Онлайн чтение книги Потоп The Deluge
XXXV

Пан староста не совсем лгал сестре, говоря о влечении князя Михаила к Анусе, потому что молодой князь был влюблен в нее так же, как и все, не исключая пажей. Но эта любовь была лишена пылкости и предприимчивости; это был скорее легкий дурман, чем порыв сердца, которое, любя, стремится всю жизнь обладать любимым существом. Для такого стремления у князя Михаила не хватало энергии.

Тем не менее княгиня Гризельда, мечтавшая о блестящей будущности своего сына, не на шутку встревожилась.

В первую минуту ее очень удивило согласие старосты на отъезд Ануси; но теперь она перестала об этом думать, так как все ее мысли сосредоточились на угрожавшей опасности. Разговор с сыном, который бледнел и дрожал перед нею и в конце концов со слезами признался в своем чувстве, утвердил ее в предположении, что опасность велика.

Но она не сразу решилась, и лишь когда сама девушка, которой хотелось посмотреть новых людей, а может быть, и вскружить голову красавцу кавалеру, на коленях стала просить отпустить ее, княгиня не нашла в себе сил отказать. Ануся, правда, заливалась слезами при мысли о разлуке со своей госпожой, но для хитрой девушки было совершенно очевидно, что, прося об отъезде, она снимет с себя все подозрения в том, что решила кружить голову молодому князю или пану старосте.

Княгиня Гризельда, желая убедиться лично, нет ли между ее братом и Кмицицем какого-нибудь заговора, велела последнему прийти к ней. Обещание пана старосты, что он не тронется из Замостья, до некоторой степени успокоило ее, но она хотела ближе познакомиться с человеком, который должен был отвезти девушку. Разговор с Кмицицем успокоил ее совершенно. В серых глазах молодого рыцаря было столько искренности и правдивости, что невозможно было сомневаться. Он сразу признался, что любит другую и никаких видов на панну Анну у него нет. При этом он дал рыцарское слово, что будет защищать девушку от всякой опасности.

— К пану Сапеге ехать совершенно безопасно, и я ее отвезу; пан староста говорит, что неприятель отступил от Люблина, но в дальнейшем я слагаю с себя всякую ответственность за нее. И не потому, что я не хочу оказать услугу вашему сиятельству, ибо за вдову величайшего воина и гордости народной я готов свою кровь пролить. Но меня ждут трудные дела, и я не знаю, удастся ли мне самому сносить голову на плечах.

— Мне больше ничего и не надо, — ответила княгиня, — только бы вы сдали ее на руки Сапеге, а пан воевода ради меня не откажет ей в своем покровительстве.

Княгиня протянула руку Кмицицу, которую тот с величайшим благоговением поцеловал, и на прощание прибавила:

— Но будьте осторожны, как кавалер! И не утешайте себя тем, что страна свободна от неприятеля.

Над последними словами княгини Кмициц немного призадумался; но его мысли были прерваны приходом Замойского.

— Ну что, мосци-рыцарь, — весело спросил он, — увозите из Замостья лучшее его украшение?

— С вашего согласия, — ответил Кмициц.

— Берегите же ее хорошенько. Как бы у вас ее не отбили. Это лакомый кусочек!

— Пусть только попробуют. Я дал княгине рыцарское слово, а у меня слово свято!

— Ведь я шучу. Вам бояться нечего, можете даже не предпринимать особенных мер предосторожности.

— А я хотел попросить у вас какую-нибудь крытую коляску.

— Дам вам и две… Но вы ведь не сейчас едете?

— Сейчас! Мне спешно, а я и так уж засиделся!

— В таком случае пошлите вперед ваших татар в Красностав. Я пошлю туда гонца, чтобы им приготовили корму для лошадей, а вам я дам в Красностав конвой. Опасаться вам нечего, так как это мои владения; я дам вам несколько немецких драгун, это смелые люди и дорогу знают. Впрочем, в Красностав дорога прямая.

— Да зачем же мне оставаться?

— Чтобы подольше погостить у нас; такого милого гостя я готов задержать на целый год. Притом я послал за табунами в Пересну, быть может, для вас найдется какой-нибудь хороший жеребец, который, в случае надобности, не подведет. Верьте!

Кмициц взглянул прямо в глаза пану старосте и потом, как бы на что-то решившись, сказал:

— Благодарю вас, я остаюсь, а татар отправлю вперед.

С этими словами Кмициц ушел, чтобы распорядиться. Отозвав в сторону Акбах-Улана, он сказал:

— Акбах-Улан, вам нужно идти в Красностав по прямой дороге. Я останусь здесь и поеду днем позже с конвоем. Теперь слушай, что я тебе скажу: в Красностав вы не пойдете, а спрячетесь в первом лесу, но так, чтоб о вас не было ни слуху ни духу. Когда вы услышите выстрел на дороге, спешите ко мне: мне хотят устроить какую-то ловушку.

— Твоя воля, — ответил Акбах-Улан, прикладывая руку ко лбу, губам и груди.

«Я разгадал твои хитрости, пан староста, — проговорил про себя Кмициц. — В Замостье ты боишься сестры и поэтому хочешь похитить девушку и поместить где-нибудь поблизости, а меня сделать своим орудием. Подожди! Не на таковского напал. Как бы тебе самому не попасться в свою же ловушку!»

Вечером поручик Шурский постучал в дверь Кмицица. Офицер тоже что-то подозревал, а так как он любил Анусю, то предпочитал, чтобы она лучше уехала, чем попала в сети Замойского. Но говорить откровенно он боялся, может быть, потому, что не был уверен в своем предположении. Он только выразил удивление, что Кмициц согласился услать татар вперед, и уверял, что дороги совсем не так безопасны, как говорят, что всюду бродят вооруженные шайки и пошаливают.

Но пан Андрей притворился, что ничего не подозревает.

— Что со мной может случиться, — говорил он, — ведь пан староста дает мне конвой?

— Да, но немцев.

— Разве они не надежные люди?

— Этим чертям никогда нельзя доверять; случалось не раз, что, сговорившись по дороге, они переходили на сторону неприятеля.

— Но по сю сторону Вислы нет шведов.

— Шведы есть в Люблине. Это неправда, что они ушли; советую вам не отправлять татар вперед… С большим отрядом всегда безопаснее.

— Жаль, что вы мне раньше этого не сказали, я никогда не отменяю своих приказаний.

На следующий день татары ушли вперед. Кмициц решил выехать вечером, чтобы к ночи прибыть в Красностав. Тем временем ему вручили два письма к Сапеге, одно от княгини, другое от пана старосты.

Кмицицу очень хотелось распечатать последнее письмо, но он не посмел и лишь посмотрел его на свет. Внутри конверта была чистая бумага. Это открытие окончательно убедило его, что у него по дороге хотят отнять и письма, и девушку.

Наконец пригнали табун из Пересны, и пан староста подарил молодому рыцарю необыкновенно красивого жеребца, которого Кмициц принял с благодарностью и подумал при этом, что на нем он уедет дальше, чем предполагает пан староста. Он вспомнил о спрятанных в лесу татарах и чуть не Расхохотался. Минутами все же он возмущался и решил проучить старосту.

Наконец пришло время обеда, который прошел очень мрачно. У Ануси были красные глаза; офицеры угрюмо молчали, один пан староста был весел и все подливал Кмицицу вина, а тот выпивал бокал за бокалом. Время было ехать, провожатых было мало: князь отправил офицеров на службу.

Ануся упала в ноги княгине, и ее долго не могли оторвать. Сама княгиня, по-видимому, тоже сильно беспокоилась. Может быть, она упрекала себя, что согласилась на ее отъезд. Но громкий плач ее сына еще более убедил гордую княгиню в необходимости положить конец этому чувству. И она утешалась надеждой, что девушка в семействе Сапеги найдет опеку и при содействии воеводы получит то огромное наследство, которое обеспечит ее судьбу.

— Поручаю ее вашей чести, мужеству и благородству, — повторила княгиня, обращаясь к Кмицицу, — помните, что вы мне дали слово довезти ее благополучно к пану Сапеге.

— Если дал слово, то одна смерть разве может помешать мне сдержать его! — ответил рыцарь.

И он подал руку Анусе, которую она взяла с особенной надменностью, так как сердилась на него за то, что он относился к ней слишком невнимательно.

Наступила минута отъезда. Ануся села в карету со старой служанкой Сувальской, а Кмициц на лошадь, и они тронулись в путь. Двенадцать немецких драгун окружили карету и телегу с вещами Ануси. Когда наконец заскрипели ворота и колеса загремели по подъемному мосту, Ануся разразилась громкими рыданиями. КмицицАаклонился к коляске:

— Не бойтесь, ваць-панна, я вас не съем!

«Невежа!» — подумала Красенская.

Они миновали уже дома за крепостными стенами и въехали в лес, который тянулся вплоть до Буга. Наступила ясная, теплая ночь. Дорога вилась серебристой лентой, тишину прерывал только топот лошадиных копыт да грохот кареты.

«Мои татары засели, верно, в лесу, как волки!» — подумал Кмициц. Вдруг он стал прислушиваться.

— Что это? — спросил он, обращаясь к офицеру, начальнику драгун.

— Топот! Кто-то мчится за нами! — ответил тот.

Едва он кончил, как к Кмицицу подскакал на взмыленной лошади казак.

— Пан Бабинич! Пан Бабинич! Письмо от пана старосты!

Отряд остановился. Казак подал письмо Кмицицу. Рыцарь сорвал печать и при свете фонаря стал читать письмо:

«Мосци-пане, любезнейший пане Бабинич! Вскоре после отъезда панны Божобогатой до меня дошла весть, что шведы не только не ушли из Люблина, но даже намерены напасть на мое Замостье. А потому дальнейшее путешествие становится немыслимым. Учитывая опасности, каким может подвергнуться девушка, мы желаем, чтобы вы отправили панну Божобогатую обратно в Замостье. Ее отвезут мои драгуны. Ввиду же того, что вы торопитесь, мы не смеем вас затруднять. Сообщая вашей милости нашу волю, просим вас отдать соответствующие приказания драгунам».

Между тем Ануся выглянула из окна кареты.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего. Пан староста просит меня еще раз позаботиться о вас, больше ничего!

И, обернувшись к кучеру и рейтарам, он крикнул:

— Вперед!

Но офицер, командовавший рейтарами, осадил своего коня.

— Стой! — крикнул он кучеру. — Как так — вперед? — обратился он к Кмицицу.

— А чего же нам стоять в лесу? — спросил Кмициц, притворяясь дурачком.

— Да ведь вы получили какое-то приказание.

— А вам что за дело? Я получил и потому приказываю ехать вперед.

— Стой! — закричал офицер.

— Вперед! — повторил Кмициц.

— Что там? — спросила снова Ануся.

— Мы не двинемся ни на шаг, пока вы мне не покажете приказание! — решительно проговорил офицер.

— Вы его не увидите, потому что оно прислано не вам.

— Если вы не хотите его исполнить, то я его исполню. Поезжайте с Богом в Красностав и смотрите, как бы вам от нас не попало, а я с панной вернусь в Замостье.

Кмицицу только и нужно было, чтобы офицер сам проговорился, что знает содержание письма. Теперь стало совершенно ясно, что все это было заранее подготовлено.

— Уезжайте с Богом! — грозно повторил офицер.

И в ту же минуту солдаты без всякой команды обнажили сабли.

— Ах вы такие-сякие! Вы не в Замостье панну повезете, а припрячете ее, чтобы пан староста мог дать волю своим страстям… Не на таковского напали!

И с этими словами он выстрелил на воздух из пистолета. В глубине леса раздался страшный шум, словно выстрел разбудил целое стадо спавших волков. Со всех сторон послышался какой-то вой, треск сухих ветвей, лошадиный топот, и на дороге зачернели группы всадников, которые приближались с нечеловеческим визгом и воем.

— Господи боже! — воскликнули испуганные женщины.

Татары налетели тучей, но Кмициц удержал их троекратным криком и, обернувшись к перепуганному офицеру, сказал насмешливо:

— Ну, теперь видите, на кого напали? Пан староста хотел оставить меня в дураках, сделать из меня слепое орудие, а вам поручил роль свахи, которую вы приняли, пан офицер, чтобы угодить своему пану… Поклонитесь ему от Бабинича и скажите, что девушка будет благополучно доставлена к пану Сапеге.

Офицер испуганными глазами обвел дикие лица татар, окружавших его со всех сторон и смотревших на рейтар жадными глазами. Видно было, что они ждут лишь приказания, чтобы наброситься на них и растерзать в клочки.

— Конечно, вы можете делать, что вам угодно, — сказал он дрожащим голосом, — но пан староста сумеет отомстить!

Кмициц засмеялся:

— Пусть же он отомстит мне на вас!.. Если бы вы не проговорились, что заранее знаете содержание письма, и не настаивали на том, чтобы вернуть панну назад, то я беспрекословно отдал бы вам девушку. Скажите пану старосте, чтобы он в свахи выбирал более умных, чем вы!

Спокойный тон Кмицица немного успокоил офицера, по крайней мере, он убедился, что ни ему, ни рейтарам не угрожает смерть; поэтому он вздохнул облегченно и спросил:

— Значит, мы ни с чем и вернемся в Замостье?

— Как ни с чем? Вы вернетесь с письмом, написанным у каждого из вас на шкуре!

— Ваша милость…

— Взять их! — крикнул Кмициц и первый схватил офицера за шиворот.

Вокруг коляски поднялась свалка. Женщины начали кричать о помощи, но татары заглушили их своим воем. Свалка продолжалась недолго, и вскоре все рейтары были связаны и положены рядом на дороге.

Кмициц приказал высечь их нагайками, но только так, чтобы они могли вернуться пешком в Замостье. Простым солдатам дали по сто, а офицеру сто пятьдесят ударов, несмотря на просьбы Ануси, которая, не понимая, в чем дело, думала, что попала в чьи-то страшные руки, и со слезами умоляла пощадить ее.

— Пощадите, рыцарь! В чем я перед вами виновата? Пожалейте! Пощадите!

— Тише, панна! — крикнул на нее Кмициц.

— Чем я провинилась перед вами?

— Может, вы и сами в заговоре?

— В каком заговоре? Боже, милостив буди мне, грешной!

— Так вы не знаете, что пан староста нарочно настаивал на вашем отъезде, чтобы разлучить вас с княгиней, похитить и в каком-нибудь пустом замке посягнуть на вашу честь?

— Господи Иисусе! — воскликнула Ануся.

В ее крике было столько искренности, что Кмициц сказал уже ласковее:

— Значит, вы не в заговоре? Возможно!

Ануся закрыла лицо руками, но ничего не могла сказать и только повторяла:

— Господи! Господи!

— Успокойтесь, панна! — еще ласковее сказал Кмициц. — Вы спокойно поедете к Сапеге. Пан староста не рассчитал, с кем имеет дело… Те люди, которых там секут, хотели вас похитить. Я отпущу их живыми, чтобы они могли рассказать пану старосте о том, как у них все гладко сошло.

— Значит, вы спасли меня от позора?

— Да, хотя не знал, будете ли вы этому рады!

Вместо ответа, Ануся схватила руку пана Андрея и прижала ее к своим бледным губам.

Дрожь пробежала по телу Кмицица.

— Оставьте, оставьте, ваць-панна! — крикнул он. — Садитесь в карету, а то ножки промочите. Ничего не бойтесь. Вам со мной безопаснее, чем у родной матери.

— Теперь я поеду с вами хоть на край света!

— Не говорите таких вещей, ваць-панна!

— Господь наградит вас за то, что вы защитили мою честь!

Тем временем ордынцы перестали сечь немцев, и Кмициц приказал их погнать в Замостье. Лошадей их, платье и оружие он подарил своим татарам. Затем они быстро двинулись в путь, так как медлить было опасно.

По дороге молодой рыцарь не мог удержаться, чтобы время от времени не заглянуть в окно кареты, вернее, не взглянуть в живые глазки и прелестное личико девушки. Всякий раз он спрашивал, не надо ли ей чего-нибудь, удобна ли коляска и не утомляет ли ее слишком скорая езда.

Она отвечала ему кокетливо, что ей так хорошо, как еще никогда не бывало. Она уже совершенно успокоилась. Сердце ее наполнилось доверием к защитнику. В душе она думала: «Он вовсе не такой невежа, как я сначала предполагала!»

«Эх, Ол е нька, если бы ты знала, как я страдаю из-за тебя! — думал Кмициц. — Неужели ты отплатишь мне неблагодарностью? Если бы это случилось в прежние времена!.. Ух!»

И ему пришли на память его прежние товарищи, былые проказы с ними, и, чтобы избавиться от искушения, он стал читать молитву за них.

Прибыв в Красностав, Кмициц подумал, что лучше не ждать известий из Замостья и тотчас двинуться дальше. Но перед отъездом он написал пану старосте следующее письмо:

Драгуны, с трудом дотащившись до Замостья позднею ночью, не смели показаться на глаза пану старосте, который узнал обо всем только на следующий день из письма Кмицица, привезенного красноставским казаком.

Прочтя его, пан староста заперся у себя на три дня и не пускал к себе никого, кроме слуг, приносивших ему еду. Слышали, как он ругался по-французски, что случалось с ним только тогда, когда он был в бешенстве.

Но буря понемногу улеглась. На четвертый и пятый день пан староста был очень молчалив, ворчал что-то про себя и дергал себя за ус, но через неделю, в воскресенье, выпив лишнее за обедом, он перестал дергать ус и, обратившись к сестре, княгине Гризельде, сказал:

— Вы знаете, сестрица, что я могу похвалиться своей проницательностью. Несколько дней тому назад я подверг испытанию того рыцаря, что повез Анусю, и могу вас уверить, что он в целости доставит ее Сапеге!

А через месяц сердце пана старосты принадлежало уже другой, а сам он был уже уверен, что все случилось согласно его воле и с его ведома.