Онлайн чтение книги Нежная добыча The Delicate Prey and Other Stories
Ты не я

Ты не я. Никто больше не может быть ею, только я. Я это знаю, и знаю, где была и что делала со вчерашнего дня, когда вышла из ворот во время крушения. Все так волновались, что меня никто не заметил. Я стала совершенно незначительной, как только дело на рельсах дошло до изрезанных людей и сплющенных вагонов. Мы, девочки, все побежали вниз по откосу, когда услышали грохот, и облепили стену, точно стая мартышек. Миссис Верт грызла крестик и рыдала взахлеб. Наверное, губам больно было. Или же она думала, что внизу, в поезде — одна из ее дочерей. Действительно очень серьезное крушение — это сразу видно. Весенними дождями размыло землю, которая держала на месте шпалы, поэтому рельсы немножко разъехались, и поезд свалился в кювет. Но чего было так волноваться, я до сих пор не пойму.

Поезда я никогда терпеть не могла, ненавидела, когда они проезжали внизу, ненавидела, когда они исчезали в долине на пути к следующему городку. Меня злила мысль обо всех людях, которые передвигаются из одного города в другой без всякого на то права. Кто сказал им: «Можете пойти и купить билет, и сегодня утром отправиться в Ридинг. Проедете двадцать три станции, сорок с лишним мостов, три тоннеля и можете ехать дальше, если хотите, даже после того, как окажетесь в Ридинге»? Никто. Я это знаю. Я знаю, что нет такого начальника, который говорил бы людям подобные вещи. Но мне приятнее воображать, что этот человек есть. Хотя бы как ужасный голос из громкоговорителей, установленных на всех главных улицах.

Я увидела внизу поезд — он лежал беспомощно на боку, точно старый червяк, сбитый с ветки, и я рассмеялась. Но в изгородь вцепилась очень крепко, когда люди, истекавшие кровью, начали выбираться из окон.

Я была во дворе, и на скамейке лежала бумажная обертка с коробки «Сырных Палочек». А потом я оказалась у главных ворот, и они были открыты. Снаружи на обочине стояла черная машина, на переднем сиденье курил человек. Я хотела заговорить с ним, спросить, знает ли он, кто я такая, но решила, что лучше не стоит.

Солнечное утро, полное птичек и сладкого воздуха, я пошла по дороге, огибавшей холм, вниз к железной дороге. Потом — вдоль путей, не находя себе места. Странно выглядел вагон-ресторан — лежал на боку, все окна разбиты, некоторые шторки опущены. На дереве над головой все время насвистывала малиновка. «Конечно, — сказала я себе. — Это же всё — просто в человеческом мире. Если бы случилось что-нибудь настоящее, они бы прекратили петь». Я ходила туда и обратно по шлаковой насыпи возле путей, рассматривала людей, лежавших в кустах. Их начали носить к передней части поезда, где рельсы пересекаются с дорогой. Там была женщина в белой форме, и я старалась держаться от нее подальше.

Я решила пойти по широкой тропинке среди кустов ежевики, и на небольшой полянке нашла старую печь — вокруг ее подножия в мусоре валялось много грязных бинтов и носовых платков. Подо всем этим была куча камешков. Я нашла несколько круглых и каких-то еще. Земля здесь была очень мягкой и влажной. Когда я вернулась к поезду, казалось, вокруг бегает гораздо больше людей. Я подошла ближе к тем, что лежали рядами на шлаке, и стала рассматривать их лица. Там была одна девочка — с открытым ртом. Я опустила внутрь камешек и пошла дальше. У толстого дядьки рот тоже был открыт. Я положила туда острый камень, похожий на уголек. Мне пришло в голову, что камней на всех может не хватить, а кусочки шлака — слишком маленькие. Взад и вперед там ходила какая-то старуха, она вытирала руки о юбку, очень быстро, снова и снова. На ней было длинное черное шелковое платье, и по нему везде отпечатывался узор из синих ртов. Наверное, они считались листьями, но формой походили на рты. Мне она показалась сумасшедшей, и близко я не подходила. Вдруг я заметила руку с кольцами на пальцах — она торчала из-под множества гнутых железяк. Я потянула за железо и увидела лицо. Там была женщина, и рот у нее был закрыт. Я попробовала открыть его, чтобы положить туда камешек. За плечо меня схватил какой-то человек и оттащил. Похоже, он сердился. «Что ты делаешь? — заорал он. — Ты с ума сошла?» Я заплакала и сказала, что это моя сестра. Женщина действительно немного на нее походила, и я всхлипывала и все время повторяла: «Она умерла. Она умерла». Человек перестал так сильно сердиться и начал подталкивать меня к голове поезда, крепко держа одной рукой за плечо. Я попробовала вывернуться. В то же время я решила ничего больше не говорить, кроме «Она умерла» время от времени. «Ну, ничего», — говорил человек. Когда мы дошли до начала поезда, он усадил меня на травянистый откос рядом со множеством других людей. Некоторые плакали, поэтому я сама перестала и принялась их разглядывать.

Мне казалось, что жизнь снаружи — такая же, как внутри. Всегда есть кто-то, и он не дает людям делать, что им хочется. Я улыбнулась, подумав, что когда сама еще была внутри, мне все казалось совсем наоборот. Возможно, то, что нам хочется, — не правильно, но почему решать всегда должны они? Сидя на откосе и выдергивая из земли свежие травинки, я начала об этом размышлять. И решила: на этот раз я сама буду решать, что правильно, — и делать так.

Довольно скоро подъехало несколько карет «скорой помощи». Это за нами — за всеми, кто сидел на откосе, и за теми, кто лежал вокруг на носилках и пальто. Не знаю, почему, ведь им не было больно. Или было. Когда многим людям вместе больно, они вряд ли станут из-за этого поднимать шум — наверное, потому, что никто не слушает. Мне, разумеется, совсем не было больно. Я могла бы это любому сказать, если бы меня спросили. Но меня никто не спросил. У меня спросили только адрес, и я дала им адрес сестры, потому что до нее ехать всего полчаса. А кроме этого, я довольно долго у нее жила, пока не уехала, только это было много лет назад, наверное. Увезли нас всех вместе, некоторые лежали в каретах «скорой помощи», а остальные сидели на неудобной скамейке в той машине, где не было кровати. Женщина рядом со мной наверняка была иностранкой: она стонала, как маленькая, но ни единой капельки крови я на ней нигде не заметила. По дороге я очень внимательно всю ее осмотрела, но ей, казалось, это не понравилось, и она отвернулась в другую сторону, плача по-прежнему. Когда нас довезли до больницы, то всех ввели внутрь и осмотрели. Про меня они просто сказали: «Шок», — и еще раз спросили, где я живу. Я сказала им тот же адрес, что и раньше, и вскоре меня вывели снова и посадили на переднее сиденье какого-то фургона, между шофером и еще одним человеком — санитаром, наверное. Оба они говорили со мной о погоде, но я не дурочка, чтобы меня можно было так легко подловить. Я-то знаю, как самая простая тема может внезапно извернуться и придушить тебя, когда считаешь, что уже в безопасности. «Она умерла», — один раз сказала я, на полпути между двумя городками. «Может, и нет, может, и нет», — ответил шофер, как будто разговаривал с ребенком. Почти все время я ехала, опустив голову, но сосчитать автозаправки по пути удалось.

Когда мы приехали к дому моей сестры, шофер вышел и позвонил в дверь. Я совсем забыла, что улица такая безобразная. Дома выстроили друг напротив друга, все одинаковые, между ними — только узкая цементная дорожка. И каждый дом — на несколько футов ниже соседнего, поэтому весь длинный ряд выглядел, как огромный лестничный пролет. Детям, очевидно, разрешалось бегать без присмотра по всем дворам, а травы видно нигде не было, одна грязь.

Дверь открыла моя сестра. Они с шофером перекинулись парой слов, и я увидела, как она вдруг очень встревожилась. Она подошла к машине и, нагнувшись, заглянула внутрь. У нее были новые очки, толще, чем прежде. Казалось, она не смотрит на меня. Вместо этого она спросила шофера: «А вы уверены, что с нею все хорошо?»

«Абсолютно, — ответил тот. — Я бы вам сказал, если было бы плохо. Ее всю в больнице только что осмотрели. Это просто шок. Хорошо отдохнуть — и все пройдет». Санитар вышел, помог мне вылезти и подняться по ступенькам, хоть я и сама бы прекрасно справилась. Я заметила, что сестра все время поглядывает на меня краем глаза — как и раньше. Стоя на крыльце, я услышала, как она прошептала санитару: «А мне кажется, она еще не очень хорошо выглядит». Тот похлопал ее по руке и сказал: «С нею все будет отлично. Только не давайте ей волноваться».

«Мне всегда так говорили, — пожаловалась она. — А она волнуется, и всё».

Санитар сел в машину. «Ее даже не задело, женщина». Он хлопнул дверцей.

«Задело!» — воскликнула моя сестра, наблюдая, как машина отъезжает. Она провожала ее взглядом, пока та не заехала на холм и не скрылась из виду. А я по-прежнему смотрела в настил крыльца, поскольку точно не знала, что случится дальше. Я часто чувствую, когда что-то должно произойти, а когда я это чувствую, то стараюсь совсем не шевелиться — пусть происходит. Никакого смысла об этом думать или пытаться остановить. В тот момент у меня не было никакого предчувствия, что должно произойти что-то особенное, однако я предполагала, что правильней будет ждать: сначала пусть что-нибудь сделает сестра. Она стояла все там же, в переднике, обрывала кончики стеблей красной ивы, торчавшие из куста рядом. И по-прежнему не хотела на меня смотреть. Потом пробурчала: «Чего бы нам в дом не зайти? Тут холодно». Я открыла дверь и вошла.

Я сразу увидела, что она там все перестроила — только задом наперед. В доме всегда были прихожая и гостиная, только прихожая раньше находилась по левую руку от гостиной, а теперь — по правую. Интересно, подумала я, почему я не обратила внимания, что парадная дверь сейчас — справа от крыльца? Она даже поменяла местами лестницу и камин. Мебель осталась та же, но каждый предмет поставили ровно напротив того, где он стоял раньше. Я решила ничего не говорить — пускай сама объясняет, если захочет. Мне пришло в голову, что она, должно быть, истратила все, что у нее лежало в банке, до последнего гроша — и все равно это выглядело точно так же, как и раньше. Я держала язык за зубами, но не озираться с любопытством не могла: действительно ли всё она переставила.

Я вошла в гостиную. Три больших стула вокруг стола в центре были по-прежнему зачехлены старыми простынями, а у торшера возле пианолы целлофан на абажуре по-прежнему был порван. Я начала смеяться — наоборот все так комично. Я увидела, как она вцепилась в край портьеры и жестко на меня посмотрела. Я продолжала смеяться.

У соседей по радио играл орган. Неожиданно моя сестра сказала: «Сядь, Этель. Мне нужно кое-что сделать. Я сейчас вернусь». Через прихожую она вышла в кухню, и я услышала, как открылась дверь черного хода.

Я уже знала, куда она пошла. Она меня боялась и хотела, чтобы пришла миссис Елинек. И, конечно, через минуту в дом вошли обе, и моя сестра теперь сразу же прошла в гостиную. Судя по всему, она сердилась, но сказать ей было нечего. Миссис Елинек — неопрятная и жирная. Она поздоровалась со мной за руку и сказала:

«Так-так, старая знакомая!». Я решила с нею тоже не разговаривать потому что не доверяю ей, отвернулась и подняла крышку пианолы. Попробовала надавить на несколько клавиш, но они были на замке и не поддавались. Я закрыла крышку и подошла посмотреть в окно. Вниз по улице маленькая девочка катила кукольную коляску; она все время оглядывалась, какие следы та оставляет, выезжая из лужи на сухой цемент. Я решила не давать миссис Елинек над собой никакого преимущества, а стало быть — помалкивала. Я села в кресло-качалку у окна и принялась напевать себе под нос.

Потом они начали тихонько переговариваться, но я, конечно, слышала все. Миссис Елинек сказала: «Я думала, они ее оставят». Сестра ответила: «Не знаю. Я тоже. Но этот человек твердил мне, что у нее все в порядке. Ха! А она такая же». «Еще бы», — сказала миссис Елинек. Они ненадолго замолчали.

«Всё, я с этим мириться не собираюсь, — вдруг сказала моя сестра. — Я скажу доктору Данну все, что я о нем думаю».

«Позвони в приют», — настаивала миссис Елинек.

«Конечно, позвоню, — ответила сестра. — Ты посиди тут. Я схожу посмотрю, Кейт дома или нет». Она говорила о миссис Шульц, которая живет напротив, — у той есть телефон. Я даже головы не подняла, когда она вышла. Я уже все решила — остаться здесь, в доме, и ни за что не позволить им отвезти меня обратно. Я знала: это будет трудно, — но у меня имелся план, я была уверена: он удастся, если я применю всю свою силу воли. А у меня большая сила воли.

Самое важное — сидеть тихо, не говорить ни слова, чтобы не разрушить чары, которые я уже начала сплетать. Я знала, что должна глубоко сосредоточиться, но это мне дается легко. Я знала, что битва будет между сестрой и мною, но я была уверена: сила моего характера и превосходное образование подготовили меня для такой битвы, и я смогу ее выиграть. Нужно только внутренне стоять на своем, и все произойдет так, как я пожелаю. Я сказала это себе, покачиваясь в кресле. Миссис Елинек стояла в дверях прихожей, сложив на груди руки, и выглядывала на улицу. Жизнь теперь казалась гораздо яснее и значительнее — так со мною не было очень и очень давно. Только так я получу то, чего хочется. «Никто тебя не остановит», — подумала я.

Сестра моя вернулась только через четверть часа. Вошла она вместе с миссис Шульц и братом миссис Шульц — и все трое выглядели немного испуганными. Я в точности знала, что произошло, не успела она и слова вымолвить миссис Елинек Она позвонила в Приют и пожаловалась доктору Данну, что меня выпустили, а там очень разволновались и велели ей во что бы то ни стало удержать меня, потому что меня вовсе не выписали, а мне каким-то образом удалось выбраться. Немного шокировало, когда она так выразилась, но теперь, когда я об этом задумалась, приходится признать: именно это мне и удалось.

Я встала, когда зашел брат миссис Шульц, и свирепо на него посмотрела.

«Ну-ну, полегче, мисс Этель», — сказал он, у голос у него звучал нервно. Я низко ему поклонилась: по крайней мере, говорил он вежливо.

«Привет, Стив», — сказала миссис Елинек.

Я наблюдала за каждым их движением. Я бы, скорее, умерла, чем позволила чарам разрушиться. Я чувствовала, что могу удержать их вместе только неимоверным напряжением. Брат миссис Шульц почесывал нос, а другая рука у него подергивалась в кармане брюк. Я знала, что с ним у меня хлопот не будет. Миссис Шульц и миссис Елинек не осмелятся зайти дальше, чем велит им моя сестра. А сама она от меня в ужасе, поскольку, хотя я ей никакого вреда никогда не причиняла, она всегда была убеждена, что однажды это произойдет. Быть может, она уже знала, что я собираюсь с ней сделать, хотя вряд ли — иначе она убежала бы из дома.

«Когда будут здесь?» — спросила миссис Елинек.

«Как только доедут», — ответила миссис Шульц.

Все они стояли в дверях.

«Вроде бы, жертв наводнения уже спасли, помните, вчера вечером по радио?» — сказал брат миссис Шульц. Он закурил и оперся на лестничные перила.

Дом был очень уродлив, но я уже начала придумывать, как сделать его лучше. У меня отличный вкус к обстановке. Я пыталась об этом не думать и в голове у себя все время повторяла, снова и снова: «Пусть получится».

Миссис Елинек, в конце концов, уселась на тахту около двери, поддернула на коленях юбку и кашлянула. Лицо ее по-прежнему было красным и серьезным. Я чуть не расхохоталась вслух, когда подумала: если б только они знали, чего ждут на самом деле.

Я услышала, как на улице хлопнула дверца. Я выглянула наружу; По дорожке шли два человека из Приюта. Кто-то сидел за рулем, ждал. Сестра быстро подошла к двери и открыла ее. Один спросил: «Где она?» Оба вошли и остановились на секунду — смотрели на меня и ухмылялись.

«Ну, здра-ссьте !» — сказал один. Другой повернулся и спросил мою сестру: «Хлопот не было?» Та покачала головой. «Просто дивно, осторожности вам не занимать, — сердито сказала она. — Если они у вас так разбегаются, откуда же вы знаете, что они ничего не натворят?»

Человек хмыкнул и подошел ко мне. «Хочешь поехать с нами? Я знаю, кое-кому не терпится с тобой встретиться».

Я встала и медленно двинулась через всю комнату, не отрывая взгляда от ковра, а оба человека шли у меня по бокам. Дойдя до двери, где стояла моя сестра, я вытащила руку из кармана пальто и заглянула в ладонь. Там лежал один из моих камешков. Очень просто. Пока никто из них не остановил меня, я протянула руку и впихнула камешек ей в рот. Она закричала, не успела еще я ее коснуться, а сразу после губы ее покрылись кровью. Но всё длилось очень долго. Все стояли совершенно неподвижно. Потом два человека схватили меня за руки очень крепко, а я оглядывала все стены комнаты. Я чувствовала, что передние зубы у меня выбиты. Вкус крови на губах. Мне казалось, я сейчас упаду в обморок. Мне хотелось поднести руку ко рту, но они держали меня. «Вот тут все и случится», — подумала я.

Я зажмурилась очень крепко. А когда открыла глаза, все изменилось, и я поняла, что победила. Какой-то миг я не могла отчетливо разглядеть ничего, но даже в это мгновение увидела, как сижу на диване и руками прикрываю рот. Когда взор прояснился, я увидела, что два человека держат мою сестру за руки, а она изо всех сил пытается вырваться. Я закрыла лицо руками и больше никуда не смотрела. Когда ее протаскивали в двери, умудрились сбить подставку для зонтиков и раздавить. Ее ударило по лодыжке, и она пинала куски фаянса обратно в прихожую. Я была в восторге. Ее проволокли по дорожке к машине и усадили на заднее сиденье между собой. Она орала и скалила зубы, но как только выехали за город, успокоилась и заплакала. Однако, все равно, на самом деле, считала автозаправки по пути до самого приюта и пришла к выводу, что их на одну больше, чем она думала. Когда доехали до железнодорожного переезда недалеко от места крушения, она выглянула в окно, но лишь когда машина миновала пути, поняла, что смотрит не в ту сторону.

Когда заезжали в ворота, она сломалась по-настоящему. Ей все время обещали на обед мороженое, но она-то знала, что верить им нельзя. У главного входа, между двух этих людей она остановилась на пороге, вытащила камешки из кармана пальто и положила себе в рот. Попыталась проглотить, но подавилась, и ее стремительно протащили через вестибюль в маленький приемный покой, где заставили все выплюнуть. Странно, стоит мне об этом подумать, что никто так и не понял: она — это не я.

Ее уложили в постель, а к утру ей уже плакать не хотелось: она слишком устала.

Сейчас — середина дня, льет как из ведра Она сидит на своей кровати (той самой, которая раньше была моей) в приюте, записывает все это на бумагу. Ей бы никогда это и в голову не пришло до вчерашнего дня, но теперь она думает, что стала мной, а поэтому делает все, что делала бы я.

В доме очень тихо. Я по-прежнему сижу на диване в гостиной. Я могла бы подняться наверх и заглянуть в ее спальню, если б захотела. Но с тех пор, как я там была в последний раз, прошло столько времени, и я уже не знаю, как расположены комнаты наверху. Поэтому я лучше останусь здесь, внизу. Если поднять голову, увижу квадратное окошко из цветного стекла над лестницей. Пурпурные и оранжевые стеклышки, узор песочных часов, только света сюда все равно попадает немного — соседний дом слишком близко. А кроме того, дождь здесь тоже идет очень сильный.

(1948)