Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
17

В тот день, когда Каррадин снова появился в больнице, Грант впервые самостоятельно прошагал расстояние от койки до окна и обратно. Он так этим возгордился, что Пигалице пришлось напомнить ему, что это по силам и годовалому ребенку. Но Гранта было не унять.

— Вы-то считали, что я буду валяться здесь до бесконечности.

— Наоборот, мы очень рады, что вы так быстро идете на поправку, — ответила она с вызовом. — Но еще больше рады, что место скоро освободится. — Тряхнув белокурыми кудрями и крахмальным чепцом, она застучала каблучками по коридору.

Лежа на кровати, Грант уже без всякой ненависти оглядывал свое узилище. Чувства человека, побывавшего на полюсе или на вершине Эвереста, ничто по сравнению с тем, что ощущает человек, добравшийся до окна после долгих недель на больничной койке, думал он.

Завтра домой, в материнские объятия миссис Тинкер. Половину дня ему придется проводить в кровати, передвигаться только с помощью палок, и все же он теперь будет сам себе хозяин. Отныне он не позволит себя опекать никому: ни этому крошечному клубку энергии, ни этой тоскливой глыбе, источающей человеколюбие.

Славная жизнь ждет его впереди!

Он уже поделился радостью с сержантом Вильямсом, забежавшим к нему после командировки в Эссекс, и теперь с нетерпением ждал прихода Марты, чтобы похвастаться перед ней, каким бравым молодцом он снова стал.

— Как вам понравились те исторические книжки?

— Очень понравились. Докопался, что в них одно вранье.

Вильямс засмеялся.

— Я думаю, это не положено, — сказал он. — Секретной службе это может не понравиться. Припишут вам измену или оскорбление величества, а то и еще что-нибудь пристегнут. Разве угадаешь. На вашем месте я был бы поосторожней.

— Теперь уж я никогда в жизни не поверю тому, что написано в учебниках истории, так что одна надежда на Бога.

— Бывают же исключения, — не уступал Вильямс, как всегда, пытаясь найти разумный компромисс. — Королева Виктория все же была. А Юлий Цезарь? Разве это не было завоеванием Британии? Не забудьте и о том, что произошло в 1066 году.

— Я начинаю сильно сомневаться, действительно ли произошло что-нибудь в 1066 году. Вы, как я вижу, покончили с этим делом в Эссексе. Опять штучки нашего Братишки?

— Упорный, чертяка. Всю жизнь ему все сходило с рук. Ему и девяти не было, а он уже таскал у мамаши мелочь. Если бы в свое время его хорошенько поучили ремешком, это могло бы ему сейчас спасти жизнь. А теперь миндаль не успеет отцвести, а его повесят, как пить дать. Весна нынче будет ранняя. Темнеет сейчас поздно, и я копаюсь в саду каждый вечер. Пора и вам подышать свежим воздухом.

Вильямс распрощался и ушел, розовощекий, рассудительный и уравновешенный, как человек, которого в свое время с пользой поучили ремешком.

Грант томился ожиданием другого посетителя — человека из мира, в который он вот-вот должен вернуться. И он обрадовался, услышав знакомый осторожный стук в дверь.

— Входите, Брент, — закричал он весело.

Брент вошел.

Но это был не прежний Брент, который покинул его жизнерадостным, гордо расправив плечи. Куда девался следопыт, открыватель неизведанного? Этот был всего лишь тощий юнец в длинном, чересчур просторном для него пальто, растерянный, убитый горем.

Грант тревожно следил за тем, как он обреченно плетется по комнате. Не видно было и толстых бумажных свертков, вечно оттягивавших его карманы, и без того похожие на сумки почтальона.

«Ничего не поделаешь, — философски рассудил Грант. — Зато какое это было приятное времяпрепровождение. Но рано или поздно загвоздка должна была где-то случиться. Глупо было надеяться, что дилетанту удастся решить научную проблему. Хотел бы я посмотреть на любителя, запросто забежавшего в Скотланд-Ярд с намерением не хуже профессионала раскрыть преступление! Почему я должен быть умнее ученых историков? Хотелось доказать самому себе, что я действительно могу судить о человеке по его лицу? Приходится признать свою ошибку. Поделом тебе. Все оттого, что где-то в глубине души я начал умиляться своему умению читать лица».

— Добрый день, мистер Грант.

— День добрый, Брент.

Хуже всего, конечно, должно быть парню. В его возрасте еще хочется верить в чудо. В его возрасте все еще удивляет и огорчает, когда воздушный шарик вдруг лопается.

— Что-то вы взгрустнули, — сказал Грант весело. — Что-то лопнуло?

— Все лопнуло.

Каррадин опустился на стул и мрачно уставился в окно.

— Неужто вам еще не надоели эти чертовы воробьи? — спросил он раздраженно.

— Да в чем дело? Вы узнали, что принцев хватились еще до смерти Ричарда?

— Хуже.

— Нашли документальное подтверждение? Письмо, может быть?

— Ни то, ни другое. Все гораздо хуже. Плохи дела вообще. Не знаю, как вам объяснить. — Он нахмурился еще больше. — Вот чертовы птицы! Пропала теперь моя книга, мистер Грант.

— Почему?

— Кому она нужна? Вся эта история всем давно уже известна.

— Известна? Что именно?

— О том, что Ричард вовсе не убивал мальчиков и все прочее.

— И давно ли известно?

— Ах, да сотни и сотни лет.

— Погодите, дружище. С тех пор прошло всего четыреста лет.

— Какая разница? Все знают об этом уже сотни и сотни…

— Кончайте причитать и ближе к делу. Когда началась эта… эта… реабилитация?

— Когда началась? Да при первой же возможности.

— А именно?

— Как только династии Тюдоров пришел конец и говорить об этом стало безопасно.

— То есть уже при Стюартах?

— Да, уже при них. В семнадцатом веке некто по имени Бак опубликовал доказательства. Гораций Уолпол сделал то же самое в восемнадцатом, а какой-то Маркэм — в девятнадцатом.

— А в двадцатом?

— Такого не знаю.

— Что же плохого, если им станете вы?

— Но это уже совсем не то, разве не понятно? Это не будет великое открытие! — Казалось, он произнес эти слова с большой буквы — Великое Открытие.

Грант не удержался от улыбки.

— Да хватит вам! Великих открытий в таком количестве не бывает. Из вас не получилось первооткрывателя, так начните кампанию.

— Кампанию против чего?

— Против «тонипэнди».

Безразличие исчезло с лица Брента. Он оживился, как человек, до которого только что дошел смысл шутки.

— Вот дурацкое название, хуже не придумаешь!

— Если триста пятьдесят лет подряд люди не устают повторять, что Ричард не убивал племянников, а в школьных учебниках продолжают упорно и безосновательно утверждать обратное, то у вас впереди широкое поле деятельности. Немедленно за работу!

— Но что могу поделать я, если даже Уолпол оказался бессильным?

— Вода камень долбит.

— Мистер Грант, у меня сейчас сил нет даже на тоненький ручеек.

— Это видно по вашему лицу. Такой жалости к себе я еще не встречал. С подобным настроением нечего и пытаться дразнить английскую публику. Силенок не хватит.

— Думаете, потому, что я еще ничего не написал?

— Это не имеет значения. Кстати говоря, чаще всего первая книга бывает лучшей. В нее вкладывают самое заветное. Просто люди после школы, не прочитавшие ни одного труда по истории, сочтут себя вправе поучать вас как автора. Они обвинят вас в «обелении» Ричарда, что звучит гораздо обиднее реабилитации. Единицы заглянут в Британскую энциклопедию, приобретут эрудицию и разберут вас по косточкам. А настоящие историки даже не заметят вас.

— Дудки. Я их заставлю заметить! — разгорячился Каррадин.

— Ух ты! Это уже напоминает дух завоевателей империи.

— У нас нет империи, — возразил Каррадин.

— Есть, есть, — успокоил его Грант. — Разница между нами и вами только в том, что вы завоевали свою экономически и она лежит на одной долготе с вами, а мы отхватывали свою империю по кусочкам от всего земного шара. Вы успели уже что-то написать, прежде чем вас сразило это печальное открытие?

— Да, две главы готовы.

— Что вы с ними сделали? Выбросили, наверное.

— Нет, но чуть было не швырнул в камин.

— Что вам помешало?

— Камин у меня электрический. — Сказав это, Каррадин с облегчением вытянул свои длинные ноги, и его затрясло от смеха. — Ей-богу, мне уже лучше. Не терпится задеть англичан за живое. Во мне проснулась кровь Каррадина Первого.

— Видно, очень сильная кровь.

— Другого такого лесоруба, как он, поискать. Он с таким азартом валил лес, что в конце концов стал владельцем замка в стиле Ренессанс, двух яхт и личного железнодорожного вагона. Вы бы видели эти зеленые шелковые занавески с помпончиками, эти инкрустированные деревянные панели! Теперь, по всеобщему мнению, и в первую очередь по мнению Каррадина Третьего, каррадинская кровь стала куда жиже. Но в какой-то момент я вдруг ощутил себя Каррадином Первым. Вот теперь-то я знаю, что чувствовал старый разбойник, когда собрался купить один участок леса, а кто-то заявил, что ему его не видать. У меня даже руки зачесались, ей-богу.

— Ну наконец-то, — произнес Грант миролюбиво. — Скорей бы своими глазами прочесть то самое посвящение. — Он взял со столика блокнот и протянул Бренту. — Я тут набросал заключение следователя. Может, пригодится для вашего резюме.

Каррадин почтительно принял блокнот из рук Гранта.

— Вырвите листок и возьмите себе. Я с этим покончил.

— Пройдет неделя-другая, вы займетесь настоящим делом, и вам наверняка будет не до научного поиска, — сказал Каррадин с сожалением.

— Такого увлекательного, как это, уже не будет никогда, — совершенно искренне ответил Грант. Он украдкой взглянул на портрет, прислоненный к стопке книг. — Вы не поверите, у меня сердце упало, когда я увидел отчаяние на вашем лице и подумал, что все пошло к чертям. — Он снова поглядел на портрет и проговорил задумчиво: — Марта считает, что он похож на Лоренцо Великолепного. Ее приятель Джеймс находит, что это лицо святого. Мой доктор говорит, что он типичный калека. Сержант Вильямс уверен, что такими бывают выдающиеся судьи. А старшая сестра, пожалуй, ближе всех подошла к истине.

— Что она сказала?

— Она сказала, что у него лицо великого страдальца.

— Да, да, это так и есть. Нечего удивляться, верно?

— Нисколько. Чего только он не вынес! Последние два года на него так внезапно все навалилось. Вроде бы прежде дела шли прекрасно. Англия наконец встала на ноги. Гражданская война уходила в прошлое. Правительство уверенно оберегало мир и способствовало оживлению торговли ради всеобщего процветания. Вид из Миддлхэма через реку Уэнсли казался, наверное, таким заманчивым. И вдруг всего за два года все рухнуло — жена, сын, его собственный покой.

— И все-таки от одного судьба его уберегла.

— От чего?

— Он так и не узнал, что его имя будут с позором трепать не одно столетие.

— Да. Такого он бы не вынес. А знаете, что лично меня убедило в том, что Ричард и не помышлял об узурпации власти?

— Нет. Скажите.

— Меня убедил тот факт, что ему пришлось просить Север прислать войска, когда Стиллингтон разразился своей новостью. Если бы Ричард знал, о чем собирался рассказать Стиллингтон, или если бы он сам затеял с его помощью состряпать эту историю, он бы давно ввел эти войска. Если не в Лондон, то в одно из близлежащих графств, чтобы иметь их под рукой. То, что ему пришлось просить сначала Йорка, потом своего кузена Невилля спешно прислать людей, говорит о том, что признание Стиллингтона застало его врасплох.

— Да, да. Его сопровождала только свита, когда он прибыл, чтобы принять на себя регентство. И только в Нортгемптоне узнал о проделках Вудвиллей. Но это его не сломило. Он разметал вудвилльское двухтысячное войско и двинулся на Лондон как ни в чем не бывало. Там, насколько он знал, ему уже ничто не угрожало, кроме извечной церемонии коронации. И только после признания Стиллингтона он просит у Севера прислать его собственную армию. Крайняя нужда заставила его гнать посыльных через всю Англию. Вы, разумеется, правы, это была полная неожиданность. — Брент характерным жестом поправил дужку очков и выложил главное: — А знаете, что убедительней всего говорит о вине Генриха?

— Что?

— Таинственность.

— Таинственность?

— Да. Секретность. Тайные сделки. Закулисные маневры.

— Думаете, это была его натура?

— Нет, нет. Я в эти тонкости не вдаюсь. Ясно ведь, что Ричард не нуждался ни в какой таинственности. Замысел Генриха, наоборот, был построен на таинственном исчезновении мальчиков. До сих пор никому не приходило в голову задуматься над тем, зачем Ричарду нужна была бы вся эта закулисная возня. Что он, из ума выжил, что ли? Ему это никогда бы не сошло с рук. Рано или поздно ему все равно пришлось бы объяснять, почему мальчиков не оказалось в Тауэре. Он же был уверен, что ему предстоит долгое царствование. Никто не пожелал поразмыслить, зачем ему надо было избирать такой сложный и опасный путь, когда есть способы куда более простые. Чего проще задушить детей и выставить для прощания. Весь Лондон шел бы мимо и оплакивал души двух безвременно умерших от лихорадки мальчиков. Вот как должен был поступить Ричард. Ведь казалось бы, убив детей, он тем самым предотвращал всякие выступления в их пользу, и поэтому в его интересах было как можно скорей обнародовать факт их смерти. Иначе его план терял бы всякий смысл. Другое дело — Генрих. Этот вынужден был искать иных способов устранения их со сцены. Ему таинственность была необходима. Генриху приходилось скрывать, как и когда они погибли. Весь замысел его состоял в том, что никто не должен был знать в точности, что произошло с мальчиками.

— Вы правы, Брент. Тысячу раз правы, — воскликнул Грант, любуясь разгоряченным лицом собеседника. — Ваше место в Скотланд-Ярде, мистер Каррадин!

Брент ответил смехом.

— Мне теперь не отвязаться от «тонипэнди». Держу пари — их больше, чем можно себе представить. Уверен, что исторические труды просто кишат ими.

— Не забудьте своего Олифанта, кстати говоря, — спохватился Грант, вынимая из тумбочки пухлый том. — Вот бы заставить всех историков пройти курс психологии, прежде чем они сядут за свои труды.

— Их это не остановит. Тот, кого интересует человек как таковой, не пишет исторических трудов. Он пишет романы или становится психиатром, судьей…

— Или мошенником.

— Да, мошенником. Или занимается гаданием. Тому, кто хочет понять человеческую натуру, не до исторических трудов. Ведь история — это те же оловянные солдатики.

— Да будет вам! Не судите так строго. Это весьма ученые и эрудированные…

— Я не об этом. Заниматься историей все равно что передвигать фигурки на гладкой поверхности. Что-то близкое к математике.

— Если близкое к математике, то кухонным сплетням там не место, — вдруг злобно вставил Грант. Ему все еще не давал покоя святой и благоверный Томас Мор.

На прощание он решил еще раз пролистать толстого, внушающего почтение сэра Олифанта.

— Вот странно, — сказал он, — никто не скупится на похвалы ратным подвигам. Никаких данных на этот счет не имеется, одни предания. Но искушение воспеть славу так велико.

— Так рыцари признавали достоинства своих врагов, — напомнил ему Каррадин. — В основе предания лежит баллада, которую сложили во вражеском лагере.

— Да. Кем-то из окружения лорда Стэнли. «Молвил тогда рыцарь королю Ричарду», — он перевернул несколько страниц, ища нужное место. — «Честный рыцарь сэр Уильям Харрингтон» — вот кто это был.

— «Не померкнуть венцу высоко над челом», — повторил в раздумье Каррадин. — После этот венец нашли в зарослях боярышника.

— Наверняка кто-то припрятал, чтобы потом присвоить.

— Я всегда представлял себе венец такой высокой штукой с бархатным верхом, вроде той, что была на короле Георге во время коронации. Оказалось, это всего лишь золотой обруч.

— Его можно было носить поверх шлема.

— Ей-богу, — с чувством воскликнул Брент, — будь я на месте Генриха, я ни за что не надел бы эту корону. Ни за что! — После минутного молчания он вдруг спросил Гранта: — Вы знаете, что написано о битве при Босворте в летописи города Йорка?

— Нет, не знаю.

— «Сегодня к великой горести всего города сражен на поле боя и убит наш славный король Ричард» — вот что там написано.

В наступившей тишине воробьиное чириканье стало невыносимо громким.

— Не похоже на некролог о смерти ненавистного узурпатора трона, — нарушил молчание Грант.

— Совсем не похоже, — отозвался Каррадин. — «К великой горести всего города», — повторил он медленно, вслушиваясь в каждое слово. — Они были так огорчены, что ни новый режим, ни неопределенность будущего не помешали им четко и ясно написать, что это было убийство и что они этим опечалены.

— Может быть, они только что узнали о надругательстве над телом убитого короля и мысль об этом стала невыносимой?

— Да. Легко ли им было представить себе, как человека, которого они знали и любили, волокут, словно убитого зверя, и привязывают к седлу головой вниз?

— Такого и врагу не пожелаешь. Однако чувствительность была не самым сильным качеством людей Генриха или Мортона.

— Ха! Мортон! — Брент как бы с отвращением выплюнул это имя. — Никто не пребывал в «горести», когда не стало Мортона, уж вы мне поверьте. Вот что писал о нем автор лондонской хроники: «Среди ныне живущих нет никого, кто хотел бы сравниться с ним, так сильны были ненависть и презрение к нему простого люда».

Грант повернулся и посмотрел на портрет человека, в обществе которого он провел столько дней и ночей.

— Вы знаете, — сказал он, — несмотря на то что Мортон добился многого, в том числе кардинальского звания, я считаю, что он потерпел поражение в схватке с Ричардом. В конечном счете Ричард выиграл. Он был любим в своей стране.

— Неплохая эпитафия, — отозвался Брент печально.

— Да, не такая уж плохая, — окончательно захлопнув том Олифанта, Грант отдал его Каррадину. — Немногие хотели бы большего. Но еще меньше заслужили.

Когда Брент ушел, Грант принялся сортировать свои вещи. Непрочитанные модные романы можно завещать больничной библиотеке на радость другим пациентам. Но альбом с видами гор надо оставить себе. Не забыть бы вернуть Амазонке ее учебники. Он вытащил книги с намерением отдать их, когда она принесет ужин. Открыв одну из них, он снова нашел то место, где повествуется о злодействе Ричарда. Вот она, эта злополучная история. Черным по белому, в школьном учебнике. Без намека на сомнение в ее достоверности. Четко, ясно и обжалованию не подлежит.

Грант уже было захлопнул учебник, но его взгляд упал на первый абзац раздела, посвященного правлению Генриха VII. Он гласил: «В расчет Тюдоров входила задача избавиться от соперников, особенно от наследников из дома Йорков, оставшихся в живых по восшествии на престол Генриха VII. Тюдоры весьма преуспели в этом деле, хотя окончательно расправиться с соперниками удалось только Генриху VIII».

Грант оторопело глядел на это откровение. Ведь этим подтверждалось, что было совершено массовое убийство. Это было простодушное признание того, что вырезана целая ветвь фамильного древа. Ричарду III приписывают убийство двух племянников, его имя стало синонимом злодейства. Зато Генрих VII, в «расчет которого входила задача» истребления целого рода, считается проницательным и дальновидным политиком. Не очень приятным в общении, но умелым, упорным и в конечном счете весьма удачливым.

Грант махнул рукой. История — это такая штука, понять которую невозможно.

Ценности ее авторов так сильно отличались от всего того, что было дорого ему самому, что вряд ли он смог бы когда-либо сойтись с ними во мнениях. Он вернется к себе в Скотланд-Ярд, где убийц называют своим именем, а закон не делает исключения ни для кого.

Он аккуратно сложил обе книги и, когда Амазонка в последний раз принесла мясной фарш с пареным черносливом, торжественно вручил их с краткой благодарственной речью. Да он и впрямь был ей благодарен. Не сохрани она свои школьные учебники, он, может быть, никогда не узнал бы правды о Ричарде Плантагенете.

Амазонка смутилась от любезных слов Гранта. «Неужели, — подумал он, — за время болезни я стал таким грубияном, что от меня ничего, кроме придирок, уже не ждут. Какой стыд!»

— Мы будем о вас скучать, — сказала она, и ее большие глаза, казалось, вот-вот наполнятся слезами. — Мы так привыкли к вам. И не только к вам, а к нему тоже, — она двинула локтем в сторону портрета.

У Гранта тут же мелькнула идея.

— А если я попрошу вас сделать мне одолжение?

— Конечно. Все, что могу.

— Возьмите фотографию, поднесите ее к окну, поближе к свету и внимательно с минуту глядите на нее. Хорошо?

— Хорошо. Но зачем это вам?

— Так надо. Просто из любезности. Я засекаю время.

С фотографией в руках она подошла к окну.

Грант следил за секундной стрелкой. Сосчитав до сорока пяти, спросил: «Ну как?» Не получив ответа, повторил вопрос.

— Странно, — отозвалась она. — Если хорошенько вглядеться, он кажется таким милым, правда?