Онлайн чтение книги Дочь времени The daughter of time
8

— Ну-с, — первое, что сказала Марта, неожиданно возникнув перед Грантом, — как ты нашел моего пушистого ягненочка?

— Не знаю, как и благодарить тебя за него. Где ты такого откопала?

— Далеко ходить не пришлось. Он практически живет в театре. «Корыто в открытом море» он видел, наверное, сто раз. Если он не в уборной Атланты, значит, сидит в первом ряду. Скорей бы они поженились, тогда мы хоть отдохнем от него. Знаешь, они даже не живут вместе. Идиллия чистой воды. — И стала рассказывать о них уже без всяких «актерских» интонаций: — Когда они вместе, на них так приятно смотреть. Похожи не на влюбленных, а на близнецов. Полное доверие друг к другу. Они как бы слиты воедино, настолько одна половинка не может существовать без другой. И никаких ссор, даже не замечала, чтобы они когда-нибудь спорили. Одно слово — идиллия. Это тебе Брент принес? — она с подозрением ткнула пальцем в пухлый фолиант Олифанта.

— Да, он оставил его внизу.

— Выглядит неудобоваримым.

— Согласен, не вызывает особого желания приступать. Но отлично переваривается, уверяю тебя. История для историков. Вся старина до мельчайших подробностей.

— Б-р-р!

— Зато теперь я знаю, откуда достопочтенный сэр Томас Мор добыл свои сведения о Ричарде.

— Правда? Откуда же?

— От некоего Джона Мортона.

— Первый раз слышу.

— Я тоже, но виной тому наше невежество.

— Кто же он?

— Архиепископ Кентерберийский при Генрихе Седьмом. Злейший враг Ричарда.

Если бы Марта умела свистеть, она бы непременно это сделала.

— И это называется «из первых рук»?!

— Да, из первых рук. Все пошло оттуда. Из этого источника — работы Холиншеда. Им же пользовался Шекспир, создавая своего Ричарда.

— Значит, до сих пор жива версия человека, который ненавидел Ричарда? Подумать только! Зачем было Томасу Мору писать со слов Мортона?

— В любом случае это была бы тюдоровская версия. Но он писал со слов Мортона еще и потому, что в детстве жил в его доме. Конечно, Мортон был в курсе всех событий, как тут не записать со слов очевидца, которого слышал своими ушами.

Марта снова ткнула пальцем в Олифанта:

— И что же, этот ваш скучный, пухлый историк признает, что это небеспристрастная версия?

— Намекает. Честно говоря, он сам запутался, говоря о Ричарде. То пишет, что Ричард был прекрасным правителем и полководцем с безупречной репутацией, степенный и скромный в быту, любимый народом в отличие от выскочек Вудвиллей (родственников королевы), и на той же странице заявляет, что он «не останавливался ни перед чем и был готов на любое кровопролитие, лишь бы добраться до трона». На одной странице он нехотя признается: «Есть основания считать, что Ричард не был бессовестным человеком». И ниже повторяет слова Мора о том, что мысль о своих преступлениях не давала ему спать по ночам. Ну и так далее в том же духе.

— А если ваш скучный, пухлый Олифант просто предпочитает всем розам алые?

— Не думаю. Вряд ли он сознательно на стороне Ланкастеров. Хотя, если подумать, он действительно терпимо относится к узурпации трона Генрихом Седьмым. Не помню, чтобы он хоть раз намекнул на то, что у Генриха не было ни малейшего основания претендовать на престол.

— А кто ему тогда помог? Генриху.

— Последние из Ланкастеров и выскочки Вудвилли при поддержке всей страны, возмущенной убийством детей. Очевидно, для этой роли сгодился бы любой, в чьих жилах нашлась хотя бы капля ланкастерской крови. Генрих и сам был достаточно хитер, поставив на карту сначала «завоевание», а затем свое ланкастерское происхождение. Его предком по линии матери был Эдуард Третий.

— О Генрихе Седьмом я помню только, что он был чудовищно богат и чудовищно скуп. Помнишь чудный рассказ Киплинга о том, как Генрих посвятил в рыцари ремесленника не за его искусство, а за то, что тот сэкономил ему деньги.

— «Заржавленным мечом из-за занавески…» Немногие женщины так хорошо помнят Киплинга.

— О, ты меня еще плохо знаешь. А ты все так же далек от разгадки Ричарда?

— Все так же. Как Кэтберт Олифант, полностью зашел в тупик. Между нами, впрочем, есть разница: я осознаю, что сижу в тупике, а вот он, пожалуй, ни сном ни духом.

— Ты часто видишься с моим ягненком?

— После его первого визита три дня назад — ни разу. Я уж начинаю сомневаться, не пожалел ли он о своем обещании.

— О, нет. Уверена, что нет. Его девиз — верность.

— Как у Ричарда?

— Так точно. Его девиз — Loyauté me lie. Верность меня связывает.

Послышался осторожный стук в дверь, и Брент Каррадин, задрапированный в свое пальто, явился собственной персоной.

— Я, кажется, некстати. Я нечаянно, мисс Холлард. Статуя Свободы, которая мне попалась навстречу, сказала, что у вас никого нет, мистер Грант.

Грант догадался, о ком идет речь. Марта стала уверять Брента, что она как раз собиралась уходить, а Брент куда более желанный гость, чем она. Она оставляет их, чтобы они могли продолжать выяснять, была совесть у убийцы или нет.

Раскланявшись с ней, Брент вернулся на свое место, усаживаясь на стульчик для посетителей, совсем как англичанин, который может наконец приняться за свой портвейн после ухода дам из-за стола.

Тут Грант задумался, неужели и этот влюбленный американец чувствует невольное облегчение, оставшись в мужском обществе. На вопрос Брента, как ему понравился Олифант, он ответил, что считает сэра Кэтберта на редкость доходчивым.

— А я, кстати, выяснил, кто такие Кот и Крыса. Оказывается, это были весьма почтенные господа — Уильям Кэтсби и Ричард Рэтклиф. Кэтсби был спикером палаты общин, а Рэтклиф — королевским уполномоченным в Шотландии. Какую остроту, однако, придает политическому куплету одно упоминание этих имен! Кабан, как известно, входил в герб Глостеров. Белый кабан… Вы бываете в английских пабах?

— Конечно. Тут американцы вам могут только позавидовать.

— Значит, вы готовы простить нам изъяны нашей водопроводной системы ради возможности выпить пива «У кабана»?

— Ну, я не стал бы выражаться так прямолинейно. Скорее, я о них забываю.

— Вы просто великодушны. Но вам придется забыть еще кое о чем. Например, о вашей гипотезе, что Ричард ненавидел своего брата за то, что рядом с красавцем его горб был еще заметнее. Если верить сэру Кэтберту, то горб Ричарда — это миф. Как и его высохшая рука. По-видимому, у него вообще не было явных признаков физического уродства. Во всяком случае, серьезных. У него просто одно плечо было выше другого. Вы выяснили, кто из современных историков писал о нем?

— Никто не писал.

— Неужто никто?

— Во времена Ричарда были такие авторы, но они писали о его смерти. По заказу Тюдоров. Значит, в свидетели они не годятся. Есть одна хроника на латыни, которую вели какие-то монахи, но у меня до нее еще не дошли руки. Но все-таки одну вещь удалось выяснить: мемуары о Ричарде Третьем приписывают Томасу Мору только потому, что они были найдены среди его бумаг. Это был незаконченный список с какого-то сочинения другого автора.

— Подумать только! — изумился Грант. — То есть это был собственноручный список Томаса Мора?

— Да, сделанный им в возрасте тридцати пяти лет. В то время книгопечатание было редкостью, а рукописные копии — делом обычным.

— Итак, если информация исходила от Джона Мортона, то не исключено, что он мог быть и ее автором.

— Не исключено.

— Чем и объясняется такая неразборчивость. Этот проныра Мортон не побрезговал бы и кухонными сплетнями.

— Вот именно.

— Сначала он был адвокатом, потом сделался священником, исповедовал самые различные взгляды. Был активным сторонником Ланкастеров, пока не выяснилось, что Эдуард остался жив и невредим.[14]После битвы при Тьюксбери. Тогда он переметнулся к Йоркам, и Эдуард сделал его епископом Или, и один папа римский знал, сколько ему еще принадлежало приходов. После восшествия на трон Ричарда Мортон стал поддерживать Вудвиллей, потом служил Генриху Тюдору, за что получил кардинальское звание и место архиепископа Кентербери.

— Стойте! — радостно вскричал Брент. — Я вспомнил, откуда знаю Мортона. Помните «Мортоновы вилы»:[15]Способ изымания денег в королевскую казну. «Вы небогаты, боитесь тратить деньги? Так отдайте их королю! Вы сорите деньгами? Значит, вы богач. Поделитесь же с королем!»

— Тот самый. Никто не мог искусней его вышибать деньгу для короля. А я, кажется, додумался, почему возникла его ненависть к Ричарду еще задолго до убийства детей.

— Почему же?

— Эдуард получил от Людовика Одиннадцатого взятку за позорный мир с Францией. Ричард был страшно рассержен — это был настоящий скандал — и отказался от всякого участия в этой сделке и от предложенной ему большой суммы наличными. А Мортон всячески содействовал сделке и посредничал во взятке, за что получил приличный пенсион от Людовика: две тысячи крон ежегодно. Естественно, откровенные высказывания Ричарда по этому поводу стали Мортону поперек горла. И кроны не помогли.

— Могу себе вообразить.

— И уж конечно, при строгом в вопросах нравственности Ричарде Мортону было не так вольготно, как при Эдуарде. Он все равно принял бы сторону Вудвиллей, и не случись этого убийства.

— Кстати, об убийстве, — начал было Брент.

— Ну-ну?

— Об этом убийстве — убийстве мальчиков. Правда странно, что о нем никто ни слова?

— То есть как это «ни слова»?

— За эти три дня я просмотрел массу материалов того времени — письма и другие бумаги. Нигде нет упоминания о мальчиках.

— Может быть, боялись? Опасались за свою жизнь?

— Возможно. Но вот что удивляет. Вы помните, что уже после Босвортской битвы Генрих предложил парламенту осудить Ричарда посмертно? И что же: он обвиняет Ричарда в жестокости и тирании и ни словом не упоминает об убийстве!

— Что? — в изумлении закричал Грант.

— Ваше изумление мне понятно.

— Вы серьезно?

— Вполне.

— Генрих занял Тауэр немедленно по прибытии в Лондон после Босворта. Если он не нашел там мальчиков, то непонятно, почему не объявил об этом сразу. Упустить такой козырь! — Грант долго и недоуменно молчал. Было слышно, как возятся воробьи на подоконнике. — Ничего не понимаю, — наконец заговорил он. — Чем можно объяснить это молчание, если, обнародовав факт исчезновения мальчиков, можно было заработать капитал?

Брент заерзал на стуле, устраиваясь поудобней.

— Причина может быть одна, — произнес он, — мальчики вообще никуда не исчезали.

Они в онемении уставились друг на друга.

— Фу ты, чепуха какая! — воскликнул Грант, — Все это, наверное, просто объясняется, только нам этого пока не понять.

— Чем, например?

— Не знаю. Так сразу не скажешь.

— Я три дня думал и так и не сумел найти причину. Кроме той, что принцы были живы, когда Тауэр перешел к Генриху. Заметьте, что парламент потерял всякую совесть, обвинив в измене сторонников Ричарда, верных своему законному королю в борьбе с иноземным захватчиком. Все обвинения, более или менее правдоподобные, были представлены в этом билле. И самое тяжкое из них — неизменные жестокость и тирания. О принцах же ни слова.

— Фантастика!

— Трудно поверить, но это факт.

— Из которого следует, что никакого обвинения в убийстве в то время не возникало.

— Выходит, так.

— Но постойте, Тиррела же повесили за убийство! Он сам сознался перед смертью. Минуточку, — Грант полистал Олифанта, отыскивая нужное место. — Вот здесь все об этом сказано. Тут никакой тайны нет. Даже Статуя Свободы это знает.

— Кто?

— Сестра, которая попалась вам в коридоре. Убийство совершил Тиррел, его сочли виновным, и он признался во всем перед смертью.

— Это было уже при Генрихе?

— Минутку. Вот, — он пробежал глазами параграф, — нет, это было уже в 1502 году, — и тут же сообразив, что он только что сказал, повторил, но уже медленно: — В 1502 году!

— Так это же…

— Именно. Двадцать лет спустя.

Брент пошарил по карманам, ища сигареты, вынул их, но поспешно убрал обратно.

— Да вы курите. — успокоил его Грант. — Выпить бы чего-нибудь крепкого… В голове сумятица. Как будто играем в жмурки: тебе завязали глаза, раскрутили и — изволь ловить.

— Похоже, — отозвался Каррадин, вынув сигарету и зажигая ее. — Тьма кругом, и голова здорово кружится. — Он повернулся к окну и уставился на воробьев.

— Сорок миллионов школьных учебников не могут ведь ошибаться, — проговорил задумчиво Грант.

— Разве?

— Не должны!

— Прежде я тоже так думал, но теперь сомневаюсь.

— Откуда вдруг такой скептицизм?

— Он возник не сию минуту.

— Когда же?

— Вы когда-нибудь слышали о Бостонской резне?

— Конечно.

— Так вот, когда я рылся в архивах в своем университете, я совершенно случайно узнал, что никакой резни не было, просто разнузданная толпа швыряла камни в часового. Жертвами стали четыре человека. Слушайте, мистер Грант, я был воспитан на рассказах о Бостонской резне. Меня распирало от патриотических чувств при одном упоминании о ней. Кровь вскипала при мысли о том, как англичане косили огнем беззащитных граждан. Вы себе не можете представить, как я был потрясен. В наше время эта уличная драка заняла бы в городской газетке не больше места, чем репортаж о стычке между забастовщиками и полицией, какие случаются ежедневно.

В ответ Брент не услышал ни слова, а свет мешал ему увидеть выражение лица Гранта. Тот лежал и смотрел на знакомые трещинки в потолке.

— Вот почему я так люблю рыться в библиотеке, — нарушил молчание Брент и стал снова наблюдать за воробьями.

Не говоря ни слова, Грант протянул ему руку, Каррадин вложил в нее сигарету и сам зажег ее. Курили и молчали.

Голос Гранта заглушил воробьиный щебет.

— Тонипэнди, — произнес он вдруг.

— Что?

Но Грант будто бы не слышал его.

— Точно такое же событие случилось и здесь. Сам видел, — Грант как бы размышлял вслух. — Тонипэнди.

— Что за «тонипэнди», черт побери! — не выдержал Брент. — Звучит, как патентованное средство. «У вас заболел ребенок? Горят щечки, капризничает, ножки устали? Дайте малышке „тонипэнди“, и все будет в порядке». Ну, как хотите. Не надо мне вашего «тонипэнди», — вздохнул Брент, не получив ответа.

— Тонипэнди, — голос Гранта звучал отрешенно, — это городок в Южном Уэльсе.

— А я-то думал — это лекарство.

— Если вы будете в Южном Уэльсе, вам непременно расскажут, что в 1910 году правительство использовало войска для расстрела бастующих шахтеров, что за это несет ответственность Уинстон Черчилль, который в то время был министром внутренних дел, что Южный Уэльс никогда этого не забудет. Никогда!

Каррадин слушал с серьезным лицом:

— А на самом деле этого ничего не было?

— На самом деле воинствующие элементы в шахтерском районе Ронда Вэлли затеяли скандал. Начался погром и грабеж лавок. Начальник местной полиции попросил Лондон прислать войска для защиты населения. Если начальник полиции считает ситуацию достаточно опасной и просит помощи у военных, то какой выбор остается министру внутренних дел? Но Черчилля так ужаснула мысль о столкновении войск с бунтующей толпой и о возможности кровопролития, что он вместо войск направил туда подразделение столичной полиции, единственным оружием которой были дождевики в скатках. Войска оставались в резерве, а все контакты с толпой пришлись на безоружных полицейских. Два-три разбитых носа в результате — вот и все кровопролитие. Министр внутренних дел был подвергнут резкой критике в палате общин за «беспрецедентное вмешательство». Вот что случилось в Тонипэнди. Вот какой расстрел не может забыть народ Уэльса.

— Мда-а, — Каррадин был озадачен. — Почти как история с Бостоном. Кому-то было выгодно раздуть ординарный случай до невероятных размеров.

— Дело даже не в том, что случаи похожи. Самое интересное то, что абсолютно все свидетели этой истории, зная, что это чепуха, никогда не пытались оспорить ее. Обратного хода теперь уже нет. Легенда не подлежит сомнению, а свидетели — как в рот воды набрали.

— Занятно. Вот как пишется история!

— Да. Такова история.

— Вот почему я так ценю архивы. Вовсе не обязательно искать факты по мемуарным источникам. Их можно найти всюду: в газетном объявлении о продаже дома, драгоценностей, чего угодно.

Грант опять начал рассматривать потолок, а в комнате снова стал слышен воробьиный шум.

— Вас что-то удивляет? — Грант перехватил пристальный взгляд гостя.

— Наконец-то я увидел в вас полицейского.

— Я и есть полицейский. Я чувствую и рассуждаю, как полицейский. Я задал себе вопрос, как это сделал бы полицейский, расследующий дело об убийстве: «Кому это выгодно?» И вдруг понял: доводы о том, что Ричард приказал задушить принцев, чтобы закрепиться на троне, — абсолютная чушь. Даже если бы он избавился от братьев, то ведь оставались в живых еще пять их сестер, которые шли впереди него по престолонаследию. Сын и дочь Георга не в счет. Парламентским биллем они были лишены права наследования. Но ведь и исполнение билля можно было задержать или вовсе отменить. Если Ричард чувствовал себя неуверенно, заявляя о своем притязании на престол, то он должен был принести в жертву своему спокойствию жизни многих людей.

— А они все пережили его?

— Не знаю, но обязательно узнаю. О старшей сестре точно известно. Она ведь стала королевой, выйдя замуж за Генриха.

— Послушайте, мистер Грант, давайте начнем все сначала. Долой школьные учебники, всякие современные теории и авторитетные мнения. Правду откроют не просто книги, а амбарные книги.

— Хорошо сказано, — похвалил его Грант. — А что сие означает?

— Это означает прежде всего, что подлинная история пишется в формах, не относящихся к жанру истории. В отчетах о расходах на королевский гардероб, о содержимом королевского кошелька, в личной переписке, описи недвижимости. Если кто-то, например, утверждает, что у леди такой-то не было детей, а в книге расходов есть запись: «Для сына миледи, рожденного в канун Михайлова дня, пять ярдов голубой ленты по четыре с половиной пенса за ярд», — то логично предположить, что у миледи все-таки был сын, родившийся в канун Михайлова дня.

— Понятно. Так с чего начнем?

— Вы следователь, вам и решать, а я только следопыт.

— Ученый следопыт.

— Я польщен. Итак, какие факты вам нужны?

— Для начала было бы полезно, а вместе с тем поучительно узнать, как восприняли основные действующие лица смерть Эдуарда Четвертого. Она была неожиданной и, должно быть, застала всех врасплох. Как реагировали окружающие?

— Ну, это просто. Вы, надеюсь, имеете в виду не что они говорили, а что делали?

— Разумеется.

— Что они говорили, расскажут историки, а следопытам нужны только факты.

— Это как раз то, что мне необходимо. Недаром сказано: судить будут по делам их.

— А что, кстати, говорится у святого и благоверного сэра Томаса Мора о том, что делал Ричард, когда узнал о смерти брата?

— У благоверного Томаса Мора (читай — Джона Мортона) говорится, что Ричард пустил в ход все свое обаяние, чтобы убедить королеву не давать многочисленной охраны принцу, поскольку он замышлял похищение мальчика по дороге из Ладлоу в Лондон.

— Если верить благоверному Мору, Ричард сразу же решил устранить принца.

— Правильно.

— Значит, прежде всего надо выяснить, кто где был и чем занимался, чтобы делать предположения об их намерениях.

— Так точно.

— Что значит полицейский! — поддразнил его Брент. — Где вы были в пять часов вечера пятнадцатого числа?

— И это оправдывает себя, — отозвался Грант, — уверяю вас.

— Тогда разрешите приступить. Надеюсь, найдется что-то интересное для вас. Я вам очень признателен, мистер Грант. Это куда увлекательнее Крестьянского восстания.

И он стремительно исчез в ранних сумерках зимнего дня. Широкое пальто делало его похожим на университетского профессора, с достоинством шествующего в своей мантии.

Грант включил лампу и стал внимательно, как будто впервые, изучать рисунок на потолке. Какую уникальную, увлекательную загадку подкинул ему этот парень! Дело приняло совершенно неожиданный оборот. Выходит, никто из современников Ричарда не осуждал его?

Генриху даже не пришлось бы доказывать, что Ричард в ответе за все. Принцы были на его попечении. И если их не оказалось в Тауэре, то тем самым Генрих получил возможность бросить в своего мертвого соперника куда более весомый ком грязи, чем тривиальные обвинения в жестокости и тиранстве.

Грант проглотил свой ужин автоматически. До него дошло, что он поел, только когда послышался довольный голос Амазонки, убиравшей посуду: «Хороший признак — съедены обе котлетки».

Целый час он рассматривал тень от лампы на потолке, так и сяк прикидывая варианты, ища какую-нибудь зацепку, которая позволила бы прояснить ему суть дела. В конце концов заставил себя переключиться на что-то другое, как он всегда поступал, когда зацепиться было не за что. Утро вечера мудренее. Завтра эта история может нежданно-негаданно повернуться совершенно другой стороной. Чтобы отвлечься от мыслей о парламентском билле, он принялся за письма, на которые еще не успел ответить. Все это были пожелания скорейшего выздоровления от самых разных людей, в том числе и от его бывших подопечных. Теперь таких приличных людей в этой среде не встретишь. На их место пришли наглые молодые головорезы, в душе которых нет ни грана любви к человечеству. Невежественные и безжалостные, как циркулярная пила. Раньше среди профессиональных взломщиков, как и во всякой другой профессиональной сфере, можно было встретить любопытные личности, чуждые жестокости. Тихие, скромные домоседы, любители семейных праздников, озабоченные детскими ангинами. Или старые холостяки, ценители певчих птиц, завсегдатаи букинистических лавок и тотализаторов. Мастера своего дела.

Какой бандит из нынешних выразит ему сожаление о том, что он вышел из строя? Даже мысль об этом казалась дикой.

Отвечать на письма, лежа на спине, стоило Гранту таких трудов, что он все откладывал это на потом. Но, увидев на верхнем конверте почерк кузины Лоры, он подумал, что Лора с ума сойдет от тревоги, если вовремя не получит ответа. В детстве они с Лорой всегда вместе проводили каникулы и даже одно лето в Шотландии были немного влюблены друг в друга, с тех пор их дружба не прерывалась. Надо черкнуть ей, что он жив-здоров.

Грант с улыбкой перечитывал ее письмо, а в ушах зажурчала по камням и поплыла перед глазами речка Терли. Он почти явственно почувствовал сладкий, холодный запах шотландских вересковых пустошей и на некоторое время забыл, где находится, забыл свою боль, и скуку, и жизнь в четырех стенах.

Грант взял лист писчей бумаги и написал карандашом: