Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
15

— Одного человечка вы забыли, — первым делом сообщил Гранту Каррадин, влетев в палату через несколько дней. — Его нет в вашем списке.

— Привет. Кто же он?

— Стиллингтон.

— Как же, как же! Достопочтенный епископ Батский. Если Генрих так возненавидел билль о престолонаследии, подтвердивший правоту Ричарда и лишавший прав его собственную жену, то как же он должен был ненавидеть его создателя?! Так что же было со стариком Стиллингтоном? Казнили по ошибке?

— Очевидно, старик не захотел играть.

— Во что?

— В излюбленные игры Генриха. Отказался наотрез. То ли потому, что был старым стреляным воробьем, то ли слишком наивным, словом, он не полез в ловушку. По моему убеждению — если простому архивисту дозволено его иметь, — он был наивен до такой степени, что не поддавался ни на какую провокацию. Одного этого было достаточно, чтобы его казнили.

— Вы хотите сказать, что он пересилил Генриха?

— Да нет же, никому еще не удавалось пересилить Генриха. Его просто посадили, но забыли выпустить. Так он никогда домой и не вернулся.

— Что-то вы сегодня такой веселый. Я бы даже сказал, навеселе.

— Что за подозрения! Еще все закрыто. Во мне бурлит интеллект, только и всего. Пир духа. Блеск ума.

— Серьезно? Ну так сядьте и отдышитесь. В чем дело, почему все стало так хорошо?

— Хорошо — не то слово. Прекрасно! Из-зуми-тельно!

— Вы все-таки наклюкались где-то.

— Если бы и захотел, в меня просто бы не влезло. Я до макушки переполнен радостью.

— Вы наткнулись на то самое нарушение общей картины, я так понимаю?

— Но оно произошло позже, чем мы думали. На другой стадии. Первые месяцы все шло как полагается. Генрих вступил в свои права, приводил в порядок дела, женился на сестре принцев, с помощью сообщников принудил парламент аннулировать билль о престолонаследии — о принцах нигде не сказано ни полслова — и принял новый билль против Ричарда и его подданных. Те, кто верно служил королю, превратились в изменников: ведь он приказал считать началом своего царствования день накануне Босвортского сражения. Одним росчерком пера Генрих прикарманил горы конфискованного имущества. Кройлендский монах, между прочим, был очень шокирован тем, как Генрих ловко провернул дело с изменой. «Боже милостивый, — пишет он, — кто после этого станет защитой нашим королям в бою, если их верных соратников в случае поражения ждет смерть, а их детей — нищета?»

— Генрих не считался со своими соотечественниками.

— Да. Он, возможно, понимал, что рано или поздно англичане поймут это. А может, они его своим и не считали. Как бы то ни было, сначала события развивались, как можно было ожидать. В августе 1485 года Генрих одержал победу, а в январе следующего года женился на Елизавете. Королева родила своего первенца в Винчестере. Ее мать присутствовала при родах и крещении ребенка. Сие произошло в сентябре 1486 года. А осенью вдовствующая королева вернулась домой в Лондон. Но уже в феврале — не упустите деталей — в феврале ее насильно отправили в монастырь, где она пробыла до конца жизни.

— Елизавета Вудвилль? — Грант был вне себя от изумления. Этого он никак не ожидал.

— Да, да. Елизавета Вудвилль, мать маленьких принцев.

— Откуда вы знаете, что она не отправилась туда по своей воле? — подумав немного, спросил Грант. — Знатные дамы принимали постриг, устав от придворной жизни, — в этом не было ничего особенного. Жизнь в монастырях не была так уж сурова, знаете ли. Наоборот, я думаю, что для богатых дам она была вполне сносной и даже удобной.

— Генрих лишил ее всего имущества и приказал отправить в монастырь в Бермондси. И это событие вызвало большой шум. Пошли разговоры, как вы понимаете.

— Понимаю теперь. Неслыханное дело! Он объяснил причину?

— Да.

— За что он ее разорил?

— За хорошее отношение к Ричарду.

— Вы серьезно?

— Абсолютно.

— Так и значится в документах?

— Нет. Так звучит версия карманного историка Генриха.

— Вергилия?

— Да. В указе Совета, согласно которому Елизавета была заключена в монастырь, значится: «…по некоторым соображениям».

— Вы цитируете? — Грант все еще не верил своим ушам.

— Цитирую. Так и сказано: «…по некоторым соображениям».

После недолгого молчания Грант проговорил:

— Не было у него таланта находить оправдания. На его месте я придумал бы в десять раз лучше.

— То ли ему было наплевать, то ли он надеялся на всеобщую доверчивость. Заметьте, дружба Елизаветы с Ричардом не волновала его целых полтора года. Все это время все шло как по маслу. После того как Генрих пришел к власти, она получала от него и подарки, и поместья.

— Где же тут собака зарыта, как вы думаете?

— Я нашел еще кое-что. И это может натолкнуть на новые идеи. У меня созрела одна грандиозная догадка.

— Давайте ее сюда.

— В июне того же года…

— Какого года?

— 1486-го. На первом году супружества Елизаветы. В январе она венчалась, а в сентябре в Винчестере родила принца Артура в присутствии своей матери.

— Это я помню. Дальше.

— В июне того же года сэр Джеймс Тиррел был освобожден по всеобщей амнистии. Шестнадцатого июня.

— Это ни о чем не говорит. Такое не раз случалось. К концу срока наказания. Или накануне объявления нового. Это лишь зачеркивало прошлые грехи.

— Я это знаю. Первая амнистия никого не удивляет.

— Что значит «первая»? Была и вторая?

— А как же? Это и есть мой сюрприз. Ровно через месяц сэру Джеймсу была объявлена вторая амнистия. Если быть точным, то шестнадцатого июля 1486 года.

— Да-а, — протянул Грант. — Необычайно.

— Действительно, случай крайне редкий. Я задал тот же вопрос одному старичку, сидящему рядом со мной в библиотеке Британского музея. Он занимается историей и сильно помог мне, должен вам сказать. Старичок ответил, что первый раз слышит об этом. Показываю ему выписки из мемуаров Генриха Седьмого — так он задрожал от восторга.

А Грант тем временем усиленно соображал:

— 16 июня Тиррел амнистирован в первый раз. 16 июля амнистирован вторично. В ноябре или чуть позже мать принцев возвращается в город. А в феврале ее подвергают пожизненному заточению в монастыре. Наводит на размышления?

— Верно.

— Думаете, это он сделал? Тиррел?

— Почему бы нет? Каждый раз, когда в том месте, где мы ищем, нить обрывается, невесть откуда является Тиррел со своими собственными загадками. Когда впервые возникли слухи о пропавших принцах? То есть когда об этом начали говорить открыто?

— Пожалуй, в самом начале царствования Генриха.

— Все правильно. Вот ответ на загадку, которая нас мучила с первого дня.

— А именно?

— Теперь понятно, почему не было шумихи вокруг исчезновения мальчиков. Это обстоятельство всегда ставило в тупик даже тех, кто считал, что убийца — Ричард. Действительно, если вдуматься, как это могло сойти ему с рук? При жизни у него была мощная, активная и очень влиятельная оппозиция, которую он оставил на свободе. Рассыпанная по всей стране, она продолжала действовать. Если бы мальчики пропали, ему пришлось бы иметь дело с кликой Вудвиллей — Ланкастеров. Генриху же не были страшны ни чужое мнение, ни слухи. Его оппозиция была надежно упрятана за решетку. Только теща представляла собой кое-какую опасность. Но он вовремя спустил ее в трюм и задраил люк, чтобы не совала нос куда не следует.

— Это верно. Но можно предположить, что она сделала какой-то неверный шаг. Когда она перестала получать вести от мальчиков?

— Она могла и не знать об их пропаже. Генрих мог ей прямо заявить: «Я не желаю, чтобы вы виделись. Вы оказываете на детей дурное влияние. Вот и своим дочерям позволили, выйдя из монастыря, плясать на балах у этого человека!»

— Вы правы. Он не мог ждать, пока у нее зародятся настоящие подозрения, и действовал стремительно. «Вы дурная женщина и плохая мать. Идите в монастырь и спасайте сбою душу, а ваши дети будут ограждены от вас и вашей скверны».

— Вот именно. Что же касается остальной Англии, то ни один убийца не чувствовал себя здесь в большей безопасности. После его удачной выдумки с обвинением в «измене» никто носа не мог высунуть, а тем более осведомиться о здоровье маленьких принцев. Все ходили на цыпочках. Мало ли что этот Генрих сочтет задним числом за преступление, чтобы расправиться с ними и присвоить их имущество. Нет, тогда было опасно проявлять излишнюю любознательность, тем более что правды все равно не узнаешь.

— Учитывая, что мальчики жили в Тауэре.

— Да, в Тауэре распоряжались люди Генриха, далекого от принципа Ричарда «живи и дай жить другим». О союзе Йорков и Ланкастеров не могло быть и речи. В Тауэре должны были действовать только люди Генриха.

— Так, по-видимому, и было. Вам известно, что Генрих — первый из английских королей, кто имел личного телохранителя?

— Интересно, что он сказал своей жене о ее братьях?

— Да, любопытно. Он вполне мог сказать ей правду.

— Генрих? Никогда! Такой, как Генрих, не мог бы признать, что дважды два четыре. Для этого нужны душевные силы, а Генрих — краб, он никогда не шел напрямик.

— Будь он садистом, он так бы и сделал. Как она могла ему противодействовать? Даже если бы хотела? Но вряд ли у нее было такое желание. Она только что произвела на свет наследника престола и носила еще одного. До борьбы ли ей было!

— Генрих не был садистом, — отозвался Каррадин с грустью. Ему не хотелось признавать за Генрихом даже этого сомнительного достоинства. — Как раз наоборот, убийство не доставляло ему удовольствия. Ему приходилось маскировать его. Придумывать законное основание. Если вы считаете, что он хвастался Елизавете в постели, что убил ее братьев, чтобы взбодрить себя, то вы, пожалуй, ошибаетесь.

— Может быть, вы правы, — ответил Грант и лег на спину, думая о Генрихе. — Какое определение ему подходит? Ничтожный тип. Ничтожество.

— Вот-вот. Даже волос на голове у него было ничтожно мало.

— Я не имел в виду его внешность.

— Разумеется.

— Что бы он ни делал — все было ничтожно. Возьмите пресловутые «Мортоновы вилы»: во всей истории не было более ничтожного способа изымания доходов с населения. Дело даже не в одной только жадности. Он был ничтожеством от начала и до конца.

— Несомненно. Доктору Гэрднеру тут не пришлось бы подгонять поступки Генриха под его характер. Кстати, какое у вас впечатление о его книге?

— О, потрясающее чтение. Видит Бог, почтенный доктор добился бы немалых успехов в уголовном мире.

— Потому что жульничал?

— Нисколько не жульничал. Он был чист, как стеклышко. Просто его рассуждения до крайности примитивны.

— Что вы имеете в виду?

— Большинство людей знает, что за А следует Б, даже дети. А вот большинство преступников не знает. Можете этому не верить. Многие полагают, что уголовники ловкие и смышленые ребята. Напротив, ум преступника самый примитивный. Диву даешься, насколько преступникам недостает умения рассуждать. До Б они еще кое-как доберутся, но пойти дальше им уже не под силу. Если перед преступником положить рядом две несовместимые вещи, то он на них только тупо уставится. Заставить его понять, что эти вещи несовместимы, так же невозможно, как нельзя научить человека, лишенного вкуса, отличать дома в стиле Тюдор от грубой подделки. Как продвигается ваша собственная книга?

— Начало очень заманчивое. Я уже представляю, какой она должна быть. Я имею в виду форму изложения. Надеюсь, вы не будете против.

— Почему я должен быть против?

— Я хочу описать все по порядку. Начать с того, как я с вами познакомился, как мы взялись за Ричарда, еще не зная, к чему это приведет, и как добрались до истинных фактов, отбросив позднейшие наслоения. Как мы искали всюду отклонения от естественных норм поведения, указывающих на то место, где собака зарыта. Вроде пузырей, идущих от водолазов со дна реки.

— Прекрасная идея!

— Вы серьезно?

— Абсолютно.

— Ну, я рад. Буду продолжать. Придется еще разыскать какие-нибудь детали из эпохи Генриха в качестве гарнира. Надо будет рассказать об обоих, чтобы люди могли сравнить и судить их по делам. Вы знаете, например, что Звездная палата[31]Звездная палата — высший королевский суд, ставший орудием королевского произвола, — была ликвидирована Английской буржуазной революцией в 1641 году. Названа по потолку зала Вестминстерского дворца, украшенного звездами. была порождением Генриха?

— Неужели Генриха? Совсем забыл. «Мортоновы вилы» и Звездная палата. Классический пример вымогательства и классический образец тирании. Не так уж трудно вам будет дать портреты этих двух соперников, правда? «Мортоновы вилы» и Звездная палата с одной стороны, а с другой — введение практики поручительства в суде и наказание за давление на членов суда присяжных.

— Они были приняты парламентом при Ричарде? Боже милосердный, сколько мне предстоит прочесть! Атланта со мной перестала разговаривать. А о вас она слышать не хочет. Говорит, что девушке от меня столько же проку, как от прошлогоднего журнала мод. Но я вам честно говорю, мистер Грант, что впервые в моей жизни произошло что-то очень важное. Атланта — единственное, что меня захватывает. Но это не так важно… то есть важно, но не так… Ну, вы меня понимаете…

— Я вас понимаю. Вы нашли свое настоящее дело.

— Именно! Я нашел свое настоящее дело — вот в чем вся прелесть. И это — я, маменькин сынок, приехавший вслед за Атлантой, не думая ни о чем, кроме своего алиби. Пошел в Британский музей только затем, чтобы провести время и успокоить папочку, а вышел оттуда уже с занятием в руках. Грандиозно, правда? — Каррадин внимательно посмотрел на Гранта. — Вы серьезно, мистер Грант, не хотите писать книгу сами? Дело-то стоящее.

— Не стану я писать ничего. Не ждите от меня моих «Двадцати лет в Скотланд-Ярде».

— Что? Даже мемуаров не напишете?

— Даже мемуаров. Я твердо убежден, что книг и так предостаточно.

— Но эта книга должна быть обязательно написана, — проговорил Каррадин с некоторой обидой.

— Согласен! Эта должна быть написана. Да, я хотел спросить у вас одну вещь: как скоро после двойной амнистии Тиррел получил свое место во Франции? Верно, что должность коннетабля замка Гюин он занял сразу после того, как в июле 1486 года оказал Генриху некую услугу?

Каррадин забыл про свою обиду и состроил зловредную мину, совершенно неподходящую для такого доброго и мягкого существа, как он.

— Я давно ждал, когда вы меня об этом спросите. И собирался сообщить это под занавес в случае, если вы забудете. Так слушайте: почти сразу же!

— Ах, вот как! Еще один камешек в мозаике стал на свое место. Хотелось бы знать: это было просто подходящее вакантное место или Генрих отправил его во Францию подальше от дома?

— Думаю, наоборот, это Тиррел хотел уехать подальше от дома. Если бы мной правил Генрих Седьмой, я бы предпочел, чтобы он это делал на расстоянии. Тем более если бы я исполнял секретные поручения Генриха. Он постарался бы, чтобы я не дожил до седых волос.

— Пожалуй, вы правы. Тиррел не просто поехал за границу, он там остался, как мы уже знаем.

— Не один он. То же самое сделал Джон Дайтон. Я так и не выяснил, что это были за люди, замешанные в деле об убийстве. Тюдоровские авторы, как вам известно, пишут об этом по-разному, часто в высшей степени противореча друг другу. Карманный историк Генриха Полидор Вергилий говорит, что убийство произошло, когда Ричард был в Йорке. Если верить святому и благоверному Мору, это случилось еще раньше, когда Ричард ездил в Уорик. Во всех документах фигурируют разные лица. Разобраться с этим весьма трудно. Непонятно, кто такой был Билл Слейтер — у вас он значится как Черный Билл, или еще один — Майлс Форрест. Но Джон Дайтон действительно существовал. Графтон пишет, что он довольно долго жил в Кале, «презираемый всеми», и умер в нищете. Какие они были строгие моралисты, однако. Викторианцы ничто по сравнению с ними.

— Если Дайтон бедствовал, вряд ли он оказывал услуги Генриху. Чем он занимался?

— Дайтон, которого мы имеем в виду, был священником и вовсе не бедствовал. Он жил припеваючи на доходы от синекуры. Генрих подарил Джону Дайтону приход в Фульбеке близ Грантэма, в графстве Линкольншир. Это было 2 мая 1487 года.

— Так, хорошо, — протяжно отозвался Грант. — В 1487 году, живет за границей и не бедствует.

— Угу. Чудненько, правда?

— Великолепно! Может быть, кто-то нам объяснит, почему презираемого всеми Дайтона не схватили за шкирку и не приволокли домой, чтобы повесить за убийство королевской особы?

— Нет. Никто нам ничего подобного не объяснит. Ни единый историк эпохи Тюдоров не двинулся дальше Б.

Грант засмеялся:

— Я вижу, вы быстро схватываете.

— Ясное дело. Я не только занимаюсь историей. Я еще и сижу на ступеньках Скотланд-Ярда и изучаю человеческое мышление. Вот и все, что я имею. Если вы чувствуете себя достаточно крепким, в следующий мой приход я прочту вам первые две главы моей книги. — Помолчав, Брент добавил: — Вы не против, если я посвящу ее вам?

— Я считаю, что вы должны посвятить ее Каррадину Третьему, — шутливо возразил Грант.

Но Брент, по всей видимости, не был расположен шутить.

— Я не желаю таким образом делать ему рекламу, — сказал он сухо.

— Какая там реклама! Просто из благоразумия.

— Не будь вас, мистер Грант, мне бы никогда не довелось начать эту книгу, — торжественно и с чувством, как истый американец, произнес Каррадин, стоя посреди палаты, завернутый, как в тогу, в свое просторное пальто, — и я должен выразить глубокую признательность за это.

— Я очень рад, разумеется, — пробормотал Грант, а августейшая фигура посреди комнаты обмякла и снова обрела мальчишеский вид. Неловкий момент был исчерпан. Каррадин уходил с легким сердцем и легкой поступью, так же, как и вошел. Он уже не выглядел таким худым и застенчивым юнцом, как три недели назад.

Грант же собрал в уме новые сведения, что он получил за этот день, мысленно развесил их на противоположной стене и принялся размышлять.