Онлайн чтение книги Муха The Fly
МУХА. [= Муха с белой головой / The Fly (La Mouche)]

Самое страшное, когда телефон звонит среди ночи. В таких случаях меня охватывает паника и я пытаюсь совладать с чувством, что некий незнакомец пробрался в дом и проник в мою спальню. Когда говорю в трубку: «Месье Деламбр слушает», то внешне я совершенно спокоен, но прихожу в себя более или менее только после того, как узнаю голос говорящего и пойму, что от меня нужно.

Я настолько успешно научился подавлять чисто животную реакцию и страх, что когда в два часа ночи мне позвонила невестка и попросила приехать, но сначала известить полицию о том, что она только что убила моего брата, я невозмутимо осведомился, как и почему она убила Андре.

— Но, Франсуа!.. Я не могу объяснить все это по телефону. Пожалуйста, вызови полицию и быстрее приезжай.

— Может быть, сначала нам встретиться, Элен?

— Нет, прежде позвони в полицию, а то они станут задавать тебе дурацкие вопросы, Им и так будет трудно поверить, что я сделала это в одиночку… И, кстати, думаю, тебе следует сказать, что Андре… тело Андре находится на заводе. Может быть, они захотят сначала отправиться туда.

— Ты говоришь, Андре на заводе?

— Да… под паровым молотом.

— Где?

— Под паровым молотом! Не задавай лишних вопросов. Пожалуйста, приезжай скорее, Франсуа! Пойми, я боюсь… Мои нервы больше не выдержат!

Вы никогда не пробовали объяснить сонному полицейскому, что минуту назад вам позвонила невестка и сказала, что убила вашего брата паровым молотом? Я повторил свое объяснение, но он перебил:

— Да, месье, да, слушаю вас… Но кто вы? Как вас зовут? Ваш адрес? Я спрашиваю: где вы живете?

Именно в этот момент комиссар Шара взял трубку и вместе с ней все дело под свой контроль. Казалось, он сразу схватил суть. Могу ли я его подождать? Да. Тогда он заедет за мной и отвезет в дом брата. Когда? Через пять-десять минут.

Только я успел надеть брюки, напялить на себя свитер, схватить шляпу и плащ, как у дверей остановился черный «ситроен».

— Полагаю, что на вашем заводе есть ночной сторож, месье Деламбр? Это он вам позвонил? — спросил комиссар Шара. Я сел рядом с ним, захлопнул дверь, и мы поехали.

— Нет, не он. Конечно, брат мог пройти на завод через лабораторию, где часто работает по ночам… Иногда всю ночь.

— Работа профессора Деламбра связана с вашим делом?

— Нет, брат ведет, вернее, вел исследования для министерства авиации. Он хотел обосноваться подальше от Парижа, но в таком месте, где опытные рабочие могли бы изготавливать и чинить приборы для его опытов. Поэтому я и предложил брату одну из старых мастерских на заводе, и он переехал жить в дом, который построил еще наш дед на вершине горы за заводом.

— Так, понятно. Брат рассказывал о своих исследованиях?

— Редко. Мне известно только, что брат собирался провести серию опытов, к которым готовился в течении нескольких месяцев. Опыты были связаны с разложением вещества, как он мне сказал.

Почти не сбавляя скорости, комиссар свернул в открытые ворота завода и резко остановился возле полицейского. Его донесение я мог и не слушать. Теперь я знал, что брат мертв, и казалось, что так было уже многие годы. Дрожа, как осиновый лист, я выбрался из машины вслед за комиссаром.

Мы прошли цех, где несколько полицейских стояло около молота. Все выглядело не так ужасно, как я ожидал. Хотя никогда не видел брата пьяным, теперь он будто спал после страшной попойки, лежа ничком на узком транспортере, по которому в рабочее время раскаленные добела слитки металла подкатывались к молоту. Руки и голова брата должны были превратиться в расплющенное месиво. Но невероятно — создавалось впечатление, что он каким-то образом впихнул их прямо в металлическую массу молота.

Поговорив с коллегами, комиссар повернулся ко мне.

— Каким образом мы можем поднять молот, месье Деламбр?

— Я подниму его сам.

— Позвать кого-нибудь из ваших людей?

— Нет, я справлюсь один. Вот пульт управления. Смотрите комиссар. Пресс был установлен под нагрузку в 50 тонн и на нулевой уровень.

— На нулевой уровень?..

— Да, на уровень земли. И — на единичные удары, то есть перед каждым ударом его нужно поднимать. Не знаю, что Элен скажет вам по этому поводу, но в одном я уверен: она не знает, как управлять молотом и устанавливать режим его работы.

— Возможно, это сделали рабочие после окончания ночной смены?

— Исключено. Уровень никогда не устанавливают на ноль.

— Понимаю. А можно ли молот поднимать медленно?

— Нет. Скорость подъема не регулируется. Но в любом случае, она не очень высока при отдельных ударах.

— Ясно. Вы мне покажите, что делать? Видимо, это будет не очень приятное зрелище.

— Нет, нет, месье комиссар. Я совладаю с собой.

— Все готовы? — спросил комиссар. — Хорошо, месье Деламбр, начинайте.

Глядя на спину брата, я медленно, но твердо нажал на кнопку подъема.

Непривычную тишину завода нарушил вздох сжатого воздуха, прорывающего в цилиндры. Это вздох всегда напоминал мне гиганта, набирающего в грудь воздух перед тем, как отвесить оплеуху другому гиганту. Стальная масса дрогнула и быстро поднялась. Когда молот отделился от металлического основания, я услышал чавкающий звук и почувствовал, как меня охватывает паника: тело Андре покачнулось вперед и поток крови залил страшное месиво.

— А молот не может упасть обратно, месье Деламбр?

— Нет, нет, — пробормотал я, включая предохранительное устройство, с повернулся к полицейскому с позеленевшим лицом. Меня стошнило.

Несколько недель комиссар Шара выслушивал показания, ездил по всей округе, составляя донесения, рассылал телеграммы и звонил по телефону направо и налево. Позднее мы подружились, и он признался, что долгое время считал меня подозреваемым номер один, но в конце концов отказался от этой идеи, потому что не было не только никаких улик, но и мотива.

Элен сохраняла такое спокойствие во время следствия, что к его завершению врачи подтвердили единственно возможный, по моему мнению диагноз: она сошла с ума. Конечно, о суде не могло быть и речи.

Невестка и не пыталась защитить себя, но очень рассердилась, когда поняла, что ее принимают за сумасшедшую. Естественно, это служило лишним доказательством того, что Элен действительно сошла с ума. Она созналась в убийстве мужа и доказала, что действительно умеет управлять паровым молотом, но сказать как именно или при каких обстоятельствах убила моего брата, отказалась наотрез. Большой загадкой оставалось и то, почему он так покорно засунул голову под молот, а это могло быть единственным объяснением его роли в разыгравшейся драме.

Ночной сторож слышал звук молота, причем, даже два раза, по его утверждениям. Это было очень странно, хотя на счетчике ударов, который всегда после работы устанавливали на ноль, стояла цифра два. Тем не менее Элен настаивала на том, что она только раз включила молот, и это было лишним доказательством ее безумия.

Комиссар Шара вначале сомневался, действительно ли жертвой стал мой брат. Но в том не могло быть никакого сомнения. Во-первых из-за большого шрама, идущего от колена к бедру, который Андре получил после взрыва снаряда во время отступления в в 1940 году. Во-вторых, отпечатки пальцев левой руки трупа совпадали с отпечатками, найденными в лаборатории и на личных вещах брата в его доме.

К лаборатории приставили часового, и на следующий день прибыло несколько официальных лиц из министерства авиации. Они рылись в его бумагах, забрали кое-какие приборы и перед отъездом сообщили комиссару, что самые интересные документы и приборы уже уничтожены.

Полицейская лаборатория Лиона, одна из самых известных в мире, сообщила, что голова Андре в тот момент, когда ее раздавил молот, была завернута в бархатную ткань, и я сразу же узнал в нем коричневую скатерть со стола в лаборатории брата. На нем он обычно обедал, когда не мог отлучиться из-за работы.

После нескольких дней в тюрьме, Элен перевели в психиатрическую лечебницу для умалишенных преступников. Мне доверили племянника Анри, мальчика шести лет — вылитого отца, и в конечном итоге я стал его опекуном и наставником.

Элен была одной из самых тихих пациенток лечебницы. К ней разрешали приходить, и я навещал ее по воскресеньям. Пару раз меня сопровождал комиссар, и позднее я узнал, что он и сам иногда бывал у Элен, но нам не удалось получить от нее никаких сведений. Казалось, невестка стала ко всему безразличной. Она редко отвечала на мои вопросы и еще реже — на вопросы комиссара. Большую часть времени Элен проводила за шитьем, но самым любимым ее занятием стала ловля мух. Она их внимательно рассматривала, затем отпускала в целости и сохранности.

Только однажды с ней случился приступ буйства, скорее даже нервный срыв, как сказал доктор, который сделал ей для успокоения инъекции морфия. Это случилось, когда Элен увидела, как медсестра расправлялась с мухами.

На следующий день после припадка, комиссар Шара пришел ко мне.

— У меня странное ощущение, что в этом кроется разгадка всего дела, господин Деламбр, — сказал он.

Я не стал спрашивать, откуда ему известно о припадке Элен.

— Не понимаю вас, комиссар. Бедная госпожа Деламбр могла проявить неожиданный интерес к чему угодно. Вам не кажется, что мухи — просто случайный предмет ей бреда?

— Вы действительно думаете, что она сошла с ума?

— Дорогой комиссар, я не понимаю, как в этом можно сомневаться. А вы разве сомневаетесь?

— Не знаю. Что бы ни говорили доктора, мне кажется, что у господин Деламбр рассудок работает очень четко… Даже когда она ловит мух.

— Допустим, вы правы, но как тогда вы объясните ее отношение к сыну? Такое впечатление, что Элен не считает его своим ребенком.

— Я тоже об этом думал. Может быть, она пытается его защитить. Может быть, боится мальчика или ненавидит его…

— Что-то я вас не понимаю, дорогой комиссар.

— Вы заметили, например, что она никогда не ловит мух в присутствии мальчика?

— Нет. Но если поразмыслить, вы совершенно правы. Да, это странно… И все же я не понимаю.

— Я тоже, господин Деламбр. И опасаюсь, что мы никогда не сможем понять, если только ваша невестка не поправится.

— Врачи считают, что нет никакой надежды.

— Не знаете, проводил ли ваш брат опыты на мухах?

— Наверняка не знаю, но, кажется, нет. А вы не спрашивали у людей из министерства авиации? Им известно все о его работе.

— Спрашивал, но они посмеялись надо мной.

— Ясно…

— Счастливчик — вам хоть что-то ясно, господин Деламбр. А мне нет. Надеюсь, когда-нибудь разберусь…

— Дядя, скажи — мухи долго живут?

Мы только, что пообедали, и по установившемуся между нами обычаю, я плеснул Анри немного вина, чтобы он обмакнул в него бисквит.

Если бы племянник не наблюдал так внимательно за тем, как наполняется бокал, мой вид бы напугал его.

Впервые мальчик заговорил о мухах, и я вздрогнул при мысли, что комиссар Шара мог находиться здесь с нами. Представляю блеск в его глазах, когда бы он ответил вопросом на вопрос племянника:

— Не знаю. А почему ты спрашиваешь, Анри?

— Потому что я снова видел муху, которую искала мама.

Только отпив из бокала Анри, я понял, что он ответил на мои мысли вслух.

— Значит, мама ищет муху…

— Да, ищет. Муха немного выросла, но я все равно ее узнал.

— Где ты видел эту муху, Анри? И как узнал?

— Сегодня утром на твоем столе, дядя Франсуа. У нее голова белая, а не черная, и странные лапки.

Все более и более входя в роль комиссара Шара, но пытаясь остаться невозмутимым, я продолжал:

— А когда увидел ее впервые?

— В тот день, когда уехал папа. Я поймал муху, но мама заставила меня выпустить ее, а потом захотела, чтобы я снова поймал ее. Передумала… — Пожав плечами, как обычно делал мой брат, добавил: — Женщины.

— Думаю эта муха давным-давно умерла, и ты ошибся, Анри, — сказал я, вставая из-за стола и направляясь к двери.

Но выйдя из столовой, тотчас помчался по лестнице в свой кабинет. Мухи нигде не было.

— Я совсем разволновался, что мне отнюдь не свойственно. Анри только, что доказал: Шара действительно был ближе к разгадке, чем мне казалось.

— И тут я подумал — не знает ли Шара намного больше, чем говорит. А Элен? На самом ли деле она сошла с ума? Во мне росло странное и ужасное чувство… Чем дольше я размышлял, тем сильнее убеждался в правоте комиссара: Элен пытается избежать наказания!

Что же послужило причиной такого злодейского преступления, что к нему привело?

Мне приходили в голову все те же бесконечные вопросы, которые Шара задавал Элен, иногда нежно, как медсестра, пытающаяся успокоить больного, иногда строго и холодно, иногда выкрикивая их в негодовании. Элен отвечала лишь на некоторые, всегда спокойно и тихо, никогда не обращая внимания на тон вопроса. Хотя и оцепеневшая, она казалась совершенно разумной.

Начитанный, изысканный, хорошо воспитанный Шара был не просто умным полицейским, но и отличным психологом с поразительной интуицией: выдумку или ложь он чувствовал нутром. Он поверил тому немногому, что сказала Элен. Но оставалось еще слишком много вопросов, на которые она вообще не отвечала, а они были самыми прямыми и важными.

Шара смог обнаружить только один факт, не совпадавший с показаниями Элен — было доказано, что молотом она пользовалась не один раз, а дважды. Этот явный дефект в каменной стене обороны Элен виделся брешью, которую комиссар мог бы расширить. Но моя невестка, в конце концов, ее заделала, сознавшись:

— Ну хорошо, я солгала. Я дважды включала молот. Но не спрашивайте почему — я не могу вам объяснить.

— Это единственное ваше… неправильное показание, мадам Деламбр?

— Да, единственное. И вы это знаете, месье комиссар.

К своему огорчению, Шара понял, что Элен могла читать его мысли, как открытую книгу.

Наверно, следовало известить комиссара, но ведь он непременно стал расспрашивать Анри… Еще одно не прибавляло мне решительности — смутное чувство страха. Я боялся, что комиссар примется искать и найдет муху, о которой говорил Анри. И это сильно меня беспокоило, потому что должным образом объяснить свой страх я не мог.

Андре, конечно же, не походил на рассеянного профессора, который гуляет под проливным дождем со свернутым зонтиком. Брат был обычным смертным, с острым чувством юмора, любил детей и животных и не мог переносить чужого страдания. Я часто замечал, как он бросал работу и засматривался на парад местной пожарной команды или гонку велосипедистов в «Тур де Франс». Случалось, даже ходил за приезжими циркачами по всей деревне. Ему нравились игры, где требовалось логическое мышление и точность — бильярд, теннис, бридж и шахматы.

Как тогда объяснить его смерть? Что могло заставить Андре положить голову под молот? Какое-нибудь глупое пари или проверка личной храбрости исключались. Мне виделись только два возможных объяснения смерти Андре. Или он сошел с ума, или же у него причина позволить жене убить себя таким странным и ужасным способом. Какова же роль Элен? Не могли же они сойти с ума вместе!

Решив в конце концов не говорить комиссару о невинных откровениях племянника, я подумал, что лучше мне самому расспросить Элен.

Казалось, она ожидала моего прихода: как только я назвал себя и был допущен в приемный покой, то Элен сразу же появилась там.

— Я хотела показать тебе свой сад, — объяснила она, увидев, что я смотрю на пальто, наброшенное ею на плечи.

Как «разумной» пациентке, Элен разрешали в определенное время выходить в сад. По ее просьбе, ей выделили небольшую клумбу, где она могла выращивать цветы, а я послал невестке семена и несколько кустов роз. Она направилась к грубой деревянной скамейке, недавно поставленной рядом с этой клумбой. Пытаясь нащупать правильный подход к разговору о смерти Андре, я сидел и чертил на земле рисунки концом зонтика.

— Франсуа, я хочу спросить тебя кое о чем, — начала Элен.

— Все, что в моих силах, Элен.

— Нет, я просто хочу знать, долго ли живут мухи?

Я посмотрел на нее пристально и уже собирался было сказать, что несколько часов назад ее сын задал мне точно такой вопрос… Но тут до меня дошло, как можно именно завязать разговор, и может быть, даже нанести мощный удар, настолько мощный, чтобы пробить стену ее обороны, разумной или безумной.

Внимательно наблюдая за невесткой, я сказал:

— Я не совсем уверен, Элен, но муха, о которой ты спрашиваешь, сегодня утром залетела в мой кабинет.

Несомненно, я нанес потрясающий удар. Она так резко повернула голову, что я услышал, как хрустнули ее позвонки. Элен открыла рот, но не произнесла ни слова: только глаза, казались, кричали от ужаса.

Конечно, комиссар воспользовался бы таким преимуществом и не дал бы ее времени на раздумье. Все, что мне удалось, и то с большим трудом, так это сохранять невозмутимый вид. Оставалось лишь надеяться, что оборона Элен будет разрушена и дальше.

Должно быть, она долгое время не дышала, потому что внезапно судорожно вздохнула и закрыла рот руками.

— Франсуа… Ты убил ее, — прошептала Элен и впилась взглядом в мое лицо.

— Нет.

— Значит, она у тебя… Она у тебя! Отдай ее мне! — Элен прости что кричала, касаясь меня руками, и я понимал, что будь она достаточно сильной, то попыталась бы меня обыскать.

— Нет, Элен, у меня ее нет.

— Но теперь ты знаешь… Ты догадался?

— Нет. Знаю только одно — ты не сошла с ума. Но я хочу знать все, Элен, и как-нибудь это выясню. Выбирай: или сама мне расскажешь, и я подумаю, что можно сделать, или…

— Или что? Говори же!

— Или же, уверяю тебя, твой друг комиссар уже завтра утром заполучит эту муху.

Элен замерла, и, хотя уже становилось прохладно, лоб и руки у нее покрылись испариной. Даже не смахнув прядь длинных русых волос, которые ветер сбросил на лицо, она пробормотала:

— Но если я тебе скажу… Пообещаешь мне, что прежде всего не убьешь муху?

— Нет, элен. Сначала я должен узнать, а потом уже обещать.

— Но, Франсуа, пойми же — я пообещала Андре, что убью муху. Я обязана сдержать слово, а до тех пор не вправе что-либо сказать.

Я почувствовал, что оказался в тупике. Не то, чтобы терял опору, но преимущество терял. И решился выстрелить вслепую.

— Элен, ты, конечно, понимаешь, как только полицейские займутся этой мухой, они поймут, что ты не сумасшедшая, и тогда…

— Нет, Франсуа! Ради Анри! Разве ты не понимаешь? Я ждала муху; надеялась, что она меня здесь найдет, но не могла же муха знать, что со мной случилось. Потому ее пришлось отправиться к тем кого она любит — к Анри, к тебе… К тебе, который мог бы понять, что нужно делать!

Действительно ли Элен сошла с ума или снова симулировала сумасшествие? Но, безумная или нет, она была загнана в угол. Не зная, как действовать дальше и как нанести решающий удар без риска упустить Элен из-под контроля, я произнес очень тихо:

— Расскажи мне все, Элен. И тогда я смогу защитить твоего сына.

— Защитить от чего? Разве ты не понимаешь, что я здесь только для того, чтобы Анри не называли сыном женщины, казненной за убийство его отца? Разве ты не понимаешь, что я бы предпочла гильотину смерти заживо в сумасшедшем доме?

— Понимаю, Элен, и сделаю для мальчика все, что в моих силах, даже если ты мне ничего не расскажешь. Но если откажешься, то тогда я не смогу вести игру… И муха окажется у комиссара Шара.

— Хорошо, отведи меня обратно… в здание. Я отдам тебе то, что твой комиссар назвал бы «признанием».

— Ты хочешь сказать, что написала его?!

— Да. Оно предназначено не тебе, а скорее твоему другу комиссару. Я предчувствовала, что рано или поздно он доберется до правды.

— Значит, ты не будешь возражать, чтобы комиссар прочитал признание?

— Поступай, как считаешь нужным, Франсуа. Подожди минуточку.

Оставив меня у приемного покоя, Элен убежала наверх в свою комнату. Не прошло и минуты, как она вернулась с большим коричневым конвертом в руках.

— Послушай, Франсуа, ты не настолько смышлен, как твой бедный брат, но совсем не дурак. Я только прошу — прочти это в одиночестве, после чего делай, что хочешь.

— Обещаю тебе, Элен, — сказал я, взяв в руки драгоценный конверт, — прочитаю его сегодня вечером и, хотя завтра посетителей не пускают, приеду к тебе.

— Как хочешь, — сказала невестка и ушла вверх даже не попрощавшись.

Вернувшись домой, я прочитал надпись на конверте:

Сказав прислуге, чтобы мне немедленно принесли в кабинет легкий ужин и больше не беспокоили, я побежал наверх, швырнул конверт на стол и еще раз внимательно осмотрел всю комнату перед тем, как закрыть ставни и задернуть шторы. Все, что удалось найти, так это дохлого комара, ко засох на стене.

Я указал, куда поставить поднос, налил себе вина, запер двери отключил телефон — всегда теперь делаю это на ночь, — выключил верхний свет и зажег настольную лампу.

Разрезав конверт, я извлек из него толстую стопку плотно исписанных листов. Посередине первого прочитал следующие строки:

Даже не притронувшись к стакану вина, я перевернул страницу и начал читать.

* * *

Почти что за год до смерти (так начиналась рукопись) мой муж рассказал мне частично о своих экспериментах. Он прекрасно понимал, что его коллеги из министерства авиации запретили бы те из них, которые были слишком опасны. Но ему хотелось получить положительные результаты перед обнародованием открытия.

Хотя сейчас при помощи радио и телевидения можно передавать только звук и изображение, Андре утверждал, что ему удалось изобрести способ транспортировки вещества: любой твердый предмет, помещенный в «передатчик», в мгновение ока распадался и вновь собирался в специальном приемном устройстве.

Андре считал, что его открытие, возможно, самое важное с тех пор, как изобрели колесо. Он полагал, что передача вещества при помощи мгновенной «дезинтеграции-реинтеграции» полностью изменит жизнь, такую, какой мы ее знаем сейчас. Как, ученый-практик, он никогда не позволял теориям и мечтам брать над ним вверх, и предвидел то время, когда больше не будет ни самолетов, ни кораблей, ни поездов, ни машин, а следовательно шоссе, железных дорог, вокзалов, железнодорожных станций и морских портов. Все это заменят станции по приему и передаче вещества.

Приемное устройство Андре находилось всего лишь в нескольких метрах от его передатчика в смежной с лабораторией комнате. Первый удачный эксперимент он провел с пепельницей, которую мы привезли из Лондона в качестве сувенира. В тот день он ворвался в мою комнату и швырнул пепельницу мне на колени.

— Элен, посмотри! На одну миллионную долю секунды эта пепельница была полностью распылена, она не существовала. Только атомы неслись в пространстве со скоростью света. И через мгновение они снова соединились в форме пепельницы!

— Андре, умоляю тебя… Пожалуйста! Что ты такое говоришь?

Он начал рисовать прямо на письме, которое я писала. Увидев мое серьезное лицо, засмеялся, сбросил все со стола и сказал:

— Непонятно? Ладно, начнем с начала. Элен, ты помнишь, я читал тебе статью о загадочных летающих камнях в Индии, которые, казалось, возникают прямо-таки неоткуда в некоторых жилищах? Будто кто-то бросает их снаружи, и они пролетают через закрытые двери и окна.

— Да, помню. Я еще помню, что профессор Ожье, гостивший тогда у нас, заметил, что если это не обман, то единственно возможное объяснение таково: камни распыляются, после того как их бросили снаружи, пролетают сквозь стену и вновь собираются воедино перед тем, как упасть на пол или удариться об стену.

— Правильно. Кстати я добавил, что конечно, есть и другая возможность на мгновение — частично распыляются стены при полете сквозь них камня или камней.

— Да, Андре. Я все это помню. Но до сих пор не могу понять, как и зачем даже распыленные камни могут пролетать сквозь стену или запертую дверь.

— Да потому, что атомы, образующие твердые вещества, не так близки друг к другу, как кирпичи в стене, а отделены весьма большими промежутками.

— Ты хочешь сказать, что распылил эту пепельницу, а потом протолкнув сквозь что-то собрал заново?

— Вот именно, Элен. Она прошла сквозь стену, которая отделяет передатчик от приемника.

— Надеюсь, тебе никогда не придет в голову передавать меня. Боюсь, с другой стороны я выйду такой же как твоя пепельница.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, что было написано на ее донышке?

— Конечно: «Сделано в Японии». В этом-то и была вся прелесть нашего типичного британского сувенира.

— Надпись все еще здесь, Андре, но… посмотри!

Муж забрал у меня пепельницу, нахмурился и отошел к окну. Затем побледнел, и я поняла, что он увидел, насколько странным вышел опыт.

Три слова были написаны задом наперед:

Не сказав ни слова и полностью забыв обо мне, Андре устремился в лабораторию. Я увидела его только на следующее утро уставшим и небритым, после бессонной ночи.

Через несколько дней, Андре постигла новая неудача, которая выбила его из колеи и на несколько недель сделала нервным и раздражительным. Какое-то время я терпеливо сносила это, но однажды вечером у меня тоже было плохое настроение, и у нас произошла глупая ссора из-за пустяка. Я стала упрекать мужа за то, что он слишком угрюм.

— Извини, дорогая. Я бился над кучей проблем и устроил тебе нелегкую жизнь. Понимаешь, мой первый опыт с животным оказался неудачным.

— Андре! Ты проделал его с Дандело, да?

— Откуда ты знаешь? Он был распылен полностью, но не появился в приемной устройстве.

— Ах, Андре! Что же с ним стало?

— Ничего… Просто Дандело больше нет. Где-то во вселенной, одному Богу известно где, блуждают его распыленные атомы.

Дандело — белый котенок, которого наш повар нашел как-то утром в саду. Мы сразу же решили оставить его у себя. Теперь я поняла, куда он исчез, и сильно рассердилась, но муж так переживал неудачу, что я решила промолчать.

В течение следующих нескольких недель я очень мало видела мужа. Как правило, он просил, чтобы еду приносили ему в лабораторию. Часто, просыпаясь по утрам, я видела, что Андре опять не спал в своей постели. Иногда приходил очень поздно, и комната приобретала такой вид, будто по ней пронесся ураган: бывает когда пытаешься искать что-нибудь впотьмах.

Однажды Андре пришел домой широко улыбаясь, и я поняла, что все его неприятности позади. Однако он изменился в лице, когда заметил на мне нарядное платье.

— Ты куда собираешься, Элен?

— Да. Дрийоны пригласили меня поиграть в бридж, но я могу позвонить им и отказаться.

— Нет, не надо.

— Нет, надо. Выкладывай все начистоту, дорогой.

— Ну, наконец-то свершилось! И я хочу, чтобы ты первая увидела чудо.

— Великолепно, Андре! Конечно, я буду очень рада.

Позвонив соседям и сказав, что сожалею и так далее, я спустилась в кухню и сообщила повару, что у него в распоряжении ровно десять минут для того, чтобы приготовить «праздничный ужин».

— Великолепная идея, Элен, — сказал супруг при появлении горничной с бутылкой шампанского после нашего ужина при свечах. — Мы отметим событие воссозданным шампанским! — С этими словами он взял поднос и направился в лабораторию.

— Ты думаешь, оно будет такое же, как и перед распылением?

— Не бойся. Сама увидишь, — сказал Андре, открывая дверь телефонной будки, которую от привез в лабораторию и переделал в то, что называл передатчиком. — Поставь его сюда, — он указал на табуретку, стоявшую внутри будки.

Тщательно закрыв дверь, Андре отвел меня в другой конец комнаты и дал мне солнцезащитные очки с очень темными стеклами. Сам тоже надел очки и пошел к пульту управления около передатчика.

— Элен, ты готова? — спросил муж, выключая свет. — Не снимай очки, пока не скажу.

— Я не сдвинусь с места, Андре. Начинай.

Поднос едва было видно в мерцающем зеленоватом свете за стеклянной дверью.

Андре нажал на выключатель.

Комнату ярко осветила оранжевая вспышка. Внутри будки я увидела потрескивающий огненный шар и почувствовала его тепло на лице, шее и руках. Все продолжалось лишь доли секунды и перед глазами у меня возникли черные провалы с зелеными краями такое бывает, если долго смотришь на солнце.

— Ну, вот! Теперь можешь снять очки, Элен, — слегка театральным жестом супруг открыл дверь будки. Хотя Андре подготовил меня, я была поражена, не увидев там ни шампанского, ни бокалов, ни подноса, ни табуретки…

Андре церемонно взял меня под руку и повел в соседнюю комнату, в тот угол, где стояла вторая телефонная будка. Распахнув дверь, он торжественно снял с табуретки поднос с шампанским.

Чувствуя себя в роли добродушного зрителя, которого фокусник вытаскивает на сцену, я воздержалась от слов «Все сделано при помощи зеркал», потому что знала — это расстроит мужа.

— Надеюсь его можно пить? — спросила я, когда пробка выстрелила.

— Конечно, Элен, — ответил Андре, подавая бокал, — но это мелочи. Отведай шампанского, и я покажу тебе нечто поразительное.

Мы вернулись в первую комнату.

— Ах, Андре! Вспомни беднягу Дандело!

— Это лишь морская свинка. Я уверен, все будет нормально.

Он поставил пушистого зверька на зеленый пол будки и быстро закрыл дверь. Я надела темные очки снова и увидела и ощутила яркую вспышку, сопровождаемую треском.

Не дожидаясь, когда Андре откроет дверь, я бросилась в соседнюю комнату и заглянула в будку приемника.

— Ах, Андре! Дорогой! Она действительно здесь, — воскликнула я, наблюдая с волнением за бегающим взад и вперед зверьком. — Потрясающе! Все получилось! Тебе удалось это сделать!

— Надеюсь, но я должен запастись терпением. Через несколько недель буду знать наверняка.

— Что ты имеешь в виду? Смотри! Она живая…

— Да, похоже на то. Но мы должны посмотреть — все ли ее органы в целости и сохранности, а на это уйдет некоторое время. Если зверек будет полон жизни и через месяц, тогда эксперимент можно считать удачным.

Я попросила Андре разрешить мне присматривать за морской свинкой.

— Хорошо, но только не перекорми ее, — согласился он, улыбаясь моему энтузиазму.

Хотя Андре не позволял мне доставать Опля (так я назвала свинку) из коробки в лаборатории, я повязала вокруг ее шеи розовую ленточку и два раза в день ее кормила.

Опля скоро привыкла к своей розовой ленточке и стала совсем ручной, но этот месяц ожидания показался мне годом.

И вот однажды Андре принес в лабораторию Миккет — нашего коккер-спаниеля. Он держал это в тайне от меня, прекрасно понимая, что я бы никогда не согласилась проводить такие опыты над собакой. Но затем Андре сообщил, что Миккет удалось успешно транспортировать уже несколько раз и операция ей чрезвычайно понравилась: она выскакивала из реинтегратора и тут же сломя голову мчалась в соседнюю комнату и царапалась в дверь передатчика, желая, как выразился Андре, «попробовать еще разок».

Теперь я ожидала, что супруг пригласит своих коллег и специалистов из министерства авиации. Обычно он поступал так по окончании исследования и перед тем, как выдать длинный и подробный отчет. Всегда проводил в из присутствии пару-другую опытов. Наконец, я спросила его, когда же он собирается устроить свой непременный «вечер сюрпризов».

— Нет, Элен, еще не скоро. Открытие слишком важно. Мне нужно много над ним работать. Понимаешь, есть еще особенности транспортировки, которые я не могу толком понять. Что же, я просто скажу всем этим выдающимся профессорам, что делаю то-то и то-то и бах — получилось. Что еще важней, нужно быть готовым ответить на любой сокрушительный аргумент, который они обязательно придумают, когда сталкиваются действительно с чем-то стоящим.

Конечно, мне никогда не приходило в голову, что Андре попытается, по крайней мере, на данной стадии, поставить опыт на живом человеке. Но, зная Андре, следовало предположить, что он никому не разрешил бы войти в передатчик, не попробовав это сам. Потому он и продублировал все выключатели внутри будки дезинтегратора. Я обнаружила это только после несчастного случая…

В то утро, когда Андре проводил этот страшный эксперимент, он не пришел на обед. Я послала горничную в лабораторию с подносом, но она принесла его обратно вместе с запиской, которая была приколота с внешней стороны двери:

Время от времени он поступал так и раньше, и я, хотя и отметила, что записка была написана необычно крупным почерком, но особого значения этому обстоятельству не придала.

Когда я пила кофе, в комнату ворвался Анри с известием, что поймал странную муху и хочет мне ее показать. Я отказалась даже посмотреть на его зажатый кулачок и потребовала, чтобы он немедленно отпустил муху.

— Но мама, у нее такая странная белая голова!

Подведя сына к открытому окну, я повторила приказание и он выпустил муху. Я помнила, что Андре не выносил жестокости в любой форме по отношению к живым существам и рассердился бы, узнав, что сын запрятал муху в коробочку или бутылку.

В тот вечер Андре не появился и к ужину. Чуть встревоженная, я побежала в лабораторию и постучала в дверь.

Он не ответил на стук, но я услышала его шаги, и через мгновение он просунул под дверь записку, напечатанную на машинке:

В испуге я принялась стучать в дверь и звать его, но казалось Андре не обращал на это никакого внимания. Услышав знакомый стук пишущей машинки, я почувствовала некоторое облегчение.

Уложив Анри, я вернулась в лабораторию, где обнаружила под дверью еще одну записку. Моя рука дрожала, когда я поднимала записку, потому что уже тогда начала догадываться; стряслось нечто ужасное. Вот что было там написано:

Дрожа от страха, не зная что и подумать, подавляя яростное желание звать Андре и колотить в дверь, пока он не откроет, я постучала три раза, как требовалось, и побежала принести то, что ему нужно.

Не прошло и пяти минут, как я вернулась и обнаружила под дверью еще одну записку.

Я помедлила, собираясь с духом и затем медленно постучала три раза. Услышав, что Андре возится за дверью и неловко пытается открыть замок. Наконец, дверь открылась.

Краешком глаза я заметила, что он стоял за дверью. Не поворачиваясь, я отнесла кувшин на стол. Судя по всему, Андре наблюдал за мной, и я должна была во что бы то ни стало выглядеть спокойной и собранной.

— Дорогой, можешь на меня рассчитывать, — сказала я с нежностью и, поставив кувшин под настольную лампу, единственную, которая была здесь включена, пошла в соседнюю комнату, где ярко горел свет.

Казалось из будки приемника вылетел ураганный вихрь: повсюду разбросаны бумаги в углу несколько разбитых пробирок, табуретки и стулья перевернуты, а одна из оконных штор наполовину сорвана с погнутых гардин. В большой эмалированной миске на полу все еще тлели обгоревшие документы.

Я поняла, что мне не найти муху, которую разыскивал Андре. Женщины знают то, о чем мужчины могут только догадываться при помощи рассуждений и дедукции. Эта форма знания им практически недоступна, и они пренебрежительно называют ее интуицией. А я уже догадалась, что ту самую муху поймал Анри и потом выпустил по моему настоянию.

В соседней комнате раздался странный булькающий звук — видимо, Андре трудно было пить молоко.

— Андре, мухи здесь нет. Может ты мне что-то подскажешь… Если не в силах говорить, попробуй постучать… или еще как-нибудь. Один раз будет означать — да, два раза — нет.

Я пыталась говорить совершенно спокойно, но мне пришлось подавить вздох отчаяния, когда он постучал два раза.

— Можно подойти к тебе, Андре? Мой дорогой, меня ничто не испугает.

После минутного колебания он стукнул по столу один раз.

В дверях я остановилась, пораженная видом Андре: его голова и плечи были покрыты коричневой бархатной скатертью, которую он снял со стола. Подавив смех, на грани рыдания, сказала:

— Андре, завтра при свете дня мы поищем тщательней. Почему бы тебе не лечь спать? Если хочешь, Отведу тебя в комнату для гостей, там тебя никто не увидит.

Левой рукой он два раза постучал по столу.

— Тебе нужен доктор, Андре?

— Нет, — постучал он.

— Хочешь, позову профессора Ожье? Вдруг он сможет помочь…

Он резко стукнул два раза. Я не знала, что мне делать. И тогда сказала:

— Сегодня утром Анри поймал муху, он хотел мне ее показать, но я заставила ее выпустить. Может быть, эта та самая… Я, увы, не видела ее, но сын сказал, что у нее белая голова.

Андре издал странный металлический вздох, и я едва успела впиться зубами в пальцы, чтобы не закричать. Он опустил правую руку, и вместо его мускулистой кисти с длинными пальцами из рукава высунулась свисающая до колен серая лапка с маленькими почками на ней, напоминающая ветку дерева.

— Андре, дорогой, скажи мне, что случилось! От меня будет больше пользы, если я буду знать. Андре… Ах, это ужасно! — рыдала я, не в силах совладать с собой.

Он стукнул один раз в знак согласия и указал левой рукой на дверь.

Я вышла из комнаты и в слезах упала на колени в то время, как он закрывал за мной дверь. Потом Андре печатал, а я ждала. В конце концов он добрел до двери и просунул под ней лист бумаг.

Элен, приходи утром. Я должен подумать, как объяснить тебе все случившееся. Прими одну из моих таблеток снотворного и сразу же отправляйся спать. Завтра ты будешь нужна мне отдохнувшей и сильной, моя бедная крошка.

— Тебе нужно что-нибудь на ночь, Андре? — крикнула я.

Он стукнул два раза, и чуть позже снова послышался стук пишущей машинки.

…Луч солнца упал на мое лицо, и, вздрогнув, я проснулась. Хотя поставила будильник на пять часов, но не услышала его, вероятно, из-за снотворного. Я действительно спала, как убитая, без единого сновидения. Теперь же опять оказалась в кошмаре наяву. Заплакав, как ребенок, я вскочила с кровати. Было уже около семи!

Бросившись в кухню, не говоря ни слова опешившей прислуге, я быстро приготовила кофе и бутерброд с маслом, поставила их на поднос и побежала в лабораторию.

Как только я постучала, Андре тут же открыл дверь и, впустив меня, закрыл ее. Его голова все еще была покрыта скатертью, но, судя по измятому костюму и раскрытой раскладушке, он по крайней мере пытался отдохнуть.

На столе лежал приготовленный для меня листок бумаги. Андре открыл другую дверь, и, подумав, что он хочет остаться в одиночестве, я ушла в соседнюю комнату. Во время чтения я слышала, как он разливал кофе.

Хотя бы Андре писал чуточку подробнее! Я вздрогнула от мысли, что он должен быть ужасно искалечен, и тихонько заплакала, представив сначала лицо его вывернутым наизнанку, что может быть, вместо ушей у него глаза, или рот на затылке или что-нибудь еще хуже…

Андре нужно спасти! Для этого я должна найти муху!

Собравшись с силами, я спросила:

— Андре, можно войти?

Он открыл дверь.

— Андре, не отчаивайся, я найду эту муху. Ее больше нет в лаборатории, но она не должна была улететь далеко. Возможно, ты искалечен, даже очень сильно, но не может идти речи о том, чтобы положить этому конец, как ты пишешь. Если будет нужно, и ты не захочешь, чтобы тебя видели, я сделаю тебе маску или колпак, чтобы ты мог продолжать работу, пока не поправишься. Я позову профессора Ожье, и он вместе со всеми твоими друзьями спасут тебя.

И вновь я услышала этот странный металлический вздох, и Андре дважды сильно ударил по столу.

— Андре, не волнуйся, будь спокоен, я ничего не сделаю, не посоветовавшись с тобой. Но ты должен надеяться на меня, верить мне и позволить помогать тебе, насколько это будет в моих силах. Ты страшно изуродован, дорогой? Покажи, прошу тебя, свое лицо! Я не испугаюсь… Я же твоя жена.

Но муж снова постучал в знак решительного отказа и указал на дверь.

— Хорошо, я сейчас пойду искать муху, но обещай мне, что не сделаешь никаких глупостей, ничего опасного или опрометчивого, не предупредив меня заранее!

Андре протянул левую руку, и я поняла, что он дал мне слово.

Я никогда не забуду этот бесконечный день, прошедший в поисках мухи. Вернувшись домой, я перевернула все вверх дном и заставила прислугу помогать мне: сказала, что из лаборатории профессора исчезла муха и ее нужно поймать живьем. Вероятно, они уже тогда подумали, что я сошла с ума, позднее так и заявили об этом полицейским. Возможно, охота за мухой в тот день и спасла меня от гильотины.

Я стала расспрашивать Анри и, так как он не сразу понял в чем дело, принялась трясти его, дала ему пощечину, и сын заплакал у меня на глазах у пораженной прислуги. Понимая, что нельзя мне так распускаться, я поцеловала и приласкала бедного мальчика, и в конце концов объяснила, что мне от него нужно. Да, он поймал муху прямо у окна кухни и сразу же отпустил, как я ему сказала.

Даже летом у нас было очень мало мух: дом стоит на вершине горы и его хорошо обдувает самый легкий ветерок. Несмотря на это, в тот день я ловила мух десятками. На всех подоконниках и по всему саду расставила блюдечки с молоком, сахаром, вареньем и медом… Однако ни одна из пойманных и из тех, что мы не могли поймать, но по крайней мере видели, не походили на ту самую муху. При помощи увеличительного стекла я рассматривала необычных мух одну за другой, но ни у одной не было ничего похожего на белую головку.

Во время обеда я сбегала к Андре и отнесла ему молоко и картофельное пюре. Прихватила с собой также несколько пойманных мух, но он дал мне понять что это все не то.

— Если не найдем муху сегодня ночью, Андре, мы должны что-то придумать. Вот что предлагаю: я буду в соседней комнате. Когда ты не сможешь ответить стуком, то будешь печатать записки на машинке и просовывать под дверь. Согласен?

— Да, — сказал Андре.

К ночи нам не удалось найти муху… Я готовила поднос с обедом для Андре, но не выдержала и разрыдалась на кухне в присутствии молчаливой прислуги. Горничная подумала, что у меня произошел скандал с мужем. Возможно, из-за потерянной мушки. Но, оказывается, повар уже тогда уверился, что я сошла с ума.

Я молча взяла поднос и снова поставила его возле телефона. Я не сомневалась, что для Андре действительно решается вопрос жизни и смерти. Также не сомневалась и в том, что он совершит самоубийство, если только мне не удастся переменить его намерения. Хватит ли у меня сил? Он бы никогда не простил мне, если бы я не сдержала свое обещание, но важно ли это теперь, в такой ситуации? К черту обещания и порядочность! Андре нужно спасти во что бы то ни стало! Решив так, я нашла в телефонном справочнике номер профессора Ожье и позвонила ему.

— Профессора нет дома, он вернется в конце недели, — вежливо ответил холодный голос на другом конце провода.

Вот так! Мне придется бороться в одиночку, и я буду бороться. Будь что будет, но спасу Андре.

Вся моя нервозность исчезла, когда муж впустил меня в лабораторию. Поставив поднос на его стол, я перешла в другую комнату, как мы и договорились.

— Прежде всего хочу знать, — сказала я после того, как он закрыл за мной дверь, — что все-таки случилось? Скажи мне, пожалуйста, Андре!

Я терпеливо ожидала пока он напечатает ответ. И вот записка под дверью.

В течение нескольких минут я соображала, не начал ли муж бредить в припадке безумия.

— Андре, — сказала я наконец, — чтобы ты ни надумал, я никогда не соглашусь с таким малодушием. Пусть последствия твоего опыта ужасны, но, ты жив, ты человек, у тебя есть мозг… и душа! Ты не имеешь права уничтожать себя! Ты это знаешь!

Вскоре он напечатал ответ:

Мой разум уже не тот, а душа без разума существовать не может… и ты это тоже знаешь!

— Тогда ты должен рассказать другим ученым о своем открытии. Они помогут тебе и спасут тебя, Андре!

Я отшатнулась в испуге, когда он два раза со злостью ударил в дверь.

— Почему?.. Почему ты отвергаешь помощь, которую, как тебе известно, они оказали бы от всей души?

Дверь затряслась от серии яростных ударов, и я поняла, что муж никогда на это не пойдет. Но я должна была найти аргументы.

Как мне казалось, часами я разговаривала с ним о нашем мальчике, о семье, о его ответственности перед нами и перед всем человечеством. Он ничего не отвечал. В конце концов я воскликнула:

— Андре… ты меня слышишь?

— Да, — очень тихо стукнул он в дверь.

— Тогда послушай. У меня появилась новая мысль. Ты помнишь свой первый эксперимент с пепельницей?.. Как ты думаешь, если бы ты передал ее на расстояние повторно, то, может, буквы появились бы в правильном порядке?

Я еще не закончила говорить, а Андре уже печатал на машинке:

— Все равно попробуй, Андре. Как знать!

— Я пробовал уже несколько раз, — последовал ответ.

— Андре! Попробуй еще, пожалуйста!

На этот раз ответ вселил в меня немного надежды, потому что женщине трудно понять, как человек, который скоро умрет, может посчитать что-то смешным.

— Я готова, Андре, — крикнула я, повинуясь его командам, даже не посмотрев, где лежат очки. Он походил по комнате, открыл и затворил за собой дверь дезинтегратора. После показавшегося мне очень длинным ожидания — на самом деле прошло, наверное, не большее минуты — раздался сильный треск и сквозь веки и пальцы я ощутила яркую вспышку.

Дверь будки распахнулась, и я обернулась.

Андре осторожно выходил из нее: его голова и плечи все еще были покрыты коричневой бархатной скатертью.

— Как ты себя чувствуешь, Андре? Есть какая-нибудь разница? — спросила я, касаясь его руки.

Он было отпрянул, но зацепился ногой за одну из табуреток, которую я не удосужилась поднять. Муж сделал отчаянное усилие сохранить равновесие: бархатная скатерть медленно сползла с его головы и он тяжело упал навзничь.

Ужас, открывшийся передо мной, был слишком сильным, слишком неожиданным. Кстати, уверена, что даже если бы я знала, то шок бы оказался ни чуть не меньше. Я пыталась закрыть рот обеими руками, чтобы подавить вопли, и хотя пальцы уже кровоточили, все же продолжала кричать. Не могла отвести глаз о него и даже не могла их закрыть, хотя понимала, что если и дальше буду смотреть, то буду кричать до конца своих дней.

Это чудовище, это существо, которое было моим мужем, медленно прикрыло голову, поднялось, на ощупь добралось до двери и вышло. Продолжая кричать, я наконец-то смогла закрыть глаза.

Как истинная католичка, я верю в Господа и в лучшую загробную жизнь, но я молюсь сегодня только о том, чтобы умерла на самом деле и не было бы никакой другой жизни, потому что, если она есть, то мне никогда не забыть это!

Днем и ночью, во сне и наяву, я вижу это, знаю, что обречена видеть это вечно, может быть, даже в забытьи!

Пока же не умру совсем, ничто и никогда не заставит меня забыть эту ужасную мохнатую белую голову с низким плоским черепом, двумя остроконечными ушами и розовым влажным как у огромной кошки носом, а глаза! Скорее на месте глаз были два коричневых нароста размером с блюдце. Вместо рта — длинная волосатая вертикальная щель, из которой свисал черный расширявшийся к низу подобный трубе подрагивавший хобот и постоянно капала слюна.

Должно быть я потеряла сознание, потому что очнулась лежачей ничком на холодном цементном полу лаборатории, уставившись на закрытую дверь, из-за которой доносился стук пишущей машинки Андре.

Я потеряла дар речи и чувствовала себя полностью опустошенной. Наверное, я походила на человека, с которым только что случилось страшное несчастье, и он еще не совсем начал понимать, что произошло. Припомнился мне тогда мужчина — с глупым видом смотрел он на свою лежавшую на рельсах ногу, туда где только что прошел поезд.

Горло невероятно болело, и я подумала, не порвались ли мои голосовые связки и смогу ли когда-нибудь говорить вновь…

Стук пишущей машинки внезапно оборвался, и я почувствовала, что во мне снова поднимается крик, как вдруг из-под двери вылез лист бумаги.

Дрожа от страха и отвращения, я подползла и, не дотрагиваясь до бумаги, прочитала следующее:

Конечно, он был прав. Было бы глупо и жестоко настаивать на новом опыте. Дальнейшие эксперименты могли привести только к худшим последствиям.

Ошеломленная, я встала, подошла к двери и пыталась заговорить, но из горла не вылетело ни единого звука… Поэтому я постучала. Один раз!

Об остальном вы можете догадываться сами. Андре объяснил свой план в коротких записках, и я согласилась на все!

Голова моя горела, но тело бил озноб. Как заведенная, я пошла вслед за ним на притихший завод. Сжимая в руке, целую страницу разъяснений по поводу парового молота.

Когда мы проходили мимо пульта управления, Андре, не останавливаясь и не оглядываясь, показал на него рукой. Дальше я не пошла. Смотрела, как он подходит к этому ужасному молоту и останавливается перед ним.

Андре наклонился, тщательно обмотал свою голову скатертью и растянулся на поверхности.

Это было нетрудно сделать. Я убивала не своего мужа. Андре, бедный Андре, умер давным-давно, несколько лет назад, так мне казалось. Я просто выполняла его последнее желание… и свое тоже.

Без всякого колебания, наблюдая за неподвижно лежащим телом, я твердо нажала на кнопку «Прессование». Казалось, огромная металлическая масса опускалась медленно, и скорее не лязг молота заставил меня вздрогнуть, а отрывистый хруст, который я совершенно отчетливо услышала в тот же момент. Тело моего суп… этого существа судорожно дернулось и застыло в неподвижности.

Только тогда я заметила, что он забыл положить под молот правую руку, эту свою мушиную лапку.

— Полицейские ничего не поймут, но ученые могут догадаться, а этого не должно произойти! Ведь таково было последнее желание Андре!

Мне пришлось поторопиться: ночной сторож мог услышать звук молота и прийти с минуты на минуту. Я нажала другую кнопку — и молот медленно поднялся. Стараясь не смотреть, я взбежала наверх, наклонилась, подняла и положила под молот его правую руку. Она показалась мне удивительно легкой. Вернувшись к пульту управления, снова нажала на красную кнопку, и молот опустился во второй раз. А потом я побежала домой.

Теперь вам известно все, и можете поступать со мной как считаете справедливым.

* * *

Так заканчивалась рукопись Элен.

На следующий день я позвонил комиссару Шара и пригласил его на ужин.

— С удовольствием, господин Деламбр. Однако позвольте поинтересоваться, кого вы приглашаете: комиссара или просто месье Шара?

— А как бы вам хотелось?

— Пока трудно сказать.

— Тогда оставлю это на ваше усмотрение. В восемь часов вас устроит?

Хотя шел дождь, комиссар прибыл пешком.

— Коль скоро вы примчались не в черном «ситроене», надо полагать, что сейчас вы просто месье Шара?

— Я оставил машину в переулке, — ухмыльнулся комиссар, сгружая промокший плащ в руки покачнувшейся под его тяжестью горничной.

— Спасибо, — поблагодарил он минуту спустя, когда я протянул ему стаканчик перно. Он добавил в него несколько капель воды, и наблюдал, как янтарно-желтая жидкость превращалась в голубоватое «молоко».

— Вы слышали о моей несчастной невестке?

— Да, вскоре после вашего звонка сегодня утром. Извините, но, возможно, оно и к лучшему. Поскольку я занимаюсь делом вашего брата, то расследование этого случая автоматически переходит ко мне.

— Полагаю, произошло самоубийство.

— Без сомнения. Врачи совершенно точно установили — цианистый калий. Вторую таблетку я нашел в подшивке платья.

— Ужин подан, — объявила горничная.

— Я хотел бы показать вам один очень любопытный документ, Шара.

— О, да. Я слышал, что госпожа Деламбр много писала. Но мы смогли найти только коротенькую записку, в которой она извещала, что решила покончить с собой.

Во время ужина мы говорили о политике, книгах и фильмах, о местном футбольном клубе, чьим страстным болельщиком был комиссар.

Потом я пригласил его в свой кабинет, где в камине, по обычаю, который я перенял в Англии во время войны, горел яркий огонь.

Даже не спросив его, я протянул комиссару бренди, а себе сделал коктейль из «крови клопа, раздавленного в содовой воде» — так комиссар относился к виски.

— Я бы хотел, чтобы вы это прочитали, Шара. Во-первых, потому что рукопись отчасти предназначалась для вас и, во-вторых, потому, что она вас заинтересует. После чего, если комиссар Шара не будет возражать, я бы предпочел ее сжечь.

Не проронив ни слова, он взял стопку листов, которую Элен дала мне накануне, и принялся за чтение.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил я его минут двадцать спустя.

Комиссар аккуратно сложил рукопись, засунул ее в коричневый конверт и бросил в огонь. Шара смотрел, как пламя лизало конверт, как поднимались от него серые клубы дыма и только когда бумага запылала, сказал, медленно поднимая на меня взгляд:

— Я считаю, что это совершенно точно доказывает — госпожа Деламбр сошла с ума.

Мы долго смотрели, как огонь пожирал «признание» Элен.

— Сегодня утром со мной случилась странная вещь, Шара. Я пришел на кладбище, где похоронен мой брат. Там никого, кроме меня, не было.

— Не совсем, господин Деламбр. Я просто не хотел вам мешать.

— Тогда вы видели…

— Да. Я видел, как вы зарыли в землю спичечный коробок.

— Вы знаете, что было в нем?

— Думаю, муха.

— Да. Я нашел ее сегодня утром, она попала в паутину в саду.

— Она была мертва?

— Нет, не совсем. Я… убил ее… положив между двумя камнями. Ее голова была… белая… совсем белая.