Онлайн чтение книги Приключения Перигрина Пикля The Adventures of Peregrine Pickle
Глава LIV

Он снова делает попытку, направленную к достижению желаемого, но эта попытка покуда не удается, вследствие странного происшествия

Он приказал своему камердинеру, искусному своднику, поджечь солому во дворе, а затем пройти мимо двери ее комнаты, крича во все горло, что в доме пожар. Этот сигнал тревоги заставил обеих леди тотчас выбежать из спальни, а Перигрин, воспользовавшись тем, что они бросились к парадной двери, вошел в комнату и спрятался под большой стол, стоявший в темном углу. Дамы, узнав причину испуга его Меркурия, вернулись в спальню и, прочитав молитвы, разделись и улеглись. Это зрелище, наблюдаемое Пиклем, отнюдь не способствовало охлаждению его желаний, но, напротив, воспламенило его дотакой степени, что он едва мог сдерживать нетерпение, пока не убедился, судя по глубокому дыханию, что сожительница его Аманды заснула. Как только его слуха коснулся этот желанный звук, он подкрался к кровати своей прелестницы и, опустившись на колени, нежно взял ее белую руку и прижал к своим губам. Она только что начала смыкать глаза и наслаждаться приятной дремотой, когда была разбужена этим насилием, заставившим ее вздрогнуть и проговорить удивленным и испуганным голосом: «Боже мой! Кто это?» Влюбленный с вкрадчивым смирением умолял выслушать его, клянясь, что приблизился к ней таким образом отнюдь не для того, чтобы нарушить законы благопристойности или поступить вопреки тому несокрушимому уважению, какое она запечатлела в его сердце, но только для того, чтобы выразить отчаяние и раскаяние в нанесенной ей обиде, излить чувство, переполняющее его душу, и сказать ей, что он не может и не хочет пережить ее немилость. Эти и многие другие патетические уверения, сопровождавшиеся вздохами, слезами и другими знаками скорби, находившимися в распоряжении нашего героя, не могли не тронуть нежного сердца любезной фламандки, уже расположенной отнестись благосклонно к его совершенствам. Столь глубоко сочувствовала она его скорби, что в свою очередь заплакала, когда доказывала невозможность вознаградить его любовь; а он, воспользовавшись благоприятным моментом, повторил свои мольбы с такой упорной настойчивостью, что решимость ее поколебалась, дыхание стало прерывистым, она выразила опасение, как бы их не услышала другая леди, и, воскликнув: «О небо, я погибла!» — позволила ему после недолгой борьбы уместиться рядом на кровати. Однако честь ее в настоящий момент не пострадала, ибо в другом конце комнаты раздался какой-то странный стук в перегородку возле кровати, на которой спала авантюристка.

Изумленная этим обстоятельством, леди попросила его, во имя господа бога, удалиться, ибо ее репутация может погибнуть. Но когда он возразил, что ей грозит более серьезная опасность, если он будет замечен при отступлении, она с великим трепетом согласилась, чтобы он остался, и оба молча ждали, что последует за стуком, их потревожившим. Стук этот объяснялся попыткой живописца разбудить свою дульцинею, с которой он договорился о свидании или, вернее, обменялся такими знаками, какие, по его мнению, были равносильны договору. Его нимфа, пробудившись от первого сна, поняла значение этого стука и, выполняя договор, встала, отперла дверь и впустила его, оставив дверь открытой, чтобы ему легче было уйти.

Покуда сей счастливый кавалер освобождался от тех немногих принадлежностей туалета, какие были на нем надеты, капуцин, полагая, что Перигрин вновь попытается завладеть его питомицей, бесшумно прокрался к спальне с целью узнать, не достигнута ли цель без его ведома, каковое обстоятельство лишило бы его той выгоды, какую могли ему доставить его осведомленность и содействие. Найдя дверь незапертой, он утвердился в своем подозрении и не постеснялся пробраться в комнату на четвереньках; в это время живописец, который успел снять с себя все, кроме рубашки, и шарил вокруг, отыскивая постель своей дульцинеи, случайно положил руку на бритую макушку монаха, который стал кружиться на месте, так что голова его завертелась под рукой, словно шар в ямке, к изумлению и ужасу бедного Пелита; последний, не постигая причины этого явления и не решаясь оторвать руку от странного предмета, стоял в темноте, обливаясь потом и испуская весьма благочестивые восклицания. Монах, утомленный этим упражнением и неудобной позой, в которой находился, начал осторожно вставать с колен, поднимая при этом руку живописца, чей испуг и недоумение, вызванные столь необъяснимым движением, достигли такой степени, что рассудок готов был ему изменить; покуда он пребывал в великом страхе, рука его соскользнула на лоб монаха, а один из пальцев попал ему в рот и тотчас был зажат зубами капуцина с такой силой, словно его сдавили клещи кузнеца. Живописец был столь потрясен этим неожиданным укусом, причинявшим мучительную боль, что, забыв об осторожности, заорал во все горло:

— Убивают! Пожар! Ловушка, ловушка! На помощь, христиане, ради милосердного бога, на помощь!

Наш герой, смущенный этими возгласами, которые, как было ему известно, вскоре привлекут зрителей в комнату, и раздосадованный своею горькой неудачей, принужден был уйти с пира голодным и, приблизившись к виновнику своего несчастья как раз в тот момент, когда его мучитель счел своевременным освободить его палец, угостил живописца таким тумаком между лопаток, что тот с ужасным воем растянулся на полу; затем, юркнув незаметно в свою комнату, он одним из первых явился со свечой и притворился встревоженным воплями. Капуцин принял такую же предосторожность и вошел вслед за Перигрином, бормоча «Benedicite» и в великом изумлении осеняя себя крестным знамением. Врач и Джолтер появились одновременно и увидели злосчастного живописца, который лежал на полу голый, в крайнем ужасе и отчаянии, и дул на свою беспомощно свесившуюся левую руку. Присутствие его в этой комнате и унылая поза, которая была в высшей степени комической, вызвали улыбку на лице доктора и смягчили суровую физиономию гувернера, тогда как Пикль, притворяясь удивленным и озабоченным, поднял его с пола и осведомился о причине его странной позиции. Сначала тот старался припомнить и делал тщетные попытки заговорить, затем, обретя дар речи, сообщил им, что дом, несомненно, населен злыми духами, которые перенесли его, неведомо каким образом, в эту комнату и подвергли всем пыткам ада. Один из них дал ему почувствовать свое присутствие, приняв вид гладкого шара из плоти, который вертелся под его рукой, как астрономический глобус, а затем, поднявшись на большую высоту, превратился в машину, каковая, щелкнув, ухватила его за палец и пригвоздила к месту, заставив его терпеть в течение нескольких секунд невыразимые муки. Наконец, по его словам, машина словно растаяла, выпустив его палец, и он неожиданно получил удар в спину, казалось нанесенный рукой великана, который мгновенно поверг его на пол.

Монах, выслушав этот странный рассказ, извлек из одного из своих карманов огарок освященной свечи и забормотал какие-то таинственные заклинания. Джолтер, заподозрив, что Пелит пьян, покачал головой, говоря, что, вероятно, никаких духов не было, кроме винного духа в его голове. Врач в кои веки раз удостоил пошутить и, бросив взгляд на одну из кроватей, заметил, что, по его мнению, живописец был сбит с толку не духом, а плотью. Прекрасная фламандка лежала в немом изумлении и испуге, а ее товарка по комнате, дабы снять с себя всякое подозрение, начала с удивительной стремительностью упрекать виновника этого переполоха, который, несомненно, спрятался в спальне с целью совершить гнусное покушение на ее добродетель и был наказан и удержан вмешательством самого неба. Итак, согласно ее желанию и настойчивым просьбам другой леди, живописца проводили до его кровати, и комната опустела, после чего леди заперли дверь, твердо решив этой ночью не впускать больше никаких посетителей. Меж тем Перигрин, взбешенный тем, что лакомый кусок был вырван у него чуть ли не изо рта, слонялся, как призрак, по коридору в надежде на благоприятный случай, чтобы снова войти, а когда начало светать, он принужден был удалиться в свою комнату, проклиная идиотскую выходку живописца, столь некстати прервавшую его утехи.