Онлайн чтение книги Тайны одного Парижского бульвара
VIII

РАССКАЗ ЭЛЕН (продолжение)

Мы покидаем магазин в десятом часу и садимся в Наташину машину. Это шикарный автомобиль с откидывающимся верхом на шесть персон – три места впереди и три сзади. Я сажусь между двумя русскими. За рулем Наташа.

Гроза, которая надвигалась уже тогда, когда я прибыла на бульвар Османн, до сих пор еще не разразилась и по-прежнему висит над Парижем. Влажный воздух давит, а, может быть, это я не в своей тарелке. Но не думаю... Налицо объективные признаки грозовой обстановки. Свинцовое небо, например.

Мы выезжаем из Парижа через Шатийон. Соня выражает удивление. Это не обычный путь. Наташа отвечает, что эта девочка (она кивает головой в мою сторону) упомянула Робинсон, а это навело её на мысль, что ей надо повидать кого-то (имени я не разобрала) в этом районе.

Мы пересекаем Шатийон, Фонтеней-сюр-Роз.

Подул ветер, горячий, неприятный, поднимающий отвратительную пыль. Небо не светлеет, постепенно наступает ночь.

В Робинсоне женщины, которую хотела видеть Наташа, дома нет. Мы окончательно берем направление на Со и въезжаем в этот город по улице Удан, болтая без умолку о том, о сем.

– А вот и Со, – говорю я, подчиняясь странному желанию, которое порой на нас находит, провозглашать совершенно очевидные вещи.

И поскольку мы проезжаем мимо муниципального кладбища, скромного и незаметного, но местонахождение которого мне известно, я считаю своим долгом добавить:

– Здесь, в Со, похоронен один очень известный человек.

Наташа вдруг резко дергает руль, и мы чуть не вылетаем на тротуар. Она выравнивает машину и роняет несколько слов по-русски, ругательства, по всей вероятности.

– Я же вам говорила, что я дошла, – сообщает она, замедляя ход. – Я засыпаю за рулем... Ну ничего, мы уже почти приехали...

Она зевает:

– Так что вы сказали насчет известного человека?

– Я имела в виду Валентина Дезоссе, – говорю я. – Вы знаете, кто это?

– Танцор из "Мулен Руж"? Ну и что?

– Он был похоронен на кладбище Со в склепе семьи Реноден. Мало кто об этом знает.

– Я тоже не знала.

– Валентин был из семьи Реноденов. Его брат был здесь нотариусом.

– Вы знаете массу вещей, – говорит Соня.

– Ну, в общем-то я журналистка, не правда ли? Начинающая, конечно, но кое-что мне всё же известно...

– Очень интересно, – говорит Наташа.

Она испускает усталый вздох и сосредоточивается на управлении автомобилем, чтобы не превысить скорость и не повторить недавний занос на тротуар.

Мы пересекаем перекресток, едем вдоль городского сада с чахлой растительностью и теннисным кортом, затем поворачиваем налево в широкую улицу, обсаженную пышными деревьями. Справа и слева видны только богатые кокетливые виллы с окнами, украшенными весенними цветами. Потом поворачиваем направо, и я читаю на голубой табличке с облупленной эмалью от постоянного прицельного швыряния камней: "Бульвар Жан-Буре". Наташа останавливается перед домом под номером 21.

Дом отделен от улицы садом с забором, обвитым плющом. Это трёхэтажное строение нормандского стиля с обведенными белой краской окнами и увенчанное живописными мансардами. Дом красиво выделяется на фоне больших и очень красивых деревьев.

– Ну вот, – говорит Соня.

Она выходит из машины, я следую за ней. Наташа, вопреки правилам, дважды давит на клаксон, нарушая покой этого загородного пейзажа. На сигнал за решетчатой калиткой появляется человек и выходит на тротуар. Он держится очень прямо. У него квадратный подбородок, выдающиеся скулы, голубые глаза и морщины, каких врагу не пожелаешь. На нем зеленоватая кепка, не очень юный коричневый свитер (однако, не такой старый, как он сам), брюки цвета хаки с обвисшими и обтрепанными боковыми карманами. Мне приходит на ум, что передо мной обломок врангелевской армии, одетый в обноски американского солдата, но смеха это у меня не вызывает. Он снимает кепку и произносит по-русски какую-то фразу, по-видимому, приветственную. Соня и Наташа отвечают ему, потом Наташа отдает мужчине ключ. Он идет открыть железные ворота гаража. В то время, как Наташа заводит автомашину в гараж, мы с Соней проходим в калитку. До меня доносится глухой раскатистый звук.

– Я думаю, что мы прибыли как раз вовремя, – говорю я.

Соня вопросительно смотрит на меня.

– Вот и гроза.

– Гроза? – отвечает она. – Ах, да! Этот шум? Это не гроза. Это метро линии Со. Пути проходят по другую сторону... позади нашего дома.

– Во всяком случае, думаю, что недолго осталось ждать.

Я указываю на деревья, которые яростный ветер начинает резко пригибать при каждом порыве. По небу несутся черные тучи, а на горизонте толпятся все новые и новые массы облаков.

Соня пожимает плечами:

– В доме дождь не идет, – говорит она мне.

И мы направляемся к нему, поскрипывая гравием, которым усыпана аллея.

* * *

– Наконец-то немного отдыха, – говорит Наташа.

Она не добавляет, что дошла до ручки, видимо, понимая, что в конце концов мы это уразумели. Она падает в кресло, снимает свои туфли, потирая ногу о ногу, и испускает глубокий вздох. Потом притягивает к себе шкатулку, достает из нее табак и трубку, еще более мощную, чем трубка Нестора, украшенная бычьей головой. Потом набивает трубку, раскуривает ее и блаженно затягивается:

– Вот, чего я не могу себе позволить днем, – говорит она.

И смотрит на меня:

– Можно подумать, что это вас удивляет.

Я смущенно улыбаюсь:

– Право...

– Ладно, ладно, – говорит Соня. – Не притворяйтесь наивнее, чем вы есть на самом деле. Не хотите попробовать?

– Покурить трубку?

– А почему бы нет?

– Нет, спасибо.

И чтобы мне не воткнули ее насильно в рот, я поспешно закуриваю сигарету. Поняв мой маневр, Наташа заливается смехом. Успокоившись, она оборачивается к Соне:

– Пойдите скажите, пожалуйста, Ольге, чтобы она поторапливалась. Я не собираюсь поздно ложиться спать.

Соня отправляется на кухню. Наташа молчит, сладострастно пыхтя трубкой. Я с любопытством оглядываю гостиную. Она хорошо обставлена, в чем ничего нет удивительного, поскольку у Наташи, по-видимому, неплохое состояние, но мое особое внимание привлекает витрина, занимающая всю поверхность одной стены и содержащая добрую дюжину военных костюмов.

– Униформа гвардейского полка и казачьей сотни с Дона, – объясняет хозяйка дома, от которой не ускользнуло ни одно из моих движений. – Это маленький музей. И такой не один. Многие из наших коллекционируют такие реликвии.

– Можно садиться за стол, – объявляет Соня, возвращаясь.

Наташа оставляет свою трубку, кресло, туфли и в чулках отправляется ужинать в столовую. Мы идем вслед за ней.

* * *

За едой не очень весело. Подает нам Ольга, старая служанка, которая понимает только русский язык, да еще при условии, если ей громко кричат в ухо, ибо она глуха. Это не красит обстановку. Но необходимость криком отдавать приказания, наверно, мешает Наташе и Соне заснуть над тарелками. Усталость, которую удалось побороть на какое-то время, возвращается, и обе хозяйки фирмы, по-видимому, не в состоянии ей больше противиться. Правда, Соня попыталась было рассказать мне несколько анекдотов (знаменитые обещанные анекдоты), но без жара. Я грустно задаю себе вопрос, что я тут делаю. У меня впечатление, что я провалилась начисто со своей миссией. Однако... На меня находит предательское оцепенение. Я встряхиваюсь и, кажется, начинаю что-то соображать. Резкий порыв ветра бьет по окну плохо закрепленным ставнем, дождь льет, как при потопе. Электричество мигает. В отдалении я слышу долгое громыханье, несомненно на этот раз вызванное не линией метро Со.

– Ну, что ж, – говорит Наташа. – Это назревало уже давно.

– Теперь будет лучше, – отвечаю я.

– Вы думаете?

Она отодвигает свою тарелку и зевает:

– Лучше или нет, мне все равно. Это уж не помешает мне спать. Мне не помешает спать даже землетрясение... Правда, Соня?

– М-м, – ворчит та.

У нее клонится голова. Может быть, в знак утверждения. Может быть, просто потому, что она засыпает.

– Моя дорогая Соня! Наташа смеется усталым смехом:

– Ее лечение провалилось. Она рассчитывала на вас, чтобы снять усталость, а сваливается раньше меня... Разве я не говорила вам, что она капризна? Каприз заставил ее пригласить вас. А как только она приехала, её это больше не забавляет.

Она зевает, встает, волоча ноги, идет к окну, по-прежнему в одних чулках, и смотрит, как идет дождь. Потом подходит ко мне:

– Я очень огорчена, – говорит она, – что не... Её фраза теряется, проглоченная зевотой.

– О! Ничего, – говорю я. – Я ничуть не сожалею, что приехала. Я... Я была незнакома с русской кухней.

– А вам понравилось?

– Да, правда.

– Ну что ж, тем лучше...

Она указывает мне на Соню, развалившуюся на своем стуле.

– Пусть она поспит. Я покажу вам комнату для гостей.

Я начинаю протестовать. Она прерывает меня:

– Я прошу вас. Это такая мелочь. Я не могу отпустить вас под таким дождем. И тем более не могу проводить вас до Парижа на автомашине. Я слишком вымоталась. Позвольте мне приютить вас и, тем самым, извинить Сонину глупость.

Я ничего не отвечаю и соглашаюсь, кивнув головой. Нестор Бурма мне ведь рекомендовал подружиться с обеими женщинами, проникнуть в их мир. Я думаю, что мне это удалось. Я только спрашиваю себя о том, куда это меня приведет. Мое вдохновение иссякло. В конце концов, я все же выявила, какую женщину шантажирует Чанг Пу. Это лучше, чем ничего.

– Вот сюда, – говорит Наташа.

* * *

Вот уже больше часа, как я ворочаюсь в постели гостевой комнаты, подвергая жестокому испытанию совершенно новую роскошную ночную рубашку, которую Наташа сочла нужным непременно одолжить мне. Заснуть мне никак не удается... Возможно также, что бессознательно я к этому не очень стремлюсь... И однако... Боже мой! До чего же я устала, и я тоже. Несомненно, это нервное напряжение. Я встаю, зажигаю свет и иду полюбоваться на себя в зеркало. Это очень красивая и элегантная ночная рубашка. Немнущаяся. Тем лучше. Когда я получу ту долю с выигрыша по Национальной лотерее, которая мне причитается, я куплю себе дюжину таких. Я зеваю, гашу свет и снова укладываюсь в постель.

За окном по-прежнему льет дождь. Мелкий и монотонный дождь, который бьет по весенней листве деревьев. (Комната выходит в сад и в маленький лесок, который тянется за домом.) Не считая этого шелеста, полная тишина обволакивает большую виллу, погруженную в сон. Ветер стих. Мелкий дождь, монотонный... монотонный. Незаметно я погружаюсь в мягкую дремоту...

...Я смотрю на себя в зеркало шкафа. Шкаф открывается, и оттуда выходит белокурая женщина (Наташа?), одетая в казачий мундир. Этот мундир превращается в одежду парижского полицейского, а белокурая женщина приобретает черты Нестора Бурмы. Своей белой палочкой мой шеф дотрагивается до зеркала, в которое я продолжаю любоваться. Оно разбивается с ужасающим грохотом... как при взрыве... как при ударе грома...

Я недолго дремала.

Я так подпрыгиваю в постели, что едва не сваливаюсь с неё. Лиловый свет озаряет комнату, отражается в зеркале шкафа. На этот раз это настоящая гроза. Она разражается с огромной яростью над самым домом.

Маленький дождь гасит большой ветер, но сильный дождь поднимает бурю. Тем временем вспыхивают молнии и гремит гром, одновременно порыв яростного ветра бьет в окно и открывает его. Штора дергается и раздувается. Ледяной воздух проникает в комнату. Я бросаюсь к окну, но запутываюсь в занавеске. Ветер швыряет на меня огромную массу дождя. И так как моя прекрасная ночная рубашка водопроницаема... Наконец, мне удается схватить обе оконные рамы, соединить их, и я поворачиваю шпингалет, чтобы закрепить получше. И перевожу дух. И вот тогда снова сверкает молния, освещая, как днем, своим ядовитым сиреневым светом перебаламученный пейзаж, который открывается моим глазам за окном.

И я вижу мужчину. Он стоит там, у подножья дерева, нечувствительный к дождю, который хлещет ему по лицу, похожий на призрак или на лунатика. В руке он держит какой-то предмет. Оружие, дубинку, не знаю. Видение слишком быстро исчезает, чтобы я могла точно разобрать. Но я не могу забыть его глаза, устремленные на окно, за которым я стою дрожа, с трудом сдерживая крик в горле.