Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
11

Мысли о письме не оставляли Гранта вплоть до вечернего чая, принесенного Амазонкой. Прислушиваясь к щебету воробьев XX века на своем подоконнике, он все удивлялся, что ему довелось прочесть фразы, зародившиеся в голове человека четыре столетия назад. Какой фантастикой показалась бы Ричарду мысль, что его краткое интимное письмо о жене Шора четыреста лет спустя станет предметом чьих-то размышлений.

— Вам письмо. Приятная неожиданность, верно? — сказала Амазонка, неся на подносе два кусочка хлеба с маслом и диетическую булочку.

Грант отвел глаза от безусловно полезной для здоровья булочки, увидел, что письмо от Лоры, и с удовольствием распечатал конверт.

«Снова „тонипэнди“», — подумал Грант.

Тут уж он всерьез задумался, как много еще событий в учебниках английской истории, которые можно было бы определить этим словом.

Самое время теперь вернуться к «Истории Ричарда III» Томаса Мора и посмотреть, как будут звучать соответствующие пассажи на фоне уже известных ему фактов.

Если первоначально, прочтя мемуары Мора, Грант скорее по наитию счел их пустой болтовней, местами даже абсурдом, то теперь они показались ему просто отвратительной ложью. Ему «сводило скулы», по выражению Лориного сынишки Пэта, но он все же продолжал недоумевать.

События были изложены все-таки Мортоном, их участником и очевидцем. Он должен был знать с абсолютной точностью, что происходило в течение июня того года. Однако ни имя Элеонор Батлер, ни закон о престолонаследии — «Titulus Regius» — им ни разу помянуты не были. Если верить Мортону, Ричард использовал факт женитьбы Эдуарда на своей любовнице Элизабет Люси. Но Элизабет Люси, как указывал сам Мортон, этот факт начисто отрицала. Зачем было Мортону ставить кеглю, чтобы тут же ее сбить? Зачем надо было менять Элеонор Батлер на Элизабет Люси?

Видимо, затем, чтобы с уверенностью заявить, что Люси и не была замужем за королем, чего он не мог бы сделать в случае с Элеонор Батлер? Видимо, так. Значит, кому-то было важно доказать, что доводы Ричарда о том, что дети Эдуарда рождены вне брака, несостоятельны. А поскольку Мортон рукой Томаса Мора писал по заказу Генриха VII, этим человеком и был, вероятней всего, сам Генрих. Тот же Генрих VII уничтожил билль о престолонаследии и даже копии с него хранить запретил. Только теперь Грант вспомнил слова Каррадина о том, что Генрих приказал отменить билль без всякого чтения. Ему было крайне важно, чтобы люди начисто забыли об этом билле, чтобы он был уничтожен таким беспрецедентным способом.

Почему же ему это было так важно?

Почему именно Генриху было небезразлично, имел Ричард права на престол или нет? Наверное, не потому, что он мог бы тогда заявить: «Притязания Ричарда на престол ложны, а мои — нет». Однако какими бы ничтожно малыми ни были притязания Генриха Тюдора на престол, он все же был Ланкастер, а наследники Йорков в расчет вообще не принимались. Тогда зачем Генриху понадобилось заставлять всех забыть о содержании «Titulus Regius»? Зачем надо было скрывать Элеонор Батлер и выводить на сцену любовницу, которую никому и в голову не приходило считать женой короля?

До самого ужина ломал себе голову Грант над этой проблемой. К тому времени ему принесли снизу записку.

— Велели передать, что ее оставил для вас один молодой американец, — служитель протянул ему сложенный листок.

Грант поблагодарил и, не удержавшись, спросил служителя:

— Что вы знаете о Ричарде Третьем?

— А каков приз?

— Приз? — удивился Грант.

— Это ведь викторина?

— Да нет, это я из любопытства спрашиваю, что знаете вы о Ричарде Третьем?

— Он первый совершил массовое убийство.

— Массовое? Мне казалось, что у него было всего два племянника.

— Нет, нет, нет. Я не силен в истории, но это-то я знаю точно. Убил сперва брата, кузена и беднягу короля, а потом расправился и с племянниками. Так сказать, рассчитался с ними оптом.

Грант задумался.

— А если я вам скажу, что он никого и не убивал, что вы на это ответите?

— Я отвечу: это ваше право. Есть люди, которые думают, что земля плоская. Есть люди, которые думают, что конец света наступит в 2000 году. Некоторые верят, что возраст Земли менее пяти тысяч лет. Пойдите-ка в воскресенье к Марбл-Арч,[22]Триумфальная арка. Находится в северо-восточной части Гайд-парка, где по выходным дням выступают импровизированные ораторы. там еще и не такое услышите.

— Значит, мои слова вам не по вкусу?

— Очень даже по вкусу, но, к сожалению, не нахожу их достаточно убедительными. Но я вам не помеха. Сделайте еще одну попытку. Испробуйте себя на «Уголке ораторов» в одно из воскресений и найдете массу последователей. Может быть, даже станете зачинателем целого движения.

Он шутливо отсалютовал, коснувшись рукой воображаемого козырька, и удалился, напевая что-то себе под нос. Невозмутимый и полный достоинства.

«Не дай бог, если дело дойдет до этого, — подумал Грант. — Еще немного — и я действительно попаду к ораторам Гайд-парка».

Он развернул записку от Каррадина, которая гласила: «Вы хотели знать, кто еще из наследников престола пережил Ричарда. То есть дети мужского пола. Я забыл вас попросить дать мне список таковых, чтобы я мог навести справки. Думаю, это будет полезно».

Ну что ж, если всему миру на это плевать, то слава Богу, что нашелся такой надежный человек, как этот молодой американец.

Грант отложил в сторону святого и благоверного Мора, взахлеб описывавшего истерики и абсурдные обвинения, и решил по трезвому школьному учебнику проследить по порядку, сколько же было наследников английского престола. И тут он вспомнил кое-что еще. Истерика на Совете в Тауэре, описанная Мором, безумное обвинение в колдовстве, в результате чего у Ричарда высохла рука, было брошено Джейн Шор.

Контраст между описанной сценой, бессмысленной и жуткой даже для бесстрастного читателя, и доброжелательным, терпимым и даже веселым тоном письма, в котором Ричард писал, собственно, только о Джейн Шор, был разительным.

«Не дай бог, — снова мысленно произнес Грант, — мне придется выбирать между тем, кто описал эту сцену, и автором письма. Я бы, конечно, выбрал автора письма, независимо от того, что каждый из них совершил».

Размышляя о Мортоне, он решил отложить составление списка наследников престола по линии Йорков, пока не выяснит для себя, что сталось в конечном счете с самим Джоном Мортоном. Оказалось, что после неудавшейся попытки реализовать совместный план Вудвиллей и Ланкастеров (согласно которому Генрих Тюдор намеревался высадиться из Франции на английском берегу, где его должны были встретить Дорсет, люди Вудвилльского клана и все недовольные в Англии, которых им удалось бы собрать) Мортон сбежал из гостеприимного дома герцога Букингемского в свое охотничье поместье в Или, а оттуда переправился на континент. И появился снова только в свите Генриха, завоевавшего вместе с короной победу при Босворте. Сам он держал теперь путь на Кентербери, где его ожидала кардинальская мантия. Его запомнят по выражению «Мортоновы вилы». И это, пожалуй, все, что известно о правлении Генриха VII.

Остаток вечера Грант провел очень приятно, выискивая в учебниках наследников престола по Йоркской линии. Их оказалось в избытке. Пятеро детей Эдуарда да сын и дочь Георга. Если бы эти не получили признания — пятеро первых как незаконнорожденные и двое вторых как лишенные права наследовать престол по биллю о престолонаследии — на очереди оставался еще сын старшей сестры Ричарда Елизаветы, герцогини Саффолькской, Джон де ла Поул, граф Линкольн.

По линии Йорков обнаружился еще один наследник, о существовании которого Грант и не подозревал. Оказывается, хрупкий ребенок из Миддлхэма был не единственным сыном Ричарда. Было еще и дитя любви — Джон Глостер. Он не имел титула, но был признан отцом и жил в семье. Тогда еще внебрачные дети носили свои усеченные гербы без огорчения. Более того, со времени Вильгельма Завоевателя они даже вошли в моду. Все последующие завоеватели бравировали своим бескорыстием. Вероятно, в качестве компенсации.

Грант сделал себе такую выписку для памяти.

Он сделал копию для Каррадина, поражаясь, как могла кому-нибудь — а в первую очередь Ричарду — прийти в голову мысль, что устранение двух сыновей Эдуарда оградит его от народных волнений. Наследников было хоть пруд пруди. Любой из них мог вызвать подобную же неприязнь своих подданных.

Впервые он по-настоящему осознал, что убивать мальчиков было не только бесполезно, но и глупо. Каких только собак не вешали на Ричарда Глостера, но одно за ним не водилось — он не был глупым.

Грант полюбопытствовал, что говорит Олифант об этом казусе.

«Было странно, — писал историк, — что Ричард ни разу не высказался о причине их смерти».

Не только странно, но и немыслимо!

Если Ричард решил убить сыновей своего брата, то уж он бы организовал это с умом. Принцы могли умереть, скажем, от лихорадки, их тела выставили бы для всеобщего обозрения, как это делалось со всеми усопшими членами королевской семьи, чтобы люди знали, что они действительно покинули этот мир.

Никто не сумеет поручиться, что тот или иной человек не способен на убийство. За долгие годы, проведенные в Скотланд-Ярде, Грант усвоил это слишком хорошо. Но уж весьма точно можно установить, способен или не способен человек совершить глупость.

Тем не менее у Олифанта убийство не вызвало никаких сомнений. Он тоже считал Ричарда злодеем. Очевидно, когда историк охватывает такой большой отрезок истории, как Средние века или Возрождение, у него не остается времени на подробности. Олифант принял на веру писания святого Мора, хотя порой и удивлялся некоторым несообразностям. Но он так и не увидел, что эти несообразности подрывали фундамент его теории.

С Олифантом в руках Грант проследил путь Ричарда по Англии после коронации. Оксфорд, Глостер, Уорстер, Уорик. На всем протяжении этого триумфального пути не было замечено, чтобы кто-нибудь высказывал недовольство. Только всеобщая радость и восторг. Ликование с надеждой на прочное воцарение сильной власти, которая после смерти Эдуарда не позволит обречь страну на многолетнюю усобицу и соперничество вокруг его малолетнего сына.

И тем не менее именно во время этой триумфальной поездки, среди всеобщих восторгов и фимиама Ричард (писал Олифант со слов святого и благоверного Мора) посылает Тиррела в обратный путь, в Лондон, чтобы прикончить двух мальчиков, занятых учебой в Тауэре. Дело было между 7 и 14 июля в Уорике. В это лето, как никогда ранее, Ричард чувствовал себя в безопасности в краю сторонников Йорков, на границе с Уэльсом. И именно тогда он решился на убийство двух мальчиков, лишенных даже права наследования.

Можно ли верить этой нелепице? Неужели и историки тоже лишены здравого смысла, как и те доверчивые «великие умы», которых Грант встречал во множестве? Он должен немедленно установить, почему расследование дела об убийстве, если его действительно совершил Тиррел в июле 1485 года, началось только двадцать лет спустя. Где же он был все это время?

Для Ричарда лето оборвалось слишком быстро и не оправдало его надежд. Осенью была предпринята вторжения войск Вудвиллей — Ланкастеров, которое подготовил Мортон прежде чем покинуть родные берега. Мортон мог бы гордиться тем, как ланкастерцы исполнили свою роль: они прибыли на французских кораблях и привели с собой французскую армию. Вудвилли оказались способными только на спорадические скопления незначительных сил в городах, удаленных друг от друга на большие расстояния, — Гилдфорде, Солсбери, Мейдстоне, Ньюбери, Эксетере и Бреконе. Англичане не желали иметь дело ни с Генрихом Тюдором, которого они вовсе не знали, ни с Вудвиллями, которых они знали слишком хорошо. Даже английская погода была против них, и надежды Дорсета увидеть свою сводную сестру Елизавету королевой Англии, женой Генриха Тюдора, смыл прибой в устье Северна. Генрих попробовал было высадиться на западном побережье, но оказалось, что население Девона и Корнуолла взялось за оружие, чтобы не допустить этого. Ему пришлось вернуться во Францию и ждать благоприятной погоды. Так осенний дождь и английское безразличие уничтожили план Мортона, и Ричард получил еще какое-то время для передышки. Но весной пришла непоправимая беда — смерть сына. «Говорили, что король горевал отчаянно, он не был настолько жесток, чтобы не знать отцовских чувств», — писал историк.

Чувства мужа, потерявшего жену, как оказалось, были тоже ему ведомы: менее чем через год умерла его жена Анна.

Ему теперь предстояли ожидание новой попытки вторжения, забота об обороне Англии и беспокойство по поводу опустошенной королевской казны.

Все, что было в его силах, он сделал. Его именем был назван образцовый парламент. Он заключил долгожданный мир с Шотландией и выдал племянницу замуж за сына Якова III. Он упорно, хотя и безуспешно, настаивал на мире с Францией. Но Франция держала при дворе своего любимчика Генриха Тюдора. Вторжение Генриха в Англию, на этот раз заручившегося более широкой поддержкой, было лишь вопросом времени.

Грант вспомнил вдруг о леди Стэнли, об этой пылкой стороннице Ланкастеров, матери Генриха. Интересно, какую роль играла она в этом осеннем вторжении, оборвавшем счастливое лето Ричарда?

Он порыскал по убористому тексту и нашел наконец нужное место. Леди Стэнли было предъявлено обвинение в предательской переписке с сыном.

И снова Ричард поступил с ней — в ущерб себе — слишком мягко. Ее поместья были конфискованы, но переданы на попечение ее мужа. Как и сама леди Стэнли. Для вящей сохранности. По иронии судьбы, лорд Стэнли наверняка был столь же хорошо осведомлен о грядущем вторжении, как и его жена.

Воистину, король-злодей действовал не по правилам.

Грант уже засыпал, как вдруг явственно услышал свой голос: «Если мальчики были убиты в июле, а вторжение из Франции произошло в октябре, почему они не использовали убийство детей как предлог для войны с Ричардом?»

Нападение, разумеется, было запланировано задолго до того, как возник слух об убийстве. Снаряжение пятнадцати кораблей и пяти тысяч наемного войска должно было занять длительное время. Но за это время слух о преступлении Ричарда, если таковой вообще возник, должен был широко распространиться в народе. Почему бы врагам Ричарда не кричать во весь голос о его преступлении, чтобы собрать под свои знамена множество людей?