Онлайн чтение книги Чаша кавалера The Cavalier's Cup
Глава 18

Мистер Харви не шевельнулся, хотя весь напрягся в своем отлично скроенном синем костюме.

Яркий гнет лампы, ничуть не смягченный абажуром, падал на его гладко зачесанные каштановые волосы, твердый подбородок, легкие морщинки вокруг глаз.

Он не отрицал обвинения Г. М. Взгляд его зеленых глаз перемещался механически справа налево и обратно — такое часто видели в суде, когда адвокат Уильям Т. Харви разгадывал замысловатую стратегию прокурора и первым оценивал ее.

На лице его мелькнула довольная улыбка. Не вызывало сомнений, что он действительно виновен, но конгрессмен Харви любил детективную дуэль умов так же сильно, как его возлюбленная, выражаясь фигурально, изучение словаря.

Улыбка быстро исчезла. Сделав несколько шагов назад, к окну, за которым маячил в лунном свете знаменитый дуб, мистер Харви скрестил на груди руки.

— Закройте дверь! — сказал он.

Синьор Равиоли отпрянул, все еще пряча правую руку за спиной. Но в этой сцене не было ни малейшего намека на разоблачение злодея. Совсем наоборот — облегчив душу обвинением, сэр Генри Мерривейл стал выглядеть печальным и даже в какой-то степени виноватым.

Г. М. закрыл дверь. Послышался щелчок, когда он повернул ключ в замке.

— Предположим, ты можешь доказать то, в чем обвинил меня. — Голос мистера Харви был резким, но на губах опять мелькнула одобрительная улыбка. — Что ты намерен делать дальше?

Г. М. приподнял почти невидимые брови.

— Ничего, — просто ответил он. — Ох, сынок! Помимо того что я самый знаменитый в мире укрыватель преступников, ты ведь, в конце концов, не украл панель. Она все еще здесь! Как сказал Дженнингс, все в порядке и ничего не случилось. Моя забота состоит в том, как удержать Мастерса от решительных действий, когда он проснется завтра утром.

Конгрессмен Харви шумно выдохнул.

— Спасибо, Генри.

— Не за что, сынок.

— Но как ты смог до этого докопаться? — Интеллектуальный интерес мистера Харви явно превалировал над опасениями по поводу того, что скажет его дочь. — Ход твоих мыслей занимает меня больше всего, Генри.

Синьор Равиоли больше не мог сдерживаться.

— Этот джентльмен сделать это? — буквально взвизгнул он. — Этот джентльмен огреть невежественный коп дубинкой?

— Я не хотел этого делать! — запротестовал мистер Харви. — Но мне пришлось!

Г. М. сурово посмотрел на своего учителя музыки.

— Заткнитесь! — приказал он.

— Но как он войти и выйти из запертая комната? Это невозможно!

— Садитесь за клавесин и слушайте! — неумолимо распорядился Г. М., сверля взглядом синьора Равиоли, пока тот не подчинился. — Хотя признаю, — добавил он, — что это мой доктор Ватсон произнес самые правдивые слова, проливающие свет на эту тайну.

— Какие? — допытывался конгрессмен Харви.

Г. М. медленно придвинул высокий стул к узкому столу, на котором лежали авторучка и листы бумаги, с усилием опустил на него свою тушу и постарался устроиться поудобнее. Потом он посмотрел на мистера Харви, стоящего спиной к окну и раздираемого бурей эмоций.

— Видишь ли, сынок, — начал Г. М., — добрый старый Дженнингс заявил — хотя тебя там не было, и ты его не слышал, — что твои дочь и зять не понимают, в чем состоит тайна, что запертая комната и Чаша Кавалера не имеют никакого значения.

Первый ключ к этому делу появился вчера вечером, когда мы сидели у фонтана в саду Крэнли. Наш Джильи сделал весьма глубокое замечание. Он сказал, что британцы и американцы должны прекратить пытаться понять другие народы и постараться понять самих себя.

Как англичанин, сынок, я не претендую на то, что понимаю всех американцев, так как среди них слишком много смешанных типов. Но я хорошо понимаю американцев твоего типа. Их тоже достаточно, и я объясню, что имею в виду.

Чаша Кавалера была фальшивой реликвией. Она не представляла никакой исторической ценности, не была памятной вещью, хотя и стоила колоссальную сумму денег. Поэтому ты, будучи янки, не испытывал к ней никакого интереса. Панель в окне, на которой умирающий кавалер нацарапал свои последние слова, стоила не больше денег, чем любое стекло XVII века. Другое дело — ее историческая ценность.

Для американца англий… шотландско-ирландского происхождения, любящего традиции, историю и дело, за которое сражались роялисты в гражданской войне, ненавидящего круглоголовых и все, что они отстаивали, этот кусок стекла был бы подлинным сокровищем, даже если бы — как это случилось с книгой из Британского музея — тебе пришлось бы хранить его тайно и никому не показывать. Поэтому ты, будучи янки, отдал бы все, чтобы завладеть им.

Конгрессмен Харви выпятил подбородок:

— Минутку, Генри! Ты подвергаешь сомнению мою правдивость, когда я формулирую великие принципы и идеалы, которым посвящена моя жизнь…

Синьор Равиоли прервал его, исполнив аккорд на клавесине:

— Он говорить правда, синьор Харви! Si! Многие американцы совсем как вы, только не признавать это.

— Мистер председатель, я протестую против инсинуаций…

— Помолчи, сынок! — перебил его Г. М. — Не существовало человека, который делал бы себя таким удобным объектом для шантажа, как ты. И мне дадут продолжать или нет? Вчера вечером, когда я впервые услышал романтическую историю о приключениях сэра Бинга Родона и призраке, который входит и выходит из запертой комнаты, я сказал себе: «Это наверняка работа Уильяма Текумсе Харви. Ему нужна оконная панель, а не чаша, но как он это проделал?»

— Придержи коней, приятель!

— Господи, опять!

— Моя дочь даже теперь не знает, что я виновен? — осведомился мистер Харви.

— Нет. Вот почему я клялся ей, что тебе ничего не известно.

— Когда она сегодня рассказала о том, как я украл книгу из Британского музея и должен был хранить ее тайно, Генри, я едва не свалился в обморок! Полагаю, она или Том упомянули об этом тебе вечером?

— Ох, сынок! Рукописный отчет о битве при Марстон-Муре называют «редкой» книгой, но в действительности она уникальна. Когда несколько лет назад ее похитили, руководство музея подозревало тебя и связалось со мной.

— Bay!

— Понимаешь, украсть из Британского музея обычную книгу не так уж трудно. Это осуществимо с помощью процесса подмены и требует в основном крепких нервов. Другое дело — редкие книги и рукописи. Руководство не могло ничего доказать, поэтому замяло дело. — Голос Г. М. стал виноватым. — Я разгадал твой трюк, но он был настолько изобретательным, что мне не хватило духу выдать тебя.

— Несмотря на то что ты знал…

— Моя философия, сынок, состоит в следующем. Если кто-то плутует в бизнесе, это грязное дело и заслуживает нескольких лет в тюрьме. Но украсть книгу, картину или objet d'art[75]Предмет искусства (фр.). из государственного учреждения, когда ставки равны… Это доказывает, что искры индивидуализма все еще горят в безликой серой массе.

Конгрессмен Харви уставился на него.

— Ты просто старый негодяй! — крикнул он. — Я не могу спать — совесть не дает мне покоя! Да, я совершаю эти поступки, но не оправдываю их!

— Вот в чем разница между нами, сынок. Я оправдываю эти поступки, но не совершаю их.

— Вы продолжать! — вмешался синьор Равиоли. — Вы рассказать нам, что думать вчера вечером у фонтан в саду!

— Ладно. Вчера вечером — прежде чем я узнал, что Дженнингс — это Прентис Торн, знаменитый специалист по подлогам, — мне показалось очень странным поведение нового дворецкого в Телфорде, и я подумал, что он как-то в этом замешан. Я посовещался с девочкой, и мне незачем это повторять. Но если У.Т. Харви был злым гением, скрывающимся за этими событиями, то на первый взгляд многое препятствовало этой теории.

Во-первых, если ему нужна оконная панель, почему он втягивает в это Чашу Кавалера? Во-вторых, каким образом он собирается ее украсть? Отбросим временно метод и посмотрим на его действия. Ему нужны удобные возможности, чтобы проделать грязную работу в темноте, и никак не нужны свидетели. Но нет! Он выбирает именно ту ночь, когда Чашу Кавалера неожиданно возвращают из черритонского музея, запирают в сейф, и его зять караулит ее, сидя в Дубовой комнате!

Мало того! Когда Том Брейс начал беспокоиться из-за взломщиков, именно конгрессмен Харви начал распространяться о Раффлзе, Арсене Люпене и Джимми Валлентайне, подтолкнув молодого Брейса к решению охранять чашу всю ночь!

Поэтому на первый взгляд казалось несомненным, что я чокнулся и что виновным может быть только один Дженнингс. Однако, когда я сидел и думал в саду, мне пришло в голову, что эти противоречия вовсе не являются таковыми. Напротив, судя по тому, что сообщила девочка, они предоставляют ключ к разгадке!

Ты, — Г. М. кивнул в сторону мистера Харви, внимательно наблюдавшего за ним, — пробыл в Англии только десять дней и не намеревался задерживаться надолго. Но что произошло в среду — в тот день, когда Чашу Кавалера вернули из черритонского музея? Как рассказала нам твоя дочь, ты получил неожиданную телеграмму, предписывающую тебе срочно возвращаться в Америку из-за какого-то важного юридического дела. Ты был так озабочен, что не давал всем покоя, пока тебе не обеспечили билет на авиарейс «Пан-Америкэн» в четверг. Но что это означало? Что если ты собирался украсть эту стеклянную панель, то должен был сделать это именно в ночь со среды на четверг!

Конечно, это было рискованно. Но другого времени просто не оставалось. Предпринимать попытку днем, когда люди снуют по всему дому, было бы слишком опасно.

Держу пари, сынок, что одной из главных целей твоей поездки в Англию было украсть эту панель. Впрочем, я на этом не настаиваю. Мы оба юристы и должны основываться на доказательствах. Были ли другие доказательства, поддерживающие мою гипотезу? Да, были! Хотя ты предостерегал своего зятя против взломщиков и рассказывал ему страшные истории, твоей целью было отговорить его от помещения Чаши Кавалера в сейф в этой комнате. — Г. М. посмотрел на синьора Равиоли: — Вам это понятно, Босуэлл?[76]Босуэлл, Джеймс (1740–1795) — шотландский писатель, автор биографии лексикографа Сэмюэла Джонсона. Его имя — нарицательное обозначение преданного биографа.

Учитель музыки снова ударил по клавиатуре, подвергая опасности антикварный инструмент:

— Я вспомнить! Сейф — единственное безопасное место в доме. Но молодая леди говорить нам…

— Достаточно! — прервал Г. М., боясь, как бы у него не похитили лавры. — Девочка объяснила, что произошло. Том хотел поместить чашу сюда и сделал это. Но ты, — он снова посмотрел на мистера Харви, — изо всех сил пытался его остановить. «Мой мальчик, — сказал ты, если точно цитировать слова твоей дочери, — почему бы тебе не забрать чашу в вашу спальню на ночь?» Еще бы! Ты не хотел, чтобы кто-то даже приближался к Дубовой комнате, пока ты будешь возиться с окном! Правда, на следующий день пришла еще одна телеграмма, сообщающая, что тебе не нужно возвращаться в Америку. Но тогда ты не мог это предвидеть и считал, что ночь со среды на четверг — твой отчаянный, но единственный шанс.

Поэтому ты спорил с Томом, пока вы оба, снова цитируя девочку, «не начали снова орать друг на друга и стучать по столу». В конце концов ты сам провалил свой хитроумный план. Вместо того чтобы запереть чашу в сейф и, возможно, один-два раза заглянуть сюда, дабы убедиться, что все в порядке, Том решил за обедом просидеть всю ночь в злополучной комнате.

Повторяю: это было за обедом. Но вернемся ко мне, размышляющему в саду. Прекрасная анг… шотландская рука Уильяма Текумсе Харви была видна повсюду. Но если ты сделал это, то каким образом? Том Брейс и твоя дочь обожают это окно. Они помешаны на нем. Малейший фокус-покус, проделанный с ним, они бы заметили сразу.

Когда вчера вечером в саду появился ты, я уже обсудил кое-что с твоей дочерью, а ты преподнес мне на блюдечке отличное доказательство. Я знал, что это важно, так как оно ударило меня промеж глаз, заставив моргать, и ты это видел. Но, будучи невероятно тупым, я не понял, куда оно указывает. Я имею в виду водопроводчиков.

— Водопроводчиков? — воскликнул синьор Равиоли. — Которые стучать и делать водопровод еще хуже, чем раньше? При чем тут водопроводчики?

— При всем, — ответил Г. М.

Конгрессмен Харви выглядел так, словно не знал, негодовать ему на собственную глупость или смеяться над ней.

— Продолжай, Генри, — сказал он. — Даже совы внимают твоей мудрости.

— Совы? Черт побери, заткнись ты со своими совами! Речь не о совах, а о водопроводчиках! Вирджиния упомянула, как ты всегда похвалялся, что начинал карьеру водопроводчиком, поскольку у твоего старика был пунктик насчет изучения ремесла. Ну, ты изучил это ремесло. А так как ты проявляешь необычайное усердие во всем, что делаешь, начиная от… Ладно, это не имеет значения. Я говорил Вирджинии, что первые слова, которые я услышал от тебя, когда познакомился с тобой в Штатах, были о твоей деятельности в качестве водопроводчика. Казалось, ты больше никогда ничем не занимался. Ты размахивал паяльной лампой и плунжером, как флагом, хотя терпеть не мог работать руками…

— Погоди, Генри! Я отвергаю это обвинение!

Г. М. с тоской посмотрел на него поверх больших очков:

— Ох, сынок! Сбрось хоть на секунду свою публичную маску. Признай ужасное обвинение в том, что ты образованный и культурный человек. Ведь маску можно напялить снова в один миг, как делают люди в Англии. Вчера вечером в саду ты сбросил ее так неожиданно — и без очевидной причины, — что это меня потрясло. Помнишь?

— Да! Незачем сыпать соль на рану.

— Очень сожалею, сынок, но ты сам просил меня все объяснить. Ты в состоянии сбросить публичную маску достаточно быстро, когда увлечен воображением, литературой или… изучением словаря с какой-нибудь женщиной. Но я говорю не об этом. Ты пытался вспомнить, где видел раньше моего доброго старого учителя музыки. Между прочим, я не знаю, где это было, и не хочу знать. Но когда я спросил тебя, абсолютно ничего не имея в виду, как поживает водопроводный бизнес, ты выглядел таким виноватым и напряженным, словно я сказал: «Ага! Ты тайком голосуешь за республиканцев!» И ты быстро ответил: «Забудь. Боюсь, из меня не получился хороший водопроводчик».

Услышать от тебя такое, сынок, было то же самое, как если бы ты заявил, что видел красно-бело-синюю индейку в соломенной шляпе. «Черт возьми! — подумал я. — Это важно! Наверняка это связано с тем, как он стибрил или попытался стибрить панель с надписью кавалера!»

— Но он не мог проползти по водопроводной трубе и огреть по голове невежественный коп! — воскликнул синьор Равиоли. — И здесь нет водопроводная труба.

— Я к этому подхожу, — сказал Г. М. — Таковым было состояние моего ума, когда прошлой ночью — точнее, в половине четвертого субботнего утра — у моей кровати зазвонил телефон. Вирджиния сообщила мне, что произошло в Телфорде. Половину проблемы я уже решил. Ее рассказ помог решить две трети.

Согласно Мастерсу, который знает свое дело, когда речь идет о профессиональных уголовниках, исчезнувший Дженнингс был знаменитым специалистом по подлогам. По словам девочки, он мог подделать любую подпись — значит, любой почерк!

Присутствие Дженнингса, строго говоря, заполнило солидную часть пробелов. Он был профессиональный мошенник. А тебя, Билл, — Г. М. снова посмотрел на мистера Харви, — деньги абсолютно не интересуют. Ты легко их зарабатываешь и легко тратишь. Книгу из Британского музея ты украл не ради денег. Что еще говорил Мастерс о Прентисе Торне, он же Дженнингс?

Согласно тому, что я слышал, когда мы все, кроме Илейн Чизмен, обедали здесь, Том Брейс повторил сегодня утром за завтраком то, что сказал Мастерс. Если в дальнейшем я упомяну какое-нибудь доказательство, которое всплыло, когда меня при этом не было, просто помните, что я услышал о нем позже или, будучи стариком, сам до него додумался. Но ты это слышал.

Мастерс, сказал Том, заявил, что Дженнингс сидел в тюрьме в Соединенных Штатах. Очевидно, он намекнул, что некий Уильям Т. Харви мог знать его там, так как за завтраком Том предположил, что Дженнингс мог быть твоим клиентом.

Разумеется, ты это отрицал, а потом переменил тему так быстро, как умеет только добрый старый Бенсон, уставясь при этом на сахарницу.

Но мне это уже приходило в голову. Предположим, ты раньше знал Дженнингса. Предположим, ты приехал сюда, горя желанием заполучить эту стеклянную панель, но не вполне зная, как украсть ее, не лишившись навсегда привязанности дочери и зятя.

Здесь ты встречаешь бывшего мошенника. Если Цезарь Борджа[77]Борджа, Чезаре (Цезарь) (1476?–1507) — итальянский политик, полководец и кардинал, сын папы Александра VI. прославившийся своими преступлениями. за клавесином помнит, я предположил, что Дженнингс добавил хлоралгидрат в кофе Тома в среду вечером. Хлорал действует незаметно. Даже если его принимают сознательно, то думают, что он не сработал, и больше ничего не помнят. Мне сразу пришло в голову, что и ты, и Дженнингс принадлежите к типу нервных, страдающих бессонницей людей, у которых всегда под рукой снотворное. Позже Дженнингс признался, что у него был хлорал. Дженнингс вполне мог польститься на крупную взятку, в чем он тоже признался… Что теперь терзает твою совесть, Билл?

— Когда я защищаю преступников в суде, — ответил мистер Харви без тени хвастовства, — они обычно не попадают в тюрьму.

— И это не дает тебе покоя?

— Не это, а Дженнингс! Единственное, чего я искренне стыжусь!

— В каком смысле?

— Я искушал его, Генри, и он не выдержал! Уверяю тебя, денег у него теперь достаточно. Если его не арестуют, он отправится в Канаду и начнет новую жизнь, как обещал. Но где он теперь?

— А ты не знаешь, сынок?

— Понятия не имею! — искренне ответил мистер Харви. — Томми говорил мне, что днем видел Дженнингса на лужайке, разговаривающим с Джинни и Томом. Но этого не может быть! Ты же знаешь, каковы дети, — Томми может искренне верить, что видел Генриха Наваррского в шляпе с белыми перьями, после той лжи, которую ты ему наплел. Джинни и Том это отрицают, а они законопослушные граждане.

«Цезарь Борджа», чью правую руку скрывала крышка клавесина, открыл рот для взволнованной речи. Но взгляд Г. М. пригвоздил его, как стрела, и он ничего не сказал.

— Угу, — мечтательно произнес Г. М. — Том Брейс — англичанин, сынок. Не будучи янки вроде тебя, он никогда не подумает о том, чтобы нарушить закон. Дженнингсу придется выбираться своими силами. Поэтому, ради бога, позвольте мне вернуться к тому, как я сидел и думал рано утром.

Самым поразительным фактом, от которого могли бы встать дыбом отсутствующие у меня волосы, являлось то, что Дженнингс был опытным специалистом по подлогу. Взгляни на окно позади тебя! Было бы несложно изготовить дубликат одной из стеклянных панелей. Почему? Потому что стекла в Телфорде отличного качества — в них нет трещин и завитков, которые часто можно видеть на более ранних стеклах елизаветинского периода. Достаточно аккуратно вырезать кусок стекла XVII века где-нибудь в доме — и можно продублировать отсутствующую панель.

Но талант Дженнингса мог позволить ему также продублировать каким-нибудь очень острым предметом надпись на стекле, идеально подделав почерк!

Синьор Равиоли, как он указал сам, был не дурак. Он, безусловно, понимал, к чему идет дело. Но это его не успокоило.

— Это понятно, сэр Генри! Но почему этот джентльмен вынуть чаша из сейф и поставить ее на стол? Первый раз он сделать это, когда здесь сидеть прекрасный молодой джентльмен, а второй раз — когда здесь сидеть невежественный коп! Два раза! Почему?

Г. М. покачал массивной головой:

— Это проще всего. Чтобы заставить всех думать то, что они подумали, — будто вся атака вора-призрака была нацелена на чашу и не имела никакого отношения к окну!

— А-а! — Лицо учителя музыки прояснилось.

— Этот тип, который мог бы добиться оправдания Иуды Искариота, отвлекая внимание от самых существенных деталей, ловко использовал ложные указания. Совсем как использовал их, правда менее эффективно, другой мой знакомый, чтобы отвлечь внимание…[78]См. роман «Сдаётся кладбище».

— Но я хотеть знать, — прервал синьор Равиоли, — как он входить и выходить из комната! Водопроводчики? Ба! Бах-бах-бах по свинцовая труба! Водопроводная или газовая труба? Какой от них толк?

— Никакого. Но вы подобрались близко к истине. Что напоминают вам слова «свинцовая труба»?

— Огреть ею коп!

— Нет-нет! Вы настолько одержимы… хм!., одним или двумя событиями, случившимися с вами в прошлом, Калиостро,[79]Калиостро, граф Алессандро ди (Джузеппе Бальзамо) — итальянский авантюрист. что не можете думать ни о чем, кроме того, как приятно, когда копа бьют по башке. Свинцовая труба… А как насчет освинцованного окна?

Синьор Равиоли вытянул шею, чтобы посмотреть на окно позади мистера Харви.

— За последнее время, — продолжал Г. М., — никакие два слова мы не слышали так часто, как этот термин «освинцованное окно». Беда в том, что большинство людей не задумывается о том, что он означает. Они смутно представляют себе родовые гнезда с девизами на гербах, забывая о самом важном моменте — что рама и все перегородки между продолговатыми стеклянными панелями таких окон действительно сделаны из свинца.

Целую неделю в этом доме работали водопроводчики. Уносили они с собой на ночь свои инструменты, как обычно? Нет, не уносили. Как упомянул за завтраком Том Брейс, он имел с ними крупный разговор, заставив их оставлять инструменты здесь, так как другой работы сейчас у них не было.

Не понимаю, как Тому удалось их убедить, — в наши дни единственный человек, не имеющий никаких прав, — это работодатель. Но он смог это сделать. Каким же инструментом, среди прочих, они, безусловно, располагали? Паяльной лампой, тупоголовые вы мои! Ее используют на свинцовых трубах. Направляя на них узкую, но мощную струю синего пламени длиной в несколько дюймов. Свинец становится мягким, как оконная замазка.

Помните, когда именно на эту змею Мастерса снизошло вдохновение, и он закричал, что знает, как был проделан трюк? Когда он наступил своими ножищами на инструменты, оставленные водопроводчиками на верхней площадке лестницы, ведущей в главный холл, и пнул паяльную лампу, прежде чем полетел вниз и шмякнулся башкой. Теперь смотрите сюда!

С мученическим видом Г. М. поднялся с высокого стула и приковылял к левому окну. Конгрессмен Харви, все еще раздираемый между интересом и страхом, стоял молча.

— Посмотрите на панель с надписью сэра Бинга Родона, — продолжал Г. М. — Вы уже видели ее, поэтому знаете, где она.

Он указал пальцем на продолговатую панель справа шириной чуть больше растопыренной мужской ладони; тяжелая металлическая ручка оконного шпингалета была зафиксирована в положении «заперто».

— Давайте представим, что вы стоите снаружи запертого окна и с горящей паяльной лампой. Пламя издает достаточно сильный звук, поэтому вы должны быть уверены, что находящийся в комнате крепко спит.

В принципе любой мог бы проделать трюк с паяльной лампой. Но только человек, обученный ремеслу водопроводчика или другой работе, связанной с паянием, мог осуществить его без всякого риска неудачи.

Почему? Ну, вообразите, что вы стоите снаружи. Вы направляете тонкую мощную струю пламени на три стороны панели — нижнюю и две боковые. Пламя размягчает свинец снаружи и внутри.

В то же время вы очень легко и быстро проводите струей пламени вдоль верхней стороны панели, лишь чуть смягчая свинец. Таким образом, эта сторона действует как дверная петля для трех полностью свободных сторон.

Снаружи вы нажимаете пальцем на стекло. Свободная по бокам и снизу панель открывается внутрь, придерживаемая верхней стороной, как петлей. Полурасплавленный свинец не течет, как вода, но может образовать зазубренную линию, если вы не будете держать пламя лампы прямо, ровно и устойчиво, и впоследствии на это могут обратить внимание. Вот где требуется опытная рука, причем время исчисляется секундами, а не минутами. Если сомневаетесь, спросите того, кто много работает со свинцом.

Теперь посмотрите на окно! Видите, как близко от панели находится металлическая ручка в положении «заперто»? Вы стоите снаружи, а окно начинается на расстоянии всего трех футов от земли. Вы не крупный мужчина с большими руками, как у Мастерса, а маленький и с маленькими руками, как у конгрессмена Харви.

Предположим, все, что вам нужно, — это оставить комнату запертой. Отлично! Протолкнув свободную панель внутрь на верхней петле, вы просовываете в отверстие руку и поворачиваете ручку, отпирая шпингалет. Потом вы открываете окно, влезаете внутрь и проделываете то, что вам нужно. Уход также не составляет труда.

Выбравшись наружу, вы закрываете окно и запираете его, снова просунув руку в отверстие. То, что вы должны сделать дальше, можно осуществить дюжиной способов. Но простейший из них — использование детской игрушки, которую мы все видели. Всего лишь пружинный пистолет, стреляющий в стену или картонную мишень легкими деревянными стержнями, похожими на карандаш, с маленькой резиновой присоской на кончике. Когда присоска попадает в цель, то давление воздуха крепко прилепляет ее к ней.

Вы придавливаете присоску к наружной стороне стеклянной панели и тянете ее на себя, снова смягчив свинец в случае надобности, пока панель не встанет на прежнее место, туго запечатанная.

Осуществленное воздействие вы можете скрыть, но вам придется действовать предельно тщательно. Этот парень, — Г. М. кивнул в сторону виновного, — оба раза работал в спешке. Если бы он действовал более осторожно, то мог бы полностью замести следы, как индеец Чинга… как бишь его… у Фенимора Купера. Но он торопился, и вы видели результат.

Направляя жаркое пламя на старый, почерневший от времени свинец, вы частично окисляете его, и он становится слегка серебристым. Вы можете вернуть ему первоначальную окраску с помощью обычной грязи, которую нельзя отследить — грязи в мире слишком много во всех смыслах, так что улику вы не оставите.

Но может быть, герцог Гандии,[80]Герцог Гандии — титул, который носили представители семейства Борджа. — Г. М. указал пальцем на синьора Равиоли, — помнит, как мы были в этой комнате днем. Внезапно солнце вынырнуло из-за деревьев и осветило окно. Одна из перегородок панели сразу блеснула серебром.

Повторяю: рамы и перегородки между панелями освинцованных окон должны были почернеть от возраста. Кто-то слишком спешил, покрывая потревоженные перегородки грязью, чтобы они не бросались в глаза.

Итак, тупоголовые мои, вы стоите снаружи окна, которое только что закрыли наглухо с помощью стержня с присоской от игрушечного пистолета. У Томми был такой пистолет — дедушка купил ему его. Вы легко отрываете стержень от панели. Свинец застывает и твердеет, не оставляя никаких признаков проникновения через окно. Шпингалет опущен в гнездо.

— Corpo di Вассо! — воскликнул синьор Равиоли. — Я мог бы сделать это сам! Я бы хотеть попробовать, да?

— Нет! Оставайтесь на месте!

— Вы первый додуматься до этот фокус-покус с освинцованным окном?

— Да, за исключением конгрессмена Харви.

— Но как вы до этого додуматься? Конечно, вы помнить все показания. Но все равно, как вы суметь…

— Потому что я старик, — ответил Г. М. — Вся моя жизнь была посвящена разгадке таких фокусов и «чудес».

— Пожалуйста, можно я попробовать?

— Нет, сынок. Потому что вы все еще не понимаете, к чему это ведет. Все это вы должны были совершить, если бы вам требовалось проделать фокус только с запертой комнатой. Но нашему другу была нужна оконная панель с надписью, ради которой он и придумал весь свой план…

— Да, — прервал конгрессмен Харви, — и вот тут-то все пошло не так, как надо! Я сделал первую попытку в ночь со среды на четверг, когда здесь остался Том. Конечно, ты можешь догадаться, что Дженнингс приготовил для меня точный дубликат этой панели, того же размера вплоть до долей миллиметра и с точной копией надписи сэра Бинга Родона. Это была лучшая подделка Дженнингса.

Но труднее всего ему было не подделать почерк, а раздобыть кусок стекла, которое могло бы сойти за оригинал…

— Ой! — Г. М. повернулся к синьору Равиоли. — Гарибальди!

— В чем дело?

— Помните, что Дженнингс говорил Тому и Вирджинии днем? «Вы понимаете, в чем моя трудность, сэр и мадам. — Г. М., никогда ничего не забывавший, цитировал слово в слово. — Это то же самое, что с банкнотами. Сложность не в гравировке, а в бумаге. Нужно найти точную копию, иначе ничего не выйдет. Копия была в этом доме, только в другой его части — вы никогда не догадаетесь где, — и я ее раздобыл». Том и Вирджиния думали, что Дженнингс свихнулся, но…

— Он говорить о стекло! — воскликнул учитель музыки.

— Я едва не умер, — отозвался конгрессмен. — В ночь со среды на четверг я освободил три стороны панели — как ты говорил, Генри, — просунул руку в отверстие, повернул ручку и открыл окно. Но каждую секунду я боялся, что стекло треснет. Я не хотел использовать бензиновую паяльную лампу — мне нужна была электрическая, которой пользуются в радиомастерских. Помимо того что она бесшумная, такая лампа дает более мощную и в то же время более узкую струю пламени, которая практически не видна. Тогда бы стекло не могло треснуть, и…

Синьор Равиоли задрожал от возбуждения:

— Вот почему невежественный говорить, что он знает, так как у его брата есть радиомастерская!

— В яблочко, сынок, — одобрил Г. М. — Но пусть он признается дальше!

— Но такой лампы у меня не было, — вздохнул мистер Харви. — А если бы и была, необходима электрическая розетка, чтобы включить ее, а снаружи дома розетки, естественно, отсутствовали. Но дело было не только в этом.

Полное признание явно облегчало ему душу.

— Даже пробираясь в комнату той ночью, я думал: «Это не то же самое, что ограбить Британский музей или Библиотеку Конгресса. Это просто грязный трюк в отношении моей дочери и ее мужа. Заменить панель будет не так легко, как войти и выйти из якобы наглухо запертой комнаты. Может быть, мне вовсе это не удастся. А если стекло треснет и историческая реликвия погибнет навсегда, Джинни и… Джинни никогда мне этого не простит».

Я боялся оставить на окне улики, несмотря на использование грязи. Как ты сказал, я действительно их оставил. А чтобы отвлечь внимание от окна, я вытащил из кармана Тома ключ от сейфа и достал Чашу Кавалера. Совесть не давала мне покоя. Выскользнув наружу и запечатав окно, я решил больше никогда не пытаться украсть панель.

— Вы не делать этого снова? — уставился на него синьор Равиоли.

— Я дорожу своей репутацией и покоем семьи.

— Тогда почему вы пытаться опять? То, что вы огреть коп дубинкой, никого не касаться. Прекрасный джентльмен! — выразил одобрение учитель музыки. — Но зачем вы снова пытаться прошлая ночь?

Мистер Харви колебался. Впервые в его зеленых глазах мелькнуло выражение, присущее человеку, загнанному в угол. Но он с достоинством выпрямился и скрестил руки на груди.

— Полагаю, такие вопросы мы должны адресовать покойному доктору Фрейду. Несомненно, какой-то иррациональный импульс…

— Иррациональный импульс у тебя в заднице, — прервал диалог вульгарный Г. М. — Сказать, почему ты это сделал?

— Будь осторожен, Генри!

— В четверг, сынок, ты узнал, что тебе не нужно возвращаться в Штаты…

— Говори не «в Штаты», а «в Америку»!

— Канада тоже в Америке, сынок, а помимо Северной Америки существует еще и Южная. Как бы то ни было, ты не должен был возвращаться. И чего же ты добился своей маленькой эскападой? Ты заставил своего зятя верить, что он наполовину свихнулся, пробудив давно таящийся у него в голове абсолютно необоснованный страх. Ты внушил ему мысль, что он может свихнуться окончательно. Твоя дочь была в панике, а Том и того хуже. Но Вирджиния говорила нам, что ты очень любишь своего зятя…

— Я? Люблю британца? Это уж слишком! Не знаю, о чем ты!

— Позволь мне продолжать, сынок.

— Ладно. Но если ты думаешь…

— События приняли совсем скверный оборот в пятницу, когда — против твоего желания, как ты сам признал в моем присутствии в саду Крэнли, — Вирджиния обратилась в Скотленд-Ярд. Сынок, я не верю, чтобы кто-то когда-нибудь дурачил вполне благонамеренную особу таким изощренным способом, как Мастерс — твоего зятя.

Если ты вспомнишь сцену в саду в пятницу вечером, то не сможешь этого отрицать. Я был там, когда Мастерс вежливо успокаивал вас: «Я не верю, что лорд Брейс свихнулся, — просто он немного со странностями, как моя тетя». Ты был так расстроен, что Мастерсу пришлось коснуться твоего плеча и добавить: «У вас нет причин так огорчаться из-за этого, сенатор Харви». Но причина была.

Именно тогда ты решил снова пробраться в Дубовую комнату, на сей раз только для того, чтобы повторить трюк с герметически запечатанным помещением и снова передвинуть чашу, доказав таким образом, что твой зять не ходит во сне. Уверен, что ты решился на кое-что еще.

— На что? — резко осведомился мистер Харви.

— В твоем распоряжении были хлоралгидрат и дубинка — их дал тебе Дженнингс, как он сообщил твоим дочери и зятю, прежде чем исчезнуть. Я уверен, что ты не собирался еще раз пытаться украсть панель. Но почему ты взял у Дженнингса хлорал и дубинку, которую потом бросил там, где Дженнингс подобрал ее?

Думаю, у тебя была туманная идея заманить кого-нибудь в Дубовую комнату на ночь, чтобы невиновность твоего зятя, которого ты так… хм!., ненавидишь, была доказана полностью. Хотя тебя, должно быть, мучили угрызения совести по поводу старшего инспектора, все же в твоей собственной стране тебе приходилось проделывать дела и почище. Процедура была несложной. Том, как нам известно, налил всем виски с содовой перед сном. Добавить хлорал в виски Мастерса не составляло труда.

Либо Мастерс оказался устойчивее к снотворному, чем Том, либо ты дал ему меньшую дозу, либо существовала третья причина — не знаю. Как бы то ни было, ты снова проник в Дубовую комнату. На сей раз обстановка нуждалась в приукрашивании. Поэтому ты открыл изнутри дверь, запертую на замок и засовы, взял висевшую снаружи рапиру с рукояткой-чашкой, снова запер дверь изнутри и бросил рапиру на пол. Так как никакого преступления не было совершено, никто не стал бы беспокоиться об отпечатках пальцев, так что тебе было не о чем волноваться.

Ты достал из кармана Мастерса ключ от сейфа, вынул из сейфа Чашу Кавалера и вернул ключ назад. Мы знаем, что Мастерс проснулся, когда ты был в комнате. Но думаю, он бы не проснулся, если бы ему дали достаточно хлорала.

Возможно, твои утверждения, что ты был вынужден это сделать, правдивы. Тем не менее утверждения Мастерса, что твой зять свихнулся, не могли прийтись тебе по вкусу. Когда он зашевелился в полусне, ты не хотел повредить ему слишком сильно — всего лишь оглушить. Поэтому ты поднял дубинку, как следует прицелился и…

Синьор Равиоли, положив на табурет предмет, который прятал, вскочил и выбежал вперед.

— Прекрасный джентльмен — пожать вам руку!

— Благодарю вас, сэр, — вежливо ответил мистер Харви и машинально обменялся рукопожатием с учителем музыки, но опомнился и стал яростно жестикулировать. — Ради бога, Генри, тише!

— В заключение, — продолжал Г. М., — мы снова вернемся ко мне, сидящему и думающему ранним субботним утром, прежде чем Россини заставил меня репетировать. Я не слышал о том, что инструменты водопроводчиков всегда доступны в Телфорде, но слышал о самих водопроводчиках.

Девочка сообщила мне по телефону одну вещь, которая здорово помогла. Вор-призрак — который ничего не украл — снял лютню с крышки клавесина и без всякой причины положил ее в очаг. Почему?

Мы с вами, — Г. М. повернулся к синьору Равиоли, — пришли сюда утром. И о чем мы услышали в первую очередь? Что призрак также нанес бородкой ключа от сейфа абсолютно бессмысленную царапину на дверь, которая сейчас у меня за спиной. Скажите, для чего вор-призрак намеренно привлек внимание к камину и двери?

— Ха!

— Ну, говорите!

— Он использовать дверь и камин как ложные указания, чтобы отвлечь внимание от окна.

— Снова в яблочко! Любой детектив, достойный такого названия, должен был сразу понять, что преступник проник в комнату через окно. Я это понял, но все-таки оказался тупицей! Имея в руках все нити, я споткнулся об одну деталь.

— Какую?

— Оба Брейса, муж и жена, любили это окно и мечтали около него. Хотя Дженнингс был мастером подлога и мог изготовить хорошую копию панели — а я еще не был уверен, что Билл Харви не осуществил подмену, — я не верил, что любая копия могла бы обмануть Брейсов. Но я был не прав.

Г. М. издал звук, который мог бы издать призрак сэра Бинга Родона.

— Они знали это окно и надпись на нем так хорошо, что практически никогда толком не смотрели на него. Я должен был об этом догадаться по словам девочки при нашей первой встрече. «Раньше, — сказала она, — я часами стояла у этого окна, глядя на надпись и мечтая, но теперь я воспринимаю ее как само собой разумеющееся».

Результат? Любая сносная подделка обманула бы девочку и ее мужа. Они бы никогда ее не заметили. И Уильям Текумсе Харви, который мог за пару секунд оценить любого присяжного, хорошо это знал.

Но я, слабоумный тупица, не понимал этого, покуда вы, Юлий Цезарь, сидя сегодня за клавесином, не стали ругать меня за то, что я неправильно пою слова: «Он мертв, но не хочет лежать». Помните? «Вы видеть их слишком часто! Знать их слишком хорошо!»

Теперь все сходилось полностью. Последний фрагмент картинки-загадки занял свое место. Я смотрел на дверь, на камин, на окно… Грязь должна была скрыть большую часть следов… Вероятно, Дженнингс просто раздобыл стеклянную панель где-то еще в Телфорде, обрезав ее до нужного размера… Пойманный за руку, он сказал бы, что панель случайно разбилась… Никто бы ничего не заподозрил.

Вот и все. О чем бы Мастерс ни догадывался, он не сможет ничего доказать, если ты не расколешься, Билл, — тем более что ты собираешься вскоре вернуться домой. Все, что мне нужно было сделать вечером, — это отправить всех, кроме тебя, в постель, дабы я мог поговорить с тобой наедине. Так как все кончено, чего ради мы должны торчать здесь за запертой дверью, как заговорщики? Эй, «Паяцы»! Отоприте дверь!

Синьор Равиоли подбежал к двери и отпер ее, но тут же вернулся назад.

— Нет, не все кончено! — Конгрессмен Харви взмахнул кулаком. — Во-первых, синьор… э-э-э… когда вы вошли в эту комнату, то прятали что-то за спиной. Так как вы говорили, что провели много времени в тю… в медитациях, мне пришла в голову безумная идея, что это может быть стилет или какое-нибудь другое оружие. Но я не мог понять, зачем оно вам.

— Стилет? Corpo di Вассо! Я говорить вам, что делать моя работа, не так ли?

— Да, говорили, но…

— Вы смотреть!

Протянув руку в тень, отбрасываемую клавесином, учитель музыки театральным жестом продемонстрировал нечто напоминающее свиток, на котором могли бы писать свои благородные строки Гораций или Овидий.

Но этот свиток содержал многочисленные листы бумаги, приклеенные друг к другу, а ни Гораций, ни Овидий не были так велеречивы. Когда синьор Равиоли отпустил один край свитка, он развернулся на полу через всю комнату.

— Сэр Генри сказать мне написать тридцать куплетов. О'кей! Он пить виски в кухня, а я сочинять.

— Неужели, сынок? — Хотя Г. М. видел свиток, войдя в комнату, он почувствовал возбуждение. — «Он призрак, но хочет спагетти!» Вы написали тридцать куплетов?

— Тридцать? Ба! Для гений это легко! Сорок пять!

— Во-вторых, — ораторствовал конгрессмен Харви с чисто адвокатскими жестами, — я отвергаю предположение, что мои поступки были вдохновлены заботой о британце! Хотя среди англичан встречаются по-своему неплохие люди…

— С твоей стороны делать подобное признание чертовски любезно, сынок. Как насчет Илейн Чизмен?

— Эта леди, Генри, совсем другое дело. По духу она американка. Илейн полетит со мной как можно скорее в Америку, где нас обвенчает пресвитерианский пастор, а не епископальный викарий. Несомненно, ты спросишь, что скажет на это моя дочь. Вирджиния скажет…

— Папа!

Три заговорщика так увлеклись, что не слышали шагов снаружи. Но они не могли не слышать, как распахнулась дверь.

Вирджиния, в шелковой пижаме, красных домашних туфельках и со следами слез на лице, вбежала в комнату. За ней следовал ее растрепанный муж, также в пижаме, прикрытой древним халатом, и в кожаных шлепанцах.

— Папа! — продолжала запыхавшаяся Вирджиния. — Я вела себя по-свински! Илейн Чизмен — чудесная женщина, если ты так говоришь, и, конечно, ты должен на ней жениться.

Уильям Т. Харви стоял неподвижно, уставясь на дочь. Он был так тронут и так стыдился своей попытки украсть панель с надписью кавалера, что утратил дар речи.

— Я не могла заснуть! — каялась Вирджиния. — Не пригласить бедную мисс Чизмен к обеду! Меня убить мало! Но я позвонила в «Синюю лампу» и поговорила с ней…

— Но, дорогая Джинни, — мистер Харви посмотрел на часы, — сейчас почти два часа ночи! Неужели она не спала?

— Конечно нет! — усмехнулся Том Брейс. — В этих краях никто никогда не спит. Она читала Байрона и заявила, что вы, папаша, напоминаете ей его — один бог знает почему.

— Том! — запротестовала шокированная Вирджиния. — Где твоя романтическая душа?

— Я только начал засыпать, как ты ткнула меня в ребра и спросила, стоит ли позвонить Илейн Чизмен! — Наконец Том смягчился. — В любом случае поздравляю, папаша. Так как, по-видимому, никто не собирается спать, мы могли бы это отметить.

— Хм! — произнес сэр Генри Мерривейл, скромно кашлянув. — Отметить? Я устрою для вас настоящий праздник, сынок! Пуччини сочинил сорок пять куплетов для превосходной баллады под названием «Он призрак, но хочет спагетти». Леди и джентльмены, вы услышите мое пение!

— Н-н-нет! — завопил синьор Равиоли, так тряхнув от возбуждения свитком, что он разметался по всему полу, как голубые билеты в руке миссис Хорнби Буллер-Керк. — Среди ночь? Ни за что! Я не хотеть аккомпанировать!

Г. М. устремил взгляд поверх головы итальянца.

— Не хотите? — переспросил он. — Знаете, сынок, я не был за этой дверью, когда вы говорили с конгрессменом Харви, и ничего не слышал. Мне бы и в голову не пришло упомянуть на людях слово, о котором я не скажу ничего, кроме того, что оно начинается на «т» и состоит из шести букв…

— Тюрьма! — Синьор Равиоли судорожно глотнул и опустился на табурет. — Вы петь! Все сорок пять куплетов! Я аккомпанировать!

— Пожалуйста, не надо, — вмешалась Вирджиния своим мягким голосом. — Конечно, это был бы чудесный подарок, но мы не можем затруднять сэра Генри.

— Безусловно! — сразу согласился Том. — Вот что я предлагаю. Мы откроем несколько бутылок шампанского. Конечно, папаша никогда не притрагивается к алкоголю ни в каком виде, но он мог бы ради такого случая сделать исключение…

Медленно, как тяжелый крейсер, маневрирующий перед запуском смертоносной торпеды, Г. М. повернулся к хозяину дома.

— Знаете, — задумчиво промолвил он, — мне любопытно, что произошло с этим дворецким — Дженнингсом. Если кто-нибудь видел его и не уведомил полицию, то он содействовал его бегству…

— Сэр Генри, мы с удовольствием послушаем, как вы поете!

— Конечно! Шампанское откроем позже!

— Хм! — снова произнес великий человек.

Взяв гигантский свиток из рук синьора Равиоли, он принял небрежную позу около клавесина и стал настраивать свое горло звуками, которые лучше не описывать.

— Есть ли здесь кто-либо еще, — осведомился Г. М., устремив поверх очков суровый взгляд на Уильяма Т. Харви, — кто не считает истинным наслаждением и незабываемым опытом услышать мое пение?

Достав авторучку и один из листов писчей бумаги, которые он скомкал, прежде чем сунуть в карман, конгрессмен Харви сел на стул, вцепившись в подлокотники. Но он был мужчиной и умел принимать заслуженное наказание.

— Валяйте, — сказал мистер Харви.