пустые ящики, бочонки, гафеля [337]Гафель — наклонный рей, закрепленный нижним концом на верхней части мачты, служит для подъема флага и сигналов, реи [338]Рей — круглый брус, горизонтально прикрепленный за середину к мачте, рангоутное дерево, а потом принялись за мачты…

— Ну и что? Полагаю, эти корабли принадлежат мне и я могу, не спрашивая чужого мнения, превратить их в баркасы. Когда топки поглотят мачты, мы сожжем рубки, полуюты, спардеки — словом, все деревянные предметы, имеющиеся на борту. Так как по причине отсутствия «Инда» и «Годавери» в нашем распоряжении лишь такие ресурсы, мы для осуществления Великого Дела исчерпаем их до конца. Хотелось бы знать, что странного видят в этом члены моих экипажей?

— Людям кажется, что, при отсутствии на судах топлива и мачт, они не смогут вернуться домой.

— Речь идет не о возвращении, а о Великом Деле, которое ждать не может.

— Боюсь, они откажутся повиноваться.

— Для такого случая в Уложении морских законов существуют весьма суровые статьи, и мне не надо вам об этом напоминать.

— Я готов раскроить голову каждому, кто не выполнит приказа, но убежден, что таким образом спровоцирую взрыв, опасаюсь…

— Опасаетесь?

— Да, Мэтр, боюсь за вас, то есть за Великое Дело…

— Ну, а прочие мотивы, — голос господина Синтеза смягчился, — каковы они?

— Люди очень жалуются на уменьшение дневного рациона.

— Быть того не может! А мне казалось, они едят слишком много. Кстати, вы навели меня на мысль, на превосходную мысль… Ветчина, копченое сало, бисквиты, сушеные овощи, кофе в зернах, консервы, копченая рыба все это отличные энергоносители. Добавьте водку, куски просмоленных канатов, обломки дерева, и у нас появится дополнительный источник тепла.

— Мэтр!.. — забормотал, опешив, капитан.

— Сообщите на камбуз, — бесстрастно продолжал господин Синтез, — что с завтрашнего, нет, с послезавтрашнего дня прекращается выдача каких бы то ни было твердых или жидких пищевых продуктов.

— Мэтр!..

— Вы поняли, не так ли? Никто на борту «Ганга» и «Анны», будь то юнга или капитан, не получит ни грамма пищи. Имеются ли у моих людей еще какие-либо мотивы нарушать субординацию?

В этот момент вдали послышался громкий взрыв, перешедший в раскаты, напоминающие гром. Между тем стояла ясная погода. Не видно было ни грозовых туч, ни тем более молний. Лишь море немного волновалось, катя короткие частые волны, которые вздымались, словно следуя за внезапными изменениями рельефа морского дна. Несколько отдельных глухих ударов прозвучали как пушечные залпы во время боя на фоне ружейной пальбы.

— Мэтр, — после длинной паузы с усилием продолжал капитан, — вы знаете матросов, они ведь сущие дети, наивные и суеверные…

— Куда вы клоните?

— Эти взрывы, слышимые уже давно, хотя нет ни молний, ни грозовых туч, пугают их…

— Вот и объясните им, что эти звуки совершенно безвредны.

— Я прилагал все усилия, но напрасно. Даже индусы…

— Как, мои индусы?! Такие спокойные, такие дисциплинированные…

— Они еще хуже наших европейцев.

— Послушайте, капитан, повторяю, всем немедленно нужно сообщить, что взрывы безопасны, это всего лишь результат вулканической деятельности данного региона.

— Матросы глухи к доводам рассудка; наблюдая за работами, они не понимают ни ваших, целей, ни назначения невиданных приборов, которые вы используете, и ни причины электрических разрядов, но если раньше все восхищались Великим Делом, то теперь многие боятся и не доверяют ему. Самые нелепые слухи, передаваясь из уст в уста, становятся навязчивой идеей, делающей экипажи все более и более суеверными. Для них эти подводные шумы — таинственные голоса, предвестники надвигающейся катастрофы, которая погубит всех до единого. Вы представляетесь им магом, колдуном, некромантом [339]Некромант — человек, пытающийся вызывать души мертвых и общаться с ними, живущим душа в душу с нечистой силой; мы же, командный состав, — ваши жалкие приспешники. Вот и попробуйте убедить с помощью доводов рассудка тех, кого поражает любой пустяк! Попробуйте предоставить научные объяснения тем, кто свято верит в допотопные легенды!

— Ладно, капитан, но, по моему мнению, все это выеденного яйца не стоит… Спасибо, что предупредили, однако мои предыдущие распоряжения остаются в силе. Как и прежде, я собираюсь снять мачты со своих кораблей, сжечь в топках все их деревянные части и отменить выдачу суточного пайка. Но, несмотря на это, уверяю вас, у наших людей не возникнет ни малейшего желания бунтовать.

— Однако, Мэтр…

— Хватит, милостивый государь. Я все сказал. Пришлите ко мне старшего боцмана.

Пять минут спустя после этого разговора, прояснившего ситуацию, в которой находился господин Синтез и его помощники, капитан явился в сопровождении моряка и лично представил его хозяину. Это был человек невысокого роста лет под сорок, коренастый, с бычьей шеей, широченными плечами, кирпичным лицом и длинными руками. Ступая босиком по коврам апартаментов Мэтра, он выглядел одновременно и озадаченным и развязным — так выглядит бывалый матрос перед адмиралом. Волосатый, заросший щетиной, с маленькими блестящими глазками под кустистыми бровями, с широким лицом, с видом одновременно и решительным и примерным, он на мгновение застыл на пороге святилища, вынул изо рта жевательный табак, снял берет, спрятал в него жвачку и, зажав в руке головной убор вместе с содержимым, утвердился на ковре так, будто хотел врасти в пол.

Господин Синтез, внимательно осмотрев вошедшего, заговорил:

— Ты француз, и фамилия твоя Порник.

— Извините, хозяин. Я бретонец [340]Бретонец — житель Бретани, области на северо-западе Франции; бретонцы говорят на особом — бретонском — языке, родом из Конке, к вашим услугам.

— Ты был китобоем и потерпел кораблекрушение на Шпицбергене. Я подобрал тебя полуживого и доставил в Тромпсо…

— Совершенно верно, хозяин. И мне не забыть этого, слово бретонского моряка.

— А позже, когда набиралась команда, случай привел тебя на один из моих кораблей.

— Извиняюсь, хозяин, но я очутился у вас на борту, во-первых, потому, что счастлив отблагодарить за свое спасение, а во-вторых, из-за высокого жалованья, которое вы платите.

— Скажи, Порник, ты доволен службой?

— Как вам сказать, хозяин… И да и нет, черт подери!

— Ответ, достойный нормандского крестьянина [341]Нормандский крестьянин — житель Нормандии, области на северо-западе Франции, а не бретонского матроса.

— Может, и так, хозяин. Доволен — не доволен, тут, знаете ли, есть свои плюсы и минусы…

— Да, понимаю. Ты, один из лучших моих моряков, начинаешь подумывать, что дело затягивается, и, жалуясь на условия службы, не мудрствуя лукаво, подумываешь о бунте. Но не забывай, мой мальчик, и другим передай: я нанял вас на пятнадцать месяцев, и, пока вы состоите у меня на службе, следует соблюдать дисциплину.

— Черт возьми, хозяин, дело не в условиях службы и даже не в затянувшемся до бесконечности стоянии на якоре; дело в том, что поговаривают, будто вы разговариваете с духами!

— Духами? О чем ты?

— Ну, духи, черт возьми…

— Хорошенькое объяснение, я все понял. Дурак ты, Порник.

— К вашим услугам, хозяин.

— А если я избавлю тебя от голода, от скуки, от страха перед духами, ты будешь доволен?

— Если вы сделаете это не только для меня, но и для других, то, уверяю, все пойдет гладко, как на адмиральском крейсере. Слово моряка!

— Замечательно, дружище. Твое желание понято, и положись на-гменя. Мне хватит на это и пяти минут. Приблизься. Смотри мне прямо в лицо. Что ты чувствуешь?

— Пока ничего особенного. Хотя, пожалуй, что я не в своей тарелке. Как пикша в железах…

— Все это пустое. Не сопротивляйся. Ты хочешь спать, Порник. Твои веки тяжелеют… Глаза плохо видят… Они закрываются… Ты сейчас заснешь…

— Извините, хозяин, — скороговоркой молвил моряк, — но… Сдается мне, что я рухну сейчас… да со всего маху…

— Нет, дружище, ты спишь… [342]Господин Берюхейм, знаменитый преподаватель мединститута в Нанси, прибегал к таким средствам, чтобы усыпить больных, или, вернее, их загипнотизировать, внушить им необычайное терапевтическое прилежание. (Примеч. авт.) Так спи, Порник… Спи и слушай… Я так хочу!

. Не прошло и минуты с начала этого странного эксперимента, а старший боцман, неподвижный, словно статуя, сморщив лоб и широко открыв глаза, застыл, не произнося больше ни слова. Капитан молча поглядел на господина Синтеза с удивлением, граничившим с оторопью.

— Ты спишь, Порник, не так ли? — спокойно продолжил господин Синтез.

— Да, хозяин, — изменившимся голосом ответил боцман.

— Попытайся закрыть глаза.

— Я… я не могу…

— Попробуй!

— Не смогу, если вы не захотите…

— Прикрой глаза правой рукой.

— Но дело в том… Дело в том, что я не в силах поднять руку…

— Попробуй.

— Невозможно! Хозяин, ее как будто линем [343]Линь — тонкий судовой трос из пеньки к телу привязали…

— Но ты-то тем не менее человек сильный…

— Вы делаете меня слабым.

— А теперь я желаю, чтоб твои глаза закрылись и ты вращал руками.

По-прежнему молчавший капитан с нарастающим удивлением увидел,\что веки матроса тотчас же опустились, и он с головокружительной скоростью завертел руками.

— Попробуй, — .снова заговорил господин Синтез, — открыть глаза и прекратить двигать руками.

— Невозможно, совершенно невозможно, хозяин…

— Собери все свои силы.

— У меня не осталось никаких сил, я не могу больше…

— Хватит! Стоп!

На слове «стоп» вращательные движения прекратились, но глаза боцмана по-прежнему оставались закрытыми.

— Ты ясно все видишь, Порник, не правда ли?

— Совершенно ясно, хозяин.

— Ну тогда, сходи-ка, дружище, в соседнюю комнату, где ты никогда не был, возьми графин, стакан и принеси мне.

Моряк, хотя глаза его оставались по-прежнему закрытыми, решительно направился к двери, отворил ее, зашел на мгновение внутрь и вернулся с графином и стаканом.

— Знаете ли вы, что находится в сосуде? — обратился господин Синтез к капитану.

— Вероятно, вода.

— Вы правы, вода.

— У тебя, Порник, наверно, жажда. Не хочешь ли промочить себе глотку стаканчиком этой водки?

Моряк не мешкая наполнил стакан и, подняв его, заявил:

— Ваше здоровье, хозяин! — Затем с видимым удовольствием выпил. — Знатная, однако, водка! Настоящая адмиральская! — восхитился он, залпом осушив стакан.

— Если хочешь, можешь выпить всю бутылку до дна.

— Прошу прощения, хозяин, но я буду пьян в стельку.

— Как знаешь. Тогда поставь графин на стол. А теперь, — безо всякого перехода велел господин Синтез, — ты больше не Порник, боцман с «Анны». Ты мой ассистент-зоолог господин Роже-Адамс.

При этих словах матрос приосанился, заправил пряди волос за уши и, кокетливо теребя бородку — жест, свойственный профессору зоологии, — поднес к глазам воображаемый лорнет.

— Ну, что поделываете сегодня, господин Артур?

— Я возвращаюсь из лаборатории, — объявил боцман несколько манерным голосом Роже-Адамса. — Имею честь и удовольствие сообщить вам массу новостей.

— О-о, ну посмотрим, посмотрим, — с деланным нетерпением сказал Мэтр.

— На настоящем этапе развития науки не подлежит сомнению, что следует рассматривать плавательный пузырь у рыб как предтечу легких наземных позвоночных.

— Вы совершенно правы.

— Однако ныне существующие свидетельства такой трансформации, восходящей к древнейшим временам, достаточно редки.

— Но все-таки они существуют.

— Совершенно верно. Одно из них только что обнаружено в нашей лаборатории. Речь идет о рыбе, которая водится в местных водах и, если не ошибаюсь, в Австралии и Новой Гвинее. Это ceratodus, описанная каким-то американским естествоиспытателем (увы, не помню его имени). Так вот, Мэтр, препарируя рыбу, я обнаружил воздушный пузырь, по бокам которого располагались два симметричных дыхательных кармана. Благодаря такому анатомическому расположению, думается, рыба может, пусть и временно, замещать водную среду воздушной.

— Прекрасно. Благодарю вас.

Капитан, которому от происходящего становилось не по себе, испытывал некоторый ужас и даже не пытался этого скрывать.

— Я намеренно достаточно далеко завел эксперимент, — бесстрастно продолжал господин Синтез, — не столько даже из научного интереса, сколько для того, чтобы убедить вас. Ведь, поскольку вначале речь шла о вещах обыденных, вы могли подумать, будто Порник ломает комедию. Но, услышав, как безграмотный матрос ни с того ни с сего с полным знанием дела рассуждает о сложнейших проблемах зоологии, вы, вне всякого сомнения, убедились, что с его стороны не было никакого подвоха.

— Но это ужасно, Мэтр, ужасно…

— Наоборот, нет ничего более простого и натурального. Я нашел прекрасного подопытного и, загипнотизировав, внушил ему то, что мне заблагорассудилось. Очень удачный шарж на Роже-Адамса, показанный нашим испытуемым, — моя заслуга, ибо я выступал в роли суфлера!

— И что же он теперь будет делать?

— Он целиком и полностью в моем распоряжении.

— Вы хотите сказать, Мэтр, что он будет…

— Именно так, и вы это скоро увидите. Когда кончится гипнотический сон, все, что я ему внушил, останется в его сознании и он не сможет ни на йоту отклониться от соблюдения навязанных ему правил. В этом-то и вся штука.

— Скажи-ка мне, Порник, ты больше не боишься злых духов?

— Злых духов? — посмеиваясь, переспросил боцман. — Я ничего не боюсь, хозяин.

— Вот и слава Богу. В дальнейшем, услышав взрывы, ты будешь знать, что это просто результат деятельности вулканов и в них нет ничего таинственного.

— Да, хозяин.

— Теперь ты не посмеешь сомневаться в том, что наши корабли, несмотря на отсутствие пара и мачт, смогут вернуться в цивилизованные страны. Понятно?

— Да, хозяин. Корабли, обритые, как понтоны, не имея угля для топок, вернутся обратно по вашему приказу. Вы знаете для этого способ.

— И наконец, вопрос еды. Вам больше не будут выдавать паек. Но, так как без пищи жить нельзя, вы будете питаться тем, чем ежедневно питаюсь я.

— Хорошо, хозяин.

— От моего обычного рациона, несмотря на отсутствие привычки, ты не будешь испытывать муки голода. Запомни, ты будешь весел, как никогда, и сыт, как если бы съел двойной паек. Ты так же, как раньше, смел и силен. Избавленный от голода и жажды, ни о чем не заботясь, ты сможешь терпеливо дожидаться окончания работ, ревностно служа мне. Я так хочу! Слышишь? Я так хочу! Выкинь из головы все прежние мысли о бунте.

— Уже выкинул, хозяин.

— А теперь с закрытыми глазами ты поднимешься на палубу, дашь доброго пинка рулевому, который вот уже три минуты дремлет на вахте, забыв в полдень отбить склянки [344]Отбить склянки — ударить в судовой колокол, отмечая время (это делается каждые полчаса); выражение сохранилось с тех пор, как на судах пользовались стеклянными песочными часами., а затем проснешься.

— Хорошо, хозяин.

— Ты не вспомнишь о том, что здесь происходило, до тех пор, пока я не спрошу тебя о злых духах. Об остальном ни о чем не забывай. Ни о чем! Такова моя воля [345]Как мы уже говорили, внушение очень эффективно излечивает терапевтическим путем многие болезни. В своей книге «Спиритизм» доктор Поль Жибье приводит случай с пациентом доктора Дюфура, которого тот пользовал в психиатрической больнице Сен-Робер (департамент Изер). Этот больной по фамилии Т. страдал сильными истерическими припадками, осложненными слуховыми галлюцинациями и тягой к самоубийству. Т. трижды убегал из лечебницы и разгуливал на свободе. Его загипнотизировали, внушив мысль не убегать, и он больше не повторял попыток. С другой стороны, он был необычайно чувствителен к действию медикаментов на расстоянии. Один грамм рвотного корня, завернутого в бумагу и положенного ему на голову под цилиндр, вызывал у него тошноту и рвотные позывы, которые прекращались, когда ипекакуану убирали. То же самое и с атропином — примененный аналогичным методом, он вызывал у пациента расширение зрачков. Пакетик валерианового корня, помещенного у него на голове под плотным колпаком, дал поразительный эффект. Т. провожал глазами муху, вскакивал, гонялся за ней, становился на четвереньки, резвился, как молодой кот, играя с пробкой, изгибал спину, заслышав собачий лай, облизывал себе руки, почесывал за ухом. Как только валериану вынимали, все проходило. Т. удивлялся, что стоит на четвереньках. Он совершенно не помнил о том, что только что происходило. (Примеч. авт.). Когда проснешься, по одному приведешь ко мне всех боцманов, сначала с «Анны», затем с «Ганга». А теперь вперед, дружище!

— Рад служить, хозяин, — почтительно ответил матрос, с закрытыми глазами двинулся прямиком к задремавшему рулевому и влепил ему пинок под зад.

— Ты снят с винного довольствия! — рявкнул он на опешившего матроса. Затем пробормотал, сам не зная почему: — Э-э, ну не дурень ли я… Винное довольствие… Кажись, его больше не будет ни для него, ни для кого другого… А с чего мне такое в голову пришло? Наверное, патрон сказал. Ладно, молчок! Главное — слушаться начальство и исполнять приказы.

ГЛАВА 2

Великое Дело подвигалось вперед не без осложнений. — Искусственная гроза. — Встряски способствуют развитию нового вида живых организмов. — Невольное дополнение к условиям жизни на Земле в прадавние времена. — Излишек электроэнергии, производимой динамо-машиной. — Влияние света на вегетацию [346]Вегетация — активная жизнедеятельность растений, их рост. — Интенсивное освещение. — Шестая ступень в серии животных. — Черви. — Что подразумевает зоолог под «карманными катаклизмами». — Восьмая ступень. — Хордовые. — Вал прилива. — Опасность. — Затопление. — Ланцентники. — Победа .

С момента начала опыта в лаборатории произошло много перемен и она испытала немало превратностей. Не раз ее существование находилось под угрозой в результате несчастных случаев, обусловленных причинами, которые невозможно было предвидеть, и, следовательно, устранить. Вот почему Великое Дело подвигалось вперед не без осложнений, помех и опасностей.

Первая большая авария приключилась вскоре после пуска, когда, к величайшей радости научного персонала, пятая серия предков человека, представленная брюхоногими, появилась в водах лагуны. В этот период события чередовались с такой быстротой, что невозможно было предугадать, какое бремя ляжет на всех вследствие несчастного случая, происшедшего, как мы помним, в тот момент, когда два ассистента, забыв обо всем, вели философскую дискуссию о происхождении жизни на Земле.

Читатель помнит, что в результате взрыва из купола, под которым в одном из аппаратов происходило таинственное оплодотворение, задуманное гениальным Синтезом, полетели стекла. Химик, в отчаянии от возможных последствий катастрофы, со всех ног кинулся к атоллу. Перепуганный, он кружил вокруг лаборатории, откуда доносился сухой треск, по интенсивности звука не превышавший пистолетных выстрелов.

Казалось, вершина купола была охвачена пламенем. Со всех сторон вспыхивали ослепительные, похожие на молнии, зарницы, неизменно сопровождавшиеся взрывами. Они следовали через неравные промежутки времени, вырываясь из медных, вмонтированных в купол трубок, связанных с изолированными гуттаперчей проводниками, ведущими к огромной электродинамической машине Эдисона. Эти вспышки и этот сопутствующий им грохот, от которого лопались достаточно толстые стекла купола, привели химика к внезапному откровению.

— Черт меня побери, — возопил он, потрясенный, — да это же гроза! Искусственная гроза в лаборатории! Дьявол! Если я как-нибудь ее не утихомирю, то здесь все будет перебито!

Без промедления Алексис Фармак ринулся к динамо-машине. Отрегулировать производство и подачу энергии было для него делом одной минуты. В это время появился господин Синтез, не столько взволнованный, сколько заинтригованный беспрецедентным на его коралловом острове феноменом.

— Да, Мэтр, гроза! — нервно повторял химик, все еще волнуясь при мысли об угрожающей вверенному ему объекту опасности. — Ничего не пойму! Ах, только бы такой грандиозный выхлоп электроэнергии вредно не повлиял на ход эволюции!

— Не думаю, — ответил господин Синтез, — я даже склонен допустить, что это потрясение окажет скорее благотворное влияние на развитие живых организмов.

— Ах, Мэтр! — вскричал просиявший химик. — Только бы вы не ошиблись!

— Давайте поразмыслим вместе. Мы пытались по мере возможности воссоздать условия, в которых находился земной шар, когда медленно эволюционировали примитивные существа. Искусственно созданная атмосфера должна была быть такой же по температуре, по выделению газов и электричества. Но эти комбинации разрозненных субстанций не могли происходить регулярно и в обстановке полного покоя.

Время от времени на Земле происходили страшные кризисы, неслыханно жестокие потрясения, которые давали жизнь новым производным, глубоко модифицируя как пространство обитания живых существ, так и их самих.

А в лаборатории до сих пор жизнь примитивных организмов протекала целиком и полностью безмятежно. Но золотой век наших предков, находящихся в эмбриональном состоянии, не мог длиться до бесконечности, и я подумывал было внезапно нарушить их покой. И тут случай исправил мою оплошность или, признаюсь откровенно, восполнил мою забывчивость и внес свою лепту в создание совокупности условий жизни на нашей планете в прадавние времена.

Как и Земля при своем возникновении, наш маленький искусственный мирок пережил свой катаклизм, соразмерный с его величиной и детерминированный искусственно. И вот каким образом. Я забыл сказать, дорогой коллега, что усовершенствованная мной динамо-машина производит куда большее количество энергии, чем другие машины ее класса. Вы предполагали, что вся производимая ею энергия за незначительным вычетом должна быть направлена на электризацию воздуха в лаборатории.

— Да, Мэтр, это так.

— Э-э, дружок, вы бы не могли, даже если бы и захотели, подсчитать ее мощность, поскольку вам неизвестно одно из моих изобретений. Я, не предупредив вас, экспериментировал с новым прибором и, закончив опыт, забыл его выключить. Вот, дорогой мой, единственная причина этого беспорядка, результат которого, надеюсь, ограничится лишь несколькими выбитыми стеклами и поднятой тревогой.

И последнее, чтобы больше не возвращаться ни к избыточной энергии, ни к способу, которым я хочу ее использовать. Вы ведь изучали влияние света на растительные клетки?

— Конечно, Мэтр.

— Следовательно, знаете, что растению для разложения на составные части углекислоты и усвоения углерода, — одним словом, питания, — необходимо некоторое количество тепловых и особенно световых лучей.

— Да, Мэтр, и наиболее удачные опыты, которые я ставил, позволяют прийти к следующему выводу: развитие каждого злака требует теплового и светового действия определенной дозы, а также определенной длительности, причем длительность обратно пропорциональна действию.

— Совершенно верно.

— Таким образом, развитие происходит тем быстрее, чем щедрее дарит Солнце световое тепло в меньший отрезок времени. Продолжительность вегетации, как, кстати, и всего живого, при условии, что пройден первый период адаптации [347]Адаптация — приспособление организма к непривычным условиям, тем меньше, чем выше широта, то есть чем длиннее летний световой день. К примеру, на широте 59°47' в Хальсне в Норвегии длительность вегетации ячменя — сто семнадцать дней, сто два дня в Бодо на 67", девяносто восемь дней в Странде, на 66°47' и девяносто три в Скиботтене на 69"28'.

— И каковы ваши выводы?

— Солнце, вместо того чтобы стоять в небе четырнадцать с половиной часов, как на широте Парижа, в Хальсне стоит восемнадцать, в Бодо — двадцать с половиной и двадцать два часа в Скиботтене при температурах 13°, 11°3', 10"9' и 10°7'. Кстати говоря, итог умножения температуры на количество часов, в течение которых растение облучено солнечными лучами, во всех случаях одинаков.

— Отлично, мой мальчик. А теперь, не думаете ли вы, что длительное воздействие световых лучей способствует процессу созревания, вернее усиливает его и у наиболее близко стоящих к растениям примитивных одноклеточных организмов, находящихся в лагуне?

— Охотно в это верю.

— А я это утверждаю. Если бы солнце сияло здесь двадцать и двадцать два часа, как в тех странах, о которых вы только что упомянули, если бы даже оно оставалось на нашем горизонте в течение многих месяцев, как на Полярном круге, наши амебы, наши планеады, наши брюхоногие и прочие развивались бы куда быстрее и давали бы куда больший прирост.

— Мне это кажется вполне возможным.

— Я иду даже дальше. По моему мнению, не только простейшие одноклеточные организмы, но и многоклеточные, и низшие позвоночные используют постоянный солнечный свет — их рост пропорционален количеству световых лучей. Словом, если бы не было ночи, они росли бы вдвое быстрей.

— Но для этого есть один способ, — живо перебил химик, и его единственный глаз засверкал.

— Вы в этом уверены?

— Мэтр, мне думается, я смогу ускорить процесс…

— Вы хотите ночью использовать электрическое освещение, не правда ли?

— Совершенно верно. Припоминаю, что перед самым нашим отъездом господин Сайменс опубликовал отчет об эксперименте, из которого следовало, что электрический свет, интенсивностью равный тысяче четыремстам свечей, чей источник расположен на расстоянии двух метров от вызревающих растений, соответствует дневному свету в зимний период, а более эффективные результаты достигаются при увеличении мощности светового источника.

— Вот почему, мой милый, я решил увеличить производительность динамо-машины и, сам того не желая, позволил разбушеваться силе, повлекшей за собой тревогу.

В тот же день одновременно с устранением поломок, вызванных искусственной грозой, начался монтаж электрических осветительных установок. Через неделю работы были закончены. И вот тогда, в одно прекрасное утро, в лабораторию вбежал ликующий Роже-Адамс, неся образцы, при виде которых у господина Синтеза вырвался радостный возглас:

— Черви! Серия сделала огромный скачок.

— Пока еще это очень рудиментарные организмы, — ответил зоолог, — но их появление вскоре после брюхоногих событие экстраординарное [348]Экстраординарное — выходящее за рамки нормального, рядового. Я и надеяться не смел на такую быструю трансформацию.

— Поглядим, что вы тут принесли. Если не ошибаюсь, ascula.

— Да, Мэтр. Ascula известково-губчатая. Я и впрямь был далек от мысли ее здесь увидеть.

— Ко всему надо быть готовым, месье. Вот вам наглядный пример. Перед вами отличный экземпляр. Как ярко выражена выпирающая зародышевая клетка, примитивный кишечник, рот — простое отверстие, желудочный карман, состоящий из двух книжек (одна — кишечная, другая — кожная). Как мы уже далеки от ресничных червей!

— Это верно.

— Я счастлив встретить тут образчики этой группы, демонстрирующие показательные характеристики примитивного типа, существовавшего в те таинственные эпохи, когда формировались виды.

Подумать только — в течение столетий этот жалкий червь был самым совершенным созданием на Земле! И такие организмы, с трудом передвигающиеся собственными силами, с едва выраженными элементарнейшими физиологическими функциями, в течение тысячелетий были «царями природы»! В общем, превосходный урок для нынешних властителей мира, прапрапрародитель которых всего лишь примитивная монера. Да и сами они для исследователя будущего просто-напросто представители одного из звеньев нескончаемой и непрерывной эволюции!

Вскоре за низшими червями или прачервями последовали существа чуть более высокого порядка, специальное изучение которых входит скорее в компетенцию профессиональных естествоиспытателей. Достаточно лишь немного упомянуть об их отличительных характеристиках.

Ученые разделили эти создания на два класса: черви, лишенные настоящей полости внутренних органов (acoelo-mathes) и снабженные ею (coelomathes). Для нас они просто черви, простейшие беспозвоночные, которые постепенно совершенствуются для того, чтобы вскоре смешаться с предками другой, более важной секции — позвоночных.

За ресничными червями идут сколециды — это седьмая ступень доисторического развития. Замечательным типом сколецид является balanoglossus, очень известный червь, живущий в морских песках и связующий червей с асцидиями и бесчерепными. Затем один за другим появляются archelmintes, plathelmintes, nemathelmintes, rhynchocoeles, enteropneustes и так далее; потом — фундаментальная группа хордовых [349]Хорда (у рыб) — спинная струна, первичная скелетная ось, у человека сменяется в процессе развития зародыша позвоночником, занимающая восьмую ступень (именно от хордовых произошли древнейшие бесчерепные).

Господин Роже-Адамс, которому давно уже чужие авторитеты были не указ, считал, что человек, безусловно, произошел от хордовых, что подтверждало наличие эмбриологического сходства между асцидиями, последними из беспозвоночных, и ланцетниками — первыми из позвоночных. По его мнению, хордовые взяли свое начало от червей седьмой ступени и отличались от своих предшественников образованием спинного мозга и позвоночной струны (chorda dorsalis).

Трудно было уследить за мыслью зоолога, продираясь сквозь дебри групп, родов, семейств, типов, видов, подвидов, классов, к которым он относил эти многочисленные живые существа, изученные, препарированные, зарегистрированные, каталогизированные и сфотографированные им с достойным восхищения знанием дела, сноровкой и методичностью. Но вот что странно — этот факт следует отметить особо — появление новых типов в лаборатории господина Синтеза почти всегда сопровождалось либо бурными атмосферными явлениями, либо неполадками в работе аппаратуры.

Однажды в купол ударила молния — на сей раз настоящая — и чуть его не уничтожила. Сильно взволнованы были не только командиры, но и члены экипажей. Материальные повреждения были быстро устранены — несколько поломок в конструкции, несколько выбитых стекол. Но пару дней спустя ликующий биолог представил образцы мшанок и bryozoaires. В другой раз поломка вытяжной трубы привела к утечке газа, который, вступив в реакцию с другими элементами в атмосфере лаборатории, вызвал кое-где взрывы и спровоцировал удушливые испарения. И Роже-Адамс, с нетерпением ждавший подобных происшествий, обнаружил в водах лагуны асцидий и phallusiens, первых среди червей.

Алексис Фармак, следивший за лабораторной аппаратурой, под гнетом такой непомерной ответственности пребывал в состоянии постоянного нервного перевозбуждения. Славный парень, чье рвение вызывало одни похвалы, был ни жив ни мертв, так он страшился катастрофы, способной уничтожить гигантский труд последних лет его жизни. Случалось, что химика пробирала дрожь, когда профессор-зоолог говорил ему после каждой передряги, происходившей почти еженедельно:

— Дорогуша, на что вы сетуете? Разве все это не согласуется с вашими желаниями? Поглядите-ка, даже бессмысленные организмы подчиняются нашей воле. — И добавлял в свойственном ему ироническом тоне: — Природа время от времени преподносит нам карманные катаклизмы [350]Катаклизмы — разрушительные перевороты, катастрофы, чтоб сымитировать великие потрясения первобытных времен. Каждая такая пертурбация в масштабах нашего крошечного мирка предвещает и, подчеркиваю, содействует появлению новых видов. Когда случается, что Мать-Природа перестает относиться к нам как к балованным детям, сам наш микрокосм по той или иной причине возбуждается и проветривает планету. Не следует закрывать глаза на то, что новые стадии генезиса впрямую связаны с поломкой аппаратуры; чем больше поломка, тем более высокой ступени достигает эволюция.

— Но в таком случае, — сокрушался химик, — что же произойдет в тот момент, когда ряд видоизменений приведет к пропасти, отделяющей позвоночных от беспозвоночных?

— И думать боязно. Только представьте себе те потрясения, которые либо порождали, либо сопутствовали великим периодам истории нашей планеты. А грандиозные преобразования климата, ставшие впоследствии причиной возникновения высокоорганизованных существ?.. Думается, что вскоре нам придется принять на себя жестокий удар.

Быть может, господин зоолог и сам не подозревал, насколько он был близок к истине…

С момента обнаружения хордовых жизнь текла своим обычным чередом. И вдруг неожиданно в один прекрасный день с моря послышался оглушительный грохот. Растерянные, перепуганные люди, работавшие в эту смену на атолле, ринулись на суда, увлекая за собой поддавшихся всеобщей панике ассистентов. Как только они вступили на корабль, ужасное зрелище открылось их глазам: море внезапно вздыбилось и пенной стеной, закрывшей весь горизонт, ринулось на видневшиеся вдали коралловые острова; гигантский гребень, неудержимо двигаясь вперед, докатился и до кораблей. Вал штурмовал суда, сметал мостики, обрывал все, что мог оборвать, хлестал скрипевшие от ветра мачты и, наконец, подступил к стеклянному куполу.

Все, кому удалось стать свидетелями этой ужасной сцены, увидели, что на миг купол был накрыт каскадом зеленоватой воды. Секунд десять он оставался полностью затопленным, затем уровень моря стал прежним, и коралловые рифы вновь появились на поверхности. Как бы странно, невероятно, неправдоподобно это ни было, но лаборатория, несмотря на кажущуюся хрупкость, выдержала натиск моря. Лишь ее сферическая форма изменилась — ось сместилась, меридиональные опоры выгнулись по всей окружности.

По счастью, ввиду прочности использованных материалов и продуманности конструкции разрушения оказались частичными. Что касается стекол, то многие из них были выбиты; из пробоин вырывались столбы дыма и газа, образуя над атоллом что-то наподобие облака. Корабли, стоявшие носом к. волне, практически не пострадали. Потоки воды, обрушившиеся на палубы во время прохождения волны, стекли по шпигатам. Воду же, залившуюся в люки, откачали насосами.

Не сговариваясь, капитан и оба ассистента господина Синтеза кинулись вместе с хозяином к лаборатории, полностью открытой с одной стороны. Они были готовы увидеть картину страшного разрушения, но, какова же была их радость, когда оказалось, что повреждения, хоть и серьезные, могут быть устранены.

Так как через бреши в куполе свободно проникал воздух, а стало быть, атмосфера в лаборатории была пригодна для дыхания, люди не колеблясь ринулись к коралловому кольцу, очертившему лагуну. Бегущий впереди зоолог вдруг остановился среди груды всяческих обломков и, склонясь над копошащимися в углублении скалы тельцами, испустил крик изумления и радости:

— Мэтр! Ланцетники!

— Вы говорите — ланцетники?! Первые позвоночные… Истинные пращуры [351]Пращур — далекий предок человечества… Это значит — полная победа!

ГЛАВА 3

Ланцетник — прародитель позвоночных. — Человек — это ланцетник, которому повезло. — Зоолог отправляется в научную экспедицию. — Господин Синтез снова живет затворником. — Ремонт лаборатории. — Алексис Фармак весьма заинтригован. — Подводная вылазка. — Химик-водолаз. — Новые обитатели лагуны. — Воспоминание о лошадях, на которых приманивают пиявок. — Алексис Фармак решил отступить. — Страшное появление. — Лицом к лицу с акулой. — Подводный пожарник. — Акула, пораженная молнией. — Осажденный миногами [352]Миноги — отряд низших позвоночных класса круглоротых (около 20 видов). — Десятая и одиннадцатая ступени. — Первые сомнения.

В 1778 году немецкому натуралисту Палласу [353]Паллас Петр Симон (1741—1811)— немецкий и русский естествоиспытатель. С 1767 года жил в России, был членом Петербургской Академии наук. Руководил научной экспедицией академии в 1768—1774 годы прислали из Северного моря животное, еще не включенное в классификацию, которое ученый принял за слизняка. Он его внимательнейшим образом изучил, препарировал и, подробно описав, дал ему права гражданства, назвав Птах lanceolata — ланцетовидным слизняком. Вот и все. Одним слизняком больше, одним меньше — не все ли равно, когда в животном мире существуют тысячи и тысячи более интересных — во всяком случае на первый взгляд — разновидностей!

В течение полувека никто не занимался слизняком Палласа. И лишь в 1834 году это крошечное создание, не привлекавшее ничьих взоров, было замечено в песках Позилиппы близ Неаполя зоологом Костой. Оснащенный более современными, нежели его предшественник, инструментами, а может быть, более эрудированный, Коста без труда доказал, что существо, о котором идет речь, на самом деле рыба. Он поспешил перекрестить лжеслизняка, и Umax lanceolata стал branchiostoma lubricum.

Однако и это имя просуществовало недолго. Почти в то же самое время один из английских натуралистов обнаружил в животном прочную внутреннюю ось и дал ему имя amphioxus lanceolatus. У англичанина оказалась легкая рука — его название прижилось. С тех пор ланцетник больше не был мишенью чьих-то если и не компрометирующих его, то все-таки досадных ошибок.

Пять лет спустя, а именно в 1839 году, знаменитый берлинский зоолог Иоганнес Мюллер [354]Мюллер Иоганнес Петер (1801—1858) — естествоиспытатель и физиолог произвел столь же серьезный, сколь и подробный анатомический анализ ланцетника. Учитывая важное, можно сказать, основополагающее место, занимаемое этим крохотным созданием в цепи развития животного мира, не будет излишним, если мы, в свою очередь, дадим хотя бы краткое описание анализа Мюллера.

Amphioxuz lanceolatus представляет собой существо пяти сантиметров в длину, почти бесцветное, иногда беловатое или с легким розоватым оттенком. Как следует из названия, он имеет форму острого ланцета [355]Ланцет — хирургический инструмент, плоский обоюдоострый нож, слегка расплющенного и заточенного с двух концов. Тельце его покрыто тонюсенькой и нежной прозрачной оболочкой, состоящей, как у высших животных, из двух слоев: внешнего эпидермиса и низлежащего волокнистого — кориума. Никаких признаков конечностей. Среднюю позвоночную линию окаймляет тонкий, постепенно утолщающийся спинной плавник, переходящий в хвостовой, а внизу расположен, короткий анальный плавник [356]Анальный плавник — т. е. расположенный возле заднепроходного (анального) отверстия.

У ланцетника, все еще очень примитивного организма, нет ни черепа, ни головного мозга. Передняя часть тела отличается от задней лишь наличием рта, но что касается внутреннего строения, то ланцетнику присуща самая характерная черта позвоночных: он имеет костный мозг и позвоночную струну (хрящевидный стебель, заостренный с двух концов, вдоль которого протянута пустотелая нить костного мозга).

И вот еще факт, достойный упоминания, целиком и полностью подтверждающий гипотезы господина Синтеза: все позвоночные, в том числе и человек, в зародыше имеют ту же, что и у ланцетника, простейшую форму. Лишь много позднее передняя оконечность спинного мозга утолщается для того, чтобы превратиться в головной мозг, а на конце позвоночной струны образуется черепная коробка.

В заключение экскурса добавим еще, что ланцетники живут полузарывшись в песок на морских песчаных пляжах. Их находят на побережье Северного моря, на берегах Великобритании и Скандинавии, близ Средиземного моря, у берегов Бразилии и Перу, на отдаленных тихоокеанских пляжах, на острове Борнео, в Китае и других местах. И везде ланцетники имеют одну и ту же форму.

Читатель имеет все основания спросить: к чему так долго распространяться по поводу столь далекого от совершенства представителя животного мира? Вне всякого сомнения, ланцетник стоит ниже всех ныне существующих позвоночных. У него нет ни головы, ни мозга, ни черепа. Каждый его орган более прост и менее совершенен, чем у других. И тем не менее господин Синтез утверждал, что человек являет собой лишь высший эволюционировавший тип позвоночных, чьи основные черты мы наблюдаем у ланцетника.

Чтобы закрыть этот вопрос, скажем, что, если бы развитие человека и больших млекопитающих остановилось на определенной стадии эмбрионального существования, мы не смогли бы отличить их от ланцетника. Вот почему господин Роже-Адамс позднее заметил в шутку, что человек есть всего лишь ланцетник, которому здорово повезло.

Ввиду крайней важности этого маленького звена в цепочке развития животного мира можно представить себе, как обрадовался Мэтр, обнаружив наличие ланцетника в лаборатории, едва не погибшей под напором стихии.

Но если старик так и сиял от счастья, то Роже-Адамс, как только улеглось первое возбуждение, имел вид человека, несколько опешившего. В уединении он бродил по внутреннему краю лагуны, всматриваясь во все еще неспокойную воду, и тихо бормотал:

— А они-то откуда взялись? Их здесь сотни… тысячи… Они повсюду… Ну что ж, тем лучше! Случай сам распорядился… Да здравствуют ланцетники!

Произнеся эти загадочные слова, небезынтересные для внимательного слушателя, зоолог вернулся к своим товарищам и оповестил их о чрезмерной рождаемости позвоночных.

Его коллега-химик осматривал разрушения, нанесенные приливной волной, прикидывал, как бы побыстрей отремонтировать здание, и от всей души проклинал прилив, задавший ему такую работенку.

— Э-э, дорогуша, а вы кощунствуете! — живо прервал его биолог.

— Что вы хотите этим сказать? — откликнулся озадаченный химик.

— Как?! Разве вы не признали ниспосланный свыше катаклизм, вследствие которого начался новый период творения? Вы должны благословлять это замечательное событие, так далеко вперед продвинувшее Великое Дело. Мы отнюдь не каждый день встречаемся с организмом, который является связующим звеном между двумя отрезками длиннейшей зоологической цепи. Не знаю, что готовит будущее, но надеюсь, нынешнее потрясение пускай и не последнее, но, во всяком случае, самое сильное.

— Я тоже на это надеюсь, потому что хоть и говорят: нет худа без добра, но последствия аварии не устранишь с помощью пословиц. И потом, у нас не осталось запасных стекол для купола.

— Ну, вы что-нибудь придумаете. Хозяин поможет вам советом.

— Выкрутиться будет нелегко.

— А я, с позволения господина Синтеза, воспользуюсь временной приостановкой работ. Выпрошу у него паровой баркас, чтобы совершить подробную геологическую разведку.

— Думаю, Мэтр охотно отпустит вас. Счастливый смертный! Прокатитесь с ветерком в то время, как я буду изощряться, ремонтируя лабораторное оборудование.

Воистину, зоолог вошел в милость, потому что господин Синтез с большой готовностью предоставил в его распоряжение паровой баркас, четырех матросов, двух кочегаров и механика.

Новый капитан, которого бездействие тяготило еще больше, чем зоолога, подзадоренный такой благосклонностью Мэтра, в свою очередь решил просить разрешения присоединиться к научной экспедиции, под предлогом изучения гидрографических особенностей столь трудного для навигации региона [357]Гидрографические особенности… региона — особенности судоходных трасс и форм дна. Господин Синтез, видя в этом случае возможность развлечь, и не без пользы, нескольких членов персонала, с легкостью уважил просьбу Ван Шутена, предоставив ему двухнедельный отпуск.

Итак, зоолог с капитаном, отдыхая, бороздили океан, а бедный химик вынужден был все время устранять последствия катастрофы; он укреплял меридиональные опоры, заменял выбитые стекла кусками просмоленного брезента, чинил выхлопные трубы и электропроводку, устанавливал новые печи — словом, повторно производил работы, стоившие ему неисчислимых усилий при строительстве лаборатории. Только на этот раз наш славный Алексис Фармак был безутешен, видя, как его драгоценный купол превращается в безобразный горб. А тут еще, к его превеликой досаде, Мэтр не ободрял его и не критиковал в случае надобности; повинуясь одной из своих таинственных привычек исчезать на целые недели, господин Синтез заперся у себя в апартаментах, откуда время от времени появлялись лишь прислуживавшие ему индусы-бхили.

Химику ничего не оставалось, кроме как в одиночку изыскивать способы ремонта. Хотя, надо сказать, ему помогал довольно разумными советами первый помощник капитана, замещавший Корнелиуса Ван Шутена в его отсутствие.

Итак, силою обстоятельств работы, касающиеся непосредственно эксперимента, были приостановлены, Великое Дело отдыхало. Надо сказать, что после внезапно налетевшего приливного вала природные условия региона стали постепенно меняться. Глухие подводные взрывы следовали через неравные промежутки времени. Волны то внезапно вздымались (не нанося, впрочем, вреда ни кораблям, ни лаборатории), то мгновенно успокаивались. Стоял небывалый палящий зной, царило полное безветрие. Небо было неизменно лазурным, хотя гальванометр указывал на высокое электрическое напряжение. Все эти тревожные симптомы предвещали новые, быть может, разрушительные потрясения, вселявшие в химика страх, в котором ему даже самому себе не хотелось признаваться.

— Нас ждут еще новые испытания, — бормотал он.

Ремонтные работы подходили к концу; уже вновь запустили динамо-машину, вскоре должны были затопить и печи. В лабораторию возвращалась жизнь. И вот наступил день, когда ожидали возвращения баркаса. В это утро господин Синтез наконец подал признаки жизни; поинтересовавшись ходом восстановительных работ, он остался доволен. Все было хорошо. Хорошо-то хорошо, но на душе у Алексиса Фармака становилось час от часу тяжелее. И причиной его тревоги была вовсе не чреда природных феноменов, неустанно теперь дающая о себе знать. Его беспокоила лагуна, и только лагуна.

В течение последних двух недель находясь безотлучно на коралловом кольце, химик неоднократно замечал странное оживление в водах бассейна, обычно гладких, словно скованных льдом. Оживление это проявлялось следующим образом: то мгновенно возникали водовороты, от которых шли концентрические круги, то что-то мощное быстро проносилось близ самой поверхности, оставляя на ней пенный след. А иногда нечто таинственное и сильное с громким всплеском выныривало из воды.

— Надо что-либо предпринять для очистки совести, — решил в одно прекрасное утро сбитый с толку и окончательно потерявший терпение химик.

«Что-либо предпринять» означало просто-напросто спуститься на дно лагуны — операция, собственно говоря, совсем несложная, сплошь и рядом предпринимаемая коллегой-зоологом в поисках новых организмов.

Сказано — сделано, и вот уже мэтр Алексис облачается в костюм ныряльщика и неторопливо спускается по железной лесенке, вмурованной в коралловую стену близ ворот из листового железа, перекрывавших выход из лагуны в открытое море. Он медленно погружается на дно.

Устройство, с помощью которого человек может, не соприкасаясь с океаном, проникнуть в бассейн, очень простое. В центре одной из больших железных створок прорезано квадратное отверстие с подъемной металлической рамой, герметичной благодаря резиновой прокладке. Когда рама поднята, человек оказывается в закрытой со всех сторон полости, естественно, наполненной водой. Вторая же рама, тоже снабженная резиновой прокладкой, открывает выход в лагуну. Подводник, предварительно закрыв первую раму, открывает вторую и проходит через некое подобие шлюза, обеспечивающего полную изоляцию лагуны от моря.

Стоял яркий солнечный день, потоки света проникали сквозь стеклянный купол, и необходимости в искусственном освещении не было. Несмотря на мутность вод в бассейне, все предметы просматривались достаточно четко. Алексис Фармак, передвигаясь с трудом из-за покрывавшей дно желеобразной, клейкой массы, природа которой была ему неизвестна, обогнул внутренний риф, рассмотрел его строение, убедился, что все кораллы давно умерли, и вдруг, пораженный, застыл на месте — подножие рифа было усеяно множеством маленьких существ цилиндрической формы, похожих на червей, длиной от пятнадцати до двадцати сантиметров. Они трепетали, сматывая и разматывая свои длинные тельца, и, казалось, не имели ни малейшего желания покидать найденную ими точку опоры.

— А это еще что за подводный мирок? — удивился химик.

Вытянув руку и решительно схватив одно из существ, он почувствовал невероятное сопротивление, абсолютно не соответствующее размерам животного, которое, гибкое как угорь, выскользнуло у него из рук и снова впилось в мадрепоровую породу.

— Черт возьми! — в растерянности воскликнул химик. — Присасываются, как медицинские банки! Надо бы прихватить с собой парочку. То-то шеф обрадуется!

Говоря это, он схватил еще один экземпляр и рывком оторвал его от скалы. Но вторая особь, несомненно более возбудимая, чем первая, потеряв точку опоры, обвила схватившую ее руку и так в нее вцепилась, что Алексис Фармак вскрикнул от боли. Животное, прокусив кожу, стало жадно сосать кровь. Чтоб избавиться от него, несчастному химику пришлось буквально размозжить эту тварь о выступ коралловой скалы. Рука его посинела, из раны сочилась кровь. «Надо сматывать удочки, — подумал он. — Их здесь тысячи и тысячи. Плохо мне придется, если они решат мною отобедать».

Опасения химика оказались верными; все члены колонии, мигом почуяв вкус крови, как по команде, снялись со своих мест и, изгибаясь, словно змеи, со всех сторон кинулись к водолазу. Омерзительный рой окружил бедного Фармака. Животные бились о гермошлем, присасывались к резиновому скафандру, впивались в, увы, ничем не защищенные руки.

— Да они взбесились! — закричал не на шутку встревоженный химик. — Если им удастся прокусить костюм, я пропал. Скорее назад!

Со всех ног он кинулся обратно, шатаясь, скользя и падая, невольно вспоминая о варварском способе отлавливать пиявок (этих отвратительных, хоть и полезных подручных медицины), которых приманивают, заводя в пруд старую лошадь.

Еще несколько шагов, и Алексис достигнет шлюза. Но тут он видит такое, отчего кровь застывает в жилах; перед ним уже не червяк десяти дюймов в длину, а многометровый, обладающий огромной силой монстр… [358]Монстр — чудовище Внезапно громадное существо стало быстро приближаться к химику.

— Акула! — прошептал бедолага, узнав свирепое чудовище тихоокеанских вод.

Увидев, как над ним раскрылась огромная пасть, усеянная частоколом устрашающих зубов, он машинально присел на корточки, забыв на миг о вампирах [359]Вампиры — здесь: кровососы, словно клещами терзавших его руки. Это бессознательное движение спасло ему жизнь: акула промахнулась, и на какое-то мгновение химик оказался вне пределов досягаемости свирепого противника, который, вместо того чтобы отхватить ему руку, лишь пропустил широкую струю воды меж челюстями, клацнувшими, будто кровельные ножницы.

— Акула! Это акула! — кричал несчастный, оглушая себя собственным криком, звучавшим в шлеме.

Промахнувшись с первого раза, морской разбойник отплыл на другой конец лагуны, чтобы с разгону вновь кинуться на человека. Алексис находился всего в двух-трех метрах от выхода, но ему никоим образом не хватило бы времени открутить два винта, блокирующие ворота. Тем не менее он бросился к выходу, стряхивая с себя омерзительный рой кровососов, но поскользнулся и рухнул на дно бассейна.

Рука его, шаря между каких-то непонятных тел, нащупала протянутый по забетонированному дну жесткий кабель, блестящий, несмотря на продолжительное пребывание под водой, заканчивающийся металлическим шаром. Химик тотчас же отважно вскочил на ноги. Он схватил этот таинственный снаряд и принял классическую позу пожарника, изготовившегося для схватки с огнем.

Акула пулей ринулась на подводника. Правда, чтобы захватить жертву пастью, ей пришлось немного сбросить скорость. Ловко воспользовавшись этой проволочкой, Алексис ударил хищника по носу круглым набалдашником кабеля. Эффект был ошеломляющим; акула, как молнией пораженная, внезапно остановилась, и ее начали бить судороги. Затем плавники опали, а страшная оскаленная пасть так и осталась открытой. Всего лишь секундное соприкосновение с кабелем, и вот уже не хищник, а труп хищника плавал в воде.

— Какая жалость, — воскликнул про себя химик, переходя от полного отчаяния к живейшей радости, — что я здесь один и не с кем посмеяться над кончиной этого нечестивца. А теперь отступаем!

И не мешкая он швырнул кабель на дно, открыл ворота шлюза и, так и не избавившись от копошащихся на его одежде кровососов, поднялся по лесенке на поверхность.

Трудно себе представить, как оторопели рабочие, увидев своего начальника, буквально облепленного непонятными тварями, которые, будучи извлеченными из привычной среды обитания, злобно извиваясь, медленно, как бы неохотно отваливались от своей жертвы.

— Уф, наконец-то! — воскликнул химик, когда с него сняли медный шлем. — Еще немного, и они разодрали бы меня в клочья, сожрали бы живьем, и это после того, как я чудом спасся от… от той, другой! — Затем, внимательно приглядевшись к свирепым тварям, изранившим ему руки, добавил: — Клянусь честью, да это же миноги! Ну да, миноги! Долгожданные круглоротые, занимающие десятую ступень на пути к человеку! Хороши предки! Но та, другая… Бандитка, чуть меня не проглотила… Постойте-ка… Ведь акула — это хрящевая рыба… А хрящевые рыбы стоят на одиннадцатой ступени вышеупомянутой серии. Да, что и говорить, прародители человека чем дальше, тем любезнее ведут себя по отношению к своему потомку… А вы, друзья мои, — обратился химик к помощникам, — полдесятка этих гнусных тварей поместите в чан с морской водой, а остальных сбросьте обратно в лагуну.

Распорядившись таким образом, Алексис Фармак двинулся к себе, чтобы приложить свинцовые примочки к ранам, причинявшим жгучую боль. Первой его мыслью было пойти и рассказать господину Синтезу о странной и драматической череде событий, однако он удержался, полагая, что все это выглядит неправдоподобно.

Появление вслед за ланцетниками молодых, судя по их небольшим размерам, круглоротых, в частности, миног, казалось более чем логичным ревностному стороннику Великого Дела. Но появление в лагуне, превращенной в аквариум, огромной взрослой акулы… Нет, это смахивало на вымысел. Пусть бы хоть размеры этой хрящевой рыбы были пропорциональны величине миног! Тогда можно было бы, с научной точки зрения, признать факт ее существования. Но появление такого монстра было необъяснимо ни научно, ни эмпирически… Если только… Черт побери! Если только волна прилива, подхватив акулу, как соломинку, не забросила ее в бассейн через пролом в куполе!.. Но тогда… Тогда и ланцетники, и миноги… Кто может утверждать, что и их появление не является результатом катаклизма? В таком случае Великое Дело — надувательство, гадкая шутка разбушевавшейся стихии.

Бедный химик не мог без содрогания думать об этом. Потому-то он и принял на вооружение куда более безобидную гипотезу: акула, охотясь за голотуриями, которых было на атолле видимо-невидимо, была приливом выброшена на коралловое кольцо, а оттуда попала в лагуну через еще не заделанную брешь. Что, кстати говоря, было вполне вероятно. Но, зная скрупулезную точность Мэтра при проведении опытов, его презрение ко всему, что не является строго научным, химик решил вплоть до новых распоряжений скрыть от хозяина свое приключение.

— Поведем себя осмотрительно, — рассуждал он, меняя примочки. — Мэтр с его педантизмом [360]Педантизм — чрезмерная точность и аккуратность может даже заболеть после такого известия. Что до меня, то, могу похвастаться, я легко отделался. Если б электрический кабель, попавшийся в нужную минуту под руку, был вынут из бассейна неделю назад или электродинамическая машина в тот момент бездействовала, мне ни за что не удалось бы уложить эту проклятую акулу. Она сожрала бы меня в одно мгновение! А теперь сей хищник пойдет на корм нашим молодым миногам. На здоровье!

Мораль же всей этой истории такова: отныне я буду спускаться в лагуну только в сопровождении хорошо вооруженной охраны. Посещать нашу лабораторию становится небезопасно!

ГЛАВА 4

Двоякодышащие рыбы. — Рыба и амфибия одновременно. — Вера в будущее. — Первые жители земли господина Синтеза. — Сцена из первобытных времен. — Натуральнейшая селекция. — Обед крокодила. — Рыбалка с удочкой. — Вскрытие ящерицы. — Господин Синтез прекращает опыты, боясь убить будущего человека. — Новое и самое страшное восстание стихий. — Ужас. — Подземный вулкан. — Извержение лавы. — Гибель «Ганга». — Другие последствия катаклизма. — Узники «Анны» .

Итак, если не считать загадочного отсутствия «Инда» и «Годавери», которые давно уже должны были вернуться, если сбросить со счетов глодавшую всех тревогу об их экипажах, все шло прекрасно в этом лучшем из всех больших и малых миров. В лаборатории происходили важные для науки события, на сей раз не сопряженные ни с какими природными катаклизмами. Серия предков человека существенно пополнилась — к ней добавились четыре вида, соответствующие четырем ответвлениям генеалогического древа.

Алексис Фармак предусмотрительно умолчал о своей драматической вылазке на дно лагуны; ни господин Синтез, ни профессор зоологии, вернувшийся на паровом баркасе в назначенный день, не подозревали о наличии акулы в водах бассейна. К тому же никто так и не заметил никаких следов чудовища — должно быть, миноги полакомились всласть.

Роже-Адамс, сопровождаемый капитаном Ван Шутеном, проникшимся страстью к зоологии, обследовал дно лагуны. Возвратившись, зоолог объявил, как о чем-то само собой разумеющемся, о появлении двоякодышащих рыб, считающихся промежуточной стадией между рыбами и амфибиями. Несколько живехоньких представителей нового вида, получившего свое название из-за того, что данные существа обладают двойным дыханием (легочным и жаберным) были доставлены господину Синтезу. Этими представителями стали великолепные ceratodus forsterii, обитающие в Австралии и обнаруженные в Сиднее в 1870 году Жераром Креффтом. Рыбы длиною всего сантиметров двадцать — взрослые особи достигают двух метров — уже были покрыты жесткой чешуей.

Когда опытный экземпляр подробно рассмотрели и мастерски сфотографировали, профессор зоологии приступил к вскрытию. Он обнаружил мягкий хрящеватый скелет, подобный скелету низших хрящевых рыб, с прекрасно сохранившейся хордой. Четыре конечности были выражены рудиментарными плавниками примитивных и наиболее низко стоящих рыб.

Странная вещь, сходство с низшими рыбами наблюдалось также в строении мозга и пищевого тракта. Казалось, природа, совершив большой рывок вперед, а именно, приспособив ceratodus forsterii к вдыханию воздуха, пожелала сохранить в строении этих древнейших предков человека некоторые анатомические особенности, свидетельствующие о вехах на пути их развития.

Промежуточный характер этого любопытного вида так ярко выражен, что некоторые зоологи в своих классификациях иногда относят их к амфибиям. Однако, по нашему разумению, это все же рыбы. Хотя черты двух видов в них так перемешаны, что вопрос становится сугубо терминологическим. Все зависит от того, кто что подразумевает под словами «амфибия» и «рыба».

По образу жизни двоякодышащие рыбы являются настоящими амфибиями. В течение тропической зимы, то есть во время сезона дождей, они плавают в воде и дышат жабрами. Во время засушливого летнего периода они закапываются в сухую глину и дышат легкими.

Пока зоолог с невероятной ловкостью препарировал подопытное животное, он не без изящества комментировал происходящее и по-профессорски давал пояснения. Господин Синтез одобрительно кивал головой, а обрадованный химик думал про себя:

«Наконец-то! Вот очень характерное животное, обитающее в болотах в глубине континента. Его-то никак не могло занести в бассейн приливом! Как я правильно поступил, когда держал язык за зубами и напрасно не встревожил Мэтра! Значит, все идет хорошо, и Великое Дело, пошатнувшись на миг, сейчас упрочилось как никогда!»

Долгожданный вид амфибий появился в тот момент, когда вечно настороженный, вечно озабоченный делами химик уже отчаялся его увидеть. Именно ему выпала честь их впервые обнаружить.

В одно прекрасное утро, расхаживая по коралловому кольцу вокруг купола и вглядываясь своим единственным глазом в тихие воды лагуны, Фармак заметил, что близ центральной скалы бурлят короткие маленькие волны. Химик сбегал на судно, схватил бинокль и немедленно вернулся на то же место.

Вообразите себе его радость, когда с помощью оптического прибора он сумел разглядеть морских черепашек, резвящихся в компании саламандр [361]Саламандры — семейство хвостатых земноводных (около 45 видов), к которым относятся и упомянутые далее тритоны и тритонов. Черепашки гонялись за ними, те же, отталкиваясь от ветвей мадрепоровых зарослей, запрыгивали на скалу и чувствовали себя там как в собственных владениях.

Вот они, первые поселенцы девственной земли, сотворенной господином Синтезом! Их было около пятидесяти особей, они разнились формами и внешним видом, но вели себя вполне непринужденно, весело, дружелюбно, как бы говоря: и море и земля достаточно велики, чтобы всем жить в мире.

Химик залюбовался представшей перед его глазами сценой, воображение унесло его в прадавние эпохи, когда амфибии были безусловными царями нашего мира. Но тут в тени, которую отбрасывало в море освещенное солнцем коралловое кольцо, появились отвратительные плоские, словно приплюснутые, морды ящеров, увеличенные линзами бинокля до немыслимых размеров. Короткие лапы, приземистые тела не мешали этим тварям двигаться с большой прытью… Длинные хвосты были продолжением бугорчатого позвоночного гребня и, казалось, служили рулями управления.

— Господи Боже! Если не ошибаюсь… крокодилы!

Это действительно были молодые крокодилы, чьи размеры соответствовали размерам других обитателей лагуны, а именно — они достигали сантиметров тридцати в длину, что ни в коей мере не уменьшало их свирепости…

Крокодилы заметили себе подобных и, подстрекаемые врожденным инстинктом, кинулись на них с такой злобой, как если бы единственным их предназначением было уничтожать. Черепахи, тритоны, саламандры, куда менее проворные и хуже приспособленные к передвижению по суше, пытались спастись бегством. Но бесполезно! Хищники, разинув пасти, наугад хватали свои жертвы, разрывали их на части и жадно пожирали.

Напрасно черепахи втягивали голову и лапы под панцирь. Пустая предосторожность… Лишь впоследствии окостеневший панцирь станет неприступной крепостью, а пока он являл собой просто хрящевидную пластину и обеспечивал животному лишь воображаемую защиту. Черепахи так и хрустели на зубах у крокодилов, которые хватали их по две и по три за раз, заглатывали, чуть ли не давясь. Нападающих был добрый десяток, и им хватило пяти минут, чтобы расправиться со всеми жертвами.

— Вот вам исчерпывающий пример естественного отбора! — вскричал потрясенный химик. — Настоящая сцена разрушения, какие часто должны были происходить на нашей планете в незапамятные времена… Крокодилы оказались единственными хозяевами положения! Надо признать, их строение более совершенно, так что эволюция ничего не потеряет. Тем не менее я был бы рад, если бы господин Синтез повидал этих бедных животных.

— Нет ничего проще, — раздался веселый голос за спиной Алексиса Фармака.

— А?! Что вы говорите? — опешил химик.

— Черт возьми, я услыхал ваш монолог и пожелание, которым он заканчивался, — продолжал зоолог, чьих шагов не расслышал ученый, поглощенный маленькой драмой, происшедшей на его глазах.

— Что за способ?

— Вскрыть одного из этих обжор.

— Как же его поймать?

— С помощью обыкновенного куска сала, крючка и двадцати пяти саженей бечевки.

— Прекрасная мысль!

— Первый подошедший из наших людей займется этим и доставит нам пойманную особь.

Прошло ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы разложить складную удочку да наживить приманку, и вот уже крокодил — жертва собственной ненасытной прожорливости — бьется со стальным крючком в горле.

Рыболов, волоча на удочке дрыгающегося хищника, подтащил его прямо к корабельной лаборатории и вручил конец бечевки Роже-Адамсу. Но амфибия сопротивлялась так яростно и энергично, что обуздать ее удалось, лишь поместив под стеклянный колпак, куда предварительно положили губку, смоченную хлороформом [362]Хлороформ — органическое вещество, бесцветная летучая жидкость, применяется (путем вдыхания) для наркоза, а также для местного обезболивания в составе мазей, растираний

Вскоре, под действием сильного анестезирующего средства, животное перестало подпрыгивать и трепыхаться, поджав лапы, перевернулось на спину, и зоолог буквально располосовал его от горла до кончика хвоста. На свет Божий из желудочного кармана извлекли помятую, пожеванную, расплющенную морскую черепаху и. двух саламандр, причем одна из них оказалась живой!

Профессор зоологии тотчас же велел оповестить господина Синтеза. 'Гот, явившись незамедлительно, с живейшим интересом рассмотрел всю эту братию.

— Вы хорошо сделали, что показали мне новые особи, — одобрил Мэтр. — Но отныне хватит вскрытий. Пусть все живые существа, явившиеся в результате эволюции, свободно развиваются в водах лагуны. Опыт представляется мне вполне убедительным. Чтобы достичь конечного результата, нам остается только ждать.

Не следует приносить в жертву ни одного экземпляра, чье существование, можно сказать, не менее ценно, чем человеческая жизнь. К тому же, чем совершеннее вид, тем меньше особей он насчитывает. Выть может, уничтожив одно из данных подопытных животных, мы убьем будущего человека. Ограничивайтесь впредь лишь активным наблюдением и, как только обнаружите новых представителей фауны, где бы они ни появились: на скале, в воде или на атолле мне значь. Честь имею кланяться, господа.

— Ну, что вы на это скажете, коллега? Думали ли вы, что щепетильность нашего шефа зайдет так далеко? — сразу же после ухода Мэтра обратился зоолог к Фармаку.

— Я полагаю, он прав.

— Ах, оставьте. В подопытных экземплярах недостатка не будет, уверяю вас.

— Возможно, но что касается меня, то, признаюсь, я не могу отделаться от ощущения, что мы совершили убийство.

Господин Роже-Адамс громко рассмеялся.

— Вот уж не думал, что и вы гак размякнете.

— Вы знаете, я фанатически верю в успех…

— Разумеется, я тоже. Но как бы сильна ни была моя вера, позвольте задать один вопрос.

— Задавайте.

— Разве в этой мерзкой твари, в нашем материальном пращуре, вы находите хотя бы частичку человеческой души, частичку Божественного духа, который делает вас несравненным химиком, капитана — опытным моряком, а меня — приемлемым зоологом?

Несомненно, химик поддержал бы одну из множества дискуссий, соответствующих методичному складу его ума, и, быть может, изыскал бы доводы, способные поставить зоолога в тупик. Но тут постоянно доносившийся со дна моря грохот внезапно усилился. Дискуссия заглохла, не успев начаться, а бедняга Алексис, вечно дрожавший за лабораторию, мигом был сброшен с высот трансцендентальной психологии [363]Трансцендентальная психология. — Здесь скорее всего имеются в виду попытки анализировать ощущения мистического порядка в человеке, его внутренние связи с «потусторонним» миром. Трансцендентальная, точнее трансперсональная, психология как научное направление возникла лишь в XX веке на грешную землю.

— Увы, — горестно заметил он, — что толку философствовать, когда стихии ополчились против нас? Слово чести, я иногда склонен думать, что мы сидим на подводном вулкане. Если он рванет, а это может случиться в любую минуту, то лаборатория господина Синтеза разлетится вдребезги. Ах, если бы прежде, чем это случится, я увидел завершение Великого Дела!

— Предвестники катаклизма, — откликнулся зоолог, внезапно встревожившись, — становятся час от часу более очевидными, это факт.

— А Мэтр, кажется, ничего не замечает!

— И не говорите! Представить себе не могу, что могло бы нарушить его невозмутимость! Уголь на исходе, продовольствие тоже, санитарное состояние команды оставляет желать лучшего, машины, работающие день и ночь, еле тянут, электричество действует только чудом, лаборатория грозит взлететь на воздух. И даже стихии против нас… А этот дьявол в человеческом образе, это воплощение эгоизма, ничего не видит, ничего не слышит, ни о чем не догадывается! Его внучка отбыла почти полгода назад, и с тех пор от нее нет никаких известий. А дедуле хоть бы хны, ни малейшего намека на то, что он хотя бы вспоминает о родном существе!

— Вы слишком далеко заходите!

— Что?! Далеко захожу?! Я просто называю вещи своими именами. Это очень мило пытаться превратить первичную клетку в человека, но что потом? Я перенапрягаю свой мозг, задаваясь этим вопросом.

Каким образом добиться хотя бы появления вида млекопитающих, когда нет главных элементов, необходимых для такой эволюции? Я взываю к вашему здравому смыслу: скажите, разве мы не стоим на пороге катастрофы?

В это время и впрямь оглушительные взрывы стали похожи на артиллерийскую канонаду. Оба ученых опрометью кинулись прочь с твиндека и наткнулись по дороге на встревоженного Ван-Шутена.

— Что случилось, капитан? — в один голос спросили они.

— Об этом надобно спросить у вас, господа, — отвечал моряк. — Вы лучше моего подкованы в области природных явлений.

Внезапный толчок прервал его речь. Чтобы не упасть, все трое инстинктивно схватились за релинги [364]Релинг — перила на корабле.

— Боже мой! — вскричал голландец.

— Что это?

— Если бы судно было на ходу, я сказал бы, что оно напоролось на подводный риф.

Все взоры непроизвольно обратились к «Гангу», стоявшему на одном траверзе [365]Траверз — направление, перпендикулярное курсу судна с «Анной». Ужасное зрелище открылось их глазам. Словно повинуясь таинственному и непреодолимому импульсу [366]Импульс — здесь: побуждение, первоначальный толчок, судно медленно, как бы нехотя, раскручивалось и вдруг застыло, удержанное швартовами. Но ненадолго; канаты лопались с ужасным звуком, хлестали по воде, судно относило течением.

Капитан приказал немедленно бросить якоря. Напрасные усилия! Якоря не успели зацепиться за донный грунт. «Ганг» показался среди странного бурлящего водоворота, его мотало, как пробку, и сносило к атоллу, о который он неминуемо должен был разбиться. Крики ужаса раздавались со всех сторон. Но самый отчаянный вопль вырвался из груди химика.

— Лаборатория! Он протаранит лабораторию! Мне надо быть там, даже если придется погибнуть! Разве нельзя выстрелить по нему из пушки?! Пустить его ко дну?! Ах, сколько трудов пошло прахом!

Грозя кулаками надвигающейся махине, Алексис Фармак помчался к атоллу. В этот момент судно потряс мощный удар, оно затрещало. Одновременно попадали сломанные мачты. Обезумевшие люди бросались в море и вплавь добирались до атолла.

Как всегда бестрепетный, господин Синтез холодно наблюдал за происходящим.

— Что делать, Мэтр? Что делать? — вопрошал капитан.

— Посмотрите, за кормой «Ганга» образуется отмель и подталкивает его к атоллу. Через три минуты он будет здесь. Рубите на «Анне» все швартовы и ставьте ее перпендикулярно «Гангу», — молвил старик, и ни один мускул не дрогнул на его суровом лице.

— Но он разобьет нас в щепки… — мямлил капитан.

— Повинуйтесь, сударь, — проговорил Мэтр таким тихим и страшным голосом, какого офицер еще не слыхивал. — Хотя судно само останавливается, но я попомню вам ваше неповиновение.

Внезапно «Ганг», который вздымала некая неведомая сила, стал погружаться в состоящую из шлаков, хлынувших со дна, густую кашу. Это была полуостывшая лава, бившая из-под земли; она застывала, твердела, становилась крепкой, как скальная порода, образуя под килем корабля нечто наподобие трехметрового пьедестала.

Людей, попрыгавших с корабля, обжигала нагретая лавой вода, они, визжа, плыли к берегу и, к счастью, добирались до атолла, не получив телесных повреждений, а только натерпевшись страху. Сиюминутная опасность больше никому не угрожала. Однако «Ганг» был безвозвратно потерян.

К сожалению, бедствия, причиненные такой беспрецедентной катастрофой, этим не ограничивались. Хотя лаборатория не пострадала, о чем с лихорадочной радостью оповестил ассистент-химик, да и «Анна», находясь вне зоны подводного извержения, не получила никаких повреждений, но без того плачевная ситуация стала еще тяжелее. Конфигурация морского дна настолько изменилась, что там, где только что был пролив, мутные от растворенного в них известняка волны яростно бились о самую настоящую стену. В промежутках между гребнями волн можно было рассмотреть нагромождение крохотных коралловых континентов, которые неожиданно появились над водой, в то время как другие исчезли без следа.

В результате всех этих перемен корабль, составляющий теперь для всех членов экипажа единственную надежду на спасение, оказался буквально заточенным в бассейне длиной около пятисот и шириной менее трехсот метров. Две отмели вулканического происхождения наглухо заблокировали оба пролива, пригодные ранее для якорной стоянки, — вне всякого сомнения, они не оставляли судну ни малейшей возможности выхода в открытое море. Ни малейшей щелочки, через которую смогла бы проскочить хоть какая-нибудь лодчонка! Полное заточение…

Всем было очевидно, что из атолла не только невозможно выйти, невозможно даже получить помощь извне, если, как люди еще смели надеяться, ушедшие корабли вернутся обратно. Оставалось лишь уповать на чудо. В такой ужасной обстановке как никогда ясно проявился гений господина Синтеза, человека неисчерпаемой стойкости, способного управлять людьми даже в безнадежном положении.

Сделав строгий выговор капитану, он не произнес больше ни слова, не сделал ни единого жеста. Однако, когда первая паника улеглась, никто даже головы поднять не посмел; матросы, еще накануне замышлявшие бунт, невозмутимо выполняли приказы командиров так, как если бы ничего особенного не происходило. Они совершенно не заботились о своем будущем, их доверчивость была просто удивительной.

Впавший же в отчаяние профессор зоологии бранился и вел себя так несдержанно, что химик смотрел на него сперва удивленно, а затем и недоверчиво. Капитан вынужден был отвести Роже-Адамса в сторону и шепнуть со странной откровенностью:

— Осторожно, на нас смотрят…

ГЛАВА 5

Потерпевшие кораблекрушение на Малакке. — У лесных людей. — Безнадежность. — Туземная медицина. — Спасен. — Через джунгли. — Широкое гостеприимство. — Тираническая дружба. — Соображения Ба-Итанна. — Туземная одежда и местная кухня. — Привыкание к образу жизни дикарей. — Случай представился. — Что произошло после появления четырех слонов. — Резидент из Перака. — Отъезд. — Горе сакейев. — Из Перака в Калькутту. — Тревога. — Бурная деятельность. — Приготовления. — Пандит Кришна и его откровения. — Тревожные новости.

Прошло уже много времени с тех пор, как мы потеряли из виду двух, быть может, самых симпатичных героев нашего, рассказа. Произошло это вовсе не потому, что автор прибегнул к свойственным всем писателям ухищрениям, подогревающим читательское любопытство. Совсем напротив! Просто бывают случаи, когда рассказчик, как бы ни хотел, не может неотступно ходить по пятам за тем или иным персонажем, не рискуя нарушить ясность и последовательность своего повествования…

Так давайте же вернемся на полуостров Малакку в тот момент, когда капитан Кристиан, умиравший от малярийной лихорадки, увидел перед собой многочисленную группу оранг-сакейев и горестно воскликнул:

— Анна, сестра моя! Это «лесные люди»!

Седобородый старик, которого туземцы вытолкнули вперед, медленно приблизился, разглядывая белых с каким-то испуганным любопытством. Девушка же, охваченная ужасом, стала потихоньку пятиться назад. Видя ее состояние, старик остановился и, пытаясь, поелику возможно, смягчить свой грубый голос, гортанно заговорил:

— Ка иту! (Не бойся!)

И все остальные, безусловно желая подтвердить свои мирные намерения, хором повторили:

— Ка иту!

Если Анна и не поняла смысла сказанного, то, глядя на удивленные, но ничуть не враждебные лица, на которых теперь появилось даже выражение сердечности, она успокоилась. Поверив, что эти иссохшие люди никакие не враги, поборов последние опасения и черпая уверенность в безвыходности своего положения, девушка попыталась знаками объяснить старику, что и она сама, и ее спутник умирают от голода. Лесной человек уловил смысл этой пантомимы, рассмеялся и, сбросив с плеча корзину, начал прилежно рыться в ней.

— Ак! — воскликнул он.

В его руке появился закупоренный деревянной пробкой длинный сосуд из бамбука. Старик осторожно вытащил пробку и вытряхнул горсть белого, сваренного на пару риса, насыпал его в полую продолговатую тыквочку и подал Анне эту примитивную плошку со словами:

— Таша джарой! (Съешь этот рис!)

Несмотря на более чем сомнительную чистоту рук своего кормильца, бедная девушка, которую нужда заставила превозмочь брезгливость, взяла щепотку риса, поднесла ко рту и с жадностью проглотила. Радуясь, словно дети, дикари захохотали во всю глотку, как будто такая простая вещь казалась им верхом комизма (потом Анна узнала, что у сакейев был обычай таким образом выражать свое расположение).

— И вы, друг мой, тоже поешьте, — обратилась она к офицеру, который, видя, что им не угрожает опасность, снова впал в прострацию.

— Спасибо, — глухо ответил он. — У меня жжет в груди… Я задыхаюсь… Мне очень нехорошо…

— Попробуйте, прошу вас!

— Не могу… Но вы ешьте, восстанавливайте силы. Они вам еще понадобятся… Я счастлив, что мы встретили этих бедолаг. Кажется, они гостеприимны. Вы не погибнете с ними, а потом… потом, надеюсь, сможете добраться до английских владений. Ну, а что до меня… — горестно продолжал бедный офицер, — то думаю, нам следует проститься…

— Проститься?! Да вы просто бредите! Нет, это невозможно! Я не хочу! Провидение ниспошлет чудо… Эти люди должны знать местные болезни. Они спасут вас!

Тем временем туземцы, заинтригованные этой берущей за душу сценой, смысл которой им был не вполне понятен, подошли ближе. Они скороговоркой поговорили между собой, указывая на больного. Без малейшей робости и стеснения старик взял бессильную, пылавшую от жара руку капитана. Видя, что офицер лежит неподвижно, дышит часто и прерывисто, а лицо его налито кровью, он озадаченно покачал головой. Затем после долгих размышлений, с видом человека, принявшего окончательное решение, дикарь снова стал рыться в своей плетенке, раскрыл мешочек из очень тонкой пеньковой ткани и извлек оттуда белую перламутровую раковину, остро заточенную по краю. Успокоив девушку жестами, он, осторожно держа раковину правой рукой, отогнул больному ухо и с необычайной ловкостью сделал за ушной раковиной четыре длинных насечки, из которых обильно хлынула кровь. Такую же операцию он повторил и за другим ухом и безотлагательно начал смешивать различные вещества, также добытые из мешка.

Мастерски сделанное местным лекарем кровопускание принесло чудесные плоды в том смысле, что приступ, могущий оказаться роковым, не повторился; больному полегчало, кровь отлила от головы, и он пришел в себя.

Ободренный таким началом, туземец продолжал месить свои снадобья, затем присел перед своим пациентом в классической позе портных и мусульман, жестами уговаривая его принять штук шесть шариков размером с дикую вишню. Капитан, к которому вернулась ясность мысли, понял, что эта варварская медицина может его спасти, и решил попытать счастья. Он легко проглотил шарики, запив их водой, но содрогнулся от отвращения, таким горьким оказалось лекарство. Четверть часа спустя больной уже крепко спал.

Все это время сакейи не оставались без дела. Решительно, как и все кочевники, они выбрали место стоянки и разбили, по обычаям своего племени, лагерь весьма примитивный, состоящий из обыкновенных шалашей, покрытых листьями. Но этого было достаточно, чтобы предохранить себя от ночной росы. После чего одни отправились на охоту, вооружаясь стрелометательными трубками, а другие — разожгли костер и стали печь в золе обисы, съедобные клубни, которые «лесные люди» ели часто и с удовольствием, предпочитая их даже рису.

Анна испытывала доверие к туземцам, видя, какой заботой они окружают ее и Кристиана. Забыв о голоде, она думала теперь только о своем друге, спавшем крепче, чем можно было ожидать после подобного приступа. Вскоре молодой человек начал обильно потеть. И вот что характерно — от его пота, ручьями струившегося по всему телу, так сильно пахло болотом, что запах этот можно было различить на расстоянии пяти-шести метров.

Старик, по-прежнему сидя на корточках возле больного, принялся жевать жвачку, не спуская глаз с пациента. Время от времени он потирал руки, заливисто смеялся, сплевывал жвачку, брал новую и бормотал на местном наречии нечто, напоминающее заклинания.

Через четыре часа потовыделение еще усилилось, если такое только возможно, но болотное зловоние исчезло. Тогда старый сакейя подозвал двух дикарей, сделал им знак поднять белого и отнести его на берег реки. Они немедленно повиновались, трижды быстро окунули капитана в воду и бегом отнесли в уже готовый шалаш.

Очнувшись от такого неожиданного омовения, Кристиан вскрикнул, но это был крик радости — он почувствовал, что его муки кончились. Чтобы довершить курс примитивного, но необычайно действенного лечения, старик знаками показал капитану, что тот не должен раздеваться до тех пор, пока одежда на нем не высохнет.

Странная вещь, но офицер не чувствовал ни малейшего недомогания, наоборот, после страшного кризиса, едва не стоившего ему жизни, он пребывал в блаженном состоянии. Кристиана настолько измучила высокая температура, что холодное купание не только не оказалось опасным для его здоровья, но, напротив, благотворно подействовало на ослабленный организм и привело к значительному снижению температуры. Не секрет, что многие известные врачи и даже руководители целых школ применяют для излечения тифозной горячки холодные ванны и укутывают пациента мокрыми простынями. Не следует ли нам подивиться могучему инстинкту туземцев, опытным путем изобретших способ лечения, который применяют медики в цивилизованных странах?

Однако, хоть приступ малярии и был предотвращен чудесными усилиями туземного эскулапа, период полного выздоровления обещал быть долгим. Десять дней прожили наши друзья в примитивном лагере, но Кристиан все еще не мог долго находиться на ногах — его охватывала слабость, доходящая чуть ли не до обморока.

Все это время «лесные люди» ни на секунду не переставали заботиться о своих новых друзьях. Скромные, услужливые, наивные, словно дети, они умудрялись создать для них максимум удобств. Сакейи в изобилии снабжали наших путников рыбой, дичью, приносили дикие плоды и коренья, смеялись до слез, когда капитан и девушка пытались произнести несколько слов на местном наречии, и радовались, видя, как те отдают должное их кушаньям.

Спустя некоторое время хозяева и гости стали с грехом пополам понимать друг друга, а вскоре офицер почувствовал достаточно сил, чтобы снова идти в английскую колонию, и сообщил гостеприимным хозяевам о своем намерении отправиться в Перак.

Все двинулись в путь, и, безусловно, без помощи этих славных людей капитан и девушка недалеко бы ушли… С необычайной легкостью пробираясь сквозь непролазную чащу, сквозь непроходимые заросли колючего кустарника, дикари прокладывали дорогу для своих гостей. Более того, когда девушка не смогла больше передвигаться пешком, сакейи соорудили носилки и, устлав сиденье мягкой листвой, несли ее без толчков и тряски до следующей стоянки.

Но дни шли за днями, и, ориентируясь по солнцу, капитан постепенно убедился, что они движутся вовсе не по направлению к Пераку. Так как его познания в местном наречии значительно расширились, он обратился к старику, откликавшемуся на имя Ба-Итанн:

— Ты ведешь меня не в Перак.

Ба-Итанн к каждой своей фразе прибавлял восклицание: апа иту! (Ну и что с того!)

— Апа иту, йа, туан (да, господин).

— Так нельзя!

— Апа иту, все дороги ведут к туан-гобернор (к губернатору).

— Значит, ты выбрал самую длинную.

— Апа иту! (И что с того?) Разве тебе скучно с Ба-Итанном и сакейями?

— Нет, не скучно, но я хотел бы вернуться к белым.

— Апа иту! Сакейи любят тебя, они любят белую женщину. Зайди сперва в гости к сакейям, а потом Ба-Итанн проводит тебя к туану-губернатору в Перак.

Невозможно было переспорить старика, более своевольного, чем ребенок, то есть своевольного, как истинный дикарь.

— Видишь ли, Ба-Итанн, одежда моя истрепалась. Я в этих лохмотьях скоро не смогу на глаза людям показаться.

— Ба-Итанн даст тебе кайн-кайу [367]Ткань из лыка темно-коричневого цвета, из которой сакейи шьют себе одежду. (Примеч. авт.), ты сошьешь себе одежду.

— А моя сестра, которую ты называешь Белая Птица?

— Белая Птица тоже наденет платье из кайн-кайу.

Волей-неволей пришлось зайти в то место, которое старик подразумевал под словом «деревня», представлявшее собой скопление соломенных хижин, крытых листьями, возле которых росли джагун (кукуруза), писанг (банановые деревья) и джарой (рис).

Это нескончаемое путешествие длилось почти три недели. Зато клан «лесных людей» принял у себя двух европейцев чуть ли не восторженно, что, конечно же, радовало путников, хоть и не могло восполнить утраченного времени. Надо было воспользоваться этой передышкой, тем более сакейи и мысли не допускали, что белые с радостью уклонились бы от их гостеприимства.

По прибытии капитан и его спутница обновили свой гардероб. Кристиан скроил себе из большого куска кайн-кайу «пиджачную пару», а для девушки хозяйственные сакейи сшили очень аккуратно нечто наподобие пеньюара. Кстати говоря, ей на диво шла эта одежда.

Наряженные в новые платья, обутые в шнурованные башмаки из буйволиной кожи, в панамах из листьев ротанговой пальмы, европейцы могли теперь беспрепятственно пробираться сквозь самые густые заросли, так как кайн-кайу предохранял от шипов.

Мужчины, женщины, дети соревновались между собой, стараясь угодить гостям и обеспечить им максимум дикарского комфорта, который, после пережитых путниками передряг, был оценен по достоинству.

К сожалению, все реже и реже заходила речь о Пераке. Дни шли за днями, а привязанность сакейев к жертвам кораблекрушения все крепла и становилась все более тиранической. К молодым людям относились в точности как к королю и королеве, но к королю и королеве плененным или почти плененным. Хоть и не была тяжела удерживавшая их цепь, тем не менее она существовала.

Но нет худа без добра. Благодаря тому, что насильственное гостеприимство оставляло много досуга, молодые люди быстро приноровились ко всем требованиям здешнего быта. Через месяц их было не узнать. Жизнь на свежем воздухе под лучами солнца благотворно повлияла на девушку — чувствовала она себя как никогда прекрасно; цвет лица приобрел золотистый оттенок, что дивно гармонировало с цветом ее волос. Наконец-то стало ясно, какая горячая кровь струится по сети тоненьких голубоватых жилок, проступавших под загорелой кожей.

Мужественно борясь с праздностью, которой так охотно предаются на экваторе европейки, Анна окунулась в доселе ей неведомые материальные тяготы жизни. Нисколько не теряя обычного своего изящества, она первобытным способом разжигала огонь, готовила некоторые простые, но питательные блюда, составлявшие каждодневный рацион: насадить на вертел куропатку, зажарить олений окорок, приправить перцем съедобные клубни — все это стало для нее привычным делом.

Кристиан вскоре окончательно поправился. К превеликой радости его друзей-дикарей, он как настоящий сакей достиг высочайшего мастерства в стрельбе из стрелометательной трубки, а голоком и парангом орудовал так, словно его юные годы прошли не в Стокгольмской гимназии, а среди «лесных людей». Туземная жизнь перестала быть для капитана загадочной. Теперь при желании он мог бы без труда в одиночку пересечь джунгли и добраться до английского поселения, чтобы потом, в сопровождении эскорта, вернуться за своей спутницей. Но — и пусть кто как хочет объясняет это противоречие — офицер, несмотря на все желание очутиться в цивилизованной стране, ощущал тяжесть на сердце при мысли, что надо покинуть эту солнечную жизнь. Анна, со своей стороны, тоже, казалось, совсем не торопилась идти к англичанам в Перак… Будут ли они еще когда-нибудь так счастливы?.. Но капитан Кристиан был человеком долга. Мэтр дал ему поручение, и он выполнит его во что бы то ни стало. В ожидании удобного случая для расставания с «лесными людьми» прошло три месяца, надо сказать, приятных как для Кристиана, так и для Анны. И вот однажды в одно прекрасное утро, когда племя почти полностью отсутствовало — оставались лишь женщины, дети, Ба-Итанн, несколько вождей и двое потерпевших кораблекрушение, — среди поляны вдруг, позвякивая бубенчиками, появился… слон! За ним второй… третий… четвертый… Со спины каждого животного по обе стороны свисали огромные плетеные корзины, между которыми крепились полотняные паланкины. В корзинах — палатки, провизия; верхом — люди кто в форме индусских сипаев, а кто в малайских костюмах. На первом слоне, кроме погонщика, восседал всего лишь один человек, одетый в европейское платье.

— Т-р-р-р-онк! — во всю глотку загорланил погонщик.

Животное тотчас же остановилось и, присев на задние ноги, чтобы седок, сразу же заметивший в толпе орангов двух европейцев, мог спрыгнуть на землю.

— Поди ж ты, меня не обманули. Действительно, белые люди! — пробормотал он себе под нос по-английски, затем, обернувшись к девушке, в изумлении застывшей рядом с молодым человеком, отвесил ей почтительный поклон. — Ввиду того, что представить меня вам некому, возьму на себя смелость сам исполнить эту формальность. Я сэр Генри Брейд, представитель Ее Величества королевы в Пераке.

— Мадемуазель Анна Ван Прет, — тотчас же представил свою спутницу Кристиан. — Ну а я — офицер королевского шведского флота капитан Кристиан. Мы оба потерпели кораблекрушение приблизительно четыре месяца тому назад… И с тех пор пользуемся гостеприимством этих добрых сакейев.

— Всего лишь десять дней, как мне донесли малайские бродяги, что среди орангов живут двое белых. Боясь, как бы вас не держали в плену и в любом случае предполагая, что вы рады будете вернуться на родину, я без промедления ринулся на поиски, и вот наша экспедиция перед вами. Правильно я поступил? — приветливо и сердечно спросил англичанин.

— Ах, сэр Брейд! Мы так благодарны вам!

— Оставьте, дорогой капитан. Я просто выполнял свой долг цивилизованного человека, стоящего, как часовой, на посту среди здешнего варварства… Но нам следует поторопиться, потому что через десять дней в рейс уходит пакетбот. Надеюсь, вы не откажетесь занять место на моем слоне?

— Излишне говорить, что мы с живейшей благодарностью принимаем ваше приглашение. Позвольте только попрощаться с этими милыми людьми, ставшими нашими благодетелями, и можно трогаться в путь.

Обернувшись к Ба-Итанну, из глаз которого катились слезы, сам растроганный видом его горя, капитан сказал:

— Ба-Итанн, старый дружище, мы уезжаем. Белая Птица возвратится к своему отцу, а я буду ее сопровождать.

— До свидания, дети, — прошептал старик. — «Лесные люди» будут оплакивать ваш уход.

— Мы никогда не забудем вас, старый друг, память о наших братьях сакейях навсегда сохранится в наших сердцах.

— Ба-Итанн уже стар, он вас больше не увидит.

— Кстати говоря, — вмешался английский джентльмен, — почему бы этому старику и нескольким его соплеменникам не проводить вас до английской миссии? Магазин ломится от товаров, вы могли бы по своему усмотрению, если и не в полной мере вознаградить их за заботы, но, во всяком случае, приобрести подарки, способные смягчить горечь разлуки.

— Ах, как вы добры, сэр Генри! Я от всего сердца принимаю ваше предложение. Слышишь, Ба-Итанн, туан-гобернор спрашивает, не хочешь ли ты проехаться в Перак?

— Ба-Итанн рад, он поедет!

— Ну вот, все и уладилось как нельзя лучше. А теперь — в путь!

Молодые люди заняли места на спине первого слона, рядом с сэром Брейдом; погонщик уселся прямо на шею животного, упершись ступнями в ошейник, на котором был прикреплен бубенец. Раздался пронзительный свист. Слоны встали, и процессия, замыкаемая эскортом, состоящим из десяти сакейев, двинулась в путь.

Через четыре дня экспедиция добралась до английской миссии. Трудно поверить, но ни один пешеход не отстал от каравана. Вот до чего быстроходны и неутомимы дикие обитатели Малайского полуострова; они не только шутя идут вровень с бегущими рысью одомашненными слонами, но умудряются даже иногда перегонять их.

Нет смысла распространяться о том, какой гостеприимный прием оказали жертвам кораблекрушения представитель английской королевы и его милое семейство. Молодые люди сняли с себя грубые одежды из кайн-кайу и облачились в приличествующее им платье. Они спали в настоящих постелях, ели с настоящих тарелок, иными словами, наслаждались всеми благами цивилизации. Но их пребывание в Пераке вскоре было прервано приходом пакетбота, который, после короткого захода в порт, собирался взять курс на Индию.

Сакейи, нагруженные подарками и ослепленные великолепием резиденции, вернулись в джунгли. Капитан утешил их, пообещав вскоре вернуться и побродить с ними по лесам.

Выслушав подробный рассказ о злоключениях молодых людей, сэр Генри Брейд понял, как не терпится им поскорее уехать, потому и не стал задерживать гостей. Он снабдил их всем необходимым и лично проводил на пакетбот, сделавший остановку лишь затем, чтобы забрать почту.

Восемь дней спустя путешественники благополучно высадились в Калькутте. Шел шестой месяц их странствий.

По личному опыту зная, как должен был беспокоиться затерянный среди Кораллового моря господин Синтез, наши молодые люди поспешили пустить в дело свои вновь обретенные громадные средства для подготовки экспедиции на атолл.

Поселив Анну в огромном дворце, построенном когда-то господином Синтезом в Човрингхе и содержавшем неисчислимые сокровища, Кристиан кинулся на поиски корабля и экипажа. Он развернул такую бурную деятельность, так щедро тратил рупии [368]Рупия — денежная единица Индии и некоторых других стран и разбрасывал пригоршни золота, что всего лишь через пять дней все было готово: судно, команда, вооружение, запасы продовольствия — словом, все необходимое.

Корабль представлял собой яхту водоизмещением тысяча двести тонн, которую за бешеные деньги уступил один полуразорившийся лорд. Но разве имели значение лишние несколько тысяч ливров, если парусник делал сорок узлов в час!

Вооружение его состояло из двух стодвадцатимиллиметровых пушек, двух пулеметов и большого числа многозарядных карабинов; экипаж — двадцать суровых матросов-шотландцев, служивших прежнему хозяину и подписавших контракт с новым владельцем. Опытные моряки — смелые, неутомимые, преданные. Кроме того, капитан выбрал среди дворцовой челяди пятнадцать индусов-сикхов [369]Индусы-сикхи — последователи религии сикхизма, исповедующие единобожие и равенство людей всех сословий и непальцев железных людей, фанатично преданных Мэтру. Четыре служанки — две негритянки и две индуски из Бенгалии — должны были прислуживать мадемуазель Ван Прет.

Кристиан не раздумывая запускал руки в ломившиеся от сокровищ сундуки, пытаясь приобрести то, что не всегда можно купить за деньги — а именно, время. Земля Индостана горела у него под ногами. Мэтр в опасности!.. Еще немного, и его положение станет безнадежным… Он останется без средств к существованию, без всякой опоры… Успеет ли яхта дойти вовремя?

Откуда пришло к молодому человеку такое озарение, как он узнал факты, которых знать не мог, — ведь господин Синтез был полностью лишен связи с внешним миром?! Мы помним загадочного пандита Кришну, таинственным образом промелькнувшего на страницах этого рассказа, чтобы отговорить ученого от его Великого Дела. Действительно ли Кришна, посвященный и ясновидящий, принадлежал к тем брахманам, чей дух, закаленный бдениями, постами и медитацией, прозревал неведомое другим людям — воссоздавал прошлое, знал настоящее, предчувствовал будущее? Мог ли его столь далеко оторвавшийся от материи дух путем внушения на расстоянии получить от господина Синтеза сведения о драматических событиях, происшедших на атолле?

Никто того не ведал. Но как бы там ни было, в первый же вечер по прибытии наших героев в Калькутту пандит нанес им визит, хотя сообщить о том, что моряк и девушка остановились во дворце, было некому.

Удивленный его появлением, которое в конечном счете можно было объяснить совпадением или любыми другими естественными причинами, офицер буквально остолбенел, когда брахман изложил ему всю череду происшедших на атолле событий. Кришна упоминал не только факты, известные людям, составлявшим окружение Мэтра, но и некоторые сугубо личные детали, известные, как полагал Кристиан, только ему одному.

Зная об удивительной правдивости этого необыкновенного человека, капитан не смог подвергнуть сомнению рассказ о событиях, последовавших после его отъезда, которые брахман, ничуть не заботясь о внешних эффектах, описывал своим всегдашним тихим и немного монотонным голосом.

— Но в таком случае Мэтр пропал! — воскликнул Кристиан, не в силах превозмочь охватившее его волнение.

— Нет, дитя мое, пока положение всего лишь осложнилось, правда, осложнилось весьма серьезно. Но ты еще можешь изменить его своим вмешательством, правда, для этого следует поторопиться!

— Вы меня пугаете, пандит.

— Чем? Тем, что говорю правду? Но людей твоего склада истина должна скорее успокаивать, чем пугать.

— Но, будучи человеком, наделенным таким могуществом, не можете ли вы чем-нибудь помочь Мэтру?

— Разве мало того, что я сообщил тебе о том, в какую западню попал твой хозяин, этот гордец, самонадеянно считающий себя выше наших самых высоких вероучений? Я мог бы сделать для него меньше, но не могу сделать больше. Действовать предстоит тебе. Надеюсь, вы поспеете вовремя, чтобы сохранить ему жизнь и уберечь его рассудок. Надеюсь и всем сердцем желаю этого. Мне будет горько, если ты опоздаешь, потому что я люблю его. Прощай!

Шесть дней спустя яхта на всех парах неслась по направлению к Коралловому морю.

ГЛАВА 6

Письмо агента полиции. — Новые подробности о его коллеге — помощнике кочегара. — Ненависть индуса. — Кто перерезал трос «Подводного крота»? — Перемирие. — Интрига драмы усложняется. — Во время экспедиции на паровом баркасе. — Человек за бортом. — К чему привело то, что человек утонул. — Отловленный траловой сетью. — Филантропы себе на уме. — Воскресение из мертвых. — Ненависть и любовь по-восточному. — Эволюция живых существ продолжается. — Каков будет человек? — Замена. — Человек найден. — Каждый получит свою часть наследства Мэтра. — Прежде чем получить часть добычи .

Господин префект!

За долгий истекший период мне представилась всего одна возможность послать вам свое донесение. Я поспешил ею воспользоваться, чтобы ввести вас в курс дела и ознакомить с ситуацией, которая, судя по всему, должна привлечь к себе пристальное внимание властей.

Не знаю, дошло ли до вас это первое, вернее, единственное послание. Надеюсь, что да, ибо в нем ключ к тайне господина Синтеза, — планы на будущее, цель экспедиции, а также характеристика его окружения. Кроме всего прочего, письмо это являлось свидетельством того, что ваш агент, не отличаясь другими достоинствами, все же сделал все от него зависящее, дабы ревностно выполнить полученное задание.

Собрав обширную информацию о личности старого ученого, убедившись, что его экстравагантная идея [370]Экстравагантная идея — не соответствующая привычным представлениям, причудливая, необычная создать свой собственный мир не несет в себе угрозы государственной безопасности, я мог бы или, во всяком случае, должен был бы вновь заступить на свой пост в Центре. К сожалению, обстоятельства, совершенно не зависящие от моей воли, до сих пор мешали моему возвращению.

Говорю «к сожалению», но не следует думать, что, застряв в Коралловом море, я горько сетую на судьбу; каждый новый день дает такую пищу моей любознательности, что это смягчает тоску по родине. Короче говоря, моя ностальгия имеет вполне благодушный характер.

Надо сказать, — а искренность велит мне ничего от вас не утаивать, — я являюсь сейчас свидетелем драмы, написав которую любой драматург составил бы себе состояние. И развязка ее близка. Драма эта, куда более захватывающая и заслуживающая более многочисленной публики, чем любая пьеса из репертуаров наших театров. Я иногда прихожу в отчаяние от того, что являюсь единственным незаинтересованным зрителем на диво хитроумно сплетенной интриги.

К тому же не следует употреблять определение «незаинтересованный» в прямом смысле слова, ибо я, помимо своей воли, стал хоть и пассивным, но соучастником происходящего и, по окончании дела, вынужден буду принять участие в дележе головокружительного клада, слухи о котором разжигают безумные страсти и всеобщую алчность…

Я лишен права выбирать, тем более рассуждать и под страхом смерти вынужден присутствовать при развитии этой драмы, — все видеть, все слышать и лишь в самую последнюю очередь получить воздаяние за свое пассивное созерцание. Надеюсь только, что мне доля будущего богатства достанется нисколько не предосудительным образом.

Припоминаю название одного водевиля: «Эзеб, или Кабриолет поневоле». Драму, в которой я невольно участвую, можно озаглавить: «Три икса, или Капиталист поневоле». Бедный папаша Синтез! Слово чести, этот старый ученый педант вызывает у меня сочувствие, тем более с тех пор, как я узнал, что вскоре он падет жертвой кучки мерзавцев.

Если бы мне не было известно, как Синтезу претит все, что так или иначе связано с полицией, я поспешил бы его предуведомить о готовящихся кознях. Но он не поверит мне. Этот человек способен при первых же словах приказать отправить меня на глубину ста саженей с ядром, привязанным к ногам. Поэтому я, чтобы ввести Мэтра в курс дела, дожидаюсь возвращения капитана Кристиана, славного малого, немного наивного, но, во всяком случае, человека непредубежденного. Ах, лучше бы он поторопился. Время не ждет…

Итак, приступаю к последовательному изложению нашей драмы. Перо мое бессильно начертать на бумаге слова, которые соответствовали бы мыслям, что снуют в моей голове, но вот действующих лиц с их страстями, жаждой наживы и отсутствием моральных устоев позвольте вам представить.

Личность наиболее замечательная — мой коллега, лжепомощник кочегара, вернее, помощник кочегара по убеждениям. Во всяком случае, он не метит в денежную кубышку, при мысли о которой его дружки теряют голову. Это не мешает ему оставаться человеком, лишенным того, что мы называем предрассудками, и способным при случае, если замыслит, пойти на любую крайность.

Я описывал вам и его, и обстоятельства нашего знакомства в те уже ставшие далекими времена, когда мы подносили кочегарам уголь в плетеных корзинах. Кажется, он действительно урожденный принц, ставший изгоем. Он вообразил, — как я вам писал, — с поводом или без повода, что господин Синтез — виновник его падения, вследствие чего испытывает к старику такую яростную ненависть, какую мы, европейцы, и представить себе не можем.

Уже давно этот бывший принц пытается отомстить господину Синтезу, но к нему, простому смертному, невозможно и подступиться без достаточных оснований — телохранители, люди неподкупные, ни на миг не оставляют хозяина одного. Правда, наш мститель, нетерпеливый и хитрый, как тигр, выбрал правильную тактику; он ловко проник в самое сердце событий, то есть на корабль, и остался на нем никем не замеченный, а стало быть, вдвойне опасный.

Так, гонимый жаждой мести, он встретил внучку господина Синтеза — очаровательную особу в стиле Офелии и безумно в нее влюбился. Я говорю «безумно», поскольку мне не хватает более сильных выражений, чтобы передать всю напряженность этой доведенной до крайности страсти. Настоящий солнечный удар, полученный на экваторе.

Если вы думаете, что такое сильное чувство к единственной внучке заклятого врага смягчит его ненависть, то вы сильно ошибаетесь. Эти люди, в отличие от, нас, вылеплены из другого теста, они крепки, как бронзовые двери их пагод. От любви его ненависть лишь увеличилась, а от ненависти — возросла любовь.

Здравомыслящий сын старой доброй Европы в подобном случае заключил бы мир и лаской попытался бы обратить своего врага в доброго папашу. А мой индус положительно взбесился. Холодное бешенство — вот что самое страшное… В довершение всего, тот идеальный человек, чьи предки эволюционируют сейчас в лаборатории господина Синтеза, предназначается в мужья (что, по-моему, более чем проблематично) внучке старого ученого. И, следовательно, если бы мой друг по всем правилам просил бы ее руки, господин Синтез не стал бы с ним и разговаривать. Потому-то индус даже во сне мечтает убрать старика с дороги, нимало не заботясь о том, как посмотрит на это его избранница.

Кстати, я думаю, да простит меня Бог, что наш принц палец о палец не ударил, чтобы вызвать у девушки хоть намек на симпатию к себе. Как бы там ни было, но он жаждет получить ее, предварительно укокошив старика. Эти люди хуже тигров и не имеют ни малейшего представления об общественных отношениях, во всяком случае, в нашем понимании этого слова.

Однако не подумайте, что сей юноша просто фанфарон и что его ненависть пустое бахвальство. Отнюдь нет. Один раз из-за него господин Синтез, несмотря на все принятые предосторожности, чуть было не отправился к своим предкам.

Однажды старик предпринял подводное погружение в сопровождении ассистента-зоолога в хитроумно сконструированном подводном аппарате, обеспечивающем, казалось бы, полную безопасность. Индус не долго думая отправил обоих ученых на дно, и вот как это произошло: в тот момент, когда аппарат с людьми, именуемый «Морским кротом», пребывал под несколькокилометровой толщей воды, принц умудрился, уже не знаю каким способом, перерезать стальной трос, с помощью которого их должны были поднять со дна. Я видел, как он неоднократно нырял с носа судна, что-то делал под водой, а когда выныривал, из носа у него шла кровь, так длительны были эти погружения.

Этот дикарь с легким сердцем и без малейших угрызений совести пожертвовал жизнью биолога, хотя тот не сделал ему ничего плохого. Как вспомню, до сих пор мороз пробирает по коже! Господин Синтез и его спутник спаслись чудом, чем несказанно разозлили убийцу, который в тот же вечер сказал мне:

— Ну что ж, хорошо, я все начну сначала.

То ли господин Синтез бросил ему вызов, то ли старику неимоверно везло, но все новые попытки этого мрачного типа не имели успеха. Отчего его характер стал, если это только возможно, еще более мрачным.

Два из трех кораблей ушли с атолла в неизвестном направлении (жалкие помощники кочегара не имеют право знать секреты богов). На одном из судов вывезли китайских кули, на другом отбыла мадемуазель Ван Прет, внучка господина Синтеза. После ее отъезда приятель мой пришел в еще большее исступление. Но нет худа без добра, ибо с тех пор он, казалось, на короткое время разоружился.

Обыкновенное перемирие. Но, вне всякого сомнения, чтобы разом со всем покончить, военные действия возобновятся после возвращения бедняжки. Под словами «разом со всем покончить» пылкий влюбленный подразумевает: убить господина Синтеза и капитана Кристиана, в котором мой напарник нюхом чует соперника, а затем овладеть девушкой, ее согласие в данном вопросе для него не требуется.

Если бы автор этого плана в сложившейся ситуации мог рассчитывать только лишь на собственные силы, то я, в случае надобности, обязательно вмешался бы в последний момент и поговорил бы с ним по-мужски, взяв на себя роль благородного господина, который в мелодрамах карает порок и способствует торжеству добродетели. Но в настоящее время добиться классической развязки и согласно всем правилам драматургии закончить пятый акт невозможно, потому что этот злополучный принц имеет теперь опасных сообщников; им достаточно его слова или жеста, чтобы немедленно укокошить меня.

Увы! Я не Дон-Кихот. Да к тому же все эти мерзости происходят не на территории Франции, и поэтому не стоит играть в геройство, изображать из себя сторожевую собаку ради людей, со всех точек зрения мне безразличных. Позже, если обрету точку опоры, буду действовать из гуманных соображений — предупрежу капитана Кристиана и, в случае нужды, помогу ему. Но пока я одинок и ничего не могу поделать.

Что касается сообщников моего приятеля, это целая история, и ее следует рассказать в мельчайших подробностях, поскольку она красноречиво характеризует небезызвестного вам господина Синтеза, в котором, надо сказать, я сильно разочаровался. Но перейдем к фактам.

Профессору зоологии по неизвестным мне причинам пришлось отправиться в довольно продолжительную научную экспедицию. Господин Синтез предоставил в его распоряжение паровой баркас и необходимое количество матросов.

Так как мы уже долгое время томились в бездействии, а у остальных членов экипажа дел было по горло, нас послали в экспедицию в качестве кочегаров. Такое вот продвижение вверх по служебной лестнице. Капитан нашего корабля принимал участие в экспедиции как зоолог-любитель и, ясное дело, командовал баркасом.

Мне понадобилось совсем мало времени, чтобы заметить, какая близкая дружба связывает капитана и Роже-Адамса, сына известного вам знаменитого ученого. Такая близость между людьми, не имевшими решительно ничего общего, казалась странной, с первого взгляда во всяком случае.

Капитан — голландец, круглый словно бочонок, выпивоха с вульгарными манерами, не интересующийся ничем, кроме своей профессии. Но при этом вид у него хитроватый, как у барышника из Нижней Нормандии. Я лично опасаюсь подобных толстяков с их поджатыми губами, глазами-буравчиками, елейными речами, сдержанными и чопорными жестами. Другой же — университетский преподаватель, светский щеголь, педант, очень себе на уме, но в конечном счете человек эрудированный, напичканный, словно целая библиотека, всевозможной информацией.

Смутно предчувствуя какую-то тайну и не имея иных развлечений, я стал наблюдать за этой парочкой, одновременно делая вид, что по горло занят идиотской работой кочегара. Признаюсь, поначалу казалось, что мои подозрения беспочвенны — слишком долго я совершенно безрезультатно не спускал с них своего полицейского ока и востро держал свое полицейское ухо.

С раннего утра до позднего вечера баркас сновал между низкими островками и рифами мадрепорического происхождения. За нами день и ночь волочилась траловая сеть, приносившая более-менее интересные образцы морской фауны. Часть из них помещали в специальный резервуар с водой, других использовали в пищу. Особей, не представлявших ни научного, ни гастрономического интереса, выбрасывали обратно в море.

Между тем мы подошли к красивым и плодородным островам, на которых перегнившие водоросли образовали толстый слой гумуса, что благоприятствовало появлению на них богатой флоры. Основные обитатели этих островов — рептилии [371]Рептилии — пресмыкающиеся (змеи, ящерицы, черепахи, крокодилы), ящерицы и ракообразные. Зоолог, млея от удовольствия, беспощадно их отлавливал и присоединял к коллекции. Наш баркас вскоре стал напоминать настоящий Ноев ковчег [372]Ноев ковчег — судно, по библейскому мифу, построенное пророком Ноем перед всемирным потопом; по указанию Бога Ной поместил на судно по одной паре всех живых существ и спас их от гибели.

Капитан принимал живейшее участие в поиске этих тварей, чье присутствие на судне становилось чем дальше, тем более тягостным. Казалось, его увлечение зоологией изо дня в день возрастало. В конечном счете оно и к лучшему, изучение естественной истории — дело чрезвычайно захватывающее, способное увлечь даже голландца, до сих пор подразделявшего всех животных на съедобных и несъедобных.

Я же досадовал, что до сих пор ничего не выведал об этих либо вполне порядочных, либо очень осторожных людях. Инстинктивно чувствуя «нечто» и пророчески говоря себе, что разгадка тайны мне по плечу, я выжидал. И наконец мои усилия увенчались успехом. Путешествие длилось уже почти неделю, когда в один прекрасный день наш индийский принц оступился и упал за борт. Думая, что для такого прекрасного пловца это пустяк, я ждал, когда он вынырнет на поверхность. Но время шло, а бедняга все еще пребывал под водой.

Гибель человека — пусть малоинтересного, пусть даже преступника — всегда тягостное и за душу берущее зрелище. И сколько бы я ни уговаривал себя в том, что эта неожиданная смерть — промысел Божий, что она очень кстати отводит угрозу от господина Синтеза, я все же оплакивал этого красавца, еще совсем недавно полного сил.

Бесплодные поиски продолжались уже минут десять, стало ясно: все наши надежды тщетны.

— Всего-то и делов, что какой-то индус! — как бы в утешение заявил капитан.

— Мне казалось, он — европеец, — откликнулся профессор зоологии.

— Под слоем угольной пыли можно и не распознать. Однако в корабельных списках он значится как индус.

В это время вытащили трал.

— Черт побери, а вот и наш парень! — воскликнул капитан, заметив лжекочегара, запутавшегося в ячейках сети и буквально задавленного огромными рыбинами. Теперь меня не удивляет, что он не смог выкарабкаться!

Господин Роже-Адамс, надо отдать ему должное, вел себя надлежащим образом. Не ответив капитану, он поспешил разрезать сеть, вытащить утопленника и оказать ему весьма профессионально неотложную помощь. Но, несмотря на самые энергичные меры, пострадавший долго не подавал никаких признаков жизни.

— Да оставьте вы этого утопленника! — снова вмешался капитан с чудовищным эгоизмом европейца, привыкшего торговать восточными людьми.

— Он — человек, капитан! — не без достоинства возразил господин Роже-Адамс.

Слово чести, это было сказано так веско, что я готов был восхититься, но вдруг заметил, как зоолог сделал тупице голландцу знак, могущий означать: «Вы что, тронутый, мой бедный капитан?»

— Человек — венец природы! — как ни в чем не бывало, подхватил капитан, без сомнения, поняв посланный ему сигнал.

— Буду признателен, если вы прикажете перенести беднягу вон на тот островок. Там мне будет удобнее привести его в чувство.

— Как вы думаете, он очухается?

— Надеюсь, что да, капитан. Мне кажется, кровообращение восстанавливается… Но поспешите, прошу вас!

Принца перенесли на коралловый остров, а мы, крайне заинтригованные, остались на судне, недоумевая, зачем зоолог до седьмого пота трудится, растирая нашего товарища, в то время, как проще было бы использовать нас поочередно для этой тяжелой работы. (С радостью сообщаю, что позже я нашел ключик к этой загадке.)

Не прошло и часу, как сознание вернулось к моему приятелю. После долгого разговора с капитаном и профессором индус вернулся к нам в полном здравии, промытый изнутри, растертый докрасна, в расцвете всех своих сил.

Он, поев за обе щеки, скромно занял свое место у машины и принялся вновь крошить уголь, чтобы измазать лицо и руки в столь им любимый черный цвет.

Я горел нетерпением остаться с беднягой с глазу на глаз и расспросить о случившемся, поскольку от меня, как от своего сообщника, он ничего не скрывал. К счастью, капитан сообщил нам, что ввиду чрезвычайного происшествия после обеда мы будем свободны и можем прогуляться по заросшему кокосовыми пальмами островку.

Воспользовавшись этой неожиданной удачей, мы вскоре оказались вдвоем, и мой приятель, не делая никакой тайны из своего приключения, так подробно мне все пересказал, что я вольно или невольно стал как бы его соучастником. Видимо, одурев от радости, на сей раз он был слишком говорлив. Не стану детально излагать его историю, ибо тогда мой доклад превратится в целый роман. Сообщу лишь самое главное.

Ранее я писал, что мой новый знакомец, если стереть с него толстый слой копоти, являл собою совершенный тип красоты, все еще встречающийся в Индии. Не стану распространяться по этому поводу — я смогу создать лишь поверхностный и лишенный поэзии образ.

Стоило профессору зоологии увидеть бездыханным это тело — воплощение людской красоты, как дьявольский план зародился у него в голове. «Мне необходимо вернуть нашего красавчика к жизни», — подумал он про себя в то время как потерпевшего по его требованию несли на островок подальше от посторонних глаз и, особенно, ушей.

Энергично применяя к утопленнику все способы реанимации, зоолог изложил свой план капитану, который, должно быть, целиком и полностью его одобрил, потому что, когда индус очнулся и с удивлением обнаружил, что жив, между его спасителями царило полное единомыслие. Первыми словами принца были проклятия в адрес господина Синтеза, затем, со странным выражением нежности и сожаления, он произнес имя его внучки.

— Ну и ну, — заметил профессор зоологии, — он, если не ошибаюсь, страстно влюблен в девушку!

— И враг старика… Все складывается как нельзя лучше. Мы еще к самому главному и не приступали, а дело уже в шляпе!

— Так ты, парень, — капитан обратился к испуганно глядевшему на него индусу, — так сильно ненавидишь хозяина?

— Я готов съесть его сердце, даже если б оно еще билось…

— А ее?

— Замолчи. Что тебе за дело до моей ненависти к нему и до моей любви к ней?..

— Ты об этом только что говорил.

— Повторяю — что тебе за дело! Ты — раб этого проклятого старика, и ты знаешь мой секрет… Можешь снова бросить меня в воду! Я не боюсь смерти.

— Не о том речь. Скажи, мой мальчик, разве не хотелось бы тебе одним махом удовлетворить обе страсти, составляющие, как мне кажется, смысл твоей жизни?

— Что надо для этого сделать? Говори, я готов на все.

— Понадобятся кое-какие предварительные пояснения, которые могут оказаться не по силам твоему интеллекту.

— Я вовсе не тот, за кого здесь себя выдаю. Нет, я не пария, я учился в ваших школах и кое-что понимаю в науках.

— Вот и отлично! Знай же в общих чертах — подробности узнаешь позже, — что господин Синтез вознамерился в некотором роде искусственным путем сотворить в своей лаборатории человека.

— Знаю, мой товарищ рассказал мне об этом.

— Ах, значит, у тебя есть товарищ, то есть сообщник!

— Да, один европеец, детектив.

— Вот как?! — воскликнул пораженный профессор зоологии. — Нами интересуется полиция?!

— Нет, больше не интересуется.

— Впрочем, не важно. Но нам следовало бы с ним познакомиться.

— Скажи сперва, что ты намерен со мной делать.

— Это справедливо. Так вот, этого человека, этот продукт лабораторного опыта, старик замыслил отдать в мужья своей внучке.

— Я убью его!

— Не убьешь, потому что сам займешь его место.

— Не понимаю.

— Сейчас объясню, но будь добр, не перебивай меня. Опыт подходит к концу, сильно сомневаюсь, что эта теория эволюции господина Синтеза будет до конца реализована на практике. Но так как наши интересы требуют пусть внешнего, но эффекта, ты в назначенный час проникнешь под стеклянный купол и спрячешься в зарослях водорослей (я сам займусь постановкой этой сцены). Появившись в нужный момент, ты станешь идеальным человеком, о котором так мечтает господин Синтез.

Благодаря нашему спектаклю он примет тебя с распростертыми объятиями, а мадемуазель Анна, как ей и подобает, выполнит волю деда. Претендент ты хоть куда, и, думаю, у нее не возникнет возражений. Не правда ли, план не из трудных.

— Да. И даже слишком… Но каковы ваши условия? Ведь не из любви же ко мне все это затевается.

— Черт побери! Не в бровь, а в глаз. Одно удовольствие иметь с тобой дело. Известно ли тебе, что господин Синтез сказочно богат?

— Меня это не интересует!

— Зато нас очень интересует. Даже малая часть его состояния для меня и для добрейшего капитана была бы огромным богатством.

— Так, значит, вы жаждете денег? — спросил индус с плохо скрытым презрением.

— Каждому — свое. На борту находятся неисчислимые запасы золота и бриллиантов. Ты добудешь для нас часть сокровищ на сумму, которую мы позже оговорим. Ну как, согласен?

— Согласен. А Синтез… Что мне потом делать с Синтезом?

— Решай сам. Мы исполним твои самые заветные желания, ты же поможешь нам разбогатеть. Остальное нас не касается. Став членом семьи, выкручивайся как хочешь.

— А если Синтез заподозрит обман?

— Об этом не беспокойся. Я уверен, что сумею его убедить в чем угодно.

— Но она!.. Когда она вернется?

— Ее ожидают совсем скоро, со дня на день. Есть у тебя еще возражения?

— Ни малейших. Если все будет так, как вы говорите, я исполню любые ваши приказания.

— Кстати, как насчет детектива?

— Я не хочу, чтоб ему причинили вред. Он когда-то спас мне жизнь.

— Если ты ручаешься за него, мы его озолотим. Если же он человек неверный и вздумает нас предать, мы от него избавимся. Не правда ли, капитан?

— Да.

— За детектива отвечаю я!

Вот вам, господин префект, в общих чертах ситуация, в которой я оказался. И теперь, заканчивая рапорт, повторю: «Бедный папаша Синтез!» Нечего сказать, благоразумно он поступил, облекши своим доверием этих двух негодяев, связавших его по рукам и ногам!

Я всегда опасался капитана, но зоолог казался мне человеком порядочным. Вот уж не ожидал, что наследника столь громкого в науке имени, чтимого два поколения кряду, жажда наживы может толкнуть на такие поступки!

Ну как не удивляться подобному отсутствию каких бы то ни было нравственных устоев?! И такие людишки еще смеют гнушаться нами, полицейскими! Но философию в сторону. Итак, я невольно вовлечен в подлый заговор, результатом которого может стать убийство или даже несколько убийств. Развязка близится, и боюсь, как бы она не была ужасной. Ах, если бы капитан Кристиан воротился на атолл! Если бы к господину Синтезу легче было подступиться! Если бы ассистент-химик, мой бывший профессор взрывчатых наук, не был бы таким чудаковатым!

Однако надеюсь улучить момент и вступить в борьбу, хотя риску в сложившейся ситуации многовато. Но не могу же я сбрасывать со счетов заботу о сохранности собственной шкуры…

В ожидании того дня, когда я буду иметь честь явиться в Центр и вновь предоставить себя в ваше распоряжение, примите, господин префект, изъявления глубочайшей преданности от вашего номера 32.

P. S. Возможно, я припишу к этому письму постскриптум, если не найду способа раньше его переправить.

ГЛАВА 7

Плачевная история. — Родители Анны. — Умершая от горя. — Негодяй. — Страх за будущее. — Дедушка. — Почему возникло Великое Дело. — Новый Прометей. — Зачем искать так далеко?.. — Неожиданные осложнения. — Воспоминание об «Инде». — Проклятая семья. — Подвиги негодяя. — Славные братцы. — Над господином Синтезом нависла серьезная опасность. — В Куктауне. — Комедия, предшествовавшая драме. — Тайны объяснены. — После катастрофы с «Годавери». — Кули возвращаются на родину. — Пан или пропал. — В направлении Кораллового моря.

То, что господин Синтез при всяком удобном случае демонстрировал к искателям руки его внучки, какими бы достойными людьми они ни были, не только недоверие, но и определенное предубеждение, имело свои основания.

Когда-то старик испытал жестокое разочарование. Его единственная дочь, в течение восемнадцати лет доставлявшая ему только радости, к которым так чувствительны старики, получила предложение руки и сердца от блестящего офицера, моряка голландского флота, недавно вернувшегося из Индии. Поскольку девушка благосклонно отнеслась к сделанному по всем правилам предложению этого человека, встал вопрос о свадьбе.

Будущий супруг, хоть и не обладавший крупным состоянием, носил почтенное имя, был в довольно высоком чине и имел весьма привлекательную наружность. Любя свою дочь и владея многомиллионным богатством, господин Синтез поддержал ясно выраженное желание девушки выйти замуж, думая про себя: «У меня станет двое детей».

Никогда еще так щедро не одаривали молодых, что, безусловно, должно было способствовать самому безоблачному счастью. К тому же эта пара на удивление хорошо смотрелась: оба красивы, оба очень умны и так богаты, что всю жизнь могли, не считая денег, утопать в роскоши. Все, казалось, предвещало полное и длительное счастье. Но, увы, никогда еще брачный союз не был столь несчастливым, а выбор — таким неудачным.

Несмотря на красоту, внешний лоск, строгое воспитание, полученное в почтенной семье, господин Хендрик Ван Прет, муж несчастной девушки, был законченным мерзавцем. Его репутация истинного джентльмена? Ложь! Его любовь к невесте? Ложь! Его порядочность? Еще и еще раз ложь! Корыстолюбец, игрок, распутник, пьяница, лицемер, короче говоря, человек порочный, как каторжник, он прикарманил царское приданое, не испытывая ни малейшей симпатии к очаровательному созданию, питавшему к нему безграничную привязанность. Ах, как ловко подлец притворялся, играя роль воздыхателя!

Сразу же после свадьбы картина резко изменилась. Негодяй оставил всякое стеснение, все его ранее подавляемые инстинкты проявились с возмутительной наглостью. Он решил, что теперь церемониться нечего, сбросил маску и предстал в своем истинном виде.

Наивная, как ребенок, с колыбели окруженная обожанием, бедная молодая женщина, рожденная для любви, но теперь отвергнутая, покинутая грубияном мужем, получила незаживающую сердечную рану. Но, наделенная характером столь же героическим, сколь и гордым, она не проронила ни единой жалобы, старательно скрыла свою беду от отца. Господин Синтез безумно любил дочь, видел, как молодая женщина медленно угасает; отчасти догадываясь о том, что происходит на самом деле, он ловко задавал ей вопросы, надеясь на откровенное признание, но ничего не добился. Его дочь страдала в одиночку. Она таяла, как свеча, а бедный отец, проклиная свою в первый раз бессильную науку, только в последний момент узнал ужасную правду: умирающая проговорилась в бреду.

Старик использовал самые сильнодействующие средства, в том числе и подвластный ему гипноз, который лишь нынче стал с большим успехом широко применяться врачами. В данном случае все было напрасно: любое потрясение могло привести к катастрофе. Таким потрясением оказалось рождение очаровательной дочки. Девочка, чья колыбель стояла рядом с гробом, наречена была, как и ее мать, Анной.

Можно себе представить, что испытывал господин Синтез по отношению к бандиту, убившему его дочь. Старик отказал Хендрику в отцовских нравах на ребенка.

Считая себя вправе вершить правосудие, Мэтр жаждал мести — око за око и зуб за зуб; он неотступно преследовал несчастного, однако пройдоха сумел скрыться. Два года спустя дошли слухи о том, что Ван Прет был убит во время восстания на Суматре. Это было к лучшему, ибо иначе господину Синтезу пришлось бы предстать перед внучкой обагренным кровью ее пусть и недостойного, но все же родного отца.

Легко понять, какой нежностью старик, получивший такой удар, окружил ребенка. Наблюдая, как внучка изо дня в день подрастает, он не спускал с нее глаз, радовался ее первой улыбке, первому лепету, приходил в отчаяние от малейшего крика и пустячной царапины. Ради нее знаменитый ученый мог бросить даже свою работу, какой бы интересной она ни была — ему хотелось уделить внучке все свое внимание и все свое сердце.

Рядом с девочкой семидесятилетний дед сам превращался в ребенка. Он принимал участие в ее играх и в ее обучении, начавшемся сразу же, как Анна сделала первые шаги и заговорила. Господин Синтез был вознагражден за все свои заботы огромной, безграничной любовью этого хрупкого создания! Во внучке мало-помалу воскресала дорогая покойница, чья грация, доброта, нежность, непосредственность и ум были когда-то ему отрадой. Ничто, решительно ничто в ее облике не напоминало об изверге, чье имя она носила, правда, и имени было достаточно!

Однако годы шли, девочка превращалась в пленительную девушку, и господин Синтез чувствовал, как его опасения, чтобы не сказать страхи, растут. Хоть время отчасти и приглушило боль, хоть дитя постепенно, не убив воспоминаний, заняло место своей матери, сердечная рана не зарубцевалась, несмотря даже на чудесное перевоплощение… Господин Синтез волновался и переживал все чаще и чаще — ведь его девочка входила в тот возраст, когда жизнь ее матери была разбита. Наученный горьким опытом, зная, что не сможет превозмочь законы природы, ведущие в конечном итоге к фатальному исходу, старик горестно вопрошал себя: не покинет ли его и это дитя?

К тому же господин Синтез, хотя и был по-прежнему крепок и, казалось, возраст еще долго будет не властен над ним, чувствовал себя старым, очень старым! Впервые, должно быть, он с тоской начал задумываться, что настанет миг, когда ему придется уйти из жизни. Но не сама смерть пугала его. «Бедная девочка, — сокрушался он, — что с ней станется, когда меня не будет?!»

Увы, людям в годах приходится терзаться подобными заботами, если их уход лишает помощи и опоры несовершеннолетних детей… Кому доверить эту безупречную красоту, эту добрую душу? Кто способен понять, оценить по достоинству столь хрупкую натуру и почти болезненную впечатлительность, полученную в наследство от матери?.. Сыщется ли в целом мире мужчина, обладающий не только должными душевными качествами, но и добродетелями, способными составить счастье этой очаровательной особы; сможет ли он любить ее всю жизнь, окружая той, нежностью, к которой она привыкла и которая у нее в крови с самого рождения?

Господин Синтез, последний представитель долгой и славной династии ученых, наследник их традиций, их работ и открытий, совершенно искренне полагал, что лишь для науки нет ничего невозможного. Давно уже физика и биохимия, находящиеся сегодня в младенческом состоянии, были для него открытой книгой. Трансцендентная физиология, изучающая выработку мысли, механизм восприятия, потаенные связи материи и духа, функции мозга и так далее, — все это с самого начала не являлось для него тайной за семью печатями, равно как и теории наследственности, еле-еле сформулированные нынешними научными школами.

Поэтому совсем неудивительно, что в голове у Мэтра родилась эта на первый взгляд абсурдная идея — создать искусственного человека. Человека ни хорошего, ни плохого, не знающего ни добра, ни зла; человека, чей мозг никогда не работал, чье тело не таит в себе ни одного атавистического ростка наследственных болезней, чья девственная душа будет замешана таким образом, чтобы сразу же воспринять самые возвышенные представления о красоте, величии и порядочности.

Этот мужчина, — как надеялся ученый, — будет обладать всеми возможными и невозможными совершенствами. Как новый Прометей, старик вдохнет в него дух и с первых же минут внушит ему идею восхищения и преданности, идею любви к своей внучке. А как же иначе? Ведь его творение станет мужем Анны. Вот зачем нужно Великое Дело.

Безумие! — скажете вы. Будь по-вашему. Но безумие грандиозное и даже трогательное, а если принимать во внимание предыдущие научные достижения Мэтра, в случае успеха способные принести ему неслыханное, оглушительное беспрецедентное признание…

К сожалению, все было не так гладко, как хотелось бы господину Синтезу: работы продвигались вперед не без серьезных осложнений, не было недостатка и в горьких разочарованиях. Несомненно, самым тяжелым испытанием для старика был отъезд Анны. Сколь ни велика была эта жертва, он пошел на нее, видя, как сильно пошатнулось здоровье девушки. Слишком уж были свежи в его сердце воспоминания об умершей, чтобы не заметить, как болезнь внучки походила на болезнь, которая свела в могилу ее мать, — то же увядание, та же потеря аппетита, та же вялотекущая лихорадка. К счастью, другой была причина заболевания, а значит, оно подлежало лечению. Но лекарства приходилось искать в перемене образа жизни. Необходимость заставляла расстаться.

Старик, зная об отваге, неисчерпаемой доброте и верности капитана Кристиана, не колеблясь доверил свое дитя попечениям достойного моряка. Зачем было так далеко искать совершенного человека, — скажут многие, — когда само воплощение долга и благородства находилось здесь, под рукой, являя собой живой упрек всем, кто его недооценивал.

Кристиан, друг детства Анны, был тем человеком, кто с того самого момента, когда господин Синтез взял его под свое попечение, постоянно проявлял сначала к ребенку, потом к девушке не только глубокое почтение, но и постоянное обожание. Разве он не возместил бы старику все когда-то пережитые горести и перенесенный позор? Разве не был бы капитан Кристиан тем идеальным опекуном, которого искал Мэтр? Разве Анна не согласилась бы с таким решением? И кому, кстати говоря, нужна была бы эта морская прогулка, принесшая больной столько необычайных несчастий, столько непредвиденных катастроф?

К тяжелой ситуации Мэтра, терзаемого продолжительным отсутствием внучки, вскоре добавились и новые неприятности… Нам с вами уже известно о подлом заговоре временного командующего Ван Шутена, профессора зоологии и индийского принца, чьей ненавистью не следовало пренебрегать. Но это еще не все. Читатель, надеюсь, не забыл об «Инде», захваченном взбунтовавшимися китайцами, незадолго до того, как вблизи берегов Малакки потерпела кораблекрушение «Годавери»? Так вот, у этих разбойников были далеко идущие планы. Но не будем забегать вперед и расскажем все по порядку.

«Тагаль» был судном двойного назначения, оснащенным не только для ловли голотурии, но и для ловли рыбы в мутной водице, то есть для пиратства, которое, как уже говорилось ранее, пышным цветом процветало в малайских водах. Суденышко это вовсе не случайно, как можно было думать, оказалось близ Буби-Айленда, приюта потерпевших кораблекрушение. Покажется невероятным, но капитан «Тагаля» был заранее осведомлен не только о личности господина Синтеза, но и о его проектах. Каким образом? — спросите вы, но подождите, не будем забегать вперед. Сначала познакомимся с этим злодеем поближе.

Опытный моряк, однако, человек, лишенный малейших признаков совести, бывший поочередно контрабандистом, партизаном, торговцем цветными, при случае — ловцом трепангов, но чаще и охотнее всего — пиратом, был трижды приговорен к смерти в Америке, в Китае и в Индии. За мошенничество изгнанный из португальских колоний, господин Ван Прет [373]Более подробные сведения об этом невымышленном персонаже вы можете почерпнуть из нашего романа «Приключения парижанина в Океании». (Примеч. авт.) должным образом увенчал свою карьеру, похитив у господина Синтеза один из его кораблей и перебив на нем всю команду. Снова Ван Прет! Неужели однофамилец?..

У Хендрика Ван Прета, недостойного отца Анны, был брат, тоже моряк. Такой же подлец, не имевший ни стыда ни совести, он был с позором изгнан из незапятнанного королевского морского корпуса Нидерландов. Звали этого брата Фабрициус. После женитьбы брата на дочери господина Синтеза, осыпая знаками внимания свою уже тогда начавшую хворать невестку, лицемерно взяв на себя роль утешителя, он сумел провести бедную девочку, которая охотно представила его своему отцу, заранее расположенному к нему из-за такого с виду бескорыстного и доброго отношения к дочери.

Мерзавцу удалось, притворившись честным добряком, втереться в доверие к ученому и выколотить из него значительные суммы денег. В тот самый день, когда бедняжка скончалась, шурин, воспользовавшись смятением, вызванным этим несчастьем, прикарманил все ценное, что попалось под руку: деньги, ювелирные украшения, драгоценные камни, безделушки — и скрылся.

Награбленное быстро разлетелось в различных притонах, после чего Фабрициус занялся всякими махинациями, пытаясь, но безуспешно, разбогатеть, принимал участие во множестве грязных делишек, неоднократно приводивших его за решетку, и даже оказался замешанным в убийствах. Дальше ехать было некуда.

После бесчисленных превратностей негодяй, под вымышленным именем, без гроша в кармане очутился в Европе в тот момент, когда господин Синтез знакомился с командой, набранной для его экспедиции. Нюхом почуяв подходящий случай, он, добравшись до Парижа, раздобыл довольно важные сведения насчет старика и вернулся обратно в Гавр, где повстречал американца мастера Холлидея, своего бывшего компаньона, когда-то ограбленного им до нитки в Макао. Холлидей теперь командовал шхуной, перевозившей лесоматериалы. Американец великодушно решил закрыть на прошлое глаза, и тут старый товарищ поведал ему, какой лакомой добычей является господин Синтез для тех, кому чужое добро всегда служит приманкой.

Целыми днями слоняясь вокруг пришвартованных в доках судов, Ван Прет и Холлидей наблюдали за тем, как поднимается на борт команда, и с громадным удивлением узнали под личиной помощника кочегара индийского принца, с которым раньше имели дело по поводу одного выгодного для них убийства. Наши приятели побывали и кондотьерами [374]Кондотьер — продажный человек, готовый за плату защищать любое дело, наемник, предлагавшими свои «услуги» всем, кто захочет их купить. Вышеупомянутый принц запомнился им лишь по тому презрению, с каким вместо себя подставил под нож одного бедолагу, имевшего с ним поразительное сходство.

Зная, что флотилия господина Синтеза направляется к берегам Австралии и снаряжена для длительного там пребывания, они решили опередить его корабли и первыми достичь великого океанского континента.

С решительностью, присущей истинному американцу, мастер Холлидей продал шхуну, положил деньги в карман, и дружки тотчас же поездом отправились в Марсель. Из Марселя — на пароходе в Австралию, куда прибыли значительно раньше, чем господин Синтез дошел до Гибралтара. В Сиднее компаньоны устроили свою штаб-квартиру — отсюда было легче получать информацию обо всех судах, входящих в тот или иной порт (переданные по телеграфу, эти сведения печатались в здешних газетах и давали полную картину морских сообщений всего мира).

Последним портом, куда заходил господин Синтез, был Куктаун. С этого момента сведения прекратились. Напрасно два товарища с терпением, прилежанием и сноровкой, достойными лучшего применения, прочесывали побережье, нанимали ловких агентов и щедро им платили, напрасно изо дня в день в течение нескольких месяцев рылись в коммерческих вестниках — нигде и следа этих кораблей не было. Следовательно, суда или затонули со всем своим добром, или бросили якорь в Коралловом море.

Ринуться на поиски флотилии было бы верхом безумия. Тем более что, даже разыскав их, завладеть богатствами господина Синтеза с помощью силы не представлялось возможным. Приходилось, соблюдая крайнюю осторожность, терпеливо ждать дальнейшего развития событий. Вот они и обосновались в Куктауне, не без основания полагая, что рано или поздно старик, желая пополнить запасы топлива и продовольствия, пошлет один или несколько кораблей именно сюда, в ближайший от его таинственной стоянки порт.

Но ожидание длилось долго, намного дольше, нежели предполагали разбойники. Они уже начали терять надежду, когда в один прекрасный день в Куктаун зашли «Инд» и «Годавери», идущие в Кантон.

Теперь необходимо было занять место на борту. Просто обратиться с просьбой предоставить им каюту значило пойти на риск получить категорический отказ, что, естественно, могло провалить всю операцию. Поэтому негодяи с дьявольской хитростью разработали план, благодаря которому их незамедлительно пригласят на один из кораблей.

Да уж, пушки к бою готовились заранее. Злоумышленники могли действовать, не теряя ни минуты. Под их началом было тридцать китайцев, сорвиголов, по которым уже давно плачет виселица. Узнав, что на одном из кораблей господина Синтеза перевозят громадное количество китайских кули, они наказали своим подручным, чтобы те со всей возможной ловкостью смешались с толпой, проникли на палубу и не попадались никому на глаза до выхода судна в открытое море.

— О нас не беспокойтесь, мы появимся в нужное время и в нужном месте, — резюмировали свои наставления компаньоны.

В ожидании решающего момента они зафрахтовали небольшое быстроходное суденышко с очень малым водоизмещением, занимавшееся ранее ловлей трепангов. Судно все время стояло наготове, чтобы по первому же сигналу поднять якорь и зажечь топки.

Когда их люди, под видом грузчиков, проникли на борт «Инда», заговорщики, поскольку путь на Кантон проходил через Торресов пролив, не колеблясь двинулись в этом направлении. Обогнав оба парохода, один из которых, сильно нагруженный, двигался относительно медленно, за пятнадцать часов они дошли до Буби-Айленда, где покинули свое суденышко, спокойно ушедшее на обычный для себя промысел. Ну, а как развивались события в дальнейшем, читателю уже известно.

Став капитаном великолепного судна, Ван Прет и его дружок мастер Холлидей, руководивший машинным отделением, как только улеглась первая радость, осознали, с каким риском связано их безрассудно смелое предприятие.

Не желая нарываться на возможные неприятности в битве с охваченной пламенем «Годавери», захватчики поспешили удрать с поля боя и растаять во тьме, надеясь, что корабль капитана Кристиана и без их помощи вскорости пойдет ко дну.

Однако позже, по зрелому размышлению, сменившему горячечный задор жестокой борьбы, бандиты засомневались, правильно ли они поступили, отказавшись от схватки, и не лучше ли было бы посмотреть, к чему приведет пожар, а в случае надобности поспособствовать гибели поврежденного корабля. Но почти сразу же налетел свирепый тайфун, усыпивший их подозрения, — очевидно, что «Годавери», изуродованная взрывом и пожаром, не выдержит урагана.

Но что будет, если, вопреки всем ожиданиям, «Годавери» не пойдет ко дну и капитану удастся связаться с Сингапуром? Или, если хоть кто-то из матросов спасется и по телеграфу оповестит власти о факте подлого пиратства? Об этом компаньоны и думать не могли без содрогания. Поэтому-то злодеи прежде всего решили при первой же возможности переделать захваченное судно до неузнаваемости.

Но пока надо было отделаться от китайцев; продукты питания, вода, уголь на исходе… Казалось, что проще всего сбросить их в море. Но каким образом совершить это массовое убийство? И кто знает, быть может, разохотившись во время происшедшего бунта, они разорвут в клочья двух белых, таким странным образом выполняющих свои обещания?

— Сто чертей, — сказал в конце концов мастер Холлидей, наиболее решительный из двоих, или, во всяком случае, больший фаталист [375]Фаталист — человек, слепо верующий в неизбежность того, что ему предназначено судьбой, — по-моему, следует проследить за сдачей карт и играть по правилам. Будь что будет!

— То есть? — не понял его напарник.

— Взять курс на Кантон, освободиться от этой нечисти, нанять пару-тройку разбитных молодчиков и плыви себе куда хочешь!

— Ладно! Во всяком случае, мы от них или избавимся, или получим вдвойне. Там будет видно.

Благодаря стечению ужасных обстоятельств, приведших к гибели «Годавери», бандитам беспрепятственно удалось отвезти кули на родину; часть из них, что-то около десятка, согласились принять участие в будущей экспедиции и послужить проводниками, указав путь между бесчисленными коралловыми рифами.

Итак, под началом компаньонов оказалось человек тридцать пять, но команду необходимо было усилить белыми. Вербовка разбойников оказалась делом затяжным, требовавшим рассудительного отбора, — надо было выбрать худших из худших, да к тому же еще и опытных моряков. Также следовало пополнить запасы топлива и провизии. Поэтому большую партию кули пришлось доставить в Сан-Франциско. Отсюда — значительная и неизбежная проволочка. Но зато теперь все было готово для экспедиции, которая обещала им огромные барыши. Состоящая из шестидесяти человек, команда горела желанием тронуться в путь.

Прибыв из Сан-Франциско в Кантон, «Инд», высадив оставшихся китайцев, взял курс в Коралловое море, где скоро разыграется последний акт ужасной драмы.

ГЛАВА 8

Фантазия австралийской природы. — Утконос парадоксальный. — Четвероногое с утиным носом. — Птица на четырех лапах. — Находка Алексиса Фармака. — Плачевный вид представителя шестнадцатой серии. — Протухший пращур. Кощунство! — Слишком высокоразвит, чтобы быть съеденным. — Рыба ловится с помощью заступа и плуга. — Боцман Порник не туда ступил и что из этого вышло. — История крокодила, который сожрал австралийского летяга. — Почему вместо обезьяны мы должны удовлетвориться летающим фалангером. — Серия пращуров будет австралийской. — Судно по борту!

Одним из самых странных, самых причудливых созданий во всей австралийской природе, вне всякого сомнения, является ornithoryngue paradoxal, или утконос парадоксальный. Четвероногое это или птица? Вкратце ответ можно сформулировать так: птица, которая бегает на четырех лапах и кормит детенышей молоком, или — четвероногое с утиным клювом, откладывающее яйца.

Утконос парадоксальный имеет сплюснутое тело длиной сантиметров тридцать и пятнадцатисантиметровый хвост. Все это покрыто рыжеватой шерстью, местами длинной и жесткой, местами мягкой и шелковистой, как у выдры. Передвигается он на четырех коротких, приземистых лапах с небольшой косолапой пястью [376]Пясть — часть верхней (передней) пятипалой конечности у наземных позвоночных между запястьем и основными фалангами пальцев и длинными перепонками — вот черты, роднящие его с четвероногими. Что касается головы, то она являет собой верх неожиданности: маленькие острые ушки, живые глаза-буравчики и… настоящий утиный или лебединый клюв.

Важнейшие внутренние органы (в том числе и половые) в большинстве своем подобны птичьим. Кладка яиц происходит в глубочайшем уединении, которое утконос, животное в основном водоплавающее, находит, устраиваясь на берегах рек. Когда малыши появляются из яйца, мать кормит их молоком и проявляет такую любовь и такую заботу, что ни птицы, ни четвероногие, вместе взятые, не могут соперничать с ней в этом вопросе.

После данного, хоть и беглого, но точного, описания можно себе представить, какая шумиха поднялась в ученом мире, когда в 1796 году было открыто это животное. К какому виду его отнести? Какую ступень занимает оно на лестнице животного мира? Правомерно ли считать его птицей? А как же тогда четыре лапы и сосцы, источающие молоко?! Причислить ли его к млекопитающим? Но утиный клюв!.. Но яйца!..

Как бы там ни было, но немецкий природовед Блюменбах, первый, кто серьезно изучил это животное, задумал дать ему гражданский статус, в чем неожиданно и преуспел, назвав его — ornithoryngue paradoxal— утконос парадоксальный. Имя хоть и имело варварское звучание, но было вполне оправданным, ибо подчеркивало взаимное несоответствие его органов.

Этьен Жоффруа Сент-Илер [377]Жоффруа Сент-Илер Этьен (1772—1844)— французский зоолог, сторонник учения о единстве строения всех живых существ широким жестом создал для австралийского животного отдельную подгруппу так называемых монотрем — от двух греческих слов memos — один и trema — узкий проход, и да будет стыдно тому, кто плохо думает… Бленвиль [378]Бленвиль Анри (1777—1850)— французский зоолог и анатом, автор классификации земноводных, пресмыкающихся и млекопитающих поместил его в подкласс didelphes и утверждал, что утконос вовсе не принадлежит, как думали раньше, к явлениям анормальным, но служит первым звеном в цепи млекопитающих, вернее, промежуточным звеном между двумя видами позвоночных — птицами и млекопитающими. Вполне рациональный подход, лишний раз подтверждающий знаменитое: natura non facit saltus — природа не любит резких скачков!

…Итак, в один прекрасный день Алексис Фармак, для которого весь внешний мир сводился к его драгоценной лаборатории, внимательно наблюдал, как работает сложнейший организм огромной машины, поглядывая на тихую гладь лагуны. Достопочтенный ученый, отдавая отчет в важности своих функций, мерял шагами атолл, проверяя показания манометров, гальванометров, термометров, гигрометров и барометров. Он то смазывал шатуны, то выпрямлял кабель, то регулировал нагрев печи, но, не упуская из виду ни приборы, ни обслуживающий персонал, химик был погружен в свои мысли.

Да, дни мелькали все быстрее, и Великое Дело, которое ничуть не затормозили многочисленные помехи, как нарочно, следовавшие друг за другом, близилось к оглушительному успеху. До сих пор гений господина Синтеза торжествовал над всеми препятствиями. Бунтарские настроения улетучились как по мановению волшебной палочки — достаточно было одного слова, одного жеста, одного приказа. Никогда еще члены экипажа не были так послушны и так смиренны, никогда еще не работали с таким рвением и с такой отдачей. Загипнотизированные господином Синтезом матросы питались, как и их хозяин, принимая в день десяток пилюль, и чувствовали себя превосходно.

Единожды внушенная идея повиновения и необходимости выполнять обязанности крепко засела у них в голове, так что никто не выражал ни малейшего недовольства, видя, как в печах постепенно сгорают последние продукты питания, корабельные снасти, мачты, реи, мостики. Никогда еще общая одержимость не была такой полной, такой абсолютной.

Преисполненный оптимизма, Алексис Фармак считал, что все идет как нельзя лучше, несмотря на грохот из морских глубин, становившийся день ото дня все ужаснее, несмотря на затянувшееся отсутствие ушедших кораблей.

— Эх, — говорил себе этот добрый малый, — ничто не дается даром. Стоит ли обращать внимание на мелочи, раз все идет прекрасно? Не понимаю, почему юный господин Артур и толстяк капитан так расстраиваются из-за того, что мой славный друг капитан Кристиан до сих пор не вернулся? Стоит ли беспокоиться? Слово чести, эта дрянь зоолог начал уклоняться от работы в лаборатории. Видимо, у него кончился запас крахмальных воротничков, манжет и манишек, а грубая шерстяная рубаха внушает чистоплюю ужас. Да уж, это теперь не тот элегантный красавчик-профессор. В такой ситуации ему, разумеется, не до Великого Дела. Ну, ничего, уж я-то за всех смотрю в оба и буду бдеть, даже если останусь один-одинешенек!.. Стоп! Что я вижу?! Неужели я снова совершил открытие?..

Химик на полуслове оборвал свой монолог, так как его зоркий глаз приметил нечто новое, необычное, до сих пор им невиданное. Откинув брезент, он кинулся под купол, на атолл, помчался по кольцу, рискуя, поскользнувшись, грохнуться в воду, и застыл как вкопанный, глядя на неподвижный предмет в метре от берега. Вид существо имело плачевный круглое, толстое, распухшее… раскоряченные лапы окоченели, как у дохлых собак, которых несет течение… Вне всякого сомнения, это труп животного… четвероногого.

Алексис протянул руку, без малейшей брезгливости вытащил из воды труп, внимательно его рассмотрел, держа за хвост, и тут у него вырывается крик удивления:

— Ба! Да это же утконос! Первое млекопитающее! Право слово, можно рехнуться от счастья! И подумать только, я один констатирую факт такой огромной важности, а рядом никого способного понять и оценить происшедшее! Где он, этот чертов зоолог?! Наверняка где-нибудь заперся со своим придурковатым капитаном. И Мэтр запретил к себе входить! Подумать только — утконос! Шестнадцатая ступень развития животного мира! Пусть он мертв, но это не важно! Главное, подтверждается принцип!.. К тому же, если я не ошибаюсь, это любопытное животное обитает исключительно в пресных водах. Он родился в среде, неблагоприятной для его существования, и среда убила его… Это логично и не наносит ни малейшего ущерба теории эволюции, совершенно даже наоборот. Но не могу же я тут торчать и не уведомить кого положено!

Сказав это, химик, по-прежнему держа утконоса за хвост, вернулся к входу, через который проник под купол, кинулся к кораблю, где матросы лихо рубили деревянные части на растопку, помчался по лестнице, прыгая через две ступеньки, как смерч ворвался в лабораторию и швырнул труп животного на стол, между зоологом и капитаном.

— Ну что, коллеги, узнаете ли вы это?! — воскликнул он.

Роже-Адамс водрузил на нос пенсне, поджал губы, чтобы вслух не рассмеяться при виде такой эпической картины, и ответил, как всегда, фальцетом:

— Черт побери, да это утконос. Вы разве не знаете?

— Да, но… Серия наших пращуров… Первое млекопитающее…

— В данный момент именно об этом и речь… Видимо, придется умереть от голода, ведь нас господин Синтез не гипнотизировал и мы не живем за счет его знаменитых пилюль. А больше есть нечего, дорогой. Вам это известно?

— Понимаю, но… серия… Вам же все-таки какой-никакой обед подадут…

— А из чего его приготовят, скажите на милость? Если бы эта ваша монотрема была жива, из нее хотя бы можно было сделать фрикасе под белым вином.

— Фрикасе?! Потреблять в пищу продукт естественной эволюции?! Осквернить Великое Дело?! Это кощунство!

— Честное слово, вы голову потеряли! Ну что ж, если настаиваете, я скажу правду…

— Замолчите! — внезапно прервал его капитан, шарахнув кулаком по столу.

— Умолкаю, капитан. Но вы ведь понимаете, голод не тетка.

— Э-э, оставьте. Закинем сеть. Что-нибудь да выловим для зажарки.

— Как знаете. Тогда я, чтоб убить время и хоть ненадолго забыть о терзающем меня голоде, пойду и проанализирую этого пращура. Ты смотри, а он основательно протух…

— Бедное животное, — с нотками несколько комической растроганности в голосе заговорил химик, — совсем не успело пожить в этой среде. Где ему найти себе пропитание…

— Да вы что, шутите? В лагуне морские водоросли, на них он продержался какой-то период.

— Как вы полагаете, когда он появился на свет?

— Не менее трех недель тому назад. И уже дня четыре как сдох. Этот интересный представитель австралийской фауны, я хочу сказать, нашей эволюционной серии, дней пятнадцать — восемнадцать вкушал радости своего научного существования..

— Что вас навело на эту мысль?

— Признаюсь, я давно ждал появления утконоса и его отсутствие уже начало меня беспокоить. По-моему, он должен был появиться почти одновременно с подотрядом ящериц и почти сразу же вслед за двоякодышащими рыбами.

— Однако это же млекопитающее!

— Предмлекопитающее.

— Будь по-вашему.

— Я его рассматриваю как очень любопытный промежуточный тип, набросок, сделанный природой в те времена, когда двоякодышащие рыбы становились амфибиями. Все мы знаем, что до появления млекопитающих произошли великие органические преобразования: например, чешуя превратилась в волосяной покров, сформировались сосцы для кормления приплода.

— Да, это так. Ведь первым млекопитающим пришлось выйти на сушу из жидкой среды, в которой они до сих пор жили.

— В этом не было необходимости, ведь существуют же водные млекопитающие, среди них — китообразные.

— А ведь вы правы!

— Как существуют и рыбы, живущие вне воды. Вспомните цератодуса, ведущего попеременно то подводное, то наземное существование. А лепидосирены [379]Лепидосирен — рыба семейства чешуйчатых; может обитать во временных водоемах, надолго пересыхающих; на это время лепидосирен зарывается в грунт и дышит атмосферным воздухом, достигшие еще большего зоологического совершенства, — они даже засуху выносят. Но и это еще не все. Если немного поразмыслить над необычайно интересным вопросом адаптации к более благоприятной среде, мы ежедневно станем замечать примеры того, как животное, бессознательно повинуясь законам природы, производит бесконечное совершенствование вида.

И сегодня, кстати говоря, многие рыбы делают попытки завоевать сушу. Один из видов, индийский anabas [380]Индийский anabas— анабас, или ползун, небольшая (10 см в длину) рыба отряда окунеобразных, способная дышать атмосферным воздухом и передвигаться по суше при помощи плавников, пытается даже лазить по деревьям. Есть и такие, для которых периодическое существование вне жидкой среды является настоятельной потребностью. На Цейлоне рыбы, в огромном количестве населяющие маленькие высыхающие водоемы, летом зарываются в ил и ждут нового сезона дождей. Там можно присутствовать при весьма странной, не виданной в других местах рыбной ловле с помощью заступа или плуга; сингальцы своими сельскохозяйственными инструментами взрыхляют твердую глину, снимая пласты, под которыми кое-где еще сохранилась влага, и, постепенно отделяя комья, обнаруживают внутри совершенно живых, трепыхающихся рыб.

— Из чего вы делаете вывод…

— О, никаких выводов! Я просто говорю, что первые млекопитающие — утконосы и ехидны — должны были появиться в триасовом периоде [381]Триасовый период — самый ранний период мезозойской эры истории Земли, начавшийся около 225 миллионов лет назад; в этот период появились первые млекопитающие — яйцекладущие, к которым относятся ехидна и утконос и стать современниками тех рыб, для которых двойное существование стало необходимостью.

— Вернемся, если вы не возражаете, к утконосу, чье появление, по-вашему, несколько запоздало.

— Да уж, запоздало! По моим расчетам, нам следовало бы ждать появления обезьян!

— Обезьян?! Вы так думаете?!

— Мы же производим эволюцию, черт подери! Вот я и пришел в замешательство, видя, как все наши усилия, чтобы не сказать все наши страдания, привели к такому жалкому результату, как появление дохлого утконоса!

— Однако!..

— Дайте закончить, и вы согласитесь со мною. Если мыслить логически, сначала должны были бы появиться сумчатые — опоссумы и кенгуру, затем — более малочисленная группа лемуров. За неимением лемуров я удовольствовался бы кем-нибудь из более совершенных сумчатых, фалангером например.

— За неимением кого?..

— За неимением того, ввиду отсутствия которого я опасаюсь, что Великое Дело может упереться в… хвост утконоса.

— Немыслимо!.. — в отчаянье воскликнул побледневший химик.

— Хотел бы я, чтобы мои опасения не подтвердились, однако нужны доказательства.

— Кто там? — вдруг спросил химик, заслышав, как в дверь дважды громко постучали. — Войдите. А-а, это вы, Порник? Заходите, дружище.

— Извините за беспокойство, господа, — проговорил боцман, почтительно снимая берет, — но я только что сделал одну находку, а так как вы занимаетесь всякими тварями, то думаю, что она может вас заинтересовать.

— И очень хорошо поступили, спасибо, — откликнулся Алексис, уважавший бретонского моряка. — Расскажите же нам, как это произошло.

— Надо вам сказать, что в мои обязанности входит дважды в день осматривать железные леса того большого стеклянного камбуза, что похож на железнодорожный вокзал. И вот я, со всем нашим почтением, обходил дозором вокруг бассейна, точно по инструкции. И глядючи в оба, на все те стыки и на все те стекляшки, — а вдруг они повредились от этих треклятых толчков, — наступил на что-то… Смотрю и вижу наступил-то я прямо на какую-то тварь, а она-то пасть свою как разинет! Эге, — думаю, — крокодильчик молоденький; салага, но, должно быть, я ему кишки сильно придавил. Знаете ли, когда моряк в обувке, он не чувствует, куда ступает… А тварюка еще потрепыхалась, пастью похлопала и сдохла. Сначала хотел ее в воду скинуть… Да твари ж эти — ваши выкормыши, вот я и подумал: лучше все честь по чести рассказать…

— Вы правильно подумали и замечательно поступили, папаша Порник, — сказал профессор зоологии. — Я со своей стороны благодарю вас и гарантирую, что ничего плохого не случится.

— Добрые вы люди, господа. Так вот, тварюку эту сдохшую я взял за хвост и принес, чтоб вы ее распотрошили. Тут она, за, дверью, и, если желаете, я вам ее представлю.

— Конечно же, папаша Порник, конечно же,

— Вот, господа, — после краткого отсутствия продолжил боцман, держа улику кончиками пальцев.

— Прекрасно, Порник, вы можете быть свободны.

— Мое почтение, господа.

— До свидания.

— Скажите, коллега, — сказал профессор зоологии, — знаете ли вы, что, сегодня день открытий?

— Открытие отнюдь не в подвиде ящериц, потому что мы уже давно знаем об их наличии.

— С точки зрения зоологии, согласен. Но с точки зрения кулинарии!..

— Вы всерьез намереваетесь съесть эту жуткую гадину? Она же отвратительна!

— Старые крокодилы, да. Но молоденькие, как этот, не должны быть уж совсем несъедобными. Осмелюсь даже заявить, что вкусом они напоминают игуану. И даже если капитан ничего не поймает, мы все равно получим свое фрикасе. Как сказал только что боцман Порник, я выпотрошу эту тварь, но не ради научного интереса, а ради гастрономического удовлетворения. Нам повезло, что этот молодой крокодильчик ничем не был болен и что у боцмана тяжелая поступь.

Говоря это, господин Артур взял скальпель, со всегдашней своей ловкостью вспорол брюхо ящерицы, выпустив ей кишки наружу.

— Ой-ой-ой! Он счастливее нас с вами, у него полон желудок. Разберемся-ка в его меню. Черт побери!

— Что там? — спросил химик.

— Попробуйте-ка угадайте!

— Сдаюсь.

— Так вот, дорогуша, я отказываюсь быть доктором естественных наук и лауреатом всевозможных премий, если это не останки австралийского летяга.

— Ну и что с того?

— И только? Да вы, милейший, должны были бы быть вне себя от восторга! Ведь я оповещаю вас о факте необычайной важности!

— Сначала объясните, в чем дело!

— Знаете ли вы, что такое «австралийский летяг»?

— Что-то вроде летающей белки…

— Австралийский летяг — сумчатое млекопитающее, род фалангера, по бокам которого тянется мембрана, связующая его передние и задние лапы. Когда зверек прыгает с высоты, растопырив лапы, эта мембрана образует парашют, помогающий ему перепрыгивать с дерева на дерево. Отсюда и название фалангер летающий…

— Но я пока ногами не сучу от восторга…

— Погодите. Знаете ли вы, что это животное так же совершенно по своей организации, как и обезьяна, об отсутствии которой мы только что сожалели?

— Быть не может!

— Будьте уверены. Раз нет обезьян, то развитие человеческих предков вполне может, базируясь на наличии австралийских летягов, привести к появлению антропоидов.

— После чего предполагается лишь возникновение человека?

— После чего возникновение человека неизбежно, — важно заключил профессор зоологии.

— Но почему не обезьяна? — спросил химик, здраво полагая, что от сумчатых до человека ого-го как далеко.

— А как вы думаете, почему в Австралии, на этом огромном материке, величиной в четыре пятых Европы, от природы не водятся ни хищники, ни жвачные животные? Почему деревья здесь в основном односемядольные, а жители приближаются к типу так называемых первобытных людей?.. И в том, что наша лабораторная эволюция точь-в-точь повторяет естественную, природную эволюцию Австралийского континента нет ничего удивительного. Появление иных существ, дорогой мой, невозможно. Это было бы чудовищно, это нонсенс [382]Нонсенс — бессмыслица, нелепость.

— Верно! Черт побери! А вдруг как человек, долженствующий завершить серию, будет австралийцем, темнокожим людоедом со вздутым животом, с кривыми берцовыми костями!..

— Вот обрадуется хозяин. — Зоолог не смог удержаться от смеха. — Но он-то начатое закончит, попытается превратить своего австралийца в безупречного кавказца. Правда, в данный момент говорить об этом рановато. Лучше вернемся к нашему австралийскому летяге.

— Да, действительно, вернемся к чему-либо осязаемому.

— Поскольку этот фалангер не мог упасть с луны, мы вынуждены думать, что он, как и все его предшественники, является лабораторным продуктом, берущим свое начало от монеры.

— Безусловно! Развитие серии пращуров до сих пор происходило безо всяких препон и, кстати, совершенно общепризнанным путем.

— Только вот беда: утверждавшееся изо дня в день развитие теперь имеет уклон к австралийскому опыту.

— Не важно, главное, чтоб наш эксперимент состоялся.

— В этом, дорогой коллега, не сомневайтесь.

— Сейчас я верю в успех более, чем когда-либо. Кстати, стоило бы оповестить Мэтра.

— Думаю, что известие о событии такой важности не может доставить патрону ничего, кроме удовольствия. К сожалению, он сейчас пребывает в одной из своих лун и к нему никого не пускают.

Но тут разговор был внезапно прерван — топот ног, крики, взрывы смеха сменили господствующую на «Анне» тишину. Химик и биолог оставили свои споры над трупом крокодила и, выскочив на палубу, увидели матросов, возбужденных настолько, что это граничило с помешательством. Рядом с ними боцман Порник подбрасывал в воздух свой берет.

— Что стряслось, боцман? — спросил его химик.

— А то, мой добрый господин! Что… Что судно по борту.

ГЛАВА 10

«Инд». — Бред. — Судно, принадлежащее Мэтру. — Черный вымпел. — Пушечный выстрел. — Отец и ученый. — Артиллерийская дуэль. — Хитрость. — В клубах дыма. — Алексис Фармак остается человеком долга. — Вулканические явления проявляются с удвоенной силой. — Маленький мирок господина Синтеза перевернут. — Предатели. — Подлая уловка. — Как снаряд помешал индийскому принцу завершить собой серию развития животного мира. — Подвиги бывшего студента взрывчатых наук. — Извержение подводного вулкана. — Спасение. — На искусственном островке. — Наконец первобытный человек?

И действительно, на горизонте только что появился пароход. Корпус судна еще не был виден, но верхушки мачт высились над облаком черного дыма, валившего из трубы. Корабль двигался чрезвычайно медленно. Причиной такого тихого хода были изменения в фарватере — вся гидрография района из-за беспрерывных подземных толчков была нарушена.

Никто из членов экспедиции не сомневался, хоть название корабля пока еще и невозможно было прочесть, что он принадлежит к флотилии господина Синтеза. Это, вне всяких сомнений, «Инд» или «Годавери» — все равно какое судно, второе появится следом! Ура! — первому возвратившемуся, первому, несущему надежду на спасение!

Капитан Ван Шутен, хоть и разделял всеобщее ликование, не мог удовольствоваться одной лишь вероятностью. Он втихаря ругмя ругал господина Синтеза за то, что тот превратил «Анну» в понтон. Хоть бы нижние мачты оставил! Человек на стеньге [383]Стеньга — продолжение верхнего конца мачты. На стеньгах крепятся гафели, судовые огни, паруса, вооружась подзорной трубой, мигом бы положил конец неуверенности и определил бы, каково название этой черной точки, почти неразличимой в морской дали.

Тем временем судно, вместо того чтобы направиться прямо к «Анне», которую, безусловно, заметили с борта, описало круг, лишь немного приблизившись к атоллу.

Важная новость о появлении парохода заставила господина Синтеза выйти из своего уединения. Как всегда, торжественный и важный, он жестом подозвал капитана и, окинув, холодным взглядом горизонт, приказал:

— Следует зажечь топки парового баркаса, проверить, судоходен ли фарватер, подойти к судну и послужить ему лоцманом.

— Слушаю, Мэтр.

— Как только баркас подойдет к нему, старший офицер от моего имени прикажет капитану обменяться с нами сигналами.

— Как мы сможем им ответить? Ведь у нас нет больше мачт, на которых можно было бы поднять вымпела.

— Вон там, на носу, я вижу рею. Прикажите ее поднять.

— Слушаю, Мэтр.

Господин Синтез, отрывисто отдав приказы, стал мерить шагами палубу, невольно волнуясь из-за того, что корабль не подает никаких сигналов.

Из трубы баркаса, пришвартованного у шлюзов, потянулся легонький дымок — за неимением угля кочегары давно уже жгли дерево. Давление паров поднималось медленно, к превеликому неудовольствию капитана, топавшего ногами от нетерпения. Но в это время судно, вероятно, найдя проход, ускорило ход и появилось перед восхищенными взорами моряков, громко кричавших от радости.

— Безусловно, это «Инд», — заявил боцман Порник, нервно теребя пачку с табаком.

— Ты говоришь «Инд»? — резко перебил его господин Синтез. — А почему не «Годавери»?

— Извините, хозяин, но при всем моем почтении должен заметить, что у этого судна корпус как у голландского галеона, а «Годавери» похожа на быстроходный французский крейсер.

— Но это судно находится еще на расстоянии не меньше четырех километров!

— Да уж, не менее двадцати кабельтовых… Эге, да оно стопорит машины!

— «Инд»! Это «Инд»! Да здравствует «Инд»! — кричали матросы.

— Тем не менее, — продолжал заинтригованный боцман Порник, — одного не могу понять, почему не подают сигналов? Могли бы поднять какой-нибудь флагдук [384]Флагдук, правильно: флагтух — шерстяная ткань для флагов на судне или просто кусок такой ткани.

Указанная хозяином рея была поднята, к ней привязан фал.

— Прикажите поднять мой вымпел, — велел господин Синтез.

Свернутый флаг быстро заскользил вверх по рее, затем его белоснежные складки развернулись, и засиял гордый девиз Мэтра: ЕТ EGO CREATOR.

Две долгих минуты прошли во взволнованном ожидании. Затем внезапно по борту корабля появились клубы белого дыма, а на флагштоке бизань-мачты взмыло широкое черное полотнище. Среди зловещего молчания, пришедшего на смену радостным возгласам, послышался звук разрезаемого воздуха, перешедший в пронзительный залп, от которого все, даже самые храбрые, инстинктивно втянули голову в плечи.

— Вот так дела! Снаряд… — пробормотал боцман Порник.

Ядро прошило верхушку стеклянного купола, громко разорвалось, круша все вокруг, корежа арматуру, извергая в лагуну ливень осколков и обломков. Первый раз хладнокровие изменило господину Синтезу.

— Бандиты! — вне себя от ярости воскликнул он. — Стрелять по атоллу! Пусть лучше бы меня разорвали на куски! Но Великое Дело! К оружию, дети мои, к оружию! Я награжу вас, я озолочу вас, вы станете миллионерами, но только защитите Великое Дело!

— Проще простого, — бормотал боцман Порник, — людишки, которые салютуют при помощи этой подлой тряпки и вместо приветствия «забивают» в пушечное жерло снаряд, — это настоящее отребье, всем пиратам пираты… Но ничего, зададим им славную трепку!

И тут только господин Синтез вспомнил, что он не только ученый, но и отец. Его экзальтация внезапно угасла, он сорванным голосом прошептал:

— Бедное дитя!.. Где она? Увижу ли я ее когда-нибудь?

Благодаря тому, что намерения пришельцев не оставляли никаких сомнений, мужественный персонал господина Синтеза приготовился оказать решительное сопротивление. Предвидя возможность абордажа, все торопливо вооружались. Артиллерийские орудия зарядили не только на «Анне», но также и на «Ганге», более чем когда-либо неподвижном на своей мадрепоровой подставке. Теперь оба корабля представляли собой опасные крепости, и врагу пришлось бы немало повозиться, чтобы их взять.

Бесполезно распространяться о неправдоподобных историях, о немыслимых слухах, бродивших среди членов обеих команд, чье первоначальное оцепенение быстро сменилось воинственным пылом. Все пришли к единому заключению: «Инд» попал в руки морских разбойников. Пираты напали на нас, но мы им еще покажем или, как выразился боцман Порник, зададим им славную трепку.

Тем не менее, положение не становилось легче. Правда, корпус «Ганга» отчасти заслонял собой центральный риф, землю господина Синтеза. Да и «Анну» можно было подтянуть на тросах и защитить таким образом от вражеских ядер железные переборки шлюзов. Что же касается купола, то Алексис Фармак, здраво поразмыслив о прогрессе, который произошел в развитии биологической цепи, пришел к выводу, что уже можно обойтись и без газового генератора, и без динамо-машины. Эксперимент может продолжаться и при атмосферном воздухе, если учесть, что водная среда достаточно насыщена всеми необходимыми для этого элементами.

После первой наглой вылазки вот уже полчаса пираты не подавали признаков жизни. Быть может, ожидали прибытия парламентеров, возможно, хотели вступить в контакт с самим господином Синтезом. Такая проволочка, на которую сначала никто даже рассчитывать не смел, была с пользой использована для защиты атолла.

Тем временем небо потускнело, воздух стал, если такое возможно, еще удушливей, подземный грохот вдвое усилился, от толчков дрожало все кругом. Порою мрачный темный пар, поднимавшийся, казалось, из морских глубин, отнесенный порывом раскаленного ветра, медленно перемещался, образуя вихри мельчайшей пыли. Такой ливень из пепла ясно указывал на то, что где-то в более или менее отдаленном радиусе находится действующий вулкан.

Каждую секунду можно было ожидать, что рухнет купол, — его опоры мрачно гудели и потрескивали. Казалось, все ополчилось против Великого Дела, и люди и природа, которая, устав терпеть производимые над ней издевательства, решила отомстить тому, чей девиз сверкал на большом полотнище вымпела.

Наконец «Инд» начал действовать; один за другим два белых облачка появились у него по борту, и два новых снаряда со свистом пронеслись над «Анной», хотя и не задели ее.

— Эти людишки стреляют как сапожники, — прорычал боцман Порник, — наверняка нас попытаются взять на абордаж. Но почему? Что мы им плохого сделали?

«Анна» отвечала на неприятельский огонь, но безуспешно. Оно и понятно — «Инд» стоял к атоллу так, что мишенью могла служить лишь небольшая по площади его носовая часть.

Вскоре непроницаемая туча порохового дыма заволокла обоих противников, мешая им видеть друг друга. Старый бретонский моряк угадал правильно.

— Вот этого я и боялся, — произнес он, по привычке разговаривая сам с собою. — Чертовы нехристи! Теперь нам не удастся засадить пару добрых килограммчиков чугуна в его поганое нутро!

С обеих сторон стреляли наугад. Лишенная мачт, «Анна» сидела очень низко в воде и практически не страдала, а вот купол, с его громадным диаметром, представлял для снарядов слишком легкую мишень.

Алексис Фармак, пришедший в отчаяние, видя, как на глазах рушится дело его жизни, сбежал с корабля и занял место в самом пекле — на атолле. Бестрепетно стоя под ураганным огнем, он героически наблюдал за экспериментом, до последней минуты надеясь увидеть новые биологические феномены, услышать последнее слово эволюции. Что нашему доблестному профессору свистящие вокруг куски железа, грохот взрывов, ливень осколков, шатающиеся опоры купола, ежесекундно грозящего раздавить беднягу в лепешку! Наплевать ему, что зоолог, который по долгу службы тоже обязан в случае опасности находиться при лаборатории, как сквозь землю провалился!

Если борьба между людьми становилась с каждой минутой все яростней, то и буйство стихий принимало неслыханные размеры. Даже пушечные выстрелы были едва слышны среди грохота, производившегося подземными толчками, которые колебали и смещали подводные пласты. Целые рифы исчезали, поглощенные бездной. Конфигурация окружающего пространства неузнаваемо менялась прямо на глазах. Нет сомнения, вскоре должно было произойти извержение вулкана, находящегося либо в самом атолле, либо вблизи него.

С дерзкой отвагой, достойной лучшего применения, бандиты решили воспользоваться землетрясением, чтобы завладеть «Анной». Не заботясь о препятствиях, не думая о возможных способах целыми и невредимыми унести ноги, они, за дымовой завесой, подошли к атоллу на расстояние четырехсот метров. Все их шлюпки были полны вооруженными людьми и спущены на воду; «Инд» прикрывал корпусом от встречного огня пиратов, решившихся идти на абордаж!

Мужественные защитники «Анны», воодушевленные примером офицеров и самого хозяина, рисковавшего головой, как простой матрос, грудью встречали опасность.

Несмотря на то, что атоллу ежеминутно грозила гибель, неукротимая энергия химика не оскудевала. Он по-прежнему был один, наблюдая за кошмарным видением.

Внезапно вода в лагуне вскипела, забурлила, будто рука титана [385]Титан — в греческой мифологии титанами называли могучих сыновей отца богов Урана и Геи, богини Земли; титаны были побеждены в битве с богами Олимпа, которых возглавлял Зевс, и сброшены в подземное царство Тартар попыталась вырвать с корнем блок мадрепоровой породы, служивший подставкой для этой гигантской чаши. Потрясенный, перепуганный химик, сомневаясь, в своем ли он уме, увидел, как завертелся, закружился причудливый мир рыб, ящеров, ракообразных, черепах… Все это натыкалось друг на друга, подскакивало в воздух, взлетая до самой коралловой кромки, до самой искусственной земли.

«Естественно, то же самое должно было происходить и тогда, когда тектонические сдвиги перемещали континенты», — подумал Алексис, разглядывая представителей самых разных видов и форм, выброшенных из родной стихии и вперемешку валявшихся на земле.

Шум голосов оторвал Фармака от созерцания. Трое мужчин, которых никто не ожидал бы увидеть вместе, да еще и на атолле, да еще и в подобный момент, осторожно приближались к разрушенному куполу. Донельзя удивленный химик узнал своего коллегу Роже-Адамса и недостойного капитана, в опаснейший момент покинувшего свой пост. Третий был ему незнаком. Они разговаривали очень громко, иначе им было не услышать друг друга среди оглушительного грохота битвы и вулканического извержения. Живо заинтригованный, Алексис спрятался за обрывком брезента, чтобы все видеть и не пропустить ни слова.

— Мы здесь одни, — сказал капитан.

— Да, одни! — отозвался зоолог. — Этот недотепа-химик куда-то запропастился. Что ж, доброго ему пути в страну, откуда нет возврата!.. Ты хорошо понял свою роль? — обратился господин Артур к третьему. — Бросишься сейчас в воду, доплывешь до скалы, что в центре лагуны, заберешься на нее и будешь лежать тихо, словно спящий. Не страшно?

— Мне никогда не бывает страшно.

— Совсем скоро, когда нападающих отбросят, мы приведем сюда Мэтра. Я, указывая на тебя, воскликну: «Великое Дело завершено! Победа! Человек появился!» Дай себя рассмотреть, пощупать, изучить, но не делай ни одного движения, не произноси ни слова.

— Договорились.

— Помни о нашем соглашении.

— Я никогда ни о чем не забываю.

— Сними с себя всю одежду, иначе старикашка заподозрит подвох.

Вне себя от возмущения и ярости, химик не мог больше слушать. Он собирался уже броситься на негодяев и, рискуя собственной жизнью, разоблачить заговорщиков. Но в этот момент пущенный с «Инда» снаряд в полете раздробил на части тела всех трех заговорщиков, стоявших тесной группой, а затем понесся дальше и разорвался, разрушив один из меридианов.

При виде разбросанных повсюду человеческих останков Алексис испустил безумный крик ужаса. Земля тряслась под его ногами. Он не успел вернуться на корабль; от страшного толчка атолл содрогнулся до основания, коралловое кольцо стало сжиматься, громоздя друг на друга обломки. Потерявший все точки сцепления и опоры, купол упал в море.

Бедного химика, жертву долга, мощнейшим ударом вышвырнуло по направлению к «Инду» с такой силой, как будто под ногами у него взорвалась мина. Он слышал громкие крики, глухой звук взрыва и, падая в воду, увидел, как пиратский корабль, раскачиваясь, завертелся на месте и стал постепенно тонуть. Алексис, как и всякий не умеющий плавать человек, принялся конвульсивно барахтаться, все больше и больше захлебываясь.

— Я пропал! — решил он, сознавая, что идет ко дну.

Но тут могучая рука подхватила его и вытащила с глубины шести морских саженей. Уже теряя сознание, достойный ученый машинально открыл единственный глаз и смутно разглядел, что держится за какое-то страшилище, вцепившись в него, однако, как свойственно тонущим, мертвой хваткой.

А страшилище-то это было всего-навсего человеком, облаченным в скафандр. По тому, как судорожно химик вцепился, водолаз понял, что еще немного — и спасти утопающего не удастся. Тогда, мигом сбросив свинцовые подошвы и держа Алексиса в объятиях, подводник быстро всплыл, словно бакен. С «Анны» их заметили, бросили линь и подтянули к борту. Все бросились обнимать и поздравлять спасателя, даже шлема не дали снять, такое ликование вызвало появление этого человека.

Алексис, чей обморок был не очень глубок, пришел в сознание, громко высморкался, взглянул на героя и узнал… своего бывшего ученика из женевской лаборатории!

— Вы?! Какими судьбами?! — вскричал химик с комическим изумлением, под которым невозможно было скрыть, как он в действительности растроган. — Откуда вы взялись, дорогой мой?!

— Из воды. После того, как подложил торпеду под «Инд», затонувший в ста метрах отсюда.

— Мой добрый друг, вы мне жизнь спасли… И к тому же торпедировали это пиратское судно!..

— Мог ли я поступить иначе, раз был студентом в классе взрывчатых наук? Взорвать корабль — так повелевал мне… профессиональный долг. Что же касается вашего спасения, то это чистый случай, чему я всем сердцем рад.

— Но почему вы вступились только сейчас?!

— Об этом я пока умолчу. Это целая история. Заранее прошу вас простить мне некоторые малые грешки… Ах, дорогой учитель, довольно поздравлений!.. «Инд» затоплен, но пираты, деморализованные на какое-то время, еще соберутся с силами. Битва будет продолжена.

Агент номер 32 не ошибся. Бандиты, которые рассчитывали с налету завоевать позиции, после гибели своего корабля поняли, что спасти их может только победа. Во время предшествующих атак почти половина головорезов погибла. Ну и что! Ведь и моряки господина Синтеза понесли большие потери — шансы более или менее были равны! Пиратские шлюпки, изрешеченные со всех сторон, текли и с трудом продвигались вперед. Опять-таки — ну и что! Здоровые люди яростно гребли, раненые — отстреливались.

Среди разбушевавшейся стихии, под небом, становившимся час от часу все смурнее, на волнах, похожих на расплавленный металл, битва эта превращалась в зверское побоище. Защитники «Анны» и моряки, переброшенные с «Ганга», удвоили усилия, они творили чудеса. Но, как ни храбры были люди господина Синтеза, их частично оттеснили, и группа преступников оказалась на палубе. Некоторые негодяи уцелели после кораблекрушения и, цепляясь за всплывшие снасти «Инда», вплавь добрались до поля боя — хотели подсобить товарищам. Даже юнги, совсем еще дети, проявляли неистовое ожесточение. Кровь текла рекой, резня была ужасна.

И вдруг внезапно бой стих, — доселе постепенно сгущавшийся сумрак неожиданно сменился непроглядной тьмой. Небо почернело. Синеватые молнии рассекли плотные тучи, все слышней стали громовые раскаты. И тут раздался взрыв, грохот которого разнесся не менее чем на сотню километров. Толчком небывалой силы район бедствия был потрясен до основания. Гигантский столб огня взмыл в небо из морских глубин всего в пятистах метрах от атолла. Сила извержения оказалась такова, что и остов «Ганга», и корпус «Анны», и паровой баркас, и пиратские шлюпки — все рухнуло, провалилось, все погрузилось в бездну.

Крик предсмертного ужаса прозвучал над внезапно накатившей и схлынувшей волной. При свете колоссального факела, осветившего эту кошмарную сцену, обезумевшие люди устремились вплавь к чудом уцелевшей искусственной земле господина Синтеза.

В тот момент, когда корпус «Анны» вместе со своей доблестной командой начал погружаться в воду, боцман Порник заметил господина Синтеза. Безучастный к происходящему, увидевший крушение всех надежд, тот пассивно ожидал гибели. Рядом со стариком морской волк увидел и агента номер 32, отбросившего карабин.

— Слушай, парижанин, — крикнул ему боцман, — ты плаваешь как рыба. Держись-ка рядом с Мэтром и помоги мне поддержать его над водой.

— Слушаюсь, — коротко бросил полицейский.

— Ну что, брат, приналяжем на весла?!

Мужчины подхватили под обе руки безжизненное тело старика и, гребя одной рукой, прплыли к искусственной земле.

Со всех сторон люди, пережившие эту чудовищную гекатомбу[386]Гекатомба — в Древней Греции жертвоприношение, состоящее из ста быков (от греч. hekaton — сто и bus — бык); в переносном смысле — огромные жертвы войны, катастрофы, движимые единым для всех инстинктом самосохранения, устремились к руинам атолла.

— Осторожно, дружище, осторожно, держись прямо по курсу! — командовал боцман. — Наше дело — не дать хозяину нахлебаться и сгрузить его в целости вон на ту отличнейшую платформу. На атолле уже порядочная толкучка.

Все трое скоро добрались до островка, освещенного мрачными отблесками действующего вулкана, островка, на котором старик надеялся отпраздновать завершение Великого Дела. Спасители поставили хозяина на ноги. Бесчувственный ко всему, Мэтр озирал блуждающим взглядом сушу, по его велению возникшую из морских глубин.

Среди нанесенных морем водорослей копошился диковинный мир, состоявший из самых причудливых животных, тоже ставших жертвами стихий. Откуда они? Из глубин ли разрушенной лагуны, где проходила искусственная эволюция, гениальная концепция которой едва не была доказана? Быть может, они последние уцелевшие представители биологической цепи превращений, которой, увы, недоставало последнего звена?

Господин Синтез в одиночестве медленно расхаживал по своему крохотному континенту, среди созданий, вызванных им из небытия, и вдруг замер, скрестив руки на груди и затаив дыхание. Странный звук заставил его вздрогнуть. Можно подумать человеческий крик!.. Жалобный плач больного или испуганного ребенка…

Безумная, абсурдная надежда затеплилась в сердце старика. Он преобразился — глаза засверкали, спина горделиво выпрямилась. Мэтр ступил еще несколько шагов вперед, остановился. Совершенно голый ребенок, негритенок, контуженный, полумертвый, умоляюще тянул к нему ручонки, крича нечто нечленораздельное. Дитя… одно… в подобном месте…

Не задумываясь ни о происхождении ребенка, ни о том, как он мог очутиться среди животных, которые ползают, бегают, извиваются на подстилке из фукуса, старик подошел вплотную к кричащему младенцу и долго безумным взглядом рассматривал его при свете извергающегося вулкана. И вдруг хриплым, нечеловеческим голосом возопил:

— Негритенок!.. Чуть позже это был бы мужчина… негр! А еще позже мужчина, белый! Эволюция… Великое Дело… трансформация… Я могу сказать: et ego creator!