Онлайн чтение книги Корабль мертвых The Death Ship: the Story of an American Sailor
XLI

Я стал привыкать к «Иорикке».

Ведь, в сущности, это был совсем не дурной корабль. Пища была не так уж плоха, как казалось. Время от времени после крупных и мелких побед бывали роскошные завтраки. Какао со сладким пирогом, иногда полстакана коньяку или полный стакан рому. Иногда повар давал нам сверх пайка полкило сахара за то, что мы воровали из рундуков для камбуза ореховый уголь.

Грязь в кубриках уже мне не мешала. Ведь у нас не было ни швабры, ни метлы. Мы подметали старым мешком. Мыла у нас тоже не было. И если мы и покупали себе кусок мыла для личного употребления, то, конечно, не употребляли его на уборку кубрика. Это было бы уже слишком глупо.

Койка тоже была не такой твердой, как казалось вначале. Подушку я соорудил себе из пакли. Клопы? А где их нет? С ними можно отлично мириться. Матросы уже не казались мне такими грязными и оборванными, как в первые дни. И посуда была уже не такой сальной.

С каждым днем все становилось и чище, и лучше, и более сносным. Если глаза долгое время смотрят на одни и те же предметы, они их уже не видят. Если усталое тело изо дня в день отдыхает на твердом дереве, оно вскоре спит на нем, как на пуховиках. Если язык изо дня в день пробует одну и ту же пищу, он забывает вкус другой. Если все вокруг уменьшается, не замечаешь, как съеживаешься сам, и если все вокруг утопает в грязи, не замечаешь, как грязен ты сам.

«Иорикка» стала совсем сносной. Общение со Станиславом было моей духовной пищей. Он был умный и интеллигентный парень, который многое видел на своем веку и которому не так-то легко было затуманить мозги. С кочегарами тоже можно было разговаривать. Они могли рассказать не одну увлекательную историю. Да и палубные рабочие были люди с головами. Дураки никогда не попадали в среду мертвецов, и только в редких случаях сюда попадали посредственности. Потому что у этих людей всегда все в отличном порядке. Они никогда не могут упасть с забора, потому что никогда не влезут на него, чтобы увидеть, что делается по другую сторону. Они верят тому, что им об этом расскажут. Они верят, что по другую сторону забора сидят поджигатели или разбойники. Разбойники всегда сидят по другую сторону забора. И если кто этому не верит и захочет убедиться сам, правда ли это, влезет на забор и свалится оттуда, то так ему и следует: пусть остается за забором. А если он хочет побывать по другую сторону забора, чтобы продать поджигателям свои лишние брючные пуговицы, тогда пусть идет, по крайней мере, через ворота, чтобы все видели, кто он, и чтобы ночной сторож, у которого над дверью висит шест от флага и двуглавый орел как знаки его достоинства, не потерял своих чаевых. Кто не может уплатить чаевых и не имеет в кармане бумажки с печатью о том, что он сын своей матери, должен сидеть дома. Свобода, да, но непременно с печатью. Свобода переселения, да, но с согласия ночного сторожа. Четыре месяца жалованья было за шкипером. Сто двадцать с чем-то пезет аванса – за мною. Оставалась кругленькая сумма. И еще круглее, если перевести ее на фунты.

Даром я, конечно, не стал бы работать, а тем более дарить деньги шкиперу. Пока мои деньги были у него в руках, он был спокоен. Но где, когда и как мне уйти с корабля? Это было невозможно. Ни в одной гавани нельзя было засвидетельствовать моего увольнения. Ни бумаг, ни отечества. Власти побоятся взять это на себя. Да и куда же им со мной деваться? Ведь я останусь у них на шее.

Была только одна возможность уйти с корабля: как уходили с арены гладиаторы. Уйти на риф. Уйти к рыбам. Будет удача – приплывешь к берегу. Там уж не так-то легко удастся сбросить меня обратно в воду. Потерпевший кораблекрушение возбуждает жалость, особенно у людей, живущих на взморье. К мертвецам нет жалости, но человек, спасшийся после кораблекрушения, – нечто совсем другое.

Потом должен явиться и ночной страж того флага, под которым ты пошел ко дну. Он платит не за человека, он платит за донесение – для того, чтобы скорей получить страховую премию. Потому что если донесение запоздает, может кончиться срок страховки, а это означает чувствительную потерю процентов. Когда донесение получено и жалость к потерпевшему кораблекрушение остыла, снова приходится возвращаться к мертвецам. Сначала тихо, а потом все быстрее и быстрее. Компания ручается за человека и ответственна за его удаление с чужой территории. Куда с ним деваться? Ни один шкипер не хочет брать его к себе из боязни никогда от него не избавиться. На корабль смерти! Он не хочет, так как с него довольно последнего. Удар по рукам, попытка к дезертирству, десять шиллингов в руку – и на борт. Доброе утро, вот мы опять.

Рыбы обождут. Он придет. Когда-нибудь он придет. Будет ли это стеклянная трубочка или воронка, угольная лавина или риф, – но он придет. Он не получит пенсии, он не получит жены, с которой мог бы начать мелкую торговлю лодками. Он опять должен идти на арену. Пока не забудет, что он на арене. Да, сэр.

И вот мы были в Дакаре. Чрезвычайно приличный порт. Ничего против него не возразишь.

Чистка котлов. Чистка котлов, когда огонь под вычищаемым котлом только что погас, а в соседнем котле разведены пары. И это удовольствие в стране, в которой говорят:

«Посмотри-ка туда, где стоят зеленые котлы с большим Э сверху. Это экватор. Можешь сказать – и меридиан, тогда тебе придется отвинтить Э и прикрепить на его место медную дощечку с буквой М. Но назовешь ли ты его меридианом или экватором или никак не назовешь, – будет так же горячо и знойно. Если ты коснешься экватора, у тебя тотчас же отнимется рука, словно бы тебе ее сбрили, и останется только горсточка пепла. Если на экватор ты положишь кусок железа, оно растопится, как масло. Если ты будешь держать два куска вместе, они сплавятся в один. Даже не заметишь шва, стоит только надавить».

– Я знаю, – сказал Станислав, – мы как-то переезжали через экватор, как раз во время рождественских праздников. И было еще так жарко, что можно было пальцем проковырять толстые железные стены корабля. Даже не надо было ковырять. Только дотронуться пальцем, и дыра была уже готова. Стоило плюнуть в железную стену, и слюна летела насквозь и оставляла дыру. Шкипер видел это с капитанского мостика и кричал:

«Вы, кажется, собираетесь сделать сито из корабля? Сию же минуту закрыть все дыры!»

И вот мы только слегка затирали их рукой или локтем, и не оставалось никакого следа. Железо было такое мягкое, как тесто. Железные мачты гнулись, как гнется длинная восковая свеча, когда поставить ее на горячую плиту. Такое свинство. Нам здорово пришлось помучиться, пока мы опять их выпрямили. С экватором нельзя шутить.

– Конечно, нет, – подтвердил я, – поэтому-то по обе стороны экватора вокруг всей земли построен решетчатый забор с досками с предупреждающей надписью. Можешь увидеть на карте этот забор. Вы сделали большую ошибку. Вы прошли через него сверху. Мы были умнее. Мы перешли его подводным туннелем внизу. Там очень прохладно. И не чувствуешь даже, что переезжаешь экватор.

– Я знаю этот туннель. Но компания не хотела платить за расходы на проход через туннель. Они считают по шиллингу за каждую тонну. А как попасть в этот туннель?

– Вот чудак, ведь это так просто, – ответил я. – Там в море огромная дыра, и в нее как раз может войти корабль, носом, конечно; пройдя туннель, корабль выходит на другом конце в такую же дыру.

– Это и в самом деле просто, – согласился Станислав, – я представлял себе это гораздо сложнее. Я думал, что на корабль одевается нечто вроде водолазного костюма, который потом снимается. Внизу находится машина, которая тянет корабль вниз, и в туннеле корабль идет по зубчато-колесной железной дороге, а на другой стороне корабль опять поднимают наверх.

– Так тоже, конечно, можно было бы сделать, – сказал я, – но это слишком сложно. Тогда тонна стоила бы больше шиллинга.

– Тысяча чертей на вашу голову, скоро ли кончится эта болтовня в котле? – крикнул второй инженер, просунув голову в горловину котла. – Если эти разговоры будут продолжаться, то котел никогда не будет вычищен.

– Полезай-ка сюда, собака, если хочешь получить молотком по голове! – Я крикнул это в бешенстве, полубезумии от жары и духоты. – Чисть себе сам свой котел, конокрад проклятый! С тобой у меня еще особые счеты!..

Я хотел, чтобы он на меня донес и чтобы меня уволили. Тогда я получил бы квитанционную книжку и деньги. Но они были слишком хитры для этого.

– Так же, как офицеры на войне. Их можно обидеть как угодно и даже побить им рожу, ни за что не донесут, – сказал Станислав. – Предпочитают иметь тебя на фронте, чем посадить в тюрьму вдали от огня.

Чистить котлы на экваторе, когда печка вчера еще пылала, как ад, и когда в соседнем котле разведены пары. О господи!.. Кто не едал свой хлеб в слезах, тот будет пить его теперь, как земляничный сироп.

Мы сидели в котле голые, но стены были так раскалены, что нам пришлось одеться и подложить под ноги толстые подстилки из мешков, чтобы не обжечься.

Потом мы принялись стучать. Но какую пыль поднимает котельный камень. Точно легкие, глотку и горло поцарапали стеклом. Когда шевелишь ртом, она хрустит под зубами, и все время испытываешь такое ощущение, словно у тебя высверливают с одного конца спинной мозг.

Котел сам по себе недостаточно вместителен. Кроме того, в нем расположены трубы. Приходится лежать на спине, на животе, чтобы достать во все места. Как змея, извиваешься по трубам. Куда ни коснешься голой рукой, всюду так горячо, словно касаешься горячей плиты.

Потом в глаза внезапно влетает кусок накипи. Это твердое, острое зернышко причиняет такие страдания, что боишься сойти с ума. Вынимаешь его грязными потными руками, и глаз воспаляется. Некоторое время все идет благополучно, и вдруг опять в глазу острый осколок, и начинается новая пытка.

Предохранительные очки? Они стоят денег. На такие пустяки у «Иорикки» нет денег. Так было тысячу лет тому назад, так должно быть и теперь. В большинстве случаев и очки никуда не годятся. Либо в них ничего не видишь, либо они давят переносицу, или пот заливает стекло и въедается в глаза.

Если бы у нас были электрические лампы, это было бы все же небольшим облегчением. Но карфагенские лампы – в пять минут весь котел наполняется дымом. А стучать необходимо.

Молотки гудят в котлах, словно тысячи громов бьют по барабанным перепонкам. Это не эластичный резонанс, а резко вибрирующий, пронзительно кричащий гул.

Пять минут, и мы выходим наружу, чтобы глотнуть воздух. Мы варимся в поту, разгоряченные легкие вздымаются, сердце беснуется, словно хочет разорвать грудь, и нет возможности унять дрожь в коленях. Воздуха, только воздуха. Чего бы это ни стоило! И мы стоим на морском бризе, который действует на нас, как шторм в Саскачеване. Широкий твердый меч пронзил наше тело во всю длину. Мы мерзнем и дрожим и рвемся обратно в раскаленный зной котла.

Снова пять минут, и мы кричим: воздуха! Лежа все трое в котле, мы теснимся к узкой горловине, и каждый рвется наружу первым. Но через горловину может пролезть только один, и при этом он должен вертеться и извиваться, как кошка. Пока он лезет через горловину, в котел не проникает ни одного глотка воздуха. С трудом я просовываю руки, чтобы вылезть из котла. Кочегар падает навзничь в котел, раздается протяжный гул. Он без сознания.

– Станислав, кочегара надо вытащить, он спасовал, – кричу я, понатужив легкие. Если мы его не вынесем оттуда, он задохнется.

– Одну ми-ну-ту, Пиппип, я еще не отдышался.

Проходит немного времени, и мы снова рвемся к раскаленному жару котла.

Мы берем канат. Я снова проникаю в котел и связываю кочегара. И вот мы принимаемся вытаскивать его. Это самое трудное. Самому можно вползти и выползти из котла, но вытащить оттуда безжизненного человека – это требует бесконечного терпения и ловкости и, кроме того, знания анатомии. Голову вытащить легко, но плечи…

Наконец мы связываем ему плечи очень туго, и теперь нам удается просунуть его, как пакет.

Мы не несем его в снежный шторм, а оставляем в кочегарке и кладем близко к топке соседнего котла. Потом развязываем ему плечи.

Дыхание остановилось. Совсем. Но сердце бьется. Тихо, но мерно. Мы обливаем ему голову холодной водой и на сердце кладем мокрый мешок. Потом мы навеваем ветер ему в лицо, дуем на него, как на разжигаемый уголь, и несем его под вентилятор.

Станислав поднимается наверх и приводит в движение вентилятор, чтобы доставить кочегару свежего воздуха.

Теперь эта собака, конокрад, конечно, не показывается; но стоит нам только заговорить со Станиславом, как эта отвратительная рожа сейчас же появится у котла и запрет нам воздух своей тупой башкой. Он получит еще молотком по лбу. Принес бы нам хоть по стакану рому этот негодяй! Нам не так уже хочется пить, но один глоток хотя бы, чтобы удалить из глотки и из зубов стеклянную пыль.

Кочегар лежит под вентилятором, и я начинаю разминать ему руки. Постепенно он приходит в сознание. В то время как мы его поднимаем, сажаем на угольную кучу и подвигаем в угол, чтобы он мог опереться, входит второй инженер:

– Что этот тут у вас, черти чумазые? – кричит он. – За что вам платят, собственно говоря, когда вы то и дело сидите по углам?

Станислав или я или мы оба могли бы сказать: «Кочегар был…»

Но обоих нас охватило одно и то же чувство.

Одновременно, не говоря ни слова, мы оба нагнулись, взяли в руки по увесистому куску угля и в ту же секунду запустили ими в его шишковатую башку.

Он отскочил, закрыв руками голову. Станислав пробежал за ним несколько шагов, крича ему вслед:

– Жаба ты ядовитая, попробуй только вычесть у нас из жалованья хоть час прогула, и я в следующий рейс брошу тебя в топку. Можешь плюнуть мне в лицо, если я не суну тебя под котел, бестия ты этакая!

Бестия не донес об этом инциденте шкиперу. Впрочем, это было нам совершенно безразлично. Мы с восторгом пошли бы в тюрьму. И не вычел у нас ни пенса штрафа. И пока мы чистили котлы, он не подходил к нам близко. С этого дня он обращался с нами, как с сырыми яйцами, и даже превзошел своими дипломатическими способностями первого инженера. Кусок угля, молот или кочерга могут совершить чудеса, если применить их вовремя и к месту.

Когда котел был вычищен, нам дали два стакана рому и аванс. Мы отправились в город и по дороге все время осматривались. Нам все казалось, что мы неожиданно кого-нибудь встретим. Я мог бы удрать на французском корабле, ушедшем в Барселону. Но я не хотел дарить шкиперу свои четыре месяца жалованья. Неужели же я должен был даром отдать им все эти четыре месяца? И я оставил мысль о французском корабле. Станислав мог улизнуть на норвежском, шедшем в Мальту. Но у него была та же причина – жалованье. Ему следовало гораздо больше, чем мне.

Так мы шатались по гавани, Станислав отправился на норвежский корабль, а я пошел бродить один.


Читать далее

Бруно Травен. Корабль мертвых
I 16.04.13
II 16.04.13
III 16.04.13
IV 16.04.13
V 16.04.13
VI 16.04.13
VII 16.04.13
VIII 16.04.13
IX 16.04.13
X 16.04.13
XI 16.04.13
XII 16.04.13
XIII 16.04.13
XIV 16.04.13
XV 16.04.13
XVI 16.04.13
XVII 16.04.13
XVIII 16.04.13
XIX 16.04.13
XX 16.04.13
XXI 16.04.13
XXII 16.04.13
XXIII 16.04.13
XXIV 16.04.13
XXV 16.04.13
XXVI 16.04.13
XXVII 16.04.13
XXVIII 16.04.13
XXIX 16.04.13
XXX 16.04.13
XXXI 16.04.13
XXXII 16.04.13
XXXIII 16.04.13
XXXIV 16.04.13
XXXV 16.04.13
XXXVI 16.04.13
XXXVII 16.04.13
XXXVIII 16.04.13
XXXIX 16.04.13
XL 16.04.13
XLI 16.04.13
XLII 16.04.13
XLIII 16.04.13
XLIV 16.04.13
XLV 16.04.13
XLVI 16.04.13
ОБ АВТОРЕ ЭТОЙ КНИГИ 16.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть