Онлайн чтение книги Солдат всегда солдат The Good Soldier
1

Я знаю, я рассказываю эту историю очень беспорядочно — кому-то она, наверное, кажется лабиринтом, в котором плутаешь и все никак не выберешься. Что поделаешь? Я так задумывал с самого начала. Я представлял, что сидишь в глуши, в богом забытом коттедже, напротив тебя — безмолвный слушатель; за окном слышны порывы ветра, где-то далеко шумит море, и вот так же — перебивками, порывами — складывается рассказ. И потом, когда вспоминаешь прошлое, — давнюю, грустную историю, — всегда то забегаешь вперед, то мысленно возвращаешься к событиям очень далеким. Вспоминается такое, о чем, казалось, ты напрочь забыл, а начав рассказывать, вспомнил — вот и возвращаешься. Начинаешь подробно объяснять, опасаясь того, что, забыв упомянуть о какой-то подробности в нужном месте, ты создал у читателя ложное впечатление. Я утешаю себя тем, что это невыдуманная история. В конце концов, всамделишные истории получаются, если рассказывать их так, как они видятся рассказчику. Так достовернее.

В общем, мне кажется, я подвел нас к смерти Мейзи Мейден. Я хочу сказать, я объяснил все, что произошло до дня ее смерти, с нескольких точек зрения: с позиции Леоноры, Эдварда и отчасти моей собственной. Теперь у вас есть факты (если они, конечно, вас интересуют); у вас есть разные точки зрения в том виде, в каком я их прояснил или счел возможным прояснить. Тогда давайте мысленно вернемся ко дню смерти Мейзи — нет, лучше к тому самому моменту, когда Флоренс выступает с речью о Протесте в старом замке в городке М. Давайте посмотрим на происходящее, на Флоренс, глазами Леоноры. Встать на точку зрения Эдварда мы при всем желании не сможем, поскольку он никогда не говорил мне о своей связи с моей женой. (Я, наверное, скажу сейчас жестокие вещи о Флоренс, но вы должны помнить, что я уже полгода как пишу эти воспоминания и многое успел переосмыслить.)

Чем больше я задумываюсь о происшедшем, тем сильнее укрепляюсь в своей мысли, что Флоренс сеяла вокруг себя заразу — она действовала угнетающе и разрушительно на Эдварда; она растоптала несчастную Леонору. Без сомнений, это из-за нее в той что-то надломилось. Ведь самое замечательное в Леоноре — это ее гордость и выдержка. Но куда же подевались ее сдержанность и достоинство в те минуты, когда сначала в полутемной комнате, где хранится лютеровский Протест, а потом на галерее, обращенной к реке, она так непозволительно вышла из себя? Я вовсе не хочу сказать, что она действовала неправильно. Разумеется, она была тысячу раз права, пытаясь предупредить меня о том, что Флоренс строит глазки ее мужу. Только способ она выбрала не тот. Точнее, она и не выбирала. Ей бы сначала подумать, а уже потом, по зрелом размышлении, говорить — если говорить вообще. А еще бы лучше, если б она не словом доказывала свою правоту, а делом. Например, обложила бы Флоренс со всех сторон такой осадой, чтоб та слова наедине не могла сказать Эдварду. Подслушивала бы, дежурила возле двери спальни. Звучит дико, но только так это и делается. Наконец, увезла бы Эдварда сразу после похорон Мейзи. Нет, она дала маху…

Опять же, мне ли упрекать ее? Да и что бы это изменило? Не было бы Флоренс, подвернулась бы другая… Хотя, иногда я думаю, всё лучше, чем моя жена. И знаете почему? Флоренс была до ужаса вульгарна, самая обыкновенная охотница за мужчинами — из тех, что, раз вцепившись в добычу, ни за что не lacher prise.[67]Выпускают из рук (фр.). К тому же она не закрывала рта. О, это была неисправимая болтушка! Ведь что отличало Эдварда и Леонору, так это чувство собственного достоинства и сдержанность. Разумеется, это не единственные ценности в жизни — я допускаю, что для кого-то они вообще не являются таковыми. Но уж если вам выпало ими обладать, то надо за них держаться, их нельзя терять, иначе вы сломаетесь. А Леонора не выдержала. Она еще раньше Эдварда сломалась. Представьте, каково ей было наблюдать сцену с лютеровским Протестом. Как ей было больно…

Не забывайте — она страстно желала вернуть Эдварда и до этого самого момента не сомневалась в том, что ей удастся это сделать. Возможно, это покажется кому-то эгоистическим намерением, но вы должны помнить, что она связывала с ним не только свою личную победу. Ведь если бы ей удалось вернуть мужа, восторжествовали бы все жены, восторжествовала бы ее Церковь. Так ей это виделось. Я в этих вещах не разбираюсь. Мне непонятно, почему возвращение Эдварда знаменовало для нее победу всех жен, всей общины и Святой Церкви. Хотя нет — может быть, отчасти я ее понимаю.

Жизнь виделась ей вечной борьбой полов — мужей, постоянно изменяющих своим женам, и жен, живущих надеждой в конце концов возвратить мужей. Грустная, невзрачная картина брака. Мужчина представлялся ей чем-то вроде животного, со своими повадками, приступами бешенства, периодами охоты, — своим, так сказать, брачным сезоном. Она не читала романов, поэтому представление о чистой и преданной любви, продолжающейся и после того, как отзвучат свадебные колокола, было ей чуждо. Сразу после истории с испанской танцовщицей она отправилась, в ужасе от всего случившегося, в свою alma mater к матушке-настоятельнице — посоветоваться. И всё, что умудренная монахиня, окруженная аурой таинственности и почестями, могла сделать — это покачать с грустью головой и сказать:

«Все мужчины таковы. На всё воля Божья — постепенно образуется».

Вот какую жизненную перспективу нарисовали духовные наставники Леоноры. Во всяком случае, в такой форме они преподносили ей свое учение — такой урок, по ее словам, она усвоила. Не берусь сказать точно, чему ее научили святые отцы. Призвание женщины — это терпение, терпение и еще раз терпение, ad majorem Dei gloriam,[68] Ad majorem Dei gloriam — К священной славе Божьей (лат.). Девиз ордена иезуитов, основанного в 1537 г. Игнатием Лойолой; часто употребляется в парафразах для прославления, во славу, во имя торжества кого-то. вплоть до назначенного часа, когда она, если Бог того пожелает, получит награду за труды свои. Если, в конце концов, ей удастся вернуть Эдварда, значит, ей удалось удержать его в рамках — самое большее, на что может надеяться женщина. Ей даже внушали, что для мужчин такие эскапады естественны, простительны — как детские шалости.

Самое главное — избежать скандала и разбирательств. Поэтому Леонора изо всех сил стремилась найти способ вернуть Эдварда. Ей показалось, она его нашла, и она ухватилась за эту идею. А идея состояла в том, чтобы вернувшийся к ней Эдвард предстал пред всеми, как встарь: богатым, цветущим, — под стать своим землям, — с гордо поднятой головой. Она всем докажет, что есть в этом лживом мире одна католичка, преуспевшая в том, чтоб сохранить мужнину верность. Казалось, она уже у цели.

Ее план насчет Мейзи складывался как нельзя лучше. Эдвард, по ее наблюдениям, постепенно остывал к малышке. В Наухайме его уже не тянуло каждую минуту к шезлонгу, в котором она полулежала отдыхая: нет, он ходил играть в поло, вечерами — в бридж, вообще был бодр и весел. Леонора видела, что он и не думает о том, чтоб соблазнить эту крошку. Порой ей даже казалось, что у него ничего такого и в мыслях никогда не было. Всё как в начале их знакомства: милый галантный офицер, на правах старшего по званию, оказывает знаки внимания невесте молодого сослуживца. Как ранним утром месяц с зарей встречается, так и Эдвард невинно флиртовал с Мейзи. А та вовсе не выглядела расстроенной, когда он отправлялся с нами на экскурсии и она оставалась одна: каждый день ей приходилось подолгу лежать в постели, и в эти часы общество Эдварда было даже некстати.

Наоборот, он снова принялся обхаживать Леонору. Пару раз, оставшись с ней наедине, он шепнул ей на ушко: «Ты прелестна!», «Платье — просто чудо!», а раньше говорил ей такое только на людях. Она съездила вместе с Флоренс во Франкфурт — там одеваются не хуже, чем в Париже, — и купила себе несколько новых туалетов. Средства позволяли, а Флоренс была отличным консультантом по части моды. И Леонора решила, что нашла ключ к загадке.

Да, ларчик просто открывался во всяком случае, так ей показалось. Она даже упрекнула себя за то, что поступала в прошлом неправильно. Не надо ей было держать Эдварда на таком коротком поводке в отношении денег. Тем более верным теперь ей казалось ее недавнее решение позволить ему снова распоряжаться своим доходом, хотя и подтолкнули ее к этому лишь страх и смятение. Он, кстати, оценил ее добрую волю, сделав шаг навстречу — признав, что она поступила очень мудро, когда взяла его состояние в свои руки и по-мужски, твердо распоряжалась им несколько лет. Однажды в порыве благодарности он сказал ей: «Молодец, девочка! Я ведь в душе немножко мот — люблю покутить при случае. Теперь могу себе это позволить, и всё благодаря тебе».

При этих словах у нее сердце подскочило от радости, вспоминала она после. И он понял ее состояние — осторожно коснулся ее плеча. А вообще-то пришел попросить у нее булавку.

Тот же эпизод с пощечиной Мейзи — хоть и неприятный, но он лишний раз убедил ее в том, что между Эдвардом и миссис Мейден нет ничего такого. И она решила, что все обойдется, только впредь ей не надо держать его на голодном пайке — в смысле денег и общества хорошеньких барышень. И тогда он очень скоро вернется к ней — она не сомневалась. В тот месяц она уже не отвергала его робкие ласки (между прочим, мог быть и посмелее!). Ошибки не было — он с ней заигрывал. То по плечику погладит, то шепнет на ушко анекдот про чудака в казино. Дело не в анекдоте — дорого то, что шепчут на ухо: такая маленькая интимная подробность…

И вдруг — всё вдребезги. Всё разлетелось к черту, стоило Флоренс коснуться ладонью руки Эдварда, лежавшей на стеклянной витрине, где хранится рукопись лютеровского Протеста. И надо же этому было случиться в то самое мгновение, когда мы вчетвером находились наверху башни в комнате со ставнями, через которые то там, то сям проникал солнечный свет! Всё распалось, едва Леонора увидела, посмотрев на Эдварда, каким взглядом ответил он на взгляд Флоренс. Взгляд этот был ей знаком.

Она давно знала — собственно, с того самого момента, когда они впервые встретились, и мы все вчетвером оказались за одним столиком, — что Флоренс строит Эдварду глазки. Тогда она не придала этому значения — мало ли кто и где строит ему глазки: да этих женщин десятки и сотни повсюду, где они бывают, — в гостиницах, поездах, на палубе океанских пароходов, на улице! Про себя она давно решила, что Эдвард не ценит тех, кто строит ему глазки. Она давно уже составила верную на тот момент картину, как и почему он влюбляется. Могла перечислить все его увлечения: эскападу с Дольчиквитой, серьезное чувство к миссис Бейзил, милый, легкий, как она считала, флирт с Мейзи Мейден. И потом, она была настолько дурного мнения о Флоренс, что и вообразить не могла, чтобы Эдвард ею увлекся. Она была уверена, что они с Мейзи для него как крепость.

Кроме того, она не доверяла Флоренс — ведь та знала о пощечине. А для Леоноры было очень важно представить свой союз с Эдвардом абсолютно безупречным. Но теперь всё это уже не имело смысла…

Увидев, как Эдвард отвечает взглядом на призывный взгляд голубоглазой Флоренс, Леонора поняла: всё кончено. Она знала, что скрывал этот взгляд: долгие интимные беседы вдвоем — о чем? — обо всем на свете: вкусах, характерах, взглядах на брак. Теперь-то она знала, что происходило у нее за спиной, когда, отправляясь вчетвером на прогулку, она неизменно оказывалась со мной впереди, метров за десять от Флоренс и Эдварда. И пусть пока дело не пошло дальше разговоров о вкусах, привычках, институте брака, она знала — даром что давно жила с Эдвардом: если коснулись друг друга руками, смотрят глаза в глаза, значит, быть беде. У Эдварда всё всерьез.

Знала она и другое: попытайся она разлучить эту парочку, и Эдвард почувствует неодолимую страсть. Такой уж у него склад характера: думать, что если соблазнил женщину, то это связь на всю жизнь. Коснуться же руки друг друга значило сделать первый шаг к неотвратимому: к соблазну. А Леонора так презирала Флоренс, что предпочла бы, чтоб на ее месте была горничная. Среди них попадаются очень приличные.

И тут Леонора похолодела от внезапной страшной догадки: что, если Мейзи Мейден всерьез любит Эдварда? Тогда это новое увлечение мужа разобьет той сердце и отвечать за эту трагедию придется ей. От этой мысли она буквально помешалась. Вцепилась в мою руку, потащила меня вниз по лестнице, потом через рыцарский зал с высокими расписными колоннами, камином, — там гулко отдавался каждый звук, вплоть до шепота… Жаль только, что помешательство ее длилось недолго.

Ей бы сказать мне: «Послушайте, ваша жена потаскуха, она соблазняет моего мужа…» Это всё расставило бы по своим местам. Так ведь нет, она боялась заходить далеко — рассудок не покидал ее даже в минуту безумия. Она опасалась, что, заговорив, вынудит Эдварда и Флоренс улизнуть, а если это случится, ей его больше не видать — нечего и надеяться. Словом, она обошлась со мной по-свински.

Что же, она несчастная, страдалица — свою Церковь ставила выше интересов какого-то заезжего квакера из Филадельфии. Всё правильно, я согласен: если выбирать между мной и Церковью, так Римская церковь, конечно, важнее.

Прошла неделя после смерти Мейзи Мейден, и Леонора догадалась, что Эдвард и Флоренс стали любовниками. Она дежурила у двери в комнату Флоренс, и они с Эдвардом столкнулись в тот момент, когда он оттуда выходил. Она ничего ему не сказала, а он только хмыкнул. Но думаю, ему было не весело.

Да, удивительно, как быстро Леонора разъехалась после душевного надлома, спровоцированного Флоренс: вся жизнь, все ее надежды пошли прахом. Во-первых, она больше не надеялась на то, что Эдвард вернется, как можно, после пошлой интриги с женщиной без роду, без племени? Она никогда не позволила бы себе назвать интригой его связь с миссис Бейзил, а ведь это единственное, что у нее против него осталось, положа руку на сердце. То была связь по любви — по-своему чистая. Но эти шашни вызывали у нее отвращение и ужас — тем более что спровоцировала их Флоренс, которую она терпеть не могла. А Флоренс все говорила и говорила…

Ужаснее всего было то, что из-за Флоренс и всей этой истории Леонора сама сбилась с высокой ноты сдержанной неприступности. Похоже, Флоренс раздумывала, кому лучше признаться в связи с Эдвардом — мне или Леоноре. Ей, видите ли, не терпелось. И в конце концов она остановила свой выбор на Леоноре, иначе ей пришлось бы признаваться и в других грехах. Да я бы, наверное, и сам догадался насчет ее «сердца», насчет Джимми. И вот в один прекрасный день она пришла к Леоноре и стала ей исподволь намекать то на одно, то на другое. Наконец Леонора не выдержала и говорит:

«Вы хотите сказать мне, что вы с Эдвардом любовники? Прекрасно. Я его не держу».

На самом деле для Леоноры это было катастрофой: не сдержавшись один раз, ты уже не в силах остановиться. Она пробовала замолчать, да не тут-то было. Против воли она стала передавать через Флоренс сообщения для Эдварда: сама не могла с ним говорить. Например, она давала ему понять, что, если я каким-то образом узнаю о его интриге, ему несдобровать. А тут еще, как нарочно, оказалось, что примерно в это же время Эдвард действительно к ней растаял. Он чувствовал, что виноват он ее не достоин. Она грустила, ему хотелось утешить ее, и он ругал себя за то, что он такой предатель и ему никогда не расплатиться с ней за всё хорошее, что она для него сделала. И все эти подробности Флоренс дотошно передавала Леоноре.

Я совсем не виню Леонору за прямоту, с какой она всегда разговаривала с Флоренс: надеюсь, моей половине это пошло на пользу. А вот того, что она поддалась в конце концов мелкому желанию участвовать в пересудах, — я в самом деле не могу ей простить. Понимаете, из-за этого дали трещину ее отношения с Церковью. Она не хотела раскрывать эти секреты на исповеди — из страха, что духовники обвинят ее в том, что она меня обманывает. Мне почему-то кажется, она считала, что уж лучше быть проклятой, чем разбить мне сердце. Вот ведь как выходит. Право, ей не стоило сокрушаться.

Но раз исповедоваться не получалось, а выговориться надо было и рядом всегда оказывалась готовая посплетничать Флоренс, она начала огрызаться на ее шпильки — короткими, резкими, обезоруживающими фразами, как человек, которому нечего терять. Да, именно так — нечего терять. Что же, если пережитый в этом мире ад зачтется ей когда-нибудь в вечности и облегчит хоть немного ее участь, — не знаю, правда, существует ли на небесах система взаимозачетов, — значит, не вечно гореть Леоноре в адском пламени.

Их перебранки начинались и заканчивались одинаково. Леонора, сидя перед зеркалом, расчесывает свои роскошные волосы. Тут влетает Флоренс и сообщает, что у Эдварда появилась идея. Надо сказать, в ту пору Эдвард довольно наивно предположил, что он от природы полигамен. Даю руку на отсечение, что автором этой идеи была Флоренс. Впрочем, мало ли кому что придет в голову — я за это не несу ответственности. Но ручаюсь, что Эдварда в ту пору как никогда — во всяком случае, впервые за долгое время — влекло к Леоноре. И будь Леонора хорошим игроком и не такая стыдливая, с ее-то картами она могла бы выиграть: ну поделила бы Эдварда с Флоренс до поры до времени, а потом выкинула бы ее, как кукушонка, из семейного гнезда.

Так вот, влетает Флоренс к Леоноре с очередной «новостью». Конечно, она не объявляла ее прямо с порога, «в лоб». Это вообще не ее стиль. Она ведь и призналась в том, что стала любовницей Эдварда, только после того, как Леонора сообщила ей, что видела, как Эдвард выходил из ее комнаты в поздний час. Крыть Флоренс было нечем, и все равно она продолжала запираться: мол, с сердцем стало плохо во время ее всегдашней воспитательной беседы с Эдвардом. Флоренс ничего другого не оставалось, как держаться этой легенды: даже у нее не хватило бы наглости умолять Леонору быть с Эдвардом помягче, если бы она призналась, что они с ним любовники. Это исключено. А поговорить очень хотелось. Вот и оставалась единственная тема: восстановление дипломатических отношений между отчужденными супругами. И так каждый раз: Флоренс разливается соловьем, а Леонора, расчесывающая волосы перед зеркалом, в какой-то миг не выдерживает, опускает расческу и бросает моей жене что-то резкое вроде:

«Я не хочу испачкаться, позволив Эдварду дотронуться до меня после того, как он коснулся вас».

Флоренс вспыхивает, убегает, но проходит неделя, и она возобновляет атаку.

На других фронтах позиции Леоноры тоже слабели с каждым днем. Она пообещала Эдварду, что предоставит ему право распоряжаться собственным капиталом. И она твердо намеревалась сдержать свое слово. И сдержала бы, я уверен, хотя наверняка нашла бы способ тайно следить за его банковским счетом: даром что римская католичка. Но, на беду, она так серьезно отнеслась к тому, что Эдвард предал память бедной крошки Мейзи, что потеряла к нему всякое доверие.

Месяца не прошло, как они вернулись в Брэншоу, а Леонора начала пытать его из-за мельчайших статей расходов. Она позволила ему самому подписывать собственные чеки, но каждый такой чек она перепроверяла. Через ее руки не проходил только его личный счет в пятьсот фунтов годовых, который она, по умолчанию, оставила за ним на содержание любовницы — или любовниц: съездить повеселиться в Париж, дважды в неделю посылать Флоренс дорогие шифрованные телеграммы… Но при этом требовала от него отчета по всяким мелочам: расходы на вино, саженцы фруктовых деревьев, упряжь, строительные материалы. Особенно ее возмутил счет на оплату заказа кузнецу, который взялся изготовить по чертежам Эдварда новую кавалерийскую шпору, которую тот хотел запатентовать. Ей было не объяснить, зачем нужно изобретать новую, когда есть старая, проверенная временем. Когда же она узнала о том, что чертежи и полученный патент Эдвард подарил военному министерству, она чуть не потеряла дар речи. Ведь на шпоре можно было неплохо заработать!

По-моему, я уже рассказывал про случай с бедной девушкой, дочерью одного из садовников: ее обвинили в убийстве собственного ребенка, и Эдвард потратил много времени и денег двести фунтов на то, чтоб девочку оправдали. Последнее, что он успел в жизни. Время было тяжелое: Нэнси Раффорд только-только посадили на пароход до Индии; в доме было мрачно, как после похорон; исстрадавшийся Эдвард спасался только безупречным ведением дела в суде присяжных. И тем не менее Леонора не постеснялась закатить ему жуткую сцену насчет растранжиренных сил и времени. Она всегда смутно надеялась, что все случившееся — с девочкой и потом — послужит Эдварду уроком, научит его жить экономно. Пригрозила, что снова отнимет у него банковский счет. Как после этого не перерезать себе горло? Он, может, еще и выстоял бы, но мысль о том, что Нэнси он потерял и теперь ему нечего ждать впереди, кроме серой, скучной череды дней, которую не скрасит даже служба, поскольку теперь и ее нет… Это его доконало.

За все эти годы Леонора только раз попыталась завести любовника — некоего Бейхема, вполне приличного господина. Действительно, симпатичного человека. Но дело не пошло. Я, по-моему, вам уже рассказывал…


Читать далее

Маэстро Форд 26.09.16
Вместо посвящения 26.09.16
Часть первая
1 26.09.16
2 26.09.16
3 26.09.16
4 26.09.16
5 26.09.16
6 26.09.16
Часть вторая
1 26.09.16
2 26.09.16
Часть третья 26.09.16
Часть четвертая
1 26.09.16
2 26.09.16
3 26.09.16
4 26.09.16
5 26.09.16
6 26.09.16
Иллюстрации 26.09.16

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть