Онлайн чтение книги Европейцы The Europeans
Глава 3

В тот же вечер за обедом Феликс Янг докладывал баронессе Мюнстер о своих впечатлениях. Она видела, что он возвратился в наилучшем расположении духа. Однако обстоятельство это не являлось, по мнению баронессы, достаточным поводом для ликования. Она не слишком доверяла суждениям своего брата. Его способность видеть все в розовом свете была так неумеренна, что набрасывала тень на этот прелестный тон. Все же в отношении фактов ей казалось, на него можно было положиться, и потому она изъявила готовность его выслушать.

— Во всяком случае, тебе, как видно, не указали на дверь, — проговорила она. — Ты отсутствовал часов десять, не меньше.

— Указали на дверь! — воскликнул Феликс. — Да они встретили меня с распростертыми объятиями, велели закласть для меня упитанного тельца.^{8}

— Понимаю, ты хочешь этим сказать, что они — сонм ангелов.

— Ты угадала; они в буквальном смысле сонм ангелов.

— C'est bien vague,^{[14]Это довольно неопределенно (фр.)} — заметила баронесса. — С кем их можно сравнить?

— Ни с кем. Они несравнимы, ты ничего подобного не видела.

— Премного тебе обязана, но, право же, и это не слишком определенно. Шутки в сторону, они были рады тебе?

— Они были в восторге. Это самый торжественный день моей жизни. Со мной никогда еще так не носились — никогда! Веришь ли, я чувствовал себя важной птицей. Моя дорогая сестра, — продолжал молодой человек, — nous n'avons qu'à nous tenir,^{[15]нам нужно только не терять выправки (фр.)} и мы будем там звезды первой величины.

Мадам Мюнстер посмотрела на него, и во взгляде ее мелькнула ответная искра. Она подняла бокал и пригубила.

— Опиши их. Нарисуй картину.

Феликс осушил свой бокал.

— Итак, это небольшое селение, затерявшееся среди лугов и лесов; словом, глушь полнейшая, хотя отсюда совсем недалеко. Только, доложу я тебе, и дорога! Вообрази себе, моя дорогая, альпийский ледник, но из грязи. Впрочем, тебе не придется много по ней разъезжать. Они хотят, чтобы ты приехала и осталась у них жить.

— Ах, так, — сказала баронесса, — они хотят, чтобы я приехала и осталась у них жить? Bon!^{[16]Прекрасно! (фр.)}

— Там совершенная первозданность, все неправдоподобно естественно. И удивительно прозрачный воздух, и высокое голубое небо! У них большой деревянный дом, нечто вроде трехэтажной дачи — очень напоминает увеличенную нюрнбергскую игрушку.^{9} Это не помешало некоему джентльмену, который обратился ко мне с речью, называть его «старинным жилищем», хотя, право, вид у этого старинного жилища такой, будто оно только вчера построено.

— У них все изящно? Со вкусом?

— У них очень чисто; но нет ни пышности, ни позолоты, ни толпы слуг, и спинки кресел, пожалуй, излишне прямые. Но есть можно прямо с пола и сидеть на ступеньках лестницы.

— Это, конечно, завидная честь и, вероятно, там не только спинки кресел излишне прямые, но и обитатели тоже?

— Моя дорогая сестра, — ответил Феликс, — обитатели там прелестны.

— В каком они стиле?

— В своем собственном. Я бы определил его как старозаветный, патриархальный; ton^{[17]тон (фр.)} золотого века.

— У них только ton золотой и ничего больше? Есть там какие-нибудь признаки богатства?

— Я бы сказал — там богатство без признаков. Образ жизни скромный, неприхотливый; ничего напоказ и почти ничего — как бы это выразить? — для услаждения чувств; но предельная aisance^{[18]непринужденность (фр.)} и уйма денег — не на виду, — которые извлекаются в случае надобности без всякого шума и идут на благотворительные цели, на ремонт арендного имущества, на оплату счетов врачей и, возможно, на приданое дочерям.

— Ну, а дочери, — спросила мадам Мюнстер, — сколько их?

— Две, Шарлотта и Гертруда.

— Хорошенькие?

— Одна хорошенькая, — сказал Феликс.

— Которая же?

Молодой человек молча смотрел на свою сестру.

— Шарлотта, — сказал он наконец.

Она посмотрела на него в свою очередь.

— Все ясно. Ты влюбился в Гертруду. Они, должно быть, пуритане до мозга костей; веселья там нет и в помине.

— Да, веселья там нет. Люди они сдержанные, даже суровые, скорее меланхолического склада; на жизнь они смотрят очень серьезно. Думаю, что у них не все обстоит благополучно. То ли их гнетет какое-то мрачное воспоминание, то ли предвидение грядущих бед. Нет, эпикурейцами их не назовешь. Мой дядюшка, мистер Уэнтуорт, человек высокой нравственности, но вид у бедняги такой, будто его непрерывно пытают, только не поджаривают, а замораживают. Но мы их взбодрим. Наше общество пойдет им на пользу. Расшевелить их будет очень нелегко, но в них много душевной доброты и благородства. И они готовы отдать должное своему ближнему, признать за ним ум, талант.

— Все это превосходно, — сказала баронесса, — но мы, что ж, так и будем жить затворниками в обществе мистера Уэнтуорта и двух этих молодых женщин — как, ты сказал, их зовут, Дебора и Гефсиба?^{10}

— Там есть еще одна молодая девушка, их кузина, прехорошенькое создание; американочка до кончиков ногтей. Ну и, кроме того, существует еще сын и наследник.

— Прекрасно, — сказала баронесса. — Вот мы добрались и до мужчин. Каков он, этот сын и наследник?

— Боюсь, любитель выпить.

— Вот как? Выходит, он все же эпикуреец. Сколько же ему лет?

— Он двадцатилетний юнец, недурен собой, но, думаю, вкусы у него грубоватые. Есть там еще мистер Брэнд — рослый молодой человек, что-то наподобие священника. Они о нем очень высокого мнения; но я его пока не раскусил.

— А между двумя этими крайностями, — спросила баронесса, — между загадочным священнослужителем и невоздержанным юнцом никого больше нет?

— Как же! Там есть еще мистер Эктон. Думаю, — сказал молодой человек, кивая своей сестре, — мистер Эктон тебе понравится.

— Ты ведь знаешь, — сказала баронесса, — я очень привередлива. Он достаточно благовоспитан?

— С тобой он будет благовоспитан. Он человек вполне светский. Побывал в Китае.

Баронесса Мюнстер засмеялась.

— Так он светский на китайский лад? Это, должно быть, очень интересно.

— Если я не ошибаюсь, он нажил там огромное состояние, — сказал Феликс.

— Ну это всегда интересно. Он, что ж, молод, хорош собой, умен?

— Ему под сорок, он лысоват, остер на язык. Я готов поручиться, — добавил молодой человек, — что баронесса Мюнстер его очарует.

— Вполне вероятно, — сказала эта дама.

Брат ее, о чем бы ни шла речь, никогда не знал заранее, как это будет встречено, но вскоре баронесса заявила, что он превосходно все описал и что завтра же она отправится туда и посмотрит на все собственными глазами.

Итак, назавтра они сели в поместительную наемную коляску — экипаж не вызвал у баронессы никаких возражений, кроме цены и того обстоятельства, что кучер был в соломенной шляпе (в Зильберштадте слуги мадам Мюнстер носили желтые с красным ливреи). Они выехали за город, и баронесса, откинувшись на сиденье, покачивая над головой зонтик с кружевной оборкой, обозревала придорожный ландшафт. Прошло немного времени, и она произнесла: «Affreux».^{[19]Ужасно (фр.)} Брат ее заметил, что, судя по всему, передний план в этой стране значительно уступает plans reculés.^{[20]заднему плану (фр.)} Баронесса в ответ на это сказала, что пейзаж здесь, по-видимому, весь можно причислить к переднему плану.

Феликс заранее уговорился со своими новыми друзьями, когда он привезет сестру; они решили, что самое подходящее для этого время — четыре часа пополудни. У большого, блещущего чистотой дома, к которому подкатила коляска, был, по мнению Феликса, очень приветливый вид; высокие стройные вязы отбрасывали перед ним удлиненные тени. Баронесса вышла из коляски. Американские родственники дожидались ее, стоя на крыльце. Феликс помахал им шляпой, и длинный худой джентльмен с высоким лбом и чисто выбритым лицом двинулся по направлению к воротам. Шарлотта Уэнтуорт шла рядом с ним. Гертруда несколько медленнее следовала позади. Обе молодые женщины были в шуршащих шелковых платьях. Феликс подвел свою сестру к воротам.

— Будь с ними полюбезнее, — сказал он ей.

Но он тут же понял, что совет его излишен. Евгения и без того уже приготовилась быть любезной — так, как это умела одна Евгения. Феликс испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие, когда мог беспрепятственно любоваться своей сестрой; удовольствие это выпадало ему довольно часто, но не утратило оттого прелести новизны. Если Евгения хотела понравиться, она казалась ему, как и всем прочим людям, самой обворожительной женщиной на свете. Он забывал тогда, что она бывала и другой, что временами становилась жестокой, капризной, что порой даже пугала его. Сейчас, когда, готовясь войти в сад, сестра оперлась на его руку, он понял, что она хочет, что она решила понравиться, и на душе у него стало легко. Не понравиться Евгения не могла.

Высокий джентльмен подошел к ней с видом чопорным и строгим, но строгость эта не содержала в себе и тени неодобрения. Каждое движение мистера Уэнтуорта, напротив, говорило о том, что он сознает, как велика возложенная на него ответственность, как торжественно нынешнее событие, как трудно оказать подобающее уважение даме столь знатной и вместе столь несчастной. Феликс еще накануне заметил эту свойственную мистеру Уэнтуорту бледность, а сейчас ему чудилось что-то чуть ли не мертвенное в бледном, с благородными чертами лице дяди. Но молодой человек был наделен таким даром сочувствия и понимания, что он тут же понял: эти, казалось бы, зловещие признаки не должны внушать опасений. Крылатое воображение Феликса разгадало на лету душевный механизм мистера Уэнтуорта, открыло ему, что почтенный джентльмен в высшей степени совестлив и что совесть его в особо важных случаях дает о себе знать подобными проявлениями физической слабости.

Баронесса, держа за руку дядю, стояла, обратив к нему свое некрасивое лицо и свою прекрасную улыбку.

— Правильно я сделала, что приехала? — спросила она.

— Очень, очень правильно, — сказал с глубокой торжественностью мистер Уэнтуорт.

Он заранее составил в уме небольшую приветственную речь, но сейчас она вся вылетела у него из головы. Он был почти что напуган. На него никогда еще не смотрела так — с такой неотступной, такой ослепительной улыбкой ни одна женщина; и это смущало и тяготило его, тем более что женщина эта, которая так ему улыбалась и которая мгновенно заставила его ощутить, что обладает и другими беспримерными достоинствами, была его собственная племянница, родное дитя дочери его отца. Мысль о том, что племянница его баронесса, что она состоит в морганатическом браке с принцем, уже дала ему более чем достаточную пищу для размышлений. Хорошо ли это? Правильно ли? Приемлемо ли? Он и всегда плохо спал, а прошлой ночью почти не сомкнул глаз, задавая себе эти вопросы. В ушах у него все звучало странное слово «морганатический»; почему-то оно напоминало ему о некоей миссис Морган, которую он знавал когда-то и которая была особой наглой и неприятной. У него было такое чувство, что пока баронесса так на него смотрит и улыбается, его долг тоже смотреть ей прямо в глаза своими точно выверенными, намеренно невыразительными органами зрения. На сей раз ему не удалось выполнить свой долг до конца. Он перевел взгляд на дочерей.

— Мы очень рады вас видеть, — сказал он. — Позвольте мне представить вам моих дочерей: мисс Шарлотта Уэнтуорт, мисс Гертруда Уэнтуорт.

Баронесса подумала, что никогда еще не встречала людей менее экспансивных. Но тут Шарлотта поцеловала ее и, взяв за руку, посмотрела на нее с ласковой и серьезной торжественностью. У Гертруды, по мнению баронессы, вид был весьма похоронный, хотя, казалось бы, она могла и развеселиться: ведь с ней болтал Феликс, улыбаясь своей неотразимой улыбкой. Он поздоровался с ней так, словно они были старые друзья. Когда Гертруда поцеловала баронессу, в глазах ее стояли слезы. Баронесса Мюнстер взяла за руки обеих молодых женщин и оглядела их с головы до ног. Шарлотта нашла, что вид у баронессы очень необычный и одета она весьма странно; Шарлотта не могла решить, хорошо это или дурно. Во всяком случае, она рада была, что они надели шелковые платья и — особенно — что принарядилась Гертруда.

— Кузины мои очень хорошенькие, — сказала баронесса. — У вас очень красивые дочери, сэр.

Шарлотта залилась краской, — никогда еще прямо при ней не говорили о ее внешности так громко и с таким жаром. Гертруда отвела глаза — но не в сторону Феликса; она была страшно довольна. Довольна не тем, что услышала комплимент: она считала себя дурнушкой и в него не поверила. Гертруда вряд ли могла бы объяснить, что именно доставило ей удовольствие — скорей всего что-то в самой манере баронессы разговаривать, — и удовольствие это ничуть не стало меньше, а даже, как ни странно, возросло, оттого что она баронессе не поверила.

Мистер Уэнтуорт помолчал, потом промолвил с чопорной учтивостью:

— Не угодно ли вам пожаловать в дом?

— Но здесь ведь не все ваше семейство, — сказала баронесса, — у вас как будто еще есть дети?

— У меня есть еще сын, — ответил мистер Уэнтуорт.

— Почему же он не вышел меня встретить? — воскликнула баронесса. — Боюсь, он совсем не похож на своих очаровательных сестер.

— Не знаю, я выясню, в чем дело.

— Он робеет в присутствии дам, — сказала тихо Шарлотта.

— Он очень красивый, — сказала, стараясь говорить громко, Гертруда.

— Вот мы пойдем сейчас и отыщем его, выманим из его cachette.^{[21]укрытия (фр.)} — И баронесса взяла под руку мистера Уэнтуорта, который твердо помнил, что руки ей не предлагал, и по дороге к дому все время размышлял над тем, должен ли он был это сделать и пристало ли ей брать его под руку, если никто ей этого не предлагал. — Мне хотелось бы получше узнать вас, — сказала, прерывая его размышления, баронесса, — и чтобы вы меня узнали.

— Желание вполне законное, — ответил мистер Уэнтуорт. — Мы ведь близкие родственники.

— О да! — сказала Евгения. — Приходит в жизни минута, когда всей душой начинаешь ценить родственные узы… родственные привязанности. Думаю, вам это понятно.

Мистер Уэнтуорт слышал накануне от Феликса, что Евгения необыкновенно умна и блистательна. Поэтому он невольно все время чего-то ожидал. До сих пор, как ему казалось, она проявляла ум, а вот теперь, видно, начиналась блистательность.

— Да, родственные привязанности сильны, — пробормотал он.

— У некоторых, — заявила баронесса, — далеко не у всех.

Шарлотта, которая шла рядом, снова взяла ее руку; она все время улыбалась баронессе.

— А вы, cousine, — продолжала баронесса, — откуда у вас этот восхитительный румянец? Настоящие розы и лилеи! — Розы на лице у бедняжки Шарлотты мгновенно возобладали над лилеями, и, ускорив шаг, она поднялась на крыльцо. — Это страна восхитительных румянцев, — продолжала баронесса, обращаясь теперь к мистеру Уэнтуорту. — Насколько я могу судить, они здесь необыкновенно нежны. Румянцами своими славятся Англия… Голландия, но там они быстро грубеют. В них слишком много красного.

— Надеюсь, вы убедитесь, — сказал мистер Уэнтуорт, — что страна эта во многих отношениях превосходит упомянутые вами страны. Мне довелось бывать и в Англии, и в Голландии.

— А, так вы бывали в Европе! — воскликнула баронесса. — Почему же вы меня не навестили? Впрочем, пожалуй, все к лучшему. — Прежде чем войти в дом, она, помедлив, окинула его взглядом: — Я вижу, вы выстроили ваш дом… ваш чудесный дом… в голландском стиле?

— Дом очень старый, — заметил мистер Уэнтуорт. — Когда-то здесь провел неделю генерал Вашингтон.

— О, я слыхала о Вашингтоне, — вскричала баронесса. — Мой отец его боготворил.

— Я убедился, что в Европе он очень популярен, — заметил, немного помолчав, мистер Уэнтуорт.

Феликс тем временем задержался в саду с Гертрудой. Он стоял и улыбался ей точно так же, как накануне. Все происшедшее накануне казалось ей сновидением. Он явился и все преобразил; другие тоже его видели — они с ним разговаривали. Но представить себе, что он возвратится, что станет частью ее повседневной, будничной, наперед известной жизни, она могла, лишь получив новое подтверждение со стороны своих чувств. Подтверждение не заставило себя ждать. Он стоял перед ней, радуя все ее чувства.

— Как вам понравилась Евгения? — спросил Феликс. — Правда ведь, она очаровательна?

— Она блистательна, — ответила Гертруда. — Больше я ничего пока сказать не могу. Она все равно что певица, которая поет арию. Пока она ее не допела, ничего нельзя сказать.

— Она никогда ее не допоет! — смеясь, воскликнул Феликс. — Но вы согласны со мной, что она красива?

Гертруда не нашла баронессу красивой и была разочарована; почему-то она заранее вообразила, что баронесса должна быть похожа на чрезвычайно миловидный портрет императрицы Жозефины,^{11} гравюра с которого висела в гостиной, неизменно приводя в восторг младшую мисс Уэнтуорт. Баронесса ни капельки не была похожа на этот портрет — ни капельки! Но, и непохожая, она тем не менее была поразительна, и Гертруда приняла эту поправку к сведению. И все же странно, что Феликс говорит о красоте своей сестры как о чем-то бесспорном.

— Мне кажется, потом она будет казаться мне красивой, — сказала Гертруда. — Как интересно, должно быть, сойтись с ней поближе. Мне это никогда не удается.

— Вы прекрасно с ней сойдетесь, вы очень с ней подружитесь, — заявил Феликс так, словно ничего не могло быть проще.

— Она очень изящна, — проговорила Гертруда, глядя вслед баронессе, словно подвешенной к руке ее отца.

Сказать, что кто-то «изящен», для нее уже было удовольствием. Феликс оглянулся.

— А ваша вчерашняя маленькая кузина, — спросил он, — необычайно хорошенькая… куда она делась?

— Она в гостиной, — ответила Гертруда. — Да, она очень хорошенькая. — У Гертруды было такое чувство, точно она должна сейчас же отвести его в дом, где он увидит ее кузину. Но, немного поколебавшись, она решилась еще помедлить. — Я не верила, что вы вернетесь, — сказала она.

— Не верили, что я вернусь! — смеясь, воскликнул Феликс. — Тогда вы не догадываетесь о впечатлении, произведенном на это чувствительное сердце.

Гертруда решила, что скорее всего он говорит о впечатлении, произведенном на него кузиной Лиззи.

— Просто я не верила, — сказала она, — что мы вас увидим снова.

— Помилуйте, куда же я мог деться?

— Не знаю, я думала, вы растаете в воздухе.

— Это, конечно, очень лестно, но я не настолько бесплотен. Таю я достаточно часто, — сказал Феликс, — но что-то от меня всегда остается.

— Я вышла на крыльцо дожидаться вас, потому что все вышли. Но если бы вы так и не появились, я ничуть не была бы удивлена.

— Надеюсь, — сказал Феликс, — вы были бы разочарованы?

Гертруда несколько мгновений смотрела на него, потом покачала головой:

— Нет… нет!

— Ah, par exemple!^{[22]Вот так так! (фр.)} Вы заслуживаете того, чтобы я никогда вас не покидал.

Когда они вошли в гостиную, мистер Уэнтуорт торжественно представлял баронессе присутствующих. Перед ней стоял молодой человек, который то и дело краснел, посмеивался и переминался с ноги на ногу — он был стройный, с кротким лицом, правильностью черт напоминавшим лицо отца. За его спиной два другие джентльмена тоже поднялись со своих мест, а в стороне от них, у одного из окон, стояла необычайно хорошенькая молодая девушка. Девушка вязала чулок, но, в то время как пальцы ее проворно перебирали спицы, она не спускала блестящих широко раскрытых глаз с баронессы.

— Как же вашего сына зовут? — спросила, улыбаясь молодому человеку, Евгения.

— Меня зовут Клиффорд Уэнтуорт, мэм, — сказал он срывающимся от смущения голосом.

— Почему вы не изволили выйти меня встречать, мистер Клиффорд Уэнтуорт? — спросила с той же своей прекрасной улыбкой баронесса.

— Я думал, я вам не понадоблюсь, — сказал молодой человек, медленно пятясь.

— Как может не понадобиться beau cousin,^{[23]очаровательный кузен (фр.)} коль скоро он у вас существует! Но так и быть, если впредь вы будете со мной очень милы, я вас прощу.

И мадам Мюнстер обратила свою улыбку к прочим присутствующим. Сначала она перенесла ее на бесхитростную физиономию облаченного в долгополую одежду мистера Брэнда, который не сводил глаз с хозяина дома, как бы призывая мистера Уэнтуорта вывести его поскорее из этого противоестественного положения. Мистер Уэнтуорт назвал его имя. Евгения подарила мистера Брэнда наилюбезнейшим взглядом и тут же перевела его на следующее лицо.

Этот последний был нерослым, неосанистым джентльменом с живыми, наблюдательными, приятными темными глазами, небольшим количеством редких темных волос и небольшими усами. Он стоял, засунув руки в карманы, но, как только Евгения на него взглянула, сразу же их оттуда вынул. Однако, в отличие от мистера Брэнда, он не пытался уклониться, не призывал на помощь хозяина дома. Он встретился взглядом с Евгенией и, по-видимому, почел эту встречу за счастье. Мадам Мюнстер мгновенно ощутила, что, по существу, он самое здесь значительное лицо. Она не пожелала это впечатление скрыть и отчасти обнаружила его легким одобрительным кивком, когда мистер Уэнтуорт произнес:

— Мой кузен — мистер Эктон.

— Ваш кузен, но не мой? — спросила баронесса.

— Это зависит только от вас! — сказал мистер Эктон, смеясь.

Баронесса несколько мгновений на него смотрела; ей бросилось в глаза, что у него очень белые зубы.

— Это будет зависеть от вашего поведения, — сказала она. — Думаю, торопиться мне не следует. Кузенов и кузин у меня достаточно. Разве что мне позволено еще претендовать на родство с этой очаровательной юной леди.

И она указала на молодую девушку у окна.

— Это моя сестра, — сказал мистер Эктон.

И Гертруда Уэнтуорт, обняв молодую девушку за плечи, вывела ее вперед, хотя та нисколько, судя по всему, не нуждалась в том, чтобы ее вели. Она легкими быстрыми шагами направилась к баронессе, с полным хладнокровием сворачивая вокруг спиц недовязанный чулок. Глаза у нее были темно-голубые, волосы темно-каштановые, и была она необычайно хорошенькая.

Евгения поцеловала ее, как и двух других молодых девушек, потом, слегка отстранив от себя, посмотрела на нее.

— А вот это совсем другой type,^{[24]тип (фр.)} — сказала она, выговаривая это слово на французский лад. — И весь облик, и характер совсем иные, мой дорогой дядя, чем у ваших дочерей. Пожалуй, Феликс, — продолжала она, — вот таким мы и представляли себе всегда тип американки.

Служившая наглядным примером молодая девушка улыбалась слегка всем по очереди и вне очереди — Феликсу.

— Я вижу здесь только один тип, — вскричал Феликс, — тип, достойный восхищения!

Реплика эта встречена была полным молчанием, но мгновенно все постигавший Феликс постиг уже, что молчание, которое время от времени смыкало уста его новых знакомцев, не было укоризненным или негодующим. Чаще всего оно выражало ожидание или смущение. Все они столпились вокруг его сестры, как бы ожидая, что сейчас она продемонстрирует какую-нибудь сверхъестественную способность, какой-нибудь необыкновенный талант. Они смотрели на нее с таким видом, словно перед ними был жонглер словами в блестящем умственном уборе из газа и мишуры. Вид их придал последующим фразам мадам Мюнстер некий иронический оттенок.

— Итак, это ваш кружок, — сказала она, обращаясь к своему дяде. — Это ваш salon и его постоянные посетители. Я рада видеть всех в полном сборе.

— О да, — сказал мистер Уэнтуорт, — они то и дело забегают к нам мимоходом. Вы должны последовать их примеру.

— Папа, — вмешалась Шарлотта Уэнтуорт, — мы ждем от наших новых родственников большего. — И она обратила вдруг свое милое серьезное лицо, в котором робость сочеталась с невозмутимым спокойствием, к их важной гостье.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Евгения Камилла Долорес, — ответила, улыбаясь, баронесса. — Но называть меня так длинно не надо.

— Если вы позволите, я буду называть вас Евгенией. Вы должны приехать и остаться у нас жить.

Баронесса с большой нежностью коснулась руки Шарлотты, но не спешила с ответом. Она спрашивала себя, сможет ли она с ними ужиться.

— Это было бы просто чудесно… просто чудесно, — сказала баронесса, обводя глазами комнату и всех присутствующих. Ей хотелось выиграть время, отодвинуть окончательное решение. Взгляд ее упал на мистера Брэнда, который смотрел на нее, скрестив на груди руки, подперев ладонью подбородок. — Этот джентльмен, очевидно, какое-то духовное лицо? — понизив голос, спросила она у мистера Уэнтуорта.

— Он священник, — ответил мистер Уэнтуорт.

— Протестантский? — поинтересовалась Евгения.

— Я унитарий,^{12} сударыня, — проговорил внушительным тоном мистер Брэнд.

— Вот как, — сказала Евгения. — Это что-то новое.

Она никогда о таком вероисповедании не слышала. Мистер Эктон засмеялся, а Гертруда взглянула с беспокойством на мистера Брэнда.

— Вы не побоялись приехать в такую даль, — сказал мистер Уэнтуорт.

— В такую даль… в такую даль, — подхватила баронесса, покачивая с большим изяществом головой, и покачивание это можно было истолковать как угодно.

— Хотя бы поэтому вы должны у нас поселиться, — сказал мистер Уэнтуорт суховатым тоном, который (Евгения была достаточна умна, чтобы это почувствовать) нисколько не снижал высокой учтивости его предложения. Она взглянула на своего дядю, и на какой-то миг ей показалось, что в этом холодном, застывшем лице она улавливает отдаленное сходство с полузабытыми чертами матери. Евгения принадлежала к числу женщин, способных на душевные порывы, и сейчас она ощутила, как в душе у нее что-то нарастает. Она все еще обводила взглядом окружавшие ее лица и в устремленных на нее глазах читала восхищение; она улыбнулась им всем.

— Я приехала посмотреть… попытаться… просить… — сказала она. — Мне кажется, я поступила правильно. Я очень устала. Мне хочется отдохнуть. — В глазах у нее были слезы. Пронизанный светом дом, благородные, уравновешенные люди, простая строгая жизнь — ощущение всего этого нахлынуло на нее с такой неодолимой силой, что она почувствовала, как поддается одному из самых, быть может, искренних в своей жизни порывов. — Мне хотелось бы здесь остаться, — сказала она. — Примите меня, пожалуйста. — Хотя она улыбалась, в голосе ее, так же как и в глазах, были слезы.

— Моя дорогая племянница, — сказал мистер Уэнтуорт ласково.

Шарлотта, обняв баронессу, притянула ее к себе, а Роберт Эктон отвернулся тем временем к окну, и руки его сами собой скользнули в карманы.