Онлайн чтение книги
Баллада Редингской тюрьмы
The Ballad of Reading Gaol
Баллада Редингской тюрьмы. (перевод Сергея Зубкова)
Памяти К. Т. У., бывшего кавалериста королевской конной гвардии.
Казнен в тюрьме Его величества, Рэдинг, Беркшир, 7 июля 1896 года.
I
То не мундир алел на нем, —
Он руки обагрил
Вином и кровью в час, когда
Над трупом схвачен был
Своей любимой. С той, кого
В постели он убил.
А нынче в серой робе он
Шел сквозь тюремный сброд,
(И мысль о крикете рождал
Его упругий ход),
Взгляд, полный муки и тоски,
Вперяя в небосвод.
Я не встречал столь жадный взор,
С каким глядел он тут
На то, что небом мы зовем,
На голубой лоскут,
Где парусники облаков,
Как по морю плывут.
Я брел со всеми, но в себе
Нес персональный ад,
Гадая, в малом ли, в большом
Тот парень виноват;
«Беднягу вздернут!» — шепоток
Донесся мыслям в лад.
Казалось, что тюремный двор
Зажал меня в тиски,
И неба раскаленный шлем
Мне опалил виски;
В чужом страданье я обрел
Лекарство от тоски.
Я понял, ЧТО его влекло
Пружинить шаг, глядеть
С такою жаждой в небосвод
В стремлении взлететь;
Ведь он любимую убил
И должен умереть.
* * *
Любимых убивают все,
Пусть знают все о том;
Один — метнет кинжальный взгляд,
Другой — пронзит словцом,
Трус — поцелуем впрыснет яд,
Смельчак — сразит клинком,
Кто — губит на излете лет,
А кто — совсем юнцом,
Кто — душит похотью своей,
Кто — Золотым Тельцом,
А милосердный нож берет,
Чтоб не тянуть с концом.
Кто — пуст, а кто — в избытке чувств,
Кто — купит, кто — продаст,
Кто — от раскаянья в слезах,
Кто — вздоха не издаст:
Любимых убивают все,
Не всем Господь воздаст.
* * *
Не всем назначен судный день
Позора и стыда,
С петлей на шее и мешком
На голове, когда
К ногам — через дыру в полу —
Рванется пустота.
Не всем терпеть надзор и день
И ночь; и день опять,
В час исступленья и молитв;
И слежку, чтоб унять
Попытку жертвы у тюрьмы
Ее трофей отнять.
Не всех пробудит на заре
Зловещая толпа
Подручных Смерти: Поп, Шериф,
Тюремщиков гурьба,
С чьих желтых восковых личин
Глядит сама Судьба.
Не всем напяливать дрожа
Свой каторжный наряд,
Пока угрюмый Эскулап
Торопит циферблат
Часов, где робкое тик-так
Грохочет, как набат.
Не всем, кто в Здравии пока,
Прочтут За упокой,
В ком ужас в сердце вопиет,
Что он еще живой,
А у помоста гроб стоит,
Пока еще пустой.
Не все, кто жаждой иссушен,
Пытаются мыча
Уйти из хватки рукавиц
Садовых палача,
Но меркнут в путах, позабыв
О жажде сгоряча.
Не всем взирать на небеса
Сквозь щели в потолке,
И с губ запекшихся ронять
Молитву — дань тоске;
Стерпеть Кайафы поцелуй
На стынущей щеке.
II
Он в серой робе шесть недель
Шагами мерил двор,
(И как на крикете его
Ход весел был и скор),
Вперяя в яркий небосвод
Свой — полный муки — взор.
Я не встречал столь жадный взор,
С каким глядел он тут
На то, что небом мы зовем,
На голубой лоскут,
Где парусники облаков,
Как по морю плывут.
Нет, не заламывал он рук,
И, как иной дебил,
Сачком Отчаянья в душе
Надежду не ловил;
Он просто нА небо глядел
И жадно воздух пил.
Рук не ломал он, не скулил,
Не чахнул, не рыдал;
Он солнце, словно эликсир
Забвенья пригублял,
А терпкий воздух жадным ртом
Он, как вино глотал.
И все — толпа пропащих душ —
Кто нес в себе свой ад,
Забыли все свои грехи
И кто в чем виноват;
Лишь смертника сопровождал
Наш изумленный взгляд.
Как странно было видеть шаг
Упругий, как струна;
Как странно было видеть взгляд
Туда, где вышина;
Как странно думать, что отдаст
Он страшный долг сполна.
* * *
Весною вяз в цвету увяз,
Проклюнувшись листвой,
Но рукотворный голый ствол
Весь год стоит сухой,
Лишь Смерть дает свой редкий плод
Из плоти из людской.
Чем выше мы, тем жизнь взаймы
Дороже испокон;
Но кто взойдет на эшафот
Высокий, словно трон?
Кто будет рад из петли взгляд
Бросать на небосклон?
Как мило в счастье и любви
Под скрипочку плясать,
Под флейту с лютней реже, но
Приятней танцевать,
А горше нет, чем антраша
Под петлей исполнять.
Мы хоть одним глазком за ним
Следили день за днем,
Гадая, кто из нас уйдет
Подобным же путем,
Какой тропой душой слепой
Мы в красный Ад сойдем.
* * *
И наконец живой мертвец
Не вышел к нам во двор,
Я понял, черный карандаш
Отметил приговор,
И в Божьем мире нам его
Не видеть с этих пор.
Сойдясь, как в море, в гиблый шторм,
Встречаются суда,
Не перемолвились мы с ним
Ни словом никогда,
Столкнувшись не в святую ночь,
А в горький день стыда.
Жестокий плен тюремных стен
Изгоев приютил;
Мир нас отторг навек, и Бог
Давно о нас забыл;
И чуткий Грех, шутя нас всех
В клеть, как в силки, сманил.
III
Двор Должников тесней оков
И в мокряди полов
Он там гниет, попав под гнет
Свинцовых облаков;
А стража бдит, а вдруг сбежит
Он в Смерть из-под замков?
Он рядом с теми, кто за ним
Следит и день, и ночь:
За тем, как стонет он, когда
Молиться уж невмочь,
За тем, чтоб жертва не ушла
От эшафота прочь.
Начальник строго соблюдал
Устав и Ритуал,
Врач равнодушно Смерть, как факт
Научный принимал,
А Капеллан два раза в день
Беседой досаждал.
Он трубкой дважды в день пыхтел,
И кварту пива пил;
И прямотой своей души
Страх на корню сгубил,
И часто встречу с палачом
Изустно торопил.
Об этой странности никто
Его спросить не мог:
Тюремщиков первейший долг,
И твердый их зарок —
Навесить маску на лицо,
И на уста замок.
Быть может, словом свой покой,
Баюкал он в тиши,
Но много ль стоит Жалость там —
У смертной у межи,
Дано ль словам пролить бальзам,
На дно больной души.
* * *
Страшней Чумы, в кольце тюрьмы
Наш Шутовской Парад;
Нам нет забот, мы первый взвод
Из Дьявольских Бригад;
С прической — швах! свинцовый шаг —
Веселый Маскарад.
Канаты рвем в один прием,
Ломая ногти вдрызг;
Полы метем, кряхтим — скребем,
Все в мыльной пене брызг;
Лесоповал — всегда аврал
Под пил кабаний визг;
Мешки кроим, гранит крошим,
Взбивая пыль в шурфах;
Посуду бьем да гимн орем,
И преем на путях;
Но в сердце каждого из нас
Клубком свернулся страх.
Он то лежал, то обдавал
Нас мусорной волной,
И забывали мы подчас
Несладкий жребий свой;
Но на могилу набрели,
Однажды мы гурьбой.
Зиявший зев ее, как лев,
Что спекся на жаре;
Он жаждал крови, плоть алкал,
И, подойдя к дыре,
Мы вспомнили: один из нас
Повиснет на заре.
Спустились мы под свод тюрьмы,
Во Мрак, и Смерть, и Страх;
(Палач пошаркал мимо нас).
И мы, дрожащие, впотьмах,
По камерам, как по гробам,
Рассыпались, как прах.
* * *
В ту ночь по коридорам Страх,
По тысяче причин,
Неслышной поступью прошел,
По множеству мужчин;
А вместо звезд, сквозь брусья полз
Хор призрачных личин.
А он лежал, как на лугу,
Где васильки цвели;
И стражи, сон его храня,
Осмыслить не могли,
Как можно спать и видеть сны,
В преддверии петли.
Не впору сон, коль скоро стон,
Не сдержит и кремень;
В нас Страх на костылях Тоски,
Вцепившись в ночь, как в день,
Из мозга в мозг переползал,
Как тень через плетень.
Как страшен сумрачный удел —
Грех брата осязать.
Он в грудь отравленным клинком
Войдет по рукоять,
Чтоб слез расплавленным свинцом
Чужую боль унять.
Обувкой фетровой вдоль стен
Страж тут и там шуршал,
Молитвам нашим у дверей —
Через глазок — внимал,
Всем тем дивясь, кто отродясь
Колен не преклонял.
Всю ночь молились мы, скорбя,
Как у родных гробов,
И полог ночи трепетал,
Как гробовой покров;
Был горше губки на копье
Вкус покаянных слов.
Уже кричали петухи,
Но день не наступал,
И кривобокий, как и мы,
Страх жался по углам,
И тьма злых духов к нам ползла
В ночи, казалось нам.
Они скользили мимо нас,
Как путники в туман,
Изящной поступью дразня,
И каждый гибкий стан,
Был страшен грацией своей
Как призрак и обман.
В сети гримас, прошли сквозь нас
Толпой, рука в руке,
Как в сарабанде, как в стихе,
Как буквицы в строке,
Плетя причудливый узор,
Как ветер на песке.
Нелепый кукольный гротеск
Рождал их ломкий шаг;
Как флейты звук, терзал наш слух
Своим напевом Страх, —
Он громко пел, чтоб пробудить
И вызвать к жизни Прах.
«Мир необъятен, но в цепях,
Нет ходу никуда;
Конечно, вправе кость метнуть
И Джентльмен, но там
Не ждет успех, где ставка — Грех,
В убежище Стыда!»
* * *
Не из эфира соткан был
Народ глумливый их,
Для тех, кто жил в тисках оков,
Не чуя ног своих,
Их плоть и кровь страшила нас
Сильней иных живых.
Хмельной угар вертлявых пар,
Танцующих кругом,
Жеманный дух салонных шлюх,
Подсевших к нам бочком,
И в глотках наших застревал
Поток молитв комком.
* * *
С рассветом ветер застонал,
Но ночь еще ткала
Шатер из нитей тьмы, пока
Последней не впряла,
Мы в страхе ждали Солнца Суд,
Когда растает мгла.
А ветер выл, и дождь стекал,
Как слезы, со стены,
Минуты медлили, как дрожь
Ослабленной струны,
И мука нам казалась сверх
Объявленной вины.
Вдруг я заметил, как окно
Оттиснуло бруски
Решетки тенью на стене
Над койкой в три доски;
Я понял, в мир пришел рассвет
Под цвет моей тоски.
* * *
Шесть! В клетках гомон и возня…
Семь. Тихо. А засим
Тюрьму накрыл шум мощных крыл
И шорох вслед за ним,
То Смерть вошла и обдала
Дыханьем ледяным.
Не Конь Блед всадницу несет.
Не с помпой Смерть грядет:
С мотком пеньки, с куском доски
Взошла на эшафот
Позорным вервием вершить
Убийственный исход.
* * *
На ощупь мы сквозь сгустки тьмы
Шли, как сквозь топь бредут,
Ведь в жар молитв все, что болит,
Облечь — напрасный труд;
В нас что-то умерло — то, что
Надеждою зовут.
Как твердолоб — ни шагу вбок —
Неправый Суд Людской,
Он топчет немощь, давит мощь
Железною пятой,
И демонстрирует сполна
Нрав людоедский свой.
* * *
Мы стерегли, когда часы
Ударят восемь раз,
Восьмой удар — удар Судьбы,
Тот, что в урочный час,
Уловит Лучшего в силки
И Худшего из нас.
Застыв, мы не могли пресечь
Отсчет, что будет дан,
И каждый замер, как в степи
Безмолвный истукан,
А сердце било там, внутри,
Как заяц в барабан.
* * *
Как шок, раздался бой часов
И воздух разорвал,
И к небесам тюремный вой
В отчаяньи воззвал,
Как древле прокаженных вопль,
Прохожих отгонял.
И как в кристалле сна ясней
Вся жуть отражена,
Так балка сальная с петлей
Отчетливо видна,
И слышно, как молитва в крик
Петлей укрощена.
И горе, и его исход,
И то, как он вскричал,
Раскаянье и смертный пот
Никто, как я, не знал,
Кто много жизней прожил, тот
Бессчетно умирал.
IV
В день казни заперта была
Часовня: в этот час
То ль сердцу баял капеллан,
Что билось через раз,
То ль Нечто взор его таил
Не для досужих глаз.
Лишь в полдень колокольный звон
Смог двери отворить,
И мы, покинув клетки, вниз
Во всю помчались прыть,
Чтоб, окунувшись в Общий Ад,
Свой Личный Ад избыть.
И вышли мы на Божий свет
Как прежде, только вот
Глядь — этот бел, как полотно,
Сер, как пергамент, тот,
Но все с похожею тоской
Глядят на небосвод.
Я не встречал столь жадный взор,
С каким глядели тут,
На то, что небом мы зовем,
На голубой лоскут,
Где парусники облаков,
Как по морю плывут.
Но были среди нас и те,
Что шли, потупив взор,
И знали — больше впору им
И петля, и позор:
Он отнял жизнь, любя, — они ж,
Лишь походя, как мор.
Тот согрешил вдвойне, кто труп
Для боли пробудил,
Изъял из гробовых пелен
И снова кровь пролил,
Но все деяния свои
Он всуе совершил.
* * *
В нарядах шутовских, толпясь,
Как стадо обезьян,
Брели мы по двору кругом,
По битуму скользя,
Брели мы по двору кругом —
Нам Иначе нельзя.
Брели мы по двору кругом,
А мозг перебирал
Видений рой, в наш праздный ум
Ворвавшихся, как шквал,
Где Ужас был поводырем,
А в спину Страх толкал.
* * *
Напыщенные Стражи нас,
Как гурт свиней, пасли,
Нарядны, словно с торжества
Какого-то пришли,
Вот только башмаки их цвет
Известки обрели.
Могила — бледное пятно
Над прежнею дырой,
Среди песка и грязи, под
Тюремною стеной,
А вместо гробовых пелен
Известки тонкий слой
Да, этот гробовой покров
Лишь избранным сужден…
Нагим — для срама — но в цепях
Был в яму сброшен он
Гореть, — так некогда в огне
Был Некто вознесен.
Жар извести в его костяк,
Как алчный червь, проник,
Он объедал все кости днем,
А ночью — плоть на них,
Он ел посменно кости, плоть,
Лишь сердце — каждый миг.
* * *
Три года будет сир и наг
Бесплодный лоскуток
Земли; не примет он семян
И ни один росток
Не взглянет кротко в небеса,
На розовый восток.
Убийцы плоть! Считалось, нет
Для стебля яда злей.
Ложь! Добрая земля добрей
Людей, и тут красней
Оттенок был бы красных роз,
А белых роз — белей.
Из сердца бил бы красный цвет,
А красный цвет — из уст;
Кто знает, что за чудеса
Явит нам Иисус,
С тех пор, как посох вдруг расцвел
Пред Папою, как куст. [1] Как посох вдруг расцвел пред Папою, как куст… — аллюзия на легенду о Тангейзере, когда папский посох расцвел в знак того, что Бог (вопреки словам папы) отпустил ему грехи.
* * *
Здесь розам этим не цвести,
Пробив тюремный смрад,
Где только галька и песок
Нам скрашивают ад:
И значит, не уймет тоски
Цветочный аромат.
И лепесток за лепестком
Цветам не облететь,
Мешаясь с грязью и песком
Затем, чтобы успеть
Напомнить нам, что Божий Сын
За Всех пошел на смерть.
* * *
Тюремной жуткою стеной
Он окружен опять,
И дух его в цепях ли, без,
Не станет в ночь блуждать,
И, лежа в прОклятой замле,
Не в силах возроптать.
Несчастный! - он обрел покой,
И в мире тишины
Ничто — безумье или страх —
Не отравляет сны
В Стране Безвременья, где нет
Ни Солнца, ни Луны.
* * *
Он был повешен, будто зверь,
И реквием звонить
Не стали, чтоб его душе
Печали утолить,
Но в спешке сняли, чтоб в норе
По-воровски сокрыть.
Сорвав тряпье, швырнув нагим
Под нож мушиных жвал,
Глумясь, над вздувшимся рубцом,
Что горло окружал,
Пиная извести покров,
В котором он лежал.
Над ним священник не прочел
Последнее «Прости»;
Крестом, дарованным Христом,
Не осенил в горсти,
А он ведь был из тех, кого
Христос пришел спасти.
Все кончено. Он рубежа
Последнего достиг,
И чаша скорби вобрала
Избыток слез чужих,
Отверженных, поскольку скорбь
Все достоянье их.
V
Не знаю верно, прав Закон
Иль крив, но все, кто здесь
Гниет, те знают назубок:
У тюрем стены есть
И то, что день здесь словно год,
В котором дней не счесть.
Но мне знаком людской Закон,
Возникший в грустный век,
(Когда у брата отнял жизнь
Ни зА что Человек);
И розность плевел и зерна
Не видя, как на грех.
Но знаю я, (жаль, что не все),
Ведь истина проста:
Все тюрьмы строит сам Позор
Из кирпичей Стыда,
Где Зло окружено стеной,
Застившей взор Христа.
Решетки Солнца лик слепят,
Марают лик Луны;
Они таят тюремный ад,
Где муки столь страшны,
Что плотницкий иль Божий сын
Их видеть не должны.
* * *
Ведь подлость, как гнилой сорняк,
В тюрьме пышней цветет,
А добродетель — коль была —
И чахнет, и гниет,
Здесь Безысходность — зоркий Страж
У Мук тугих ворот.
Здесь мор и глад, здесь стар и млад,
И въяве, и во сне
Скулят, а кнут и плеть на труд
Ведут; а кто во мгле
Еще не сбрендил, тот вполне
Окостенел во зле.
Каморки здесь темны и днесь
Отхожих мест грязней,
И дышит в клеть зловоньем Смерть
Из окон и щелей;
И только Похоть здесь цветет
Из всех живых страстей.
Вода, которую мы пьем,
Мутна и солона,
Хлеб мелом на зубах хрустит;
И мы лежим без сна,
Пока Сон бродит, бог весть, где,
Тасуя Времена.
* * *
Не Голод с Жаждой: змей клубок
Нутро нам бередит,
Не стол и кров волнуют кровь
А мука впереди:
Ведь камню, вырытому днем,
В ночь — сердцем стать в груди.
Настроят сумерки сердца
На сумеречный лад,
Мы рвем пеньку и рычаги,
Храня в себе свой Ад,
И тишина для нас звенит
Тревожней, чем набат.
Не тронет слух нам речи звук
Сочувственно-живой,
В глазок, сквозь мрак, вперяет зрак
Безжалостный конвой,
И день за днем гнием живьем
Мы телом и душой.
Мы звенья жизненной цепи
Прожгли до одного,
Кто — плачет, кто — кричит, а кто —
Не молвит ничего;
Но камень в сердце сокрушит
Лишь Промысел Его.
* * *
Блажен, кто сердцем сокрушен…
Разбитому, — ему
Сосудом с миром для Христа
Служить, как и тому,
Что с драгоценным нардом был
У Симона [2] У Симона в дому… — библейская аллюзия, история о пребывании Христа в доме прокаженного Симона, где он был умаслен миром из разбившегося сосуда с нардом. (Марк, 14.3–9) в дому.
Лишь тот, кто сердцем сокрушен,
Прощенье обретет,
Он, сердце расколов в груди,
С Души Грехи стряхнет,
И в сердце только через скол
Христос отыщет вход.
* * *
Лежит со вздутым горлом он
И, выпучив глаза,
Ждет рук Разбойника с креста
Забравших в небеса:
Осколки сердца соберет
Лишь Божия слеза.
Судья ему отмерил срок
Лишь три недели жить,
Лишь три недели, чтоб раздор
В душе своей смирить,
И с рук своих, державших нож,
Всю кровь до капли смыть.
Слезой кровавой кровь с руки,
Сжимавшей сталь, смывать…
Лишь кровь способна кровь стирать,
А слезы — исцелять;
И лишь Христу по силам смыть,
Снять Каина печать.
VI
Есть в Рединге тюрьма, а в ней
Могила без следа,
Бедняга в ней сгорел дотла
В покрове из стыда,
Пропало имя вместе с ним
Отныне навсегда.
Пусть он лежит, пока Господь
Не станет воскрешать,
Всех мертвецов. Не надо слез,
И горько воздыхать:
Убив любимую, не мог
Он смерти избежать.
Любимых убивают все,
Пусть знают все о том;
Один — метнет кинжальный взгляд,
Другой — пронзит словцом,
Трус — поцелуем впрыснет яд,
Смельчак — сразит клинком.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления