Глава четвертая

Онлайн чтение книги Темные отражения The Darkest Minds
Глава четвертая

Очнулась от того, что кто-то вытирал мне лицо влажной прохладной тканью под звуки мягкого женского голоса.

– Все в порядке, – сказала она. – Все будет хорошо.

Не знаю, кого незнакомка хотела купить своей сладенькой ложью, но со мной этот номер не прошел.

Я позволила вновь положить себе на лоб влажное полотенце. Женщина наклонилась ближе, и я почувствовала исходящее от нее тепло. Пахло розмарином и чем-то давно забытым. Ее рука на секунду легла поверх моей, и это оказалось больше, чем я могла вынести.

Мы не дома, и эта женщина не моя мама. Я тяжело задышала, пытаясь сдержать нахлынувшие чувства. Плакать нельзя. Ни перед этой женщиной, ни перед другими взрослыми. Нельзя доставлять им такое удовольствие.

– Тебе все еще больно?

Я открыла глаза, но лишь потому, что женщина поочередно оттянула мне каждое веко, посветив в зрачки фонариком. Я хотела закрыться руками, однако запястья оказались пристегнуты к кровати с помощью липучек. Бороться было бесполезно.

Женщина цокнула языком и отступила назад, унося приятный цветочный аромат вместе с собой. В воздухе запахло перекисью и антисептиком. Теперь я точно знала, где нахожусь.

Звуки накатывали волнами. Ребенок кричал от боли, по белому кафельному полу шлепали чьи-то ботинки, скрипели колеса каталок… Я чувствовала себя так, словно лежу над тоннелем, прижав ухо к земле, и вслушиваюсь в шум проезжающих подо мной машин.

– Руби?

Женщина была одета в голубой медицинский костюм и белый халат. Учитывая бледную кожу и светлые волосы, она становилась едва различима на фоне белой, окружающей койку занавески. Поймав мой взгляд, незнакомка улыбнулась. Приятной, открытой улыбкой.

Это был самый молодой врач, которого я когда-либо видела за время пребывания в Термонде. Хотя, по правде сказать, количество моих посещений лазарета не превышало число пальцев на одной руке. Первый раз я слегла с кишечным гриппом и обезвоживанием после того, что Сэм окрестила «впечатляющим извержением кишечника», и еще раз с растяжением запястья. Причем и в тот, и в другой раз после ощупывания старыми морщинистыми руками я чувствовала себя гораздо хуже, чем до попадания в лазарет. Ничто не излечивает быстрее, чем мысль о старом извращенце, от рук которого пахнет лимонным мылом.

Эта женщина – она была почти нереальна. Все в ней.

– Меня зовут доктор Бегби. Я волонтер из «Леда корпорейшн».

Я кивнула, глядя на значок в виде лебедя, приколотый к нагрудному карману ее халата.

Девушка придвинулась ближе.

– Мы представляем собой большую компанию, которая проводит исследования и присылает докторов, для того чтобы помогать таким, как ты, в лагерях. Если хочешь, можешь звать меня просто Кейт, без всяких формальностей.

Конечно, мне хотелось. Я уставилась на протянутую руку. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь биением крови у меня в ушах. Неловкий момент миновал, и доктор Бегби убрала руку обратно в карман. Однако перед этим она успела провести пальцами по моей левой руке, пристегнутой к поручню кровати.

– Ты знаешь, почему находишься здесь, Руби? Помнишь, что произошло?

До или после того, как башня попыталась поджарить мой мозг? Я не могла сказать этого вслух. Когда дело касалось взрослых, лучше было держать рот на замке. Они обладали способностью слышать одно, а думать совершенно другое. Так зачем предоставлять им лишнюю возможность навредить?

Прошло восемь месяцев с того момента, как я в последний раз с кем-то разговаривала, и потому не была уверена, что помню, как это делается.

Доктору каким-то образом удалось снять вопрос прямо у меня с языка.

– Они включили контрольный сигнал после того, как в столовой началась драка. По-видимому, ситуация… немного вышла из-под контроля.

Это все объясняло. Белый шум – он же контрольный сигнал, как его называло начальство лагеря, – был создан для того, чтобы держать нас в повиновении. Так они говорили. Собаку подзывают свистом, а для нас создали звук, вынести который под силу лишь уникальному мозгу.

Они включали его по любому поводу, из-за любой малости. Кто-то случайно использовал свои способности или в одном из боксов завязалась ссора. В обоих случаях власти направляли звук в то место, где произошел инцидент. Если белый шум включили по всему лагерю, чтобы его мог слышать каждый, значит, дела и впрямь вышли из-под контроля. Должно быть, в этот раз искра могла разжечь настоящий бунт.

На лице доктора Бегби не промелькнуло и тени сомнения, когда она освобождала мои запястья и лодыжки. Полотенце для лица безжизненно свисало с поручня кровати. Вода текла с него на пол. На белой материи остались кровавые разводы.

Я ощупала рот, щеки, затем нос. На пальцах осталась темная кровь, и почему-то меня это совсем не удивило. Кровь запеклась в ноздрях и на губах, словно кто-то от души врезал мне кулаком в лицо.

Попытавшись сесть, я поняла, что это не лучшая идея. В груди вспыхнула боль, и я рухнула обратно на спину еще до того, как поняла, что произошло. Доктор Бегби мигом оказалась рядом и поставила спинку в сидячее положение.

– Несколько ребер сломано.

Я попыталась глубоко вдохнуть, однако грудь сдавило так, что вдох превратился в прерывистое сипение. Должно быть, девушка ничего не заметила. Она тепло посмотрела мне в глаза и сказала:

– Могу я задать тебе несколько вопросов?

Тот факт, что она спрашивает моего разрешения, был невероятен сам по себе. Я окинула ее лицо изучающим взглядом, пытаясь разглядеть ненависть, таящуюся под маской доброжелательности, страх в глубине нежных глаз или скрытое отвращение в улыбке. Ничего. Ни следа раздражения.

У какого-то бедного ребенка начался приступ тошноты. Сквозь занавеску я ясно видела его темный силуэт. Никто не сидел рядом с ним, никто не держал его за руку. Один на один с миской рвотных масс. А рядом со мной была сказочная принцесса. И от мысли, что она отшвырнет меня, как бешеную собаку, сердце выскакивало из груди. Она ведь не знала, кто я такая, – не могла знать.

Ты становишься параноиком,  – мысленно произнесла я. – Возьми себя в руки.

Доктор Бегби вынула ручку из растрепанного пучка волос.

– Руби, когда они включили контрольный сигнал, ты помнишь, как упала и ударилась лицом?

– Нет, – ответила я, – Помню только… что лежала на земле. – Я понятия не имела, насколько много можно рассказывать. Доктор Бегби натянуто улыбнулась.

– Во время контрольного сигнала ты всегда испытывала сильную боль, сопровождающуюся кровотечением?

В груди что-то сжалось, но на этот раз ощущение не было связано со сломанными ребрами.

– Будем считать, что нет… – Я не видела, что она пишет, но ручка мелькала с такой скоростью, словно от этого зависела жизнь доктора.

Я всегда переносила белый шум тяжелее, чем остальные девочки из нашего бокса. Но кровь? Никогда.

Доктор Бегби тихонько напевала себе под нос. Кажется, это были «Роллинг Стоунз».

Она всего лишь одна из лагерных инспекторов,  – напомнила я себе.

Но… где-то в другом месте все могло быть по-другому. Несмотря на врачебный костюм и белый халат, доктор Бегби выглядела ненамного старше меня. У нее было лицо молоденькой девушки, и, наверное, там, в другом мире, это становилось проблемой.

Мне всегда казалось, что люди, родившиеся до «поколения фриков», были счастливчиками. Они не боялись шагнуть из детства в юность. Я слышала, что тем, кому на момент начала похищения детей исполнилось тринадцать, уже ничто не угрожало. Они успешно миновали лагеря и прямой дорожкой направились в Нормальвилль. Однако глубокие морщины на лице доктора Бегби говорили об обратном. По-видимому, те, кому сейчас было двадцать и больше, тоже не избежали наказания. И все же дела у них шли получше, чем у нас, это уж точно.

Способности. Необъяснимые силы, скрытые таланты, из-за которых сумасшедшие доктора и ученые назвали наше поколение «пси». Мы больше не считались людьми. Наш мозг изменился.

– В карте значится, что ты обладаешь «сверхинтеллектом» в сортировке, – наконец произнесла доктор Бегби. – Ученый, который занимался классификацией, провел тебя через все тесты?

Что-то холодное шевельнулось у меня в желудке. Возможно, в мире существовало множество вещей, которых я не понимала, возможно, все мое образование заключалось в четырех классах школы, однако я точно могла определить, когда кто-то начинает вынюхивать информацию. СПП давно выработали свою уничтожающую тактику, однако было время, когда все вопросы задавались мягко и тактично. Фальшивая симпатия сродни неприятному запаху изо рта.

Неужели она знает? Может, пока я была без сознания, ей удалось провести несколько тестов и исследовать мой мозг, кровь, что-нибудь еще? Пальцы сжались в кулаки. Я пыталась подумать о чем-то другом, развить свою догадку, однако застряла в самом начале. Страх не дает ясно мыслить.

Вопрос повис в воздухе, где-то между правдой и ложью.

Тяжелый стук ботинок по плитке заставил меня оторваться от созерцания лица доктора. Каждый шаг звучал словно предупреждение, и я знала, что они придут еще до того, как доктор Бегби успеет повернуть голову. Она попыталась привстать, но я не позволила. Не знаю, что мной двигало, но я схватила девушку за запястье. Список наказаний за прикосновение к авторитетному лицу пронесся у меня в голове, точно ускоренная запись музыкального диска. И каждая строка была острее предыдущей.

– В этот раз все было по-другому, – прошептала я. Слова царапали мне горло. Собственный голос показался незнакомым. Слабым.

Доктор Бегби успела кивнуть. Легкое движение, почти незаметное, и рука отдернула занавеску.

Я уже видела этого офицера – Сэм называла его Гринч. Выглядел он так, словно сошел с экрана телевизора, только кожа не зеленая.

Гринч бросил на меня быстрый взгляд, раздраженно оттопырив верхнюю губу, а затем указал доктору на выход. Тяжело вздохнув, она положила свой блокнот мне на колени.

– Спасибо, Руби, – сказала она. – Если боль усилится, позови на помощь, ладно?

Она не в себе? Кто придет мне на помощь – малыш, которого рвет за соседней занавеской?

Я сочла за лучшее кивнуть, а затем уставилась ей в спину. Последнее, что я увидела, была рука доктора Бегби, задергивающая занавеску. С ее стороны было очень мило позаботиться о моем уединении, однако немного наивно, учитывая черные камеры, направленные прямо на кровать.

Камеры установили по всему Термонду. Их немигающие зрачки неусыпно следили за происходящим. В нашем боксе было две камеры: по одной в каждом конце, не считая той, что снаружи. Это могло показаться излишним, однако, когда мы только приехали в лагерь, наблюдение и впрямь велось круглосуточно. На протяжении всего дня, пока мозги наблюдающих не закипали от скуки.

Нужно было немного скосить глаза, чтобы заметить внутри глазка красный отблеск – это означало, что взгляд камеры направлен на тебя. По мере того, как в Термонд прибывали все новые и новые дети, мы с Сэм начали замечать, что камеры в нашем боксе работают не всегда. Не каждый день. То же касалось камер в прачечной, душевых и столовой. Я подумала тогда, что, наблюдая за шеренгой детей, растянувшейся на четверть мили, вряд ли возможно уследить за каждым.

И все же они видели достаточно, чтобы держать нас в страхе. Если кто-то вдруг пытался практиковать свои способности, даже под покровом темноты, он сильно рисковал оказаться пойманным.

Красные огоньки камер казались нам отблесками красных повязок, которые солдаты СПП носили на правой руке выше локтя. Символ XF, отпечатанный на красной ткани, означал, что здесь заботятся об уникальных детях страны.

В камере над моей кроватью не было красного огонька. От облегчения, которое пришло вслед за этим открытием, даже воздух показался мне сладким. На долю секунды я осталась наедине с самой собой. В Термонде это было несказанной роскошью.

Доктор Бегби – Кейт – закрыла занавеску неплотно. Когда мимо прошел другой доктор, тонкая белая ткань съехала еще немного, и мой взгляд зацепился за знакомый голубой цвет. Передо мной висел портрет мальчика не старше двенадцати лет. Его волосы имели тот же оттенок, что и у меня – темно-коричневый, почти черный. Но если мои глаза были зелеными, то его – темными настолько, что могли воспламенять предметы на расстоянии. Он, как всегда, улыбался, вцепившись руками в колени, на темной школьной униформе ни морщинки. Клэнси Грей, первый заключенный Термонда.

По меньшей мере два его портрета висели в столовой, один на кухне, еще несколько прикололи к дверям туалетов для зеленых. Вспомнить лицо этого мальчика было проще, чем лицо собственной матери.

Я заставила себя отвести взгляд от его гордой, решительной улыбки. Может, ему и удалось вырваться, но большинство из нас останется здесь навсегда.

Я попыталась шевельнуться и едва успела поймать левой рукой блокнот доктора Бегби.

Шанс на то, что камера все же работает, еще оставался, однако мне было все равно. Не сейчас. Ответы на вопросы находятся так близко. Для чего она оставила блокнот здесь, прямо у меня под носом, если не для того, чтобы я в него заглянула? Почему Бегби не забрала блокнот с собой, как делают остальные врачи?

Чем отличался этот белый шум от всех предыдущих?

Что они пытались выяснить?

Лампы над головой вдруг показались мне похожими на светящиеся разгневанные кости. Они жужжали, точно насекомые. Звук становился все громче и громче. Когда я открыла блокнот, ситуация только ухудшилась.

Там была не моя медицинская история.

Не случайные записи, вовсе нет.

Не ответы на вопросы доктора Бегби.

Там была записка, и она гласила: Новый управляющий лагерем пытался выявить незарегистрированных желтых, оранжевых и красных. Твоя реакция означает, что ты не являешься зеленой. Если не сделаешь так, как я скажу, они убьют тебя завтра.

Пальцы задрожали. Чтобы дочитать, мне пришлось положить блокнот на колени.

Я могу забрать тебя отсюда. Перед сном прими две таблетки, что под этой запиской, но следи, чтобы СПП тебя не заметили. Если откажешься, не выдавай свою тайну. Пока ты остаешься в лагере, я не смогу тебя защитить. Уничтожь это.

В конце шла подпись: Друг, если пожелаешь.

Я перечитала записку еще раз, затем оторвала листок от металлической скобы и засунула в рот. На вкус он был как тот хлеб, который выдавали во время ланча.

Таблетки лежали в маленьком прозрачном пакетике, прикрепленном к моей настоящей медкарте. Доктор Бегби добавила сюда короткую запись: Номер 3285 ударилась головой о землю и потеряла сознание. Номер 3286 попала ей локтем по носу и сломала его. Возможно сотрясение мозга.

Мне хотелось поднять глаза, чтобы заглянуть в черный глазок камеры, но я не осмелилась этого сделать. Таблетки я затолкала в спортивный лифчик. Лагерные инспекторы выдали их нам, когда поняли, что пятнадцать сотен девочек не останутся на всю жизнь плоскими двенадцатилетними малышками. Я не понимала, что делаю, на самом деле не понимала. Сердце колотилось так быстро, что в какой-то миг мне перестало хватать воздуха.

Зачем доктор Бегби делает это для меня? Она знала, что я не зеленая, но наврала в отчете. Moжет, это уловка? Может, она хотела посмотреть, как я сама себя выдам?

Я спрятала лицо в ладонях. Пакетик с таблетками жег кожу.

они убьют тебя завтра.

Зачем ждать? Почему бы не забрать меня потихоньку и не пристрелить прямо сейчас? Что они сделали с остальными желтыми, оранжевыми и красными? Убили из-за того, что те оказались слишком опасны?

Я слишком опасна.

Вот только пользоваться своими способностями я так и не научилась. Другие оранжевые могли отдавать команды или внушать мысли окружающим. Похожая сила была и у меня, но контролировать ее я не умела. Одна только боль, никакой пользы.

Мне удалось выяснить, что включается сила лишь в тот момент, когда я до кого-то дотрагиваюсь, а потом… это больше напоминало чтение мыслей, чем управление ими. Я ни разу не пыталась внушить человеку постороннюю мысль и, честно говоря, не имела никакого желания это делать. Каждое проникновение в чужой мозг, случайное или нет, оставляло в моей голове груду картинок и мыслей, слов и боли. Проходило много часов, прежде чем я приходила в себя.

Представьте, как чья-то рука проникает сквозь вашу грудную клетку, сквозь кости, кровь и внутренности и вцепляется в позвоночный столб. Теперь представьте, что вас начинают раскручивать с такой скоростью, что мир вертится и уходит из-под ног. Картина будет неполной, если в этот момент в голове у вас лишь собственные мысли, ну или туда случайно залетела чужая мыслишка. Подумайте о глубоком чувстве вины за то, что узнали чью-то самую страшную, самую темную тайну. И вот вы встречаетесь на следующее утро, делая вид, будто не знаете про то, как его/ее отец поднимал руку, и про розовое платье на пятый день рождения. Не знаете про фантазии о мальчике или девочке и о том, что это он/она убили соседского питомца ради забавы.

А потом вообразите головную боль, сметающую все на своем пути. Длится она от нескольких часов до нескольких дней. Примерно так это ощущается. Вот почему я старалась избегать соприкосновения с чужим разумом. Мне были знакомы последствия. Во всех подробностях.

Теперь мне стало доподлинно известно, что со мной сделают, если вычислят, кто я на самом деле.

Я убрала блокнот с коленей, и очень вовремя. Тот же солдат СПП резко отдернул занавеску.

– Ты возвращаешься в свой бокс, – сказал он. – Иди за мной.

Мой бокс? Я вгляделась в его лицо, пытаясь различить малейшие признаки лжи, но не увидела ничего, кроме раздражения. Оставалось только кивнуть. Тело трясло от ужаса, и в момент, когда ноги коснулись пола, все, что накопилось внутри, выплеснулось наружу. Мысли, страхи, картинки – все закружилось в бешеном водовороте. Я вцепилась в перила, чтобы удержаться в вертикальном положении.

Перед глазами все еще плавали черные точки, когда СПП рявкнул:

– Быстрее! Хватит прикидываться, никто не оставит тебя здесь еще на одну ночь.

Несмотря на жестокие слова, я заметила, что в глазах солдата промелькнул страх. Страх, переходящий в ярость – вот основное чувство, которое испытывали все солдаты Термонда по отношению к своим подопечным. До нас доходили слухи, что в рядах военных больше не осталось волонтеров. Теперь служить должен был каждый, от двадцати двух до сорока лет. И большинство из призывников – в Пси-подразделении.

Я стиснула зубы.

Целый мир расстилался у моих ног, пытаясь поглотить меня без остатка. Слова СПП вертелись в голове.

Еще на одну ночь? Что бы это значило? Сколько я здесь пробыла?

Меня по-прежнему качало, но я все же пошла за солдатом по коридору. Здание лазарета состояло из двух небольших этажей. Потолок здесь был настолько низким, что даже мне приходилось испуганно пригибаться у каждого дверного проема. В противном случае я рисковала удариться головой. На первом этаже находились койки, а второй предназначался для тех, кто нуждался в «тайм-ауте» – так мы это называли. Иногда туда отправляли заразных больных, но чаще всего на второй этаж попадали дети, окончательно слетевшие с катушек. Искалеченное сознание в Термонде продолжало разрушаться и дальше.

Я попыталась сфокусироваться на том, как двигаются плечи СПП под черной униформой, однако это оказалось непросто. Большинство занавесок были отдернуты, и внутрь мог заглянуть кто угодно. Чаще всего мне хватало короткого взгляда в сторону каждой кабинки, но предпоследняя у входной двери…

Ноги стали ватными, когда я ощутила запах розмарина.

Доктор Бегби что-то тихо говорила «зеленому» мальчику. Я узнала его. Наши койки стояли друг напротив друга. Мэттью? А может, Макс? На лице мальчика запеклась кровь, так же как и у меня. Кровь была около носа и глаз, стекала по щекам. В животе словно появился тяжелый камень. Этого зеленого тоже вычислили? Доктор Бегби беседовала с ним по тому же поводу? Я оказалась не единственной, кто выяснил, как можно обмануть систему, как выдать ложь за правду.

Возможно, мы с ним были одного поля ягоды.

И возможно, к завтрашнему дню мы оба будем мертвы.


– Быстрее! – выплюнул СПП, даже не пытаясь скрыть раздражение. Я с трудом поспевала за ним, но беспокоиться было не о чем. Будучи в сознании, я бы ни за что не осталась в лазарете. Тем более когда над головой нависла новая угроза. Я знала, что они собираются со мной сделать.

Знала, что скрывается под слоями белой краски.

Первых детей, которые попали сюда, постигла участь подопытных свинок. Они испытали на себе весь ужас электрошока и препарирования мозгов. Истории передавались из уст в уста со священным трепетом. Ученые пытались найти способ нейтрализовать новые способности – «вылечить» детей, а в действительности просто убивали в них волю к жизни. Тот, кто разоблачил этот ужас, был назначен управляющим во время первой волны. Меня привезли во время второй, и это была удача. С каждой волной детей прибывало все больше и больше, лагерь разрастался, пока не осталось ни одного свободного клочка земли. Это случилось лишь через три года. С тех пор новых слухов больше не появлялось.

По мнению солдата, я шла недостаточно быстро. Он с силой втолкнул меня в зеркальный коридор. Указывающая на выход стрелка светилась кроваво-красным. СПП толкнул меня еще раз, сильнее, и засмеялся, когда я упала. В груди сквозь боль начали пробиваться первые ростки гнева. Останавливало лишь то, что солдат может запросто привести меня в укромный уголок и прикончить.

Вскоре я уже стояла снаружи, вдыхая свежий весенний воздух. Набрав полные легкие туманной прохлады, я попыталась проглотить обиду. Нужно было подумать. Оценить обстановку. Если он собирался разделаться со мной в одиночку, я легко могла бы взять верх. Это не проблема. Зато перебраться через железный забор будет непросто – к тому же я не имела представления, где, черт побери, нахожусь.

Когда я только попала в Термонд, однообразие пейзажа скорее успокаивало, избавляя от болезненных воспоминаний. Западная Вирджиния и Вирджиния не сильно отличаются друг от друга, хотя жители Вирджинии наверняка стали бы это отрицать. Одинаковые улицы, то же небо, та же кошмарная погода: либо попадаешь под дождь, либо изнываешь от влажности. Однако кое-чем Вирджиния все-таки отличалась. Одна девочка из нашего бокса с пеной у рта доказывала, что видела во время поездки табличку «Добро пожаловать в Западную Вирджинию», так что мы прорабатывали и эту версию.

СПП пошел чуть медленнее, подстраиваясь под мою ковыляющую походку. Один или два раза он что-то пробурчал про дурацкую траву, заслоняющую обзор дежурным на контрольной башне.

Когда башня оказалась в поле нашего зрения, мне почудилось, что я волочу за собой на цепи огромный железный шар. Само здание выглядело заурядным, а башней его назвали из-за того, что оно возвышалось точно одинокая скала посреди моря однообразных деревянных лачуг, расходившихся от башни кругами. Забор, находящийся под напряжением, замыкал внешнее кольцо и охранял мир от нас, фриков. Следующие два кольца принадлежали зеленым. Потом еще два – синим. В остальных жили красные и оранжевые. До тех пор, пока их не забрали. Эти кольца располагались к башне ближе всего – по-видимому, начальство решило, что так будет проще приглядывать за опасными типами. Но после того, как один из красных поджег свой бокс, их всех перевели подальше, используя зеленых как буфер, на случай, если кто-то попытается преодолеть изгородь.

Сколько было попыток побега?

Пять.

А успешных?

Ноль.

Я не знала ни одного зеленого или синего, который бы пытался бежать. Все сцены отчаяния, стремительные налеты организовывали небольшие группки красных, оранжевых и желтых. Те, кого поймали, обратно уже не возвращались.

Было время, когда мы чаще общались с другими цветами, еще до того, как нас разделили. Пустующие боксы красных, оранжевых и желтых отдавали синим, а новоприбывшие зеленые (самая многочисленная группа) заполняли старые хибары синих. Лагерь разросся до такой степени, что инспекторы начали составлять списки, сортируя нас по цвету и полу. Столовую мы посещали по этому принципу. Однако даже после этого выбить себе место за столом было не так-то просто. За несколько лет я ни разу не увидела мальчика-ровесника.

Башня осталась далеко позади. Не осталось ни тени сомнения, куда мы идем, и теперь я могла нормально дышать.

Спасибо,  – подумала я, не обращаясь ни к кому конкретно. В горле стоял комок.

Через несколько минут мы подошли к боксу № 27. СПП подвел меня к двери и молча указал на раковину слева. Я кивнула и начала смывать кровь холодной водой. Терпением солдат не отличался. Через несколько секунд он схватил меня за ворот рубашки и сильно дернул вверх. Второй рукой он пропустил карту сквозь замок, и дверь распахнулась.

Эшли, одна из самых старших в нашем боксе, распахнула дверь шире. Взяв меня за руку, она кивнула СПП. Решив, что этого достаточно, он молча развернулся и направился вниз по дорожке.

– Боже мой! – прошипела она, затаскивая меня внутрь. – Не могли подержать тебя еще одну ночь? Ну конечно, нет, им нужно было избавиться от тебя пораньше. Это что, кровь?

Я замахала руками, однако Эшли увернулась и откинула мои волосы назад. Вначале я не поняла, почему она так на меня смотрит – глаза ее расширились и немного покраснели. Эшли закусила губу.

– Я правда… думала, что ты… – Мы по-прежнему находились внутри бокса, но я вдруг почувствовала, как здесь холодно. Прохладный воздух скользил по коже, точно шелк.

Эшли жила здесь слишком давно, чтобы дать слабину, но на этот раз она впервые не могла подобрать слов. В нашей унылой разношерстной компании числилось несколько лидеров, и Эшли была одной из них. Все они уже достигли того возраста, когда понимаешь, что будет, если потеряешь способность смеяться.

Я слабо улыбнулась и пожала плечами. Эшли это не убедило, по крайней мере, руку она не убрала. В боксе было темно и сыро, пахло грязью. И все же я чувствовала себя комфортнее, чем в стерильной чистоте лазарета.

– Дай мне… – Эшли сделала глубокий вдох. – Дай мне знать, если ты не… Ладно?

И что тебе это даст? Я не решилась задать вопрос вслух, просто направилась в дальний левый угол корпуса. Каждый мой шаг сопровождали доносящиеся со всех сторон перешептывания. Спрятанные на груди таблетки жгли, словно огонь.

– …она пропала, – долетело откуда-то.

Ванесса, койка которой граничила с моей, перебралась к Сэм. Как только я появилась в поле зрения, они тут же прекратили болтать и уставились на меня. Глаза выпучены, рты широко раскрыты.

Вид этих двоих даже спустя год вызывал у меня боль. Сколько дней и ночей мы тихонько переговаривались с Сэм, игнорируя всякие попытки Ванессы втянуть нас в глупую пустую болтовню?

Прошло всего два часа после того, как мы перестали быть лучшими подругами, и Ванессе удалось просочиться на мое место. С этого момента не проходило и дня, чтобы Ванесса не напомнила мне об этом.

– Что… – Сэм перегнулась через бортик кровати. Она не выглядела заносчивой или недружелюбной, как обычно. Сэм была… заинтересована? Удивлена? – Что с тобой случилось?

Я покачала головой, грудь распирало от всего, что хотелось высказать.

Ванесса резко рассмеялась.

– Классно, просто классно. И ты еще удивляешься, почему она больше не хочет с тобой дружить?

– Я не… – пробормотала Сэм. – Не важно.

Иногда я задумывалась о том, помнит ли Сэм… не меня, но того человека, которым она была прежде, чем я ее уничтожила. Удивительно, как легко оказалось стереть в личности подруги все лучшее – все, что я так любила. Одно прикосновение, и Сэм больше нет.

Несколько девочек спрашивали, что между нами произошло. Большинство, как мне показалось, решили, что Сэм была слишком жестока, заявив, будто мы больше никогда не станем подругами. Я пожимала плечами, якобы мне все равно, вот только без Сэм жизнь в Термонде теряла всякий смысл. Ее просто не было.

Это не жизнь.

Я нащупала пакетик с таблетками.

В нашем боксе все выглядело коричневым: коричневый на коричневом. Выделялись лишь белые простыни, большая часть которых уже приобрела желтый оттенок. Никаких книг, постеров или картинок. Только мы.

Скорчившись в позе эмбриона, я уткнулась лицом в простыню и вдохнула знакомый запах отбеливателя, пота и еще чего-то крайне обыденного. В разговор наверху я старалась не вслушиваться.

И все-таки, мне кажется, какая-то часть личности оставалась настороже, отчаянно надеясь выяснить, что конкретно произошло с Сэм. Дело сделано. Саманта ушла, а я осталась здесь, изводить себя обвинениями. Лучшим выходом было бы исчезнуть, даже если доктор Бегби меня разыграла. Возможно, никто не собирался от меня избавляться, однако нас с Сэм уже не соединить. Вряд ли они станут задавать вопросы или наказывать Саманту за помощь беглянке. Хотя, если бы мы остались подругами, ситуация могла обернуться по-другому. В Термонде было свыше трех тысяч оранжевых, а теперь не исключено, что я осталась одна на весь белый свет. Или одна из двух, если мальчик в лазарете тоже оранжевый. Осталось совсем немного времени, чтобы выяснить правду.

Я представляла опасность и знала, как здесь поступают с опасными личностями.

День в лагере проходил как обычно. Нас позвали в столовую на обед, а потом в душевые, чтобы помыться перед отходом ко сну. Свет за окном потускнел, близилась ночь.

– Так, котятки, – раздался голос Эшли. – До выключения света десять минут. Чья сейчас очередь?

– Моя. Можно я продолжу с того места, где мы остановились? – Рейчел находилась в противоположном конце бокса, но писклявый голос звучал отчетливо.

Я представила себе ее выпученные глаза.

– Да, Рэйчел. Разве мы когда-то делали по-другому?

– Ну ладно… в общем… принцесса… Она сидела в башне и все еще грустила.

– Детка, – вклинилась Эшли, – либо ты сейчас же придумаешь что-нибудь пикантное, либо я надеру твою скучную задницу и слово перейдет кому-то другому.

– Ладно, – пискнула Рэйчел. Я выпрямилась, пытаясь разглядеть ее сквозь ряды коек. – Принцессу терзала жуткая боль – ужасная, ужасная боль…

– О боже! – воскликнула Эшли. – Следующий?

Мэйси попыталась подхватить оборванную нить повествования:

– Когда принцессу заперли в башне, она не могла думать ни о чем, кроме принца.

Конец истории я пропустила: слушать, когда веки наливаются свинцом, очень тяжело.

Если я и буду когда-нибудь с сожалением вспоминать о чем-то, что касается Термонда, так это об этом. Мгновения тишины, когда можно было говорить о запретных вещах.

Мы развлекали себя сами. У других есть прошлое, будущее, мечты, мы же придумывали себе истории самостоятельно.


Я проглотила обе таблетки зараз. Во рту все еще оставался привкус курицы.

Свет выключили три часа назад, а Сэм храпела уже два. Я достала пакетик и высыпала маленькие таблетки на ладонь. Пакетик отправился обратно в бюстгальтер, а первая таблетка – в рот. За время пребывания на груди она немного нагрелась, но проглотить ее оказалось непросто. Быстро закинув туда же вторую, я сглотнула. По телу пробежала дрожь.

Теперь оставалось ждать.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Глава четвертая

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть