Онлайн чтение книги Колокол The Bell
Глава 13

Было утро следующего дня. За завтраком солнце по-прежнему ярко сияло, но какая-то пронзительность и холодок в воздухе уже выдавали время года, и глазу быстрее открывались знаки осеннего увядания. Раннее утро Тоби провел с Пэтчуэем — тот горел желанием научить его пользоваться культиватором. Тоби обнаружил, что культиватор, как ни странно, его не интересует, и обращался с ним крайне неумело. После одиннадцати его, как обычно, отрядили в сарай на фасовку, но там, как выяснилось, делать ему было нечего. Миссис Марк торопилась в дом, где затеяла стирку, а его отправила снова в сад. Тоби же потихоньку улизнул. Ему хотелось подумать.

Он решил посидеть немного в часовне для посетителей и прошел по дамбе, не опасаясь, что его могут заметить. В часовне он бывал только во время мессы, и сейчас, пустая и безмолвная, она внушала ему благоговейный трепет. Занавески были отдернуты, сквозь решетку виднелся алтарь и пробивалось тусклое освещение храма. Свет проникал в часовню для посетителей через два маленьких оконца с зеленоватыми стеклами, так что было довольно темно. В монашеской часовне казалось еще темнее, там окна наверняка застеклены позд-невикторианскими витражами. Внутри ужасно тихо и как-то сосредоточенно.

Тоби постоял в дверях, напрягая слух. Ему говорили, что денно и нощно в часовне молится кто-нибудь из монахинь. Он ничего не услышал. На цыпочках подобрался он к решетке и стал у алтарной оградки, выдававшейся вперед фута на три. Странно было стоять сбоку от алтаря и не видеть самой часовни. На оградку Тоби ступить не осмелился; нервно оглянувшись, он прижался к левой стене часовни и просунулся через прутья решетки. Ему удалось увидеть совсем немного из того, что было скрыто от посторонних глаз, — алтарные ступени, несколько инкрустированных плит на полу да кусок противоположной стены. Основная же часть храма была по-прежнему недоступна.

Вглядываясь в густой сумрак, Тоби вдруг вспомнил тень озера, в которой мир отражался иными красками, и его охватило неодолимое желание пройти за решетку. Едва только мысль эта пришла ему в голову, он вздрогнул и испугался. В общем-то ничто его не сдерживает: он может отворить дверцу в решетке, пройти в часовню и постоять там с минутку, глядя на храм. Интересно, что бы он там увидел? Множество пустых скамей и где-нибудь в дальнем углу — одинокую монахиню, стоящую на коленях и мрачно взирающую на него; или — при этой мысли он содрогнулся, — может, всего в нескольких ярдах от него в этот момент сидит в полном молчании вся община. В общем-то ничто его

не удерживает от того, чтобы войти. В то же время это нечто совершенно невозможное. Он даже не мог себя заставить ступить в проем.

Он быстро отошел в глубь часовни для посетителей, устыдившись, что его могут застать за подглядыванием, и сел на скамью. Он был раздражен, раздосадован и расстроен. Вчера он пережил сначала шок, потом страх, а затем это лихорадочное, нетерпеливое желание поговорить с Майклом. Но вчера он хоть был сам по себе, вчера он был зрителем. А сегодня он чувствовал себя вовлеченным. Он стал жертвой насилия, а затем каким-то образом оказался к нему причастчым, и он уже не жертва, а соучастник. Он понимал, что в общем-то несправедлив к Майклу. То, что вчера говорил Майкл, было в высшей степени разумно и сдержанно; после того короткого разговора на просеке они отправились домой и по дороге с напускной небрежностью обсуждали посторонние дела. Но в памяти Тоби осталось иное — то, как Майкл стиснул его руку, и то долгое мгновение, когда они стояли, крепко держась за руки. Если бы только этого не было! Ведь Тоби знал, что и сам — так же как Майкл — страстно жаждал этого прикосновения. И не мог сдержать своих чувств. Что ни говори — это походило на встречу возлюбленных; и задним числом слова Майкла казались попросту соломенной трухой, летящей на бушующий костер любовного свиданья. Тоби чувствовал, что втягивается во что-то сомнительное и чувственное, и это было ему не по душе.

Тем не менее неприязни к Майклу он не ощущал. Даже чувство физической брезгливости, которое внушала ему вся эта история, по-прежнему обращено было на него самого. То, что совершил Майкл, было для Тоби потрясающим открытием. Представления его о человеческом существовании в целом усложнялись просто на глазах и даже за короткий промежуток времени продвинулись вперед. Тоби был уже менее склонен лепить Майклу ярлыки или вписывать его в какие-то рамки. Его, скорее, снедало любопытство. Это кем же надо быть, чтобы считаться чуть ли не священником и запросто целовать мальчиков? А ну как Майкл, несмотря на свои слова, частенько это делает? А может, у него был просто внезапный неодолимый порыв? Мучают ли его угрызения совести? Не оставляло Тоби и приятное сознание того, что ему известна низменная сторона столь почитаемого человека. При всем отвращении к создавшемуся положению он ощущал своего рода удовольствие от того, что обрел над Майклом власть, которую едва ли сам мог отличить от побуждения заступиться за него. Он обнаружил, что на мыслях о слабине Майкла он останавливается с нежностью.

Не в привычках Тоби было сидеть и раздумывать. Он был практического склада ума, энергичен и обычно совершенно беззаботен. С бесхитростностью, идущей от действительно прекрасного воспитания, он считал себя еще не совсем взрослым. Мужчины никогда его не волновали, да и женщины тоже. «Влюбленность» он считал чем-то оставленным на будущее, на то, как ему все еще казалось, весьма отдаленное будущее, когда он познакомится с другим полом. И он был сражен теперь тем, как быстро переменились его представления о мире. Работать совершенно не хотелось. Сидеть бы только и думать, вот как сейчас, без конца вспоминая, что они говорили и делали, и вызывая в памяти тускло-золотистые волосы и узкое, озабоченное, ястребиное лицо своего друга. А ну как это и есть та самая влюбленность, в ужасе спрашивал он себя.

Тоби был далек от того, чтобы искушенно считать, что все мы небезучастны к воздействию обоих полов. Он полагал, что любить можно либо мужчин, либо женщин и, коли уж у кого обнаружились, на его несчастье, гомосексуальные пристрастия, нормальная жизнь ему навсегда заказана. Мысль эта наполнила его потаенным страхом. Майкл просил его не преувеличивать значения того, что произошло, но ведь то, что произошло, произошло с ним и продолжает происходить, и управлять этим он может в той же малой степени, что и процессом пищеварения. Он задался вопросом — а после минувшей ночи к тому было больше оснований, — уж не гомосексуалист ли он по природе?

Влекли ли его женщины? То, что не влекли, до этого самого момента ничуть не волновало Тоби. Теперь это беспокоило его, и он начал желать немедленных подтверждений на сей счет. У Тоби был брат намного младше его, а сестер не было. Он почти не сталкивался с девочками своего возраста. Не было никаких образов, чтобы вызвать их в памяти и проверить свои наклонности. Он немного поразмыслил, довольно общо, над своими представлениями о Женщине. Стройное и все же материнского облика существо предстало перед ним. С робостью начал он раздевать его. Вглядываясь в это видение и тайком наблюдая за своей реакцией, он постепенно убеждался, что это замечательное воплощение женственности обретает черты Доры Гринфилд.

Тоби удивило и порадовало это открытие. Прежде он как-то не отдавал себе отчета в том, что находит Дору привлекательной, но теперь, когда он решительно исследовал свое умонастроение, подогревая объяснения, которые раньше счел бы непристойными, ему показалось, что неравнодушен он к се чарам довольно давно. Действительно, у нес такая чудная головка в обрамлении прямых прядей золотисто-каштановых волос — словно с итальянской картины; к тому же Дора такая кругленькая, можно сказать, пышка. На время воображение Тоби смутил более откровенный образ Доры. Но более всего видел он ее лицо: полный рот, мягкие черты, материнское, ободряющее выражение глаз. И если от более холодного образа Кэтрин, при всей его прелести, мысли Тоби отлетали, как от статуи Артемиды, то в своих воспоминаниях о выражении лица и жестах Доры он находил теплое поощрение и приглашение.

Эти фантазии прервал звук движенья из монашеской часовни. Послышались мягкие шаги и шелест тяжелых юбок. Тоби в страхе вскочил. Должно быть, настало время для sext [36]Церковная служба в 12 часов дня.. Он стоял, вслушиваясь в шаги и наводящее на сомнительные мысли шуршание юбок. Какое-то время они продолжались, затем раздался оседающий звук — будто громадная птица усаживалась в гнездо. Наступила тишина, и наконец ее прорезало одинокое сопрано, вознесшее бесхитростное песнопение. Тоби был потрясен. Было что-то чудовищное, почти вызывающее в невидимой и неприступной близости стольких женщин. Утверждение о полной непричастности мирян к монастырской жизни нельзя полностью принимать на веру; это соприкосновение показалось Тоби раздражающим, бередящим, возбуждающим. У певшей монахини был очень тонкий, поставленный голос, немного похожий на голос Кэтрин. Песнопение длилось, пока ужасающая чистота и суровость его не стали непереносимыми. Он развернулся и, спотыкаясь, пошел из часовни наружу.

На слепящем солнечном свету он ощутил невыразимую тоску и безутешность. Он чувствовал смутное желание совершить что-нибудь дерзкое, насильственное. Сознание того, что он прогуливает работу в саду, беспокоило и в то же время доставляло удовольствие. Неторопливо свернул он в сторону от дамбы и двинулся вдоль монастырской стены по направлению к главной дороге, которая была еще далеко. Он шел вплотную к стене, ведя по ней рукой. Высоченная стена была сложена из небольших квадратных камней, гранита и бурого железняка, и вид имела крапчато-золотистый. Пыль от сухой поверхности стены цветочной пыльцой оставалась у него на ладони. Опустив голову, брел он, до крайности злой на себя и весь мир.

Вскоре по обе стороны стены, забиравшей в сторону от озера, появилась кайма деревьев, и Тоби очутился в лесу. Чуть позже он понял, что место ему знакомо. Слева открывалась широкая хвойная просека, ведущая к озеру, и в дальнем ее конце он видел, как солнце играет на поляне совсем неподалеку от сторожки. Воспоминания о минувшем вечере ожили в нем, и у него возникло странное чувство, будто он неверующий, а за ним — ощущение крайней испорченности. Насилие рождается из желания убежать от себя. Тоби взглянул вверх, на стену.

Еще пару дней назад он и вообразить себе не мог, что можно перелезть через монастырскую стену. Теперь ему вдруг показалось, что раз уж все так запутано, так все и дозволено. Чувство это тем не менее было неприятным. Сильное возбуждение охватило Тоби, и тут он понял, как сильно за минувшие полчаса он был выведен из физического равновесия. Он отступил под прикрытие деревьев и огляделся. Сердце бешено колотилось в груди. Он вспомнил маленькую калитку в стене, выходившую, как он видел, на просеку; но ведь она наверняка заперта. Он изучающе осмотрел стену. Она была очень старой, камни лежали не впритык, виднелось много шероховатостей и выступов. Он выбрал местечко, где камни кое-где выдавались вперед или отступали вглубь, и начал карабкаться вверх, нащупывая, за чтобы руками уцепиться в расщелинах.

Это было труднее, чем казалось. Податливые камни сыпались по краям, и Тоби с оцарапанными запястьями рухнул на землю. Тут он разъярился. Буйное желание увидеть монастырь изнутри завладело им. Волнующее чувство опять охватило его, и в небывалой степени, — будто он вот-вот пройдет в Зазеркалье. Стена представляла собой как раз подходящую степень сложности. Она была препятствием, но преодолимым. Тоби вновь пошел на приступ.

На сей раз он выискал прочную опору под ноги и, распластавшись посреди стены, начал нащупывать наверху надежное место для пальцев. Нашел, подобрал одну ногу повыше. Он вслепую тянулся вверх, надеясь ухватиться за край. Рука нащупала свободную кромку, и, запустив пальцы в мякоть из мха и каменного крошева, он сумел зацепиться. Затем взялся другой рукой, нижняя опора начала уходить из-под ног. Он закинул один локоть через край стены, ноги заскреблись по осыпающейся поверхности, ища подпоры. В следующий миг, сопя и распрямляя руки, он подтянулся, оперся на грудь и перебросил ногу через край. Сидя верхом на стене, он отдыхал.

Обессиленный, с победным видом,

обозревал Тоби открывшуюся картину. К своему удивлению, он увидел, что хвойная просека продолжается и по другую сторону. Отсюда он не видел, куда она уходит. На территории монастыря лес был такой же густой, и никаких строений видно не было — только далеко справа проглядывала нормандская башня. Тоби почувствовал мгновенное разочарование. В общем-то изнутри все выглядит в точности так же, как снаружи. Он перебросил ноги на внутреннюю сторону стены и стал озираться. Может, случится что-нибудь, может, монахиня мимо пройдет. Но он сидел, а лес оставался непроницаемым и безмолвным.

Когда Тоби взбирался на стену, он ни о чем, кроме как взглянуть на монастырские земли, не помышлял. Теперь же, когда он был на стене, в нем заговорило настойчивое, как физическая потребность, желание: его так и подмывало спрыгнуть вниз, на территорию монастыря. Мгновение-другое он подождал и понял, что не стерпит. Потянет еще, но рано или поздно он должен спрыгнуть. Осознав это, он так возбудился, что разом спрыгнул, приземлившись довольно-таки шумно и порвав одежду о куманику. Он поднялся и замер, тяжело дыша и вслушиваясь. Все было по-прежнему тихо, он осторожно отошел от стены и потихоньку двинулся к просеке, надеясь посмотреть оттуда на монастырские строения.

Вздрагивая и чувствуя, что в любой миг суровый голос может призвать его к ответу, Тоби вышел на поляну в конце просеки. Просека была ровная и ухоженная. Но вела она не к какому-нибудь строению, а к еще одной стене, поменьше, и в ней была калитка. Больше ничего видно не было. Тоби постоял немного, осмотрелся. Интересно, что будет, если его заметят? Воображение Тоби разыгралось: понесутся ли к нему монахини с пронзительными воплями или вакханками набросятся на него? Он не знал, какая картина страшнее или на самом-то деле — он поразился, что раздумывает над этим, — восхитительнее. Он стоял в расслабляющей тиши этого места, и страх за то, что он сделал, нарастал. Надо бы подобру-поздорову лезть обратно, решил он, однако вторая стена поодаль на просеке и дверца в ней были слишком заманчивы. Он глаз не мог оторвать от дверцы и минуту спустя обнаружил, что крадется к ней меж деревьями.

Добравшись до нее, он оглянулся. Высокая монастырская стена казалась далекой. Можно бы бегом еще успеть вернуться, подумал он. Но обернулся к маленькой дверце. Стена здесь была пониже, но все равно высокая — сверху не заглянешь. По обе стороны она уходила в гущу деревьев, но за стеной деревьев не было. Просека обрывалась на этом самом месте. Тоби положил руку на засов, и щеколда подалась вверх с громким щелчком. Он толкнул дверцу, та легонько заскрипела и стала медленно отворяться. Шум напугал его, но он продолжал толкать дверцу, за которой открывался ковер коротко подстриженной травки. Он шагнул в проход и очутился на кладбище.

От неожиданности Тоби застыл в дверном проеме, все еще держась за дверцу. Он был в окруженном прямоугольником стены зеленом пространстве, и в нем аккуратными рядками тянулись могилы, над каждой высился маленький белый крест. Гряда довольно-таки мрачных темных кипарисов на солнечном припеке у дальней стены придавала этому месту до странности южный вид. Ужас от увиденного был так велик, что почти не усугубился тем, что совсем рядом он увидел двух монахинь — они, наверно, ухаживали за могилами. У одной в руках были ножницы. Неподалеку стояла газонокосилка, но ею явно не пользовались — иначе Тоби услышал бы ее шум

. Тоби смотрел на монахинь, монахини, разогнувшись и оторвавшись от своей работы при скрипе отворяющейся калитки, смотрели на Тоби.

Монахиня с ножницами положила свой инструмент, что-то тихо сказала второй монахине. Затем она пошла к Тоби, обметая травку длинным подолом. Не помня себя от страха и стыда, смотрел он, как она приближается.

Когда она приблизилась настолько, что он мог сосредоточить свой обезумевший взор на ее лице, он увидел, что она улыбается. Рука его сползла с калитки, и он непроизвольно отступил назад, за черту кладбища. Она вышла следом, затворила за собой калитку, и они остались один на один на просеке.

— Доброе утро, — сказала монахиня. — Ты, должно быть, Тоби. Угадала?

— Да, — ответил Тоби, понурив голову.

Они медленно пошли вместе между деревьями.

— Я так и думала. Мы хоть никогда с вами не видимся, знаем каждого из вас, как если бы вы были нашими лучшими друзьями.

Монахиня, похоже, ничуть не тушевалась. Тоби терзался замешательством и тревогой.

— Наше маленькое кладбище, видно, сильно удивило тебя?

— О да!

— Чудное место, правда? Такое уютное, укромное, больше похожее, думается порой, на спальню. Приятно знать, что когда-нибудь будешь спать там.

— Да, место чудное, — в отчаянье сказал Тоби.

Они проходили под большим кедром, с его разлапистых низких ветвей, заметил Тоби, что-то свисало. Это были качели. Когда они приблизились, он невольно протянул руку и коснулся веревки.

— Славные качели, — сказала монахиня. Теперь уже по ее выговору было ясно, что она ирландка. — Отчего бы тебе не покачаться? Это немного развеселит старые качели. Мы и сами частенько это делаем.

Тоби поколебался, потом, сильно вспыхнув, сел на качели и принудил себя несколько раз качнуться. Монахиня стояла рядом и улыбалась.

Промямлив что-то, Тоби слез с качелей. Он готов был испариться, сквозь землю провалиться. Отвернувшись, он шел подле монахини, которая все говорила, пока они не добрались до калитки в монастырской стене.

Монахиня приотворила калитку.

— Она была не заперта! — изумленно сказал Тоби.

— А мы никогда не беспокоимся — закрыты калитки или нет! Думаю, ты получил удовольствие от лазанья. Мальчишки вечно куда-то лазят.

Лучезарно улыбаясь, она распахнула калитку настежь. Тоби попятился в проем, и какое-то мгновение они смотрели друг на друга через порог. Тоби чувствовал, что следует извиниться, и мучительно подбирал слова.

— Простите меня. Я знаю, что не должен был заходить сюда.

— Пусть это тебя не тревожит. Говорят, любопытной Варваре на базаре нос оторвали, но я в твоем возрасте никогда в это не верила. К тому же по нашему уставу дети иногда могут заходить на территорию обители.

Она затворила за собой калитку, и Тоби казалось, что еще несколько мгновений после того, как та защелкнулась, улыбка монахини не сходила с наружной стороны калитки. Он обернулся к просеке.

Все было тихо. Никто не видел ни его вторжения, ни его позорного выдворения. Он помчался по просеке, горя желанием как можно дальше убраться от этой опасной и, как ему теперь казалось, еще более неприступной обители. Он чувствовал, что его осмеяли, унизили и пристыдили. Он бежал, опустив голову, и бормотал про себя: «К черту, к черту, к черту…»

Задыхаясь, он выскочил на открытый луг у дороги и, когда пересекал его, увидел «лендровер», лихо въезжающий в ворота. Сердце у него чуть не выскочило, но в следующий миг он увидел, что за рулем сидит Марк Стрэффорд, а не Майкл.

Заметив Тоби, Марк притормозил и крикнул:

— Подвезти? Мы опаздываем к ланчу.

Тоби взобрался на сиденье рядом с Марком и, пока они катили вкруговую к дому, старался к месту поддакивать его замечаниям о занудстве людей на рынке в Сиренчестере. Они остановились на гравийной площадке перед ступенями, и навстречу им сразу же заспешила миссис Марк, расспрашивая мужа, не забыл ли тот чего купить. Тоби обратился к ней:

— Вы случаем не знаете, где сейчас Дора, а?

Миссис Марк с важным видом повернула к нему свое круглое сияющее лицо.

— Ты разве не знаешь? Миссис Гринфилд уехала от нас. Она вернулась в Лондон.