Онлайн чтение книги Потоп The Deluge
XXVII

Из Любомли король поехал через Дукли, Кросну и Ланцут во Львов в сопровождении маршала коронного, многих епископов, сановников и сенаторов и с придворными полками. Как могучая река, протекая через страну, вбирает в себя воды всех притоков, так и королевский отряд увеличивался с каждым днем. К нему по дороге присоединялись магнаты, вооруженная шляхта, солдаты и целые толпы вооруженных крестьян, особенно ненавидевших шведов.

Движение сделалось всеобщим, и его мало-помалу приводили в порядок. Вскоре появились грозные универсалы, посланные из Сонча: один от Константина Любомирского, маршала рыцарского сословия, а другой от Яна Велепольского, каштеляна войницкого; они призывали шляхту ко всеобщему ополчению; уклоняющимся грозили наказаниями по законам. Королевский манифест дополнил эти универсалы и поднял на ноги самых ленивых.

Но эти угрозы были излишни, так как небывалое одушевление охватило все сословия. На коней садились все, от мала до велика. Женщины отдавали на общее дело свои драгоценности и даже сами рвались в бой.

В кузницах цыгане целые дни стучали молотами и ковали оружие. Деревни и местечки опустели, так как все мужчины ушли на войну. С горных вершин спускались в долины полчища диких горцев. Силы короля росли не по дням, а по часам.

Навстречу королю выходило духовенство с крестами и хоругвями, выходили еврейские кагалы с раввинами во главе. Отовсюду шли вести одна другой благоприятнее. Рвалось в бой не только одно население края, не занятого неприятелем. Повсюду, в самых отдаленных землях, в городах, деревнях, посадах, в непроходимых пущах, люди готовились к страшной войне. Чем ниже недавно пал народ, тем выше поднимался он теперь, возрождался духом и в героическом подъеме не колебался разрывать собственные раны, чтобы очистить кровь от ядовитых соков.

Все громче говорили теперь о каком-то мощном союзе между шляхтой и войском, во главе которого должны были стать: великий гетман Ревера Потоцкий, польный гетман Ланцкоронский — воевода русский, каштелян киевский — пан Стефан Чарнецкий, воевода витебский — Павел Сапега, князь-кравчий литовский — Михаил Радзивилл, который стремился смыть с имени Радзивиллов позорное пятно, брошенное Янушем, пан Христофор Тышкевич, воевода черниговский, и много других сенаторов и сановников, военных и шляхты.

Ежедневно обменивались они письмами с паном маршалом коронным, который не хотел, чтобы этот союз состоялся без его участия. Каждый день приходили все более достоверные известия. Наконец стало известно, что гетманы, а с ними и войска, оставили шведов, и для защиты короля и отчизны состоялась Тышовецкая конфедерация.

Король также знал о ней раньше, так как оба они с королевой, даже будучи в изгнании, немало поработали над образованием конфедерации; но, не будучи в состоянии лично участвовать в ней, они с нетерпением ждали известий об ее успехе.

Не успел король доехать до Львова, как к нему прибыли пан Служевский и пан Домашевский, судья луковский, и передали ему уверения в преданности конфедератов и акт союза, для скрепления.

Акт этот король прочитал на общем совете епископов и сенаторов. Сердца всех наполнились радостью, души пылали благодарностью Господу, ибо эта достопамятная конфедерация свидетельствовала о том, что опомнился тот народ, о котором неприятель еще недавно мог сказать, что нет у него ни религии, ни любви к отчизне, ни совести, ни порядка, ни постоянства. Свидетельство всех этих добродетелей лежало теперь перед королем. Акт заключал в себе обвинения против Карла-Густава в вероломстве, клятвопреступлении, в нарушении обещаний, в жестокости его генералов и солдат, в осквернении храмов, в грабежах, притеснениях и пролитии невинной крови и объявлял шведам войну не на жизнь, а на смерть. Универсал, грозный, как трубы Судного дня, созывал ополчение во всей стране, и не только рыцарства, но и всех сословий Речи Посполитой. «Даже лишенные чести и осужденные судом повинны идти на войну», — говорилось в универсале. Рыцарство должно было садиться на коней и поставить пехоту из крестьян, всякий по мере сил.

«Понеже в государстве нашем aeque bona et mala[39]Равно блага и недостатки (лат.). принадлежат всем, то все должны делить и опасности. Посему всякий, кто именует себя шляхтичем, будь он оседлый или не оседлый, — со всеми сыновьями своими повинен идти на войну против врагов Речи Посполитой. Ввиду же того, что шляхта, как высшего, так и низшего происхождения, пользуется равными правами и привилегиями, то будем же равны и в том, чтобы всем нам идти на защиту наших свобод и отчизны нашей».

Так понимал равенство и привилегии шляхты этот универсал. Король, епископы и сенаторы, которые давно уже лелеяли в душе мысль о реформах в Речи Посполитой, с радостным изумлением убедились, что народ созрел уже для таких реформ, что он готов вступить на новый путь, очиститься от ржавчины и плесени и начать новую, блестящую жизнь.

«Открываем притом всем низшим сословиям Речи Посполитой возможность достижения путем личных заслуг привилегий и прав, коими пользуется сословие шляхетское», — говорилось в универсале.

Когда на королевском совете прочли это место универсала, в зале воцарилась глубокая тишина. Те, кто вместе с королем хотел открыть людям низшего происхождения путь к правам шляхетства, думали, что им придется еще немало бороться, немало ждать, прежде чем можно будет выступить с подобным предложением; между тем та самая шляхта, которая всегда так ревниво оберегала свои права, сама открывала низшим сословиям путь к этим правам.

Встал князь-примас и в каком-то пророческом вдохновении произнес:

— За то, что вы поместили этот пункт, ваши потомки будут славить вашу конфедерацию во веки веков. И если кто захочет считать настоящее время временем упадка нравов, тогда ему укажут на вас!

Ксендз Гембицкий был болен и говорить не мог, он только благословлял дрожащей от волнения рукой акт и послов.

— Я уже вижу, как неприятель со стыдом уходит из нашей земли! — сказал король.

— Дай бог, поскорее! — воскликнули оба посла. Король обратился к послам:

— Вы, ваць-панове, поедете с нами во Львов, где мы тотчас скрепим эту конфедерацию и где не замедлим заключить еще другую, коей не смогут одолеть силы адовы!

Послы и сенаторы стали переглядываться друг с другом, точно спрашивая, о каком союзе говорит король; но король молчал, и только лицо его сияло все больше. Он снова взял акт в руки, снова прочел и улыбнулся.

— А много ли было оппонентов? — спросил он.

— Ваше величество, — отвечал пан Домашевский, — эта конфедерация принята единогласно, благодаря гетманам, витебскому воеводе и пану Чарнецкому, и против нее не поднялся ни один шляхтич, ибо все ненавидят шведов и пылают любовью к отчизне и вашему величеству.

— Кроме того, мы объявили заранее, — прибавил пан Служевский, — что это не сейм, и дело будет решено большинством, а потому никакое «veto»[40]Буквально: запрещаю (лат.). не могло бы помешать делу, а оппонентов мы изрубили бы саблями. К тому же все говорили, что надо покончить с «liberum veto»[41]Свободным вето (лат.). , ибо при нем одному — воля, а многим — неволя.

— Святая истина! — заметил примас. — Только бы стала на этот путь Речь Посполитая, и тогда нас никто не устрашит.

— А где теперь витебский воевода? — спросил король.

— Еще ночью после подписания акта он уехал в Тыкоцин, где осаждает изменника воеводу виленского. Теперь он, должно быть, уже взял его живым или мертвым.

— Он был так уверен, что возьмет?

— Он был уверен, что так будет. Все, даже вернейшие слуги, оставили изменника. Его защищает горсть шведов; а помощи ему ждать неоткуда. Пан Сапега говорил в Тышовцах так: «Я хотел выехать днем позже, тогда бы я уже покончил с Радзивиллом к вечеру. Но это дело важнее, чем Радзивилл, его и без меня могут взять — довольно одного полка».

— А где паны гетманы?

— Паны гетманы с нетерпением ждут приказаний вашего величества, а тем временем оба сносятся о планах будущей войны с Замостьем, со старостой калуским, и к ним полки так и идут со всех сторон.

— Значит, все бросают шведов?

— Да, государь! К панам гетманам являлась депутация от войска пана Конецпольского, которое еще на стороне Карла-Густава. Кажется, и они намерены вернуться к долгу присяги, несмотря на то что Карл-Густав не жалеет для них ни обещаний, ни ласк. Депутаты говорили, что они не могут сейчас оставить его, но при первом удобном случае сделают это, так как им надоели все эти любезности Карла. Они еле могут выдержать!

— Слава богу, все уже опомнились! — сказал король. — Это самый счастливый день в моей жизни, а другой настанет тогда, когда последний неприятель уйдет из границ Речи Посполитой.

— Сохрани бог, государь, чтобы это случилось! — воскликнул Домашевский.

— Почему? — спросил удивленный король.

— Чтобы последний швед ушел из Речи Посполитой на собственных ногах? Не бывать этому! А зачем же у нас сабли?

— А чтоб вас! — воскликнул развеселившийся король. — Молодец!

Но пан Служевский, не желая отставать от пана Домашевского, воскликнул:

— Никто этого не допустит, и я первый крикну: «Veto!» Мы не удовлетворимся их уходом, а сами пойдем за ними.

Князь-примас покачал головой и сказал добродушно:

— Ну загадывать нечего: неприятель еще в отчизне!

— Ненадолго! — крикнули оба конфедерата.

— Души изменились, изменится и судьба! — слабым голосом сказал Гембицкий.

— Вина! — крикнул король. — Я хочу выпить с конфедератами за эту перемену!

Вино подали, но вместе со слугами, которые его внесли, вошел королевский камердинер и сказал:

— Ваше величество, из Ченстохова приехал пан Криштопорский и желает поклониться вашему величеству.

— Давай его сюда! — воскликнул король.

Вскоре вошел худой, высокий шляхтич, смотревший исподлобья. Он прежде всего упал в ноги королю, потом не без надменности поклонился сановникам и проговорил:

— Да славится имя Господне!

— Во веки веков! — ответил король. — Что у вас слышно?

— Мороз страшный, ваше величество, усы к щекам примерзают.

— Говори о шведах, а не о морозе! — воскликнул король.

— Да что о них говорить, ваше величество, когда их под Ченстоховом нет! — отрубил Криштопорский.

— И мы уже слышали об этом, — ответил обрадованный король, — но только не от очевидцев, а ты, верно, из самого монастыря, очевидец и защитник?

— Так точно, ваше величество, — защитник и очевидец чудес Пресвятой Девы.

— Бесконечны милости ее, — сказал король, поднимая глаза к небу, — только надо заслужить их!

— Я многое видел на своем веку, а таких явных чудес никогда не видал; но обо всем этом вы узнаете из письма настоятеля Кордецкого к вашему величеству.

Ян Казимир схватил письмо, которое ему подал Криштопорский, и стал читать. Он прерывал чтение, молился и снова начинал читать — лицо его сияло; наконец, посмотрев в глаза Криштопорскому, он спросил:

— Ксендз Кордецкий пишет, что вы лишились славного кавалера, некоего Бабинича, взорвавшего шведское осадное орудие.

— Он пожертвовал ради нас своей жизнью, государь! Но есть люди, которые говорят, будто он жив, и бог знает чего не рассказывали о нем. Не имея уверенности, мы все же не перестаем его оплакивать, ибо если бы не его геройский подвиг, то нам пришлось бы совсем плохо.

— Тогда перестаньте оплакивать его! — сказал король. — Бабинич жив и находится с нами. Он первый дал нам знать, что шведы намерены отступить от Ясной Горы. А затем оказал нам столь важные услуги, что мы сами не знаем, чем наградить его.

— Вот ксендз Кордецкий обрадуется! — радостно воскликнул шляхтич. — Отец сына не может так любить, как он его любил. Позвольте и мне, государь, повидать пана Бабинича, ибо другого такого храбреца нет в Речи Посполитой.

Но король продолжал читать письмо и вдруг воскликнул:

— Что я слышу? Неужели шведы, отступив от монастыря, опять пытались взять его?

— Мюллер ушел и больше не показывался, но вдруг неожиданно появился Вжещович, должно быть, в надежде, что монастырские ворота открыты. Действительно, ворота были открыты, но крестьяне набросились на него с такой яростью, что он обратился в постыдное бегство. С начала мира не было примера, чтобы крестьяне в открытом поле так храбро сражались с конницей. Им на помощь подоспел пан Петр Чарнепкий и Кулеша, которые совершенно уничтожили отряд.

Король обратился к сенаторам:

— Смотрите, Панове, как защищают отчизну и веру бедные пахари!

— Да, ваше величество, защищают! — воскликнул Криштопорский. — Целые деревни под Ченстоховом пусты, ибо мужики с косами вышли в поле на шведов. Везде война страшная: шведы должны держаться вместе, а то если мужики поймают какого шведа, то так потешатся над ним, что тот предпочтет сразу в ад отправиться. Но кто же во всей Речи Посполитой не берется за оружие? Зачем, чертовы дети, на Ченстохов руку подняли! Не сидеть им больше тут!

— Отныне не будут знать никаких притеснений те, кто защищает отчизну собственной кровью! — торжественно сказал король. — В том помоги мне Бог!

— Аминь! — закончил примас. Криштопорский вдруг ударил себя рукой по лбу.

— Мороз отшиб у меня память, ваше величество, — сказал он, — я забыл сообщить еще одну новость. Воевода познанский — чтоб ему ни дна ни покрышки! — внезапно умер…

Но вдруг пан Криштопорский спохватился, что в присутствии короля и сановников осмелился так говорить о сенаторе; желая поправиться, сказал:

— Я хотел оскорбить не звание, но изменника.

Но на это никто не обратил внимания, так как взоры всех были обращены на короля, который проговорил:

— Мы давно, еще при жизни пана Опалинского, предназначили Познанское воеводство пану Яну Легдинскому. Вижу, суд Божий уже начался над теми, кто довел до упадка отчизну. Быть может, в эту минуту и виленский воевода отдает уже отчет о своих деяниях пред лицом Божьим…

Тут король обратился к сенаторам и епископам:

— Нам пора подумать о будущей войне, и я намерен по этому поводу выслушать ваше мнение.