Глава 8. РОЖДЕСТВО В ДЕРЕВНЕ

Онлайн чтение книги Старшие Арканы The Greater Trumps
Глава 8. РОЖДЕСТВО В ДЕРЕВНЕ

За ужином в сочельник было объявлено, что на Рождество семейство Кенинсби намерено посетить деревенскую церковь. М-р Кенинсби бывал в церкви каждое воскресение, это давало ему основание украшать официальные анкеты утверждением:

«член Англиканской церкви». Правда, он никогда не пытался выяснить, в чем, собственно, состоит особая религиозная идея, которую несет в себе Церковь Англии, тем не менее посещение церкви в рождественское утро, равно как и следовавшая за ним прогулка, составляли для м-ра Кенинсби части незыблемого ритуала. Сыграло свою роль и немалое раздражение, вызванное хозяевами. В церковь идти было просто необходимо, особенно после того, как Аарон Ли отказался от благочестивой прогулки, сославшись на возраст, а Генри — на необходимость просмотреть кое-какие деловые бумаги. Впрочем, Аарон предоставил в распоряжение семейства Кенинсби автомобиль и шофера, так что никаких чрезмерных усилий от м-ра Кенинсби не требовалось. М-р Кенинсби был твердо убежден в том, что посещение церкви является частью нормальной жизни, но при этом не должно требовать от прихожанина чрезмерных усилий.

М-р Кенинсби считал, что сестра разделяет его взгляды, то есть считает религию и любовь частью нормальной жизни. Во всяком случае, именно так он некогда истолковал слова Сибил о том, что именно они и есть нормальная жизнь. М-р Кенинсби не знал, регулярно ли сестра ходит в церковь; если да, то она ничего об этом не говорила, но к столу никогда не опаздывала. Этого было вполне достаточно, чтобы и ее записывать «членом Англиканской церкви»; впрочем, Сибил никогда не возражала. То же определение м-р Кенинсби без колебаний ставил в анкетах и напротив имени Нэнси, хотя она-то уж точно по собственной инициативе в церковь не ходила. Ну да не беда, вот повзрослеет и будет ходить, а даже если и не будет, то по крайней мере станет считать, что это следует делать.

Душевное состояние самой Нэнси рождественским утром было слишком сложным, чтобы думать еще и о благочестии. Она решила сопровождать отца отчасти потому, что раньше всегда ходила с ним в храм, но еще больше ей хотелось хоть немного отдохнуть от новых ошеломляющих экспериментов.

Она нуждалась в убежище, где хотя бы в течение часа ее никто не будет теребить, даже Генри.

Последние события возле золотого стола запомнились плохо. Кажется, Генри рассказывал о возможности читать судьбы мира точно так же, как судьбы отдельных людей, но она не слушала, она с позором отступила, почти бежала и (вопреки всем его обещаниям хорошего сна) полночи глаз не могла сомкнуть, видя перед собой только последний встречный рывок Шута и Жонглера, поток падающих шаров, разбивающихся о завесу золотого дождя, и облако не то брызг, не то золотого тумана. Однако когда она в последний раз взглянула на стол, Шут по-прежнему был неподвижен. Значит, ей не дано видеть, как тете Сибил. Но в том, другом ее видении Шут все-таки двигался! Ей хотелось обсудить это с тетей, но утром она едва заставила себя встать к завтраку, и до самого похода в церковь возможности поговорить так и не представилось. Может быть, в церкви… надо будет выбрать удобное местечко.

Ничего необычного в ближайшие час-два не предвиделось, разве что приходский священник в очередной раз решит разнообразить чем-нибудь Символ веры. Аарон Ли предупреждал, что настоятель — энтузиаст церковной музыки. В этот раз он, похоже, собирался представить на суд публики некоторые собственные сочинения. Нэнси это вполне устраивало — что может быть дальше от восторга или таинства, чем вариации распева Символа веры!

Всю дорогу м-р Кенинсби ворчал о приверженности Церкви к Символу веры св. Афанасия, и Сибил в конце концов поинтересовалась, чем он ему так не нравится. М-р Кенинсби спросил, считает ли она этот текст христианским, и Сибил ответила, что не видит в нем ничего особенно нехристианского, если вспомнить основные догматы.

— И что ты называешь основными догматами? вопросил м-р Кенинсби таким тоном, словно ответа на его вопрос вовсе не существовало.

— Бог есть Любовь и Воплощение Любви, — простодушно ответила Сибил и добавила:

— Конечно, согласен человек с этим или нет — другой вопрос.

— Я не собираюсь оспаривать догматы, — проворчал м-р Кенинсби. — Только я бы сформулировал это иначе. Впрочем, такие вещи трудно определить. Я просто не вижу, как все эти проклятые пункты…

К этому времени они добрались до церкви. Взглянув на маленькое старинное здание, Нэнси подумала, что если оно тоже являлось частью танца, то большую часть времени провело в каких-нибудь звездных мирах. Казалось, изменчивость, свойственная всему на свете, не имеет к храму никакого отношения. Но разум тут же напомнил ей, что незыблемость, каменный покой арочного входа — лишь одна, видимая часть драмы противостояния могучих духовных потоков. Напряжение чувствовались во всем: сама арка держалась благодаря сложению противоположных сил; недаром ведь последнее состояние материи называется Силой, так, кажется? Электрические силы, ядерные или что-то в этом роде…

Если вся эта древняя красота состоит из электронно-ядерных взаимодействий, то часть танца, соответствующая храму, должна быть настолько быстрой, что за ней не угнаться даже Жонглеру с шарами… Нэнси опередила Сибил и первая подошла к церковной скамье.

Стоило ей только преклонить колени, как она сразу же оказалась частью танца, средоточием образов, за которыми стояли карты, напророчившие будущее. «И мужчина будет обязан тебе всем». Всем? Да хочет ли она, в самом деле, чтобы Генри был обязан ей всем? Не лучше ли, чтобы в нем оказалось нечто такое, чему она будет всем обязана? «И женщина будет управлять тобой» — вот что было самым неприятным в пророчестве. Не нуждается она ни в каких женщинах, указывающих ей, что делать; во всяком случае, хотелось бы посмотреть на женщину, которая попробует это сделать. Как там было дальше? «И ты умрешь очень богатой…». К этому времени она уже встала с колен и села на скамейку — ну что же, пока все идет, как она задумала.

Да, но можно ли понимать предсказание в прямом смысле? Образы Смерти, Дьявола и Дамы Чаш танцевали вокруг нее, а в словах предсказания чудилась глухая угроза. Но чем все это может повредить ей, пока она вместе с Генри? А ведь действительно, если они будут работать вместе, работать в самом высоком смысле, она может умереть очень богатой.

Дверь открылась, диакон возгласил: «Гимн шестьдесят первый. Христиане, восстаньте!». Христиане зашевелились, нашли в сборниках гимнов нужное место и восстали. Хор слаженно начал гимн, и Нэнси послушно отдала слитному звучанию свой голос.


Христиане, восстаньте, встречайте счастливое утро,

В которое родился Спаситель мира:

Поднимайтесь…


Ее голос пресекся; следующие слова гимна словно взглянули на нее в упор. Хор и все собрание закончили строку:


… и поклонитесь таинству Любви.


Таинство Любви… Но чем же, кроме любви, полно ее сердце? Рождественская тема стиха вдруг ушла далеко-далеко. Нэнси послышался бесплотный голос; кто-то обращался к ней, просил сделать именно то, к чему она и сама стремилась всей душой. «Поднимайтесь и поклонитесь таинству любви». Что же они делают, зачем поют об этом в храме? Гимн ведь не может говорить о такой любви? Или может, а она раньше просто ничего не понимала?

Церковь перестала быть убежищем; теперь Нэнси воспринимала ее как повелительный призыв. Огромные валы подлинной жизни, исполненной высочайшего смысла, нахлынули и подхватили Нэнси. Она резко повернулась к Сибил, и та, почувствовав рядом движение, оглянулась и внимательно посмотрела племяннице в глаза как раз в тот момент, когда хор выпевал: «Хвала искупляющей любви!».

Нэнси, показывая пальцем на первую из великих строк, прошептала:

— Это правда?

Сибил взглянула на страницу, посмотрела на Нэнси и ответила, как показалось девушке, с каким-то торжеством в голосе:

— Попробуй, дорогая. — Высокая фигура, спокойное лицо, темные, все еще яркие глаза бросали вызов, поддразнивали и подбадривали. Хор между тем вел гимн дальше, и на следующей строке голос Нэнси почему-то начал дрожать: «Высочайшую славу Божию поем днесь».

Она еще раз торопливо пробежала глазами по странице — ничего особенного в словах гимна не было, и стихи в общем-то слабые. Но одна-единственная строка продолжала настойчиво призывать:

«Поднимитесь и поклонитесь таинству любви». Все вокруг уже закрывали сборники гимнов и открывали молитвенники. Нэнси в последний раз посмотрела на удивительные слова и сделала то же самое.

… Двое Влюбленных бежали вперед. Нет, не точно вперед — что-то разделяло их. По отдельности преодолели они вторую часть пути, порознь танцевали со скелетом. Она видела их довольно отчетливо, но еще лучше вспоминался Жонглер — «и Бог, и не-Бог», как сказал Генри, — бегущий к загадочному Шуту. «Аминь», — пели вокруг нее, и это тоже было похоже на танец. Она не замечала ни пения хора, ни хода церковной службы, пока рядом не возвысился голос Сибил: «И ныне, и присно…». Что — ныне и присно? Слава, слава.

Нэнси села, когда начали петь псалмы, и кожей спины ощутила неодобрительный взгляд отца. Все равно; ей не выстоять на ногах посреди этого потока силы и восторга, так созвучного силе и восторгу, поселившимся в ее сердце, среди этого пения и парящих, танцующих слов, которые роились в ее сознании, озаренные сияющими фигурками Таро.

Пока читали Символ веры, Нэнси никак не могла прийти в себя. Должно быть, из-за хаоса, царившего в ее душе, даже знакомые слова Афанасия Великого, так не понравившиеся отцу, внесли свою лепту в душевный переворот, совершавшийся в ней. Пока звучала первая часть, все шло обычным чередом; Нэнси не знала о музыкальных новациях местного настоятеля и не могла решить, как к ним относиться. Между тем мужской хор и хор мальчиков, пожалуй, слишком восторженно, призывали чествовать единого Бога в Троице и Троицув единице3Имеется в виду текст Символа веры, приписываемый св. Афанасию, Патриарху Александрийскому: «… Вселенская же вера эта состоит в том, чтобы нам чествовать единого Бога в Троице, и Троицу в единице, не сливая ипостасей и не разделяя сущности, о Посему, един Отец, а не три отца; един Сын, а не три сына; един Дух Святой, а не три святые духа…»; затем, пожалуй, излишне игриво, они согласились принять один постулат и решительно отреклись от другого, почти такого же; обсудив варианты весьма сложных взаимоотношений между ипостасями Троицы, они в конце концов признали неистинным то, что и в страшном сне не могло привидеться никому, кроме самого автора Символа. Всю эту часть Нэнси благополучно пропустила мимо ушей.

Но вдруг одна из строф второй части захватила ее. Слова оказались для Нэнси полными неожиданного значения. Голоса обоих хоров слились, возглашая богочеловечество Христа — «Он Бог и человек… но Христос един»; затем мальчики смолкли, а мужчины продолжали: «Един же не применением Божества в человечество, но восприятием человечества в Божество». Здесь мужские голоса смолкли, а мальчики радостно подхватили: «Един всесовершенно». Мысль эта, отпущенная на свободу, воспарила под сводами: «Един не слиянием естеств, но единением…» — слова взлетали, танцевали, торжествовали, — »единением, единением, » — и вот тут все голоса смолкли, и лишь один, звонкий и чистый, подвел итог, выговорив четко, протяжно и строго: «… единением ипостасей».

Нэнси завороженно вслушивалась: загадочная фраза показалась ей значительной и прекрасной. Она приоткрывала что-то непостижимое и все же доступное человеку, а хор уже перечислял деяния Христа на земле, озаренные вечной славой: «и ныне, и присно, и во веки веков…». А потом все опустились на колени, и настоятель, как требовал канон, называл знаки земной власти, молясь о здравии «нашего монарха короля Георга».

На протяжении всей остальной службы Нэнси в положенных местах крестилась, вставала, садилась, опускалась на колени, не очень вникая в смысл происходящего. Два потока бытия, сталкиваясь и завихряясь, омывали ее душу. Вот отъезд из Лондона, порыв и страсть, образы, открывшиеся в ночи, голоса рождественской службы, улетающие под купол храма, а вот совсем другое — тишина, безмолвие и отрешенность Императора, неколебимый покой Сибил, что-то в самой Нэнси, затаившееся в предчувствии, ожидании… одинокий голос, возгласивший единство, недвижимый Шут посреди нескончаемого танца. Первый поток увлекал ее за собой; второй вынуждал остановиться. Молодость и неопытность мешали этим потокам слиться, не давали душе обрести единство.

Еще совсем недавно все было так просто. А теперь… Даже тех двоих, что сидели сейчас рядом с ней, Нэнси воспринимала совершенно иначе. Уважение к тете все больше походило на благоговение; фраза «Попробуй, дорогая» звучала как ответ дельфийского оракула. Отец тоже переменился. Он больше не выглядел нелепым, вызывавшим легкое раздражение напыщенным пожилым джентльменом, которого она привыкла видеть каждое утро; эти его черты оказались вдруг неважными. Одинокий, замкнутый, он хотел от дочери совсем немного, да только она не захотела понять, чего именно. На нем нет вины за то, что отношения не сложились. Это она виновата; ее сердце впадает во грех, когда начинает противопоставлять себя остальным. Тетя Сибил сказала, что она никого не любит и, наверное, была права, потому что задела ее за живое. Она сгорала от стыда. Нет, теперь все будет по-другому. Она должна вычистить душу и сердце, прежде чем осмелится предложить себя Генри для той великой работы, к которой он готовится.

Вернувшись из церкви, Нэнси, жаждавшая прямо сейчас начать новую жизнь, с разочарованием выяснила, что служебные обязанности отнимут у Генри не только утро, но и день. Он виновато извинился, а она не упустила возможности подразнить его.

— Папа идет гулять, а ты собрался сидеть взаперти. Я понимаю, ты стараешься дать мне возможность спокойно познакомиться с обстановкой или почитать какой-нибудь детектив. Одна беда, у твоего деда их, кажется, не так много? У него все книги такие серьезные, а большинство еще и на каких-то тарабарских языках. Ладно, займусь вчерашней газетой, деваться некуда.

— Я должен это сделать, — проговорил Генри довольно непоследовательно. — Другой возможности не будет.

— Было бы желание — нашлись бы и возможности, — вздохнула Нэнси. — Ты просто не хочешь. Ты не считаешь, что ради меня стоило бы отказаться от всего мира?

— Я хочу только того, что должно, — ответил он так серьезно, что она почти испугалась.

— Я знаю, дорогой, — мгновенно сменив тон, ответила Нэнси. — Я тебя не обидела? Ты говоришь так, словно собираешься сделать что-то ужасно важное, о чем я и понятия не имею.

Вопреки ожиданиям, он не ответил, просто отошел к окну и замер, разглядывая морозный ясный день. Он хотел обнять ее, но побоялся, что сердце выдаст его. Оно гулко бухало в груди, и не любовь была тому причиной. Он хотел заговорить с ней, но побоялся, что внимательная и чуткая Нэнси по его голосу догадается о задуманном преступлении. Сейчас она была самой главной помехой. Без нее все было бы просто. Вот он, будущий «внезапно скончавшийся мужчина», сидит за одним столом с Генри и Нэнси. Простит ли она, когда узнает? Должна, должна! Иначе весь его замысел обречен, он сам недавно объяснял это деду. Только бы она смогла! Только бы увидела так же ясно, как он сам, что жизнь ее отца — ничто по сравнению с великой задачей объединения колоды и фигур Таро. Если удастся сделать это, тогда скоро они с Нэнси смогут войти в мистический танец и увидеть его изнутри. Им должно повезти больше, чем Джоанне. Еще немного, и они смогут управлять младшими элементами. И он никому не позволит встать на пути к цели. Она поймет его, когда обретет знание; но до тех пор он не осмелится рассказать ей обо всем. Это было бы просто жестоко по отношению к ней, уговаривал он себя; решение за них обоих предстоит принять ему одному.

Завтрак проходил невесело. Гостям вдруг стало тоскливо и неуютно, планы хозяев словно отзывались в них смутными предчувствиями. Казалось, комнату заполнила серая хмарь. Аарон не мог отвести напряженного взгляда от дам, которых ему приходилось развлекать; Генри время от времени резко и решительно поглядывал на м-ра Кенинсби. Тот, как нарочно, не мог остановиться, вспоминая рождественские обеды прежних лет, затем перешел к обедам вообще, поговорил о рецептах, всесторонне обсудил тему идеальной кухни, упомянув газовые плиты, духовки-гриль, вакуумные печи, коснулся научных открытий, вернее, их популярного изложения в современных газетах — и так далее. Сибил пришлось помогать ему просто потому, что остальные хранили упорное молчание.

Нэнси вдруг ощутила усталость и озноб, хотя в комнате было тепло. Ее обескураживало поведение Генри. Сколько бы она не смотрела на него, надеясь обрести радость и умиротворение, ее глаза не встречали ответа. Генри пристально разглядывал собственные руки, и она тоже впервые взглянула на них как на странные приспособления для малопонятных экспериментов. Смуглая кожа, узкие запястья, длинные пальцы. Те самые руки, которые ласкали ее ладони, которые она так любила гладить и поддразнивать, стали вдруг чужими и странными. Она окинула взглядом стол; над ним двигались пять пар рук, таких же чужих и непостижимых. Этакие ловкие обезьяны, нет… больше, чем обезьяны… Нэнси почувствовала вопросительный взгляд Сибил, но упрямо не повернула головы. Голос отца приводил ее чуть ли не в бешенство. Он все еще говорил — глупо, бессмысленно говорил. Попечитель умалишенных! Да он сам слабоумный, только без справки. Ну почему он никак не умрет?

Звякнули вилки. М-р Кенинсби тут же сообщил, что вилки — изобретение времен королевы Елизаветы. Нэнси неожиданно для самой себя выпалила:

«А вот во времена Свифта было принято говорить „после смерти королевы Елизаветы“, а „после смерти Анны“ — никогда. Ты знал об этом, Генри?

Пальцы Генри сжали скатерть, словно рептилия, внезапно выползшая из-под стола.

— Нет, — неожиданно резко ответил он, и все пятеро разом замолчали. Стало так тихо, словно тень одной из упомянутых королев прошла мимо сидящих, направляясь по делам из одного невообразимого мира в другой. Сибил нарушила тишину, сказав просто:

— Наверное, это потому, что сменились династии. Про Георга II, если я правильно помню, так тоже никогда не говорили.

— Что-то нездоровые у нас пошли разговоры, хрипло проговорил Аарон. Таким голосом могла бы вещать рептилия, которая только что представилась Нэнси. Холодно… холодно… и голоса этих холодных тварей так режут слух… Эй, что со мной? Совсем голову потеряла, — остановила она себя, отгоняя видение. — Это же просто м-р Ли, дедушка Генри. Он говорит что-то… какой угрюмый… не просто угрюмый жуткий! И все кругом такие неестественные — Генри, во всяком случае, неестественный, а вот отец совершенно естественен, а м-р Ли… Он опять говорит. Нэнси вслушалась.

— Здесь сохранился небольшой архив, — услышала она, — вам, наверно, будет интересно взглянуть. Стихи, дневниковые записи, несколько писем…

— Я бы с удовольствием посмотрела, — ответила Сибил. — Интересно, что он был за человек?

— Боюсь, я просматривал эти документы недостаточно внимательно, чтобы удовлетворить ваше любопытство, — отозвался Аарон. — Но он, конечно, был в отчаянии: заговор провалился, а с ним и его карьера.

Сибил улыбнулась.

— Он верил в это? Как глупо с его стороны!

— Разве это глупо — добиться своего или умереть? — спросил Генри.

— Скорее, непропорционально, по-моему, улыбнулась Сибил. — Человек готов умереть, лишь бы не оставить своего дела. А если дело вдруг оставит его? У ваших романтиков-одиночек столько пафоса! Они и мысли не допускают, что могут ошибаться.

Нэнси снова начало знобить. Даже приятный голос Сибил не мог избавить слово «ошибаться» от гнета обреченности. «Ошибаться» ошибиться непоправимо. Ошибиться в том, что казалось средоточием всей жизни, быть не правой, поступать не правильно… О, наконец-то завтрак заканчивается. Она поднялась и вслед за тетей и Аароном прошла в гостиную, ненавидя всех, начиная с себя, а сильнее всего — бумаги несчастного пэра.

М-р Кенинсби, впрочем, решительно повернул к двери.

— Пойду пройдусь до деревни и обратно, — объявил он Генри, выходившему из столовой вместе с ним. — Если встречу викария, то поздравлю с удачной утренней службой — ярко, кратко и в самую точку. И проповедь была мила и изящна. Так спокойно и убедительно!

— И о чем шла речь? — с неожиданным любопытством спросил Генри, вопреки собственной воле пытаясь задержать собеседника. «Ярко, кратко, спокойно, — подумалось ему, — а тучи, между прочим, уже сгущаются над головой пожилого джентльмена. Башня его жизни уже шатается, и толкает ее моя собственная рука».

— О том, чтобы быть добрым и справедливым, отозвался м-р Кенинсби. — Для деревенской паствы в самый раз. Ну, мне пора. Не стоит задерживаться без нужды.

— Когда пойдете обратно, на перекрестке — налево, не забудьте, — напомнил Генри.

— Налево так налево, — согласился м-р Кенинсби и ушел. Генри тоже отправился по делам — но в гостиной, где Нэнси ждала его с замиранием сердца, он так и не появился. Нэнси обругала себя и с отвращением уставилась в дневник пэра — подлинный восемнадцатый век! Сибил между тем начала читать вслух.


Кларинде: по получении письма.


Желаешь ли узреть Судьбу, Кларинда злая?

Тебе помог бы, я, о прошлом вспоминая.

Пока хранит тебя сей Град, коварная девица,

Но Мысль моя летит сквозь стены и темницы.

Едва расстались мы, как предан я забвенью,

И Верность отдана тобой на посрамлены.

В моем Отчаянье ты видишь лишь Страданье,

Присущее всегда Влюбленному созданью.

Во мне ж оно всю душу иссушило,

Заставив ненавидеть то, что Радостию было…


«Что радостию было». Нэнси нашла в себе и эту радость, и эту ненависть, и тут же ощутила знакомую усталость. Ей лучше пойти прилечь. К чаю она, наверное, будет чувствовать себя получше. Может, и Генри к тому времени освободится, и тогда радость ее будет настоящей, не вымученной. Едва чтение поэмы закончилось, Нэнси вынесла бедному пэру безжалостный приговор.

— По-моему, поэт он был просто никакой. Ну, бросила его Кларинда, и что? Мистер Ли, вы меня простите, если я пойду полежу немного? А то у меня глаза сами закрываются.

— Конечно, конечно, — тут же отозвался Аарон. — Поступайте как вам угодно. Надеюсь, вы не переутомились?

— Да нет, что вы, — сказала Нэнси. — Я просто… просто невыносимо хочу спать. Сама не знаю, что со мной.

Нэнси и Сибил улыбнулись друг другу.

— Любовь — утомительное занятие, — заметила Сибил. — По крайней мере, пока ему учишься.

Во сне Нэнси посетило лишь одно кошмарное видение. Ей почудилось, что отец падает в пропасть, и она проснулась. Ее разбудил крик — или то был вой ветра? Что-то тяжко билось в окно; на миг ей пригрезилось огромное белое лицо, потом она поняла, что идет снег — плотный, тяжелый снег. Она не сразу пришла в себя. Погода совершенно переменилась. За окном потемнело, но в комнате было странно светло от круговерти белых хлопьев. Крик (или завывание ветра?) послышался снова. Еще не вполне проснувшись, Нэнси села на постели. Уже около пяти, отец давно должен был вернуться. Нет, она не могла ошибиться, это кричал он, это его искали странные белые лица. Она неуверенно направилась в гостиную, потом, подгоняемая внезапным страхом, помчалась в прихожую. У двери стояли Сибил и Аарон. Сибил надевала пальто, Аарон возражал, объяснял что-то… Нэнси подошла к ним.

— Вот и я. Тетя, неужели ты собираешься гулять? Ветер потряс входную дверь и поглотил ответ Сибил. Нэнси осмотрелась.

— А где папа?

— Там, — коротко сказала Сибил. — Я как раз собираюсь его встречать.

— Он еще не вернулся? Но он же наверняка заблудится…

Если бы не этот сон с пропастью! Нет здесь никаких пропастей, но он же кричал!

— Это неразумно, — видимо уже не в первый раз сказал Аарон. — Давайте я лучше позову Генри. Жаль, шофера я уже отпустил.

Сонливость мигом слетела с Нэнси. Волной нахлынули предчувствия, страх, холод. Отец давным-давно должен был вернуться — и куда, наконец, запропастился Генри? Не может же он работать в таком адском шуме. Отец пропал, Генри пропал — теперь еще тетя собирается уйти — а она?

— Лучше я, — сказала Нэнси. — Не надо тебе выходить на улицу, тетя. Я сама пойду.

— Ты можешь пойти и поискать Генри, — посоветовала Сибил. — Мистер Ли один со всем не управится.

С твоим отцом наверняка все в порядке, но помощи он, пожалуй, обрадуется. Даже моей. Помоги мистеру Ли закрыть дверь.

Но если отец пошел не той дорогой… Если его направили не в ту сторону… если его предали…

Сибил открыла дверь. Ветер и снег яростно рванулись в дом. Сибил отвернула лицо и проговорила:

— Сильно метет.

— Пожалуйста, не ходи, — вдруг жалобно попросила Нэнси. — Вдруг и с тобой что-нибудь случится? Лучше я сама пойду. Ну чем ты ему поможешь?

— Иди и отыщи Генри, — приказала Сибил. Ее высокая фигура на миг задержалась на пороге, сражаясь с напором ветра, потом шагнула вперед и пропала. Не на шутку встревоженный Аарон пытался закрыть дверь. Встреча Сибил с разбушевавшимися стихиями вовсе не входила в его планы. Но как он мог остановить ее? Нэнси, досадуя на себя, бросилась ему помогать и, справившись с дверью, помчалась на поиски Генри. Где он может быть? Ее подгонял страх. Генри и отец — и крик в метели. Вот комната Генри — но его там нет. Она заторопилась дальше. Пусто. Может быть, он в комнате с фигурками? Тогда старику придется открыть ее. Но Аарон тоже как сквозь землю провалился, а ветер завывал все сильнее. Она накинулась на служанок в кухне, явно побаивающихся метели — не видели ли они мистера Ли? — но поймав их недоуменные взгляды, бросилась дальше. Что ж, раз его нет в доме, она пойдет одна. Она должна идти. Забежав в свою комнату и натягивая пальто, Нэнси выглянула в окно. Ей вдруг отчаянно захотелось увидеть возвращающегося отца. Глупая надежда! Окно выходило на террасу с противоположной стороны дома. И тут она увидела Генри.

Он стоял в дальнем конце террасы и напряженно смотрел на дорогу, ведущую в деревню, словно высматривал что-то, сам при этом оставаясь невидимым. Заметить его можно было только из двух верхних окон. Нэнси едва различала сквозь метель его фигуру, но это, несомненно, был он. Не понятно было, что он здесь делает. Не отца же встречает вот уж нелепо! Наверное, для него это было важно, но даже самые важные дела подождут. А сейчас он пойдет с ней. Она выпорхнула из комнаты, слетела по лестнице, промчалась по коридору, ведущему через гостиную к маленькой двери на террасу. Не больше тридцати ярдов отделяли ее теперь от Генри. Она толкнула дверь и попыталась выбраться наружу.

Неистовый ветер буквально пригвоздил ее к стене дома. Сплошной снежный поток обрушился с небес. Нэнси смогла только уткнуться лицом в стену и жалобно позвать: «Генри!». Она крикнула лишь один раз, да и то с трудом услышала себя, а на большее не хватило дыхания. Как он может стоять здесь на таком ветру? Очередной порыв так притиснул Нэнси к стене, что на миг она забыла, зачем пришла, и потянулась к двери — уйти отсюда, спрятаться от стихии, но тут же отдернула руку. Нет, Генри же здесь, и ей нужно добраться до него. Он стоял далеко, в противоположном конце террасы; значит, если она пройдет вдоль стены до конца, а потом (если понадобится) проползет вперед хотя бы и на четвереньках, то непременно найдет его. Если только он не уйдет…

В безумии ветра ощущался ритм; он поднимался до пронзительного воя и потом немного стихал, прежде чем снова усилиться. В короткий миг затишья она смогла поднять голову и увидела только спокойно падающий снег. Она отвернулась как раз вовремя — следующий порыв обрушился на нее, как огромная дубина, — и поползла дальше вдоль стены. Там, в этой круговерти, были тетя Сибил, и ее отец, и Генри. О Господи, но почему же Генри? Отец оказался там по случаю, а Сибил — по… по любви. По любви… Выбраться бы отсюда, и пусть упражняется в любви тот, кому это нравится! «Нет, нет, — прошептала она самой себе. — Нет, дорогой, прости меня». Она вгляделась и заметила какую-то фигуру. Но это был не Генри. Сквозь снег, прямо в воздухе, предваряя новый порыв слепящего, давящего ветра, возникли очертания человека, размахивающего не то жезлами, не то дубинками. За ним маячил еще один. Нэнси видела качающиеся булавы, слышала вой ветра.

Земля начала уходить у нее из-под ног и пришлось вцепиться в стену. Сумасшедшие воспоминания, почти стертые из памяти недавними бурными событиями, вдруг явственно всплыли перед ней. Смерть с серпом — земля, просыпавшаяся из карт цыган, потопивший Армаду — и ветры, воющие так, словно они снова гонят по беснующемуся морю разбитые, потерявшие мачты корабли. Генри — где же Генри? Что он делает на дальнем конце террасы? Вопрос еще не успел сложиться у нее в голове, а она уже угадала ответ — и взмолилась: «Генри, милый мой, не надо!» Она упорно пробиралась навстречу концу, не смея даже мысленно представить его. Что бы там ни было, она должна добраться; Сибил велела ей найти Генри — а Сибил, быть может, уже нет. Никому не уцелеть в таком урагане, вот испанские корабли и разбились о шотландские скалы. Но если Сибил мертва — значит, все зависит от одной Нэнси; ее оставили здесь выполнить просьбу куда более важную, чем она сама. Постойте, как это Сибил может не быть? Сибил, которая видела танцующего Шута, которая сказала ей: «Попробуй, дорогая»… А она что делает? Ползет вдоль стены! Смерть приближается к ней, и Повешенный смотрит в лицо, и Башня вот-вот обрушится, и скелет преграждает путь — но она движется! «Поднимайтесь и поклонитесь таинству любви». Она выпрямилась и взглянула прямо в лицо буре.

Неподалеку что-то качалось вверх-вниз. Она заставила себя оторваться от стены; вот он, конец, вот сюда звала ее Любовь, и она добралась, хотя это было не просто. Еще шаг, и еще. Штормовой ветер пригнул ее к земле, заставил упасть на колено, но когда она подняла голову, то совсем близко увидела движущиеся тени — и поняла, что это ладони. Они удерживали что-то и ритмично двигались. Они были огромными, гигантскими. Ее собственные руки там, в золотом тумане, были такими же — только эти окутывали белая вьюга, и снежинки разлетались от них.

Не вставая, она продвинулась ближе, смутно ощущая, что там ее поджидает еще один кошмар, хотя и другого рода. Но если она правильно угадала природу этого кошмара, то ураган удастся остановить. Огромные руки двинулись снова, и целые сугробы снега обрушились на нее с новой силой, буквально сбив с ног. Но она была уже почти у цели; прямо над ней могущественно помавали истинные причины ненастья. Не поднимаясь с колен, она выпрямилась, попыталась поймать реющие длани и промахнулась. Великанские ладони взмыли вверх. Но вот они снова начали опускаться, и Нэнси сделала судорожный рывок вперед. На этот раз попытка удалась, она поймала руки, но удержать не смогла. Неумолимая сила воздела их снова вверх, поднимая ее за собой. Что-то выскользнуло из пальцев, мелькнуло и исчезло. Она судорожно сжимала знакомые ладони, пытаясь удержать, отвести назад. Наконец руки подались — и она оказалась на груди у Генри.

Он настолько внутренне сосредоточился и слился с ритмом заклятья, что поначалу не ощутил ее присутствия. Кто-то поймал и отвел его руки — а в следующий миг он уже прижимал к себе заснеженную фигурку в сером пальто. Он не успел понять, кто это, и вскрикнул от ужаса, приняв ее за неведомое существо, за одного из обладателей жезлов, который дерзнул подкрасться к хозяину. Впрочем, он тут же понял ошибку и закричал, не скрывая ярости: «Ты идиотка! Полная идиотка! Ты же рассыпала карты!» В сумраке он лихорадочно пересчитал оставшиеся листы. У него на руках было четыре старших масти.

Остальные рассыпались в тот момент, когда Нэнси схватила его за руки, и теперь танцевали в снежном вихре, ломая ритм, внося в бурю хаос стихии. Он рванулся было вперед, но Нэнси обхватила его за плечи, и он не посмел освободиться. Катастрофа, двойная катастрофа! Магические инструменты потеряны, а вихрь вырвался на волю! Он растерялся. Нэнси с полузакрытыми глазами бормотала: «Генри, не надо, пожалуйста, Генри…»

— Ты уже сделала все, что могла, — глухо проговорил он. Между ними больше не было секретов, и теперь можно было говорить, не таясь.

— Останови бурю, — настаивала Нэнси. — Дорогой, не делай этого. Не таким способом.

— Я не могу, — сказал Генри. — У меня больше нет карт. Пойдем-ка внутрь. Нельзя здесь стоять. Кто знает, что может случиться.

Он не повысил голос, она не возразила. Надеждам и чаяниям обоих пришел конец. Башня, которую воздвигал каждый из них своими стремлениями, желанный небесный Вавилон рухнул в грохоте противящихся друг другу воль и языков, и ужасающая тишина наполнила оба сердца. Наступило время нового союза — союза отчаяния. Генри обнял Нэнси за плечи.

— Пойдем.

Первые шаги дались с трудом, но дальше было еще хуже. Шторм разыгрался с новой силой. В воздухе закипела битва, сами небеса, бывшие прежде только безучастными свидетелями происходящего, пришли в движение. Начинался бунт естественных и сверхъестественных сил. В какое-то мгновение Нэнси оторвало от Генри, но они тут же снова соединили руки, охваченные единым порывом самосохранения. Дважды метель сбивала их с ног, и они пробирались ползком, пока случайная промашка врага не позволяла им встать. Едва живые, добрались они до открытой двери, как до безопасной гавани. Но для спасения следовало предпринять еще кое-что. Генри, спотыкаясь, добрел до кухни и позвал на помощь. Одна служанка занялась Нэнси, вторая вытерла пол и вместе с Генри заперла дверь. Едва был задвинут засов, как Генри рухнул без сил прямо на пол, разом забыв и о своем плане, и о своем крахе, и о своем достижении.


Читать далее

Глава 8. РОЖДЕСТВО В ДЕРЕВНЕ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть