Онлайн чтение книги Олений заповедник The Deer Park
Глава 28

…представлял Айтела в определенный момент, через несколько лет после его возвращения в киностолицу. Дело было вечером, а он с восьми утра трудился над своим последним фильмом. Сейчас, когда операторы прятали свое оборудование до завтрашнего дня, электрики расставляли на площадке напольное освещение для завтрашней съемки, а актеры покидали свои передвижные гримуборные и кивком желали ему доброй ночи, Айтел чувствовал легкую меланхолию, которая всегда нападала на него, когда кончалась работа и огромный павильон звукозаписи начинал закрываться, — казалось, он испытывал то же, что в детстве, когда зимним днем бежал домой из школы и безрадостный ветер гнал его по дороге, чтобы он до наступления темноты попал домой. Один из ассистентов Айтела держал у его локтя аспидную доску, на которой лежала какая-то отпечатанная заявка для подписи, а костюмер с расстояния в ярд манил его, выражая досаду своим притопываньем, точно уже не одну неделю не мог заполучить Айтела для разговора. На самом-то деле они пять минут совещались за обедом, но костюмер был человек переменчивого настроения, и то, что они решили, надо было сейчас, очевидно, перерешать.

— Нет, уже все, все, — крикнул ему Айтел, — договорим утром.

И широким жестом обведя и съемочную площадку, и оборудование, и раковину со звукозаписывающей аппаратурой, и тех, кто еще не ушел из группы, он оставил без внимания десяток решений, которые следовало принять, похлопал другого своего ассистента по спине и через звуконепроницаемую дверь вышел на студийную улицу. Студийные чиновники передвигались в своих открытых «кадиллаках» со скоростью десять миль в час, стенографы и секретарши выходили из широкого мраморного портала административного здания, и по другому проходу из другого павильона вывалилась ватага матросов-индийцев и пиратов в еще различимом в сумерках гриме и, громко ругаясь, покатилась к нему — их яркие лохмотья скоро будут сброшены на студийном складе. Человек десять поздоровались с ним. Айтел отреагировал на их приветствия словно политический деятель — одному кивнул, другому улыбнулся, обратив внимание на то, какими неяркими и поблекшими выглядели их окровавленные повязки, и красные рубашки, и широкие штаны в кинематографичных пятнах.

Придя в свой кабинет в одном из бунгало, отведенных для режиссеров, он велел секретарше соединить его с Колли Муншином, затем налил себе выпить и стал бриться.

Он еще не успел добриться, когда его соединили с Муншином.

— Как сегодня прошел день, любовь моя? — спросил своим писклявым голоском продюсер.

— По-моему, все получилось как надо, — сказал Айтел. — И мы не вышли из графика.

— Я завтра приду на площадку. Сегодня видел Г.Т. и сказал ему, что картина будет хорошая.

— Все это понимают, Колли.

— Знаю, знаю, крошка. Но она должна получиться хорошей.

— Все картины должны быть хорошими, — раздраженно произнес Айтел. Разговаривая, он продолжал бриться свободной рукой. — Послушай, Колли, — сказал он уже другим тоном, — я позвонил в обеденное время Илене и сказал, что ты хочешь сегодня вечером посовещаться со мной по сюжету. Не думаю, что она станет тебе звонить, но если позвонит, заблокируешь?

Он почувствовал, что Муншин колеблется. Айтел уже в третий раз за месяц просил об одолжении.

— Чарли, я сделаю все, что ты хочешь, — медленно произнес Муншин, — но не забудь, что завтра тоже важный день.

— Перестань меня воспитывать, — резко сказал Айтел. — Почему, ты думаешь, я куда-то иду сегодня вечером?

Муншин вздохнул.

— Мое почтение дамочке.

К тому времени когда Айтел дошел до стоянки, отведенной для начальства, и сел в машину, уже стало совсем темно. Он поманеврировал по запруженным улицам, окружавшим студию, и затем помчался по одному из широких бульваров, ведущих к океану. Лулу ждет его в своем пляжном домике и досадует, что он задерживается.

Их связь длилась уже полгода, и они встречались иногда даже раз в неделю. Самой большой проблемой было найти место для встреч. Дом Лулу в одном из пригородов столицы оказался неприемлемым — туда в любое время могли зайти друзья выпить, — и Айтел с Лулу вынуждены были остановить свой выбор на пляжном домике. Поскольку стояла зима и шли дожди, большинство киноколонии, жившее на берегу, перебралось в город. Таким образом дом оказался более или менее уединенным, однако кто-то знакомый вполне мог увидеть, как Айтел туда входит, поэтому он оставлял машину вдали от дома и подходил к нему пешком. Через месяц придет весна, и им надо будет устраивать другое место для встреч.

По пути Айтел думал о фильме, который он снимал. Это была четвертая картина, которую он ставил после «Святых и любящих», и в ней не было ничего примечательного. Комедия об одной случайно поженившейся паре — почти весь фильм построен на клише, но ему дан большой бюджет, самый большой в сравнении с остальными фильмами, которые снимал Айтел после возвращения в киностолицу, при этом две самых крупных звезды киностудии «Сьюприм» играли в нем. Карьера Айтела в известной мере зависела от этой комедии, так как частичный успех «Святых и любящих» и весьма средний доход, который принесли три другие его картины, не повредили ему, но и не помогли. Учитывая ситуацию, на него оказывалось изрядное давление. И вот сейчас, по дороге к домику Лулу, Айтел размышлял о том, с чем ему предстоит иметь дело в ближайшие несколько дней — его тревожила враждебность, разгоравшаяся между звездой женского пола и молодой актрисой, которая хорошо показала себя, даже слишком хорошо, так что могла заслонить звезду; он думал о том, что в конце недели придется поработать с автором над диалогом решающей сцены — она была недостаточно смешной, а кроме того, Айтел с тупым страхом все время пытался понять, не слишком ли быстрый или не слишком замедленный взят темп. На этот вопрос ни один человек не способен ответить до монтажа, но если инстинкт подведет его, останется лишь надеяться, что удастся подлатать картину. Айтел вздохнул. Он уже подходит к домику, а так и не избавился от проблем дневной работы.

Лулу с нетерпением ждала его.

— Я уж думала, ты никогда сюда не доберешься, — сказала она.

— У меня был ужасный день, — сказал Айтел. — Ты и представить себе не можешь, как я ждал этого момента.

Лулу отреагировала на это не так, как он ожидал.

— Чарли, — сказала она, — ты очень рассердишься, если мы пропустим сегодняшний вечер? Я немного расстроена.

Он сдержал обиду. Ему стоило немалого труда вырвать эти несколько часов, и она должна бы понимать это. Тем не менее он лишь улыбнулся.

— Мы поступим как ты хочешь, — сказал Айтел.

— Чарли, ты же знаешь, я испытываю к тебе большое влечение. Господи, ты у меня единственный мужчина помимо Тони, и не мне говорить тебе, что это значит.

Айтел снова нежно ей улыбнулся. Он слышал, что у нее еще два романа, но ведь кто ее знает.

А Лулу принялась ходить по гостиной, выбирая дорогу среди мебели, которой был заставлен пляжный домик.

— Мне нужно с тобой посоветоваться, — внезапно произнесла она. — Чарли, я попала в критическую ситуацию.

— Критическую? — Айтел насторожился. Лулу что, собирается предъявить требования?

— Беда с Тони. — И Лулу тихонько заплакала. — Так бы и убила его, — добавила она.

— Что же произошло?

— Мой пресс-агент Монрони только что полчаса висел на телефоне. Он говорит, что мне надо сделать заявление для газет, но не знает, что я должна сказать. И я, Чарли, тоже не знаю, а заявление надо сделать через десять минут.

— Но в чем дело-то?

— Тони избил официантку в ресторане в Питсбурге.

Айтел прищелкнул языком.

— Это худо.

— Это ужасно, — сказала Лулу. — Я так и знала, что Тони попадет в беду во время своего турне. И зачем только студия отправляет его с индивидуальными выступлениями? Его надо держать в клетке. Монрони говорит, что он два дня не просыхал.

— Ну и что, по-твоему, ты должна делать?

— Я не знаю. Если я сделаю неверный шаг, это может положить конец моей карьере.

— Скорей всего это прикончит Тони.

Она отрицательно покачала головой.

— При том, какой он везучий, — нет. Его появление — самое крупное событие в городе. Студия должна спасти его, а я не потяну. — И в ярости воскликнула: — Ну почему Тони такое вытворяет?

— Ты не думаешь, что тебе стоит связаться с «Сьюприм»?

— Нет, — сказала она. — Чарли, ты не хочешь подумать. Неужели ты не понимаешь, что защищать они будут Тони. Они даже не попытались позвонить мне. Вот тебе доказательство. Они распространят историю о том, что это я довела до такого состояния Тони, потому что я плохая жена.

— «Сьюприм» не может позволить себе пожертвовать тобой, — сказал Айтел.

— Ни черта подобного. По рейтингу Биммлера Тони стоит выше, чем я.

— Это дело временное.

— Чарли, перестань читать мне проповедь, — взвизгнула Лулу.

— Не кричи на меня, Лулу.

Усилием воли она заставила себя успокоиться.

— Извини, — пробормотала она.

— Так что же говорит Монрони?

Лулу поставила на стол свой стакан.

— Он идиот. Я рассчитаю его, когда все это будет позади. Он считает, что я должна сделать заявление и сказать, что не желаю иметь ничего общего с Тони, и что он грубое животное, и что я знаю, как досталось той официантке, и так далее и тому подобное.

— Публике это не понравится, — сказал Айтел.

— Конечно, не понравится. Но Монрони говорит, это лучшее, что я могу сделать. По его теории я должна пойти в атаку, прежде чем «Сьюприм» пойдет в атаку на меня. — Она широко раскинула руки. — Чарли, я не в состоянии думать как надо.

— Лулу, девочка, разреши наполнить тебе стакан, — сказал Айтел. — Все не так худо, как ты думаешь.

— Я так взвинчена, Чарли. Пожалуйста, помоги.

Он кивнул.

— Я не специалист по связям с общественностью, но кое-чему я научился. — Айтел улыбнулся. — Сразу скажу, что было бы ошибкой пытаться выступить против «Сьюприм». У студии слишком сильные специалисты в этой области — тебе с ними не справиться.

— Я это знаю, — в отчаянии воскликнула она.

— Но тебе не надо и сражаться с ними. Надо использовать их силу. — Айтел многозначительно помолчал. — Студия не захочет потерять тебя, если не будет к этому вынуждена. Если ты им поможешь, «Сьюприм» будет счастлива спасти Тони и тебя.

— Чарли, уточни.

— Ну, ты же знаешь: люди любят признания, — сказал Айтел. — Я бы посоветовал принять на себя всю вину. Только сделать это надо таким образом, чтобы все сочувствовали тебе.

— По-моему, я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Лулу. — Но сумеет ли Монрони на этом сыграть?

— Есть у тебя пишущая машинка? — спросил Айтел. — Я за пять минут все тебе сооружу.

Она посадила его за стол в своем кабинетике, он закурил сигарету, глотнул из своего стакана и начал писать:

— Чарли, ты великий человек, — сказала Лулу и снова обняла его. — Я сейчас же позвоню Монрони. — Уже держа трубку в руке, вдруг помедлила. — А как же быть с Обществом доброго вспомоществования? — спросила она.

— Я хорошо знаю Густафсона. Это одно из благотворительных заведений, которыми он управляет. Пошли ему чек на пятьсот долларов, и никаких неприятностей с этой стороны не будет. Он даже сделает собственное заявление: «Одна из самых добросердечных актрис в городе…» — Айтел осклабился. — Только вели Монрони сразу же ему позвонить. И раз уж ты будешь говорить с Монрони, попроси его заказать билет на самолет.

Покончив с телефонными звонками, Лулу вернулась в комнату и села к Айтелу на колени.

— Мне надо быть в аэропорту не раньше чем через два часа, — сказала она, — но я должна позвонить горничной, чтобы она упаковала сумку и встретила меня там.

— Это может подождать.

— Ох, Чарли, ты настоящий мужчина, — сказала Лулу. — По мнению Монрони, это такая удачная мысль, что он даже попытался сказать мне, будто писал что-то в этом роде. Он пошлет копию в «Сьюприм», как только телеграф передаст текст.

— Если газеты это подхватят, а я уверен, что подхватят, — сказал Айтел, — ты будешь в центре внимания по крайней мере неделю.

— Я никогда не сумею тебя отблагодарить. Почему я знала, что именно ты сможешь решить эту задачу? — с жаром сказала она.

— Потому что мы старые жулики, — улыбнулся он.

— Чарли, давай займемся любовью, — предложила Лулу. — Ты сейчас такой аппетитный — так бы тебя и съела.

Они провели приятные четверть часа, а когда исчерпали все силы, Лулу трижды быстро поцеловала его в плешинку.

— Ты самый молодой из всех, кого я знаю, — сказала она.

А он чувствовал себя так хорошо. В комнате было тепло, и тепло было возле ее тела — напряжение дневного труда прошло. Он нежно обнял Лулу и улыбнулся, когда она замяукала, как котенок. «Пусть отдохнет, — подумал он, — ближайшие десять дней ей придется покрутиться».

Лулу шевельнулась в его объятиях, и ему стало жаль ее. Теперь мозг ее снова заработал.

— Чарли, — медленно произнесла она, — есть еще одна беда.

— Только одна? — мягко спросил он.

— Ну, ты же знаешь: я собиралась развестись с Тони, а теперь не смогу. По крайней мере год.

— Ты действительно собиралась развестись с ним так скоро?

— Не знаю. Право, не знаю. Возможно, я люблю его.

— Возможно.

— Мне просто неприятно то, как он меня использовал. Мне никогда не следовало отпускать тебя.

— Нам предначертано быть друзьями, — сказал Айтел. — Так оно лучше.

— На меня иногда нападает страх, Чарли. Я так и не научилась избавляться от страха.

— Он нападает и проходит.

Она приподнялась на подушках и закурила сигарету.

— Я вчера видела Тедди Поупа, — сказала она. — Странное дело: мне он никогда не нравился, а теперь мне жаль его.

— Что он делает? — спросил Айтел.

— Все еще ищет работу. Говорит, что, возможно, его возьмут на картину, которую снимает независимая студия. Я посоветовала ему поехать на Восточное побережье, и он сказал, что так и поступит, но никуда он не поедет. Я думаю, он боится театра.

— Жаль, я ничего не могу для него сделать, — сказал Айтел.

— Тедди по-своему действительно славный, — сказала Лулу и выдохнула сигаретный дым в направлении своего живота. — У него хватило мужества во время всех своих неприятностей с Тепписом навестить Мэриона в тюрьме. Только он, конечно, глупо поступил, сделав это дурацкое заявление. Вовсе не обязательно было объявлять всем и каждому, что Мэрион его друг. — Она дотронулась до плеча Айтела. — Прости меня, Чарли.

— За что? — Однако это явно задело его.

— Ну, я совсем забыла насчет Мэриона и Илены.

— Все в порядке. Об этом все уже забыли, — передернул плечами Айтел.

— Илена хорошая девчонка, — сказала Лулу.

— Да.

Лицо у Лулу стало печальным.

— После того как я рассталась с Тедди, я все думала, что Г.Т. был прав. Возможно, мне следовало выйти за Тедди. Возможно, нам удалось бы сжиться, и сегодня нам обоим было бы лучше. — И заплакала. — Ох, Чарли, я так подавлена. Лучше бы я не видела Тедди.

Айтел стал ее успокаивать. Они немного поболтали, потом он взглянул на часы.

— Тебе пора одеваться, если ты хочешь попасть на этот самолет.

— Я чуть не забыла, — сказала она. — Хорошо бы мне не надо было ехать.

Она пошла в душ и продолжала разговаривать с ним.

— Удачи тебе с картиной, пока меня не будет, — крикнула Лулу.

— Спасибо.

— Смогу я позвонить тебе домой из Питсбурга, если мне понадобится совет?

— Думаю, что да. При сложившихся обстоятельствах я смогу найти объяснение для Илены.

— Она ревнует, да? — спросила Лулу.

— Случается.

— Чарли, надеюсь, у тебя получится удачная картина. Ей-богу, ты это заслужил. Я считала «Святых и любящих» одной из величайших картин, какие я когда-либо видела, и так считали все в городе. Ты должен был бы получить за нее «Геркулеса».

— Ну, не получил.

Настала тишина, пока она пудрила ноги.

— Чарлз, а ты счастлив с Иленой? — спросила Лулу.

— Не могу сказать, что несчастлив, — ответил он.

— Илена во многом изменилась к лучшему.

— Я полагаю, это аналитик помог ей.

— Не считай так, — сказала Лулу. — Я пять лет хожу к моему психиатру, и он ни капельки мне не помог. Все сделал ты. Ты хорошо подействовал на Илену. Ты на всех хорошо действуешь.

— Это какая-то новая для меня роль, — сказал Айтел.

— Ты всегда слишком строг к себе.

— Возможно, сейчас я слишком мягок.

Лулу открыла дверь из ванной и показала ему язык.

— Глупости. Запомни это. — И оставила дверь открытой. — Чарли, расскажи мне про Виктора. Я собиралась послать ему подарок, но забыла.

— Вики, — сказал Айтел, — о, я люблю Вики.

— Никогда не представляла себе тебя отцом.

— Я тоже, но я люблю малыша.

Он действительно любит мальчика? — усомнился Айтел, и ему так захотелось подержать его на руках. Виктор был похож на Илену — не на сегодняшнюю, подумал Айтел, а на Илену, какую он впервые увидел. Однако где же правда? Ведь случалось, что он целую неделю не вспоминал о Викторе.

— Откуда ты знаешь, что любишь его? — спросила любопытная Лулу.

Айтел собирался сказать: «Потому что я хочу, чтобы он был лучше меня», но вместо этого лишь улыбнулся.

— Наверно, надо было мне завести детей, — сказала Лулу. — Возможно, это было бы для меня решением.

— Лучше позвони своей горничной и скажи, чтобы она ждала тебя в аэропорту.

Когда Лулу оделась, Айтел вывел ее машину из гаража и открыл для нее дверцу.

— Только не теряй голову, и все будет в порядке, — сказал Айтел.

— Ты не хочешь проводить меня до аэропорта в своей машине?

— А ты считаешь, нам надо появляться вместе?

— Пожалуй, нет. — Лулу протянула руки и снова обняла его. — Ох, Чарли. Я тебя ужасно люблю. Знаешь, ты стал держаться с настоящим достоинством!

Это хороший комплимент, подумал Айтел, ведь что такое достоинство, настоящее достоинство, если не написанное на лице знание, чего стоят все человеческие желания.

— Так мило с твоей стороны сказать такое, Лулу, — сказал он и улыбнулся. — Знаешь, я не хотел бы, чтобы это пошло кругами, и, по-моему, я много лет никому об этом не говорил, но моя мать была французской горничной, прежде чем вышла за моего отца. Работала она, правда, только в лучших домах.

— Ох, Чарли, Чарли, — произнесла Лулу, и они оба рассмеялись. — Почему ты никогда не знал, — спросила она, — что был моей великой любовью?

Он поцеловал ее нежно в щеку, и она поехала, а он смотрел ей вслед. Внезапно ухо его уловило звук прибоя, он спустился к берегу и стал наблюдать, как воды Тихого океана мягко, упорно набегают на песок пляжа. Было еще рано, и Айтел мог не спешить домой; поеживаясь от прохлады, он сел на песок и стал сыпать его между пальцами, вспомнилось то время — казалось, это было в другой жизни, — когда он смотрел на девушку с серфинговой доской и пытался вовлечь ее в разговор. Воспоминание навалилось на него с силой забытой боли — как он жаждал обладать ею в тот день, словно это было бы вступлением в жизнь, которой он никогда не ведал.

Айтелу стало грустно, но это была приятная грусть. Он с удовольствием думал о возвращении домой: после многих дней безразличия он чувствовал сейчас нежность к Илене, как всегда после того, как изменял ей. Прежде чем заснуть, он обнимет ее и скажет, что любит. Сейчас ей не требовались эти слова в такой мере, как в свое время, но все равно она обрадуется, и Айтел, думая о тех годах, что они были женаты, возблагодарил судьбу за то, что они остались позади. Первый год был скверным: сплетни, воспоминания и целые месяцы, когда близость давалась им нелегко. И это тоже уже позади, и хотя с утратой ревности он утратил также чувство, какое в свое время питал к ней, у них по-прежнему была общая спальня, и то, что в ней происходило, было лучше многого другого.

Последний серьезный разлад возник, когда Илена обнаружила, что беременна. Она до смерти боялась аборта, а у него было такое чувство, точно он прикован к ней на всю жизнь. Но ребенок появился на свет, и теперь Айтел любил его или по крайней мере старался любить, а Илена, как сказала Лулу, выправилась. Она научилась содержать дом в порядке, управлять слугами, даже принимать гостей. В этом отношении она выросла, и многие завидовали его браку. Айтел вздохнул. Не может ли так быть, что такой вещи, как любовь, не существует, — просто каждый любит по-своему и старается поступать как можно лучше? «Жизнь превратила меня в детерминиста», — мелькнуло у него в голове.

Он сел в машину и не спеша поехал домой, поднялся по дороге, ведущей к дому, который он купил среди холмов киностолицы, поставил машину в гараже, с минуту выждал, готовя себя к встрече с Иленой, и прошел к ней в гостиную. Она подняла на него глаза от книги, которую читала, и он сразу увидел, что она не в настроении. Впрочем, она часто бывала мрачной в те вечера, когда он был ей неверен, и он не мог понять, то ли она знает, то ли просто чувствует себя неловко, и он подивился тому, как плохо понимает, что происходит у нее в голове.

— Как Виктор? — спросил он, войдя.

Илена вяло улыбнулась.

— Он сегодня был очень забавный, — сказала она. — Сейчас расскажу тебе, что он делал.

— Отлично, — сказал Айтел, — горю желанием услышать. Но сначала мне надо выпить. — Алкоголь смоет следы Лулу изо рта и подготовит его для Илены. Целуя ее в щеку, он постарался, чтобы это выглядело отчужденно и она ничего от него не ждала, когда они лягут в постель.

— Как прошло совещание? — спросила Илена.

— Сносно.

— Почему Колли не может принять решение? — раздраженно заметила она. — Вечно он все меняет.

— Такой уж он есть, — не стал возражать Айтел и сел рядом с ней.

— Я сегодня скучала без тебя, — сказала Илена. — И огорчилась, когда ты позвонил в обед.

— Я знаю.

— Нет, не знаешь.

— Ох, детка, я устал, — мягко сказал он. — Не ругай меня.

— Интересно, когда мы проведем вместе вечер, — уныло произнесла Илена.

— В конце недели, обещаю. Возможно, вечер пятницы.

— В пятницу днем у меня занятия танцем. Тогда я буду усталой, — сказала она. Последний год она снова начала брать уроки танца — скорее всего, чтобы быть в форме, чем из карьерных соображений, но она хорошо танцевала и раза два, когда у них были гости, согласилась выступить перед ними.

— Но я обещаю тебе, что мы выкроим время в конце недели, дорогая, — сказал Айтел. Он сел поглубже на диване, сделал ублаготворяющий глоток из стакана и потер глаза, — Как ты провела сегодняшний день? — осведомился он.

— Днем играла в бридж.

— Отлично.

— Я ненавижу бридж, — сказала Илена.

Она была явно в плохом настроении, и Айтел с усталым видом, словно он и в самом деле долго совещался с Колли, выпрямился и погладил ее по плечу.

— В чем дело? — спросил он.

— Я сегодня утром была у моего психоаналитика.

— Ты же по-прежнему встречаешься с ним дважды в неделю, — уточнил Айтел.

— Да, я это знаю, Чарли, но сегодня утром мы с ним поругались.

Это стоило — заплатить тридцать пять долларов за час, чтобы она ругалась с кем-то другим.

— Что же это вызвало? — на всякий случай спросил Айтел.

— Я не хочу говорить о моем анализе.

— Хорошо.

— Просто мы всегда говорим об одном и том же.

— Ты имеешь в виду своего аналитика или меня? — счел нужным он спросить.

— Ох, милый, ты же знаешь, что я имею в виду аналитика. Он очень толковый, но я не уверена, что он все еще мне нужен.

— Тогда перестань к нему ходить.

— Так я и поступлю… вот только…

— Только — что?

— Это была глупая ссора, — сказала Илена, не давая ему прямого ответа. — Я рассказала аналитику, что мы собираемся купить новый дом, если твоя картина будет иметь успех, и мы стали это обсуждать, и получилось… словом, Чарли, получилось, что я не хочу покупать новый дом.

— Не хочешь? — Казалось, эта перспектива так возбуждала ее в тот день, когда они смотрели дом.

— Ну, в общем, хочу и не хочу. Мы обнаружили у меня раздвоение чувств.

— Да, да.

— Только не злись. Я больше не стану употреблять эти слова, вот только мы обнаружили, что дом кажется мне слишком большим и мы будем выглядеть слишком богатыми.

— Что ж, я могу это понять. — Но она раздосадовала его. Через два-три года ей захочется иметь дом большего размера чем тот, что он планировал купить сейчас.

— Моему аналитику не понравилось то, что я говорила. Он сказал, что я регрессирую и веду себя как ребенок — это проявляется в моем отношении к деньгам и к тебе и является признаком слабого эго.

Илена говорила, а он критически прислушивался к звуку ее голоса. Она стала лучше изъясняться, и голос у нее стал менее грубым, но сейчас вздорные интонации вернулись. Она коснулась его руки.

— Не знаю, как это произошло, Чарли, только я начала на него кричать и сказала, что хорошо ему говорить, имея дом в двадцать комнат, и что он самодовольный толстый жлоб, и мне противно смотреть на его самодовольство, и если ему не нравится, как я говорю, что ж, никто не просит его брать мои деньги и… — Она умолкла. — Это было просто ужас что.

— Такое ведь уже случалось.

— Да, но на этот раз, Чарли, я действительно так думала. Такого я о нем мнения, и я ему больше не верю, и в следующий раз не стану устраивать сцену, а просто скажу, до чего он мне неприятен. Потому что, понимаешь, не хочу я так жить, как он считает.

— То есть?

— Я хочу сказать, это правда — я многим ему обязана, но он не понимает меня. В самом деле не понимает.

— До меня не доходит.

— Чарли, я ведь знаю твое отношение к новому дому. Ты хочешь его иметь больше, чем тебе кажется, и, наверно, он у нас будет, потому что в конце концов мы всегда делаем так, как ты хочешь.

— Это справедливо?

— Возможно, нет, но я пытаюсь сказать, я имею в виду, что у нас есть мальчик и, наверное, будет еще ребеночек, и я наладила отношения с прислугой, и я с удовольствием хожу на уроки таниа, и я люблю тебя, Чарли, я в этом уверена, потому что я по-прежнему боюсь тебя потерять, но, Чарли, выслушай меня: я не знаю, понимаешь ли ты, как я люблю Вики, и я все время снуюсь, буду ли я ему хорошей матерью, но разве этого достаточно? Достаточно ли иметь Вики? Я хочу сказать, куда я двигаюсь? Я не хочу жаловаться, но на что мне направить мою жизнь? Айтел погладил ее.

— Лапочка, — сказал он, и голос его задрожал от чувств, — ты выросла больше всех за то время, что я тебя знаю, и я не стану волноваться за тебя, я могу за тебя не волноваться, потому что я знаю: как бы ты себя ни вела, ты всю жизнь будешь становиться только лучше и лучше.

В глазах ее появились слезы. Весь вечер он наблюдает плачущих женщин.

— Нет, Чарли, — сказала Илена, — видишь ли, это не ответ. Я не могу разговаривать с тобой, пока ты не поймешь. На что мне направить мою жизнь?

Он держал ее в объятиях, гладил по голове, понимая, что из чувства самозащиты она умолкла и больше не задает вопросов, ибо несмотря на то что она прошла такую дистанцию и он помог ей и случалось, как сейчас, что он гордился тем, насколько она стала лучше, словно была единственным человеческим существом, в создании которого он принимал участие, однако Айтел понимал, что не может больше ей помочь, как не может и никто другой, ибо она достигла той сферы, когда у нее те же проблемы, что и у всех остальных людей, и на ее вопросы нет ответов и нет врачей, — есть лишь высокогорье, где философия сосуществует с отчаянием. Он чувствовал, что она вырастет и отделится от него, и в грядущие годы — конечно, через много лет — он, возможно, станет нуждаться в ней, и будет ли она по доброте и из преданности, а также по привычке вынуждена оставаться при нем?

— Извини, Чарли, — сказала она. — Ты устал, и с моей стороны нехорошо утруждать тебя.

А он и в самом деле слишком устал, чтобы проявлять энтузиазм, и, держа ее в объятиях, в какой-то момент заглянул в себя и, с холодной ненавистью подумав об Илене, почувствовал маниакальное презрение к себе за то, что ей сказал. Это была глупость слабый цветок, трусливо рожденный его сентиментальностью, так как будущее неизвестно, и ведь вполне возможно, что Илена будет с ним, пока в своей медлительной манере не узнает побольше о том, как стать дамой, ну а дальше — при всей преданности или без нее, при наличии Виктора или без него, при воспоминаниях о прошлом — какими бы они ни были — или без них. Илена биологически начнет искать другого мужчину, какого-нибудь молодого недоделанного продюсера, которого она попытается превратить в джентльмена, тогда как продюсер попытается сделать ее в еще большей степени дамой, и он, Айтел, останется… Он улыбнулся своей сухой горькой усмешкой восемнадцатого века — он будет наконец волен подыскать себе няньку и прислужницу. И Виктор станет к нему приезжать. Все, кто жив, имеют по крайней мере утешительный приз. Но слишком далеко он зашел, поэтому остановился, сказав «прощай» неиспользованным глубинам художника в своем сознании и заметив, какое ему принесло успокоение то, что Илена в ту ночь заснула первой.

Так и не убаюканный спокойным ритмом ее дыхания, Айтел встал, прошел в комнату Виктора и посмотрел на своего спящего сына, но при этом почти ничего не почувствовал, тогда он накинул пальто, вышел на балкон и стал смотреть вниз, на шахматную доску домов и улиц, заполнявших долину киностолицы, а за ними вдали — океан и огни автомобилей на окаймляющем его шоссе Сегодня вечером он ехал по этой дороге к себе домой и вспомнил, как остановился у светофора, как раз перед неоновыми вывесками, и киосками с гамбургерами, и туристскими лагерями, швырявшими свои яркие юбки в сторону киностолицы, и смотрел на воду, по которой уходило к горизонту грузовое судно с огнями по корме и фонарями на мачте. Оно отправлялось в путешествие, и люди, плывшие на нем, готовились к приключениям.

Как бы между прочим впервые за много месяцев Айтел подумал обо мне, и у него возник вопрос: «А нет ли на этом корабле Серджиуса?»

Тут зажегся зеленый свет, Айтел включил мотор и помчался дальше, забыв про грузовоз, однако сейчас, стоя на балконе, он отправился в другое странствие, в ностальгическое путешествие в Дезер-д'Ор, с грустью вспомнив, как обожал тело Илены в то злополучное время, которое отмечало — может он так сказать? — конец его затянувшейся юности. Оно осталось позади, осталось позади, как мили бульвара после того перекрестка, где он смотрел, как судно уходит за горизонт, и с сердцем, сжавшимся при мысли о навсегда утраченном, он вспомнил, что так и не передал мне свои знания, страдая от огорчения, рожденного новым для него состоянием пожилого человека, поскольку опыт, которым ты не поделился с другим, неизбежно увядает и, по сути, утрачивается. «Нельзя все время искать хорошее времяпрепровождение, Серджиус, — в мыслях шепнул он мне, подумав о том, зачем я появился в Дезер-д'Ор, — ибо удовольствие неизбежно приходит к концу, как приходит к концу любовь или жестокость. — И, подумав, добавил: — Или обязательство». Такие мысли пришли в связи со мной в голову Айтелу, и он с доброй грустью подумал: «Серджиус, что все-таки человек делает со своей жизнью? — И с легкостью перебирающего воспоминания друга спросил: — Ты из тех, кто это знает?»

И, воспламененный огнем своего воображения, он услышал мой ответ и мои слова прощания, хотя я находился за много миль. «Понимаешь, — признался он про себя, — дело в том, что я утратил желание художника получить конечный результат, желание, которое подсказывает нам, что, когда все утрачено, утрачена любовь и жажда приключений, гордость за себя и жалость, у нас все еще остается мир, который мы можем создать, более реальный для нас, более реальный для других, чем изображение того, что происходит, проходит и исчезает. Так что прорывайся, Серджиус, — думал он, — прорывайся в тот другой мир, в реальный мир, где сироты сжигают сирот и труднее всего обнаружить простой факт. И сильный гордостью художника, труби под стенами всех существующих властей, бросая вызов, в свою маленькую трубочку».

Такова была его речь, и он хорошо ее произнес. Но я сказал бы ему, что надо всегда искать возможность хорошо провести время, поскольку именно это дает нам силы делать новые попытки. Разве мы не пытаемся пробиться к сердцу тайны, презрев всю мощь хороших манер, высокой морали, страха перед заразой и чувства вины? Не говоря уже о тюрьмах боли, мелководьях удовольствий и голосах общественных деятелей и профессионалов в нашей сентиментальной стране. Если существует Бог — а иногда я верю, что он существует, — я убежден что он говорит: «Продолжай, мой мальчик. Не знаю, смогу ли я помочь тебе, но мы вовсе не хотим, чтобы все эти люди говорили тебе, что надо делать».

Бывают часы, когда у меня хватило бы нахальства ответить самому Господу, и потому я спрашиваю: «Согласен ли ты, что секс там, где начинается философия?»

И Бог, старейший из философов, отвечает в своей осторожной загадочной манере: «Скорее думай, что секс — это время, а время — это переход из одного витка в другой».

Затем в этой моей холодной ирландской душе на миг вспыхнула радость плоти, явление столь же редкое, как редчайшая слеза сострадания, и мы в конце концов рассмеялись вместе, услышав, что секс — это время, а время — переход из одного витка в другой, так как это было частью наших странных бесед, которые позволяют нам, благородным человеческим существам, провести вместе не одну ночь.