Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
3

— Неужто не могли найти картинки повеселее? — воскликнула Пигалица на следующее утро, кивая на портрет Ричарда, который Грант поставил на ночной столик, прислонив его к стопке книг.

— Вы не находите, что у него интересное лицо?

— Интересное! У меня от него мурашки по спине. Сразу видно: преступник!

— А в учебниках истории говорится, что он был человеком недюжинного ума.

— Ну так и Синяя Борода был недюжинного ума.

— И, говорят, его любил народ.

— Синюю Бороду тоже любили.

— И был храбрым воином, — не унимался Грант. — Что, нечем крыть?

— Не понимаю, что вас так к нему тянет? Кто хоть он такой?

— Ричард Третий.

— Ах так! Ну все понятно.

— Вы хотите сказать, что вы его таким и представляли?

— Именно.

— На каком основании?

— Вы что, не знаете, что он зверский убийца?!

— Вы неплохо изучили историю.

— Это всем известно. Расправился со своими племянниками, бедными детками. Задушил их.

— Задушил? — оживился Грант.

— Да-да, задушил подушкой. — Маленьким энергичным кулачком она взбила подушку, которую держала, и ловко установила ее на место.

— Почему задушил? Почему не отравил? — удивился Грант.

— Откуда мне знать, меня там не было.

— Где это сказано, что их удушили?

— В учебнике по истории.

— А на кого ссылался учебник?

— Почем я знаю? Ни на кого не ссылался. Там просто сказано, что был такой факт.

— А там было сказано, кто это сделал?

— Тиррел. Вы что, истории, что ли, не проходили?

— Я присутствовал на уроках. А это не одно и то же. Кто же такой был Тиррел?

— Понятия не имею. Какой-то друг Ричарда.

— Откуда же взяли, что это сделал он?

— Он сам сознался.

— Сознался?!

— После того как его признали виновным, конечно. Перед тем, как его повесили.

— Значит, Тиррела повесили именно за убийство принцев?

— Ну да, да. Можно, я уберу эту мрачную картинку и поставлю что-нибудь повеселее? В этой куче фотографий, что вам давеча принесла мисс Холлард, были такие симпатичные личики.

— Не нужно мне никаких симпатичных личиков. Я интересуюсь только мрачными лицами, «зверскими убийцами» и людьми «недюжинного ума».

— Ладно, о вкусах не спорят, — сдалась Пигалица. — Не мне на него глядеть. Но, по моему глубокому убеждению, от этого, ей-богу, кости быстрее не срастаются.

— Хорошо, если мой перелом не срастется, вините по всем Ричарда Третьего. Не такой уж это большой грех, как мне кажется, по сравнению со всем тем, что он натворил.

Надо будет спросить Марту, знает ли она что-нибудь о Тирреле. Она, конечно, не эрудит, но ее учили в дорогой частной школе, которую все так хвалят, авось что-нибудь в память и запало.

Однако первым его посетителем в тот день оказался сержант Вильямс, большой, розовый, чисто выбритый. И на некоторое время Грант забыл о битвах древних времен и погрузился в мир ныне живущих личностей, готовых в любую минуту сотворить какую-нибудь пакость. Вильямс плотно уселся на жесткий стульчик для гостей, широко расставив колени и щуря от солнца свои серо-голубые глазки, как довольный кот. Приятно было поговорить о делах профессиональных, перебрасываясь отрывистыми фразами, понятными только людям, занятым общим делом. Приятно было узнать, что новенького там, на свободе, кто дал маху, а кто пошел в гору.

— Шеф велел передать привет, — сказал Вильямс, собираясь уходить. — И если что-нибудь нужно, просил ему сообщить.

Солнце уже не слепило Вильямсу глаза, и он заметил вдруг портрет, прислоненный к стопке книг. «Что это за тип?» Грант стал было объяснять, как вдруг сообразил, что перед ним свой брат полицейский. То есть человек, привыкший, как и он сам, угадывать по лицам.

— Портрет мужчины неизвестного художника XV века, — сказал он. — Что скажешь?

— Ничего не смыслю в портретах.

— Я говорю не о портрете. Каково твое мнение о человеке?

— A-а, понимаю, — Вильямс нагнулся поближе и изобразил на лице крайнюю степень сосредоточенности, сдвинув белесые брови. — Что значит: каково мое мнение?

— Ну, скажем, куда бы ты его определил — на скамью подсудимых или в судьи?

Вильямс подумал немного и выпалил:

— В судьи!

— Уверен?

— Вне всякого сомнения. А что? Вы разве — нет?

— Я тоже. Но мы оба ошиблись. Его место на скамье подсудимых.

— Не может этого быть, — проговорил Вильямс, снова вглядываясь в фотографию. — А вы знаете, кто он такой?

— Да. Это Ричард Третий.

Вильямс присвистнул.

— Вот оно что! Так, так. Маленькие пленники Тауэра и все такое. Злой дядюшка собственной персоной. Могу себе представить теперь, когда вы его назвали. Но с первого взгляда ни-ни, никогда не догадаешься. В том смысле, что он прохвост. Вылитый наш судья, старик Хэлсбери, а уж он-то если в чем и виноват, то лишь в том, что слишком мягок с этими ребятами за решеткой. Он, бывало, в обвинительном заключении весь вывернется ради них.

— Ты знаешь, как были убиты принцы?

— Ничего мне не известно о Ричарде Третьем. Знаю только, что мать два года не могла им разродиться.

— Что?! Где ты слыхал эту басню?

— Ну, наверное, на уроке истории.

— Должно быть, ты ходил в какую-то особенную школу. Ни в одном из моих учебников ни слова не сказано о том, кто, как и кого рожал. Вот почему чтение Шекспира и Библии всегда так освежает. Что-нибудь да и узнаешь новенькое из области полового воспитания. Ты когда-нибудь слыхал о человеке по имени Тиррел?

— Слыхал. Это тот бандюга, который служил океанских на линиях «Пи-энд-О». Утонул на «Египте».

— Да нет. Я тебе говорю об историческом персонаже.

— Из истории не помню ничего, кроме 1066[4]Год нормандского завоевания Англии. и 1603 года.

— А что произошло в 1603-м? — спросил Грант, не переставая думать о Тирреле.

— Нам навсегда привязали к хвосту эту Шотландию.

— Было бы лучше, чем если бы она каждые пять минут хватала нас за горло? Тиррел, говорят, был тот самый, кто убрал мальчишек.

— Племянников? Нет, это имя мне ничего не говорит. Ну, я пошел. Чем я могу быть вам полезен?

— Ты идешь на Чаринг-Кросс-роуд?

— Да, в «Феникс».

— Сделай мне одолжение.

— Слушаю вас.

— Зайди в одну из книжных лавок и купи «Историю Англии». Для взрослых. И «Жизнь короля Ричарда III», если тебе попадется.

— Сделаю, будьте спокойны.

Выходя из палаты, Вильямс столкнулся с Амазонкой и был поражен, увидев нечто такое же, как и он сам, только в платье сестры милосердия. Он сконфуженно поздоровался, вопросительно взглянул на Гранта и исчез за дверью.

Амазонка сообщила Гранту, что она собралась делать влажное обертывание в четвертой палате, но не могла не заглянуть к нему, чтобы выяснить, убедился он или нет.

— В чем убедился?

— В благородстве Ричарда Львиное Сердце.

— Я не дошел еще до Ричарда Первого. Но прошу вас, расскажите, что вы знаете о Ричарде Третьем, пусть в четвертой палате немного обождут.

— Ах, эти бедные птички! — воскликнула она, и ее большие коровьи глаза приняли страдальческое выражение.

— Какие птички?

— Да эти малютки. Помню, как по ночам меня мучали кошмары. Я все боялась, что кто-то войдет и положит мне во сне на лицо подушку.

— Именно так и было совершено убийство?

— Да, разве вы этого не знали? Когда двор находился в Уорике, сэр Джеймс Тиррел поскакал назад в Лондон и приказал Дайтону и Форресту убить. Потом они зарыли их под какой-то лестницей и завалили камнями.

— Но в той книжке, что вы мне дали, об этом ни слова.

— Ой, да это просто учебник. Чтобы зубрить к экзаменам. Понимаете? Из этих зубрежных учебников разве узнаешь что-нибудь интересное по истории!

— Где же вы набрались таких колоритных сплетен о Тирреле?

— Никакие это не сплетни, — обиделась Амазонка. — Все можно найти у сэра Томаса Мора в его записках. И уж вряд ли во всей истории есть боле уважаемый и надежный человек, чем Томас Мор. Разве не так?

— Разумеется, так. С моей стороны было бы нахальством противоречить сэру Томасу Мору.

— Ну так вот, обо всем этом написал Томас Мор, а он-то как раз и жил в то время и лично знал их всех.

— Дайтона и Форреста?

— Да нет! Конечно нет. Я имею в виду Ричарда и бедную королеву.

— Королеву? Супругу Ричарда?

— Да.

— Почему «бедную»?

— Он сделал ее жизнь невыносимой. Говорят, он ее отравил. Потому что хотел жениться на своей племяннице.

— Зачем ему это было нужно?

— Затем, что она была наследницей престола.

— Понятно. Он избавился от мальчиков и захотел жениться на их старшей сестре?

— Ну конечно. Не мог же он жениться на одном из мальчиков!

— Нет, я думаю, такое не могло прийти в голову даже Ричарду.

— Вот он и хотел жениться на Елизавете, чтобы прочней чувствовать себя на троне, но на самом деле она вышла замуж за его преемника. Она приходилась бабушкой королеве Елизавете Первой. Мне всегда импонировало, что у Елизаветы была родня со стороны Плантагенетов. Не нравились мне эти Тюдоры. Ну, я пошла, а то явится с обходом старшая сестра, а я еще не управилась с четвертой палатой.

— Тогда наступит конец света.

— Мне конец наступит, — сказала Амазонка и удалилась.

Грант снова принялся за чтение учебника, пытаясь разобраться в перипетиях войны Алой и Белой Розы. Напрасно он старался. Войска стремительно двигались то в одном направлении, то в другом. Йорки и Ланкастеры сменяли друг друга на троне с такой быстротой, что голова шла кругом. С таким же успехом можно стоять и смотреть, как на ярмарочном «автодроме» кружатся и сталкиваются друг с другом автомобильчики.

И все же он был уверен, что разгадка этой истории лежит еще глубже. Ее семена были посеяны столетием раньше, когда был низложен Ричард II и правление Йорков прервалось. Грант это все знал потому, что в юности видел «Ричарда Бордоского» в Новом Театре. Четыре раза он ходил на этот спектакль.

Три поколения узурпаторов престола из дома Ланкастеров правили Англией: Генрих IV несчастливо, но умело, шекспировский принц Хэл,[5]Король Англии Генрих V (1413–1422), действующее лицо драмы Шекспира «Король Генрих IV». герой Азенкура и безудержный храбрец, и его полоумный и обреченный сын.[6]Король Англии Генрих VI. Во время его правления (1422–1461) английские владения на территории Франции были утрачены и началась война Алой и Белой Розы (1455–1485). Ничего нет удивительного, что люди жаждали восстановления легитимной власти, видя, как бездарные друзья полоумного Генриха VI профукали победы во Франции, пока Генрих носился со своим детищем — Итонским колледжем и уговаривал придворных дам отказаться от чрезмерных декольте.

Все трое Ланкастеров были неистовыми фанатиками, что резко контрастировало с либерализмом двора, угасшим со смертью Ричарда II. Политика Ричарда, основанная на принципе «живи и дай жить другим», сменилась чуть ли не за одну ночь гонениями на еретиков. Почти столетие продолжали гореть на кострах еретики. Неудивительно, что в сердцах простых людей тлел и разгорался другой огонь — огонь недовольства. Он запылал вовсю, когда на арене появился герцог Йоркский. Это был умный, здравомыслящий, влиятельный политик, одаренная натура, принц королевской крови и наследник Ричарда II по прямой линии. Возможно, люди и не способствовали тому, чтобы Йорк сместил на троне этого дуралея Генриха, но они наверняка хотели, чтобы он взял в руки власть и навел порядок в стране.

Йорк попытался это сделать, но наградой ему была смерть на поле боя, а члены его семьи большую часть своей жизни провели в изгнании или за монастырскими стенами, скрытые от посторонних глаз. Однако когда волнения улеглись, на троне оказался его сын, сражавшийся с ним бок о бок, и страна утихомирилась под властью этого высокого светловолосого красавца, большого женолюба, но в высшей степени проницательного политика.

Вот почти все, что Грант смог вынести из истории войны Алой и Белой Розы.

Он оторвал взгляд от книги и увидел, что посреди палаты стоит старшая сестра.

— Я постучала в дверь, — сказала она, — но вы слишком увлеклись чтением.

Вид у нее был подтянутый, недоступный. Она по-своему элегантна, вроде Марты. Руки в белых накрахмаленных манжетах непринужденно сложены на узкой талии, концы белоснежного чепца свободно падают на плечи, что придавало лицу выражение неистребимого достоинства. Серебряный значок об окончании медицинской школы служил ее единственным украшением. «Есть ли на свете фигура более величественная, чем старшая сестра превосходной клиники», — подумал Грант.

— Я тут занялся историей, — сказал он, — и не заметил, как летит время.

— Прекрасное занятие. Заставляет видеть вещи в их истинном свете. — Переводя взгляд на портрет, она спросила: — Вы за Йорков или за Ланкастеров?

— Так вы догадались, чей это портрет?

— Еще бы! Когда я была практиканткой, я много времени проводила в Национальной галерее. У меня не было денег и я легко уставала, а там было так тепло, так тихо и можно было сидеть и отдыхать сколько угодно. — Она улыбнулась уголком рта, мысленно нисходя с высоты своего нынешнего положения к той молоденькой, усталой, серьезной девочке, какой она когда-то была. — Я люблю Портретную галерею еще и потому, что там обретаешь ту же широту мысли, что и при изучении истории. Видишь вблизи все эти великие исторические фигуры, сделавшие так много в свое время. От них остались только их имена и портреты. Я тогда вволю насмотрелась на них. — Она снова перевела взгляд на Ричарда. — Несчастнейшее создание.

— Мой хирург уверяет, что он — жертва полиомиелита.

— Полиомиелита? Все может быть. Я никогда об этом раньше не задумывалась. Для меня он прежде всего человек, испытавший много горя. Такого страдальческого лица я больше никогда не видела, а я повидала на своем веку многое.

— Значит, вы считаете, что портрет был написан уже после убийства?

— О да. Это очевидно. Он не из тех, кто ничего не принимает близко к сердцу. Человек такого масштаба! Должно быть, он осознал всю… гнусность этого преступления.

— Вам не кажется, что он производит впечатление человека, которому невыносима сама мысль, как жить дальше?

— Как вы верно это сказали! Да. Он похож на того, кто страстно стремится чем-то обладать, но потом понимает, что цена, которую он заплатит за это, слишком велика.

— Так, значит, вы не считаете его законченным негодяем?

— Нет, нет! Конечно нет. Негодяи не страдают, а его лицо полно невыносимой боли.

Они еще некоторое время молча смотрели на портрет.

— Вы знаете, это все похоже на свершившееся возмездие. Потеря единственного сына. Смерть жены. Мир, который его окружал, разрушился так скоро. Должно быть, он воспринимал это как Божью кару.

— Смерть жены ему была небезразлична?

— Она приходилась ему двоюродной сестрой, и они знали друг друга с детства. Любил он ее или нет, но она, должно быть, была ему другом. Для человека, сидящего на троне, иметь друга — редкостная удача. Теперь я пойду. Должна же я знать, что делается в моей клинике. Я даже не спросила у вас того, что полагается первым делом спросить: как ваше самочувствие. Но если у вас нашлись силы интересоваться человеком, жившим пять веков тому назад, — это значит, вы идете на поправку.

С того момента, как он впервые взглянул на нее, она не изменила своей позы. Она улыбнулась ему своей слабой, сдержанной улыбкой и, держа руки все так же на уровне пряжки форменного пояса, направилась к двери. Вся ее фигура выражала непреходящую уверенность, как если бы она была монахиней. Или королевой.