Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
4

Сержант Вильямс объявился только после обеда. Он пыхтел, неся в руках два тяжеленных тома.

— Надо было оставить их внизу, в приемной, — упрекнул его Грант. — Стоило ли из-за них снова подниматься по лестнице!

— Я должен все объяснить лично. Успел забежать только в один магазин, самый большой. Это лучшая «История Англии» из всех, что у них имеется. Лучше, говорят, не бывает. — Он выложил на столик внушительного вида том в серо-зеленом твердом переплете, давая понять, что не несет за него никакой ответственности. — Специальной истории, только про Ричарда Третьего, у них нет. То есть нет его биографии. Но они мне дали вот что. — И он положил на столик что-то яркое и веселое, с гербом на суперобложке, на которой красовалось: «Роза из Рейби».

— А это что такое?

— Наверное, его мамаша. Я имею в виду упомянутую Розу. Ну, я побегу: ровно через пять минут я должен быть в Скотланд-Ярде, и чуть я опоздаю, шеф сдерет с меня шкуру. Извините, коли что не так. Я забегу, как только окажусь поблизости, и, если эти никуда не годятся, попробую достать что-нибудь другое.

Но Грант был доволен и поблагодарил за книги. Торопливый топот ног сержанта Вильямса, сбегавшего вниз по лестнице, еще был слышен, а он уже вцепился в «лучшую в мире „Историю Англии“». Это была так называемая систематизированная история — объективная, оживляемая выразительными иллюстрациями. Миниатюра из Псалтыря Латтрэла украшала главу о сельском хозяйстве XIV века, а к истории Великого лондонского пожара[7]Пожар 1666 года, уничтоживший полностью центральную часть города. прилагалась карта Лондона того времени. Короли и королевы упоминались между прочим. «Систематизированная история» Тэннера была озабочена только общественным прогрессом и политической эволюцией: черной смертью,[8]Эпидемия чумы в Европе в XIV веке. В Англии и Ирландии черная смерть унесла около четверти населения. изобретением книгопечатания и использованием пороха, созданием торговых гильдий и так далее. Однако жестокая необходимость все же вынуждала мистера Тэннера то и дело упоминать того или иного короля или его родственников. Одна из таких необходимостей возникла в разделе, посвященном изобретению книгопечатания.

Некто по имени Кэкстон из Кента, бывший подмастерье гильдии суконщиков, обосновался в Брюгге, имея в кармане двадцать мерков, полученных им по завещанию своего бывшего хозяина, ставшего лорд-мэром Лондона. Однажды в осеннюю дождливую пору застигнутые отливом у берегов Нидерландов двое молодых людей, бежавших из Англии, были спасены и доставлены на сушу. Этот удачливый купец, уроженец Кента, приютил их и ссудил деньгами. Беглецами были Эдуард IV и его брат Ричард. Когда же фортуна распорядилась восстановить Эдуарда на английском престоле, вернулся в Англию и Кэкстон. И первые печатные английские книги были изданы им для короля Эдуарда IV.

Грант полистал книгу, не переставая размышлять о том, как скучны, однако, исторические труды, не населенные людьми. Читатели газет знают, что бедствия всего человечества не обязательно оборачиваются бедой для отдельного человека. При известии о жуткой катастрофе у него могут поползти мурашки по спине, но вряд ли он будет потрясен до глубины души. Тысячи людей, погибшие в наводнении в Китае, — это новость. Гибель одного-единственного ребенка, утонувшего в пруду, — это трагедия. Поэтому прогресс английской нации в изложении Тэннера не вызывает бурных эмоций, но всякий раз, когда Тэннеру приходится коснуться конкретной личности, немедленно просыпается и читательский интерес. Например, вот он цитирует куски из переписки семейства Пастонов.[9]Собрание писем (1440–1486) богатого семейства из графства Норфолк. Пастоны имели обыкновение сообщать друг другу новости вперемежку с просьбами прислать им салатного масла или написать о том, как продвигается учеба Клемента в Кембридже. Из их рассказов о всяком житье-бытье вдруг выясняется, что два маленьких мальчика по имени Георг и Ричард, прибывшие из Йорка, живут в лондонском доме Пастонов, где их ежедневно навещает брат Эдуард.

«Воистину, — подумал вдруг Грант, отложив в сторону книгу и глядя в не существующий теперь для него потолок, — воистину, ни одному из королей на английском престоле не пришлось испытать на себе столько передряг, уготованных простому смертному, сколько их испытали Эдуард IV и его брат Ричард. Ну, может быть, после них только Карл II. И то, Карл даже в бедности и в изгнании всегда оставался сыном короля, личностью особой. А два мальчика, жившие в пастоновском доме, были всего-навсего младшими детьми из семьи Йорков. Никакой особой важности они не представляли, а в те времена, когда Пастоны переписывались между собой, у них не было ни домашнего очага, ни, возможно, и будущего».

Грант полез в учебник, принадлежащий Амазонке, чтобы выяснить, с какой целью Эдуард находился в то время в Лондоне. Оказалось, он набирал себе войско. «Лондон всегда с сочувствием относился к дому Йорков, и народ с воодушевлением стекался под знамена молодого Эдуарда», — было написано в учебнике.

И вот Эдуард, восемнадцатилетний юноша, кумир столицы, накануне своих первых боевых побед находит время, чтобы ежедневно навещать младших братьев.

«Может быть, — подумал Грант, — тогда и зародилась необычная преданность Ричарда старшему брату?» Эту преданность, которой он не изменял всю свою жизнь, учебники истории не только не отрицали, но, наоборот, подчеркивали, дабы придать весомость своим конечным выводам: «До самой смерти брата Ричард во всех жизненных перипетиях оставался его верным и преданным наперсником, но соблазн овладеть короной оказался выше его». Книга для чтения по истории выразилась попроще: «Он был всегда хорошим братом Эдуарду, но как только понял, что может занять трон, жадность ожесточила его сердце».

Грант скосил глаза на портрет и подумал, что это уже слишком. Что-что, но только не жадность ожесточила Ричарда до такой степени, что он пошел на убийство. Скорее всего, книга имела в виду не жадность, а жажду… Жажду власти? Что ж, вполне вероятно. Но ведь Ричард и так обладал всей полнотой власти, какая только может присниться простому смертному. Он был братом короля, богатым человеком. Неужели одна ступенька вверх стоит того, чтобы из-за нее решиться на убийство малых детей своего брата?

Все это было в высшей степени непонятно. Грант так и сяк прикидывал в уме все детали этого дела, как вдруг в палате появилась миссис Тинкер с чистой пижамой для него и своим ежедневным обзором газетных заголовков.

Если на первой странице не было никаких сенсаций, миссис Тинкер дальше третьего заголовка не шла. Но если в газете фигурировало убийство, то она прочитывала ее с большим интересом, да еще по дороге домой покупала вечернюю газету.

Сегодня она с увлечением комментировала недавний случай в Йоркшире с отравлением мышьяком и последующей эксгумацией трупа, как вдруг внимание ее привлекла нетронутая вчерашняя газета, лежащая у изголовья Гранта рядом со стопкой книг.

— Вам нездоровится, мистер Грант? — спросила она с тревогой.

— Напротив, я чувствую себя превосходно. С чего вы это взяли?

— Вы даже не развернули свою газету. Вот так же все начиналось у моей сестры. Ее перестало интересовать, что пишут в газетах.

— Не волнуйтесь, Тинк, я иду на поправку. Даже настроение улучшилось. Я забыл о газете потому, что читаю всякие книжки по истории. Когда-нибудь слышали про юных принцев — пленников Тауэра?

— Кто ж о них не слышал!

— А помните, чем это все кончилось?

— Конечно помню. Он задушил их подушкой.

— Кто он?

— Их душегуб-дядюшка. Ричард Третий. Но с вашим здоровьем не следовало бы думать о таких вещах. Почитайте лучше о чем-нибудь приятном, веселом.

— Вы очень спешите домой, Тинк? Не могли бы вы сделать мне одолжение и зайти на Сент-Мартинз-лейн?[10]Улица в Лондоне, известная своими театрами.

— Ну разумеется. Куда мне спешить? Наверное, хотите, чтобы я передала что-то мисс Холлард? Но она же будет в театре не раньше шести?

— А вы оставьте ей записку. Она получит ее, как только придет.

Грант взял блокнот и написал: «Ради всего святого, достаньте для меня „Историю Ричарда III“ Томаса Мора». Он вырвал страницу, сложил ее и надписал сверху: «Марте Холлард».

— Отдайте это старику Сэкстону, который дежурит у артистического подъезда.

— Хорошо, передам, если смогу пробиться через очередь в кассу. — Она аккуратно спрятала записку в свой якобы кожаный ридикюль с облезлыми уголками, без которого, как и без ее шляпы, представить миссис Тинкер было бы немыслимо.

Ежегодно Грант преподносил ей очередную сумку как рождественский подарок, причем каждая представляла собой произведение искусства, образец английского кожевенного ремесла. Даже Марта Холлард не отказалась бы щегольнуть такой вещицей на своих обедах «У Блага». Однако после рождества эти сумки куда-то исчезали, но, поскольку миссис Тинкер считала, что ходить в ломбард еще более позорно, чем попасть в тюрьму, то Грант не допускал и тени подозрения, что она предпочитает деньги всяким другим подаркам. Прячет, наверное, где-нибудь в дальнем ящике комода, заботливо завернутыми в ту же тонкую оберточную бумагу. Возможно, время от времени достает их, чтобы похвастаться перед кем-нибудь или просто полюбоваться самой, а может быть, просто мысль о том, что они лежат в целости и сохранности, придает ей уверенность в будущем, как других тешит мысль о деньгах, отложенных «на похороны». В следующий раз на рождество Грант непременно откроет ее старенькую, потрепанную сумку, вмещающую столько разного добра, и положит некую сумму в отделение для денег. Она, конечно, разбазарит их на всякую мелочь, так что в конечном счете сама будет недоумевать, куда они могли подеваться. Но кто знает, может быть, бисер маленьких радостей, рассыпанных по серым будням нашей жизни, приносит куда больше удовлетворения, чем обладание несметной коллекцией сокровищ, скрытой от чужого взгляда.

Она удалилась под скрип корсета и башмаков, и Грант сделал новую попытку усовершенствовать свои знания в области эволюции человеческого общества в изложении Тэннера. Это потребовало усилий, и немалых. Ни природой, ни профессией он не был приучен смотреть на человечество как на абстрактное целое. Конкретная личность, живой характер — это было его дело. Грант скользил взглядом по абзацам, полным сухой статистики, а воображение рисовало ему прячущегося в дубовой листве короля, метлу, привязанную к верхушке мачты, шотландского горца, ухватившегося за стремя мчащегося всадника. Правда, ему было приятно узнать из сочинения мистера Тэннера, что англичанин XV века пил воду только в наказание. Судя по всему, английский простолюдин времен Ричарда III вызывал зависть в Европе. Тэннер цитирует из одного французского источника того времени:

Что ж, той Англией, с мыслью о которой Грант засыпал прошлой ночью, можно было гордиться.

Он перелистывал раздел, посвященный XV веку, надеясь увидеть хоть одно живое слово современников, которое высветило бы из тьмы прошлого какой-нибудь яркий эпизод. Но тщетно — тэннеровское писание до конца оставалось удручающе безликим. Благодаря ему можно было узнать, что единственный парламент, созванный Ричардом III, был самым либеральным и прогрессивным из всех известных парламентов, а преступления короля никак не вязались с его явным стремлением дать народу благоденствие. На этом сведения о Ричарде III кончались. Кроме Пастонов, стойко выдержавших испытания временем, автор «Систематизированной истории» не уделил внимания никому.

Книга соскользнула с груди, и рука Гранта, пошарив по одеялу, наткнулась на «Розу из Рейби».