ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Онлайн чтение книги Таксопарк
ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Та-тах! Та-тах!

Казалось, неутомимый жонглер издали метал под радиатор автомобиля цирковые кольца и автомобиль, этот дрессированный медведь, пересчитывал их своими передними лапами, тут же отправляя для точности счета задним лапам-колесам: беда с уличными люками.

Та-тах! Та-тах!

Автомобиль вел свой подсчет. Фонари нехотя передавали его друг другу. Их свет пробегал по салону, словно блик тусклого зеркала.

Слава лениво, вполуха, слушал разговор двух мужчин, сидящих на заднем сиденье. Они заняли такси у металлического завода. Видно, после смены… Один, в кепочке блином, все уговаривал второго заскочить к нему домой, отметить пуск какой-то установки, второй отнекивался:

— Здрасьте, я ваша тетя! С чего это я явлюсь? Одиннадцать вечера.

— Ну, ты даешь, Панкин. Я обижусь, понял.

Они ненадолго примолкли. Потом вспомнили, что бригадир не включил в сводку ночные часы. Потом вспомнили какого-то Жирикова, что выполнил норму на два года вперед. Путевкой его премировали бесплатной в санаторий.

— А скажи, за что? За то, что два года детали его будут валяться, склад захламлять. По шее надо дать, а ему путевку.

Второй пассажир согласился, что да, надо дать по шее, но не ему, а тому, кто так планирует и нормирует. Если один за обычную смену выгоняет три нормы, то другой, выходит, может две трети смены курить и в потолок плевать. И все в порядке будет…

Помолчали.

— Куда ж это он нас везет, а, Панкин? — вдруг воскликнул пассажир в кепочке и тронул Славу за плечо. — Ты куда это нас везешь?

— Как куда? — Слава старался придать голосу уверенность. — Куда сказали.

— Ты бы еще через Москву поехал.

— Почему же через Москву? Доберемся до моста и правый поворот.

— Ну, даешь. Ты что, план не выполнил?

— Почему не выполнил? Я, правда, недавно в такси, — решил признаться Слава. — Город слабо знаю.

— Спросил бы. Мы заговорились, а он километров пять лишних накрутил, — буркнул гражданин в кепочке.

Слава молчал. С самого начала он выбрал неверный маршрут. А когда понял, то поворачивать назад было неловко, к тому же улица с односторонним движением. Вот и гнал. В новостройках разобраться трудно, особенно ночью: дома похожи друг на друга, освещение слабое, а названия улиц так нанесены — днем не разберешь, не то что в темноте. Проспекты же широкие, и повсюду одностороннее движение, до разворота надо ехать и ехать…

— Нет, не заработаешь ты у нас на чай.

— Что вы, на самом-то деле? Специально, что ли, я? — Слава обернулся. — Я и так не взял бы…

— Вперед гляди! — заорали одновременно оба пассажира.

Слава вывернул руль. Еще мгновенье — и врезался бы в стоящий у тротуара самосвал.

За спиной что-то пробормотали.

Настроение у Славы упало.

— За кого вы меня принимаете? — обиженно проговорил он.

— За кого? За таксиста, — ответил тот, в кепочке.

Слава прибавил скорость. Больше разговаривать не хотелось. Надо привыкать к тому, что тебя считают ловкачом. Спорить, доказывать обратное? Глупости. Всех не убедишь. И постепенно сознание так поворачивается, что и сам на себя смотришь иначе. И делаешь то, чего ждут от тебя все, чтобы не казаться чудаком. Странная штука…

Славе так и не удавалось справиться с обидой.

— По себе, может, судите?

— Мы рабочие люди, — произнес тот самый Панкин. — Мы свой хлеб добываем честно.

— Знаем, — язвительно проговорил Слава. — Слышали. И хлеб и водку, все честно. Только один к нам в парк детали носит самодельные. На станке вытачивает. Надо полагать, в обеденный перерыв.

— Всех в одну кучу не сваливай, понятно!

— А вам, выходит, можно, да? Всех в одну кучу! — выкрикнул Слава и опять обернулся.

— Ну его к черту, Панкин! Еще влетит куда-нибудь, псих. — Тот, в кепочке, расстегнул пальто и достал кошелек. — Все! Приехали. Пока живы.

Фары автомобиля нащупали в темноте край тротуара.

— И я тут выйду, — решил Панкин. — Не оставаться же мне с ним.

Они рассчитались и вышли, что-то еще крикнув напоследок в глухое стекло.

Слава отъехал. Некоторое время он еще держал в памяти то, что произошло. В общем-то ничего не произошло — сам виноват, вез пассажиров по длинному маршруту, кому это понравится! Он вспомнил напутствие своего нового сменщика Сергачева:

«Не выступай! Их много, а ты один. Помни: пассажир всегда прав! Тебе веры нет — ты для них гопник. И разуверять их в этом — нервы портить. Поэтому плыви по течению… Ведь кое-кто из них сами в жизни гопники почище любого таксиста, однако хочется им в принципиальность поиграть, изголодались. Ну и предоставь им такую возможность. А будешь выступать — лишишь их радости показать себя. В итоге — проиграешь…»

Прав Сергачев! Так ведь и сам Слава тогда, в больнице, советовал Валерке Чернышеву: «Не выступай, живи как все». Сам советовал. Мол, знал, на что идешь… А вот сорвался. Конечно, надо привыкнуть к тому, что ты таксист, член особого коллектива, в котором каждый сам себе хозяин… Когда в начале смены выезжаешь на линию, тебя охватывает как бы невесомость. Да-да! Именно так… Куда свернуть: направо или налево?

Или просто ехать прямо. Воля!.. Это уже потом, после первого пассажира, ты подчиняешь свои поступки определенному ритму. Странное психологическое состояние… Конечно, опытные водители знают, как сложить день, чтобы он принес удачу. А таким, как Слава…

Скажем, сегодня с утра день не складывался. Он больше часа колесил вхолостую. А надо было сразу, решительно, податься к железнодорожному вокзалу. Там пассажир всегда есть, томится. Но получилось так, что Слава оказался далеко от вокзала, все надеясь на удачу. То к одной стоянке причалит, то к другой. Так все утро и промаялся… А вокзал — это верняк. Правда, не все к нему привыкают сразу. Другой там пассажир — настороженный, суетливый, нервный. С чемоданами, узлами, мешками, коробками, свертками. Но выгодно: выбор широкий. Неспроста многие прямо из парка летят к вокзалу, точно из пращи. Набьют полную машину и развозят, не переключая таксометра и собирая с каждого всю сумму, точно его одного и возил. Так и получается — четыре платы за один рейс. Но Славка пока Стеснялся. Он знал: рано или поздно начнет заниматься подсадками. Все ими занимаются, иначе какой смысл работать в такси? Но пока стеснялся. И сдачу пытался отдать всю, до копеечки. Правда, уже не так настырно, Как в первые дни. Всему, говорят, свое время…

Дверь автомобиля открылась, и показалось женское лицо.

— Свободен?

— Пожалуйста! — ответил Слава.

Женщина открыла вторую дверь, пропуская на заднее сиденье девушку в красном легком пальто. Затем протянула Славе рубль.

— Вот. Свези ее на Кузнецовскую. Дом 10. — И, обернувшись к девушке, громко добавила: Не беспокойся, Света, я запомнила номер машины.

«Спокойно, — сказал сам себе Слава. — Не выступай!»

Несколько минут они ехали молча.

— У вас можно курить? — спросила девушка.

Слава усмехнулся.

— Потеха. Вас посадили в машину, как ребенка, а вы курите.

— Не обращайте внимания. Сестра немного с приветом… Разрешите, я к вам перейду. А то меня укачивает на заднем сиденье.

И, не дожидаясь согласия, девушка перелезла на переднее кресло. Запахнув на коленях пальто, достала сигарету, зажигалку.

Слава приспустил боковое стекло. Теперь он точно представлял, как выбраться из этого лабиринта новостроек. Обогнет площадь и поедет вдоль бульвара. Несколько километров и центр города…

Та-тах! Та-тах!

Крышки люков самоотверженно бросались под колеса. Почему-то люки выносят на середину улицы, на самую рабочую полосу. И расставляют так, что, объезжая один, обязательно наскочишь на другой. Сколько машин калечится из-за этого.

— Что это вы зеленый огонек не выключили? — спросила девушка.

Слава торопливо повернул ручку таксометра. Забыл.

— Все из-за вашей сестры. Расстроился.

Негромко застучали часовые колесики, наполняя салон уютным стрекотом. Он и сам чувствовал: чего-то не хватает. Наверняка она подумала, что Слава ловчит, не включил счетчик — деньги-то уже получены…

— Хорошая у вас работа. Интересная. Смена впечатлений.

Ее профиль с тонким сухощавым носиком, с остреньким подбородком казался нарисованным на фоне темного ночного окна.

— Ничего работа, — с вызовом ответил Слава. — Денежная.

— Деньги, деньги, — помедлив, проговорила девушка. — С сестрой сейчас поругалась… Что вы все как ненормальные? Противно даже. Муж у сестры учитель. Умница. Милый. Веселый. Так она его пополам перепиливает: зарабатывает мало. А он учитель. У него ставка. Он целый день в Школе… Так нет, другие, кричит, вечерами подрабатывают. Учеников пасут. И пошла, пошла. А он терпел-терпел да как швырнет горшок с цветами на пол. Осколки одни. Довела человека. А все из-за денег… И вы тоже. На улице осень, ночь. В машине тепло… Все испортили.

Слава пожал плечами.

— Сказки Венского леса! А жизнь, она штука серьезная.

Девушка хотела что-то сказать, но передумала и вздохнула.

— Чем же вы занимаетесь? — спросил Слава.

— Учусь. В медицинском…

— Если я правильно понял вашу сестру, вас зовут Света? А меня Слава.

— Очень приятно. К сожалению, мы почти приехали.

— Хотите, покатаемся? — вдруг произнес Слава.

Предложение было неожиданным. Света рассмеялась, поводя сигаретой в поисках пепельницы.

— Хорошо бы, но…

— Финансы поют романсы? Вот. А вы говорите: противно, — Слава выдвинул пепельницу. — Пока, Светлана, все решают «пети-мети», звонкая монета… Ладно. У меня сегодня с планом не очень. Буду выполнять за свой счет. Некоторые водители перед уходом на пенсию поднимают свой заработок, чтобы пенсия выглядела солидней, — воздух возят, если клиента нет… Опять же суровые законы жизни, как говорит мой сменщик Сергачев Олег.

Фонари свешивали над мостовой бледные вытянутые лица. Желтые глаза светофоров переговаривались азбукой Морзе…

— Кажется, что дома ночью отдыхают, как люди, — произнесла Света.

— Насмотрятся за день всякого, — согласился Слава.

Низенькие стриженые кусты тащились вдоль тротуара, словно шеренги школьников в сопровождении старших — тоненьких елочек.

Дома на противоположных сторонах улицы своими освещенными окнами, казалось, играли в детскую игру — кто кого переглядит. И не было им конца. Да Слава и не торопился. Он просунул локоть в открытое окно, с особым шиком придерживая руль. Вторую руку небрежно опустил на переключатель скорости, едва не касаясь повернутых в его сторону коленей девушки. В тайном и сладком восхищении собой — не каждый мог так поступить, думалось Славе, впечатление производит…

— Остановимся у бульвара, погуляем? — произнес он.

— Не хочется. Ехать приятней.

— Само собой, — согласился Слава.

Девушка ему нравилась, правда, вот курит, это плохо. Впрочем, несерьезно, видно. Красуется. Можно и отучить, если по-настоящему обернется… Так вдруг в Славе пробуждалась деревенская рассудительность. Всю свою жизнь он прожил в деревне, только в десятом классе переехал в город, к тетке…

— Знаете, я вот приметил: все, как садятся в такси, первым делом закуривают. Даже те, кто не очень-то и курит. Особенно девчонки. Шик, что ли, такой? Красивая жизнь, да? А со стороны смешно…

— Как обезьяны, да?

— Ага! — Слава засмеялся.

И девушка засмеялась.

Окошечки таксометра казались любопытными глазами. Они следили за Славой и девушкой, моргая через ровные паузы и тараща свои зрачки-цифры.

— Что-то очень у вас бензином пахнет, — произнесла Света.

— И сам не знаю отчего. Заднее сиденье попахивает, — согласился Слава.

— А мне нравится запах бензина.

Света запрокинула голову на спинку.

— Жаль, музыки нет.

— В такси не положено. Машины поступают без приемников. Глупо, конечно. Свои иногда приспосабливаем… Значит, я угадал ваше желание?

— Угадали. Мне нравится ездить ночью на машине. Когда у моего мужа был «Запорожец», мы часто катались ночью.

Слава, не скрывая изумления, взглянул на Свету.

— Только «Запорожец» очень трещит, — продолжала девушка.

— Так вы… замужем?

— Да.

«Глаза» таксометра продолжали моргать через ровные паузы. На душе Славы стало темно.

«Музыки ей еще не хватает, — мрачно думал Слава. — Километров на десять скаканули. И обратно десять. Прогулочка, пижон дешевый…»

Он притих.

А таксометр все вскидывал свои неумолимые очи.

— Хотите, поедем в Ручьи. Там у меня сестра двоюродная, — воскликнула Света. — Давно не навещала ее.

«В белых тапочках на босу ногу видел бы я твою двоюродную. — Слава мрачно хранил молчание. — И на что соблазнился? Баба как баба. Сколько таких садится в машину за день… Ну и дурак! Днем с огнем не сыщешь».

— Что вы молчите? — спросила Света.

— Так. Думаю… А чем занимается ваш муж?

— Летчик.

— Лед-чик. Лед возит. То же, что и наш брат шофер.

— Сравнили, — обиделась Света.

— А что? Это раньше было когда-то. А сейчас — что летчик, что шофер. Подумаешь! Взлетел, приземлился. Из пункта А в пункт Б. Как маршрутное такси. А в смысле опасности, то у нас куда опасней. — Слава распалялся. Ему теперь хотелось досадить Свете. — В плохую погоду их не выпускают. А нас? В гололед. Не так тормознешь — и все! К тому же неизвестно, кто за спиной сидит. Тюкнет по башке за три червонца и будь здоров.

— Опять вы о деньгах…

— Прошу прощенья, — оборвал Слава.

— Лучше уж на Кузнецовскую свезите. Надоело.

— Надоело? Это ж надо! Я как последний дурак ее катаю… — Слава считал себя страшно обманутым и мстил как мог. — Летчик, тоже мне туз. Сидит себе фишка в голубой форме, за него приборы работают, а форсу — можно подумать, сам изобрел…

— Остановите здесь.

— Да ладно! Куда подрядился, туда и свезу, — буркнул Слава.

— Я заплачу, не волнуйтесь. Приедем в общежитие, возьму денег и расплачусь…

Несколько минут они молчали.

— А с чего это вы в общежитии живете? — Слава искоса взглянул на девушку.

— Не ваше дело.

Вот и Кузнецовская. У подъезда огромного дома, рядом с телефонной будкой стоит какой-то парень в спортивном костюме и сандалиях.

Света приоткрыла дверь и крикнула:

— Волков, одолжи три рубля до завтра.

— Я пустой. Позвонить вышел, — ответил парень.

Света выскочила из машины. Фигурка в красном пальто легко взлетела на крыльцо и скрылась за глухой дверью.

Слава окликнул парня в сандалиях:

— Послушай… как ее фамилия?

— Не бойся, вернется, — успокоил парень. — Михайлова. С четвертого курса лечебного. Света Михайлова.

Слава включил стартер и рванулся с места.


Обычно к полуночи на площади у ворот таксопарка выстраивались машины. И те, у кого был «королевский» график — выезд в десять утра, возврат в двадцать три тридцать, и те, кто выезжал на линию раньше да «прихватил» пару часов для плана…

Зеленые лучи едва пробивались через замызганные ветровые стекла, и, казалось, тяжело дышали бока автомобилей, покрытые пылью сотен километров.

Одна за другой машины взбирались на смотровую яму контрольного поста, устало мигая на прощанье красными сонными глазами тем, кто дожидался на площади своей очереди. И исчезали в бездонном чреве бывшего рынка…

Пристроившись в хвост очереди, Слава, не выключая двигателя, выскочил из кабины и со всех ног бросился к окошечку диспетчера отметить время возврата. Потом уже можно не торопиться — главное, зафиксировать конец работы.

Диспетчер сунула уголок листа в прорезь штамп-часов. Нажала кнопку. Все! Время отбито… Слава вернулся в кабину, достал ручку и принялся заполнять путевой лист, время от времени протрагивая машину к въездным воротам, чтобы не задерживать очередь.

Вот они, самые прекрасные мгновенья. Спортивный азарт, любопытство, проверка лотерейного билета — итог многочасовой гонки по городу. Предпоследняя точка — последняя еще впереди…

И Слава старался растянуть удовольствие. А куда спешить — впереди десятка два автомобилей…

Он занес в путевой лист общий километраж пробега. Количество оплаченных километров. Показания кассы. Число посадок… Так. Теперь надо приготовить мелочишку… Как иногда говорят ребята, для раздачи милостыни…

— Ну? Как аппарат? — Механик ОТК нагнулся к окну.

— Порядок. Жалоб нет. — Слава вручил ему путевой лист.

— И хорошо, — равнодушно произнес механик, прикладывая штамп к листу. — А то устал уже в яму спускаться.

Он вернул лист Славе. А Слава протянул ему гривенник. Так. Ни за что. По традиции. Он тебе лист с пометкой ОТК, а ты ему десять копеек… Слава съехал с контрольной ямы и направил машину к мойке. Тут надо оставить двугривенный. Такса. «Конечно, ты можешь и не давать, — объяснял в свое время Сергачев. — Но кому охота быть белой вороной?»

Нет, Славе не хочется быть белой вороной.

Он въехал на ленту транспортера мойки и выключил двигатель…

Вращаются лохматые щетки барабанов, приглашая автомобиль в чистилище. По кузову застучали первые встречные струи воды. Еще мгновенье, и барабан коснулся радиатора, затем пригладил капот, вполз на лобовое стекло. Вода со всех сторон отчаянно колошматила по кузову.

Наконец автомобиль выбрался из душевой.

Две мойщицы властно распахнули двери и, выжимая тряпки, принялись обтирать пол и сиденья…

Через несколько минут автомобиль, покрытый капельками воды, уже взбирался по пандусу на второй этаж.

В гараже у «ангелов» сегодня дежурил хромой Захар, суетливый мужичок неопределенного возраста, отчаянный матерщинник и хохотун.

— Ну что? Целым вернулся? Ха-ха… И гаишник не отметил? Везучий ты, язви тя в карман. Ха-ха. Вон, в углу, ездун так ездун. Именинник. Кони-лошади!

Слава увидел в углу разбитый автомобиль. Утром его не было.

— Водитель-то жив?

— До больницы довезли, говорят. Ха-ха…

— А чего смешного-то?

— Не обращай внимания. Это у меня нервное. Ха-ха. Кони-лошади… Когда завтра на линию-то?

— В семь пятьдесят.

— Ставь к стене.

— Мне бы, Захар, в проходе расположиться. Сменщик ругается: машину утром не вывести.

— От дает, кони-лошади… А тем, кто выезжает до тебя, летать прикажешь через твою колымагу? Ставь к стене…

Слава прижал автомобиль к стене. Плохое место. К утру вся галерея будет заставлена автомобилями, щепку не просунуть. Иной раз приходится с десяток машин вручную передвинуть, прежде чем выберешься из гаража. Представить только, как будет недоволен Сергачев…

Слава положил двадцать копеек на кургузый столик сторожа. Тоже трудности у человека: мечтает, чтобы кто-нибудь обделил его двугривенным — вот кого бы он в угол загнал со спокойной совестью. А тут все дружно платят, как подоходный налог. Беда просто: отметить некого, все равны. И приходится размещать автомобили, исходя из сугубо производственной необходимости…

Но Слава недолго размышлял о психологических парадоксах, надо было ставить последнюю точку в длинной веренице коротких и однообразных эпизодов, составляющих утомительный рабочий день, — как говорится, подбить бабки…

В кассовом зале, как обычно в это время, толкалось множество людей. Ровный гул голосов иногда прорезался выкриком тех, кто перед выездом в ночную смену пытался «зарядить» машину своими же коллегами-шоферами, спешащими домой, — не пустым же выезжать. Подберет четверых, живущих в одном районе, — с каждого по рублю, глядишь, почин есть. И все довольны.

— Кому в Рабочий поселок? — выкрикивает один, поигрывая ключами.

— В Ручьи, в Ручьи! — перебивает второй. — Одного человека.

Стало быть, троих он уже «зарядил», четвертого ищет. До Ручьев километров восемь. И не найдет четвертого — внакладе не останется. Но душа горит, не может примириться, что место пустое будет в машине. Старается…

Еще издали Слава приметил свободную ячейку в обширной конторской стойке посреди зала. Остановился. Достал путевой лист, техталон, клеенчатый синий кошелек для денег наподобие конверта. Извлек из кошелька контрольный листок… Все это аккуратно разложил на покатом удобном столике ячейки.

Теперь можно и подсчитать.

Он выписал в столбик цифры.

За день он намотал четыреста пятьдесят километров. Из них платных двести семьдесят. Сразу видно: коэффициент никудышный. Шестьдесят процентов. Будет о чем Вохте с ним беседовать послезавтра перед рейсом. Всю душу вытянет…

Слава вздохнул. А еще девиц замужних катает «за так» по ночному городу, это ж надо!

Теперь настал момент разобраться с выручкой.

Показания «касса» включают в себя и плату за простой по просьбе пассажира. Слава вспомнил завитую гражданку — ушла в универмаг и точно провалилась. Полчаса стучал счетчик. Слава весь извелся, пока не увидел голову, покрытую бараньим париком, будь она неладна…

На «кассе» двадцать восемь рублей десять копеек. Прибавить сюда количество посадок.

Не поднимая головы от листочков, Слава громко произнес:

— Двадцать три посадки?!

— Два десять, — тотчас ответило несколько человек.

Итак, он должен сдать в кассу тридцать рублей двадцать копеек. А по плану — тридцать четыре рубля…

— Привез план?

Слава почувствовал на плече легкую руку. Обернулся.

Тощий человек с мятым длинноносым лицом вонзил в него два круглых, смещенных к переносице глаза. Это был Ярцев.

— Нет, не привез, — вздохнул Слава. — Трехи не хватает с довеском.

— Обойдется, — подбодрил Ярцев. — В субботу натянешь… Ты где живешь? А то вместе пойдем.

— Недалеко живу. Пешком добираюсь.

Слава вывалил на стол деньги. Мятые разноцветные бумажки, серебро, медь.

— Чего же ты их так неуважительно? — усмехнулся Ярцев. — Отомстят тебе, убегут. Не догонишь.

У Ярцева черная прямоугольная сумка с замком.

Слава лишь пожал плечами, сгоняя в отдельные кучки гривенники, пятнадцатикопеечные, двугривенные. Так, чтобы ни одна монетка не затерялась.

Он не был жаден до денег. Но в эти минуты что-то в нем менялось, напрягалось. Правда, позже это проходило, отпускало. Словно судорога…

Несколько раз все пересчитал. Записал на клочке бумаги. Отобрал от общей суммы тридцать рублей двадцать копеек. Тщательно спрятал в синий кошелек, приложил туда контрольный листочек. Добавил еще десять копеек… кассиру. Хоть кассир этот и в глаза никогда Славу не увидит.

Так. С казенными деньгами все. Теперь самое интересное — что в остатке? Семь рублей девяносто две копейки. Для ровного счета — восемь рублей. Чистый доход за смену. Чаевые…

Много это или мало? Если работаешь честно, как трамвай, столько и остается…

Слава оглядел сосредоточенных, занятых своей арифметикой людей. Взорвись сейчас бомба на улице — никто не вздрогнет, не оторвется от своих бумажек…

Ярцев что-то шептал. Тонкие его губы брезгливо касались друг друга, словно две ползущие рядышком змейки. Конечно, он не чета Славе. Что ему восемь бумаг? Так, вычеты… Впрочем, кто знает, может быть, и он работает, как трамвай. Тут у каждого свои профессиональные тайны, свои секреты…

— Ты чего? — Ярцев поднял глаза. Словно прицелился из двустволки.

— Ничего, — смутился Слава. — Думаю.

— Думай, думай. Полезно… Не уходи, дело есть.

Слава кивнул. Подобрал со столика кошелек, подошел к сейфу с прорезью, словно у почтового ящика. Бросил в прорезь кошелек. Глухо звякнула мелочь.

Сдать диспетчеру путевой лист, техталон и домой, спать. Спать, спать…

— Садофьев! — окликнули Славу.

У крайней секции стоял молодой человек в толстом свитере и в спортивном кепаре с длинным козырьком. Это был Женька Пятницын, комсомольский вождь.

— Как там твой напарник? Все в больнице?

— Я теперь у Сергачева менялой, — ответил Слава.

— Ну? А как же Валера?

Слава пожал плечами, почувствовав смущение.

— Понимаешь… Неизвестно, когда он выпишется, Валера. И мотор наш стоит битый, в кузовном.

— Понятно, — Женька криво усмехнулся. — Спасайся, пока темно!

Слава начинал злиться. А этому-то какое дело? Небось не знает, что такое «лохматка», в руководящих ходит, забыл, как на спине под машиной валяются…

— Не знаю, Женька, сколько твоя прошла, — из последних сил пряча злость, произнес Слава, — а мне с Валерой дали автомобиль из «тигрятника» с тремя колесами. То-то. Так что нечего меня судить, начальник…

И, резко отвернувшись, Слава отошел.

Возможно, он и погорячился. Женька тоже в свое время все круги прошел, понятное дело. Да ладно, они еще наговорятся всласть, успеют, до пенсии далеко… А расстроился Слава потому, что чувствовал за собой вину… Но, в конце концов, это его личное с Валерой дело. При чем тут Пятницын! Пусть свои взносы собирает, а Слава платит исправно, не придерешься…

— Мастер! В Ручьи? Айда четвертым, — подмигнул ему парень в кожанке.

— Я пешком, живу близко.

— Рублишка жаль, — равнодушно бросил парень.

— Могу подарить, — вспыхнул Слава.

Но парень повернулся спиной.

Слава хлопнул ладонью по старой сухой кожанке с желтыми залысинами на лопатках.

Парень обернулся.

— Я говорю, живу близко, — значительно проговорил Слава.

— Гуляй, гуляй.

— А рублишко могу тебе бросить в морду, — тем же тоном продолжил Слава.

— Ты что? — растерялся парень. — Я ж так, мастер.

Лицо парня расплылось по душному залу — с испуганными плоскими глазами. Он в недоумении смотрел на Славу.

— Ну-ну. Ты что это? — Ярцев встряхнул Славу за плечо и развернул к себе. — Нервишки-то спрячь.

Они вышли из зала.

Слава не мог понять, что с ним произошло, из-за чего он так, вдруг, окрысился на парня. Устал просто…

— У нас работа особая, — выговаривал Ярцев. — С народом вплотную работаем. С глазу на глаз. И так он нас незаметно портит, что остановишься, подумаешь, тоска берет… Вот и ты. Не окажись я рядом — врезал бы тому. А за что? И сам не знаешь. Нервишки. За день так налаешься про себя. Выхода эмоциям нет. Вот и взбрыкиваешься ни за что…

Он шел рядом со Славой, едва дотягиваясь ему до плеча. В кожаной строгой кепочке и теплой куртке мехом внутрь. Импортная, видно. Вся в замочках-«молниях», кнопочках.

— А что он, рублишка, говорит, жалко, — ответил Слава. Ему сейчас было хорошо. Усталость, точно убаюканная ночной тишиной и прохладой, казалась даже приятной.

Ярцев тихонечко засмеялся.

— Так ведь он верно сказал. А ты обиделся. Таксист на такое не обижается, чурка! Скажем, парень как парень. Пивом тебя угостит от души. А станет таксистом — через год припомнит: пивом я тебя угощал, теперь очередь твоя, не на дурака напал. То-то… И не от жадности, нет. Для по-ряд-ка! — Ярцев значительно поднял большой палец. — Для порядка! Психология наша так перестроена! Недаром многие уходят из парка, не выдерживают.

— Бросьте, дядя. Обычная работа. Все от человека зависит. Сквалыга, он и в такси сквалыга, — отмахнулся Слава.

Они остановились на углу, у гастронома. Темные стекла витрин прятали коробки консервов, муляжи колбас всевозможных сортов, круги сыра. Кукла в длинном поварском колпаке с ножом в руках таращила хитрые глазки.

— Как там твой напарник? Поправляется? — спросил Ярцев.

— Вроде бы. Только я к Сергачеву перешел сменщиком.

— Вот как? Ну-ну.

— А что?

— Нет, ничего.

— Все о Валере пекутся. Женька мне сейчас втык сделал.

— Пятница? Ему по штату положено. Он за это свой купон стрижет…

Казалось, Ярцев хотел что-то еще сказать, да сдержался.

— Вы сказали: дело есть. Какое? — Славе пора было отправляться домой, не вечно же стоять у ночного гастронома.

— Вот что, Слава. Если хочешь заработать — подъезжай послезавтра в десять к аэропорту.

— А что делать?

— Заранее говорить — примета дурная. Запомнил? Так подмастырь рейс, чтобы в десять быть в аэропорту. Не пожалеешь. Найдешь меня в кафе, на втором этаже.

Ярцев протянул жесткую сухую ладонь.

— И вот еще… болтать об этом не надо. Особенно Сергачеву. Он парень свой, только разный. Ясно?

— Ясно, — ответил Слава. Хоть ему ничего не было ясно. — В десять, в кафе аэропорта.

2

Заместитель начальника управления по таксомоторным перевозкам Михаил Степанович Лариков походил на стареющего борца. Венчик рыжеватых волос опоясывал просторную светло-бурую лысину. Черный широкий галстук выползал из-под крахмального воротничка, взбирался на высокий рыхлый живот, где и замирал, чуть подрагивая в момент, когда в кабинете звучал хрипловатый бас Михаила Степановича.

Совещание было посвящено подготовке к зиме и сейчас упиралось в несговорчивость директора второго таксопарка Абрамцева. Тому не нужны были лишние статьи в накладных расходах: он прекрасно обходился своей котельной, без городской, которую ему предлагали подключить…

— Не экономь на спичках, Борис, — советовал Лариков. — Ты хозяйственник. Застолби их мощности: сейчас не пригодится, потом пригодится.

— С моими темпами строительства эти мощности не скоро пригодятся, — оборонялся Абрамцев.

— И все же подключайся ты, Борис Григорьевич, подключайся, — устало произнес Лариков. Ему надоело уговаривать директора второго парка, и, судя по тону, он сейчас просто, прикажет — и дело с концом. — Предложи я такое Тарутину, руками и ногами ухватится. Верно, Андрей Александрович?

Тарутин молчал, разглядывая изящные макеты легковых автомобилей на полированной тумбе. Гордость Ларикова. Где он только их не доставал. Последнюю, американскую «барракуду», привез из Польши. Все деньги на это тратил…

— Не упустил бы, не упустил, — переждав, произнес Лариков.

— Ну так и передайте Тарутину, — вздохнул Абрамцев.

Он знал, что ему все равно навяжут эту чертову городскую котельную. И еще заставят возить для нее топливо. Видно, управление было в этом заинтересовано, не иначе.

— Ты, Боря, лучше покажи товарищам, какие плафоны для «Волги» изготовляешь. — Лариков пытался смягчить обстановку. — Похвастай, Боря.

Абрамцев поднял с пола потертый портфель, достал разноцветные пластмассовые квадратики и пустил их по рукам. А сам сидел довольный и гордый.

— Покупные! — категорически заключил директор первого парка Маркин, худой, желчный человек.

— А где «Маде ин СССР»? Где? То-то! — подковырнул Абрамцев.

— Самоделка, — согласился Маркин.

Мусатов одобрительно похлопал Абрамцева по колену.

— Надоело! — вздохнул Абрамцев. — Как стукнут в зад, неделю машина простаивает… Пришел ко мне один, говорит, могу изготовить пресс-форму.

— А материал? — спросил Маркин.

— Отходы. По безналичному. Директор завода пластмасс знакомый. Две машины ему отремонтировал.

— За сколько же вы будете продавать нам свои плафоны? — проговорил Тарутин.

— Кажется, три рубля сорок пять копеек комплект. Еще нет окончательной калькуляции.

— Побойся бога, Боря! Кусок оргстекла. В магазине не больше рубля! — воскликнул кто-то.

— Видел ты их в магазине. — Абрамцев спрятал цветные квадратики в портфель. — Между прочим, у меня есть уже заявки от исполкомовского гаража и от «Скорой помощи». Пронюхали.

— Долго ли! Погоди, автолюбители пронюхают, — Лариков отодвинул кресло, встал. Это за столом он казался крупным. Про таких говорят: поперек себя шире. — Доходы ждут тебя, Абрамцев, великие, — хмуро произнес Лариков. — Так что возьми на себя котельную, не прогадаешь. И больше к этому возвращаться не будем.

Абрамцев ткнул ногой в портфель.

— Что я, лично для себя эти плафоны изготовлять собираюсь? Крутишься-крутишься, а на тебя еще больше наваливают.

— Как же ты думал, Боря? — с ироническим удивлением проговорил Лариков. — Кто везет, на того и грузят.

— Можно подумать, что остальные груши околачивают, — обиделся Маркин.

— Я этого не сказал, — усмехнулся Лариков.

Маркин был хороший работник, но болезненно самолюбивый человек. Спуску не давал ни начальству, ни подчиненным. И руководство его недолюбливало и побаивалось.

— Сказали, чего там… Нечего нас метить, не овцы. Работаем, выкладываемся… — Маркин угрюмо смотрел в сторону.

Существовал негласный союз между директорами, и возникал он в момент, когда начальство незаслуженно, а когда и заслуженно обрушивалось на кого-нибудь из них. Ведь все варились в одном котле…

— Интересно, какие детали изготовляются в парках своими силами? — Тарутин подмигнул Абрамцеву.

Вопрос был задан, чтобы отвлечь гнев начальника от Маркина, все это поняли.

— Около тридцати наименований, — Абрамцев словно перенял эстафету у Тарутина. — Я еще задумал втулки выпускать.

Лариков засмеялся и покачал головой:

— Ох и хитрецы…

Однако он не стал упрямиться и проявлять амбицию. Ни к чему.

— А что, если Абрамцеву вообще перейти на изготовление запчастей, а парк его раскидать между нами всеми? — как ни в чем не бывало продолжал Тарутин. — Можно и крылья самим гнуть. И рессоры клепать.

— Рессоры почтовики клепают, — подсказал кто-то. — И, кстати, неплохие. Лучше заводских.

— Вот! — удовлетворенно проговорил Тарутин.

— Не ехидничай, Андрей, — проговорил Лариков. — Лучше бы завел у себя какой-нибудь цех.

Было непонятно, шутит Лариков или говорит всерьез.

— Между прочим, Михаил Степанович, и мы собираемся изготовлять, — вдруг встрепенулся Мусатов. — И не втулки, а пружины передней подвески.

Тарутин с удивлением взглянул на своего главного инженера — о чем это он? Какие пружины?

Реплика Мусатова заинтересовала присутствующих, все разом обернулись к Мусатову. Но тот лишь загадочно улыбался, выпрямив мальчишескую стройную спину.

Лариков перевел взгляд узких цепких глаз с главного инженера на директора.

— У вас в парке, друзья, сплошные секреты. Водитель роды принял у пассажирки, а вы скрываете.

— Как… роды? — растерялся Тарутин и посмотрел на Мусатова.

Тот пожал плечами.

— Как-как! Вам видней. Ваш кадр. Или вы сами не в курсе? — Лариков недоверчиво хмыкнул. — 61–44! Ваша машина? То-то. Позвонили из больницы. В газету хотят сообщить, да фамилии не знают.

— Уже звонили из газеты, — подсказала секретарь.

— Конечно, известие необычное, — кивнул Лариков.

— Теперь объявят как почин, — желчно вставил Маркин.

В кабинете оживились. Все разом потянулись за сигаретами.

— Ты, Андрей, благодарность водителю вынеси, да не мешкай. До газеты. 61–44. Запомни! — Подумав, Лариков добавил: — И премию выдели, отметь. — И, еще подумав, произнес: — Благодарность, пожалуй, через управление объявим. И ценный подарок вручим на общем собрании.

Мусатов положил на колени свой плоский чемоданчик, достал записную книжку.

— Так. 61–44. Пометим… Вообще водителей нашего парка отличает чувство высокого гуманизма и долга.

Все в кабинете засмеялись в голос.

— Оттого у вас такая высокая аварийность, что все спешат творить добрые дела? Да, Андрей? — Лариков вернулся к столу.

Вновь в кабинете стало тихо — вышли на производственную тему.

Лариков сел, придвинул бумаги и принялся их перебирать, разыскивая нужную справку.

— Разнарядка у меня, Михаил Степанович, — вежливо оповестил начальник планового отдела. И, почтительно привстав, положил перед Лариковым лист с роскошным министерским грифом.

— Так-так, — Лариков медленно прошелся по тексту взглядом. — Нам выделили в этом квартале сто тридцать восемь автомобилей.

Он провел крупной ладонью по своему плоскому затылку, точно подводя черту под длительными переговорами с министерством.

— Хоть мы и просили больше, но сто тридцать восемь не так уж и плохо.

В выколачивании этих автомобилей Лариков сыграл главную роль, и в тоне его звучала гордость.

— Так вот… Мы предварительно обсуждали этот вопрос…

Тарутин еще до совещания знал, сколько автомобилей ему выделили, — шепнул начальник планового отдела. Пятьдесят штук… Он встал и подошел к тумбе с макетами автомобилей.

Голубой «меркури-кугар», четырехдверный приземистый «седан». Стальной «мустанг» с эмблемой скакуна на радиаторе. Желтый «гремлин» с покатым лобовым стеклом и коричневыми молдингами вдоль корпуса… Среди разноцветных автомобильчиков Тарутин заметил знакомые контуры «Волги». Цвета морской волны. Стремительные формы точно летели вслед серебристому радиатору.

«Неплохо сработали, неплохо», — как-то впервые подумал Тарутин. Ему всегда нравился этот автомобиль. Но только сейчас вдруг, держа на ладони эту теплую игрушку, он почувствовал все совершенство форм, изящество контуров… Трудно было представить, что загнанные в «тигрятник» ржавые бездыханные корпуса — оригиналы этой игрушки… В инструкциях, спущенных автотранспортным предприятиям, существовало немало несуразных пунктов. И, пожалуй, одним из самых несуразных был пункт о списании старых автомобилей. Срок эксплуатации автомобиля исчислялся не пройденным километражем, а временем. Пять лет! И хотя работяга-такси через два-три года жесткой эксплуатации рассыпался, он продолжал занимать место в парке и, главное, числиться на балансе. Куча ржавого металла. А на него спускали план. А план надо выполнять. И выполняли, перекладывая на плечи тех, кто работал сегодня на линии, дополнительную нагрузку…

— Совещание продолжается, Андрей Александрович. — Лариков был уязвлен: торжественный момент распределения новых автомобилей требовал соответствующего благоговения со стороны директоров парков.

— Да-да. — Тарутин оставил игрушку. — Скажите, новые таксомоторы поступят взамен списанных? Или за счет роста подвижного состава?

— За счет роста, — пояснил начальник планового отдела.

— В таком случае я отказываюсь от новых автомобилей.

Все разом обернулись к Тарутину. Не ослышались ли? Отказываться от новых машин?

Лариков вскинул рыжеватые брови.

— Не понял тебя, Андрей Александрович.

— Отказываюсь я. Негде размещать новую технику.

— На таком дворе и негде? — Лариков развел руками.

— Негде! — И Тарутин развел руками. — На один, автомобиль полагается двенадцать квадратных метров площади. Норма! А у меня уже сейчас восемь…

— Ты их, Андрей, бутербродами складывай, — засмеялся Абрамцев. И у него ведь не просторней в парке. Только кто же отказывается от новой техники? Нелепо! Да пусть хоть на улице стоят. Тот же Абрамцев выгоняет чуть ли не половину парка в ночное дежурство. А какая работа ночью? Спят таксисты, запрокинув головы на спинки сидений под тихо мерцающим зеленым огоньком…

— Что, Андрей, перчатку бросаешь управлению? — Недобрый прищур серых лариковских глаз был хорошо известен директорам. — Хочешь по носу щелкнуть?

— Михаил Степанович, вы знаете состояние моей ремонтной базы… При этом увеличивать количество машин…

— Чудак-человек, тебе новые автомобили дают. Какой ремонт? — Абрамцев старался подыграть начальству.

— При подобном хранении новые быстро состарятся. Не говоря уж о том, что такая куча мала нервы все из водителя вытянет, прежде чем он выведет из свалки свою автомашину. К тому же делает водителя человеком равнодушным — раз с ним так, то и он так… Соответственно и на линии он себя ведет не лучшим образом…

— Никуда не деться от ученых директоров. Какое-то бедствие. Мор! — Лариков нетерпеливо ерзал в своем кресле. — Ближе к жизни, Тарутин! Читаете там всяких социологов-психопатов. Детективы читайте, де-те-ктивы! Директор автохозяйства должен читать только детективы. Чтобы быть ближе к жизни… Вот Абрамцев. Что ты читаешь, Абрамцев?

— Мне читать некогда, я работаю, — озабоченно ответил Абрамцев.

— Ну… перед сном, скажем?

— Газеты.

— Вот! — удовлетворенно произнес Лариков. — С Абрамцевым все ясно. А Тарутин давно мне загадки загадывает. Но я человек любопытный. Интересно, чем это кончится.

Тарутин пережидал. Его поведение сейчас выглядело как явное безрассудство. И как всякое безрассудство, проявленное человеком серьезной репутации, оно озадачивало. Вероятно, он и вправду все продумал, все взвесил. И вот выступает, имея за спиной крепкий тыл стройной и четкой программы действия. Во всяком случае, вид у Тарутина был сейчас весьма уверенный. И этот негромкий терпеливый голос…

— Короче, Тарутин, новые таксомоторы вам не нужны? Прекрасно!

Лариков хлопнул ладонью по столу и объявил совещание закрытым.

Тарутин и Мусатов спустились к подъезду, где их ждала машина. Но Мусатов предложил отправиться пешком. Вместо производственной гимнастики. К тому же неплохо бы и перекусить, тут неподалеку пирожковая…

Очи остановились на углу, пропуская транспорт.

Серая «Волга» сделала правый поворот. Сидящий рядом с водителем Абрамцев, заметив Тарутина, повертел пальцем у виска. Пешеходы удивленно оглядели высокую фигуру в светлом пальто — за что это его так оскорбляют?

— Он совершенно прав, — буркнул Мусатов, провожая взглядом серую «Волгу». — Отказаться от новых автомобилей, это ж надо!

— Сергей, я хочу есть. — У Тарутина было неплохое настроение.

В пирожковой, как ни странно, было довольно мало народу.

Молодая продавщица ловко положила на тарелку шесть пирожков, наполнила два стакана кофе.

— Следующий! — крикнула она и улыбнулась Тарутину.

— Вы пользуетесь успехом у женщин, — произнес Мусатов.

— Его любили домашние хозяйки, принцессы пирожковых…

— И даже одна женщина-программист, — в тон перебил Мусатов.

Тарутин скосил глаза на своего главного инженера, направляясь к свободному столику.

Пирожки вкусно хрустели прожаренной корочкой. В нос ударял аппетитный привкус лука и чеснока.

Мусатов жевал, отрешенно глядя в широкое окно, затянутое шторой.

— Испытываете мое терпение, Сергей?

— О чем вы? — невинно спросил Мусатов.

— Женщина-программист. Что вы имели в виду?

— Не более того, что сказал.

Теперь Тарутин окончательно понял: Мусатов что-то знает о Вике. Не может же быть такого совпадения. А почему не может быть? Ладно, он не доставит удовольствия этому щеголю. Он не будет задавать вопросов и ставить себя в неловкое положение. Пусть жует свои пирожки и томится ожиданием…

— Послушайте, Сергей Кузьмич. Какие пружины вы обещали Ларикову?

— Обычные. Передней подвески, — улыбнулся Мусатов.

— И кто же собирается их изготовлять? Мы? Если вы полагаете, что Лариков забудет ваше заявление, вы ошибаетесь.

— У нас есть сотрудник в парке, некий Шкляр. Кажется, вам известна эта фамилия. — Мусатов попеременно отводил пальцы от горячего стакана. — Так вот, этот неутомимый рационализатор среди множества разнообразных идей предлагает наладить изготовление пружин. Надо только достать старый токарный станок… И вообще…

Мусатов не выдержал, торопливо поставил стакан на стол и ухватил себя за ухо.

— Горячий, черт возьми… И вообще! Я — главный инженер! И так же отвечаю за план. Неужели вы и впрямь отказались от новых таксомоторов из-за тесноты в парке?! Это же безрассудство. А узнают водители?

— Послушайте, Сергей… Мы так часто вспоминаем это слово: план. Нельзя ли больше уделять внимания словам: совесть, достоинство, самолюбие? Возможно, тогда и этот план явится следствием нормальных человеческих отношений, а не идолом, требующим жертв…

— Не понял вас.

— Видите, вы даже меня не поняли, Сергей Кузьмич…

— Но я хочу вас понять.

Тарутин окинул взглядом хмурое лицо Мусатова.

— Как по-вашему, Сергей, отказ от новых автомобилей вызовет реакцию… скажем, в министерстве?

— При одном условии: если завалите план.

Тарутин засмеялся и слегка стукнул по столу рукой.

— Из года в год тянется одно и то же. Нервотрепка и неразбериха. Мутная вода с крупной рыбкой. А все потому, что там, — Тарутин ткнул пальцем в потолок, — там видят только результат. План! В денежном выражении. Есть план — все в порядке… А то, что подобное положение дискредитирует идею, унижает человека… Черт возьми, Сергей, в наш рынок напихана тысяча таксомоторов! Тысяча! Когда семьсот на этой территории уже под завязку. Верно? И вас, главного инженера, еще удивляет мой поступок! Нам обещали дать эту чертову тарную фабрику? Обещали! Зачем, когда и так план есть? Обещали выделить средства на развитие ремзоны? Обещали! Зачем? Ведь и так план есть… Более того, от нашего собственного фонда нам оставили лишь десять процентов! Все, что мы заработали, передали автобусникам. А мы план возим… Обманом это называется, Сергей Кузьмич. Надувательством. А мы терпим. Унижаемся. Улыбаемся. Гробим первоклассную технику. Прожить бы день сегодняшний, а там и трава не расти… И вас, главного инженера, удивляют мои поступки… Я вам, Сергей Кузьмич, не лекцию читаю. Скучно мне так работать, как мы работаем. Скучно. И унизительно. Никакого достоинства…

Голос Тарутина звучал ровно, без нажима. Смуглыми пальцами он мял пирожок.

Мусатов поставил стакан и вытер салфеткой губы.

— И чего вы добьетесь? План все равно дадите, хоть на «лохматках». Зато труднее будет.

— Если бы я знал, чего добьюсь… Пока камень в воду. Пойдут круги…

— И брызги… Новые таксомоторы взять все равно вас заставят. Хотя бы несколько штук. Так Лариков и пойдет на скандал, ждите! У него голова чуть меньше этого столика, — Мусатов обвел руками пластиковый круг. — Соображает, будьте уверены. Вы пока У него в любимчиках числитесь. Не попадите в отставку. Будете, как Маркин, все горлом выдирать. И язву наживете.

— Я каждое утро делаю зарядку. С гантелями.

Готовлюсь к труду и обороне, — серьезно ответил Тарутин.

Мусатов пожал плечами.

— Кто знает, возможно, чего-то вы и добьетесь… В институте у меня был приятель. Удивительный человек. Он все время нас чем-то озадачивал. Бывало, мы ломаем голову, придумываем, готовимся… А он поднимается и идет, ничего не придумывает, не ловчит. Смотрит своими ясными очами в глаза собеседнику и всего добивается… Удивительно!

— Счастливый человек, — проговорил Тарутин.

— Счастливый человек, — согласился Мусатов.

Они вышли из кафе.


Читать далее

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть