Онлайн чтение книги Генерал мертвой армии The General of the Dead Army
Глава восьмая

Генерал стоял у входа в палатку и смотрел на серый горизонт. Туман клочьями плыл над горными склонами. Иногда он опускался так низко, что касался верха палатки. Генерал поднял воротник шинели; у него за спиной палатка гудела, сотрясаясь от ужаса перед ледяным ветром.

В нескольких шагах от нее стоял автомобиль, а дальше, за палаткой рабочих, — грузовик. У кладбища не было четких границ: ручьи, как змеи, извивались вокруг него, вымывали землю и уносили ее с собой вниз, в долину.

Доносились ритмичные удары кирки о твердую землю. Время от времени все собирались вокруг одной из ям, и генерал знал — найден еще один солдат. Он знал, что сейчас они дезинфицируют кости и эксперт, склонившись над ними, измеряет длину скелета, а священник отмечает красным крестиком имя солдата в списке или, если длина не соответствует помеченной в списке, ставит знак вопроса.

Генерал в мельчайших подробностях представлял себе все происходящее там, среди этих людей, начиная с застывшего выражения лица священника и кончая действиями эксперта, вертевшего в руках металлический метр. Значит, они измеряют еще раз, подумал генерал, увидев, что никто не расходится. Значит, в списках будет еще один вопросительный знак.

Кто-то из рабочих побежал ко второй палатке и вернулся с красивым голубым мешком производства фирмы «Олимпия», изготовленным по специальному заказу. Эксперт, зажав в длинных пальцах пинцет, опускал медальон в металлическую коробку.

Если все расходились, это означало, что останки уже покоятся в нейлоновом мешке и сверху наклеена этикетка с именем солдата и порядковым номером по списку. Тогда один из рабочих возвращался в палатку с мешком в руках, а издали снова доносились ритмичные удары кирки по влажной земле.

Кто он, этот солдат, которого сейчас нашли? — спрашивал себя генерал, наблюдая, как люди снова собираются в центре кладбища. И каждый раз ему невольно вспоминалось множество лиц — молчаливых, мрачных, там далеко, в его доме, в гостиной в те дождливые дни после его возвращения с курорта. Все посетители рассказывали о своих родственниках, некоторые приносили с собой пачки фотографий и писем, у других не было ничего, кроме короткой телеграммы военного министерства.

Генерал плотнее запахнул шинель и посмотрел на северо-восток. Памятник стоит там, сказал он себе, да, как раз там, где пересекаются две автострады и журчит поток воды, падающей с запруды старой заброшенной мельницы. При ясной погоде памятник можно было бы увидеть отсюда. А сейчас он скрыт в тумане.

Когда туман начал рассеиваться, ему показалось, что памятник вот-вот откроется, высокий, очень высокий, облицованный белым камнем, а за ним — стены разрушенного дома, развалины, груды черных камней и дальше, на околице села, сгоревшая, заброшенная мельница с журчащим ручьем — только его нельзя было сжечь и уничтожить. На фронтоне памятника было высечено большими буквами: «Здесь прошел недоброй памяти «Голубой батальон», который сжег и утопил в крови это село, убил женщин и детей, а мужчин повесил на телеграфных столбах. Народ воздвиг этот памятник, чтобы увековечить память о погибших». Новое село отстроили ниже, и только телеграфные столбы, старые, снизу вымазанные смолой, некоторые — с дополнительными опорами, те самые столбы, на которых полковник собственноручно, как рассказывали, вешал людей, стояли на прежних местах, одни выше, другие ниже, — местность была пересеченная, и провода уходили в бесконечность.

Но и телеграфные столбы покрывала белая пелена тумана, и в той стороне ничего не было видно. Казалось, на памятник, на телеграфные столбы, на старую мельницу и на полуразрушенные своды кем-то наброшено белое полотно, словно скрывающее памятник перед торжественным открытием.

— Вы простудитесь, — сказал священник, входя в палатку. — Воздух очень сырой, и ветер сильный.

Генерал зашел внутрь. Пора было обедать.

— Ну как дела?

— Хорошо, — сказал священник. — Если завтра придут еще наемные из заречного села, то думаю, через четыре дня мы отправимся дальше.

— Придут, я думаю, все, кроме женщин и стариков, которые считают грехом раскапывать могилы.

— Возможно, и женщины и старики тоже придут. Похоже, такая работа приносит им тайное удовлетворение.

— Не думаю, — сказал генерал. — Ну кто может испытывать удовольствие, раскапывая могилы?

— Для них это своего рода запоздалая месть.

Генерал пожал плечами.

— Кроме того, это выгодная работа, — продолжал священник, — мы хорошо платим. На деньги, заработанные у нас за несколько дней, они могут купить небольшой радиоприемник. Они очень любят слушать радио.

— Я это заметил, — сказал генерал. — Они всегда включают его на полную мощность. Кстати, было бы неплохо, если бы и мы взяли с собой транзистор.

— Вот это мы забыли.

— До чего же опостылела палатка.

— С каждым днем становится все холоднее. Надеюсь, мы в последний раз ставим палатку в этой зоне.

— Нет, есть еще одно место, высоко в горах, возле стратегического шоссе, теперь заброшенного.

— Да?

— Там похоронены солдаты, охранявшие дорогу или мост, не помню точно.

— Тогда их там, наверное, много, — сказал священник.

— Да, их много, я подумываю даже, не оставить ли их на следующее лето. Кто же суется в горы в это время!

Генерал достал термосы и сухой паек. После обеда генерал улегся на раскладушку, а священник открыл книгу и стал читать.

Что же, черт побери, у него было со вдовой полковника? — спросил себя генерал.

Он подумал: если что и было, то давным-давно, а вовсе не в августе этого года, в один из тех чудесных вечеров, когда солнце краснеет, как огромный усталый глаз, и над горизонтом начинают дрожать первые вечерние тени, легкие и неясные, а по набережной гуляет толпа. Они сидели на террасе большого отеля и смотрели на заходящее солнце, на чаек и лодки, скользящие по морю. Они каждый день наблюдали заход солнца, и когда солнце тонуло в море и вспыхивали огромные рекламы отеля и дансингов по всему берегу, они вставали и шли гулять по берегу вместе с детьми или садились на скамейки у самой воды.

Днем на террасе было много народа, бутылки, пронизанные лучами солнца, сверкали и переливались пурпурным цветом. Трудно вспомнить, о чем, собственно, они говорили. Это были те разговоры, что начинаются с утра и продолжаются до вечера и после которых не остается ничего, кроме пустых бутылок на столе, длинногорлых бутылок из-под фруктового сока с разными яркими этикетками.

Однако он почувствовал, что за соседним столиком его кто-то упорно разглядывает. Он медленно повернулся и впервые увидел ее глаза, затем глаза какой-то престарелой дамы и еще чьи-то. Они, кажется, что-то сказали в его адрес и уставились на него в упор, а женщина улыбнулась.

Мужчина быстро поднялся и подошел к ним.

— Господин генерал!

Так он познакомился с семьей полковника. Они, собственно, для того и пришли на пляж. И молодая красивая вдова, и старуха мать, и два кузена.

— Мы узнали, что именно вам поручили эту святую и очень деликатную миссию, — сказала старая дама, — и мы счастливы, что познакомились с вами.

— Благодарю вас.

— Мы искали его всю войну, — продолжала старуха. — Трижды мы посылали людей, чтобы его найти, и трижды безрезультатно. В четвертый раз нас обманули, взяли деньги и скрылись. Когда мы услышали, что туда поедете вы, у нас снова затеплилась надежда. О, мы очень надеемся, сын мой, мы очень на вас надеемся.

— Я постараюсь. Я сделаю все возможное.

— Он был такой молодой, такой замечательный, — сказала старуха, и глаза ее наполнились слезами. — Все говорили, что он стал бы гением в военной области. Это же повторил и военный министр, когда пришел к нам с соболезнованиями. Он сказал, что это большая потеря, очень тяжелая для всех потеря. Но он был моим сыном, и больше всех горевала я, прости, Бети. Ты тоже, конечно, дорогая. Ты сохранила ему верность, ты оказалась достойной его. Ты помнишь, когда он приехал из Албании в двухнедельный отпуск? Всего на две недели, и свадьбу вашу справили второпях. У него было такое важное задание, что он не мог уезжать больше чем на две недели из этой проклятой страны. Ты помнишь, Бети?

— Да, мама, помню.

— Ты помнишь, как ты стояла у лестницы и плакала, пока он надевал мундир, а я пыталась успокоить тебя, да и себя саму тоже, и вдруг позвонили из военного министерства? Самолет вылетал через полчаса, и он сбежал по ступенькам, поцеловал тебя и меня и исчез. Ох, простите, простите, я разболталась. Я сентиментальна, — старуха смахнула слезу, — и всегда была такой.

В последующие дни они еще больше сдружились, и семья полковника присоединилась к их компании. Они ходили вместе играть в теннис, купаться, кататься на лодках, по вечерам вместе танцевали в дансингах на берегу моря. Жене генерала не понравилось новое знакомство, но она не подала виду. Ей не нравилось, что он часто прогуливался с Бети по раскаленному песку, и, конечно, она оценила ее стройную фигуру, и золотистые волосы, и все остальное тоже.

— Интересно, о чем ты так долго с ней разговариваешь? — спросила его как-то жена.

— О полковнике, — ответил он. — Только о нем.

— Когда старуха целыми днями только о нем и говорит, это я еще могу понять, — сказала ему жена, — но чтобы она…

— Нехорошо так говорить. У них одна забота, они просят меня оказать им услугу. Нужно отнестись к этому по-человечески.

— Знаю я, что за забота у вдовы полковника, — сказала жена. — Весь курорт уже в курсе того, как она предана костям своего мужа. Она повсюду только об этом и говорит. И этой чрезмерной страсти к погибшему двадцать лет назад мужу, с которым она жила всего две недели, есть одно простое объяснение.

— Какое? — спросил он.

— Она дурит голову своей свекрови. Бедная старуха абсолютно уверена, что невестка верна ее сыну, и, естественно, радуется этому.

— Ну и что из того? — генерал делал вид, что не понимает.

— Как что из того? Старуха графиня невероятно богата, а наследников у нее нет. Она скоро помрет и должна написать завещание.

— Я не хочу слышать ни о чем подобном, — перебил он ее. — Меня не интересуют всякие сплетни. Я должен привезти останки полковника. Это мой долг.

— Черт бы побрал этот твой долг, — сказала жена.

Бети вдруг скрылась дня на два, а когда вернулась, он заметил, что взгляд ее стал холодным и усталым.

— Где вы пропадали? — спросил он ее, встретив возле отеля. Она была в купальнике и в темных очках от солнца, закрывающих пол-лица. Он увидел, что она покраснела.

Бети стала рассказывать, что свекровь непременно хотела сама попросить священника о своем сыне, и она в конце концов нашла его по адресу, но старуха стала беспокоиться и…

Он ее не слушал. Словно оцепенев, он смотрел на ее почти обнаженное тело и в первый раз спросил себя: что же у них было со священником?

Затем пролетело еще много солнечных дней, и старая мать полковника по-прежнему рассказывала о добродетелях своего сына, который был надеждой всего военного министерства, о древности своего рода, а Бети время от времени исчезала с курорта и, когда возвращалась, выглядела усталой и отрешенной, и он опять задавал себе все тот же вопрос.

Они опять всей компанией сидели днем на большой террасе, пили прохладительные напитки, а киноактриса, их недавняя знакомая, часто говорила ему:

— Вы, господин генерал, — самый таинственный человек из всех отдыхающих на этом курорте. Стоит мне только представить, что после этих чудесных дней вы поедете туда, в Албанию, собирать убитых, у меня от ужаса мурашки по спине пробегают. Вы мне представляетесь героем баллады одного немецкого поэта, мы проходили его в школе, я, правда, не помню его имени. Вы точь-в-точь как этот герой, когда он встает из могилы и скачет при лунном свете. Иногда мне чудится, что ночью вы постучите мне в окно. О, это ужасно!

И он смеялся, думая о своем, остальные восхищались заходом солнца, и старая мать полковника повторяла одно и то же:

— Как он любил все прекрасное в этом мире! — и вытирала платком слезы.

А Бети была все такой же прекрасной и загадочной, как и раньше, а небо — таким же голубым, и только на горизонте время от времени стали появляться тучи, черные дождевые тучи, направлявшиеся на восток, в сторону Албании…

Генерал встал. Дождя не было слышно, и, вероятно, они снова работали. Он вышел из палатки. Сырой утренний туман все так же скрывал контуры земли. Он посмотрел на северо-восток, туда, где должен был стоять памятник и старые телеграфные столбы с исчезающими в бесконечности пространства проводами.