Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
14

Однако Гранту не разрешили вставать до возвращения Каррадина. Но он уже мог сидеть в кровати.

— Вы не можете себе представить, — сказал он, — какое потрясающее зрелище стена — по сравнению с потолком. Мир на потолке мал и уродлив.

Его тронуло, что Каррадин явно радовался его успехам, и они не сразу перешли к делу. Наконец Грант спросил:

— Ну, как жилось молодым Йоркам при Генрихе?

— Ах, да! — воскликнул Брент, вытаскивая целые вороха записей из карманов пальто и пододвигая стул носком ботинка. — С чего начинать? — спросил он, усаживаясь.

— Что мы знаем о Елизавете? Генрих женился на ней, она стала королевой, потом умерла, после чего он посватался к безумной Анне Испанской.

— Да. Свадьба Елизаветы состоялась весной 1486 года, нет, пожалуй, раньше, в январе. Через пять месяцев после битвы при Босворте, а умерла она весной 1503 года.

— Семнадцать лет прошло. Бедная Елизавета, ей, поди, казалось, что прошли все семьдесят. Генрих, как говорится, жену держал в строгости. А как остальные члены семьи? Все другие дети Эдуарда? Судьба двух нам пока неизвестна. Что стало с Сесилью?

— Ее выдали за старого дядюшку короля — лорда Уэллса и отправили жить в Линкольншир. Анна и Екатерина, тогда еще дети, вышли замуж, когда им подошло время, за сыновей Ланкастерского дома, Бриджит, самая младшая дочь, приняла постриг в Дартфорде.

— Пока что ничего из ряда вон выходящего. Кто там еще был? Сын Георга.

— Да, молодой Уорик. Был пожизненно заключен в Тауэр и казнен якобы за попытку к бегству.

— Так. А дочь Георга — Маргарет?

— Она стала графиней Солсбери. Ее казнь по ложному обвинению при Генрихе Восьмом, несомненно, служит классическим примером судебной ошибки — вынесения смертного приговора невиновному.

— А сын Елизаветы, второй кандидат на престол?

— Вы имеете в виду Джона де ла Поула? Он жил у своей тетки в Бургундии, пока не…

— Его теткой была Маргарет, сестра Ричарда?

— Да. Он погиб во время восстания Симнела.[27]Восстание Симнела, под именем Эдуарда VI короновавшегося в Дублине по окончании войны Роз, было подавлено в 1487 году Генрихом VII. Но у него был младший брат, которого вы упустили из своего списка. Казнен Генрихом Восьмым. Этот брат сдался Генриху Седьмому под обещание сохранить ему жизнь, и Генрих, я думаю, не рискнул нарушить его. Или, может быть, он уже выполнил свою квоту. Генрих Восьмой греха не убоялся. И одним де ла Поулом не ограничился. Вы не упомянули в своем списке еще четверых: Эксетера, Сарри, Букингема и Монтегю. Он уничтожил их всех.

— А побочный сын Ричарда? Какова его судьба?

— Генрих Седьмой дал ему пенсию в двадцать тысяч фунтов в год, но с воцарением Генриха Восьмого Джон Глостер стал его первой жертвой.

— В чем его обвиняли?

— В том, что Ирландия предложила ему гостеприимство.

— Шутите?

— Нисколько. Ирландия была центром роялистского движения.[28]Движение сторонников законной королевской власти. Дом Йорков пользовался в Ирландии популярностью, и получить приглашение оттуда, как считал Генрих, было все равно что подписать себе смертный приговор. Хотя, честно говоря, мне непонятно, чего Генриху было так беспокоиться насчет молодого Джона. «Живой, доброжелательный малый», — помните, как в известной пьесе?

— У него было больше прав на престол, чем у Генриха, — резко отозвался Грант. — Он единственный побочный сын короля, а Генрих всего лишь праправнук побочного сына младшего сына короля.

Некоторое время они молчали.

— Верно, — вдруг проронил Каррадин.

— Что верно?

— То, что вы подумали.

— Я прав? Эти двое — единственные, кого я не включил в список.

Снова наступило молчание.

— Все они были невинно убиенными, — нарушил молчание Грант. — Убийства совершались под прикрытием закона. Но нельзя же было приговорить к смерти двух невинных ребятишек.

— Да, — согласился Каррадин и повернулся к окну, где шумели воробьи. — Да, надо было что-то придумать. Они же стояли на пути.

— В том-то и дело.

— С чего начнем?

— С того же, с чего и тогда, когда мы прослеживали путь Ричарда к престолу. Узнайте, где находились все действующие лица в первые месяцы правления Генриха и чем они были заняты. Начните с первого года царствования. Где-то здесь должно произойти что-то из ряда вон выходящее, вроде той заминки в подготовке к коронации.

— Есть.

— Удалось найти что-нибудь о Тирреле? Кто он был такой?

— Удалось. Он оказался совсем не тем, что я предполагал. Я думал, что какой-нибудь прихлебатель. Как по-вашему?

— Да, признаться, и я так думал. А на самом деле?

— На самом деле он был важной персоной. Его полное имя сэр Джеймс Тиррел из Джиппинга. Он состоял при различных комиссиях — как сейчас бы их назвали — при Эдуарде Четвертом. При осаде Берика ему было присвоено личное дворянское звание за исполнение воинского долга. И при Ричарде он весьма преуспел, но был ли он в сражении при Босворте, мне не удалось выяснить. Оказывается, многие прибыли туда слишком поздно, поэтому это не столь важно. Словом, Тиррел был вовсе не из этой лакейской братии, как я себе представлял.

— Как интересно! А что с ним сталось при Генрихе Седьмом?

— Действительно интересная штука произошла. Для такого верного и удачливого сподвижника Йорков, каким был Тиррел, его дальнейшая судьба сложилась на редкость счастливо. Генрих назначил его коннетаблем в Гюине,[29]Город в Северной Франции. потом послом в Риме, затем он был уполномоченным по мирному договору в Этапле.[30]Мирный договор, заключенный в 1492 году между Англией и Францией. Генрих пожаловал ему пожизненную ренту с поместий в Уэльсе в обмен на равнозначные доходы, которые он имел в Гюине. Зачем — непонятно.

— Мне-то понятно.

— Зачем же?

— Разве вас не удивило, что все его привилегии получены не в Англии? Даже пожизненная рента.

— Да, удивило. Но о чем это говорит?

— В данный момент ни о чем. Может быть, Гюин благотворно влиял на его бронхит? Чем больше копаешься в исторических материалах, тем больше загадок остается. Как с шекспировскими трагедиями. Толковать их можно бесконечно. Как долго продолжался его медовый месяц с Генрихом Седьмым?

— О, довольно долго! До 1502 года все шло отлично.

— А в 1502 году?..

— До Генриха дошло, что Тиррел замешан в подготовке побега из Тауэра какого-то человека из лагеря Йорков и переброске его в Германию. Он выслал в Кале отряд для осады замка в Гюине. Король торопился и вдогонку отправил лорда-хранителя печати… Вы знаете, что это такое? — Грант кивнул. — Отправил лорда-хранителя печати — что за титулы у этих англичан! — с охранной грамотой для Тиррела, если тот согласится вступить в переговоры с канцлером на борту корабля в Кале.

— Не может этого быть!

— Хотите знать, что было дальше? Очнулся Тиррел за решеткой в Тауэре, а 6 мая 1502 года был «спешно обезглавлен без суда и следствия».

— А его признание?

— Не было.

— Как не было?

— Не смотрите на меня так. Я в этом не виноват.

— Но он же признался в убийстве мальчиков.

— Об этом свидетельствуют различные источники, но все это описания, а самого текста признания нет, понимаете?

— Значит, Генрих не стал его публиковать?

— Нет. Придворный историк Полидор Вергилий описал, как было совершено убийство. Но это было уже после смерти Тиррела.

— Но если он сознался, что убил детей по наущению Ричарда, почему его не судили?

— Понятия не имею.

— Погодите, о признании Тиррела стало известно только после его смерти?

— Тиррел признал, что еще в 1483 году, двадцатью годами раньше, примчался из Уорика в Лондон, получил ключи от смотрителя тюрьмы… забыл его имя…

— Блэкенбери. Сэр Роберт Блэкенбери.

— Правильно… ключи от смотрителя тюрьмы Роберта Блэкенбери на одну ночь, прикончил детей, отдал ключи и вернулся назад к Ричарду. Его признание положило конец слухам о таинственном исчезновении принцев — и при этом не было никакого публичного расследования?

— Никакого.

— Я бы в суд с этим не пошел.

— Нечего об этом и думать. Такого вранья я никогда еще не слышал.

— Неужели они даже не потрудились допросить Блэкенбери, передавал он ключи или нет?

— Блэкенбери был убит при Босворте.

— Понятно. Какой спрос с покойника! А знаете, гибель Блэкенбери дает нам в руки еще одну маленькую улику.

— Разве?

— Если ключи действительно выдавались на одну ночь по приказу Ричарда, тогда об этом должно быть известно множеству мелких служащих Тауэра. Трудно поверить, что кто-то из них не проговорился Генриху, когда Тауэр перешел к нему. Особенно если считалось, что принцы пропали. Блэкенбери убит, Ричард убит, но кто-то из старших по службе должен был предъявить мальчиков. Если же предъявлять было некого, то он должен был заявить: «Смотритель тюрьмы выдал однажды ночью ключи, и с тех пор мы детей не видали». Поднялся бы страшный шум вокруг человека, получившего ключи. Он мог стать главным свидетелем против Ричарда и первым козырем для Генриха.

— Вполне вероятно, но ведь Тиррела в Тауэре все знали, и он не мог пройти неузнанным. Лондон был тогда невелик, а Тиррел — фигура заметная.

— Верно. Если все так и было, Тиррела бы судили и казнили публично в 1485 году. За него было некому заступиться. — Рука Гранта потянулась к пачке сигарет. — Итак, нам остается предположить, что Генрих казнил Тиррела в 1502 году, а затем объявил с помощью своих ручных историков, что тот двадцать лет назад убил принцев.

— Правильно!

— И никогда ни разу не обмолвился, почему не было суда над Тиррелом, который сознался в совершении такого чудовищного злодеяния.

— Ни разу. По крайней мере, мне это неизвестно. Он, знаете ли, всегда пользовался обходными путями. Никогда не действовал напрямую, особенно в таком деле. Это не должно было походить на убийство. Годами Генрих искал какое-то законное основание, которое должно было его прикрыть. Ум был изощрен до предела. Как вы думаете, с чего он начал, став королем?

— С чего же?

— Казнил соратников Ричарда в битве при Босворте, обвинив их в предательстве. А как ему удалось подвести под это закон? Начав отсчет своего царствования за день до Босвортской битвы. Человек, способный на такой подлог, готов пойти на все. — Брент взял предложенную Грантом сигарету. — Но это не сошло ему с рук, — добавил он, торжествуя. — О нет, не сошло. Англичане, молодцы, сказали ему «хватит». Поставили его на место.

— Каким образом?

— Очень вежливо, чисто по-английски предъявили ему парламентское постановление, в котором было указано, что ни один человек, пока он находится на службе у короля, не может быть обвинен в измене или заключен под стражу. И заставили Генриха подписаться. Истинно английская железная любезность. Никаких уличных толп, швыряния камней и криков, что им не нравятся его невинные хитрости. Пожалуйста вам постановленьице и извольте его любить и жаловать. Представляю, как он скрипел зубами. Ну-с, я пошел. Я так рад, что вам можно теперь сидеть и чувствовать себя здоровым человеком. Не успеете оглянуться, как мы поедем с вами в Гринвич.

— А что в Гринвиче?

— Хорошая архитектура и мутная река через весь город.

— И все?

— Хорошие пабы.

— Едем в Гринвич!

После его ухода Грант лег на спину и стал курить одну сигарету за другой, размышляя над историей тех наследников с Йоркской стороны, которые преуспевали при Ричарде III, а при Генрихе VII сошли в могилу.

Возможно, кто-то из них получил по заслугам. Сведения, собранные Каррадином, все же не могли дать полного представления о той жизни во всем ее многообразии. Какое, однако, поразительное совпадение, что все, кто стоял на пути Тюдоров к трону, так вовремя скончались!

Грант скептически посмотрел на книгу, принесенную ему Каррадином. Это была «Жизнь и царствование Ричарда III» некоего Джеймса Гэрднера. Брент уверял его, что он не пожалеет, если прочтет доктора Гэрднера. По его словам, книгу приняли «на ура».

Особого повода ликовать Грант не обнаружил, но, подумав, что лучше уж читать о Ричарде, чем о ком бы то ни было еще, стал перелистывать книгу и скоро понял, почему она прошла, как выразился Брент, «на ура». Доктор Гэрднер упорно считал, что убийство было делом рук Ричарда, но как честный писатель и ученый, да к тому же еще, по его словам, беспристрастный, он не мог утаить некоторые факты. Следить за тем, как доктор Гэрднер упражняется, пытаясь подогнать эти факты под свою теорию, было просто увлекательно. Давно Грант не испытывал ничего подобного.

Не замечая собственных нелепостей, доктор Гэрднер признавал за Ричардом большой ум, великодушие, храбрость, деловые качества, обаяние, популярность и доверие, которое он внушал даже своим злейшим врагам. И на том же дыхании рассказывал о том, что он облил клеветой свою мать, умертвил двух беззащитных детей. «По преданию», — говорит этот достойнейший доктор и тут же излагает сие ужасное предание, подписываясь под ним обеими руками. В характере Ричарда не было ничего мерзкого и подлого, но, если верить доктору, он, как ни говори, был убийцей невинных детей. Даже враги доверялись ему, но он убил своих племянников, и все тут. Честность его была замечательной — но все-таки убил из корыстных побуждений.

Какие только фокусы не показывал доктор Гэрднер, какие головоломные трюки не выделывал! Снова Гранту представился случай подивиться, как устроены мозги у этих историков. Простому человеку в голову не придет, а они-таки додумаются. Ни разу не приходилось Гранту встречать — ни в литературе, ни в жизни — существа, хотя бы отдаленно схожего с Ричардом в изображении Гэрднера или с Елизаветой Вудвилль в описании Олифанта.

Права была Лора — человеку трудно отказаться от своего предвзятого мнения. Развенчивание общепринятых понятий всегда наталкивается на внутреннее сопротивление, рождает неприязнь. Так и доктор Гэрднер: он упирается, как испуганный ребенок, не желает подчиниться неизбежному.

За свою жизнь Грант повидал немало честнейших и обаятельнейших людей, совершивших когда-то убийство. Но не такого рода и не по таким мотивам. Человек, описанный Гэрднером в «Жизни и царствовании Ричарда III», убил бы, только если на него самого обрушилось какое-нибудь несчастье. Он мог бы, скажем, убить жену за неверность. Или партнера, чьи тайные махинации разорили его фирму и разбили будущее его детей. Каковы бы ни были мотивы его преступления, оно совершилось бы как результат сильного душевного потрясения, неумышленно и не из низменных побуждений.

Нельзя сказать, что, обладая такими качествами, Ричард не был способен на убийство. Но можно утверждать, что он не был способен на такое убийство именно потому, что обладал подобными качествами.

Убийство совершено так неумело, а Ричард был человеком выдающихся способностей. Оно было безнравственным, Ричард же верен высоким моральным принципам. Оно было безжалостным, а он был добросердечным.

Если перебрать все его признанные достоинства, то становится очевидным, что, взятые в отдельности, они делали его участие в этом преступлении маловероятным. Взятые вместе, они воздвигали такую высоченную стену, что усомниться в обратном становится невозможно.