Онлайн чтение книги Ужин The Dinner
7

Обычно Клэр сидит лицом к стене, но сегодня мы поменялись местами.

– Нет-нет. Давай хоть разочек ты сядешь здесь, – сказал я, пока метрдотель выдвигал наши стулья и она машинально собралась занять место, откуда открывалась панорама сада.

Обычно я сижу спиной к саду (или к стене, или к открытой кухне) по одной простой причине: я не хочу ничего пропустить. Клэр всегда собой жертвует. Она знает, что мне не нравится вид стен или садов и что я люблю глазеть на людей.

– Да ладно тебе, – сказала она, пока метрдотель учтиво выжидал, не отрывая рук от спинки стула – стула с видом на ресторан, который он в принципе отодвинул для моей жены, – это же твое любимое место!

Дело не только в том, что Клэр готова принести себя в жертву. В ней есть какой-то покой или внутреннее богатство, позволяющее довольствоваться зрелищем глухой стены, или открытой кухни, или, как здесь, парой чахлых газонов с гравийными дорожками и прямоугольным прудом с хилой живой изгородью. Теоретически вдалеке должны были виднеться деревья, но из-за опустившихся сумерек и отражений в стеклянной стене их едва ли удастся разглядеть.

Подобного вида в сочетании с видом на мое лицо ей вполне хватало.

– Не сегодня, – сказал я. «Сегодня я хочу любоваться лишь тобой», – должен был добавить я, но вслух произнести этого в присутствии метрдотеля в полосатом костюме у меня не хватило духу.

Помимо того что в этот вечер я мечтал сосредоточиться на любимом лице моей жены, я надеялся избежать зрелища прибытия моего брата: возни в коридоре, раболепия метрдотеля и девушек в фартуках, реакции гостей. Однако в момент их прихода я все же обернулся.

Разумеется, появление супругов Ломан не осталось незамеченным. Возле пюпитра образовалось легкое столпотворение: не менее трех черных фартуков приняли на себя заботу о Серже и Бабетте. Их приветствовали метрдотель и еще какой-то седой полулысый мужчина, не в костюме и не в черном с головы до пят, а в обычных джинсах и белой водолазке – судя по всему, владелец ресторана.

Да, это и в самом деле оказался владелец, – он подошел к Сержу и Бабетте и пожал им руки. «Меня там знают», – предупредил нас Серж несколько дней назад. Он был на короткой ноге с мужчиной в белой водолазке, который осчастливливал своим выходом из открытой кухни отнюдь не каждого.

Гости делали вид, что не происходит ничего особенного, – скорее всего, выражать свои эмоции не полагается в ресторанах, где аперитив от заведения стоит десять евро. Видимо, они, еще на несколько миллиметров согнувшись над тарелками, изо всех сил пыжились сохранять непринужденность, лишь бы избежать неловкой тишины, – если судить по тому, как явственно усилился гул в зале.

И пока метрдотель (белая водолазка снова скрылась в кухне) сопровождал Сержа и Бабетту к нашему столику, по ресторану пробежала едва заметная волна: легкий бриз по прежде гладкой поверхности пруда, порыв ветра над кукурузным полем, не более того.

Серж широко улыбался и потирал руки, Бабетта следовала за ним. Судя по ее семенящей походке, она надела чересчур высокие каблуки и теперь едва поспевала за мужем.

– Клэр! – Он протянул руки навстречу моей жене, которая уже приподнялась на стуле, и они трижды поцеловались.

Мне поневоле тоже пришлось встать: останься я сидеть, мне пришлось бы потом долго объясняться.

– Бабетта… – сказал я, придерживая локоть моей невестки. Я уже рассчитывал на то, что она подставит щеки для предписанных трех поцелуев, чтобы затем поцеловать воздух у моих собственных щек, как вдруг ощутил мягкое прикосновение губ сначала на одной щеке, потом на другой, а последний поцелуй пришелся – нет, не в губы, но совсем рядом. После чего мы посмотрели друг на друга; на ней, как всегда, были очки, только на сей раз какая-то другая модель – по крайней мере, я не припомню, чтобы когда-то видел ее в очках с настолько темными стеклами.

Бабетта относилась к той категории женщин, которым, как говорится, идет все, даже очки. Но сейчас что-то явно было не так. Как в комнате, в которой в твое отсутствие кто-то выкинул все цветы: изменение в интерьере, неосознаваемое до тех пор, пока не откроешь крышку мусорного ведра.

Жена моего брата обладала, мягко говоря, импозантной внешностью. Некоторых мужчин ее габариты приводили в трепет. Она не была тучной, нет, все ее физические параметры идеально уравновешивали друг друга. Тем не менее все в ней было крупным и роскошным: руки, ноги, голова, – слишком крупным и слишком роскошным, по мнению тех мужчин, которые втихаря обсуждали прочие части ее тела, пытаясь мысленно воссоздать их размеры исходя из нормальных человеческих пропорций.

В средней школе я дружил с мальчиком двухметрового роста. Помню, как тяжко было стоять рядом со сверстником на целую голову выше тебя – ты буквально тонул в его тени, лишенный солнечного света. Солнечного света, на который я имел полное право, сетовал я частенько. Я вынужден был постоянно задирать голову вверх, отчего затекала шея, но это еще полбеды. Мы вместе проводили летние каникулы, и, хотя мой друг был не толстым, а только ужасно долговязым, мне приходилось отвоевывать себе пространство всякий раз, когда он шевелил руками или ступнями, торчавшими из спального мешка и упиравшимися в стенку палатки. Эта борьба отнимала у меня все силы. Иногда утром я обнаруживал его ноги за пределами палатки и чувствовал себя виноватым за то, что эта маленькая палатка не в состоянии вместить в себя таких людей, как мой школьный товарищ.

В присутствии Бабетты я всегда лез из кожи вон, чтобы казаться больше и выше, чем был на самом деле. Я вытягивался, чтобы она смогла смотреть мне прямо в глаза.

– Хорошо выглядишь, – сказала Бабетта, ущипнув меня за предплечье.

У большинства людей, особенно у женщин, высказанные вслух комплименты по поводу внешности – пустой звук. Но только не у Бабетты, как убедился я за многие годы. Если кто-то, кому она симпатизировала, неважно выглядел, она этого не скрывала.

Поэтому фраза «Хорошо выглядишь» могла означать, что я действительно хорошо выглядел, хотя, возможно, таким образом она приглашала меня высказаться на счет ее собственной внешности, уделив той больше внимания, чем обычно.

Я еще раз хорошенько заглянул ей в глаза сквозь стекла очков, отражающих весь ресторан: гостей, белые скатерти на столах, парафиновые свечки… да, десятки парафиновых огоньков дрожали в стаканчиках. Только сейчас я заметил, что затемнен лишь верхний край стекол. Нижняя половина оставалась прозрачной, открывая для меня глаза Бабетты.

Они были красные и опухшие: явный признак недавних слез. Не слез двухчасовой давности, нет, слез, выплаканных только что, в машине, по дороге в ресторан.

Возможно, на парковке перед рестораном она и попыталась замаскировать их следы, но безуспешно. Своими затемненными очками она могла провести персонал в черных фартуках, метрдотеля в костюме-тройке и прыткого владельца в белой водолазке, но только не меня.

И в тот же момент я понял, что Бабетта вовсе не собиралась меня обманывать. Она приблизилась ко мне ближе, чем обычно, поцеловала меня почти в губы и заставила посмотреть в ее влажные глаза, чтобы я мог сделать соответствующие выводы.

Она опустила веки и пожала плечами – на языке тела это могло означать только одно: «Мне жаль…»

Не успел я и рта открыть, как Серж протиснулся между нами, слегка оттолкнув свою жену, чтобы с силой пожать мне руку. Раньше он не отличался мощной хваткой, но за прошедшие годы научился приветствовать «простых людей страны» крепким рукопожатием, ведь они никогда не проголосуют за какого-нибудь хлюпика.

– Паул, – произнес он.

И улыбнулся, но без какой бы то ни было эмоции. «Улыбайся», – наверняка убеждал он сам себя. Эта улыбка входила в тот же арсенал, что и рукопожатие. Через семь месяцев то и другое вместе должны были обеспечить ему победу на выборах. Даже если в него будут швырять тухлыми яйцами, улыбка должна оставаться безупречной. Первое, что увидят избиратели, – это улыбку на лице, пусть и перепачканном тортом, брошенным разъяренным демонстрантом.

– Привет, Серж, – сказал я. – Как дела?

За спиной брата Клэр и Бабетта приветствовали друг друга. Они поцеловались – по крайней мере, моя жена расцеловала Бабетту в щеки, – обнялись и посмотрели друг другу в глаза.

Увидела ли Клэр то же, что и я? Распознала ли она те же красные круги отчаяния за тонированными стеклами? Но тут Бабетта рассмеялась и поцеловала воздух у щек Клэр.

Мы сели за стол. Серж – напротив меня, на стороне моей жены, а Бабетта с помощью метрдотеля опустилась на стул рядом со мной. Одна из девушек в черном фартуке ассистировала Сержу, который, перед тем как плюхнуться на стул, еще немного постоял, чтобы обозреть интерьер ресторана.

– В качестве аперитива от заведения у нас сегодня розовое шампанское, – объявил метрдотель.

Я глубоко вздохнул, по всей вероятности слишком глубоко, потому что моя жена посмотрела на меня таким пронзительным взглядом, словно пыталась мне что-то сказать. Она никогда не закатывала глаз, не кашляла и не пихала меня ногой под столом, желая предупредить меня о том, что я ставлю себя (или уже поставил) в глупое положение.

Нет, в ее глазах было какое-то неуловимое выражение, незаметное другим, что-то между усмешкой и внезапной серьезностью.

«Не надо», – сказал ее взгляд.

– Ммм, шампанское, – сказала Бабетта.

– Недурно, – сказал Серж.

– Секундочку, – сказал я.