Глава одиннадцатая

Онлайн чтение книги Золотая гондола The Golden Gondola
Глава одиннадцатая

– Что же нам делать? Что теперь делать? – вновь и вновь повторяла про себя Паолина, пока наконец слова эти не сорвались с ее губ и она произнесла их вслух.

– В этом не было моей вины, ваша милость, – стонал Альберто, отчаянно жестикулируя руками при каждом слове. – Я тщательно проверил все замки и спустился вниз поужинать. И только когда я кончил есть, мне вдруг послышался какой-то странный звук со стороны внутреннего дворика. Я выглянул наружу и заметил человека, карабкавшегося по веревочной лестнице из вашего окна вдоль стены по направлению к аллее. Взгляните, здесь, на карнизе, его следы.

Альберто указал патетическим жестом в сторону окна, затем продолжал:

– Я тут же выбежал наружу, чтобы задержать его, но было уже слишком поздно. Однако когда он перекинул ногу через верхний край стены, то обернулся и посмотрел вниз, на меня. Он был без маски, и я узнал его. Это был Джиоламо, личный секретарь герцога!

– И что ты сделал тогда? – спросила Паолина.

Альберто развел руками.

– Что я мог сделать, сударыня? Я тогда не знал о том, что он совершил кражу. Я выстрелил, но он уже успел скрыться, и преследовать его было бессмысленно. Как вам, господа, известно, по другую сторону стены внутреннего дворика находится узкий переулок. К тому времени, когда мы собрались открыть дверь, его уже и след простыл – наверняка где-нибудь в стороне его поджидала гондола.

– И ты решил, что он явился сюда с целью кражи? – спросил сэр Харвей.

Альберто покачал головой.

– Нет, ваша милость. Я подумал, что его прислали сюда, чтобы разведать обстановку. Герцог часто давал ему подобные поручения. Он не раз шпионил за другими для его милости – подслушивал у дверей, читал чужие письма, пока гости находились внизу, выведывал их секреты и доносил о них его милости. У Джиоламо всегда хватало ума, чтобы исполнить любой приказ хозяина.

– Это видно сразу, – сухо заметил сэр Харвей.

– Некоторое время спустя я поднялся наверх, – продолжал Альберто. – Клянусь Богородицей, у меня даже в мыслях не было, что Джиоламо и его светлость унизятся до самого обычного воровства. Я зашел к вам в спальню, ваша милость, чтобы положить на постель вашу ночную рубашку. И только тогда я заметил открытую панель.

– Ты догадывался, что именно хранилось за нею? – спросил сэр Харвей, строго взглянув на него.

– Ascoltimi[15]Видите ли ( ит .), ваша милость, – ответил Альберто, – в каждом богатом доме, в спальне любого состоятельного человека есть тайник, в котором он хранит деньги и драгоценности. Я не знал точно, был ли такой тайник именно в этой комнате, но, когда однажды ночью вы отослали меня, я был совершенно уверен, что вы заперли свои деньги примерно в таком месте, как это.

Он указал на пустое темное пространство за расписной панелью. Сэр Харвей проследовал через всю комнату и захлопнул панель, словно давая самим этим движением выход собственным сдерживаемым чувствам.

Паолина в изумлении уставилась на панель. Было совершенно невозможно обнаружить на глаз, где открывался тайник. Расписная панель ничем не отличалась от остальных, и не было никаких признаков соединений или щелей. Закрытая, она казалась частью стены, и девушка поняла, что никто бы не смог найти тайник, не зная заранее, где именно он находится.

– Я был глупцом, – с усилием произнес сэр Харвей. – Мне следовало подыскать другой тайник.

– Ты не мог знать, что герцог опустится до подобного вероломства, – утешала его Паолина.

– Я отомщу за вас, ваша милость! – пообещал ему Альберто. – Я подстерегу Джиоламо где-нибудь в темном переулке. Он трусит, когда видит перед собой холодную сталь.

– Нет, – отрезал сэр Харвей.

– Но, ваша милость, вы не можете допустить, чтобы это сошло ему с рук, – с жаром заявил Альберто. – Я не осмелюсь напасть на Джиоламо днем, так как он всегда носит при себе кинжал. Но ночью – совсем другое дело.

– Говорят тебе, оставь его в покое, – потребовал сэр Харвей. – Он всего лишь выполнял приказ. А сейчас иди спать, Альберто. Сегодня вечером ты мне больше не понадобишься.

– Ваша милость, прошу вас... – взмолился Альберто.

– Делай то, что тебе говорят, – ответил сэр Харвей тоном, не допускавшим возражений. Но затем, когда молодой человек уже направился к двери, он переменил решение.

– Погоди! Передай гондольерам, что они мне еще пригодятся.

– Да, ваша милость.

– И ты можешь проводить нас.

– Не могу ли я сопровождать вас?

Сэр Харвей покачал головой.

– Нет, потому что мы отправляемся на бал.

– На бал! – повторила Паолина, крайне удивленная, и как только Альберто покинул комнату, закрыв за собой дверь, добавила:

– Что вы задумали? Зачем нам возвращаться на бал в такое позднее время?

Сэр Харвей ничего не ответил, и после короткой паузы она спросила:

– Неужели вы действительно хотите бросить вызов герцогу? Вам ни в коем случае нельзя этого делать. Герцог сильнее вас и обладает огромным влиянием. Если вы открыто обвините его в этом преступлении, он обязательно найдет способ отделаться от вас. Умоляю вас, дорогой мой, не будьте опрометчивы.

Сэр Харвей по-прежнему молчал. Казалось, он был погружен в размышления. Затем он внезапно обернулся и положил руки на плечи Паолины, вглядываясь в ее черты с таким рвением, с каким погибающий смотрит на свою последнюю надежду на спасение.

– Я люблю вас, – произнес он наконец с нежностью, – и вы знаете это. Я люблю вас больше, чем мог себе представить, и глубоко уважаю вас. Для меня вы – само совершенство и самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо встречал.

– Почему вы говорите так? – шепотом спросила Паолина.

В его словах и голосе чувствовался налет печали, они явно не были простыми излияниями влюбленного.

– Я говорю об этом потому, любимая моя, что мы возвращаемся на бал с тем, чтобы заставить графа сделать вам предложение.

– Нет! Нет! Только не это! – вскрикнула Паолина. – Вы же обещали мне.

Он отпустил ее и отступил в сторону, словно боясь прикоснуться к ней.

– Вы пытались уговорить меня поступить вопреки здравому смыслу, – отозвался он. – Должен признаться, я колебался потому, что я так страстно желаю быть рядом с вами, так безоглядно люблю вас, что мне кажется, будто мою душу терзает адское пламя, и только вы одна можете принести облегчение.

Он стиснул руки в кулаки так, что суставы его пальцев побелели, и продолжал:

– Но когда мы обсуждали это сегодня днем, у меня была при себе определенная сумма денег. В течение всего обеда я строил планы, как нам выбраться из этого положения и добиться большего, и думал, что, быть может, мы, несмотря ни на что, сумеем прожить вместе и чувствовать, что нашей любви для нас достаточно. Но теперь... – он бросил взгляд в сторону закрытой панели, – у нас... ничего нет.

– Совсем ничего? – осведомилась Паолина.

– Только вот это.

Он сунул руку в карман камзола и вынул оттуда жемчужное ожерелье.

– Тогда мы спасены! – воскликнула Паолина.

– На данный момент – да, – ответил он, – но ненадолго. Мне не хотелось бы беспокоить вас раньше времени, но сегодня утром я узнал, что синьор Бонди послал своего поверенного в Феррару, чтобы выяснить, какой именно ювелир продал мне это ожерелье. Там он, без сомнения, узнает, что я не только не покупал ожерелья, но, напротив, продал большое количество драгоценных камней. Так как синьор Бонди сам подарил многие из них Контратине, ему не составит труда их опознать.

– И что он может сделать с вами?

– Тут, конечно, все в руках закона, – сказал сэр Харвей. – Однако, как я полагаю, синьор Бонди сделает все от него зависящее, чтобы обернуть против меня то обстоятельство, что, будучи одним из двух выживших после кораблекрушения пассажиров судна, я спасал драгоценности, а не жизни людей. Я, разумеется, могу дать правдивое объяснение того, что случилось. Весь вопрос в том, поверят ли люди мне или синьору Бонди.

– Тогда давайте уедем отсюда! – взмолилась Паолина. – Я чувствую, как над нами сгущаются тучи. Скоро у нас не останется никакой возможности скрыться. Мы должны уехать немедленно, пока у нас еще есть шанс.

– И жить только за счет этого?

С этими словами он протянул ей ожерелье, при свете свечей каждая жемчужина переливалась радужным блеском. Паолина рассматривала их с откровенной неприязнью.

– Оно очень... дорогое, – произнесла она немного неуверенно.

– Да, очень, – согласился сэр Харвей. – Но мне не приходится выбирать. Я должен буду продать его сразу же, как только представится благоприятный случай. И когда будут оплачены дворец, жалованье слугам, еда, чаевые вашему парикмахеру и портному и множество других мелочей, которые мы приобрели за последние несколько дней, останется самая малость.

– Достаточно, чтобы оплатить наш переезд в Австрию? – осведомилась Паолина.

– Да, – ответил он. – И что же будет потом? Неужели вы думаете, что я стану спокойно смотреть, как вы голодаете?

– Мы не будем голодать, – заявила Паолина. – – Мы найдем себе какое-нибудь занятие. Я умею шить, а вам, быть может, повезет... за игорным столом.

– Жизнь, которую вы находили столь невыносимой рядом с вашим отцом? – спросил сэр Харвей с горечью в голосе. – Нет, я не позволю вам унизиться до такого. Вы выйдете замуж за графа и очень скоро – быстрее, чем вы думаете – забудете меня.

– Никогда! Никогда! – вскрикнула Паолина. – Верите ли вы мне или нет, но я люблю вас всем сердцем.

– Вы забудете меня, – повторил сэр Харвей.

В его голосе, выражении его лица было нечто, говорившее о том, что ее отчаянные мольбы наталкивались на такую твердую решимость, которую ничто не могло поколебать. Девушка всхлипнула и протянула к нему руки. Он даже не пошевелился и не притронулся к ней.

– Все уже решено, – бросил он. – Мы сейчас же возвращаемся на бал. Я объясню графу, что наши планы изменились и мы в самом скором времени покидаем Венецию. Я уверен, что это заставит его перейти прямо к сути.

– Сегодня вечером он сказал мне, что хочет сообщить мне нечто очень важное, – произнесла Паолина печально. – Я думала о том, как мне повезло, что мне не пришлось выслушивать все это. Я верила в то, что вы нуждаетесь в моей любви и она много значит в вашей жизни.

– Вы ошибались, – ответил сэр Харвей.

Лицо его было похоже на маску, но он избегал смотреть в ее сторону. Она приблизилась к нему на шаг.

– Дорогой мой, – произнесла она мягко, – я ваша. Неужели это ничего не значит для вас?

– Скоро вы станете женою графа, – отрезал он. – Пойдемте, нам уже пора.

– Никуда я не пойду, – заупрямилась Паолина. – Вы нужны мне. Я хочу быть рядом с вами. Как я могу допустить, чтобы другой мужчина прикоснулся ко мне? Как вы сами сможете это вынести?

По внезапно вспыхнувшему огоньку в его глазах и плотно сжатым губам девушка поняла, что ее выпад оказал свое действие. Судя по всему, ее слова сильно задели его. Однако затем он с видом официальной учтивости открыл перед нею дверь и поклонился ей.

– Гондола уже ждет, – произнес он.

– Не вынуждайте меня идти, – взмолилась она в отчаянии. – И если это так уж необходимо, быть может, вы хотя бы поцелуете меня один раз перед уходом?

Сэр Харвей повернулся на пятках.

– Нет, – коротко ответил он и, отойдя от нее, направился через анфиладу в сторону лестницы.

Паолина какое-то мгновение колебалась, после чего, так как у нее, как ей казалось, не было другого выхода, последовала за ним. Звук ее шагов по деревянному полу был словно отголоском слабых, замирающих ударов ее сердца. Она чувствовала себя узницей, которую вели к эшафоту, но сэр Харвей так и не обернулся.

Они в молчании заняли свои места в гондоле, и быстрая лодка устремилась к палаццо Гондини, где должен был состояться бал. Весь дворец был ярко освещен праздничными огнями, множество гондол еще высаживали своих смеющихся пассажиров в масках на покрытые богатым ковром ступеньки.

Внутри палаццо бальный зал был украшен великолепными, покрытыми вышивкой драпировками и занавесями, гармонировавшими со стенами, выложенными самоцветами. Гигантские люстры и позолоченные подсвечники бросали отблески на роскошные наряды гостей, танцующих, играющих в карты, ужинающих в столовой и любующихся балетом в маленьком домашнем театре.

Сэр Харвей пробирался через толпу вместе с Паоли-ной, следовавшей за ним, пока они не заметили графа, стоявшего у входа в комнату для игры в карты и занятого беседой. Благодаря его высокому росту его нетрудно было обнаружить даже в столь многолюдном месте.

Сэр Харвей приблизился к нему. Граф обернулся, издав изумленное восклицание.

– Мой дорогой сэр Харвей! – приветствовал он его. – Я думал, что вы и ваша сестра уже удалились к себе.

Граф взял холодную руку Паолины в свою и поднес ее к губам.

– Ночь была темной и пустой, и вдруг перед нами взошло солнце, – произнес он мягко.

– Мы вернулись, – объяснил сэр Харвей, – потому что дома, как выяснилось, нас ждали очень важные известия, требующие моего возвращения на родину. Это означает, что нам, вероятно, придется немедленно покинуть Венецию. После того, как вы были столь добры к нам, было бы верхом неучтивости оставить вас, не попрощавшись.

– Вы покидаете Венецию!

Граф явно был глубоко потрясен этой новостью. Он даже как будто побледнел.

– Сожалею, но это необходимо, – ответил сэр Харвей, – и моя сестра тоже в отчаянии от того, что ей придется расстаться с нашими новыми друзьями.

– Но вы не можете так просто уехать! Это немыслимо! – воскликнул граф. – Пойдемте со мной, мне надо кое-что сказать вам. К счастью, я прекрасно знаю этот дворец.

Он проводил их через толпу туда, где немного в стороне виднелась дверь, частично скрытая драпировкой из дорогой парчи, расшитой жемчугом, и распахнул ее.

– Эта дверь ведет в личные апартаменты, – пояснил он. – Я уверен, что наш хозяин, с которым я давно дружен, не станет возражать, если я приглашу вас пройти туда.

– Прошу прощения, – вставил сэр Харвей, – но я присоединюсь к вам через несколько минут.

Он отошел без дальнейших объяснений, а граф между тем посторонился, давая Паолине первой войти в дверь. Она бросила последний отчаянный взгляд через плечо. Ей было прекрасно известно, почему сэр Харвей ушел, и девушка почувствовала почти непреодолимое желание броситься вслед за ним, сказать ему, что он не имеет права поступать так с нею, что она пойдет за ним всюду, куда бы он ни направился. Но она понимала, что он не станет ее слушать, а только рассердится на нее за то, что она ослушалась его.

Внезапно почувствовав себя совершенно одинокой и беспомощной, Паолина переступила порог и услышала, как граф вошел вслед за нею и закрыл дверь. Они оказались в маленькой, превосходно обставленной гостиной, освещенной лишь несколькими свечами, бросавшими слабые отблески на атласные подушки, покрывавшие низкую кушетку.

– Входите и садитесь, – обратился к ней граф.

Словно в оцепенении, не в состоянии воспринимать что-либо вокруг себя, Паолина повиновалась. Она уселась на кушетку, сложив руки, в ожидании неизбежного. Некоторое время граф не сводил с нее глаз и затем испустил глубокий вздох.

– Я люблю вас, – начал он. – Я думаю, вам это уже известно, и вот почему я не могу позволить вам уехать. Оставайтесь здесь, со мной. Оставайтесь как моя жена. Клянусь вам, я сделаю вас счастливой.

Не было сомнений, что он был искренен в своих чувствах, и Паолина вдруг почувствовала стыд оттого, что он предлагал ей столь многое, а она не могла дать ему взамен ничего, кроме лицемерия и обмана.

– Мы мало знаем друг друга, – возразила она. – Почему вы так уверены, что любите меня?

– Я был убежден в этом с первого же мгновения, как увидел вас, – ответил он с улыбкой.

– Мы воспитывались совершенно по-разному, – отозвалась она. – Я англичанка, вы родились в Венеции. Откуда нам знать, что наши взгляды на жизнь и наши привязанности совпадают?

– Так это или нет, не имеет ни малейшего значения, – возразил граф. – Я знаю только, что люблю вас и что вы – самая прекрасная женщина из всех, кого я когда-либо встречал в жизни.

– Красота еще не делает женщину счастливой, – заявила в ответ Паолина с внезапной горечью в голосе.

– Вы принесете мне счастье, – отозвался граф. – Обладание вами должно быть наслаждением, чудом, которое нельзя выразить словами.

Он наклонился и взял ее руку в свою.

– Паолина, скажите, что вы согласны выйти за меня замуж.

– Я не знаю... – пробормотала Паолина, охваченная паническим страхом. – Мой брат...

– Я сознаю, что с моей стороны не совсем прилично разговаривать с вами, не спросив позволения вашего брата, – произнес граф. – Но я всегда считал, что англичане ставят любовь выше условностей. Поэтому я и прошу вас сейчас стать моей женой, и если вы ответите мне «да», я заставлю вашего брата согласиться.

– А что, если он откажет? – спросила Паолина.

– Не откажет, – ответил граф убежденно. – Когда он поймет, как горячо я люблю вас и как счастливы мы будем вместе, он не станет препятствовать нам, я уверен в этом.

– Вам ведь ничего не известно обо мне, – сказала Паолина.

– Я знаю все, что хочу знать, – улыбнулся он. – Мне достаточно взглянуть вам в лицо, чтобы прочитать на нем историю вашей жизни. Мне достаточно посмотреть вам в глаза, чтобы мне вдруг захотелось превыше всего на свете поведать вам историю моей любви к вам.

Она оставила свою руку в его ладони. Теперь он, поднеся ее к своим губам, прильнул к ней страстным поцелуем и затем привлек девушку к себе, словно желая поцеловать ее в губы.

Паолина вдруг отпрянула от него и поднялась с кушетки.

– Что могло задержать моего брата? – спросила она.

Она опасалась не только за себя, но и за сэра Харвея.

На одно ужасное мгновение она вообразила, что он решил все же бросить вызов герцогу, совершить какой-нибудь отчаянный, безрассудный поступок, из-за которого его жизнь может оказаться в опасности.

Затем, едва она произнесла эти слова, дверь, которая вела в бальный зал, распахнулась и в гостиную вошел сэр Харвей. Паолина бросилась бы ему навстречу, если бы ее не остановил предостерегающий взгляд его глаз.

– Извините, что заставил себя долго ждать, – обратился он к графу. – Я оказался втянутым в разговор и никак не мог найти случая незаметно ускользнуть.

– Я доволен этим, – просто ответил граф, – так как мне представилась благоприятная возможность, которой я ждал достаточно долго – предложить свою руку и сердце вашей сестре.

Сэр Харвей изобразил крайнее удивление.

– Предложить руку и сердце? – воскликнул он. – Слишком скоро, я бы сказал. И как же насчет того, чтобы спросить у меня разрешения?

– Именно это я и собираюсь сделать сейчас, – произнес граф тихо.

– Что ж, полагаю, мне не стоит стоять у вас на пути, – добродушным тоном ответил сэр Харвей. – Я уже догадывался, что Паолина находит вас весьма привлекательным молодым человеком. Но я не ожидал...

Он вдруг остановился.

– Ну, конечно же, я совсем забыл. Это невозможно. Я должен вернуться в Англию.

– Тогда мы обвенчаемся до вашего отъезда, – сказал граф.

– Наверное, будет лучше подождать, – заметил сэр Харвей. – Скоро мы сможем вернуться. Вероятно, через три месяца мы снова будем с вами – самое большее через полгода.

– Полгода! – вскричал граф, – Бог ты мой! Я не намерен ждать так долго. Если вам необходимо уехать, вы отправитесь в Англию один. Паолина останется здесь в качестве моей жены.

– Вы действительно намерены обвенчаться так скоро? – воскликнул сэр Харвей.

– Почему бы и нет? – осведомился граф. – Я сам себе хозяин. Все приготовления к свадьбе могут быть сделаны немедленно. Венчание может состояться в нашей домашней часовне. Нет необходимости приглашать большое число гостей – только самых близких моих родственников.

– Кажется, вы все предусмотрели заранее, – произнес сэр Харвей угрюмо.

– Я привык решать все быстро, – заметил граф с усмешкой. – И вы знаете, почему. Я не хочу потерять Паолину, что бы ни случилось.

Сэр Харвей пожал плечами.

– Ладно, в конце концов влюбленные всегда нетерпеливы, – произнес он философским тоном. – Можете начать все необходимые приготовления. Но предупреждаю вас, что я завтра же должен буду отплыть в Англию.

– Мы обвенчаемся завтра в час пополудни, – сказал граф. – У меня хватит времени, чтобы все уладить и совершить обряд по закону.

Он взглянул на Паолину и добавил:

– Вы сделали меня счастливейшим человеком на земле.

Девушка ничего не ответила. Глаза ее были устремлены на лицо сэра Харвея.

– Минувшей ночью я лежал без сна, спрашивая себя, удастся ли мне когда-нибудь завоевать ваше расположение, – продолжал граф. – Сегодня я едва могу поверить в свою удачу.

Он снова поцеловал руку Паолины. Она побледнела так, что, казалось, вот-вот лишится чувств, и сэр Харвей быстро произнес:

– Думаю, будет разумнее, если я отвезу сестру домой. Все эти волнения отнимают много сил, и вам, мой дорогой друг, придется немало постараться, если вы действительно хотите сыграть свадьбу завтра.

– Я настаиваю на этом, – ответил граф твердо. – Но вы правы. Ваша сестра выглядит уставшей.

Он взял Паолину под руку.

– Позвольте мне проводить вас до гондолы, – сказал он. – Вам нужно как следует отдохнуть. Свадьба будет очень скромной, но прежде, чем она состоится, дож и его супруга должны совершить обряд обручения. Дож – мой родственник, и я уверен, что он не станет возражать против этой поспешности, вызванной предстоящим отъездом вашего брата.

Его слова едва проникали в сознание Паолины, однако они означали крушение ее последней надежды на то, что все это было не серьезно, но всего лишь сном, от которого она вскоре должна была пробудиться.

Когда Паолина снова оказалась в гондоле рядом с сэром Харвеем, она пыталась найти слова, чтобы все объяснить ему, сказать, что она не может пойти на такое и он не вправе требовать этого от нее. Но по тому, как натянуто он держался в ее присутствии, она поняла, что он не желал говорить с нею. Она взглянула мельком на его профиль, отчетливо вырисовывавшийся в стороне на фоне темного неба, и ее охватил страх, как будто он вдруг превратился в совершенно чужого для нее человека.

– Харвей... – прошептала она чуть слышно один раз. – Харвей...

Но он как будто не замечал ее.

Лодка причалила к ступенькам дворца, они пожелали спокойной ночи гондольерам, а Альберто ожидал у порога, чтобы впустить их. Он поднялся вместе с ними по лестнице й, когда они оказались в Большой галерее, задержался, стоя в стороне, хоти Паолина надеялась, что он уйдет и она сможет переговорить с сэром Харвеем наедине.

– Спокойной ночи, Паолина, – сказал сэр Харвей, и в тоне его голоса содержались одновременно предупреждение и приказ.

– Я должна поговорить с тобой, должна! – взмолилась она.

Но он приоткрыл дверь ее спальни и, словно подчинившись гипнотической силе его воли, Паолина нехотя вошла туда.

– Подожди! Умоляю тебя... пожалуйста...

– Доброй ночи, Паолина.

Сэр Харвей закрыл дверь. Она слышала, как он подозвал Альберто и направился через анфиладу к себе в спальню. Понимая, что он не стал бы ее слушать, что бы она ни пыталась предпринять, девушка бросилась на постель, заливаясь слезами.

Она плакала, как ей казалось, в течение долгих часов, потом наконец поднялась, сняла свое роскошное платье, разделась и вынула булавки из волос, отчего они пышными локонами упали на плечи. Тут она вспомнила, как сэр Харвей недавно целовал их, и почувствовала, что слезы снова заструились по ее щекам. Каким недолговечным оказалось ее счастье!

– Я люблю тебя, – прошептала она в темноту и затем скользнула в постель, где пролежала без сна, терзаемая горем и отчаянием, пока не забрезжил рассвет. Только тогда она, совершенно выбившись их сил, задремала. В семь часов утра ее разбудила Тереза, которая принесла с собой чашку бульона и рюмку вина.

– Его милость распорядился, чтобы вы выпили это, сударыня, – обратилась к ней горничная.

– Я не хочу, – пробормотала спросонья Паолина.

– Но, сударыня, это пойдет вам на пользу. Вам просто необходимо подкрепиться.

– Зачем? – спросила Паолина слегка раздраженно, чувствуя, как ее охватывает прилив горечи и тоски. Она поняла, что сэр Харвей, должно быть, уже успел сообщить обо всем слугам, а граф – родственникам и друзьям.

– Граф так красив, сударыня, – тараторила без умолку Тереза, – все крутом восхищаются им. Как только стало известно, что он ищет себе невесту, каждая знатная дама в городе мечтает о том, чтобы он остановил свой выбор на ее дочери.

Паолина ничего не ответила на это. Сделав над собой усилие, она отпила глоток бульона.

– Конечно, некоторые утверждают, будто он излишне влюбчив, – продолжала Тереза, – но он всегда увлекался только замужними дамами, девушками – никогда.

– Значит, у графа уже были увлечения? – осведомилась Паолина без особого интереса, поддерживая разговор просто потому, что она не могла слушать болтовню Терезы и одновременно избавиться от назойливых мыслей.

– О да, еще бы! – подхватила Тереза почти торжествующе. – Он очень опытен в делах любви. Лично мне нравятся мужчины, которые прекрасно знают, что к чему, – настоящие кавалеры. Незрелые юнцы не для меня.

Паолина хотела было сказать, что она равно не выносит их всех – и мужчин, и юнцов – кроме одного, единственного на всем свете, только он сам этого не желает.

– Взять, например, графиню Каталину Гримальди, – болтала тем временем Тереза. – Она любила графа даже слишком горячо. Когда он устал от ее общества, она угрожала покончить с собой, но это его нисколько не волновало. Он сказал графине, что она может поступать так, как ей угодно, и после этого она уже не упоминала о самоубийстве. Вместо этого она уехала в Неаполь.

Паолина заставила себя слабо улыбнуться.

– Неужели все действительно было так печально? – спросила она.

– Ну конечно! – воскликнула в ответ Тереза. – Графиня не могла больше оставаться здесь, где она так страдала. О, граф иногда может быть очень безжалостен. Но вы так прекрасны, сударыня, что вам будет нетрудно обвести его вокруг пальца.

Граф явно был совсем не таким человеком, каким она себе его представляла, подумала Паолина про себя. Но почему-то это ее не трогало. Ей хотелось только одного – поскорее увидеть сэра Харвея.

– Пойди к его милости, – попросила она горничную, – и узнай, не может ли он уделить мне минуту для разговора.

Едва Тереза ушла, Паолина соскочила с кровати, набросила капот, причесала перед зеркалом волосы. Она казалась бледной, под глазами были заметны темные круги, но все же, подумала с удовлетворением Паолина, ей не приходилось жаловаться на внешность. Может быть, увидев ее в том же самом капоте, в котором она была, когда он поцеловал ее так страстно сегодня днем, с локонами, струившимися по плечам, у него не хватит стойкости отвергнуть ее?

Тереза вернулась.

– Его милость сейчас очень занят, – сказала она. – Он говорит, что придет попозже, если это действительно важно, но только на минутку.

– Передай ему, что это крайне важно, – ответила Паолина.

Тереза бросилась вон из комнаты. Паолина ждала, расхаживая беспрестанно из стороны в сторону по роскошным коврам, покрывавшим пол. Минуты проходили за минутами, и когда она была уже почти готова впасть в отчаяние, решив, что он отказался от нее навсегда, дверь распахнулась и вошел сэр Харвей.

Достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что он тоже провел ночь без сна. Он выглядел очень бледным, несмотря на загар. Закрыв дверь, он остановился, посмотрел ей в глаза, заметил вспыхнувший в них огонек и внезапную радость на ее лице при его появлении. Губы девушки вздрагивали, прикрытая шелковой тканью капота грудь взволнованно вздымалась. Солнечный свет, проникавший через окно, окружил ее волосы золотистым ореолом.

– Вы пришли.

Она едва могла выговорить эти слова.

– Да, я пришел, – ответил сэр Харвей, но голос его был полон боли. – Зачем вы мучаете и себя, и меня? После полудня нам будет лучше как можно реже встречаться друг с другом.

– Для меня это невозможно, и вы сами это знаете, – возразила Паолина. – И вы не можете меня к этому принудить.

Сэр Харвей долго и пристально смотрел на нее и затем резко произнес:

– Мне ничего другого не остается. И вы правы в том, что я не могу заставить вас поступить против своей воли. Но об одном я должен вас предупредить прямо. Если вы не согласитесь на этот брак, то сегодня же вечером я покину вас, ничего вам не сказав и не попрощавшись. Я уйду из вашей жизни так же неожиданно и загадочно, как и вошел в нее. Вы можете давать любые объяснения, какие захотите, но меня здесь при этом уже не будет.

– Как вы можете так поступать со мною? – жалобным тоном спросила Паолина.

– Потому, что я делаю это ради вашего же блага, – ответил он. – Вы думаете, мне легко отдать вас другому? Но я не настолько низко пал, чтобы взять вас с собой и тем самым обречь вас на страдания. Это ваша единственная возможность за всю жизнь обрести если не счастье, то, по крайней мере, покой и достаток, и другой такой случай вам вряд ли представится. Вы будете богаты, всеми уважаемы. Вы войдете в одну из самых знатных семей Венеции. Какая вам разница, что случится потом со мною?

Он не сводил с нее глаз, лицо его было мрачным.

– Забудьте о том, что вы когда-то знали меня, – потребовал он. – Забудьте о том, что мы были посланы друг другу по странной прихоти судьбы, которая, видимо, решила посмеяться над нашими невзгодами.

По его голосу она поняла, как сильно он страдал. Так как ей ничего больше не оставалось делать и нечего было возразить на его слова, девушка только закрыла лицо руками, чувствуя, как по щекам струятся горючие слезы.

Когда она снова подняла глаза, сэра Харвея в комнате уже не было. Он тихо закрыл за собой дверь, и она не слышала, как он ушел.

Когда вернулась Тереза, Паолина приняла ванну с жасминовой эссенцией и вытерлась мягкими полотенцами, на которых была вышита княжеская корона – герб хозяина палаццо. При этом девушка невольно вспомнила, что уже этим вечером она тоже будет иметь право носить на своих вещах подобный герб, и вздрогнула от одной этой мысли. На мгновение ей вдруг отчаянно захотелось сейчас же отправиться к графу, открыть ему всю правду и сказать, что она не может стать его женой. Но она сознавала, что это не помогло бы ей. Сэр Харвей уедет из города, как и обещал, и тогда уже не будет иметь значения, останется ли она с графом или нет – все равно без него она будет чувствовать себя одинокой.

Паолина машинально облачилась в тонкое, изысканное белье, которое принесла ей Тереза – сорочку, украшенную изысканной вышивкой и отделанную настоящим венецианским кружевом, нижние юбки, словно сотворенные руками сказочной волшебницы. Затем появился парикмахер и уложил ее волосы в совершенно новую прическу, какую она никогда не носила раньше. Мягкие, естественные волны локонов обрамляли ее лицо, придавая ее облику выражение юности, невинности и чистоты.

Когда он заканчивал, Паолина увидела, что Тереза положила на кровать роскошное свадебное платье.

– Тетушка графа прислала его вам, – пояснила горничная, поймав взгляд Паолины. – Оно передавалось в семействе Риччи из поколения в поколение.

– Зачем мне надевать его так рано? – спросила Паолина. – Венчание должно состояться не раньше часа дня.

– Потому, что по обычаю дож и его супруга должны увидеть невесту в свадебном наряде, когда они прибудут, чтобы надеть ей на шею жемчужное ожерелье.

– Какое ожерелье? О чем ты говоришь? – осведомилась Паолина.

– Разве вы не знаете обычай, сударыня? – изумилась Тереза. – Я думала, что его милость рассказывал вам о нем.

– Нет, мне ничего не известно, – ответила Паолина. – Расскажи мне, в чем он состоит.

– Это очень старинный обряд, – пояснила Тереза. – Его светлость с супругой, сидя на тронах, надевают на шею невесты жемчужное ожерелье, которое она должна носить в течение года после свадьбы.

– А откуда берется ожерелье? – спросила Паолина.

– Обычно его преподносит невесте ее мать, – ответила Тереза. – Но если у нее нет матери, то жених вручает его ей вместе с остальными свадебными подарками. В вашей стране, насколько мне известно, при помолвке дарят обручальное кольцо. Но у нас, кроме кольца, называемого ricordino, есть еще и жемчужное ожерелье.

– По-видимому, это очень красивый обычай, – заметила Паолина, а Тереза и парикмахер между тем наперебой твердили ей, каким важным событием был сегодняшний день в жизни юной невесты.

Платье действительно было великолепным и, к счастью, после небольших переделок оказалось как раз впору Паолине. Оно было сделано из серебристой парчи, расшитой жемчугом, крошечными бриллиантами и кружевами. Ей не надо было надевать фату до начала свадебной церемонии, но на ее голову водрузили крупную диадему, похожую на венок из цветов и сверкавшую алмазами и жемчужинами.

Она вдруг спросила себя, понравится ли ее вид сэру Харвею, но едва эта мысль пришла ей в голову, как внутри нее все словно оборвалось просто потому, что сегодня вечером уже не будет иметь значения, что она наденет или о чем станет говорить. Его уже здесь не будет!

– Ах, сударыня, вы так прекрасны, molto bella! – беспрестанно повторяла Тереза. Затем она распахнула дверь в галерею и Паолина медленно вышла из комнаты, отправившись на поиски сэра Харвея.

Он ждал ее в дальнем конце галереи, глядя в окно на канал. На нем был самый лучший его камзол из голубого атласа, однако на лице застыло мрачное выражение и между бровями залегла глубокая складка.

Он посмотрел на Паолину и, пока слуги стояли в ожидании, как будто не сразу понял, что от него требовалось. Затем небрежным тоном, почти лишенным какого-либо проблеска чувства, он произнес:

– Ты выглядишь очень мило. Нам уже пора отправляться.

– Мило! – воскликнула вместо нее Тереза. – Это не то слово, ваша милость. Разве вы не находите, что она прекрасна? Molto bella? Прекрасна, как ангел, спустившийся с неба? Прекрасна, как королева, как принцесса из волшебной сказки? Прошу вас, ваша милость, скажите нам, что вы на самом деле думаете.

Взгляды сэра Харвея и Паолины встретились. На какое-то мгновение весь мир вокруг них исчез и они как будто остались совсем одни. Проникнув в заветные глубины его души, она поняла, что он должен был чувствовать сейчас.

– Ты очень красива, – произнес он наконец голосом, дрожащим от еле сдерживаемой боли. Затем, взяв ее под руку, он проводил ее вниз по лестнице и помог сесть в гондолу.

Граф ожидал их на ступеньках своего палаццо.

– Я с трудом могу поверить в то, что вы – смертное существо, – обратился он к Паолине, коснувшись губами ее холодной руки. – Может быть, вы одна из богинь, обитающих в глубинах моря? Я уже начинаю бояться, что сам Нептун явится, чтобы похитить вас у меня.

Паолина ничего не ответила. Она только стояла рядом с ним неподвижно, будто статуя, в ожидании прибытия дожа и его супруги. В предвкушении важного события толпы людей стали собираться вокруг, расположившись в гондолах и окнах соседних домов.

– Вот они! – воскликнул граф, и Паолина увидела приближавшуюся к ним пышно разукрашенную гондолу дожа с окнами из чистейшего стекла и подушками из малинового бархата. Хотя их визит был частным, дож был одет в мантию из золотой парчи и особой формы головной убор с золотистой каймой – знак его сана. Супруга дожа, которая была уже в годах и передвигалась с трудом, также носила парчовую накидку с длинным треном.

Когда они вышли из гондолы, граф низко поклонился и произнес официальную приветственную речь, а Паолина присела в глубоком реверансе. Затем его светлость с женой проводили в парадные залы дворца на втором этаже, украшенные букетиками белых цветов, перевязанными лентами того же цвета. Там их приняла тетушка графа со спокойным достоинством прирожденной аристократки, между тем как церемониймейстер приказал подать закуски на золотом подносе: вино, сладкие пирожные и особого рода свадебный каравай. «Символ плодовитости!» – пояснила графу одна из его пожилых родственниц с кислым видом, словно она сомневалась в действенности этого средства.

Паолине казалось, что она была слишком ошеломлена происходящим, чтобы испытывать какие-либо чувства, но слова этой женщины заставили ее встрепенуться от страха. Как она сможет носить под сердцем детей мужчины, которого она совсем не любила?

Покончив с закусками, высокие гости уселись на два высоких трона, возвышавшихся в конце зала. Перед ними поставили обитые бархатом скамеечки для ног, затем сэр Харвей вышел вперед, взяв под руку Паолину. Она подавила в себе порыв броситься ему на грудь, понимая, что если она позволит себе хоть малейшее проявление привязанности к нему или наоборот, то самообладание может покинуть ее и им обойм грозит бесчестие.

Высоко подняв голову, она покорно дала ему подвести ее к одной из обитых бархатом скамеечек и по знаку дожа преклонила колени. Граф передал дожу великолепное жемчужное ожерелье, и тот осторожно взял его своими тонкими, покрытыми голубыми прожилками пальцами.

– Пусть чистота этих драгоценных даров моря найдет свое отражение в чистоте вашего сердца и помыслов, – произнес он своим добрым старческим голосом. – Пусть вам будет даровано столько же лет счастья со своим избранником, сколько жемчужин в этом ожерелье.

– Благодарю вас, ваша светлость, – с усилием выговорила Паолина, и когда она почувствовала, как пальцы дожа застегнули ожерелье на ее шее, ей вдруг показалось, что ее навеки сковали стальной цепью.

«Жемчуг – к слезам», – подумала она и вспомнила невольно, что то самое ожерелье, принадлежавшее мертвой женщине на погибшем корабле, принесло ей немало слез, но вместе с тем и самое большое счастье в ее жизни. Теперь счастье ушло навсегда, и это новое ожерелье, каким бы оно ни было прекрасным, могло принести ей только слезы до конца ее дней – она была убеждена в этом. Слезы сожаления и тоски по тому, что ушло безвозвратно – по человеку, без которого вся ее жизнь казалась пустой и бессмысленной.

Граф помог ей подняться и надел ей на палец обручальное кольцо. Огромный бриллиант блестел и искрился в пламени свечей.

– Basa! Basa! Горько! Горько! – закричали собравшиеся, как было принято в таких случаях.

Граф обнял одной рукой Паолину и хотел было поцеловать ее в губы, но она подставила ему щеку. Когда он поцеловал ее, она бросила отчаянный взгляд на сэра Харвея и заметила, как вдруг преобразилось его лицо. На какое-то мгновение в его глазах вспыхнуло пламя гнева, но тут же исчезло.

Обряд был завершен. Супруга дожа поцеловала Паолину и затем повернулась к графу, чтобы поздравить его.

– Она просто очаровательна, Леопольдо! – улыбнулась она. – Какую чудесную пару вы составите вместе! Вся Венеция захочет отпраздновать вместе с вами это событие.

После этого Паолину представили родственникам графа и все присутствовавшие непринужденно беседовали друг с другом, пока дожу и его жене не пришло время покинуть палаццо графа.

– Вы так прекрасны, что мне с трудом верится в то, что отныне вы – моя, – прошептал граф на ухо Паолине, но тут его тетушка знаком дала ему понять, что ему необходимо уделить внимание некоторым из высокопоставленных гостей, и девушка оказалась рядом с сэром Харвеем.

Она взглянула на него немного жалобно.

– Мне все время кажется, что это всего лишь дурной сон и я скоро проснусь, – пробормотала она.

– Оглянитесь вокруг, – резко произнес он в ответ. – Этот дворец отныне ваш. Вы видите эти картины? Можете ли вы определить стоимость мебели? Заметили ли вы золотое блюдо, на котором нам подавали закуски?

Паолина покачала головой.

– Я вспоминала о том, как счастливы мы были и как сильно проголодались в то утро, когда впервые завтракали вместе в маленьком домишке Гаспаро, вскоре после того, как нас обоих спасли из волн моря. Помните ли вы, каким жестким был цыпленок и как прокисло вино? И все же для нас не существовало более вкусной еды.

– Ваше платье было измято и порвано, – подхватил он. – Однако вы выглядели в нем еще более прекрасной, чем сейчас.

– Потому что тогда я была счастлива, – промолвила она.

– Ни любовь, ни счастье не выдерживают испытания нищетой, – заявил он убежденно.

– Кто вам это сказал? – возразила Паолина. – Женщина, которая прежде всего никогда по-настоящему вас не любила? Я часто думала о том, что именно роскошь, а не нищета в конце концов губит любовь.

– Вы сами знаете, что значит жить в бедности, – заметил сэр Харвей. – Неужели вы действительно хотите вернуться к такой жизни? Подумайте о тех меблированных комнатах, которые вы мне описывали, в Неаполе, в Риме, в маленьких городишках по всему побережью. Хватит ли у вас сил снова пережить все это?

– Рядом с вами? – спросила Паолина. – Они покажутся мне раем, если вы будете вместе со мной.

– Вы сошли с ума, – отозвался он раздраженно. – Посмотрите вокруг и однажды вы будете благодарны мне за то, что у меня было больше здравого смысла, чем у вас.

– Даже если я доживу до ста лет, я никогда не прощу вас за то, что вы отняли у меня единственную настоящую радость, которую я знала в своей жизни, – ответила Паолина тихо.

– Какую же? – спросил он почти невольно.

– Мою любовь к вам, – отозвалась Паолина.


Читать далее

Глава одиннадцатая

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть