Онлайн чтение книги Тень друга. Ветер на перекрестке
КОЕ-ЧТО О НЕЗНАКОМКЕ

Рим, 11 часов. То самые одиннадцать часов, что замерли неподвижными стрелками в старом фильме. Помните? А может быть, не те, другие? Кто на этот раз падает с лестницы жизни? Кто в отчаянии заламывает руки на ее шатких ступеньках? Чьи судьбы покалечены и разбиты? Я ничего но знаю.

Я иду по прекрасному городу, кирпично-рыжему, как шевелюра Нерона, иду и вспоминаю этого поджигателя с античным моноклем — зеленым изумрудом, вскинутым к близорукому зрачку. Это далекое видение возникает непроизвольно: древний Рим легко и свободно вдвинут в Рим папский, средневековый, а потом и в современный, как входят друг в друга наши «матрешки». Внутри одной панорамы появляется другая, а в ней еще одна, и снова подобие первой, и так без конца. И в этом каскаде все: архитектура, воспоминания, скульптурные портреты — летящий день и день вчерашний. Четвертый раз я в этом городе и уже знаю его привычные маршруты, но в главном не поможет и карта: здесь легко заблудиться среди веков.

Снова лезет в голову Нерон, а какая-то электронная машина внутри нас, называемая памятью, быстро перебирает в сознании множество разрозненных деталей, картин и вдруг стойко замирает перед одной. Это и в самом деле картина, полотно живописца. Она называется «Пожар Рима» и принадлежит кисти Яна Стыки, ученика знаменитого Матейки. С крыши дворца конопатый император любуется беснованием пожара, разожженного по его приказу. Придворные актеры и пииты, освещенные отблесками пламени, ублажают повелителя игрой на арфе и кифаре, чтением изысканных од. Внизу в огне корчатся люди и здания. Апогей просвещенного эгоизма, проникнутого некрофилией.

Репродукцию этой картины однажды увидел Сергей Есенин. Поэта поразил ее зловещий смысл. Он долго смотрел, молчал, а потом, потрясенный, написал страшное, безнадежное стихотворение. Что-то очень больно кольнуло Есенина. Кощунственная эстетизация безнравственности, тонко переданная художником в самом сюжете? Цезаризм, понуждающий искусство не замечать народных страданий? Есенин заглянул в бездну того человеческого характера, где может таиться ужасающая совместимость: людские муки — как зрелище холодного созерцания. Рыжий предтеча мирового декаданса — венценосный поджигатель и лицедей жестко ухмылялся, и сквозь века эта опасная ухмылка заставляла вздрогнуть[5]Хотелось посмотреть на эту картину. Нет ли ее в музеях? Если нет, то хотя бы взглянуть на репродукцию. Но в наших собраниях картины нет и не было. Позвонили в кабинет репродукций Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. нет репродукции. Позвонили в изотеку Центральной городской библиотеки имени Н. А. Некрасова. Результат тот же. Позвонили в Государственную публичную историческую библиотеку РСФСР. Увы, нет. Обратились в фундаментальную библиотеку по общественным наукам Академии наук СССР. И тут нет! Но Москва — большой город. Нужные адреса еще но исчерпаны. Постучались в Академию художеств СССР. И снова отрицательный ответ. Бросились в Институт славяноведения и балканистики. Нет! А может быть, в Институте истории искусств? Нет! Во всех этих учреждениях наш запрос встречали вполне любезно. Охотно перетряхивали действующие экспозиции, архивы, но нигде репродукции не было. И даже в Национальной польской галерее в Варшаве, куда представилась оказия, об этой картине или хотя бы репродукции с нее никто ничего сказать не мог. Тогда решили обратиться за помощью к известному искусствоведу И. Ф. Бэлзе. Он посоветовал поговорить с сотрудником Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина Александром Сергеевичем Малышковым. А тот как раз был в отпуске. И тут неожиданно позвонила Даира Николаевна Лебедева, старший научный редактор книжной редакции издательства «Изобразительное искусство», которую мы еще раньше просили помочь нам. Дайра Николаевна сказала, что в Ленинградской публичной библиотеке есть альбом издания 1903 года «Панорама «Камо грядеши» в 15 картинах Яна Стыки» (Москва, типография А. П. Волкова), и даже назвала его шифр: 34, 82, 8, 334. Мы снова связались с Ленинградом, попросили ученого секретаря библиотеки Раису Ибрагимовну Урусову разыскать этот альбом и, если , в нем есть репродукция картины «Пожар Рима», сделать с нее фотокопию. Через несколько дней выяснилось, что «Панорама» — не альбом, а описание картин. Однако Раиса Ибрагимовна все же разыскала репродукцию, правда крохотную, в книге Буайе о Генрике Сенкевиче и Яне Стыке, изданной в Париже в 1912 году. И вот наконец в моих руках фотокопия долгожданной и неуловимой репродукции, может быть, даже той самой, что когда-то разглядывал Сергей Есенин..

Есенин оставил свои отчаянные строки в тетради друга — М. Мурашова — и сам в приписке назвал картину Яна Стыки их источником. Когда произошла встреча Есенина с пожаром Рима? В июле тысяча девятьсот шестнадцатого. Еще все впереди — и Октябрь будущего года, и гражданская война, и наши пятилетки, и первая дробь фашистских барабанов — «поход на Рим» Муссолини; и поджог рейхстага в Берлине, откуда керосиновые брызги расплескались по Европе, зажигая черный огонь гитлеровского нашествия.

...Иду по бесконечной виа Номентано. Солнце бьет прямой наводкой. Иду в тени, как ножом отрезанной от света. Сквозь зеленое плетение аллей видны пролетающие машины. На той стороне улицы громоздятся холмы, но ним карабкаются дома, вокруг бушует зеленое всех оттенков. Вдали на небесно-голубой подкладке раскинулись евангельские пинии. Нерон... Есенин... Ян Стыка... Что написал еще этот художник? С детства мне запомнились его картины — иллюстрации к роману Генрика Сенкевича. Он, кажется, родился во Львове, но жил здесь, в Риме, — это я знаю точно.

Рим великолепен. Он цел и невредим. Наверно, пожарные и в это сонное утро привычно тренируются для рекордного выезда по тревоге. Молодое лето сияет в дряхлых развалинах Колизея. Я иду завтракать к Каппони, депутату итальянского парламента.

Вчера на уличном митинге я издали наблюдал ритуальные обряды неофашистов. Они резко выбрасывали руки вперед и вверх — жест, хорошо отработанный еще при Муссолини, — приветствуя своего нового дуче — Альмиранте, человека с постным лицом Тартюфа и ядовитой усмешкой на тонких губах (я видел его в телевизионной передаче).

Трудно было разобрать на расстоянии выкрики его сторонников, оравших тогда на улице. Феличе Фроико, журналист из «Темпо», свидетельствует: «Фашистские молодчики без всякого стеснения провозглашают: «Бухенвальд и Дахау — этапы нашей цивилизации». Что ж, такое сатанинское самоизобличение есть смысл запомнить. Чадные костры этой «цивилизации» мы заливали на фронте не водой, а итальянцы гасили ее головешки Сопротивлением.

Старинный дом без лифта на виа деи Серпенти. Широкая мраморная лестница. Высокую черную дверь в ответ на звонок распахивает сам депутат в открытом платье-сарафанчике с белыми ромашками по синему полю. Карла Каппони ведет меня в небольшую гостиную. Я вижу на мелькнувших стенах проходной комнаты пятна броских плакатов. Среди них удается рассмотреть афишу «Оптимистической трагедии» в театре Бертольда Брехта.

И вот уже мы пьем кофе, но связного разговора не получается. Поминутно звонит телефон. Каппони кого-то одобряет, кому-то возражает, с кем-то спорит горячо и резко.

Я любуюсь ее милой улыбкой, прелестным сочетанием женственности и сильного характера, обозначенного не только твердостью взгляда, но и всей манерой вести себя уже с первой секунды знакомства — откровенностью, мгновенными переходами от шутки к серьезному, верой в свое умение объяснить, растолковать собеседнику все, что она считает нужным.

Ее лицо обрамлено несколько легкомысленной прической, и я понимаю, что эта женщина — кладезь неожиданностей. Ее знает весь Рим. Еще бы, бойцом Сопротивления юная Карла участвовала в тридцати шести операциях!

В сознании смутно промелькнуло какое-то название. Пытаясь его расшифровать, я вспомнил обрывок давнего сообщения о боевых действиях на улице оккупированного Рима. Кажется, кто-то в конце войны прилетел из Бари и рассказал в редакции... Или нет, скорее всего я читал об этом в каком-то иностранном журнале. И вдруг плавно и свободно выкатилось к губам это название: виа Разелла.

— Виа Разелла, — повторил я вслух. — Что вы знаете о ней?

— Я спряталась в подъезде, — говорит неожиданно Карла, комически используя в своем рассказе интонации светской дамы и наливая мне очередную чашечку кофе, — как раз напротив тележки с бомбой возле которой стоял в одежде мусорщика Бентивенья, готовый в нужный момент поджечь шнур...

— Нет, — решительно прерываю я Карлу, — нет, так ничего не выйдет. Что произошло на виа Разелла? Когда? Кто такой Бентивенья? Может быть, вы унесете телефон?

Во время моей тирады Карла продолжала говорить, я понимаю, что пропустил несколько фраз, и теперь слышу:

— ...все-таки уже на улице Куаттро Фонтана взрывная волна догнала меня, швырнула на землю. А эти эсэсовцы, они, наверное, решили, что началась бомбежка, взрывчаткой повредило карнизы верхних этажей.

Карла Каппони предлагает еще чашечку и убедительно аргументирует:

— Такого кофе вы еще не пили в Риме... Ну, хорошо, начнем с самого начала. Виа Разелла мы выбрали знаете почему? Эта тесная гористая улочка немноголюдна. Бомбу мы изготовили с помощью ученого-физика Джулио Кортини, потом он получил кафедру в Неаполе. Корпус бомбы сделали рабочие-газовщики. Шестнадцать наших товарищей стояли на постах по обычному маршруту движения колонны эсэсовцев — от улицы Фламинии до Кастро Преторио. Остальные ребята были в засадах на улице Боккаччо и, когда прогремел взрыв, стали забрасывать бегущих немцев самодельными гранатами.

— Нет, это еще не начало. Расскажите же все подробно.

И пока Карла осваивает мою настойчивость, я скажу о ней еще два слова. Она стала коммунисткой в 1943 году и сразу пошла в бой. Интеллигентка, пробила себе дорогу к твердой вере не умозрением, а действием. Ее убеждения — ее суть. А мать-природа закамуфлировала, прикрыла этого железного солдата партии оболочкой чарующей женщины, с неподражаемой грацией соединившей в себе простоту и лукавство, естественность и артистизм.

Она выходит из комнаты и тотчас же возвращается.

— А теперь познакомьтесь с моим попугаем. Его зовут Лоритто Реаль. Я нашла его однажды на подоконнике этой комнаты. Откуда он явился, не знаю, не понимаю. Хозяин не отыскался, хотя я опросила многих соседей. Лоритто остался у меня, получил свое имя, и теперь я пытаюсь отучить его от бранных слов. Где только он научился! Сквернослов этот Лоритто!

Нечто необычайно яркое и надменное с изогнутым клювом завозилось на своей жердочке и захрипело голосом пропойцы. Карла погрозила пальцем, и тогда Лоритто натужно выдавил: «Буона сера».

Карла довольна:

— Слышите, он вполне приличен!.. Я вам расскажу коротенькую историю из тех времен. Наша группа собралась в одной укромной квартире полуразрушенного дома, неподалеку от пьяцца Болонья. Но вот предупреждение дежурного: немецкий патруль в подъезде, идет к нам — это ясно. Товарищи выбрались во двор через окно, а я задержалась, чтобы вставить запал в маленькую такую бомбочку с часовым механизмом — ее как раз хватило бы на патруль, — потом спустилась во двор по водосточной трубе. Все бы ничего, да только туфли мои остались наверху. Мы стояли в дворовом закоулке и, опасаясь засады, не решались выйти на улицу. Тогда я повела друзей в большой дом, врезавшийся черными выходами в этот же двор. Мы позвонили в квартиру синьоры Сэрра. Эта родовитая особа, по слухам, не испытывала приязни к немецким оккупантам. Нам открыли с недоумением и опаской. И как раз в эту минуту раздался взрыв. Синьора, восседавшая в кресле на колесиках, ни о чем нас не спросила, угостила всех мятной настойкой, потом, взглянув на меня, сказала горничной: «Принесите шлепанцы этой босой даме». И добавила: «Очень важно иметь приличный вид». Все мы приняли ванну и спали в ту ночь на отличном белье. Вот что это была за синьора Сэрра!

— «Операция по-итальянски»? — попробовал я подбить итог коротенькому рассказу.

— Бывало по-всякому, — сдержанно ответила Карла.

Во время одной вылазки в окрестностях Рима она была ранена, ей удалили левое легкое... Глядя на нее, вы этого и не подумаете.

— Было трудно. Но сейчас я даже плаваю.

После войны она вошла в руководство Национальной ассоциации партизан Италии, работала среди молодежи. Все эти годы не сидела сложа руки. Немало сделала в последнюю предвыборную кампанию. Вспоминает, как ездила на виноградники Фраскати, появлялась на плантациях среди крестьянок в утренних сумерках, пока люди еще не устали.

Поговорили о положении женщин в Италии. Накануне в международном клубе журналистов я видел фильм на эту тему — остроумный и серьезный. Перед сеансом на сцену вышла скромно одетая миловидная женщина с чуть длинноватым носом, что было заметно только в профиль. Она порылась в сумке, торопливо достала очки, надела их и сразу стала похожа на замотанную хлопотами учительницу. Всматриваясь в зал, сконфуженно объяснила:

— Я тоже хочу вас видеть. — И рассказала о работе над фильмом. Это была знаменитая Моника Витти, актриса многих фильмов Антониони. В сюжете показанной нам картины молодая женщина все пытается встать на ноги, жить независимо, и когда в итоге сложных перипетий ей это почти удается, то в самом финале автомобильная авария ставит ее на костыли — буквально и символически. Ковыляя, Моника Витти, точно и тонко играющая главную роль, уходит в туманное будущее.

Каппони горько улыбнулась:

— Да, похоже на правду.

Что касается самой Карлы, то ей пришлось рано становиться на собственные ноги.

— Итак, вы хотите подробностей операции на виа Разелла? Я постараюсь рассказать вам все...

На исходе зимы, в марте 1944 года, Рим бурлил. Надежды на близкий конец войны, которыми жили люди в последние восемь месяцев, оказались напрасными. Фашизм рухнул в июле 1943 года, чтобы возродиться в сентябре. Король арестовал Муссолини, но его выкрали эсэсовцы-десантники. Гитлер отправил дуче на север возглавлять неофашистский режим — «итало-немецкую республику» с центром в Сало на озере Гарда. (Отсюда ведет свою родословную неофашизм Альмиранте!) Рим был «открытым городом». Его стены содрогались от передвижения немецких войск и грома бомбардировок.

...Студент-математик Марио Фиорентини но кличке Джованни стоял у окна старого дома в той части Рима, что заключена между пьяцца ди Спанья, фонтаном Треви и пьяцца Барберини. Он услышал звуки военного оркестра и топот солдатских сапог, Потом увидел колонну, марширующую через площадь. Вскоре она оказалась на его улице. Он сосчитал: сто пятьдесят шесть человек. Каждый был вооружен винтовкой и пистолетом, на мундирах и касках — знаки СС.

Колонна уже проходила здесь, и всегда в одно и то же вр6мя в два часа дня, — марш устрашения. У подземного перехода колонна свернула налево, в сторону крутых улочек, ведущих к дворцу Барберини. Марио проследил: она двинулась на виа Разелла. Партизаны узнали: то была 11-я рота 3-го батальона эсэсовского полка — репрессивная сила, направленная против жителей Рима. Командовал батальоном майор Хельмут Доббрик.

Зародился план атаки. Партизаны назначили ее на четверг — 23 марта. В этот день двадцать пять лет назад Муссолини основал итальянский фашизм и дал ход идеологии, пленившей воображение Гитлера. И вот в четверг, после полудня, партизаны нанесли свой удар в самом центре города и исчезли, растворились в подполье — невидимые и невредимые.

В группе под командованием Карло Салинари по кличке Спартак было двое ровесников и влюбленных, юноша и девушка, красивые, двадцатилетние, — две главные фигуры в операции на виа Разелла. Их называли Паоло и Елена. Даже наедине они так звали друг друга, только командир знал их подлинные имена, и это спасло их от предательства.

Елена и есть Карла Каппони. Она родилась в Риме и выросла в доме как раз напротив известного балкона, с которого Муссолини произносил свои речи. Среди ее предков — выходцы из Польши. Перед оккупацией она работала в химической лаборатории. Когда пришли немцы, ушла в партизаны. За несколько дней до событии на виа Разелла она взорвала немецкий гараж грузовых машин на шоссе Клаудиа.

Я смотрю на нее и вижу молодую Елену, ее овальное лицо, пышные каштановые волосы с рыжеватым оттенком. Ее прямой, открытый взгляд и тогда, наверное, убедительно подчеркивал смысл ее слов. Однажды у жены Фиорентини — автора плана и участника операции на виа Разелла — ночью начался жестокий приступ малярии. Карла-Елена бросилась в аптеку за лекарством, хотя уже давно наступил комендантский час. Это было опасно. Тогда в Риме сначала стреляли в ночных прохожих, а уж потом задавали им вопросы. И все-таки Карла сумела обворожить, уговорить полицейских, ее отпустили. А в сумке у нее был пистолет и никаких документов.

Настоящее имя Паоло — Розарио Бентивенья. Он обучался медицине и уже завершал образование. Но 17 января, в день сдачи последних экзаменов, аудитории университета пустовали: студенты демонстрировали против фашизма и оккупации.

Карла сидит в укромной кантине и греется у железной печки. На улице пасмурно, по вдруг предвечернее солнце, раскидав рваные облака, бросило луч и открытую дверь: вокруг зарозовело. Карла думает: «Завтра все будет хорошо».

В углу двора, возле погреба, стоит неказистая повозка мусорщика, покрытая рогожей, ее стащил в городском депо позади Колизея и пригнал сюда партизан Рауль Фалькони. Завтра, нагруженная сорока пачками взрывчатки, она будет стоять на виа Разелла. Карла будет ждать на углу Куаттро Фонтана с дождевиком в руке, готовая набросить его на плечи исчезающего мусорщика. Розарио Бентивенья, человек, которого она любит, будет играть эту опасную роль.

Сейчас он лежит за ее спиной на каменном полу и тщетно пытается уснуть. Не спит и Карла. Бессонная тихая ночь доносит к ней гул далеких выстрелов из Анцио. То немецкая артиллерия обстреливает побережье, блокируя подступы к Риму.

Командир операции Салинари сначала подумывал о Рауле Фалькони, или Гульельмо Блази. Карла умоляла назначить Розарио. Ее мучило какое-то предчувствие. Вылазки, где главенствовал Блази и участвовала она сама, бывали неудачными. А с Розарио все шло как по маслу. Например, нападение на отель «Флора», где была штаб-квартира генерала Мельцера. Или налет на фашистский парад на виа Томачелли. Бентивенья участвовал не меньше чем в тридцати операциях, и все было «что надо». Она убедила командира. И как и воду глядела: позднее Блази выдал партизан.

Карла могла думать об этом человеке все что угодно, но не могла угадать в нем предателя. Она просто повиновалась инстинкту а он подсказывал ей, как вернее избежать риска. Случалось, не срабатывали оружие и взрывчатка, добытая через итальянских военных, не действовали запалы, даже бикфордов шнур бывал огнеустойчивым. Всякое бывало. Однажды Карла и еще пятеро партизан с автоматическими винтовками хотели обстрелять два немецких грузовика. Но фактически все шестеро оказались безоружными.

Она припоминает другие рискованные ситуации — минутные опоздания, влекущие неудачу, неожиданное появление ребенка у места взрыва, голос бывшего однокашника, окликающего тебя через улицу...

Жизнь в подполье — цепь неожиданностей и постоянное напряжение. Их всегда томила усталость. Тайная борьба требовала прытких ног. Немцы запретили езду на велосипедах, трамваи часто не ходили, но еще чаще не было денег на билет. Они передвигались пешком, покрывая ежедневно десятки километров. Изолированные друг от друга, они тосковали, бывали суровыми и недоверчивыми. К этому вынуждала их опасность борьбы.

В полдень 23 марта Розарио Бентивенья завтракал вместе с Карлой, ученым Джулио Кортини и его женой в пивной Дрехера — шумном заведении на площади Санти Апостоли. В назначенное время они будут на виа Разелла. Трое двинутся за повозкой Бентивенья на определенном расстоянии, прежде чем он выедет на виа Разелла. В случае опасности они его прикроют.

Между 1 часом 50 минутами и 1 часом 55 минутами Карла Каппони приблизилась к зданию газеты «Мессаджеро» на виа дель Тритоне. Здесь она будет ждать условного сигнала от Паскуале Бальзамо. Получив его, пойдет на угол Куаттро Фонтане. Ее продвижение будет означать: немцы! Вдруг она увидела у входа двух фашистских полицейских. Был ясный, безоблачный день, а на руке у нее висит мужской дождевик...

Два часа. Никаких признаков эсэсовской колонны. А между тем полицейские направляются к ней.

— Синьорина, — сказал один, — здесь запрещено останавливаться!

Другой спросил:

— Кого это вы поджидаете? А как насчет документов?

Никаких бумаг у нее не было, только, как обычно, револьвер на дне сумки. Но они разговаривали почти приветливо, и Карла подумала: «Похоже, просто заигрывают». Обмирая от тревоги, она кокетливо улыбнулась, сказала:

— Интересуюсь новостями.

Подошла к витрине, сделала вид, будто углубилась в чтение свежего номера «Мессаджеро». Он предлагал кучу информации: новое правительство в фашистской Венгрии, очередное извержение Везувия и бомбардировка Берлина прошлой ночью...

Два часа двадцать минут — и никакой колонны! Внезапно рядом с Карлой очутился Паскуале. Мурлыча с безразличным видом веселенький мотив, он помедлил мгновение возле газетной витрины, что-то быстро шепнул и исчез.

Карле показалось, будто ветерок прошелестел над ухом — слов она не разобрала. Это может означать лишь одно: немцы! Сигнал, которого она ждала...

Она сделала несколько шагов, но с таким чувством, будто совершает ошибку. Скосив глаза, убедилась: один из полицейских следует за ней по пятам. Между тем, заметив Карлу, пришла в движение вся цепочка оповещения. Как дать им знать, что случилось неладное? Полицейский шел за ней.

Вот Бентивенья с повозкой, но Карла смотрит в сторону. Бентивенья стал раскуривать трубку — знак готовности к делу. Но тут он увидел — командира нет, а Карлу как будто преследуют. Не поглядев на Розарио. она ткнулась в его тележку, точно оступилась, пошла дальше, пересекла угол Куаттро Фонтане, остановилась у ворот дворца Барберини и только перевела дыхание, как снова перед собой увидела тех же полицейских, уже вдвоем.

— Синьорина, куда вы спешите? Зачем вам этот мужской плащ?

— А это моего дружка...

В это мгновение Карла заметила старую знакомую матери и бросилась к ней. Началась оживленная беседа. Карла улыбалась, не слыша ни единого слова. Полицейские сердцееды повернули к своему посту у редакции. Карла рассталась с неожиданной собеседницей и обернулась к стайке детей, резвившихся неподалеку от входа во дворец:

— Идите в сад, там лучше, там можно весело поиграть. Идите скорее...

Она боялась за жизнь ребятишек. Удивленные, они подчинились ее ласковой просьбе, убежали. Тревога Карлы росла. В воротах не было Гульельмо Блази, он с этой точки должен был прикрывать Розарио. Почему его нет? Был и ушел?

Часы показывали уже три с четвертью. К Бентивенья приблизился другой мусорщик, настоящий:

— Эй. на кого ты похож со своей обшарпанной колымагой! Пройдет санитарный инспектор, схлопочешь от него!

И вот наконец на виа Разелла вступила колонна немцев — сто пятьдесят шесть вооруженных до зубов солдат. В хвосте — грузовик с пулеметами. Карла тут же покинула пост у ворот дворца и двинулась к Бентивенья, а значит, навстречу колонне...

Через месяц после партизанской вылазки, скрываясь в подполье, она написала поэму — все не решается ее напечатать. Хочу привести отрывок. Его перевел Яков Козловский.

Что в этих строчках? Всего лишь несколько шагов. Короткий путь, но не назад, не в сторону — направо в переулок, откуда можно бежать, спастись, а прямо — туда, к точке, где прогремит взрыв.

От ворот дворца Барберини Карла шла к своему жениху. Ей двадцать лет. И шла она не к церковному аналою, не к торцу свадебного стола — почетному месту новобрачных, не в зыбкую полутьму брачного ложа, а навстречу смертельному удару, в разлом судьбы, в хрупкий покой, готовый сейчас, через несколько секунд, закипеть водоворотом гибели или торжества...

Этот миг Бентивенья выбрал точно. В тележке уже горит шнур, он сам как бы лениво идет навстречу Карле — она стоит в подъезде. Еще несколько секунд. И вот грохнуло.

Ураган налетел на виа Разелла, источая кислый, удушливый дым. Взрыв возмездия обрушился на эсэсовцев. Карла, удержавшись на ногах в волне горячего воздуха, быстро перекинула плащ жениху.

Ближе всех к ним оказались полицейские, те самые. Она направила на них дуло пистолета, и они тут же нырнули в ближнюю арку дома. Облако дыма заволокло Карлу и Розарио, а плащ, как и было задумано, скрыл униформу мусорщика.

Они помчались к ее матери, на форо Траяно, успев проскочить эсэсовский кордон. — он строился уже за их спинами. Дома Розарио стащил с себя одежду. Они хотели сжечь ее в почке, но грубая ткань плохо поддавалась слабому огню. Сделав пакет, вышли на улицу, Карла предлагала бросить его в Тибр, а Розарио не хотел рисковать: кто-нибудь увидит или услышит всплеск воды.

Они бросили пакет на ходу, но останавливаясь, в темном углу возле какой-то церкви. Ночевали у подруги матери в новом районе, на восточной окраине Рима.

Им надо было уйти подальше от моста событий, и они окольными переулками пересекли весь город, не уверенные ни в чем, кроме того, что совершили на виа Разелла.

Около полуночи командир партизанской группы сидел у радиоприемника, слушая сводку новостей. А в это время на другом конце города Розарио играл в шахматы с четырнадцатилетним сыном приютившей их женщины. Карла помогала ей стряпать поздний ужин. Сейчас это были самые доступные способы убедить себя и окружающих в реальности собственной жизни.

Участники операции собрались в кантине на виа Аурелиа. Никто из них но пострадал, никто не был опознан. Все прошло успешно.

Слухи будоражили город: Рим сопротивляется! Убито тридцать три эсэсовца, семьдесят ранено. Немцы взбешены, боятся новых партизанских атак. Люди в маленькой кантине, как и все римляне, ждали, куда поведет их война. Пришел посыльный с приказом командира...

Между том загудели провода военной связи, застучали телетайпы, помчались фельдъегери.

Берлин требовал объяснений. В столице вчерашнего союзника среди бела дня бой на улице! Неслыханная дерзость! Гитлер в бешенстве. Гиммлер топал ногами и водил указательным пальцем перед носом испуганного начальника римского гестапо.

Весть о деле на виа Разелла понеслась во все уголки Италии, проникла во многие европейские страны. Линии фронтов помешали ей тогда достичь Советского Союза. И вот теперь мы рассказываем подробности этой военной операции партизан Рима.

Гульельмо Блази выдал многих, в первую очередь назвал Елену и Паоло. К счастью, он знал Карлу и Розарио только под этими вымышленными именами. Их не нашли.

Партизанский налет на виа Разелла был объявлен военной акцией, одобренной государством, признавшим партизанские формирования.

В сентябре 1949 года Карлу Каппони указом президента наградили высшей наградой Итальянской республики в воздаяние подвигу — золотой медалью «За доблесть на войне».

Во время церемонии вручения было сказано: «С пистолетом в руке, первая среди первых, она участвовала в десятках операций, выделяясь величием духа, готовностью к самопожертвованию перед лицом опасности».

К тому времени она уже стала женой римского врача Розарио Бентивенья и матерью девочки, которую они назвали Еленой.

Шло время. Реакция высадила в обывательскую почву сорняки сомнения и недоверия. Стало модным говорить о тщете и даже вроде партизанской вылазки, повлекшей немецкие репрессии — расстрелы в Ардеатинских пещерах. Как будто фашисты нуждались в поводах! Реакция хотела опорочить стойкость и благородство Сопротивления.

— А теперь, — говорит Карла, — я получаю анонимки от фашистов, оскорбительные, жестокие, вульгарные, с абсурдными и дикими угрозами... Иногда меня шантажируют по телефону. Слышишь на другом конце провода какой-то нелепый голос: «Это здесь живет проклятая коммунистка?» Или вдруг в трубке задыхается некто, произносящий немецкие слова, я их не понимаю, за исключением одного: «Разеллинштрассе».

Иной раз Карла получает по почте свой портрет, вырванный из газеты. Изображение изуродовано, вместо глаз зияют дыры, уши отрезаны, рот, как кровью, залит красными чернилами. И приписка анонимного корреспондента: «Тебя ждет эта участь!»

— Вот что такое неофашизм — он хотел бы отомстить всем нам за наше Сопротивление, за петлю на горле Муссолини, за крысиный яд фюрера.

Лоритто Реаль завозился на жердочке и хрипло выругался.

— Он у вас не посылает Альмиранто к дьяволу?

— Нет, не учу, — ответила Карла. — Ведь попугаи живут долго. Вез сомнения, Лоритто пережил Муссолини, зачем ему тащить в будущее имя маленького дуче без подбородка? Оно будет забыто так же быстро, как и возникло. Вы говорили о Нероне... Альмиранте не придется с крыши дворца любоваться пожаром Рима. Сила сопротивления фашизму жива и никогда не иссякнет...

Я возвращался в мой римский приют — отель «Феникс» на тихой улочке Горициа — и думал о бесстрашии и вере людей, сражавшихся в теснине виа Разелла.

Мысли скользили по событиям того далекого дня и, словно сделав полный оборот, внезапно вернулись к картине Яна Стыки «Пожар Рима».

...Через неделю после того, как Есенин написал навеянные ею отчаянные строки, владелец тетради рассказал Блоку их историю. Это было на деловом совещании, где обсуждался план литературных альманахов. Присутствовали оба поэта — знаменитый и совсем еще юный.

Блок прочел стихи Есенина и записал в ту же тетрадь, рядом с есенинскими, строки из еще не опубликованной тогда поэмы «Возмездие»:

В чуть зашторенные окна моего номера ломилось солнце. Я сел к столу и развернул карту Рима — хотел прочертить путь, каким шла Елена — Карла Каппони в тот прекрасный день к своему жениху