Вышедши из замка, дядя Джозеф долгое время не говорил ни слова. Пройдя мимо восточной стены, он остановился, посмотрел на замок, потом на племянницу, опять на замок и наконец произнес:
— Я очень опечален, Сара. Я очень опечален. Это была, как говорят англичане, плохая проделка.
Полагая, что старик говорит о сцене, происшедшей в комнате ключницы, Сара начала просить извинения, что была невольным поводом к ссоре с таким неприятным человеком, как мистер Мондер.
— Нет! Нет! Нет! — вскричал дядя. — Я не об них говорю. Бог с ними, с этими злыми чудовищами! Я говорю о вещах, которые касаются тебя и меня, потому что все, что важно для тебя, дитя мое, то важно и для твоего дяди. Пойдем скорее, я доскажу на дороге — вижу, ты опять начинаешь пугаться. Пойдем! Возьмем наш багаж в гостинице, и поскорее прочь из этой дикой страны!
— Да, да, поскорее!
Они повернули на ту же дорогу, по которой шли к Портдженскому замку, а за ними, шагах во ста, шел Джак с заступом на плече. Когда они останавливались, останавливался и он и начинал тыкать заступом в землю, показывая вид будто работает на дороге. В надежде получить обещанные ключницею шесть пенсов Джак строго исполнял инструкцию мистрисс Пентрис и ни на минуту не упускал из виду странных чужеземцев.
— Теперь я скажу тебе, дитя мое, что меня печалит, — сказал старик, выйдя на большую дорогу. — Меня печалит то, что мы совершили это путешествие, подвергали себя неприятностям и ничего не сделали. Одно слово, которое ты мне сказала шепотом, очнувшись от обморока, это слово, доказало мне, что мы ходили в эту тюрьму напрасно. И это слово глубоко опечалило меня. Да, дитя мое, это была плохая проделка.
С последними словами он посмотрел на Сару и встретил ее взор, исполненный такой нежной, такой искренней благодарности за это участие, что все лицо ее, казалось, помолодело.
— Это печалит тебя, мой милый дядюшка, — произнесла она тихим, нежным голосом, обняв шею старика. — А я так много, так долго страдала, что подобные неудачи уже не могут печалить меня.
— Не говори, этого, Сара! — вскрикнул старик. — С этого времени ты перестанешь страдать, перестанешь встречать неудачи, или твой дядя Джозеф Бухман будет болван, осел!
— Тот день, который прекратит все мои страдания, уже недалеко. Мне уже недолго ждать его, я приучилась терпеть и ни на что не надеяться. Опасения и неудачи сгубили всю мою жизнь. Ты удивился, что я, держа ключ в руке, стояла у двери Миртовой комнаты и не могла взять письма. Но меня это не удивляет. Так прошла вся моя жизнь. Силы мне всегда изменяли, когда мне оставалось только протянуть руку… — Пойдем, пойдем…
В голосе Сары слышались подавленные слезы отчаяния. Старик в ужасе взглянул на нее.
— Нет! — воскликнул он решительно. — Назад! Пойдем к этой тюрьме! Мы найдем другое средство достать письмо из этой могилы. Черт с ними, с этими дворецкими, ключницами, служанками! Черт с ними! Я возьму письмо! Я принесу его тебе. Пойдем! Пойдем туда.
— Нет, уже теперь поздно.
— Как поздно! О, проклятая тюрьма! — воскликнул дядя Джозеф, бросив суровый взгляд на Портдженский замок, одна сторона которого еще освещалась лучами заходящего солнца, между тем как другая начинала темнеть.
— Уж слишком поздно, — повторила Сара. — Я не могла воспользоваться этим случаем; другого такого не будет: слишком поздно; если мы возвратимся туда, я не в состоянии буду и приблизиться к Миртовой комнате. Моя последняя надежда пропала! У меня одна цель в жизни, но я не могу теперь говорить об этом… Не говори мне о том, чтоб возвратиться в Портдженский замок.
Дядя Джозеф начал было доказывать, что еще возможно все исправить, но Сара остановила его на половине фразы восклицанием:
— Посмотри! Кто-то идет за нами. Мальчик какой-то! — Старик обернулся и увидел фигуру мальчика, который копал землю.
— Пойдем, пойдем, скорее! — умоляла Сара, не давая старику отвечать. — Я ничего не могу сказать тебе, пока мы не будем в гостинице.
Старик повиновался. Скорым шагом шли они по дороге, пока не взошли на возвышенность, с которой видна была вся пройденная ими дорога и весь Портдженский замок. Здесь они остановились и посмотрели назад. От этого места дорога спускалась вниз, и возвышенность совершенно скрывала замок в его окрестностях.
— Мальчика не видать, — сказал дядя. Сара окинула глазами пройденное пространство и действительно не увидела никого. Она отошла немного в сторону и устремила глаза в ту сторону, где темнела высокая башня старого дома.
— Прощай навсегда! — прошептала она. — Навсегда! навсегда!.. Тебе недолго придется ждать меня, — произнесла она. поглядев на церковь и маленькую ограду; скрывавшую несколько скопившихся в кучу могил. — Скоро и мне будет конец!
Она прижала руку к груди, на которой лежала маленькая книжечка, и слезы, помрачив ее глаза, скрыли от нее стлавшееся пространство. Постояв еще минуту, она быстра подошла к дяде и, взяв его за руку, увлекла за собой.
— Я уверена, что нас преследуют. Кажется, я видела того мальчика, что копал землю.
В это время из-за большого гранитного камня, лежавшего в стороне от дороги, выдвинулась фигура мальчика с заступом на плече и принялась копать землю.
— Да, да, вижу, — сказал дядя Джозеф, когда племянница указала ему на мальчика. — Ну что ж? Пусть его копает, нам что до этого.
— Пойдем! Пойдем! — прошептала Сара, не обращая внимания на его слова.
Менее чем через минуту Портдженский замок скрылся из виду, с церковью и со всем западным видом. Хотя сумерки начали уже окутывать туманом лежащее вокруг них пространство, но Сара часто еще останавливалась и долго всматривалась в темневшие вдали предметы, не отвечая ни слова на беспокойные вопросы своего спутника. Только тогда, когда перед ними явился городок, где они вышли из дилижанса, Сара перестала оглядываться и сказала старику, что в гостинице она скажет ему все, что нужно.
Они заказали себе постели и в ожидании ужина остались в отведенной для них комнате. Когда слуга вышел и они остались одни, Сара придвинулась к старику и прошептала:
— Дядюшка! Этот мальчик шел за нами всю дорогу, до самого города.
— Так, так! И почему ты это знаешь?
— Тс…! Нас могут подслушать, там есть кто-нибудь за окном! Заметил ли ты, что этот мальчик, который копал землю…
— Ты сама себя пугаешь, дитя мое! Какое нам дело до мальчика?
— Тише, ради Бога, тише! Они расставили сети, и мы в них попали! Я это подозревала, когда мы вошли в замок, теперь я уверена. Зачем они беспрестанно шептались? Я наблюдала их физиономии и уверена, что они говорили о нас. Когда они нас увидели, когда мы сказали, что хотим осмотреть замок, они почти вовсе не удивились. Ты не смейся, в этом-то и заключается действительная опасность. Это вовсе не мое воображение. На ключах от северных комнат, — при этих словах Сара еще больше придвинулась к дяде, — ключи от северных комнат пронумерованы, на дверях тоже номера. Подумай об этом! Подумай о том, что они все время шептались между собою, особенно перед тем, как мы хотели уйти. Заметил ли ты, как дворецкий переменил тон, когда ему сказала что-то ключница? Ты не мог этого не заметить. Они нас впустили и выпустили слишком легко… Нет, нет, я не стану обманывать себя. Тут есть что-то такое. Они, кажется, должны были нас впустить. Этот мальчик следил за нами. Он постоянно шел за нами, Я его видела так же ясно, как тебя. Я не стану пугаться без причины. Да, мы попали в западню.
— Какая западня? Где и что? — восклицал дядя Джозеф, беспокойно оглядываясь и теряясь в недоумении.
— Они хотели заставить меня говорить, они хотели узнать, куда я пойду, — говорила Сара, не обращая внимания на слова старика. — Ты помнишь, что я сказала мистрисс Фрэнклэнд, чего не должна была говорить! Они не поняли меня, они начали подозревать меня! Я уверена, что мистрисс Фрэнклэнд ищет меня и хочет, чтоб я ей открыла тайну Миртовой комнаты. Но этого не может быть. Мы должны уехать так, чтоб никто не знал, куда мы едем. Мы должны убедить здешних слуг, чтобы они ничего не говорили о нас!
— Хорошо! — сказал старик, наклонив голову с видом совершенного самодовольствия. — Будь покойна, дитя мое, и предоставь это дело мне. Когда ты пойдешь спать, я пошлю за хозяином и скажу ему: «Достаньте нам экипаж, чтобы мы могли доехать в Трэро».
— Нет. нет, нет, мы не должны нанимать здесь экипажа.
— А я говорю, да, да, да! Мы наймем здесь, потому что прежде всего мы должны привлечь на свою сторону хозяина. Слушай. Я ему скажу: если кто-нибудь придет сюда и будет о нас спрашивать, держите ваш язык на привязи, сэр. Я привлеку на свою сторону хозяина, и тогда дело в шляпе!
— Мы должны быть уверены не только в хозяине, но во всех. Мы должны уйти пешком так, чтобы никто нас не видел. Смотри, вот здесь карта западного Корнуэлля, посмотрим, куда нам идти. За ночь я отдохну. У тебя, кроме трубки и этого ящика, нет ничего. Мы можем пройти, по крайней мере, миль десять. Посмотрим на карту.
Дядя Джозеф постарался было защитить свой план и уверить племянницу, что, уехав в карете, они избегнут преследования, но напрасно. Сара заставила его рассматривать карту. Немного севернее того городка, в которой они находились, означены были две пересекающиеся дороги, из которых одна вела в Трэро, а другая — в другой, город, лежавший более на севере, откуда опять спускалась дорога в Трэро. Увидев это, Сара предложила отправиться пешком в первый город. Таким образом она полагала скрыть свой путь. Даже в случае новых затруднений она считала более безопасным уйти до наступления ночи.
Дядя Джозеф пожал плечами, безропотно принимая предложение племянницы продолжать путешествие пешком.
— Нужно слишком много ходить, чтобы наблюдать за нами, — отвечал он. — Не лучше ли, дитя мое, сесть в карету и спокойно уехать в Трэро? Тогда — конец нашим странствованиям.
— Твоим, да, но я еще не могу сказать, что и мои странствия кончатся.
При этих словах лицо старика мгновенно изменилось. Глаза его с вопросительным выражением остановились на племяннице, щеки побледнели и руки опустились.
— Сара! — сказал он тихим, почти умоляющим голосом. — Сара, неужели у тебя достанет духа покинуть меня?
— Достанет ли у меня духу остаться в Корнуэлле, спроси меня. Если бы я могла слушать только голос моего сердца, о, тогда я бы не рассталась с тобою, но ты знаешь, что мне судьба отказала в этом счастье. Страх, что мистрисс Фрэнклэнд найдет меня и станет требовать объяснения моих слов, гонит меня из твоего дома. Мне страшно думать, что она найдет меня и станет от меня требовать объяснения. Пусть уж лучше она найдет письмо. Я уже сказала ей то, чего не должна была говорить. Если я опять увижу ее, она может сделать из меня все, что ей угодно. Боже мой! Боже мой! Думать, что эта женщина, которая вносит всюду с собою счастье, наводит на меня ужас! Я бегу от нее, как от чумы. С того дня, когда она приедет в Корнуэлль, моя нога не должна быть здесь… Дядя, милый дядя, не мучь меня вопросами: достанет ли у меня духу расстаться с тобою. Ради моей матери верь мне, что я должна оставить тебя, хотя бы от того зависела жизнь моя.
С этими словами она в изнеможении опустилась на диван; глубокий вздох вырвался из ее груди, руки опустились. Дядя Джозеф безмолвно стоял перед нею и смотрел глазами, полными слез,
— Я постараюсь перенести разлуку с тобою, — прошептал он, наконец, и сел на диван. — Ты будешь писать ко мне, когда я опять останусь один. Ты посвятишь несколько минут и твоему бедному дяде Джозефу.
— Я часто буду писать к тебе, — произнесла она, быстро обернувшись к старику и порывисто обхватив его шею своими руками. — Я буду обо всем писать тебе! Если я буду в затруднении или в опасности, ты обо всем узнаешь!
Проговорив эти слова, она снова упала на спинку дивана и с видом отчаяния закрыла лицо руками, как будто сознавая, что даже и в этих ничтожных действиях она не совершенно свободна.
Старик встал и молча начал ходить по комнате. В это время вошел слуга и стал накрывать на стол. После ужина дядя и племянница расстались, не сказав ни слова о занимавшем их предмете.
На другой день мистер Бухман старался казаться веселым и беззаботным; но голос, взгляды, жесты ему постоянно изменяли. Заметив это, Сара сказала ему несколько слов в утешение, но он отрицательно махнул рукой и пошел расплачиваться с хозяином.
После завтрака дядя и племянница, к великому удивлению хозяев и посетителей, пустились в дорогу пешком. Дойдя до перекрестка, они остановились и посмотрели назад. Ни на дороге, ни по сторонам ее никого не было видно.
— Дорога чистая, — сказал дядя Джозеф.
— Да, никого не видно, — отвечала Сара. — Но я не доверяю этим камням, — она указала на большие гранитные камни, лежавшие возле дороги. — Чем больше я думаю, тем больше боюсь, что нас поймали в западню.
— Ты говоришь «нас», Сара. Зачем им меня ловить?
— Они видели тебя со мною. Когда мы расстанемся, ты будешь безопасен. И это новая причина расстаться.
— Куда же ты поедешь, расставшись со мною. Далеко?
— Я не остановлюсь до тех пор, пока не почувствую, что я затерялась между людьми. Я поеду в Лондон. Не смотри на меня так печально. Где бы я ни была, я не забуду своего обещания. Я имею друзей — разумеется, не таких, как ты, но все-таки друзей — я к ним теперь поеду. В Лондоне, я знаю, меня не найдут. По всему, что я теперь видела слышала, я почти уверена, что мистрисс Фрэнклэнд ищет меня, а если она узнает, что было вчера в ее доме, то употребит все средства, чтобы найти меня и допытать. Если они найдут тебя в Трэро, постарайся как можно осторожной отвечать на их вопросы.
— Я ничего не буду отвечать, дитя мое. Но скажи мне, — потому что я хочу знать, есть ли надежда, что ты возвратишься ко мне, — скажи мне, что ты станешь делать, если мистрисс Фрэнклэнд найдет письмо?
— Если она найдет Миртовую комнату, — отвечала Сара, остановившись и поглядев на старика, — то все-таки ей трудно будет найти письмо. Оно невелико и спрятано в таком месте, что никому и в голову не придет там искать.
— Ну, а если она его найдет?
— Если письмо будет в ее руках, то это новая причина бежать от нее.
Сара отчаянно заломила руки, лицевые мускулы судорожно двинулись, глаза закрылись, щеки покрылись мертвенною бледностью. Так простояла она с минуту, потом медленно достала платок и начала обтирать лицо. Старик спросил, не жарко ли ей, и предложил сесть у дороги. Сара отвечала, нет еще, и пошла, увлекая за собою старика.
Через полчаса они достигли поворота на большую дорогу; здесь скоро нагнала их пустая телега. Сидевший в ней человек предложил им сесть и доехать до ближайшего города. Они приняли это предложение и не более как через час остановились у дверей гостиницы. Узнав, что дилижанс уже ушел, они доехали до Трэро в частном экипаже. В продолжение всего пути они не встретили ничего, что бы могло возбудить подозрение, что за ними наблюдают.
В пять часов пополудни они вошли в контору дилижансов в Трэро, чтоб узнать, в какое время отправляется дилижанс в Экстер, и узнали, что один идет через час, а другой в восемь часов утра.
— Ты не поедешь сегодня? — умоляющим голосом спросил старик. — Ты подождешь до утра.
— Нет, лучше уж ехать сегодня, иначе, я боюсь, решимость моя исчезнет, — отвечала Сара.
— Но ты так бледна, утомлена, слаба.
— Я никогда не бываю сильнее.
Дядя Джозеф тяжело вздохнул и повел племянницу к себе. Подойдя к окну, они увидели работника, который сидел в своей обыкновенной позе и полировал кусок дерева. В отсутствие хозяина он принял несколько заказов и хотел было сказать о них, но старик, ничего не слушая, печально побрел в свою комнату.
— Если б у меня не было магазина, заказов, я поехал бы с тобою, дитя мое, — сказал он, оставшись наедине с племянницей. — Садись и отдыхай, а я позабочусь о чае.
Когда чай был подан, старик вышел из комнаты и через несколько минут, возвратился с корзинкой в руке, которую не позволил брать носильщику, пришедшему за вещами Сары.
— Теперь, — сказал он, поставив на место ящик (музыкальный), — прослушай на прощание арию Моцарта. Бог знает, когда тебе опять удастся ее услышать.
Старик снял чехол, завел машину и, сев у стола, казалось, весь превратился в слух. Когда Сара подняла глаза, лицо Джозефа напомнило ей тот день, когда он, держа этот же самый ящик, сидел у кровати своего умирающего сына.
— Музыка остановилась, — вскричал старик, вскочив и бросив чехол на ящик, как бы желая скрыть его от человеческих взоров. — Так остановилась музыка в день смерти Джозефа, — прошептал он по-немецки.
В своем горе старик забыл завести машину как следует, а музыка точно остановилась, проиграв половину второй арии.
— Останься лучше со мною, Сара, — проговорил он умоляющим голосом. — Подумай, что ты делаешь; останься!
— У меня нет выбора, — отвечала Сара, не успевшая еще понять причины этой внезапной перемены, происшедшей в старике. — Ты считаешь меня неблагодарной?
Он молча поцеловал Сару и пожал ей руку.
— Нет, нет, дитя мое, но я думаю, что тебе было бы лучше остаться у меня.
— Я должна ехать отсюда.
— В таком случае нам пора идти, — проговорил он. Тяжелые предчувствия и опасения, запавшие в его душу в ту минуту, когда прекратилась музыка, сообщили его лицу грустное и в то же время несколько суровое выражение.
Они пришли на станцию в то время, когда кучер садился на козлы; на прощание оставалось немного времени.
— Да хранит тебя Бог, дитя мое, — произнес дядя Джозеф; удерживая слезы. — Я буду молиться, чтоб он привел тебя назад ко мне, счастливую и веселую. Возьми эту корзинку; тут несколько вещей, нужных для путешествия…
На последнем слове голос его оборвался, через минуту Сара сидела в дилижансе и, когда потом она выглянула из окна, глаза ее, отуманенные слезами могли различить фигуру дяди Джозефа, стоявшего в толпе зевак, собравшихся посмотреть, как уйдет дилижанс.
Проехав несколько станций, Сара вспомнила о корзинке и посмотрела в нее; там был горшочек варенья, французский хлеб, сыр, еще кой-какие съедобные вещи и между ними небольшой пакет с деньгами, на котором рукою старика было написано: «Не сердись». Сара закрыла коробку и опустила вуаль, и долго еще мысли ее блуждали вокруг дома, где так радушно, с такою любовью она была встречена своим единственным другом в свете.
Когда дилижанс скрылся из виду, старик побрел домой.
В день смерти Джозефа она тоже остановилась, — прошептал он, остановившись перед столом, на котором стояли ящик и чайная чашка, не допитая Сарою.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления