Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
1

Грант лежал на высокой больничной койке и с отвращением глядел в потолок. Он наизусть знал все до единой трещинки на его изумительно чистой поверхности. Он составил из них карту и уже не раз путешествовал по ее рекам, островам и континентам. Потом превратил потолок в загадочные картинки и старался различить спрятанные в них человеческие лица, силуэты птиц, рыб. Он сделал математический расчет потолка, вспомнив с детства забытые теоремы, вывел суммы углов треугольников.

Однажды Грант намекнул Пигалице, мол, хорошо бы повернуть его койку, чтобы он смог исследовать другой участок потолка, но выяснилось, что это нарушило бы симметрию в палате. А симметрия в медицине чтится почти так же свято, как гигиена. Все, что нарушает симметрию, считается грубым невежеством.

— Почему бы вам не взяться за чтение, — предложила как-то Пигалица. Друзья завалили его целой грудой только что вышедших романов в ярких обложках.

— Тошно стало от такого количества слов, которые по воле людей — их, кстати, тоже слишком много на земле — ежесекундно обрушиваются на нас из-под печатного станка. Даже подумать страшно.

— У вас просто перестал действовать кишечник, — заключила Пигалица.

Пигалицей была сестра Ингэм — миниатюрная, но пропорционально сложенная блондинка. Грант прозвал ее Пигалицей, чтобы частично вознаградить себя за все унижения, которые он испытывал, подчиняясь командам этой фарфоровой куколки. Он свободно мог бы поднять ее одной рукой, если бы стоял на своих двоих. Мало того, что Пигалица указывала ему, что можно, а что нельзя, она еще и переворачивала его огромное неподвижное тело с такой легкостью, что Грант едва сдерживался от обиды. Такого понятия, как тяжесть, для нее, видимо, не существовало. Она перетряхивала матрасы с той же неосознанной грацией, с какой китайские циркачи вертят тарелочки на своих бамбуках. В отсутствие Пигалицы Грант переходил в заботливые руки Амазонки, крепкие, как ветви букового дерева. Амазонка — сестра Даррол — была родом из Глостера и страшно тосковала по дому, особенно в сезон желтых нарциссов. У нее были мягкие и теплые ладони и бархатные, как у коровы, глаза. Лицо ее всегда выражало сострадание, а малейшее физическое усилие заставляло пыхтеть, как водяной насос. Впрочем, Грант считал: лучше быть неприподъемным, нежели не иметь в чьих-то там глазах вообще никакого веса.

Он очутился на больничной койке под опекой Пигалицы и Амазонки после того, как свалился в уличный канализационный колодец. Залететь в колодец и на виду у всех изображать персонаж какой-то гротескной пантомимы — этого с ним еще никогда не приключалось.

За секунду до того, как упасть, Грант преследовал Бенни Скола и вот-вот должен был его схватить. Даже тот факт, что Бенни, скрывшись за углом, угодил в объятия сержанта Вильямса, не мог утешить Гранта, а лишь обострял его муки при мысли о комичности его положения.

Теперь у Бенни было целых три года на то, чтобы одуматься и хорошим поведением скостить себе срок. В больницах же, увы, хорошее поведение не учитывается.

Грант оторвал взгляд от потолка и покосился на стопку книг на прикроватной тумбочке. «Хорошо бы, — подумал он, с тоской отводя глаза от ярких обложек, — хорошо бы закрыть все типографии лет на тридцать, пока не вырастет новое поколение. Объявить литературный мораторий! Никто тогда не станет насильно кормить тебя этой идиотской чепухой». Грант услышал, как отворилась дверь. Кто-то подошел к его кровати, и он закрыл глаза, давая понять, что не имеет желания разговаривать. В следующую минуту его нос уловил слабый аромат, как будто повеял ветерок с грасских полей. Он втянул воздух, и его мозг усиленно заработал. Пигалица — та распространяет вокруг себя запах лавандовой присыпки, от Амазонки пахнет мылом и йодом. Точно! «Ланкло № 5» из самого дорогого магазина. Только одна женщина из его знакомых пользовалась этими духами — Марта Холлард.

Грант приоткрыл глаза и посмотрел на вошедшую. Марта склонилась было над ним, чтобы убедиться, спит он или нет, и теперь стояла в нерешительности (будто она могла хоть раз быть нерешительной), глядя на нетронутую стопку книг на столике. В одной руке она держала две только что купленные книги, а в другой — ветку сирени. Он подумал: не потому ли Марта выбрала белую сирень, что та не отвлекала внимания от ее шикарного черно-белого костюма. На ней были новая шляпка и, как всегда, жемчуга, которые в свое время возвратились к ней не без содействия Гранта. Она была элегантна, как парижанка, и, слава Господу, совсем не вписывалась в больничную обстановку.

— Я разбудила тебя, Ален?

— Я не спал.

— Наверное, они тут совершенно некстати, — сказала Марта, положив книги рядом с их презренными братьями. — Но, может быть, ты найдешь их более интересными. Ты открыл хотя бы одну?

— Я не могу больше читать.

— Тебя, наверное, боли одолели?

— Меня одолела скука!

— Бедненький. — Она вынула нарциссы из вазы, которая была слишком велика для них, эффектным сценическим жестом швырнула их в умывальник и поставила вместо них сирень.

— Займись чем-нибудь другим. Всегда можно совершенствовать свои умственные способности, я уже не говорю о душе или характере. Или изучить какую-нибудь философию. Йогов, например. Хотя, пожалуй, человеку с аналитическим умом трудно дается познание абстрактного. Я забыла, играешь ты в шахматы ты или нет? Может, примешься за шахматные задачи?

— Мой интерес к шахматам имеет скорее всего наглядный характер.

— Наглядный?

— Да, они бывают очень красивыми — короли, пешки и все прочие. Очень изящные.

— Чудно! Вот я и принесу тебе шахматы, развлекись. Ну, хорошо, не хочешь шахмат, возьмись решить научную загадку. Попытайся найти ключ к какой-нибудь тайне.

— Ты имеешь в виду преступление? Но я же помню наизусть все на свете следственные дела. Вряд ли кто-то сможет к ним что-либо добавить. Особенно человек, прикованный к постели.

— Я не имела в виду досье Скотланд-Ярда. Я хотела предложить тебе что-нибудь… как это сказать… классическое. Что-нибудь эдакое, что оставалось загадкой для многих поколений.

— Ну, например?

— Например, сундук с письмами.

— Только не Мария Стюарт!

— Почему нет? — воскликнула Марта, которая, как все актрисы, представляла себе Марию Стюарт лишь в белом монашеском покрывале.

— Меня может заинтересовать женщина с дурной репутацией, но глупая — никогда.

— Глупая? — воскликнула Марта своим низким голосом Электры.

— Глупейшая.

— Ну будет тебе, Ален.

— Носи она другой головной убор, никто бы и не вспомнил о ней. Все дело в шляпе.

— Ты думаешь, что, если бы она носила соломенную шляпу, она любила бы с меньшей страстью?

— Никогда она никого не любила, в шляпе или без.

— Откуда ты это знаешь?

— Мария Стюарт была ростом метр и восемьдесят сантиметров. Почти все очень высокие женщины отличаются сексуальной холодностью. Любой врач тебе подтвердит.

Сказав это, он подумал вдруг, почему за все годы, с тех пор как Марта стала обращаться к нему всякий раз, когда нуждалась в кавалере, ему ни разу не приходила в голову мысль, что ее знаменитая сдержанность к мужчинам может быть как-то связана с ее ростом. Но Марта не захотела проводить параллелей, ее по-прежнему занимала история любимой королевы.

— И все же она была мученицей. Это ты признаешь?

— Мученицей чего?

— Своей религии.

— Ревматизм — вот чьей единственной мученицей она была. Она обвенчалась с Дарнли без разрешения Папы, а с Босвелом — по протестантскому обряду.

— Сейчас ты мне скажешь, что она не была в заточении.

— Вся беда в том, что ты представляешь ее сидящей в маленькой каморке в башне замка, окна забраны решеткой, и лишь старый слуга слышит ее молитвы. На самом же деле у нее было шестьдесят слуг! Она горько жаловалась, когда их число сократилось до каких-то несчастных тридцати, и чуть не умерла от огорчения, когда из всей обслуги остались два секретаря, несколько служанок, вышивальщица и одна-две кухарки. И королева Елизавета вынуждена была содержать их за свой счет! Двадцать лет она платила из своего кошелька, и все это время Мария Стюарт обещала шотландскую корону всякому, кто устроит переворот и вернет ей утраченный трон или, в крайнем случае, трон Елизаветы.

Он взглянул на Марту. Та улыбалась.

— Ну что, полегчало немного?

Грант засмеялся.

— Да. На целую минуту я забыл о боли. Хотя бы одно доброе дело можно числить за Марией Стюарт!

— Ну что же, придется отказаться от надежды, что тайна сундука с письмами будет разгадана. Может быть, возьмешься за Железную Маску?

— Не помню, кто это был, но меня вряд ли может заинтересовать человек, лица которого я не видел.

— Ах да! Я забыла о твоем пристрастии к лицам. Кстати, у всех Борджиа были интересные лица. Я уверена, что они натолкнули бы тебя на разгадку какой-нибудь тайны, если бы ты захотел взглянуть на них.

Раздался стук, и в дверях появилось бесхитростное личико миссис Тинкер, увенчанное еще более бесхитростным сооружением в виде шляпы. Это была историческая шляпа. Миссис Тинкер не снимала ее с тех пор, как начала «ходить» к Гранту, и он не представлял ее в каком-нибудь другом головном уборе.

— Я услышала, что у вас гость, и уже было повернула назад, как вдруг голос показался мне знакомым. А, думаю, это всего-навсего мисс Холлард! Ну, тогда я не помешаю.

В руках у нее было множество пакетов и букетик анемонов.

— Вот и хорошо, — сказала Марта, — я ухожу, чтобы не мешать миссис Тинкер кормить тебя вкусными вещами, которые наверняка лежат в этих пакетиках.

Миссис Тинкер просияла.

— Хотите попробовать? Только что из печки.

— Ах, разумеется, я буду наказана: все сдобное смерть для моей талии.

После некоторого колебания она выбрала два маленьких печеньица и бросила их в свою сумочку.

— До свидания, Ален. Я загляну к тебе на днях, и ты начнешь вязать носок. Ничто так не успокаивает нервы, как вязание.

Уже в дверях Марта послала ему воздушный поцелуй и исчезла.