Онлайн чтение книги Таннен-Э — город под вечными льдами: легенды Австрии
ВЕНА

Дунайская русалка

В час, когда безмятежно гаснет вечер, когда на небе сияет луна и льет на землю свой серебряный свет, является по рою среди волн Дуная прелестное создание. Светлые кудри, обрамляющие прекрасный лик, украшает венок из цветов; цветами увит также белоснежный стан. Юная чаровница то качается на мерцающих волнах, то исчезает в речной глубине, чтобы вскоре опять появиться на поверхности.

Временами русалка покидает прохладные воды и блуждает в лунном сиянии по росистым прибрежным лугам, не страшась даже показаться людям, заглядывает в одинокие рыбачьи хижины и радуется мирной жизни их бедных обитателей. Нередко предостерегает она рыбаков, сообщая им о близящейся опасности: ледяных заторах, половодье или жестокой буре.

Одному она помогает, другого же обрекает на гибель, заманивая своим соблазнительным пением в реку. Охваченный внезапною тоскою, он следует за нею и находит себе могилу на речном дне.

Много веков тому назад, когда Вена была еще маленьким городком и там, где ныне красуются высокие дома, сиротливо жались друг к другу низкие рыбачьи хижины, сидел однажды морозным зимним вечером старый рыбак с сыном в своем бедном жилище у пылающего очага. Они чинили сети и беседовали об опасностях своего ремесла. Старик, конечно же, знал множество историй о водяных и русалках.

— На дне Дуная, — рассказывал он, — стоит огромный хрустальный дворец, а живет в нем речной царь с женою и детьми. На больших столах стоят у него стеклянные сосуды, в которых держит он души утопленников. Царь часто выходит погулять вдоль берега, и горе тому, кто осмелится окликнуть его: он в тот же миг утащит его на дно. Дочери его, русалки, все как на подбор красавицы и очень уж охочи до молодых пригожих парней. Те, кого удается им очаровать, вскорости непременно должны утонуть. А потому остерегайся русалок, сын мой! Все они прелестницы, порою приходят они даже на танцы к людям и танцуют всю ночь, до первых петухов, а потом спешат обратно в свое водное царство.

Много былей и небылиц знал старик; сын внимал словам отца с недоверием, ибо никогда еще не доводилось ему видеть русалок. Не успел старый рыбак закончить свой рассказ, как дверь хижины вдруг отворилась. Внутренность бедного жилища озарилась волшебным светом, и на пороге возникла прекрасная девушка в белом мерцающем одеянии. В косы ее, сияющие, словно золото, вплетены были белые водяные лилии.

— Не пугайтесь! — молвила прекрасная гостья, устремив влажно-голубой взор на молодого рыбака. — Я всего лишь русалка и не причиню вам зла. Я пришла предупредить вас об опасности. Близится оттепель; лед на Дунае затрещит и растает, река выйдет из берегов и затопит прибрежные луга и ваши жилища. Не теряйте же времени, бегите — иначе погибнете.

Отец и сын точно окаменели от изумления и, когда странное видение исчезло и дверь вновь тихонько затворилась, они долго еще не могли вымолвить ни слова. Они не знали, случилось ли это с ними во сне или наяву. Наконец старик перевел дух, взглянул на сына и спросил:

— Ты тоже видел это?

Юноша стряхнул с себя оцепенение и молча кивнул. Нет, это было не наваждение! В их хижине была русалка, они оба видели ее, они оба слышали ее слова!

Отец и сын вскочили на ноги и бросились вон из хижины, в морозную ночь, поспешили к своим соседям, другим рыбакам, и поведали им о чудесном происшествии. И не нашлось ни одного человека в селении, который не поверил бы в прорицание доброй русалки; все связали свой скарб в узлы и той же ночью покинули жилища, неся с собою все, что могли унести, и устремились на окрестные холмы. Они прекрасно знали, чем грозит им внезапная оттепель, если скованный морозом поток вдруг разорвет свои оковы.

Когда забрезжило утро, они услышали доносившийся с реки глухой треск и грохот; голубоватые прозрачные глыбы льда громоздились друг на друга. Уже на следующий день прибрежные луга и поля покрыло бурлящее и пенистое озеро. Одни лишь крутые кровли рыбачьих хижин сиротливо возвышались над все еще прибывающею водою. Но ни один человек и ни один зверь не утонул, все успели удалиться на безопасное расстояние.

Вода вскоре схлынула, поток вернулся в свое русло, и все стало, как прежде. Но все ли? Нет, один человек навсегда лишился покоя! Это был молодой рыбак, который не мог забыть прекрасную русалку и ласковый взор ее голубых очей. Он постоянно видел ее перед собою; ее образ преследовал юношу неотступно, рыбачил ли он или сидел перед очагом. Она являлась ему даже ночью во сне, а утром, пробудившись, он не мог поверить, что это был всего лишь сон.

Все чаще ходил молодой рыбак к берегу Дуная, подолгу одиноко сидел под прибрежными ивами и неотрывно глядел в воду. В шуме потока ему чудился манящий голос русалки. Охотнее всего выезжал он в своей лодке на середину реки и задумчиво любовался игрою волн, и каждая проплывавшая мимо серебристая рыба как будто нарочно дразнила его. Он перегибался через край лодки, простирал к ней руки, словно желая схватить ее, схватить и удержать навсегда. Однако мечте его не суждено было сбыться. День ото дня все печальнее становился его взор, и все горше было у него на сердце, когда он возвращался вечером в свое жилище.

Однажды ночью его тоска стала такою нестерпимою, что он тайком вышел из хижины, отправился на берег и отвязал свою лодку. Больше он не вернулся назад. Утром лодка его одна, без пловца, покачивалась на волнах посреди реки.

Никто никогда больше не видел молодого рыбака. Еще много лет сидел старик-отец одиноко перед своею хижиною, смотрел на реку и плакал о судьбе сына, которого русалка увлекла с собою на дно Дуная, в хрустальный дворец водяного царя.

Дерево в железах на площади Шток-Им-Айзен

Нелегкая жизнь бывает у ребят, отданных в учение к мастеру.

Один такой мальчонка Мартин Мукc узнал это на собственной шкуре с тех пор, как его отдали в ученики к знатному венскому замочному мастеру, а было это лет триста или четыреста тому назад.

Работа начиналась чуть свет и продолжалась долго, до самого вечера. А Мартину ох как хотелось поспать подольше да побездельничать, да поиграть и порезвиться с другими ребятишками. Но мастер был строг, и для Мартина не всегда все обходилось гладко: иной раз хозяин больно таскал его за уши.

Вот как-то однажды мастер послал мальчишку за глиной. Тот взял тачку и отправился за город туда, где все брали глину. Мартин даже немного рад был вырваться из мастерской и провести часок-другой на воле. С неба ярко светило и пригревало солнышко, и мальчик весело зашагал, толкая перед собой тачку. За городскими воротами он встретил других мальчишек и, забросив тачку, резвился и носился с ними взапуски целый день, забыв про глину и про то, что его ждет мастер. За игрой он и не заметил, как прошел день — и вдруг солнце село и наступили сумерки. Ребята побросали игру и разбежались по домам, а Мартин слишком поздно спохватился, что не выполнил поручение, и понял, что не успеет: пока он будет набирать глину, ворота закроются и он не попадет в город!

Видит Мартин, что делать нечего. Он подхватил свою тачку и во весь дух припустил домой. Он так бежал, что совсем запыхался, и все равно опоздал: когда он добежал до городских ворот, они уже оказались заперты. У мальчишки не было в кармане ни гроша, а чтобы попасть в юрод, надо было заплатить сторожу крейцер, иначе он не откроет ворота. Не зная, как тут быть, мальчишка с горя заплакал. Что скажет мастер, когда увидит, что он не вернулся? И где ему ночевать?

Сел Мартин на тачку, ревет, хлюпает носом и думает: «Как мне быть? Что мне делать?» И вдруг по ребячьему недомыслию он возьми да брякни:

— Эх, была — не была! Если бы мне только попасть в город, я согласен хоть черту душу продать!

Не успел он это выговорить, как вдруг перед ним откуда ни возьмись появился человечек в красном камзоле и с островерхой шляпой, украшенной пучком огненно-красных петушиных перьев.

— О чем, мальчуган, плачешь? — спросил незнакомец хриплым голосом.

Мартин так и выпучил глаза при его странном появлении.

— Ох, — ответил он жалобным голосом. — Мне надо попасть в город, да нечем заплатить за вход. А дома еще, пожалуй, получу взбучку от хозяина за то, что так долго задержался и не привез глины.

Тут черт — потому что незнакомец был именно чертом — утешил мальчика и сказал:

— Будет тебе и крейцер для сторожа, и полная тачка глины, и дома не будет никаких колотушек. А хочешь, я в придачу сделаю тебя самым лучшим замочным мастером Вены? Не бойся, ты все это получишь при одном маленьком условии: если ты хоть раз пропустишь воскресную мессу, ты мне заплатишь за то своей жизнью. Да ты не робей! Что тут такого страшного? Всего-то и надо каждое воскресенье ходить к мессе, и ничего с тобой не случится!

Мальчишка-несмышленыш и поверил, что ничего страшного нет в этом предложении. «Ходить каждое воскресенье к мессе? Чего же в этом трудного? — подумал он. — Надо быть совсем дураком, чтобы пропустить воскресную службу!» Вот он и согласился и скрепил договор тремя каплями крови. За это черт дал ему блестящий новенький крейцер для привратника, а тачка вдруг оказалась доверху полна глины. Мальчишка весело постучал в ворота, заплатил за вход, пришел домой к мастеру, и тот, вместо всякой взбучки, еще и похвалил его за усердную работу.

Наутро в мастерскую явился знакомец Мартина и заказал мастеру совершенно особенную работу. Возле городского вала на углу Каринтийской улицы сохранялся дуб с могучим стволом — все, что осталось от древних дремучих лесов. И вот посетитель сказал, что хочет стянуть дерево крепким железным ободом и запереть его затейливым замком. Ни мастер, ни подмастерья не решались взяться за такую невиданную и сложную работу.

— Как же так! — возмутился заказчик. — Какие же вы тогда мастера, если не умеете изготовить такую простую вещь! Да с этим ваш ученик без труда справится!

— Ну, ежели ученик сумеет сделать такой замок, — сказал обиженный мастер, — то я тотчас же объявлю его подмастерьем и отпущу на все четыре стороны.

Помня про вчерашнее обещание красного человечка, мальчишка не испугался:

— Договорились, хозяин! — воскликнул он и, не успел тот опомниться, как железный обруч и замок были уже готовы. Мальчишка играючи справился с работой в несколько часов. Он и сам не знал, как это получилось, но дело так и кипело у него в руках. Заказчик дождался в мастерской окончания работы, отправился вместе с мальчиком к дубу, стянул ствол железным обручем и замкнул его на замок. Затем он спрятал ключ и скрылся из глаз, точно его и не было. С тех пор этот ствол и площадь, на которой он стоит, так и называется «Шток-им-Айзен», то есть «Дерево в железах».

Для Мартина Мукса ученичество на том и закончилось, и мастер отпустил его на все четыре стороны. По старинному обычаю молодой подмастерье отправился в странствие, поработал у разных мастеров и наконец очутился в Нюрнберге. Мастер, к которому он нанялся в помощники, только дивился, глядя на его работу. С вычурной оконной решеткой, над которой другие подмастерья трудились бы целую неделю, Мартин управился за несколько часов, да в придачу еще и наковальню перековал на решетку. От таких чудес мастеру стало уж очень не по себе, и он поспешил поскорее расстаться с таким помощником.

Тогда Мартин пустился в обратный путь и через несколько месяцев воротился домой в Вену. Разумеется, за все время странствий он ни разу не пропустил воскресную мессу. Мартин не боялся черта и твердо решил оставить в дураках своего знакомца в красном камзоле. В Вене он услыхал, что магистрат ищет мастера, который сможет изготовить ключ к искусному замку, висевшему на знаменитом дубе у рва. Было объявлено, что тому, кто сумеет выковать такой ключ, будет даровано звание мастера и право венского гражданства. Многие пытались сделать такой ключ, но ни у кого он до сих пор не получался.

Едва прослышав про это, Мартин тотчас же взялся за работу. Но краснокамзольному человечку, который унес с собой прежний ключ, эта затея пришлась не по вкусу. Обернувшись невидимкой, он уселся возле горна и всякий раз, когда Мартин совал в пламя ключ, чтобы его накалить, черт сворачивал на сторону бородку. Мартин Мукc скоро догадался, откуда ветер дует, и нарочно приставил бородку наоборот, прежде чем сунуть ее в огонь. Так ему удалось перехитрить черта, который со злобным упорством опять вывернул ее на другую сторону. Радуясь удачной проделке, Мартин с хохотом выбежал из мастерской, а рассвирепевший черт вылетел через трубу.

В присутствии всех членов магистрата Мартин вставил ключ и отомкнул замок. Ему тут же торжественно присвоили звание мастера и гражданина города, и Мартин на радостях высоко подбросил ключ в воздух. И вот случилось чудо: ключ улетел да так и не упал на землю.

Шли годы. Мартин жил припеваючи в покое и довольстве, никогда не пропуская воскресную мессу. Теперь-то уж он и сам жалел о договоре с чертом, который заключил, когда был еще глупым мальчишкой.

Но краснокамзольному злодею добропорядочная жизнь Мартина Мукса пришлась совсем не по нраву, а черт, как известно, за здорово живешь не отступается, коли уж зацепил себе на крючок человеческую душу. Много лет выжидал удобного случая, да только Мартин Мукc по будним дням прилежно трудился, а по воскресеньям всегда ходил в церковь, не пропуская ни одной мессы.

Мартин Мукc все богател и богател и скоро стал одним из самых зажиточных граждан Вены. Однако он и не догадывался, что к его преуспеванию приложил свою руку господин в красном камзоле. Черт-то надеялся, что богатство скорее вскружит мастеру голову, и так оно и вышло — понемногу Мартин начал баловаться игрой в кости да попивать винишко.

Однажды в воскресенье мастер с утра засел с компанией собутыльников в винном погребке «Под каменным клевером», что на улице Тухлаубен. Они стали играть в кости. Когда на колокольне пробило десять часов, Мартин отодвинул стаканчик с игральными костями, чтобы идти в церковь.

— Еще успеешь! — стали уговаривать его приятели. — Что это ты так рано засобирался? Месса начнется в одиннадцать, куда тебе так спешить?

Им не пришлось долго упрашивать Мартина, он остался с дружками и продолжал с ними пить и играть в кости, и они до того увлеклись, что и в одиннадцать не могли остановиться.

— Последнюю мессу начнут читать еще только в половине двенадцатого, — успокаивали Мартина веселые дружки. — Спешить некуда, еще успеешь.

И снова Мартин Мукc их послушался, и они продолжали игру. Вдруг на часах пробило половина двенадцатого. Мартин Мукc от страха побелел как мел, выскочил из-за стола, бегом взбежал по лестнице и кинулся в церковь. Когда он прибежал на площадь у собора Святого Стефана, там было пусто, только возле одного надгробья стояла старушонка, это была ведьма, которой черт наказал караулить Мартина.

— Скажите ради всего святого, — закричал, подбегая, Мартин, — неужели последняя месса еще не кончилась?

— Последняя месса? — удивилась старушонка. — Она уж довольно давно кончилась. Времени-то уж, поди, скоро час.

Мартин Мукc не слышал, как она злорадно подхихикнула ему в след, потому что на самом деле еще не было и двенадцати. Бедный мастер с горя побежал обратно в винный погребок, оборвал со своего камзола серебряные пуговицы и раздал на память друзьям, чтобы не забывали его и учились на его ужасном примере. И только тут раздался звон полуденного колокола. Едва смолкли последние удары, как в дверях появился гость в красном камзоле.

— Эй, мастер! — крикнул он грубым голосом. — Не проморгай мессу! Слышишь, звонит колокол? Уже полдень!

Перепуганный Мартин Мукc опять метнулся вверх по ступенькам, выскочил из подвала и помчался к собору Святого Стефана. Черт бежал за ним следом и с каждым шагом делался выше ростом. Когда они добежали до кладбища, за спиной обманутого бедняги уже высилась гигантская фигура огнедышащего чудовища. В эту минуту священник в соборе произнес последние слова мессы. Служба окончилась, и вместе с нею окончилась жизнь мастера Мукса.

Огнедышащее чудовище схватило его в когти, взвилось в небеса и исчезло из виду вместе со своей добычей. А вечером горожане нашли тело мастера Мартина Мукса за воротами, где стояла виселица.

С тех пор все странствующие подмастерья слесарного ремесла, приходя в Вену, забивали в память о несчастном мастере гвоздь в ствол дуба, которой стоял посреди города и вскоре превратился в настоящее «железное дерево».

Василиск

Однажды июньским утром 1212 года в переулке Шёнлатернгассе, перед домом номер 7, лавкою мастера Гархибля, булочника, столь же зажиточного, сколь и жадного, собралась огромная толпа горожан. Ворота были заперты, а из дома неслись отчаянные крики о помощи. Любопытных и зевак все прибывало. В конце концов пару смельчаков решились взломать ворота; тем временем другие поспешили к городскому судье, Якобу фон дер Хюльбену, и сообщили ему, что в доме булочника происходит что-то ужасное.

Между тем ворота вдруг сами отворились, и хозяин, смертельно бледный, явился перед жадно придвинувшейся толпою, которая засыпала его вопросами. Однако прежде чем булочник успел объяснить, что случилось, пришел городской судья со своею стражею и потребовал у трясущегося булочника ответа — что стало причиною возмущения порядка?

— Господин городской судья, — молвил заикаясь Гархибль, — в моем доме завелось страшное чудовище! Сегодня рано утром одна из моих служанок хотела набрать воды из колодца и заметила глубоко в колодце какое-то чудное поблескивание и свечение; в ту же минуту в нос ей ударило такое адское зловоние, что она чуть не лишилась чувств. Она громко закричала и побежала в дом. Мой ученик вызвался поглядеть в чем там дело. Он велел обвязать себя веревкою, взял в руку факел и спустился в колодец. Не успел он достичь воды, как вдруг испустил жуткий вопль и выронил факел. Мы быстро вытащили его. Бедняга едва не помер со страху. Когда же он пришел в себя, то рассказал, будто видел на дне колодца страшное чудовище, похожее не то на петуха, не то на жабу. Лапы у него будто бы толстые и бородавчатые, хвост зубчатый, покрытый чешуею, а на голове — огненная корона. Чудище это, сказывает мальчишка, метало в него такие взоры, что он уж стал прощаться с жизнью. Не вытяни мы его в тот же миг наверх, — заключил свой рассказ булочник, — так и сгинул бы он в колодце.

Городской судья смутился и не знал, как быть в этом странном деле. К счастью, в толпе оказался некий ученый муж, доктор Генрих Поллитцер. Пробившись к городскому судье, он объявил, что знает, в чем тут дело, и попросил дозволения успокоить горожан.

— Имя зверю, которого видели в колодце, — василиск, — разъяснил он. — Василиск появляется из яйца, снесенного петухом и высиженного жабою. Еще древнеримский писатель Плиний описал это животное. Оно необычайно ядовито, даже дыхание его, да что говорить — один лишь вид его губителен для человека. Его надобно немедля умертвить. А сделать это можно лишь одним способом — показав зверю зеркало. Как только увидит он свой мерзкий облик, так тотчас же и лопнет от ярости. Если найдется человек, который осмелится на этот подвиг, — обратился ученый к булочнику, — то дом ваш избавится от чудовища.

Толпа безмолвствовала. Булочник же вскричал, не раздумывая:

— Кто из вас отважится протянуть василиску зеркало? Клянусь, он не пожалеет об этом — награжу его по-княжески!

Поставь булочник перед людьми даже бочку с золотом — и тогда, кажется, никто не изъявил бы желания лезть в колодец. Никто не произносил ни слова. Самые сильные мужчины улизнули первыми, разошлись вслед за ними мало-помалу и остальные, ибо даже близость самого колодца, в котором притаился опасный зверь, наводила на них ужас.

Лишь один совладал со своим страхом и объявил, что готов испытать судьбу. То был бедный парень по имени Ганс Гельбхаар, подмастерье самого булочника.

— Мастер, — молвил он, — вам известно, что я давно уже от всего сердца люблю дочь вашу Аполлонию. Известно и мне, что вы гневаетесь на меня за это. Если вы согласитесь отдать мне в жены вашу дочь, то ради такого счастья я не побоюсь рискнуть головой.

А так как булочник пребывал в неописуемом страхе перед чудовищем, то даже такая цена — на которую он, не случись этой напасти, ни за что на свете не согласился бы, — показалась ему не слишком высока. Он махнул рукою и дал слово, что Аполлония станет его женою, как только умрет василиск.

Городской судья велел принести большое зеркало, Ганса обвязали веревкою, и он стал медленно спускаться в колодец. Ему удалось уклониться от смертоносного взгляда василиска и поднести ему зеркало, благополучно избежав опасности. Василиск же, увидев свою отвратительную личину, лопнул от злости с громоподобным треском. Подмастерье, живой и невредимый, вылез из колодца, Аполлония заключила его на радостях в объятия, и булочнику не оставалось ничего другого, как сдержать слово. Ганс и Аполлония зажили счастливо и весело.

Колодец по совету доктора Поллитцера завалили камнями и засыпали землею, тем самым похоронив чудовище на дне. Но даже в смерти своей не утратил он губительной силы. Несколько работников отравились ядовитыми испарениями, поднимавшимися из колодца, и умерли спустя два-три дня. Не уцелел и ученик булочника.

На память о василиске в нише дома номер 7 в переулке Шёнлатернгассе поместили изображение зверя. Дом отныне называли не иначе как «василисков дом». Вера в опасное чудовище давно ушла, только выражение «взгляд василиска», что означает зловещий взгляд, живет и поныне.

Чудесное спасение

Много лет тому назад жила в Вене одна женщина, которая была настолько тщеславна и суетна, что помышляла лишь о роскошных нарядах и украшениях, ни до чего другого ей дела не было. Купцы приносили к ней в дом дорогие и роскошные материи, и она выбирала из них те, что понаряднее и подороже, и отдавала шить платья одно лучше другого, и непременно — по самой последней моде. Весь день эта женщина проводила дома, вертясь перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон. Скучать по воскресеньям в церкви ей, видите ли, было недосуг. Но и домашним хозяйством она не занималась, взвалив все хлопоты по дому на прислугу.

Однажды, гуляя по Вене, нарядная красавица увидела на одной улице образ Пресвятой Богородицы. Перед тем как выйти из дому, она и в этот раз долго и тщательно разглядывала себя в зеркале и потому была твердо уверена, что она красивей и нарядней всех на свете.

— А ты-то, в жалком платьишке, да ты мне в подметки не годишься! — воскликнула дама, обращаясь к святому образу. — Показала бы, сумеешь ли обзавестись такими богатыми нарядами, как те, что ношу я! — И, блистая шелковым нарядом, горделиво прошествовала дальше.

В тот же вечер около полуночи в дверь ее дома кто-то постучался. Дама удивилась таким поздним гостям, но встала с постели и пошла взглянуть, кто это явился в ее дом среди ночи. На пороге, опираясь на посох, стояла старуха-нищенка. Благородная дама возмутилась такой наглости — подумать только, даже ночью нет спасения от назойливых попрошаек и оборванцев! — и хотела прогнать старуху. Но нищенка и не подумала уходить. Она гордо, словно скипетр, подняла свой посох и заговорила с царственным достоинством:

— Ты, глупая гордячка, возомнила о себе невесть что! А ведь ты нищая по сравнению со мной. Чего стоит жалкое тряпье, которыми ты забила свои шкафы! Посмотрела бы на мои сокровища! Я пришла, чтобы предложить тебе такой драгоценный наряд, какого не носила еще ни одна королева.

— Полно врать-то! — воскликнула дама. — Откуда тебе взять роскошный наряд, когда сама ходишь в лохмотьях! Убирайся вон из моего дома, а не то велю спустить на тебя собак!

Но старуха, ничуть не смутившись, достала из своей ветхой и потрепанной корзины платье дивной красоты. Встряхнув, она подняла его повыше и расправила складки. При виде этою платья дама от неожиданности и изумления даже попятилась. То был великолепный наряд из бархата и шелка, сверкающий золотом и драгоценными каменьями. А старуха достала из корзины еще и тончайшую шаль, на нитях которой, казалось, повисли небесные звезды, — так она сверкала, искрилась и переливалась. В корзинке нашлись еще пояс, чепец и изящные туфельки, и все это было такое роскошное, что не зазорно было бы надеть самой могущественной королеве.

Едва увидев все это великолепие, тщеславная женщина мгновенно переменилась в своем обхождении с гостьей. Теперь она, подыскивая самые любезные слова, стала просить и умолять убогую старуху, чтобы та уступила ей эти прекрасные вещи, и готова была заплатить любую цену.

— Любую? — переспросила старуха и снисходительно усмехнулась. — Но у тебя же ничего не осталось, ведь все свои деньги ты истратила на платья и дешевую мишуру.

— И правда! — испуганно ахнула дама. — Но все равно, я не могу отказаться от этого платья. Я обращу в золото все, чем еще владею, и все золото отдам тебе. Умоляю, продай мне платье!

— Вот что я тебе предлагаю, — сказала нищенка, немного подумав. — Золота твоего мне не нужно, у меня его и так достаточно. Но так уж и быть, я дам тебе поносить это платье три дня и три ночи. А за это ты мне отдашь то, что будет облачено этим платьем на третью ночь ровно в полночь.

Жадность красавицы, желавшей получить дивное платье, была столь велика, что она пообещала бы отдать все на свете, лишь бы им завладеть. Требование старухи показалось ей до смешного малым, она решила, что нищенка, должно быть, не в своем уме, и потому с легкой душой согласилась на сделку. Три дня и две ночи разгуливала по городу в новом наряде, и самые важные городские дамы ей завидовали — во всей Вене не было модной лавки, где нашелся бы такой же прекрасный материал с таким изящным узором и такой искусной вышивкой.

Но вот настала третья ночь, и тщеславная красавица вспомнила об обещании, которое дала старухе. Лишь теперь она задумалась — что же та от нее потребует? И чем дольше размышляла дама, тем больше ее охватывала тревога. В воображении ей виделись пугающие картины, в душе пробуждались всевозможные смутные страхи. В конце концов она поняла, что великолепное платье попало к ней не откуда-нибудь, а из преисподней. Женщину охватил ужас и вслед за ним глубокое раскаяние. Она хотела сбросить с себя колдовской наряд, но платье сидело плотно, будто приросло к коже, хотела порвать его в клочья, но из этого ничего не вышло — того, что соткано в аду, не дано разорвать никому из смертных. Словно обезумев, металась бедная женщина по комнате, нарядная, как королева, и несчастная, как последняя нищенка. И вот на церковной колокольне зазвонил колокол, возвещая полночь, — женщина замерла в ужасе. Едва стих двенадцатый удар, дверь отворилась и порог комнаты переступила нищенка в лохмотьях.

— Ну, милая моя, — заговорила она глумливо, — ты обещала мне в уплату то, что в этот час одето в мое платье. А одета в него ты, милочка. Вот и выходит, что ты — моя добыча! — В тот же миг комната озарилась зловещим багровым светом, и вместо нищенки перед женщиной предстал дьявол. И платье преобразилось — красный бархат стал кровью, золотое шитье — языками пламени, серебряные звездочки — смертоносными вспышками огня. Вдруг оно и запылало на отчаянно забившейся женщине.

Дьявол уже протянул к ней свои когтистые лапы, как бедную грешницу с силой отбросило от него прочь. Пылающее платье упало с ее плеч, и она вдруг предстала перед дьяволом в ослепительно белых одеждах. Искреннее раскаяние и маленький нательный крестик — вот что спасло ее из когтей дьявола. На эту грешницу снизошла милость Божья. Поистине то было чудесное спасение. Вскоре она ушла в монастырь, где обрела душевный покой, а спустя много лет и умерла там мирно, вверив свою душу Богу.

Пряха у креста

На вершине Венской горы, откуда взорам путника, приближающегося к Вене с юга, впервые открывается вид на далекую колокольню собора Св. Стефана, уже много столетий тому назад стоял простой деревянный крест. Со временем он был заменен каменным резным крестом на высоком цоколе и сделался одним из символов Вены. В народе крест этот называют странно: Пряха у креста. Никто не помнит, откуда взялось такое название, но тем охотнее рассказывают связанные с ним предания и легенды.

Говорят, что много веков назад в крестовый поход с герцогом Леопольдом Славным отправился в Землю Обетованную некий рыцарь. Когда прощался он с женой, та принесла обет, что поставит на месте простого деревянного креста красивый крест из резного камня, если муж ее воротится с войны целым и невредимым. Должно быть, эта женщина очень любила своего мужа — этого обета ей показалось мало, и она решила трудом своих рук заработать деньги на новый крест.

Целый год просидела она за прялкой, пряла не разгибая спины. Однако воины не возвращались из похода. Женщина молилась и продолжала прясть. Так прошел еще год. Понемногу начали рыцари возвращаться в родные края, вот уже и герцог Леопольд прибыл в Вену, и только ее долгожданный супруг все не возвращался.

Неделя шла за неделей — миновал третий год. И стало тут жене невмоготу ждать в стенах замка. Она взяла свою прялку и поднялась на вершину Венской горы. Здесь, подле деревянного креста, решила она продолжать свою работу. С горы открывался широкий вид на окрестность, и как раз с этой стороны должен был прийти ее муж, если только он еще жив. С утра до вечера сидела пряха у подножья креста, пряла пряжу и все смотрела, не едет ли муж. Всякий путник пробуждал у нее надежду, но, казалось, небеса забыли про бедную женщину.

Однажды вечером сидела она, как обычно, подле креста, склонившись над своей работой, и только время от времени безнадежно поглядывала вдаль. Солнце скрылось за грядой Венского леса, на землю спустился мирный вечер, далекие башни столицы темнели в сумерках. И тут женщина увидела, что на гору медленно поднимается одинокий странник. Он опирался на посох, лицо у него было изможденное, с седой длинной бородой, а одежда вся износилась и обветшала. У подножья креста он без сил упал на землю. Пряха участливо склонилась над незнакомцем. И вдруг побелела как полотно и воскликнула: «Это ты! Ты все-таки вернулся! Я знала, что Господь услышит мои молитвы! И мы отблагодарим Господа за Его милосердие…»

Придя в себя, рыцарь рассказал жене, что в бою его тяжело ранили и взяли в плен. Два долгих года пробыл он в рабстве у неверных, пока наконец не удалось ему бежать. Со слезами на глазах слушала жена его рассказ о полном невзгод и лишений долгом возвращении в родные края.

В благодарность за возвращение любимого супруга счастливая жена выполнила свой обет. На месте обветшалого деревянного креста она воздвигла колонну резного камня с крестом, которая в память о жене рыцаря и получила впоследствии название «Пряха у креста».

Мастер Мартин Железная Рука

Жил когда-то в Вене кузнец, которого звали мастер Мартин. Своей недюжинной силой он славился на весь город и прозывался за то не иначе как Железная Рука. А еще он удивлял горожан тем, что изо дня в день трудился у себя в кузнице, не зная ни воскресений, ни праздников. Это было вопреки всякому обычаю, да и против того, что нам заповедует церковь. Зато мастер Мартин всегда работал лишь до тех пор, покуда не заработает ровно четыре гроша, а потом снимал фартук и запирал кузницу. И тут уж сули ему хоть золотые горы — ни за что на свете не соглашался он в тот же день снова взяться за молот и клещи. Жители Вены давно уже свыклись с этим странным обыкновением мастера, но стоило в городе появиться чужеземцу, как люди не упускали случая порассказать ему об удивительном кузнеце.

В 1237 году Вену посетил император Фридрих II. Едва с государственными делами было покончено, как ему, само собой, тут же рассказали о мастере Мартине. Император покачал головой и пожелал увидеть этого человека собственными глазами. Мартина привели к императору, и тот встретил его не слишком-то любезно, ибо считал, что вовсе не подобает его подданному трудиться во все дни подряд, не исключая главнейших праздников.

«Правда ли то, что говорят про тебя?» — спросил император. Мастер Мартин взглянул на него открыто и без страха и откровенно признался, что так оно и есть.

«Так почему же тебе надобно только четыре гроша в день — не больше и не меньше?» — спросил тогда император.

«Государь, — отвечал мастер Мартин, — я положил себе за правило зарабатывать всякий день столько, сколько мне нужно на жизнь, а более четырех грошей мне не требуется».

«И на что же ты тратишь свои четыре гроша?» — пожелал тут узнать Фридрих, которого разобрало любопытство.

«Один грош раздаю, — ответил на это мастер Мартин, — одним — долг отдаю, один на ветер кидаю и одним — сам себя питаю».

Император немало подивился этому ответу и потребовал объяснить, что сей расклад значит.

«А значит он вот что, — отвечал ему мастер Мартин, — на один грош я подаю милостыню бедным, второй отдаю отцу на прожитье за то, что он кормил меня в детстве; третий вручаю моей жене, пусть тратит, как ей заблагорассудится, — тот, считай, выброшен на ветер, потому что пойдет на безделицы да на наряды. Ну, а уж последний грош я трачу на себя самого. Вот и выходит, что четырех грошей в день мне с лихвой хватает на все расходы».

Хоть поначалу император и напустил на себя суровость — ибо никому из его подданных не дозволено трудиться в день Воскресения! — но чем дольше беседовал он с кузнецом, тем веселее становилось его лицо; под конец он и вовсе раздумал сердиться и воскликнул: «Что ж, неплохо! Ступай, Железная Рука, и можешь впредь делать так, как тебе по нраву! Но смотри, чтобы никому о том ни слова! О нашем уговоре не должен знать никто, кроме меня. Лишь после того как ты сто раз увидишь лик своего императора, я разрешаю тебе говорить об этом», — прибавил он с усмешкой, а сам подумал, что вовек тому не бывать: ведь это когда еще кузнецу вновь выпадет случай повстречаться со своим императором, а про сто раз и говорить нечего!

Мастер Мартин пообещал в точности исполнить волю своего государя, отвесил почтительный поклон и отправился восвояси. Императору же вздумалось позабавиться. Созвал он всех своих советников и с самым серьезным видом задал им такой вопрос: «Скажите-ка мне, на что, по-вашему, нужно потратить четыре гроша, чтобы первый раздать, вторым — долг отдать, третий — на ветер пустить и четвертым — самого себя накормить?»

Советники смущенно переглядывались, не зная, что сказать, и молчали. «Ну, что же вы, господа мудрецы, — потешался над ними император, — до сих пор вы ни разу не терялись, когда я спрашивал у вас совета. Куда теперь подевалась ваша хваленая премудрость? Поразмыслите-ка хорошенько! Даю вам три дня сроку, а затем желаю услышать ответ!»

Тут принялись умудренные господа советники ломать себе мудрые головы, да все без толку: сколько они ни старались, разгадать загадку так и не могли. Был среди них один старый, почтенный советник, из тех, кого на мякине не проведешь. Он рассудил так: прежде чем император задал нам эту загадку, побывал у него тот диковинный кузнец и о чем-то с ним беседовал. Стало быть, без кузнеца здесь не обошлось. А уж вытянуть из простака то, что нам нужно узнать, спору нет, будет легче легкого. Лукаво улыбаясь, привел он своих сотоварищей к мастеру Мартину, и все вместе они насели на беднягу кузнеца — расскажи да расскажи. Правда, не так-то просто оказалось выманить у силача его секрет, как это думал старик советник. Кузнец точно воды в рот набрал и знай помалкивал. В конце концов советники сдались и посулили ему за разгадку все, что он только пожелает.

Кузнец почесал в затылке и вымолвил: «Ладно, идет, разъясню я вам эту задачку, только сперва доставьте-ка мне сюда сотню золотых».

Делать нечего — деньги были доставлены, и кузнецу отсчитали сто монет. Мастер Мартин брал каждую денежку в руки и внимательно рассматривал их одну за другой. Затем он поведал советникам про свои четыре гроша — в чем тут собака зарыта, и они удалились, радуясь, что на этот раз им удалось провести своего повелителя.

Когда истек назначенный срок, советники явились к императору и дали верный ответ на его вопрос. Советники ожидали, что теперь-то Фридрих будет доволен их мудростью, однако случилось как раз наоборот. Император не на шутку рассердился, узнав, что высокочтимые господа советники на этот раз пустили в ход не собственную, а заемную мудрость. Никто, кроме кузнеца, не мог дать им столь безупречно точный ответ. Фридрих велел позвать к себе мастера и стал бранить его за ослушание. «Разве не воспретил я тебе строго-настрого хоть словом единым обмолвиться о нашем разговоре? — заключил он сурово. — Как посмел ты нарушить мое повеление?»

«Повеления вашего я не нарушал, — возразил Железная Рука не моргнув глазом. — Эти господа вручили мне сто золотых. На монетах я сто раз увидел лицо моего всемилостивейшего императора, прежде чем поделился с ними секретом. А выполнив это условие, Ваше Величество, я вправе был говорить, как вы мне и наказали».

Тут император громко расхохотался. Он не в силах был сердиться на хитреца и отпустил его, наделив на прощание щедрым подарком. Так мастер Мартин унес с собой двойную награду и, довольный, возвратился в свою кузню.

Рассказывают, что в Вене долго еще не смолкали толки об этой истории. И не один венский житель, надо думать, мечтал о случае свести знакомство с императором, как это получилось у кузнеца Мартина.

Каленбергский пастор

Виганд фон Тебен, каленбергский пастор, — так его все обыкновенно называли — еще в студенческие годы прославился как известный балагур и весельчак, любивший потешить народ своими безобидными проделками. Но и после учебы, когда он получил от Отто Веселого приход в Каленберге, нельзя сказать, чтобы он слишком уж остепенился. Достаточно было взглянуть ему в глаза, чтобы убедиться: как был он плутом, так и остался. Много сохранилось рассказов о его разных проказах.

В бытность свою студентом пошел он как-то раз к одному из самых хороших мясников в городе, чтоб купить себе окорок. Долго не могли они сторговаться, мясник и студент. И вот пока они стояли да спорили, принялся Виганд на чурбане, где мясо разделывают, орехи колоть. А мясник-то стоял как раз, прислонясь к этому самому чурбану. Студент тогда потихоньку взял и пришпилил его гвоздиком за подол — а тот ничего и не заметил. Видит мясник, что не получить ему своих денег, и говорит:

— Знаешь, дружище, коли ты мне мою цену не заплатишь, так и окорока ты не получишь.

— А это мы еще посмотрим! — ответил ему на это студент, рассмеялся и — хвать окорок, да бежать. Мясник хотел было вдогонку броситься, да ничего у него не вышло, потому как был он крепко-накрепко к чурбану приторочен. Мало того, что он окорока лишился, так еще все над ним потешаться стали, когда разнеслась молва о том, как его студент одурачил. Прошло несколько дней, Виганд снова заявился в лавку и честно заплатил за свой окорок. Мясник же, вместо того чтобы вытолкать проказника взашей, принял его весьма любезно, потому что с того самого дня, как студент его к чурбану пригвоздил, дела у него пошли еще лучше и от любопытствующих посетителей отбою не было.

Когда же Виганд поселился уже в Каленберге, где получил приход, явилась к нему однажды нежданно-негаданно супруга герцога со всею своею свитою и заявила, что, дескать, обедать здесь будет. Пастор бросился обед устраивать, похватал какие-то миски да горшки, развел на скорую руку огонь в печи и поставил все посудины, как были пустые, на плиту. Покачала герцогиня головой и удивленно так спрашивает:

— А что же горшки-то у тебе все пустые?

— А я подумал, что Вы привезли с собою еды с герцогской кухни. Мне-то герцогинь со свитами кормить не под силу, потому как вы за один день все съедите, что у нас на целый год припасено.

Рассмеялась на это герцогиня и велела принести еды из походных запасов, так что и пастор внакладе не остался.

При всей любви и уважении, которыми пользовался сей пастор, был все ж таки один человек, который его терпеть не мог — богач из Вены по имени Филипп Юццельшнейдер. Этот самый богач давно мечтал заполучить весьма доходный приход в Каленберге для своего племянничка и вбил себе в голову, что хитрый пастор не иначе как интригами да кознями у него это местечко из-под носа увел. Вот и принялся он всеми правдами и неправдами добиваться того, чтобы пастора со свету сжить. Первым делом принялся он крестьян против Виганда настраивать, стал им петь, что, мол, ка-ленбергский пастор как сыр в масле катается и все ему мало, он еще, дескать, и у крестьян последнее тянет. И нашлись такие крестьяне, которых задело за живое то, что Юццельшнейдер им о пасторе наплел, в особенности же то, что он якобы собирается новую крышу на церкви делать, хотя и старая еще хоть куда.

Но мало того, Юццельшнейдер, чтоб совсем уж пастора среди прихожан ославить, затеял еще одну каверзу. Заказал он одному художнику картину, на которой велел изобразить волка, который перед стадом баранов проповедь держит. Волк должен был походить на пастора, ну, а баранами, стало быть, представлялась вся его паства. На следующее воскресенье эта красота должна была появиться прямо на дверях церкви, чтобы все ее после проповеди увидели. Художник взялся выполнить сей заказ, а сам тут же рассказал обо всем пастору, который на самом деле был его другом. Тот подговорил его все сделать по-другому, на что художник, рассмеявшись, согласился.

На следующее воскресенье Виганд, как обычно, читал проповедь. Уже ближе к концу услышал он, как к дверям церкви прибивают заказанную картину, но и виду не подал, а только про себя усмехнулся. Крестьяне же прямо изнывали от любопытства и не могли дождаться, когда кончится проповедь, чтоб посмотреть на картинку, о которой они рке краем уха слышали. Под конец вспомнил пастор и о новой крыше для церкви. Только просил он немного: всего-то, чтобы хватило на починку крыши над алтарем. Крестьяне вздохнули с облегчением, потому как на такую ерунду можно и раскошелиться, тут много денег не понадобится.

Юццельшнейдер рассердился не на шутку, когда услыхал, что крестьяне промеж себя говорили. А говорили они о том, что пастор не такой уж разбойник оказался, как о нем всякие господа рассказывают, возводя на него всяческую напраслину. Юццельшнейдеру оставалось утешаться только тем, что вот выйдет народ из церкви, увидит картину, и начнется тогда потеха, так что пастору тут конец и придет. Когда же богач подошел к церковным дверям, где стояли крестьяне, надрываясь от смеха, то увидел, что волк-то на картине не на Виганда похож, а на него самого. Позеленел он от злости и бросился вне себя от ярости бежать, а пастор, очень довольный, остался со своими прихожанами, которых немало позабавила эта проказа.

Получил Виганд и деньги на новую крышу — тут уж само небо ему услугу оказало. На следующее воскресенье дождь лил как из ведра, и крестьяне в церкви промокли до нитки, а пастору — ничего, на него ни одной капли не упало. Поняли крестьяне, что и впрямь надо новую крышу делать, и пожертвовали на это немало денег.

Много еще всяких забавных историй можно рассказать о пасторе из Каленберга. Случалось, он со своими шутками да проказами совсем уж палку перегибал, так что крестьяне на него не раз сердиться начинали, только сердились они не долго и всегда быстро прощали. Да только не успеют они простить его, а он, глядишь, опять за свои проделки принимается. На старости лет перебрался он в замок Нойбург в Штирии, где и прослужил до самой своей смерти капелланом в крепости.

Стонущее дерево

Больше семи столетий назад в Вене разразилось ужасное поветрие, занесенное с востока: проказа. Ни один врач не брался излечить эту страшную болезнь, охватившую весь город, и никто не мог остановить ее распространение.

Дабы облегчить страдания прокаженных, в 1267 году стараниями отца Герхарда из собора Святого Стефана, что за чертой города, там, где сегодня находится район Вены Виден, была возведена богадельня и часовня, названная именем Доброго Иова. Этот святой являл собой наилучший пример смирения в муках.

Перед церковью росла могучая, красивая липа. Часто по ночам из нее слышались странные жалобные стенания. Этим липа завоевала себе недобрую славу, и никто не отваживался проходить мимо нее ночью. На некоторое время это удивительное свойство исчезло, но вскоре опять появилось, каждую ночь над округой раздавались ужасные стоны. Жители близлежащих домов с ума сходили от страха и, в конце концов, целой делегацией со старостой во главе отправились к духовнику богадельни и попросили его молитвами или заклинаниями избавить их от «этого воя» — ведь страх их достиг предела.

Священник пообещал вечером пойти к липе и выяснить причину необыкновенного явления. Лишь только темнота спустилась на землю, к нему примчался стражник, которого поставили дежурить перед злосчастной липой, и, задыхаясь от волнения, несвязно рассказал, что заколдованное дерево снова стонет, отчего все в округе разбежались кто куда.

Священник взял распятие и кропило и в сопровождении старост отправился к необыкновенному дереву. Подойдя к нему, они услышали отчетливый жалобный стон. Это, без сомнения, была чья-то проклятая душа! Спутники священника остановились, не в силах двинуться с места от леденящего ужаса, а сам священник пошел дальше. Таинственное дерево пугало и его, но он был храбрым человеком. Когда священник подошел еще ближе, ему показалось, что стоны издает человек. Он остановился. Луна, до сих пор скрытая облаками, теперь снова показалась и осветила дерево своим бледным сиянием. Священник заметил едва различимую под деревом фигуру, окропил место впереди себя святой водой и дрожащим голосом произнес молитву. Стоны немедленно стихли.

Перепуганные горожане видели, как рядом со священником появилась темная фигура, а затем они вдвоем исчезли в церкви. Прошло несколько часов, а священник все не возвращался. Окончательно сбитые с толку, горожане вернулись домой в твердом убеждении, что какое-то привидение утащило их священника. Но на следующее утро он снова встретился с ними и улыбаясь рассказал, что эти странные звуки издавало вовсе не привидение, а какой-то странствующий певец, имя которого ему, дескать, не разрешено называть. Этот певец распевал под липой свои скорбные песни, посвященные поветрию проказы. Дерево показалось ему самым удобным местом для того, чтобы выразить свою боль и скорбь за родной город.

Но суеверные горожане не поверили словам священника. Все считали, что он вступил в союз со злым духом, и богадельня получила название «У стонущей липы». Даже сегодня одна из улиц Видена напоминает о тех ужасных стенаниях — Клагбаумгассе, что в переводе означает: «Улица стонущего дерева».

Мастер Ганс Пуксбаум

Почти целое столетие возводили жители Вены свой великий собор, церковь Святого Стефана, а это великолепное произведение искусства все еще не было завершено. Южная башня возносилась в небо, неф («корабль», одна из продольных частей церковного здания) был уже готов, и недоставало лишь Северной башни. Потому-то городской магистрат и приказал возвестить, что работа будет поручена зодчему, который завершит строительство в наикратчайший срок и с наименьшими затратами. Среди многих других, домогавшихся заказа, объявился и зодчий по имени Ганс Пуксбаум, и вот он-то коротко и ясно заявил:

— Дабы возвести Северную башню, мне потребуется половина срока, надобного другим зодчим.

Ему и поручили строительство.

Ганс Пуксбаум был молод, еще не очень известен и выполнил дотоле совсем немного работ. Однако же сам Ганс знал, что он прилежен и искусен, и поэтому сказал себе:

— Если я возведу башню в назначенный срок, то добьюсь славы и почестей и женюсь на моей Марии.

Мария была девушкой, которую он очень любил, но родители ее были богаты и знатны, и потому такой простой искатель руки их дочери не очень-то пришелся им по душе.

Мастер Пуксбаум тотчас же принялся за работу; вначале дело спорилось и строительство в самом деле продвигалось вперед согласно его намерениям.

Но вскоре возникли и первые трудности. Однажды не оправдались расчеты, в другой раз затянулся под юз строительных материалов, короче говоря, появлялись все новые и новые препятствия. И мастеру Пуксбауму пришлось признать, что ему не удастся возвести башню в назначенный срок. День ото дня молодой зодчий все больше и больше утрачивал надежду, и даже его Мария не в силах была приободрить жениха. И вовсе не удивительно, что он, убитый горем, снова и снова сидел пред собором Святого Стефана, ломая голову и размышляя о том, как найти выход из трудного положения.

Как-то вечером, стоя в совершенном отчаянии у подножья Северной башни, он внезапно обнаружил рядом с собой странного вида человека в зеленом камзоле. Человек этот ухмыляясь смотрел на него.

— Мне жаль тебя, — заговорил незнакомец, — я очень хорошо знаю, какая у тебя печаль.

— Кто ты и что тебе надо? — испуганно спросил мастер.

— Кто я таков — ответ прост, — сказал незнакомец. — Меня величают Князем Тьмы или Дьяволом, некоторые же зовут меня чертом и дают мне другие прозвища, не очень-то лестные. Но не будем говорить об этом! А что мне надо? И на это ответить просто. Я хочу тебе помочь, бедный ты малый!

Холодок пробежал по спине у мастера; словно защищаясь, он вытянул руки и в ужасе воскликнул:

— С тобой я не желаю иметь дела! Убирайся отсюда!

Однако же черт только засмеялся и медоточиво ответил:

— Хочешь, поспорим? Коли я тебе помогу завершить башню в куда более краткий срок, нежели ты посулил, и коли ты благодаря этому добьешься руки своей возлюбленной, неужто ты и тогда будешь столь непоколебим? Неужто ты и тогда откажешься от моей помощи?

Но нелегко было переубедить мастера. Пожалуй, целых полчаса пришлось черту всячески его уговаривать, прежде чем молодой зодчий заколебался. Слишком велико было искушение. Ведь немало молодых людей готовы были натворить глупостей, когда речь шла о том, чтобы добиться руки любимой девушки. Дело зашло уже так далеко, что мастер Пуксбаум, наконец, колеблясь, спросил:

— А что ты потребуешь взамен?

— Немного, — подлизываясь к Гансу, ответил черт. — Все то время, пока ты трудишься, строя башню, ты не должен произносить ни имя Бога, ни имя Девы Марии или вообще какого-либо святого.

Мастеру показалось, что выполнить это условие не только не тяжело, но и вовсе не опасно. Он больше не колебался, и сделка была заключена.

Словно по мгновению волшебной палочки с этого дня все пошло как по маслу. Башня все росла и росла. Не только магистрат и жители Вены дивились этому, но и сам мастер поражался, как быстро двинулась вперед работа. И не удивительно, что день ото дня он становился все счастливее. Мысленно Ганс видел уже пред собой готовую башню, а себя — всеми почитаемым зодчим: вот он идет к родителя Марии — просить руки их дочери. И, разумеется, они ответят ему согласием. Что им еще остается! Ведь он, Ганс Пуксбаум — лучший зодчий во всей Вене!

Однажды, стоя на строительном помосте, мастер едва мог сдержать свою радость. Теперь он знал: башня вознесется ввысь ранее назначенного срока — и кто тогда посмеет отказать ему в руке Марии? Последние недели он день и ночь трудился над возведением башни, и у него едва хватало времени встречаться со своей девушкой. Как же он был поражен, когда внезапно увидел внизу, у подножия собора, что она пересекает площадь. Да, там шла она, его возлюбленная Мария! Его Мария! Но она не смотрела вверх. Тогда Ганс, низко наклонившись вперед, чтобы она непременно его заметила, громко закричал:

— Мария!

Едва он произнес это имя, как помост начал шататься. Громоподобный грохот сотряс башню; бревна падающего помоста и строительный мусор, обломки стен рушившейся башни увлекли Ганса Пуксбаума в бездну.

Охваченные ужасом строители клялись потом, что слышали громкий презрительный хохот и видели гигантскую фигуру великана в зеленом камзоле, парившую над руинами башни. И сколько ни искали тело мастера, так и не нашли. Оно — исчезло!

Возведение второй башни было приостановлено и никогда больше не возобновилось.

Юдифь из Вены

Однажды осенним утром тысяча триста семидесятого года на постоялый двор Себастьяна Гундтля, что на улице Кертнерштрассе в предместье Виден вошла дочь его друга, венского бочара-винодела, хорошенькая восемнадцатилетняя Эльсбет. Ганс, сын хозяина, от всего сердца обрадовался этому нежданному визиту. Он давно уже положил глаз на хорошенькую девушку, а теперь подумал: вот он, наконец, счастливый случай поговорить с ней обо всем, что у него на душе. Однако же Эльсбет, к его великому огорчению, не была расположена пускаться в долгие разговоры. Ей-де нужна карета, чтобы отвезти ее в Венский Нейштадт, сказала она, а к карете еще пара дюжих молодцов-работников. Но ее отец не должен ничего об этом знать! Она, мол, готовит для него сюрприз.

И хотя Ганс не обрадовался, что со столь долгожданной беседой снова ничего не получилось, разозлиться на нее не мог: уж больно по сердцу пришлось ему эта малышка! И он с улыбкой принял заказ, осведомившись лишь о том, что это, мол, за сюрприз. Девушка резко и куда более серьезно, чем обычно, ответила:

— Со временем об этом станет широко известно. Мне хотелось бы выехать как можно быстрее.

Понадобилось совсем немного времени, и вот уже дорожная карета готова к отъезду. На облучке сидит сильный как медведь кучер, а рядом с ним двое дюжих хозяйских слуг. Эльсбет поднялась в карету.

— Но будьте осторожны! — предупредил ее на прощание Ганс. — Вы ведь знаете, у дороги через Винерберг, — дурная слава. Там стоит Чертова Мельница, а поблизости, говорят, бесчинствует со своей разбойничьей шайкой Ганс Ауфшринг. Мне бы не хотелось, чтобы вам перебежал дорогу этот Лесной Черт. Не дай Бог вам остановиться в трактире Чертовой Мельницы или вообще там заночевать! Эльсбет, ради всего святого, будьте осторожны! Говорят, трактирщик в сговоре с разбойниками, да и сам этот малый — отпетый убийца и поджигатель!

Ганс ничуть не ошибся, предупредив Эльсбет. Имя Ганса Ауфшринга, по прозвищу Лесной Черт, уже тогда приводило в трепет всю Вену. Городские власти долго и безуспешно пытались поймать эту продувную бестию. Все, кто охотились за ним, либо не вернулись домой совсем, либо вернулись с окровавленными головами.

Но Эльсбет не испугалась слов хозяйского сына. Когда же он выразил готовность сопровождать девушку в поездке, дабы защитить ее, она с улыбкой ему отказала: двое слуг да кучер — этого вполне достаточно для ее защиты.

— А кроме того, — продолжала Эльсбет, — о Лесном Черте сказывают, будто женщинам его бояться нечего. Ну а впрочем, я уж постараюсь остеречься.

Она не дозволила Гансу вставить еще хоть слово, дружески помахала ему рукой, и путешествие началось. Безо всяких происшествий проехали они мимо Чертовой Мельницы и с наступлением сумерек добрались, целы и невредимы, в Венский Нейштадт, где и остановились на постоялом дворе, пользовавшемся дурной славой. На следующее утро Эльсбет стояла уже в мастерской известного оружейных дел мастера Клингшпорнера и заказывала диковинное кресло — подарок отцу ко дню его рождения.

— Имейте в виду, — говорила она, — кресло это должно иметь двойное назначение. Прежде всего — красотой своей доставить радость моему батюшке. Однако мне также хочется, — лукаво добавила она, смеясь, — приятно удивить батюшку. Почтенный мастер, я желала бы, чтобы вы встроили в это кресло и некий тайный механизм. Нажмешь пружину — и две могучие руки тут же выскакивают из кресла и не выпускают моего отца до тех пор, пока я не освобожу батюшку из его уютного уголка. Сможете ли вы изготовить такое кресло, почтенный мастер?

Мастеру Клингшпорнеру подобный заказ показался безумной выдумкой странной венской горожанки, и он украдкой покачал головой. Однако девушка была столь хороша собой, что мастер не смог ей отказать.

Через несколько дней кресло было готово, тщательно упаковано, и Эльсбет приказала тотчас же погрузить его в карету. И уже довольно поздно, ближе к вечеру, настало время возвращаться в Вену. У Чертовой Мельницы Эльсбет велела кучеру остановить лошадей.

— Уже темнеет, — сказала она ошарашенным кучеру и слугам, — мы переночуем здесь.

Карета въехала на просторный двор мельницы; тут же, источая лесть и мед, явился хозяин, и девушка потребовала горницу для себя и каморку для двух сопровождавших ее слуг. Кучеру было велено поставить карету пред окном ее горницы и не распрягать лошадей, а слугам она приказала внести в ее горницу кресло.

Когда позднее Эльсбет сидела в трактире за ужином, туда вошел дюжий могучий человек и, не говоря ни слова, уселся за ее стол. «Это — наверняка Лесной Черт, — подумала храбрая девица. — Ну вот, сейчас станет ясно, может ли слабая девушка свершить то, что до сих пор не удавалось сильным мужчинам». Когда незнакомец заговорил с Эльсбет, она любезно ответила ему и притворилась простодушной и несведущей. Свежая, веселая, жизнерадостная, хорошенькая девушка произвела впечатление на незнакомца. Придвинувшись поближе к Эльсбет, он позволил себе меж разговорами грубые, претендующие на интимность, жесты, которые в некотором роде были отклонены, но в еще большей степени мужчине показалось, будто девушка поощряет его. И вскоре он был уже близок к тому, чтобы объясниться ей в любви. Однако же Эльсбет ловко перевела разговор на искусной работы серебряный кубок, приобретенный ею в подарок отцу в Венском Нейштадте. Тут разбойник стал так назойливо приставать к ней, дабы она показала ему кубок, что Эльсбет, делая вид, будто сопротивляется, дозволила ему проводить себя в горницу. Там она любезно пригласила Лесного Черта занять место в кресле, которое именно с этой целью и было поставлено в горнице.

Стоило этому грузному мужчине сесть в кресло, как Эльсбет нажала на пружину и тут же сработал тайный механизм. Выскочили железные обручи и столь крепко приковали разбойника к креслу, что он ни руками, ни ногами шевельнуть не мог. Обезумев от ярости, он попытался было вырваться из железных объятий, но на сей раз встретил противника более сильного. Девушка же поспешно подбежала к окну, распахнула его и позвала на помощь слуг и кучера. Мужчины с величайшим удовольствием вытащили кресло с его неистовствовавшим пленником из дому и водрузили его в карету. Затем они «позаботились» о трактирщике и, заковав в цепи, положили рядом с его сообщником.

Несколько мгновений спустя карета покатила по ночным улицам города и остановилась на Кернкнерштрассе пред постоялым двором Гундтля. Хозяин был немало удивлен, когда Эльсбет показала ему свою диковинную поклажу. Ему показалось, будто в человеке, прикованном к креслу, он узнает торговца скотом, частенько заходившего в его трактир.

— Нет, — ответила Эльсбет. — Никакой это не торговец скотом, это — Ганс Ауфшринг, Лесной Черт, которого никто до сих пор не мог поймать.

И рассказала озадаченному хозяину, каким образом она одолела разбойника.

Вся Вена не могла надивиться тому, что юная слабая девица сумела обезвредить ужасного разбойника, которому до этого удавалось перехитрить всех самых сильных мужчин. А Ганс Гундтль немало гордился своей Эльсбет и принял еще более твердое, во сто крат более сильное, решение жениться на ней.

Двадцать четвертого января тысяча триста семьдесят второго годаГанс Ауфшринг вместе во своим сообщником был казнен на Вышнем Базаре — Хоэ Маркт.

А Эльсбет с той поры стали величать «Юдифь из Вены».

Вскоре она вышла замуж за Ганса Гундтля, а их потомки еще долгие годы держали трактир «У Лесного Черта» на Кернкнерштрассе, тот самый трактир, что позднее перекочевал в Веринг.

Окорок на Красной башне

Множество дорог, соединяющих богатые северные земли с Веной, сходятся у ворот Красной башни. Каждый божий день сотни повозок проходили здесь, а уж пешего люда — так просто не счесть, и случалась там частенько несусветная толчея. Простые люди всякий раз ухмылялись, проходя под теми воротами, потому что наверху на самом видном месте окорок висел, вырезанный из дерева, и сделан он был так искусно, что посмотришь на него, и прямо слюнки текут: точь-в-точь как настоящий. А под окороком помещалась надпись, которая, надо сказать, жителям Вены большой чести не делала. Надпись эта была такая:

Много десятков лет висел тот окорок на башне, аж поседел от времени и пыли, и за все эти годы не нашлось в Вене охотника за окороком тем лезть. И выходило вроде, что и впрямь все достопочтенные мужья Вены у своих благоверных под каблуком. Но вот однажды нашелся-таки один смельчак из магистрата, который заявил во всеуслышанье, что уж он-то у себя дома полновластный хозяин, потому окорок по праву ему причитается. И то верно, уже давно пора было этот позор честных мужей с глаз долой убрать!

В городском совете ничего против того не имели, и вот начались приготовления к торжественному снятию окорока. Слух об отчаянной затее смелого мужа вмиг разлетелся по всему городу, и когда наступил назначенный срок, собралось перед Красной башней множество народу.

Вот приладили лестницу, и достославный муж, объявивший себя полновластным хозяином в своем доме, бодро так полез наверх, дабы избавить город от созерцания этого вечного укора всем честным мужьям. Добравшись до середины, обозрел он вожделенный трофей, покачал головой и быстро так дал задний ход. Шлепнулся он на землю и заголосил:

— Ой, ужас! Штука та вся чумазая, пылью до ушей заросла! Люди добрые, что ж мне делать, ведь я-то по такому случаю в самое лучшее платье нарядился, я ж весь там вымажусь! Достанется мне от моей благоверной по первое число! Сжальтесь надо мною, пусть кто-нибудь сперва наверх заберется да свинью ту как следует почистит!

Народ на площади притих, а потом все как захохочут, засмеются, а наш герой, что еще недавно похвалялся своею безраздельной властью над женой, устыдился и поспешил убраться восвояси.

Долго еще висел окорок на башне. Говорят, не нашлось больше ни одной души, пожелавшей получить такую награду. Со временем разрушилась Красная Башня, а вместе с нею исчез и окорок с той надписью — к великой радости и облегчению всех честных мужей Вены.

Почеширыло

В старину в Вене что ни день, то какой-нибудь праздник или гулянье. И вот как-то в те стародавние времена играли свадьбу богатого купеческого сына — то-то была гулянка! Съехались музыканты, циркачи, фокусники — ведь венцам только повод дай повеселиться. И нищих вдруг объявилось — пруд пруди, каждый норовит праздничком поживиться, и вроде бы с пустой сумой никто не ушел.

Но нашелся однако же один нищий, которому мало показалось. Сгорбившись, сидел он на паперти собора Св. Петра, весь день прилежно протягивал прихожанам свою старую шляпу, прося подаяния, а когда вечером заглянул в нее, то рассердился не на шутку. Лежало там всего-навсего несколько жалких грошей. Сунул он их в дырявый карман потертой куртки и, проклиная все на свете, надел шляпу.

«Ну, венские богатеи хороши, нечего сказать! — ворчал он. — У самих-то дом — полная чаша, знай себе ближнего надувают да обирают, богатством своим кичатся. Не думают они о том, что и бедному человеку как-то жить надо. И оттого мне, старому бедолаге, даже светлый праздничек со всем честным народом отпраздновать не на что. Ей-Богу, легче, пожалуй, у самого черта милостыню выпросить, чем у этих заносчивых, бессердечных скупердяев!»

Бормоча все это себе под нос, хотел было он уже спуститься по ступенькам с паперти, как вдруг приметил хромого человечка в зеленом камзоле и в черной шляпе с красным пером, который спешил к нему. Человечек сунул руку в карман, и нищий решил было, что тот хочет подать ему милостыню. Он привычно забубнил: «Пода-а-айте нищему на пропитание!» Но человечек помотал головой и сказал: «Погоди, я дам тебе кое-что получше». Он повел нищего в тихий переулочек и достал из кармана маленькую терку. «Ты сам убедишься, бедолага, — таинственно сказал незнакомец, — что черт много благороднее любого из твоих ближних, на головы которых ты только что насылал проклятия. Глянь, тут у меня одна такая вещица, которая поценнее будет, чем серебряный талер. Выслушай меня внимательно, и твоей нужде придет конец. Проведи этой теркой по губам и скажи: „Почеши рыло!“ — и тут же изо рта у тебя выпадет золотая монета».

Нищий слушал его, разинув рот. Как-то не по себе ему стало, но маленькая терка в руках человечка в зеленом камзоле была совсем рядом — он глаз от нее не мог оторвать! Кто никогда досыта не ест, у кого тело прикрыть заплат не хватает, поймет, что было на душе у нашего нищего в тот момент.

«Ты только попробуй разок! — уговаривал человечек, видя, что тот колеблется. — Сам увидишь, что я не вру».

Нищий взял терку и дрожащими руками поднес ко рту. Губы у нею как адским огнем обожгло, зато изо рта вывалилась золотая монета и звеня покатилась по мостовой. Он поднял монету, еще провел по губам — и снова зазвенел по булыжникам золотой. От волнения нищего прямо затрясло. «И сколько раз это можно повторить?» — спросил он у благодетеля. «Дружище, — отвечал человечек, — чеши сколько хочешь и сколько выдержишь. У этой маленькой замечательной вещицы есть еще одно качество, которое придется тебе по душе. Если тебе кто не угодит, то стоит только сказать: „Почеши рыло!“ — и твоя терка тут же примется так почесывать твоего обидчика, что тот света белого не взвидит. Вот как я великодушен! Я дарю тебе эту чудодейственную вещицу. Понятное дело, что и ты мне за это кое-что дать должен, ведь даром только смерть бывает. Я помогу тебе разбогатеть, и ты будешь семь лет жить в роскоши и довольстве. Но все это время ты не будешь ходить в церковь. И Богу молиться тоже не будешь. Через семь лет я приду и заберу твою душу. Договорились?» У нашего нищего мурашки побежали по спине, когда он понял, с кем имеет дело — ведь это же черт! Но он до сих пор жил в такой бедности, что богатство представлялось ему самым вожделенным, самым прекрасным на земле. Не ходить в церковь и не молиться было для него дело нехитрое — он и до того себя молитвами особо не утруждал. Вот обещать черту свою душу — тут надо было крепко подумать! Ну ничего, утро вечера мудренее, решил он и обернулся к черту. Но того и след простыл.

Нищий засунул драгоценную терку в карман штанов и побежал на ближайший постоялый двор. Там он попросил комнату, якобы для ночлега, заперся в ней, и со словами «Почеши рыло!» поскорей провел теркой по губам. Сияющий золотой дукат выскочил изо рта и покатился по полу. «Почеши рыло!»- вновь воскликнул нищий — и получил еще золотой. Не беда, что всякий раз терка срывала у него с губ кусочек кожи! До поздней ночи нищий неустанно трудился, как прилежный рудокоп, и добыл у себя изо рта солидную горку золота. Наутро он продолжил работу, хотя губы у него саднило, рот распух, покрылся безобразной коркой и скоро стал похож на свиное рыло. Ему пришлось завязать рот повязкой, а когда он показывался за воротами, уличные мальчишки освистывали его и кричали обидные слова.

Не прошло и месяца, как наш нищий сделался так богат, что построил себе большой красивый дом и зажил в роскоши и довольстве. Вечера он проводил в трактире, в шумной компании веселых собутыльников и не скупясь пускал на ветер золотые, добытые чудесной теркой. А если кто из приятелей вдруг вставлял острое словцо про его рыло, он говорил «Почеши рыло!», и маленькая терка принималась так усердно чесать обидчика, что тот потом уж строго держал язык за зубами — а то неровен час поранишься.

Так прошло семь лет. Оборванный, брюзгливый нищий превратился в благородного господина, у которого, наверное, птичье молоко — и то было, да дом — полная чаша, и слуги на каждый случай — бросались исполнять всякое его желание. Короче говоря — ему были доступны все мирские радости. Так что единственную печаль — вечно израненные губы — можно было как-то и пережить.

И вот однажды этот богач, всем-то на свете довольный, сидел в удобном кресле в своей роскошной гостиной и с наслаждением попивал огненное венгерское вино. Тут отворилась дверь, и в комнату вошел маленький хромой человечек в зеленом бархатном камзоле.

«В чем дело? Чем обязан? — гневно вскричал хозяин. — Отправляйтесь к моему камердинеру!» Зеленый человечек захихикал. «Нет уж, позволь, камердинер нам теперь ни к чему! — со смехом произнес он. — Все, семь лет истекли. Идем со мной!»

С перепугу у благородного хозяина стакан с вином выпал из рук. Но он быстро пришел в себя, посмотрел непрошеному гостю прямо в глаза и сказал: «Вот еще — „идем со мной!“ Нет, дорогой мой, слушаться других я разучился. У меня для таких, как ты, одно средство: „Почеши рыло!“» Не успел он договорить, как терка выскочила у него из кармана и пошла чесать черта прямо в рыло. Тот и так и сяк — и с ножки на ножку прыгнет, и через голову перекувырнется — ничего не помогает. Он и умолял, и пощады просил, а терка знай себе чешет! Ведь глупый чертяка семь лет назад, когда терку дарил, совсем позабыл так ее заколдовать, чтобы та на него самого не набрасывалась.

Бросился, наконец, черт перед господином Почеши-рыло на колени и стал молить о пощаде. Но терка только тогда чесать перестала, когда черт, воя от ярости, торжественно пообещал не забирать его душу.

Черт, окутанный ядовитым серным облаком, выскочил за дверь, а господин Почеши-рыло так и жил себе припеваючи, до самой своей смерти, вкушая плоды начесанного теркой богатства.

Дьявол и оружейница

В начале шестнадцатого века на Оружейной улице, где проживали все мастера, изготовлявшие луки и стрелы, занимался своим ремеслом оружейник Каспар Пергауэр. Дело ладилось, работа спорилась, выручка согревала сердце и жить бы ему не тужить. Чему удивляться, что вскоре он нажил состояние, о котором мог только мечтать. Добродушный, жизнерадостный, готовый прийти на помощь соседу, он пользовался уважением окружающих, и все было бы в полном порядке, если бы не его женушка!

Урсула, невеста Каспара, в ту пору, когда он в нее влюбился, была красивой девушкой, бережливой, домовитой, и мастер считал, что ему привалило счастье. Правда, уже тогда она была остра на язык и за словом в карман не лезла, но от этого меньше нравиться ему не стала. Пройдет время и все образуется, думал он; станет старше и поумнеет. Ну, ввернет она один раз словечко, кому от этого плохо! Поэтому он пропустил мимо ушей предостережения приятелей, сочтя их добрые намерения завистью, и женился на Урсуле.

Но все пошло совсем не так, как ему хотелось. То, что у молоденькой девушки могло сойти за озорство, у зрелой женщины выглядело далеко не безобидно. Шли годы, а Урсула все распускала и распускала язык. В конце концов дело зашло слишком далеко: она, казалось, задалась целью превратить жизнь мужа в ад.

Урсула злобствовала с самого утра, едва открыв глаза, и кончала поздно вечером, когда он, жалея мастера, захлопывал ей рот. Не помогало и то, что Каспар молча терпел все ее издевки: она не унималась. Наш оружейник уже не радовался жизни. Прежде за работой он пел и насвистывал, а теперь молча слонялся по улицам и лицо у него было, как у человека, которого пригласили на собственные похороны. Скоро о его доме пошла такая дурная слава, что ни подмастерья, ни служанки уже не желали наниматься на работу к оружейнику.

Однажды вечером, когда оружейница в который раз особенно рьяно взялась за него, мастер, не сказав ни слова, хлопнул дверью и стал, не разбирая дороги, бродить по улицам, пока не обнаружил, что оказался на кладбище святого Петра. Он обессиленно облокотился на какой-то надгробный камень и вздыхал так, что даже покойникам было впору перевернуться в могилах. «Я не могу больше так жить, сетовал он. Это адские муки! Хоть бы небо сжалилось надо мной, но ему до меня нет дела. Приходится, хочешь не хочешь, звать не помощь дьявола!»

Едва произнес он эти слова, как услышал позади себя громкий, пронзительный смех. У оружейника мурашки по спине забегали. Он обернулся. Луна как раз, выглянув из-за облака, облила тусклым светом кладбище, и в этом тусклом свете перед перетрусившем мастером возникла зловещая фигура.

— А вот и я, дружище! — прохрипело страшило. — Чего тебе от меня надо?

Бедняга оружейник побелел как полотно, лишился дара речи и замахал на него руками.

— Ладно, ладно я все знаю, — продолжал дьявол методичным голосом. — Ты, верно, желаешь, чтобы я научил твою жену хорошим манерам, превратил кровожадного волка в кроткого ягненка? Разве не так?

— Так, так, если ты только можешь! — вздохнул Пергауэр, который уже немного пришел в себя.

— Научу, научу, не печалься, — с самодовольным видом ответил дьявол. — Наш брат все может, приятель, мы умеем мигом обтяпать любое запутанное и мудреное дельце. Смешно, чтобы я не справился с такой ведьмой-бабой. Давай заключим договор. В три дня я укрощу твою жену, после чего ты счастливо проживешь с ней всю жизнь. За это я приду к тебе в твой смертный час и заберу твою душу. Если мне не удастся — правда, ты на это не надейся — сделать ее за три дня тихой и кроткой как голубица, то можешь обозвать меня самым глупым чертом из тех, что ходили по земле. Договор в этом случае теряет силу, твоя душа, конечно, мне не достанется, потому что рядом с такой женой ты искупишь свои грехи уже при жизни.

Оружейник очень боялся заключать договор с дьяволом, но бедняга подумал, что по сравнению с адской жизнью рядом с Урсулой жизнь проклятого навеки не так уж страшна. Итак, он сказал «согласен», и дьявол исчез, как сквозь землю провалился.

На следующий день дьявол в обличьи Пергауэра появилась в доме на Оружейной улице, чтобы начать укрощение настырной дамы. Сначала он решил попробовать перевоспитать ее добром, потому как знал, что нет на белом свете человека, который не соблазнился бы заманчивыми, льстивыми бесовскими уговорами. Кроме того, наш черт был о себе довольно высокого мнения и считал себя бесшабашным, неотразимым парнем. Итак, он подошел к спящей женщине и дружески поцеловал ее.

Урсула открыла глаза, увидела своего мнимого мужа, взвилась, словно ее укусила гадюка, и учинила ему скандал. Обозвала зловредным нарушителем покоя, который с самой утренней зари отравляет ей жизнь. И пошло и поехало. Весь день оружейница молола языком быстрее мельничного колеса. Бедняга дьявол и слова вымолвить не смог.

Но именно из-за этого оружейница просто взбесилась. Ведь самое распрекрасное в споре — это когда другой спорщик платит тебе той же монетой. Этот тупица, эта тряпка и рот открыть не может. На озадаченного черта посыпались удары и тычки. Даже на улице были слышны громкие шлепки, отчего у совершенно обалдевшего дьявола больше всего пострадали щеки, ведь оружейница целила именно в них. Первый день прошел, но дьявол не добился успеха, разве что мог похвастаться синяками и шишками.

Так просто с этой бабой не совладать, сказал себе дьявол и решил на следующий день уговорить оружейницу по-хорошему. Ведь дьявол умеет разглагольствовать хитро и убедительно, как ни один человек на белом свете. Итак, на следующий день дьявол повел себя по-другому. И в самом деле, до обеда он вроде бы добился успеха. Урсула слушала его спокойно, и дьявол посчитал себя прямо-таки мудрецом. Она видит, что не права, сказал он себе, теперь мне надо чуть-чуть поднажать — и душа оружейника принадлежит мне!

Итак, прекрасные фразы все сыпались и сыпались, и дьявол не подумал замолчать даже во время обеда. Он объяснял Урсуле, как недостойно человека, как ужасно обращение, которое он ежедневно и ежечасно должен терпеть.

Та поджала губы, и дьявол счел, что она с ним согласна. Он уже раздулся было от гордости, но не ко времени, потому что Урсула неожиданно снова открыла рот и завопила с такой злобой, что затряслись стены, а дьявол вздрогнул.

— Тьфу, пропасть! Разрази тебя гром! Полудурок несчастный! Жаба надутая! Решил меня хорошим манерам учить? Я тебе не ребенок! Получи, дорогой наставник!

И она нахлобучила на черта горшок с супом, который стоял на столе. Пришлось ошпаренному дьяволу улепетывать — иначе ему в голову полетели бы в придачу и жаркое, и картошка. Чуть погодя, собравшись с мыслями, он робко просунул в дверь голову, но оружейница все еще буйствовала и мощным пинком вышвырнула его из дома.

— Клянусь преисподней, да что ж это такое, — со злостью выругался про себя дьявол, с которым так неучтиво обошлись. — Неужели с этой ведьмой, этой одичавшей бабой и сам дьявол не сладит? Ничего себе! Завтра я ей покажу, почем фунт лиха. Посмотрим, найду ли я на эту сварливую гадину управу. Она у меня получит! Поглядим, повинится она или нет, когда прозреет и увидит, что имеет дело с самим чертом.

На третий день он стал перед оружейницей в позу и напустился на нее прежде, чем она успела открыть рот:

— Глупая женщина, — я напрасно старался по-хорошему образумить тебя, — ты сварливая, злая, мерзкая баба. Мое терпение лопнуло. Немедленно перестань дурить. Не то пеняй на себя.

Вот тут-то и начался скандал.

— Что?! — завопила она, сверкая глазами. — Ты, тупая тварь, угрожаешь мне и еще мелешь языком про терпение! Сейчас ты почувствуешь на собственной шкуре, что с меня довольно.

И она накинулась на дьявола и стала лупить его — да так, что у него в голове помутилось, и он, чтобы отбиться не придумал ничего лучшего, как принять свое подлинное дьявольское обличье.

Урсула на мгновенье опешила, но потом снова накинулась на него, схватила за рога и стала возить взад и вперед с такой силой, что один рог обломился и остался у нее в руках. Властелин ада пришел в ярость и отступился. Распространяя адскую серную вонь, он взревел и выскочил сквозь дверь на улицу. Оружейница, торжествуя, швырнула ему вдогонку оставшийся у нее в руке обломок рога и пожелала здравствовать.

Вот так Каспар Пергауэр выиграл пари у дьявола и спас свою душу, но окончательно потерял покой на этом свете. Уж если сам дьявол не сумел укротить строптивую оружейницу, то каким образом смог бы это сделать обыкновенный человек, да еще такой, как бедный, добродушный Каспар! Итак, он еще долгие годы искупал все свои грехи при жизни, а после смерти попал наверняка в рай и обрел там долгожданное успокоение.

А что сталось с оружейницей? Ворота в рай были для нее закрыты, ведь она в сущности устроила мужу ад на земле, а в раю так продолжаться не могло, ведь Каспар Пергауэр в награду за свои муки на земле заслужил вечное блаженство. В ад оружейница также не могла попасть: дьявол, не желая больше иметь с ней дел, перегородил ворота в ад, как только издали заметил ее. Она, верно, и по сей день странствует в том или ином обличьи по белому свету, и бедные мужья раз за разом попадают в ее сети.

На вечную память о стычке дьявола с оружейницей на доме три по Оружейной улице, том самом, где жил и страдал Каспар Пергауэр, впоследствии была нарисована картина единоборства дьявола с Урсулой. Под картиной стихи:

Береги пфенниг

Без малого четыре сотни лет пользовалась заслуженной славой гостиница «У черного орла», что стоит в Вене неподалеку от Красной башни. Ее хозяин Ганс Венглер старался, не покладая рук, потрафить всем желаниям своих постояльцев, отчего еда и выпивка имелись на любой вкус. Мария, его бедная родственница, девица красивая и скромная, и Йозеф, единственный сын, усердно обихаживали гостей. И не было никакого чуда в том, что гостиница никогда не пустовала и здесь останавливались путешественники из самых дальних стран. Хотя у хозяина поначалу в мошне было не густо, теперь он был состоятельным человеком, несмотря на это сберегал каждый пфенниг, а когда собирался золотой гульден, радости его не было конца.

Ганс Венглер мечтал сделать сына Йозефа самым богатым бюргером города Вены и уже составил план, как это устроить: женить на богатенькой. Но, к сожалению, Йозеф и знать ничего не желал о таком браке. Он отдал свое сердце красивой, нежной Марии, и, по правде говоря, она тоже отдала свое сердце ему. Стоило отцу заговорить о женитьбе на богатой невесте, как сын тут же придумывал отговорки: то он еще слишком молод, то избранница отца и впрямь очень богата, но отцу не мешало бы заметить ее уменье пускать деньги на ветер и так далее. Каждый раз он придумывал что-нибудь новенькое. В конце концов терпенье у отца лопнуло, а сын уже ничего больше придумать не мог. Наконец Йозеф признался, что ни на ком другом, кроме Марии, он жениться не желает.

Но его честность дорого, ему обошлась! Отец пришел в ярость и заорал, что об этом не может быть и речи. Мария, конечно, девица хорошая, но бедная, как церковная мышь, а посему ей его снохой не бывать.

— Это мое последнее слово, — так вне себя от злости закончил он свое наставление, — ты женишься на дочери хозяина гостиницы «У зеленой лозы». Она не дурнушка и принесет подобающее приданое. Мария должна уйти из дома, и чем скорее, тем лучше, чтобы наступил покой. И больше ни слова! Я лучше тебя знаю, что к чему, пусть насильно, но сделаю тебя счастливым.

Йозеф, правда, был другого мнения о счастье, нежели отец, и с этого дня постояльцам осталось лишь сожалеть, что молодой человек, который обихаживал их, перестал улыбаться. Йозеф скорбно бродил по гостинице, а Мария с заплаканными глазами делала свою обыденную работу.

Однажды, поздним вечером, когда все гости разошлись, в трактир вошел просто одетый человек, который по первому впечатлению вряд ли располагал тугим кошельком. У него ничего не было, кроме котомки. Незнакомец уселся за стол, спросил еду и ночлег и сказал, что хочет остановиться здесь на несколько дней. Хозяин больше привечал платежеспособных постояльцев, чем не внушающих доверия подмастерьев — позднего гостя он принял за такового — а потому ответил настороженно:

— То, что вы пожелали, у нас имеется, спрашивается только, можете ли вы за это заплатить?

— Заплатить? — возразил незнакомец. — Кто с первых слов заговаривает о плате, когда самый знаменитый врач на земле входит в его дом! Я Теофрат Бомбаст Парацельс из Хоенхайма, моего имени, надеюсь, вам достаточно, чтобы немедленно освободить для меня весь дом. Я пришел из Зальцбурга. Дайте мне пищу и ночлег. Я голоден и желаю отдохнуть.

Это уже было слишком. Хозяин вышел из себя:

— Катитесь к черту, коли у вас нет денег, — закричал он, — высокопарные речи мне ни к чему!

Мария оказалась свидетельницей этого разговора и пожалела позднего посетителя. Она подумала, насколько малоприятно, если тебя, голодного и усталого, вышвырнут в такой поздний час в холодную ночь, и попросила хозяина все-таки оставить незнакомца: она оплатит счет из своих маленьких сбережений, если у гостя нет денег. Хозяину это не понравилось, но отказать было неудобно. Он приказал накрыть незнакомцу стол, налить вина и предоставить скромную комнату.

Зальцбургский врач, казалось, и в мыслях не держал поскорее съехать из гостиницы. Целый день он слонялся по городу, быстро обзавелся друзьями, а вечером сидел вместе с ними и весело попивал вино, однако не собирался оплачивать уже весьма значительный счет. Хозяин начал тревожиться за свои деньги и мрачнел все больше и больше. Из-за его плохого настроения в первую очередь страдала Мария. Последнее время ей трудно жилось в этом доме, но все-таки она с тяжелым сердцем думала о дне, когда придется его покинуть.

В конце концов она не выдержала и поделилась своим горем с Йозефом. Молодой человек обнял ее, стал утешать и подбадривать. И случайно получилось так, что именно в эту минуту хозяин проходил мимо и застал их врасплох. Он как раз шел в комнату зальцбургского врача, чтобы предъявить нежелательному постояльцу счет. Увидя Марию в объятиях сына, он чуть не лопнул от злости и заорал:

— Хватит, я сыт по горло! Собирайся и проваливай отсюда! Только сначала оплати мой счет, по которому честный постоялец еще ничего не заплатил.

И не менее грубо напустился на сына:

— Вот так, молодчик, одно дело сделано! Теперь второе! Черт побери, ты, миленький, перехитрить надеешься меня! Марш отсюда, надень воскресный костюм, отправляйся к хозяину «Лозы» и проси руки девчонки, которую я тебе предназначил.

Хозяин только что не лишился речи, когда его Йозеф — тихий, спокойный Йозеф! — решительно заявил, что коли Мария должна покинуть дом, то он уйдет вместе с ней. Тут хозяин вообще потерял рассудок, стал жадно хватать воздух, а когда, наконец, пришел в себя, начал драть глотку, да так, что его слышно было во всем доме. Внезапно отворилась дверь комнаты, в которой, жил Парацельс, и врач подошел к спорящим.

— Ладно, ладно, — сказал он, успокаивая разбушевавшегося хозяина, — к чему такое упорство! Отдайте наконец юноше красивую девочку! Она возместит ваши потерянные деньги усердием и сноровкой.

Вот этого ему говорить было бы не надо! Теперь злоба хозяина обрушилась на постояльца, и он запретил гостю как-либо вмешиваться в свои домашние дела.

— Все, чего мне не хватает, так это чтобы каждый приезжий указывал, что я должен и чего не должен делать!

И хозяин кричал и бушевал, пока не задохнулся и не побагровел: с ним чуть не случился удар. В конце концов он отдышался и выпалил:

— Впрочем, милейший, лучше заплатите по счету, иначе вам придется немедленно покинуть мой дом, как и этим неизвестно отчего лишившимся разума олухам.

Парацельс только улыбнулся, пропустил это требование мимо ушей и спокойно объяснил, что хозяин, видимо, не слышал о познаниях знаменитого врача в алхимии. Поскольку по всем признакам он и не думал платить, Мария вытащила свои наличные деньги, чтобы уплатить его долг. Но тут Парацельс остановил девушку, полез в карман, подал хозяину медный пфенниг и с едкой усмешкой сказал:

— Раз уж для вас, дружище, деньги важнее всего, я дам вам задаток. Остальное получите позже.

Как только хозяин увидел пфенниг, он, задыхаясь от гнева, швырнул его под ноги гостю.

— Как? — заорал он. — Это вы называете задатком? Вы должны мне много золотых дукатов и хотите заменить их жалким пфеннигом? Вы просто бесстыжий враль и хвастун, бездельник, которого надо посадить под замок. Вы с таким же успехом можете превратить этот пфенниг в золото, как мой сын когда-либо получит в жены эту девчонку. Это мое последнее слово.

— Хотите пари? — спокойно спросил Парацельс. — Ваше слово в самом деле последнее? Верно?

— Так же верно, как то, что я здесь стою, — воскликнул, скрипя зубами, хозяин.

— Тогда поднимите хотя бы один раз этот пфенниг и внимательно посмотрите на него! — возразил постоялец и ободряюще улыбнулся молодым людям.

Хозяин нагнулся и поднял пфенниг. Когда тот оказался у него в руке, он побледнел как полотно и задрожал всем телом. Это была тяжелая золотая монета!

— Полагаю, мы в расчете, — смеясь сказал Парацельс, — и вам больше ничего от меня не надо? Но теперь сдержите свое слово и благословите ваших детей! Сохраните золотую монету на память обо мне!

Парацельс дружески кивнул влюбленным, взял свою котомку и покинул гостиницу. Потрясенный до глубины души хозяин молча пристально смотрел ему вслед. Молодые люди были на седьмом небе.

Хозяин гостиницы долго разглядывал волшебный золотой пфенниг, который держал в руке. Наконец, он благоговейно поцеловал его. Ему пришла в голову странная мысль, что отныне эта золотая монета — залог изобилия золота в его доме, и от избытка чувств он сначала обнял счастливую Марию, потом сына уже и теперь словечка не сказал против их женитьбы.

Весть о волшебном пфенниге в «Черном орле» с быстротой молнии разнеслась по городу. Каждый вечер в трактире было полно гостей, все хотели посмотреть на золотой пфенниг и услышать его историю. Дела хозяина шли блестяще, поскольку его мечта стала явью: с золотым пфеннигом в дом пришло много денег. Каждый раз, когда он доставал и показывал гостям золотую монету, он с любовью гладил ее и перед тем, как спрятать, целовал свое волшебное сокровище. Вскоре трактир стали называть «Береги пфенниг».

Над входом в дом по Адлерштрассе, так теперь называется эта улица, со временем была нарисована картина, на которой изображено превращение пфеннига в золотую монету. Подпись под картиной гласит:

Мохнач-Космач

В 1444 году состоялась печально известная битва под Варной, когда туркам удалось чуть не наголову разбить христианское войско. Среди тех немногих, кто остался в живых, был один ландскнехт по имени Георг Тальхаммер. Спасся же он только потому, что были у него быстрые ноги, благодаря которым он и сумел убежать от своих свирепых преследователей и укрыться в густом-прегустом лесу. Падая от усталости, забрался он подальше в кусты, притаился там и принялся размышлять о своем положении. Бедняга понимал, что ничего хорошего ему ждать не приходится. Что ж хорошего, когда ты сидишь один-одинешенек в диком лесу, да еще и турки в любой момент тебя выследить могут? Без языка, без денег, чужой и никому не нужный, как тут найти себе пропитание и крышу над головой? Еще немного, и наш храбрый вояка расплакался бы от отчаяния, как малое дитя.

Но тут откуда ни возьмись как из-под земли вырос перед ним какой-то незнакомец — сам худой, нос крючком, а глаза — колючие-преколючие. Ландскнехт тут же забыл о своих мрачных мыслях, и рука сама потянулась к оружию — так просто его не возьмешь, он готов был биться не на жизнь, а на смерть.

— Ну-ну, полегче, дружок! — обратился к нему незнакомец. — Тебе нечего меня бояться. Я ведь хочу тебе помочь добраться до дому живым и здоровым. Больше того. Я хочу дать тебе много-много денег и всякого добра, чтобы ты жил себе припеваючи и ни о чем не беспокоился. А за это мне надо от тебя только одно — когда ты умрешь, я заберу себе твою душу.

Поначалу честный ландскнехт с радостью слушал слова незнакомца, но едва он понял, чего добивается от него длинноносый, мурашки побежали у него по спине.

— Нет, нет и нет! Я свою душу ни за что не продам! Уж лучше я погибну тут от холода и голода, чем пойду на такую мерзкую сделку.

Напрасно старался черт, расписывая ему яркими красками, не жалея слов, как замечательно будет, когда ландскнехт вернется домой и заживет себе в удовольствие. Тот оставался непреклонен. Тогда черт решил подойти к делу по-другому и прикинулся этакой робкой овечкой. «Все равно ты от меня никуда не денешься, дурья твоя башка!» — подумал он про себя, а вслух сказал:

— Друг мой, люди на меня возводят всякую напраслину и говорят, что от меня, мол, одно зло. Но я желаю тебе только добра. А чтобы ты мне поверил, я хочу тебе сделать другое предложение, которое тебе наверняка больше придется по нраву.

— Какое такое предложение? — заинтересовался молодой человек.

— Я тебе помогу, а ты за это должен три года подряд не мыться, не причесываться, не постригаться, ногти не стричь, и все время ходить в одной и той же одежде — иначе твоя душа достанется мне. А так ты можешь есть, пить и делать все что тебе угодно. Тут у тебя ни в чем отказа не будет, уж я об этом позабочусь.

Это предложение показалось нашему славному Георгу не таким уж плохим. «Ведь сколько раз на войне мне приходилось месяцами ходить немытым и нечесаным, и ничего, — думал он про себя. — Раз я тогда смог, смогу и еще три года потерпеть.»

Ударили они по рукам и таким образом скрепили свой договор. Черт принялся за дело. Пустив в ход свои уловки, он в один миг отловил большого медведя, содрал с него шкуру и нарядил в нее ландскнехта, потом дал ему кошелек, полный денег, и сказал, что он может брать отсюда денег, сколько его душе будет угодно, потому что, мол, кошелек этот никогда не опустеет. На прощание он напомнил своему подопечному о том, что тот должен в точности соблюдать все условия договора, и на том исчез. Не успел Георг Таль-хаммер опомниться, как в тот же миг к своей несказанной радости очутился в Вене.

Он старался ни в чем не нарушить договора, который заключил с чертом: он не мылся и не причесывался, не стриг волосы и не брился, и все время ходил в медвежьей шкуре. Ничего удивительного, что уже через несколько недель Георг имел такой запущенный и дикий вид, что в этом заросшем и чумазом существе только с трудом можно было признать человека. И действительно, он выглядел как настоящее чудище, так что люди уже начали бояться и шарахались при виде его, а детишки от страха кидались с криком и плачем врассыпную, стоило им услышать, что «Мохнач-Космач идет».

Тальхаммер немало перенес за свою походную военную жизнь, но то, что приходилось ему терпеть сейчас, казалось поначалу просто невыносимым. Однако человек ко всему привыкает, вот и Тальхаммер привык и к грязи, и к тому впечатлению, которое производила на окружающих его медвежья шкура. Денег у него было полным-полно, он ни в чем себе не отказывал, ел да пил себе в удовольствие — а уж это он любил как никто другой. Он нанял себе комнату в дряхлой хижине на краю города, ну а поскольку парень он был добрый и не жадный, то и его хозяевам от щедрот кое-что перепадало.

Образ жизни Тальхаммера многим казался странным, но никто не знал, отчего и почему он так живет, так что вскоре людская молва сделала из него чародея и прорицателя, и с каждым днем все больше и больше народу приходило к нему в старую хижину, чтобы посоветоваться да потолковать о том о сем. Ну, а поскольку он в своих советах руководствовался, как правило, здравым смыслом, то частенько из его советов выходил толк, и это только умножало его славу.

Так и жил себе Георг Тальхаммер, строго соблюдая условия своего договора с чертом. Так что тот в конце концов понял, что с ландснехтом он все-таки маху дал: не тот парень оказался. И все же черт надеялся не мытьем, так катаньем добиться своего. И вот однажды, когда до конца срока оставалось еще полгода, явился черт к своему подопечному и говорит, что, мол, готов скостить ему оставшиеся шесть месяцев.

— Скоро, — сказал черт, — придет к тебе за советом один богатей из Вены. Ты же согласишься ему помочь только при одном условии — если он отдаст за тебя одну из своих дочерей.

Черт растолковал Георгу, что тот должен сказать богачу.

— Он известный сквалыга, — продолжал черт, — и ты можешь спокойно пообещать ему тысячу дукатов, чтобы он все делал, как ты скажешь. Я тебе, конечно, заплачу, а уж он, посмотришь, будет со всем соглашаться, только бы эти денежки заполучить.

На следующий день и впрямь пришел к ландскнехту тот богатей из Вены и льстивыми речами да посулами принялся умасливать его, чтобы Мохнач-Космач дал ему дельный совет. Тот же поступил так, как велел ему черт:

— Совет я тебе дам, но не за деньги, потому что денег у меня и у самого достаточно. Я и тебя могу деньгами выручить. Хочешь, тысячу дукатов тебе дам? У меня от этого не убудет. А за свой совет я хочу, чтобы ты мне одну из своих дочерей в жены отдал. Если же тебе мой вид не по нраву, то скажу на это одно — это сущий пустяк по сравнению с тем, что твоя дочка будет самой богатой женщиной во всей стране.

Услышав это предложение, возмутился гость необычайно. Чтоб за одну из его дочерей сватался этакий урод! Такое ему и в кошмарном сне привидеться не могло. Но жадность взяла свое, и он согласился отдать Георгу ту из дочерей, которая сама по доброй воле пойдет за него.

Так уговорились они, богач получил желанный совет и поспешил прочь. На следующий день Тальхаммер отправился в город и заявился во всей своей красе в дом к давешнему посетителю, чтобы посвататься к одной из его дочерей. Те же, увидев его чумазую физиономию, косматую голову да всклокоченную медвежью шкуру, так и обомлели. Старшие дочки и слышать ничего не хотели о том, чтобы пойти под венец с этаким чудищем. Младшая тоже поначалу отказалась, но она была девушкой славной и милой, да к тому же очень любила своего батюшку. Скряга знал это и принялся уговаривать ее, так что она в конце концов ради него согласилась на все. Может быть, правда, она дала свое согласие и от жалости к несчастному жениху. Потому что, честно говоря, наш славный ландскнехт с первого взгляда влюбился в прекрасную девушку, и глаза его смотрели очень печально, когда он понял, как противен ей.

Так или иначе, девушка согласилась, из жалости ли к Отцу, или из жалости к Мохначу-Космачу — кто его знает! Со свадьбой решили не затягивать. Мохнач-Космач, сияя от счастья, поспешил восвояси, а девушка, не то чтобы слишком счастливая, осталась дома. В доме богача начались приготовления к свадьбе, Тальхаммер жил себе по-прежнему, ничего не меняя в своем внешнем облике, и, глядя на его немытое лицо, всклокоченные волосы и бороду, свалявшуюся медвежью шкуру, едва ли можно было представить его в образе жениха. А невеста рассказывала всем, какой он, мол, хороший человек, ее жених, ведь у него такие добрые глаза! Сестры же только потешались да издевались над ней.

Настал день свадьбы. Утром заявился в хижину к ландскнехту черт и говорит:

— Ну, что ж, пора тебе показаться невесте в другом виде.

Он отвел ландскнехта к ручью, намыл, надраил его как следует, умастил всяческими благовониями, а потом отправил в город, велев купить там новый костюм, карету, лошадей, да нанять слуг, чтобы затем явиться во всей красе перед невестой и отвести ее под венец.

Тальхаммер сделал все так, как велел ему черт. Можно себе представить, какой переполох случился, когда перед домом невесты остановилась роскошная карета и из нее вышел благородного вида господин в изысканных одеждах, в котором невозможно было узнать Мохнача-Космача.

Невеста была, конечно, на седьмом небе от счастья, а обе ее сестры позеленели от злости. Они проклинали все на свете, потому что сами отказались от такой выгодной партии. Мрачные, ходили они из угла в угол, не находя себе места, ничего не ели, не пили, и в конце концов от злости и досады не выдержали да наложили на себя руки. Так что черт все-таки оказался не внакладе.

Георг Тальхаммер жил со своею женою долго и счастливо, и жили они в доме на Лугеке, который с тех пор называется «Дом Черного Медведя».

Доктор Фауст в Вене

В середине XVI века стоял на площади Фрейунг, на той стороне, что обращена к улице Тифен Грабен, маленький домик, в подвале которого помещалось питейное заведение. Хозяин его, веселый и славный малый, от души потчевал своих гостей, так что не было у него отбоя от посетителей, большинство из которых составляли художники да школяры.

И вот как-то раз собралось здесь по обыкновению веселое общество. За одним из столов, что стоял в углу полутемного зала, разместилась дружная компания — странствующие школяры, лекомысленные студенты, художники да бродячие актеры. Тут в подвальчик зашел один человек, имя которого было известно всей стране и которого здесь знал всяк присутствующий. Это был ученый мудрец доктор Иоганн Фауст. Своими чудесами и дерзкими проделками доктор магии, как он сам себя величал, снискал себе необычайную славу. Заметив, что сей ученый муж направляется к их столу, компания, пребывавшая уже в весьма размягченном состоянии духа, приветствовала его радостными криками. Все поспешно сдвинулись, чтобы дать ему место, выказывая тем самым свое глубочайшее почтение. Спустя некоторое время подгулявшие выпивохи принялись наседать на него, требуя, чтобы доктор явил им одно из своих чудес.

Доктор только улыбнулся в ответ и взялся за кружку, которую как раз поставил перед ним мальчик-слуга. Кружка была полна до краев, так что даже несколько капель стекло на стол.

— Эй, дружище, а ну-ка постой, — воскликнул Фауст. — Что это ты так наливаешь? Ни одна капля не должна пропасть даром! Коли ты мне еще раз так нальешь, проглочу тебя со всеми потрохами, чтоб неповадно было!

Стало парню досадно от этих слов, вот он и налил следующую кружку так полно, что вино выплеснулось на стол. Тогда доктор пристально посмотрел на него, открыл широко-широко рот и — парень в миг исчез.

— Кто хорошенько поел, тому надобно и хорошенько попить, — преспокойно сказал доктор Фауст и, схватив бадью с водой, залпом осушил ее.

Все посетители так и замерли, раскрыв рты от удивления, хозяину же трактира сделалось как-то не по себе и он стал молить и просить доктора, чтобы тот вернул ему слугу.

— Чего вы причитаете? — ответил кудесник совершенно невозмутимо. Посмотрите за дверью — он сидит у вас на лестнице!

И действительно, бедолага обнаружился под дверью на лестнице, весь промокший и продрогший. Когда он, дрожа от холода так, что зуб на зуб не попадал, вошел в зал, то первое, что он вымолвил, были слова, обращенные к доктору:

— Ах, господин доктор, — сказал он еле слышным голосом, умирая от страха, — я больше не хочу такого! Вам, наверное, сам черт помогает!

— Черт — не черт, — отвечал ему на это доктор, — а только впредь тебе наука будет: в следующий раз не наливай так, чтоб вино проливалось!

Постепенно все оправились от пережитого ужаса, и веселье снова полилось рекой. Разговор вертелся все время вокруг черта. Заспорили о том, как он выглядит, и все никак не могли сойтись во мнениях. Тогда художник Хиршфогель вызвался нарисовать черта на стене. Все не долго думая его поддержали. Художник взял уголек из печки и принялся рисовать что-то вроде юнкера в платье благородного покроя. Он нарядил его в короткий плащ, развевающийся за спиной как крылья дракона, на голове изобразил островерхую шляпу с куриным пером, из-под которой выглядывала довольно мерзкая рожа, искривленная злорадной ухмылкой. В картинке было что-то зловещее, и все посетители притихли и теперь сидели, уткнувшись от страха в свои кружки. Тут поднялся доктор Фауст и сказал:

— Вот здесь на стене вы видите намалеванного черта, я же покажу вам его сейчас живьем.

В одно мгновенье в трактире стало темным-темно, и рисунок на стене зашевелился. Все платье стало кроваво-красным, пышные рукава камзола окрасились в иссине-черный цвет, шляпа и плащ сверкали ядовитой зеленью, а перо на шляпе заполыхало пурпурным огнем. Лицо отливало мертвенной бледностью, в глазах же — сверкали молнии. В мгновение ока жуткая фигурка соскочила со стены и прыгнула с диким хохотом, напоминавшим раскаты грома, в самую гущу гостей, которые, не помня себя от ужаса, с криками бросились сломя голову вверх по лестнице, на ходу сбивая друг друга с ног, лишь бы поскорее выбраться из жуткого подвала.

— Ну, что? Страшен черт, как его малюют? — рассмеялся доктор Фауст, глядя на улепетывающих гуляк. — Не буди черта, а то накличешь беду, — добавил он и пошел себе своею дорогой.

После этого удивительного случая трактир на площади Фрейунг стал называться «Красный плащ», а позже название перешло и на весь дом.

Милый Августин

Год 1679 надолго запомнился жителям Вены, ибо пришла тогда в город большая беда, и не было семьи, которую она обошла бы стороной. Откуда-то из Венгрии занесло в город чуму. Поначалу ее никто особо и не заметил, пока она не начала косить людей направо и налево, так что уже скоро не осталось в Вене ни одного дома, которого бы не тронула страшная зараза. День ото дня больных становилось все больше и больше, и каждый день уносил все новые и новые жизни. Спасаясь от напасти, оставшиеся еьце в живых жители спешно покидали город, превратившийся постепенно в город смерти. Больные падали прямо на улицах и лежали тут и там, сраженные смертельной болезнью. Богатых и бедных, молодых и старых — никого не щадила чума, забирала всех без разбору. Денно и нощно по городу разъезжали повозки, доверху нагруженные трупами, и лежали они все тут как попало, вперемешку, ибо чуме — все одно, благородного ты звания человек или из простых. Уборщики прочесывали улицы и подбирали мертвых. Затем они сваливали их на телегу, отвозили за город, а там скидывали прямо в ямы, вырытые для этих целей. Если яма была уже полной, ее просто закапывали, и дело с концом.

В это самое время жил в Вене один бродячий музыкант, мастер играть на волынке и песни петь, известный балагур и весельчак, который никогда не унывал, потому что, как любил он говаривать: «Тот, кто весело живет, тот и весело помрет. Тебе одна отрада, а черту — все досада».

Всяк в Вене знал этого славного малого, все любили его за веселый нрав, за его шутки да прибаутки, и иначе как «милый Августин» ею никто и не называл.

Чаще всего Августина можно было найти в пивной «Под красной крышей», что на Фляйшмаркт. Там проводил он все вечера, развлекая посетителей своими песнями да байками. И хотя люди, из боязни подцепить заразу, не очень-то ходили в это время по пивным да прочим питейным заведениям, «Под красной крышей» от желающих пропустить стаканчик-другой просто отбою не было. А все благодаря Августину, ради которого и приходили сюда смельчаки, рискуя собственной жизнью, чтобы здесь, слушая августинову волынку, залить свое горе и хоть ненадолго забыться.

И вот однажды чудесным сентябрьским вечером пришел Августин как всегда в пивную, а там — никого, ни одной души. Приуныл тут Августин, грустно стало ему и тоскливо. Целый вечер просидел он один-одинешенек, и все пил и пил, кружку за кружкой, да веселее от этого не стало. Не дождавшись никого, поднялся он, наконец, и, едва держась на ногах, поплелся прочь из пивной, откуда обычно уходил героем, под рукоплескания друзей и собутыльников.

А на дворе тем временем стало уже совсем темно. До дому ему было идти не близко: хижина ею стояла за самыми юродскими воротами. И вот идет он себе бредет по городу, вот уже и Кольмаркт показался, и тут он запнулся, упал и угодил прямехонько в канаву. Неизвестно, что он при этом подумал, может, вообразил, что добрался до мягкой постели, во всяком случае вставать он даже и не пытался, а все лежал себе полеживал и смотрел на луну, и было ему так хорошо, что захотелось даже на волынке поиграть, да только глаза закрылись сами собою, и заснул он молодецким сном.

Тут мимо проезжала повозка, собиравшая трупы. Увидали уборщики милого Августина, лежащего бездыханным в сточной канаве, и решили, что он умер. Погрузили они его тело на телегу и отвезли за город, в общую могилу.

Августин же ничегошеньки не почувствовал, и пока везли его на телеге, и потом, в яме, спал непробудным сном, тихо и мирно, как у себя в постели. Тем временем рассвело, стало свежо и остатки хмеля быстро улетучились из его затуманенной головы. Очнувшись ото сна, он увидел, что лежит в яме в компании трупов, среди которых, судя по всему, он провел всю ночь.

Как ошпаренный, вскочил Августин на ноги и попытался поскорее выбраться из ямы, но как он ни старался, никак ему было оттуда не выкарабкаться, яма была слишком глубока. Тут как раз подъехала новая телега с трупами. Как увидели возницы, что в могиле кто-то копошится, испугались они и бросились уж было со всех ног наутек, да вовремя остановились, услышав человеческую брань, доносившуюся из могилы. Это Августин поносил их на чем свет стоит:

— Куда вы несетесь, бестолочи проклятые! Помогите же мне вылезти из этой чертовой ямы! Что вы рты раззявили, как будто никогда в жизни человека живого не видели?!

— Слушай, — воскликнул тут один из уборщиков, — это ведь давешний труп, который мы вчера из канавы выудили!

— Видать, не труп, коли скачет теперь там, как блоха, — сказал второй.

— Силы небесные! — вмешался тут третий. — Вот повезло человеку! Ведь мы ж могли засыпать вчера эту яму, если бы она была уже полной! И все, справил бы он тогда здесь свое последнее похмелье!

Так стояли они и рассуждали, да только Августину совсем уже невмоготу стало от всех этих речей. Рассердился он не на шутку и снова принялся бранить уборщиков:

— Эй вы, бездельники! Долго вы еще там будете рассусоливать?! Довольно, что я целую ночь тут с покойниками просидел! Сколько мне тут еще торчать?! А ну-ка вытаскивайте меня отсюда, да поживее, черт побери! Пошевеливайтесь-ка, сонные вы тетери! Да давайте же, черти лысые!

Уборщики вытянули его из ямы, и как только милый Августин снова почувствовал под ногами твердую почву, к нему вернулось его обычное расположение духа, так что уже через минуту он вместе с другими от души хохотал над своими собственными злоключениями. Насмеявшись, поспешил он с веселыми песнями домой, время от времени принимаясь на ходу играть на своей любимой волынке. Вскоре Августин и думать забыл о злополучной ночи, проведенной в обществе чумных трупов. Он нисколько не заразился и жил себе припеваючи здоров-здоровехонек все то время, пока в городе неистовствовала чума. Как и прежде, проводил он все вечера в пивной «Под красной крышей», помогая другим людям хоть ненадолго забыть свои горести и печали. В 1702 году он умер, тихо и мирно, достигнув преклонного возраста, сохранив до последнего дня веселый нрав и бодрость духа, какие отличали его в молодые годы. И всю свою жизнь он любил петь песню, которая напоминала ему о страшной истории, приключившийся с ним в молодости:

Подкоп язычников

В 1529 году Вену осадили турки. Однако даже спустя несколько недель осады им не удалось пробить брешь в городских стенах и проникнуть в город.

Надеясь в скором времени водрузить свой полумесяц на колокольне собора св. Стефана, турки пошли на приступ, но жители Вены отчаянно отбивали все атаки.

Однажды к коменданту Вены явился перебежчик, он донес, что турки хотят устроить подкоп и взрывают под землей пороховые заряды — чтобы проникнуть в город. Сам он, перебежчик, якобы видел много таких подкопов под городскими стенами.

Если верить перебежчику, венцам грозила страшная опасность. Комендант немедленно принял меры. Всем домовладельцам, чьи дома находились поблизости от крепостной стены, было приказано поставить в подвалах домов большие чаны с водой, а затем внимательно следить за ними. Если земля станет сотрясаться от взрывов, производимых турецкими минерами, то на поверхности воды должна появиться рябь. А еще в подвалы домов принесли барабаны и на их туго натянутую кожу положили игральные кости, чтобы по их слабому перемещению также увидеть, происходят ли подземные взрывы.

В одну из тогдашних тревожных ночей в подвале пекарни, что стояла на углу нынешнего переулка Штраухгассе и улицы Фрайунг, работал подмастерье пекаря Йозеф Шульц. Во время страшного нашествия многие жители венских предместий бежали от наступавших врагов в город, и всех этих людей нужно было кормить, так что в пекарне печь топилась днем и ночью. Вдруг подмастерье увидел, что кости, лежавшие на барабане, пришли в движение. Он насторожился и стал прислушиваться. Потом приложил ухо к земле, и ему послышались невнятные глухие голоса и тихий отдаленный стук заступов. «Господи, помилуй! — подумал Йозеф, — турки уже чуть не под самым нашим домом!» Он со всех ног бросился на улицу и поднял тревогу.

Вначале комендант было не поверил, что турки так близко подвели свои подкопы, и тут же приказал рыть встречный подземный ход из подвала пекарни. Вскоре солдаты действительно наткнулись на турецкий подкоп. В темноте турки были застигнуты врасплох, их атаковали и почти всех взяли в плен, кроме нескольких человек, которым удалось бежать. Турецкий подземный ход, где уже был заложен большой пороховой заряд, приготовленный для взрыва, завалили землей.

Так благодаря наблюдательности подмастерья пекаря Йозефа Шульца город был спасен. Дом, который турки собирались взорвать, с тех пор стали называть «подкопом язычников». А цех пекарей, один из подмастерьев которого своей бдительностью помог спасти Вену, получил от императора разные привилегии и разрешение ежегодно устраивать пышное праздничное шествие пекарей.