Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
7

И все-таки она потрудилась не зря. Когда-нибудь Грант еще вернется к этой книге и прочитает те места, которые пока намеренно пропустил.

Грант выключил лампу на ночном столике и уже стал было засыпать, как вдруг его внутренний голос явственно произнес: «Но ведь Томас Мор — это Генрих VIII». Сон как рукой сняло. Грант снова включил свет.

Смысл этой фразы состоял, конечно, не в том, что Томас Мор и Генрих VIII — одно и то же лицо, а в том, что Томас Мор относится к эпохе правления Генриха VIII, если пользоваться общепринятой схемой.

Грант лежал, глядя на светлое пятно от лампы на потолке, и рассуждал сам с собой. Если Томас Мор был канцлером при дворе Генриха VIII, значит, он пережил двух королей — Генриха VII и Ричарда III. Что-то тут было не так. Он снова открыл «Историю Ричарда III». Прежде он не счел нужным читать предисловие, в котором была приведена краткая биография Мора. Но сейчас ему захотелось узнать, каким образом Мору удалось быть одновременно биографом Ричарда III и канцлером Генриха VIII. Сколько лет было Мору, когда Ричард сел на трон? Оказалось, пять лет!

Ему было пять, когда в Тауэре разразилась драма в Тайном совете, и всего восемь, когда Ричард погиб при Босворте.

Значит, его история написана на основании слухов. Слухи — это то самое слово, которое следователь ненавидит больше всего на свете. Особенно в свидетельских показаниях. Его так и передернуло от отвращения. Он отшвырнул от себя книгу, забыв, что это библиотечная собственность, данная ему на две недели.

Мор никак не мог знать Ричарда III. Он стал взрослым человеком уже при Тюдорах. И эта книга считается настольной книгой историков! Из нее черпал сведения Холиншед, Шекспир пользовался ею как первоисточником. И хотя Мор был убежденным человеком, верить ему можно не больше, чем рассказу бывалого охотника. «Святая правда», записанная со слов третьего лица! Рассказ Мора, при всей его мудрости и достойной восхищения честности, нельзя считать свидетельством очевидца. Грант был слишком опытен, чтобы поверить одному человеку, пересказывающему слова другого человека о том, что, помнится, кто-то видел или что-то слышал.

Его возмущению не было предела.

Прежде всего следует добыть хронику недолгого правления Ричарда III. Томас Мор может отправляться в библиотеку хоть завтра. Конечно, Томас Мор — великий мыслитель и мученик, но ему, Алену Гранту, этого мало. Он лично знавал таких мыслителей, готовых поверить всякой бессмыслице, от которой покраснеет даже закоренелый преступник. Он знал таких знатоков эволюции человеческого духа, которых ничего не стоило обвести вокруг пальца любому мошеннику только потому, что он «полагался на собственные суждения», а не на сведения полиции. Так что для него, Алена Гранта, Мор уже не существовал. Завтра он все начнет сызнова.

Он заснул, так и не остыв от возмущения, а проснувшись, все еще продолжал кипятиться.

Как только крупная фигура Амазонки возникла в дверях, Грант набросился на нее:

— Оказывается, ваш Томас Мор ничего не знал о Ричарде Третьем.

От неожиданности она вздрогнула, испуганная не столько этой новостью, сколько свирепым видом пациента. Казалось, еще одно необдуманное слово Гранта, и она расплачется.

— То есть как это «не знал»? — запротестовала она. — Он ведь жил в то время.

— Ему было всего восемь лет, когда Ричард умер, — неумолимо продолжал Грант. — Он знал обо всем только по рассказам других. Как я или вы, например. Никакого основания для священного трепета перед «Историей Ричарда III» Томаса Мора нет. Все это сказки и сплошное надувательство.

— Вы, наверное, плохо себя чувствуете? Может быть, у вас повысилась температура? — Амазонка сделала озабоченное лицо.

— Температуру не мерил, а вот давление явно скакнуло вверх.

— Вот беда-то, — заохала Амазонка, приняв его слова за чистую монету. — А ведь дело шло на поправку. Сестра Ингэм очень расстроится. Она все не могла нарадоваться.

Для Гранта было неожиданностью узнать, что Пигалица могла радоваться по такому поводу, но это нисколько его не успокоило. Теперь он сделает все, чтобы температура действительно повысилась, лишь бы насолить Пигалице.

Только утренний визит Марты отвлек его от попытки еще раз испытать силу разума над материей. Марта, видимо, пеклась о поддержании его духа так же сильно, как Пигалица — о его физическом выздоровлении. Ее порадовало, что время, потраченное ею и Джеймсом в гравюрном отделе, не пропало даром.

— Значит, ты остановился на Перкине Уорбеке?[12]Уорбек Перкин (1474–1499) — один из двух самозванцев, которые по окончании войны Алой и Белой Розы пытались под именем Ричарда, герцога Йоркского, силой овладеть престолом, перешедшим к Генриху VII.

— При чем тут Уорбек? Скажи, зачем ты принесла мне портрет Ричарда Третьего? Разве с ним связана какая-то тайна?

— Нет, просто мы прихватили его заодно с Уорбеком. Нет-нет, стой-ка… Вспомнила. Это Джеймс нашел его и сказал: «Вот это для него находка! Самый известный в истории убийца, а смахивает на святого».

— Святого? — воскликнул Грант, но тут же замолчал, подыскивая нужное слово. — Совестливого, — проговорил он наконец.

— Что ты сказал?

— Так, ничего. Просто вспомнил свое первое впечатление о нем. А ты тоже считаешь, что он похож на святого?

Марта взглянула на фотографию, прислоненную к стопке книг.

— Мне не видно, свет мешает, — сказала она и взяла в руки, чтобы разглядеть вблизи.

В этот момент у Гранта мелькнула мысль, что и для Марты, как и для сержанта Вильямса, изучение внешности человека — дело профессиональное. Изгиб бровей, линия губ ей говорят столь же много, как и Вильямсу. Да и сама она, готовясь к роли, думает прежде всего о том, какое лицо у ее героини.

— Сестра Ингэм считает Ричарда скучным. Сестра Даррол не может на него смотреть без ужаса. Доктор подозревает, что он жертва полиомиелита. Сержант Вильямс убежден, что он вылитый судья. А старшая сестра уверяет, что он человек, терзаемый муками совести.

Марта продолжала молча изучать портрет. Потом вдруг сказала: «Вот странно! На первый взгляд кажется, что это злобный и подозрительный человек. К тому же самодур. Потом это впечатление пропадает и до тебя доходит, что выражение лица у него спокойное. Совершенно спокойное и доброе лицо. Возможно, Джеймс это и имел в виду, когда сказал, что он „смахивает на святого“».

— Нет, нет. Не думаю. Наверное, он имел в виду его готовность к покаянию.

— Что бы там ни было, я считаю, что это интересное лицо. Не просто случайная комбинация из органов зрения, дыхания, приема пищи. Чудесное лицо. Кое-где подправить — и вылитый Лоренцо Великолепный.

— А вдруг это и есть Лоренцо? Что, если мы ведем речь вовсе не о том человеке?

— Ну нет. Как ты мог это подумать?

— Очень просто: лицо не соответствует историческим фактам. К тому же за это время картины столько раз меняли место.

— Ну, разумеется, такое случалось не раз. Но этот — уж точно Ричард. Его предполагаемый оригинал висит в Виндзорском замке. Так Джеймс сказал. Он включен в опись имущества, сделанную еще при жизни Генриха Восьмого, так что он провисел там около четырехсот лет. Копии находятся в Хэтфилде и Элбери.

— Пусть будет Ричард, — смирился Грант, — я просто ничего не понимаю в лицах. У тебя нет знакомых в Б. М.?

— В Британском музее? — переспросила Марта (ее мысли были все еще заняты портретом). — Что-то не припомню. Я была там всего один раз, чтобы посмотреть на египетские ювелирные украшения, когда я играла Клеопатру с Джефри. Кстати, ты видел Джефри в роли Антония? Это был благороднейший из Антониев. Мне там становится как-то не по себе. Среди этих накопленных веками богатств чувствуешь себя как под звездным куполом — маленькой и ничтожной. А что тебе понадобилось в Б. М.?

— Мне нужны кое-какие исторические материалы времен Ричарда Третьего. Первоисточники.

— Ты хочешь сказать, что преподобный Томас Мор тебя не устраивает?

— Преподобный сэр Томас не более чем старый сплетник, — отозвался Грант не без злобы. Уж очень невзлюбил он всеми обожаемого Мора.

— Подумать только! А в библиотеке все говорили о нем с таким глубоким почтением. Житие Ричарда Третьего от св. Томаса, вы только подумайте!

— Никакое не житие, — резко оборвал ее Грант. — Он жил при Тюдорах и пересказывал с чьих-то слов то, что происходило в Англии времен Плантагенетов, когда ему самому было пять лет.

— Всего пять лет?

— Конечно.

— Бог ты мой! Какой уж там первоисточник.

— Ну можно ли верить его басням? К тому же он из неприятельского лагеря. Если он служил Тюдорам, то его сведения о Ричарде Третьем заведомо должны быть полны предрассудков.

— Пожалуй, ты прав. А что ты хочешь узнать о Ричарде, если за ним нет никакой тайны?

— Хочется знать, что он собой представлял. Для меня это пока остается глубочайшей тайной. Что заставило его так внезапно перемениться? До смерти брата он вел себя, можно сказать, идеально. Был так ему предан.

— Наверное, искушение достичь верховной власти слишком велико.

— До совершеннолетия принца он оставался регентом. Протектором Англии. Учитывая его прежний образ жизни, казалось, этого для него было достаточно. Чем плохо быть опекуном сыновей брата и управлять Англией?

— Допустим, старший был несносным мальчишкой, и ему вздумалось «вздрючить» его. Мы всегда считаем, что жертвы должны быть абсолютно ни в чем не виновны. Вроде Иосифа Прекрасного. На самом деле по нему наверняка давно тюрьма плакала. Молодой Эдуард в конце концов мог и сам просить, чтобы его устранили.

— Их было двое, — напомнил Грант.

— Ах, да! Конечно, тут нет оправдания. Какое варварство! Бедные кудрявые барашки! Кстати, о кудрявых барашках…

— Ну, ну!

— Просто к слову пришлось. Кое-что вспомнила.

— Что именно?

— Нет, не скажу, чтобы не сорвалось. Я побежала.

— Сумела-таки обворожить Мадлен Марч и уговорить ее написать для тебя пьесу?

— Договор еще не подписан, но мне кажется, она уже клюнула. До свидания, дорогой. Скоро забегу к тебе.

Она вышла из палаты и заторопилась, наткнувшись на пылающую Амазонку, а Грант напрочь забыл о барашках, пока на следующий вечер один из них не оказался прямо перед его носом. Барашек был в роговых очках, которые не разрушали образ, а, наоборот, подчеркивали его. Перед этим Грант блаженно дремал, чего с ним давно уже не случалось. Старшая сестра была права: история — отличное средство, заставляющее видеть вещи в их истинном свете.

Стук в дверь был еле слышен, и Грант решил, что ему померещилось, ведь обычно в больницах не стесняются стучать в дверь. Но он, помимо воли, сказал вдруг: «Войдите!» Дверь открылась и впустила существо, в котором Грант не мог не узнать того самого барашка, о котором говорила Марта. Он не сумел удержаться от громкого смеха.

Молодой человек смутился и, неуверенно улыбаясь, поправил очки длинным указательным пальцем. Осторожно кашлянув, произнес:

— Мистер Грант? Я — Каррадин, Брент Каррадин. Надеюсь, я вас не разбудил?

— Нет, нет, мистер Каррадин. Рад видеть вас.

— Меня прислала к вам Марта, то есть мисс Холлард. Я, кажется, мог бы вам чем-то быть полезен?

— Она вам все рассказала? Прошу вас, садитесь. Стул там, в коридоре. Несите его сюда.

Это был высокий парень с копной кудрявых светлых волос над высоким, открытым лбом. На нем было широченное твидовое пальто без пояса, падающее свободными складками, какие носят американцы. Да и без того было ясно, что он американец. Он приволок стул, уселся на него, и складки пальто облили его плечи наподобие королевской мантии. Парень смотрел на Гранта добрыми карими глазами, обаяние которых не могла скрыть даже толстая роговая оправа очков.

— Марта сказала мне, что вам надо помочь что-то разыскать.

— А вы что, в этих делах собаку съели?

— Я, собственно, занимаюсь здесь, в Лондоне, розысками в исторических архивах. Зная, что по утрам я работаю в Британском музее, она сообщила мне, что у вас могут возникнуть кое-какие вопросы, касающиеся этой области. Я рад, мистер Грант, помочь вам, чем могу.

— Очень любезно с вашей стороны. Я искренне тронут. А над чем вы работаете? То есть какая у вас тема?

— Крестьянское восстание.

— О, время Ричарда Второго.

— Именно.

— Вам хотелось бы знать, какова была социальная обстановка?

По лицу молодого человека промелькнула загадочная улыбка, и он сказал:

— Нет, мне хотелось бы подольше задержаться в Англии.

— А разве нельзя жить в Англии, не занимаясь научной работой?

— Все не так просто. Мне требуется алиби. Отец хочет, чтобы я вошел в дело, которым занята наша семья. Оптовая торговля мебелью. Заказы почтой, по каталогу. Поймите меня правильно, мистер Грант, наша мебель очень хорошего качества. Это вечные вещи. Но мебельные гарнитуры меня не интересуют.

— Значит, если не считать экспедиций на полюс, Британский музей, по вашему мнению, самое надежное убежище.

— Теплое, во всяком случае. И я серьезно увлечен историей. Это был мой основной предмет в университете. Но, честно говоря, я приехал сюда вслед за Атлантой Шерголд. Если вы видели пьесу Марты, то есть мисс Холлард, то помните глупенькую блондинку? Это и есть Атланта. То есть, я хотел сказать, она только играет глупенькую. На самом деле она далеко не глупенькая.

— Не сомневаюсь. Наоборот, очень одаренная девушка.

— Так вы ее видели?

— Кто же в Лондоне не видел ее!

— Вы правы. Спектакль очень популярен. Мы с ней, то есть с Атлантой, думали, что расстаемся всего на какие-то несколько недель. И вот пьеса не сходит с афиши, и мне ничего не оставалось делать, как искать предлог, чтобы уехать в Англию.

— А разве сама Атланта — не достаточный предлог?

— Для моего отца — нет. Вся семья смотрит на нее свысока, а об отце и говорить нечего. Если в разговоре ему все же приходится упоминать о ней, он называет ее «эта твоя актриса». Видите ли, мой отец — Каррадин Третий, а отец Атланты — самое большее Шерголд Первый. Всего лишь владелец бакалейной лавочки на Мейн-стрит. На таких мир держится, скажу я вам. Атланта, конечно, немногого добилась у нас в Штатах. Как актриса, я имею в виду. Это ее первый настоящий успех. Естественно, она не станет сейчас стремиться домой и прерывать контракт. Не уверен, удастся ли мне вообще уговорить ее когда-нибудь вернуться назад. Дескать, американцы не оценили ее таланта.

— Итак, вы решили уйти в науку?

— Это единственное, что я могу делать в Лондоне. Понимаете? Я и в колледже этим занимался. Так что работать в Британском музее мне одно удовольствие. Мне хорошо, и отец доволен, что я занят делом.

— Да-a, с таким замечательным алиби мне, признаться, не приходилось еще сталкиваться. А почему все-таки Крестьянское восстание?

— Уж очень время интересное. И я хотел угодить отцу.

— Неужели его интересует проблема социальных реформ?

— Он просто терпеть не может королей.

— Каррадин Третий?

— Забавно, правда? Не исключаю, что в одном из своих банковских сейфов он хранит корону, время от времени берет ее, завертывает в бумагу и несется в мужской туалет Центрального вокзала, чтобы полюбоваться на себя в зеркало. Я, верно, утомил вас, мистер Грант, все о себе да о себе. Я же пришел сюда не за этим. Я пришел, чтобы…

— Да что вы! Вы для меня как манна небесная. Сидите спокойно, если не спешите.

— Я никогда никуда не спешу, — ответствовал молодой человек, устраиваясь поудобнее на стуле и вытягивая ноги. Тумбочка около кровати покачнулась, и портрет Ричарда, прислоненный к стопке книг, свалился на пол.

— Извините, ради Бога. Вот растяпа! Никак не привыкну к своим длинным ногам. — Он подобрал с пола фотографию, рукавом пиджака смахнул с нее пыль и стал внимательно ее изучать.

— «Riсardus III. Ang. Rex», — прочел он вслух.

— Вы первый кто заметил надпись на картине, — сказал Грант.

— Я и сам с трудом прочел. Это я впервые вижу человека, который держит портрет короля вместо картинок с красивыми девушками.

— Да, красивым его не назовешь.

— Как вам сказать, — не сразу ответил Брент. — Лицо как лицо. Похож на одного моего университетского преподавателя. У него был больной желудок, поэтому многое в жизни его раздражало, а вообще он добрейшее существо. Так это Ричард вас интересует?

— Он самый. Да я немногого хочу от вас. Просто надо узнать, кто из его современников о нем писал.

— Ну, это совсем нетрудно. Время Ричарда очень близко к периоду, которым я занимаюсь. Собственно говоря, записки биографа Ричарда Второго — Кэтберта Олифанта охватывают обе династии. Вы читали Олифанта?

Грант ответил, что ничего, кроме школьных учебников и Томаса Мора, он не читал.

— Мора? Лорд-канцлера Генриха VIII?

— Его.

— Какие-то новые доводы?

— Чистейшей воды пропаганда, — воскликнул Грант, обрадовавшись, что нашел, наконец, точное слово. — Это не записки государственного мужа, а партийная листовка. Так пишут газетчики. Причем газетчики, не брезгающие кухонными сплетнями. Что-нибудь о Ричарде Третьем вы знаете?

— Помню только, что он придушил своих племянников да сулил кому-то полцарства за коня. Что у него были подручные по прозвищу Крыса и Кот.

— Как вы сказали?

— Ну, помните стишок: «Кот, и Крыса, и Пес правят втроем, держат Англию под Кабаном».

— Помню, помню. А что это означает?

— Не имею понятия. Я плохо знаком с этим периодом. А почему вас так заинтересовал Ричард Третий?

— Марта посоветовала мне заняться решением какой-нибудь исторической загадки теоретически, поскольку мне не скоро удастся заниматься этим на практике. Зная о моей любви угадывать характеры людей по лицам, она принесла кучу портретов интересных типов. То есть людей, за которыми кроются какие-то тайны. Ричард попал в их число чисто случайно, но оказалось, что его судьба самая загадочная.

— Почему вы так решили?

— У этого человека, совершившего самое отвратительное преступление в истории, лицо мудрого судьи или мудрого государственного мужа. Судя по всему, он и впрямь был мудр. Управлял Севером Англии — и превосходно. Был хорошим полководцем и хорошим солдатом. О его личной жизни неизвестно ничего дурного. А вот брат его был величайшим бабником из всех английских монархов, если не считать Карла Второго.

— Эдуард Четвертый. Как же, знаю. Богатырская фигура, красавец. Ричард, должно быть, страдал от того, что обижен природой, и детей его хотел извести.

До этого Грант не успел додуматься.

— Вы полагаете, что Ричард скрывал свою ненависть к брату?

— Почему скрывал?

— Потому, что его самые отъявленные хулители признают за ним преданность брату. Они были неразлучны с тех пор, как Ричарду исполнилось двенадцать или тринадцать. Третий же брат не был в дружбе ни с кем. Я говорю о Георге.

— Это который Георг?

— Герцог Кларенс.

— Ах тот, что утоп в бочке с вином?

— Тот самый. Так вот, Эдуард и Ричард были неразлучны, хотя между ними было десять лет разницы. Именно при такой разнице частенько возникает культ старшего брата.

— Будь я на месте этого горбуна, — задумчиво проговорил Каррадин, — я бы наверняка возненавидел брата, которому досталось все — и мои женщины, и мое место под солнцем.

— Пожалуй, — согласился Грант после некоторой паузы, — лучшего объяснения не придумаешь.

— Это могло внешне никак не проявляться. Может быть, даже было чисто подсознательно. Могло вспыхнуть в нем в одночасье, когда он почувствовал близкую возможность овладеть троном. Вдруг ему ударило в голову: «Это мой шанс! Всю жизнь на побегушках, вечно на шаг сзади — и никакой тебе благодарности. Пришло время расплаты. Здесь-то я с тобой и посчитаюсь».

Грант подметил, что, как ни странно, Каррадин воображает Ричарда точно так же, как мисс Пейн-Эллис. На шаг сзади других. Писательница тоже увидела его стоящим вместе со светловолосыми, крупными детьми — Маргарет и Георгом — на ступеньках Бейнард Касл, когда они глядели вслед своему отцу. На шаг сзади, «как всегда».

— И все же ваша мысль, что Ричард мог быть вполне приличным человеком до преступления, любопытна, — сказал Каррадин, характерным жестом длинного пальца поправляя дужку очков. — Так гораздо правдоподобнее. Шекспир, знаете ли, сделал из него карикатуру. Ничего человеческого. Буду рад, мистер Грант, помочь всем, что в моих силах. Заодно отдохну немного от крестьян.

— Меняете Джона Болла и Уота Тайлера на Кота и Крысу?[13]Джон Болл и Уот Тайлер — вожди крестьянского восстания в Англии (1381 г.).

— Угу.

— Ну что ж, очень мило с вашей стороны. Хорошо бы вам удалось что-нибудь выудить. Но сейчас мне бы хотелось получить хронику событий, почитать, что пишут обо всем этом историки того времени, но не те, которые жили в другую эпоху и которым было по пять лет, когда все эти басни сочинялись.

— Надо посмотреть, кто из историков писал об этом. Фабиан, кажется. Или он писал о Генрихе Седьмом? Словом, выясню. А вы тем временем перелистайте Олифанта. Он, насколько мне известно, самый большой знаток этого периода.

Грант сказал, что непременно это сделает.

— Завтра я по пути заброшу его вам. Можно оставить внизу, в приемной? И как только разузнаю насчет историков, тут же буду у вас. Идет?

Грант был в восторге.

Каррадин вдруг заробел, сразу став похожим на пушистого ягненка, о котором Грант и думать забыл, стоило им заговорить о Ричарде. Он пожелал Гранту спокойной ночи тихим и ласковым голосом, в два шага пересек палату и выскочил за дверь, подгоняемый, как парусами, развевающимися полами своего пальто.