Онлайн чтение книги Невиновный The Innocent Man
Глава третья

Спустя несколько месяцев после окончания сезона Брюс Либа, идя как-то вдоль Южного торгового мола в Талсе, увидел знакомое лицо и остановился как вкопанный. За витриной магазина мужской одежды «Топперз» расхаживал его старый друг Рон Уильямсон в красивой одежде, рекламируя ее покупателям. Друзья крепко обнялись и пустились в долгую беседу, расспрашивая друг друга о жизни. Их, бывших когда-то почти братьями, теперь удивляло, что их пути так надолго разошлись.

После окончания ашерской школы они потеряли друг друга из виду. Брюс два года играл в студенческой команде, потом, когда с коленями стало совсем плохо, бросил бейсбол. У Рона спортивная карьера сложилась не намного лучше. Оба прошли через развод; ни один понятия не имел о том, что другой был женат. Ни тот ни другой не удивился, узнав, что приятель сохранил любовь к ночной жизни.

Ребята были молоды, привлекательны, снова свободны, усердно трудились, хорошо зарабатывая, и немедленно принялись вместе обходить ночные клубы и «снимать» там девиц. Рон всегда любил женщин, а несколько сезонов, проведенных в младшей лиге, сделали его настоящим охотником за юбками.

Брюс жил в Аде, но каждый его приезд в Талсу означал загул на всю ночь с Роном и его друзьями.

Хотя игра и разбила им сердца, бейсбол оставался любимой темой разговоров: дни славы в Ашере, тренер Боуэн, мечты, которые они некогда лелеяли, старые товарищи по команде, которые так же, как они, попытали счастья, но не поймали его. Больные колени помогли Брюсу с чистой совестью оставить игру или по крайней мере расстаться с мечтой о высшей лиге. У Рона такого оправдания не было. Он был убежден, что все еще может играть, что когда-нибудь все изменится, его рука чудесным образом исцелится и кто-нибудь ему позвонит. Жизнь снова станет прекрасной. Поначалу Брюс лишь пожимал плечами, понимая, что в воспоминаниях об увядающей славе друг находит утешение. Как он успел убедиться на собственном опыте, никакая звезда не закатывается быстрее, чем звезда школьного спортсмена. Кому-то удается с этим справиться, смириться и двигаться дальше. Кто-то питается иллюзиями в течение десятилетий.

Рон почти маниакально продолжал верить, что еще сможет играть. И неудачи его очень расстраивали, буквально глодали изнутри. Он беспрестанно спрашивал Брюса, что говорят о нем в Аде. Разочарованы ли его земляки тем, что он не стал новым Микки Мэнтлом? Судачат ли о нем в кафе и барах? Нет, уверял его Брюс, не судачат.

Но это не имело значения. Рон был убежден, что его родной город считает его неудачником и что единственный способ изменить мнение о себе – это получить еще один, последний контракт и зубами и когтями продраться в высшую лигу.

«Смотри на жизнь проще, приятель, – призывал его Брюс. – Давай забудем об игре. Мечта накрылась».

Родные Рона начали замечать катастрофическую деформацию его личности. Он нередко бывал нервным, возбужденным, неспособным сосредоточиться на чем-то одном, лихорадочно перескакивал с предмета на предмет. Когда семья собиралась вместе, он несколько минут сидел тихо, как немой, потом вклинивался в разговор и неизбежно переводил его на себя. Если он говорил, все обязаны были внимательно слушать, и любая тема должна была иметь отношение к его жизни. Ему было трудно спокойно сидеть на месте, он беспрерывно курил и обзавелся странной привычкой внезапно исчезать из комнаты. В 1977 году на День благодарения вся семья собралась у Аннет, был накрыт традиционный праздничный стол. Как только все уселись, Рон, не говоря ни слова, вдруг выскочил из столовой и через весь город отправился в дом матери. Без каких бы то ни было объяснений.

Впоследствии во время таких же семейных встреч он мог ни с того ни с сего удалиться в спальню, запереть дверь и оставаться там в одиночестве, что, впрочем, позволяло остальным хоть немного расслабиться и поговорить, несмотря на тревогу за Рона. Потом он так же внезапно мог ворваться обратно и разразиться высокопарной тирадой на любую тему, какая в тот момент взбрела ему в голову. Обычно она была никак не связана с тем, о чем говорили за столом до того. Стоя посреди комнаты, он тараторил как сумасшедший, пока не почувствует усталость, после чего снова бросался в спальню и запирал дверь.

Иногда его бурное появление сопровождалось отчаянным бренчанием на гитаре и пением – пел он скверно, но требовал, чтобы все ему подпевали. После нескольких неблагозвучных песен он сдавался и, притопывая, удалялся обратно в спальню. Оставшиеся тяжело вздыхали, закатывали глаза и возвращались к прерванному разговору. Как ни печально, семья привыкла к такому его поведению.

Рон все чаще бывал отрешенным и угрюмым, мог целыми днями дуться без повода или обижаться на все и вся, затем в нем вдруг переключался какой-то рычажок – и к нему возвращалась былая общительность. Крах бейсбольной карьеры угнетал его, он предпочитал об этом не говорить. Позвонив, можно было застать его подавленным и несчастным, а в следующий раз – полным сил и веселым.

Родные знали, что он пьет, доходили до них и весьма определенные слухи о наркотиках. Вероятно, алкоголь в сочетании с химией был причиной его неуравновешенности и способствовал резкой смене настроений. Аннет и Хуанита как можно деликатнее попытались его расспросить, но натолкнулись на враждебность.

Потом у Роя Уильямсона нашли рак, и проблемы Рона отошли на второй план. Опухоль в прямой кишке быстро росла. Хотя Ронни всегда был маминым сынком, отца он любил и уважал. И чувствовал вину перед ним за свое поведение. Он уже давно не посещал церковь и имел серьезные проблемы с верой, но пятидесятнической убежденности в том, что всякий грех бывает наказан, не утратил и теперь не сомневался, что его отец, проживший безупречную жизнь, подвергается наказанию за пороки собственного сына.

Болезнь Роя усугубила приступы депрессии у Рона. Он корил себя за эгоизм, за чрезмерные требования, которые предъявлял родителям, – покупать ему шикарную одежду и дорогой спортивный инвентарь, посылать в бейсбольные лагеря и турне, снимать временное жилье в Ашере. И за все это он «щедро» отплатил им единственным цветным телевизором, приобретенным из денег, полученных за контракт с «Эйз». Он вспоминал, как Рой смиренно покупал себе поношенную одежду, чтобы его избалованный сын мог слыть первым щеголем в школе. Представлял себе отца, устало бредущего от дома к дому по раскаленному от жары тротуару с пухлыми чемоданчиками, набитыми образцами специй… И отца, сидящего на верхних, самых дешевых местах стадиона, но никогда не пропускающего ни одной его игры.

В начале 1978 года Рою сделали операцию в Оклахома-Сити, но опухоль дала метастазы, рак быстро прогрессировал, и хирурги уже ничего не могли сделать. Рой вернулся в Аду, отказался от химиотерапии и начал болезненно угасать. В последние дни его жизни Рон, приехавший из Талсы, не отходил от его постели, он совершенно обезумел от горя, безутешно рыдал и без конца молил отца простить его.

В какой-то момент Рою это надоело. «Пора повзрослеть, сын, – сказал он. – Будь наконец мужчиной. Перестань плакать и закатывать истерики. Делай что-нибудь со своей жизнью».

Рой умер 1 апреля 1978 года.

В 1978 году Рон все еще жил в Талсе и делил квартиру со Стэном Уилкинсом, который был на четыре года младше его и работал на металлургическом заводе. Они оба любили играть на гитаре, обожали популярную музыку и часами могли петь под собственный аккомпанемент. У Рона был сильный, хотя и не поставленный голос и многообещающие способности гитариста, владел он, разумеется, дорогостоящим инструментом фирмы «Фендер».

Дискотеки в Талсе были чрезвычайно популярны, и Рон со Стэном часто их посещали. После работы они немного выпивали и отправлялись по клубам, где Рона хорошо знали. Он любил женщин и обращался с ними бесстрашно, без всякого смущения. Понаблюдав за собравшейся публикой, он выделял самую горячую девушку и приглашал ее на танец. Если она соглашалась, он обычно провожал ее потом домой. Его девизом было «Каждый вечер новая женщина».

Несмотря на любовь к выпивке, в процессе поисков партнерши он был осмотрителен. Чрезмерное количество алкоголя могло испортить всю игру. А вот некоторые химические препараты – нет. Кокаин совершал свой победный марш по стране, и достать его в клубах Талсы не представляло никакого труда. О болезнях, передающихся половым путем, тогда всерьез не задумывались. Самым страшным, что можно было подхватить, считался герпес; СПИД еще не появился. Для людей с определенными наклонностями 1970-е были годами разгула и наслаждений. И Рон Уильямсон сорвался с тормозов.

30 апреля 1978 года в квартиру Лайзы Ленч в Талсе была вызвана полиция. Хозяйка квартиры заявила, что ее изнасиловал Рон Уильямсон. Рона арестовали 5 мая, но отпустили под залог в 10 тысяч долларов.

Рон нанял Джона Тэннера, старейшего адвоката по уголовным делам, и признал, что имел интимные отношения с Ленч, но поклялся, что это случилось по обоюдному согласию. Они повстречались в клубе, и она пригласила его к себе домой, где они в конце концов оказались в постели. Тэннер искренне верил своему клиенту, что случается нечасто.

Для друзей Рона мысль о совершенном им изнасиловании казалась смешной – ведь женщины сами вешались ему на шею. Он мог выбрать любую в любом баре, а за юными девственницами в церквях не охотился. Что же касается женщин, с которыми он знакомился в клубах и на дискотеках, то они сами искали приключений.

Хоть обвинение и унижало Рона, он решил вести себя так, словно ничего не произошло: по-прежнему активно посещал вечерами развлекательные заведения и поднимал на смех тех, кто сокрушался, что он попал в беду. У него хороший адвокат. Он не боится суда!

В глубине души, однако, предстоявший процесс его пугал, и к тому были основания. Уже само по себе обвинение в столь серьезном преступлении действовало весьма отрезвляюще, но перспектива предстать перед присяжными, которые могли отправить его в тюрьму на много лет, ужасала чудовищно.

Большинство подробностей дела он от семьи скрыл – до Ады было два часа езды, – но вскоре родные заметили, что он стал еще более подавлен и что настроение меняется у него еще более резко и непредсказуемо.

Поскольку его мир становился все мрачнее, Рон сопротивлялся единственным известным ему способом: еще больше пил, еще дольше гулял по ночам, еще активнее гонялся за женщинами – и все это ради того, чтобы жить красиво и заслониться от тревог. Но алкоголь лишь усугублял депрессию, а может, депрессия требовала все больше алкоголя. Как бы то ни было, он стал еще сильнее подвержен внезапной перемене настроений, еще более подавлен. И еще менее предсказуем.

9 сентября в полицию Талсы поступил звонок с сообщением о еще одном предполагаемом изнасиловании. Восемнадцатилетняя девушка по имени Эйми Делл Фернихоу вернулась домой около четырех часов утра, проведя ночь в клубе. Она была в ссоре со своим молодым человеком, который спал в ее квартире и не открыл ей дверь. Девушка не смогла найти свой ключ, а поскольку хоть где-то на остаток ночи пристроиться было нужно, она пошла в дежурный магазин, находящийся в квартале от ее дома. Там она столкнулась с Роном Уильямсоном, который, как всегда, наслаждался ночной жизнью. Они не были знакомы, но разговорились, потом отправились вместе куда-то за магазин, на заросший травой пустырь и там вступили в интимную связь.

Согласно версии Фернихоу, Рон ударил ее кулаком, сорвал с нее почти всю одежду и изнасиловал.

Согласно версии Рона, Фернихоу страшно злилась на своего дружка за то, что он не пустил ее домой, и поэтому согласилась на быстрый секс в зарослях.

Второй раз за пять месяцев Рон был отпущен под залог и позвонил Джону Тэннеру. С двумя висящими на нем обвинениями в изнасиловании он наконец завязал с ночной жизнью и сделался затворником – жил один и почти ни с кем не разговаривал. Аннет кое-что знала, потому что деньги на залог посылала ему именно она. Брюс Либа не был в курсе того, что происходило.

В феврале 1979 года первым в суде рассматривалось дело по иску Фернихоу. Давая показания, Рон объяснил присяжным, что да, мол, между ними была близость, но по взаимному согласию. Как ни странно, но им обоим пришло в голову сделать это позади круглосуточного магазина в четыре часа утра. Присяжные обсуждали свое решение в течение часа, поверили ему и вынесли вердикт: невиновен.

В мае другой состав присяжных рассматривал дело по его обвинению в изнасиловании Лайзы Ленч. И снова Рон представил жюри свои подробные разъяснения. Он встретил мисс Ленч в ночном клубе, потанцевал с ней, она ему понравилась, и он совершенно очевидно понравился ей, потому что она пригласила его к себе домой, где они опять же по обоюдному согласию имели сношение. Жертва говорила, что не собиралась спать с Роном и пыталась дать ему это понять задолго до того, как он начал, но она боялась Рона Уильямсона и в конце концов сдалась, чтобы он не причинил ей увечья. И снова присяжные поверили Рону и признали его невиновным.

Когда его впервые назвали насильником, он испытал чувство унижения и уже тогда понял, что этот ярлык приклеится к нему надолго. Но мало найдется людей, на которых его навешивали бы дважды за пять месяцев. Как они посмели его, великого Рона Уильямсона, заклеймить как насильника?! Независимо от решения присяжных, люди будут шептаться, сплетничать и тем самым не дадут замять эту историю. На него будут показывать пальцем.

Большую часть из прожитых двадцати шести лет Рон слыл бейсбольной звездой, самоуверенным спортсменом, шагающим прямиком к вершине славы. Потом – не таким многообещающим, но все же надежным игроком с травмированной рукой, которая должна была просто сама собой исцелиться. В Аде и Ашере его еще не забыли. Он молод, талант по-прежнему при нем. Его имя у всех на слуху.

Из-за обвинений в изнасиловании все сразу переменилось. Рон знал, что его забудут как игрока и будут помнить лишь как насильника, представшего перед судом. Теперь он с каждым днем все больше замыкался в своем мрачном и смутном мире. Он начал прогуливать работу, потом вообще ушел из «Топперз». Последовало банкротство, и, потеряв все, Рон упаковал вещи и тихонько улизнул из Талсы. Он стремительно, как горный поток, скатывался в пучину депрессии, пьянства и наркотиков.

Хуанита выжидала, пребывая в глубокой озабоченности. Ей мало что было известно о неприятностях в Талсе, но они с Аннет и без того знали достаточно, чтобы тревожиться. Жизнь Рона была сплошным кошмаром – пьянство, дикие, шокирующие скачки настроения, поведение, становящееся все более странным. Выглядел он к тому же мерзейше – длинные волосы, небритое лицо, грязная одежда. И это тот самый Рон Уильямсон, который так любил стильно и франтовато одеваться, который торговал шикарной одеждой и всегда мог безошибочно сказать, что этот галстук не совсем подходит к данному пиджаку.

Он угнездился на диване в гостиной матери и впал в спячку. Вскоре он уже спал по двадцать часов в сутки, всегда на одном и том же диване. У него была своя спальня, но он отказывался даже входить в нее после наступления темноты. Ему мерещилось там что-то, что его пугало. Он спал глубоко и спокойно, но иногда, просыпаясь, вскакивал, вопя, что весь пол покрыт змеями, а по стенам ползают пауки.

Он начал слышать голоса, но не рассказывал матери, что они ему нашептывают. Потом он стал им отвечать.

Его все утомляло, еда и прием ванны отнимали столько сил, что для их восполнения требовался долгий сон. Он стал апатичным, и поступки его были лишены всякой логики даже в короткие периоды трезвости. Хуанита никогда не терпела алкоголя в своем доме, она вообще ненавидела пьющих и курящих. Своего рода перемирие было достигнуто, когда Рон переехал в тесную комнатку за кухней. Там он мог курить, пить и бренчать на гитаре, не оскорбляя чувств матери. Когда хотел спать, он прибредал обратно в гостиную и обрушивался на диван, когда бодрствовал, оставался в своей каморке.

Время от времени состояние его менялось, к нему возвращалась былая энергия, и он снова окунался в ночную жизнь: алкоголь и наркотики, а также женщины – правда, здесь он стал чуть более осторожен. Он уходил из дома на много дней, жил у друзей и вытягивал деньги из любого знакомого, на какого случалось наткнуться. Потом ветер менял направление, и Рон снова оказывался на диване, абсолютно безразличный к внешнему миру.

Хуанита безумно волновалась за него и с ужасом ждала… Никто у них в роду душевными расстройствами не страдал, и она не знала, как поступают в подобных ситуациях. Она много молилась и, будучи человеком замкнутым, старалась держать проблемы Рона в секрете от Аннет и Рини. Обе дочери были счастливы замужем, и Ронни должен был оставаться ее бременем, а не их.

Иногда Рон заговаривал о том, чтобы найти работу. Ему было стыдно, что он бездельничает и не может сам себя содержать. Какому-то калифорнийскому приятелю его друга нужны были работники, и Рон, к большому облегчению всей семьи, отправился на запад. Через несколько дней он позвонил матери и, рыдая, сообщил, что живет с какими-то сатанистами, которые запугивают его и не отпускают. Хуанита послала ему билет на самолет, и ему удалось сбежать.

В поисках работы он ездил во Флориду, в Нью-Мексико, потом в Техас, но нигде не задерживался долее месяца. Каждая короткая поездка выматывала его, и, возвращаясь, он с еще большим отчаянием падал на диван.

Наконец Хуанита уговорила его проконсультироваться с психиатром, который и поставил диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Ему прописали литий, но он принимал его нерегулярно. Работал временно то там, то тут, нанимаясь на несколько часов в день, и никогда не мог удержаться на работе. Единственное, в чем он проявлял способности, была торговля, но в нынешнем своем состоянии он не мог общаться с покупателями и очаровывать их. Он все еще мнил себя профессиональным бейсболистом, близким другом Реджи Джексона, но к тому времени жители Ады уже знали, что это иллюзия.

В конце 1979 года Аннет побывала на приеме у окружного судьи Роналда Джонса в понтотокском суде, объяснила ему состояние своего брата и спросила, может ли штат или судебная система чем-нибудь помочь. Нет, ответил судья Джонс, не может, до тех пор пока Рон не начнет представлять опасность для себя или для окружающих.

В один из своих светлых дней Рон обратился в реабилитационный медицинский центр в Аде с просьбой принять его. Врача-консультанта его состояние обеспокоило, и он отправил его в Оклахома-Сити, к доктору М.Р. Проссеру в больницу Святого Антония, куда Рона и положили 3 декабря 1979 года.

Неприятности начались, когда Рон стал требовать привилегий, которые больница не могла ему предоставить. Он желал, чтобы ему уделяли гораздо больше внимания и времени и обращались с ним так, словно он был их единственным пациентом. Поскольку больница не могла удовлетворить этих притязаний, он демонстративно выписался из нее, но уже через несколько часов вернулся и попросил принять его обратно.

8 января 1980 года доктор Проссер записал: «Больной демонстрирует весьма эксцентричное, порой психопатическое поведение, хотя страдает ли он маниакальным психозом, как диагностировал консультант в Аде, или является шизоидом с социопатическими отклонениями или, наоборот, социопатом с шизофреническими отклонениями, вероятно, никогда установить не удастся… Больному показано длительное лечение, однако он не считает, что нуждается в лечении от шизофрении».

С ранней юности, со времен своей бейсбольной славы, Рон жил в мире грез и так и не сумел смириться с тем фактом, что его спортивная карьера закончилась. Он все еще верил, что «они» – те, кто обладает влиянием в мире бейсбола, – позовут его, вернут в строй и сделают знаменитым. «Это наиболее показательный шизофренический элемент его душевного расстройства, – писал доктор Проссер. – Ему не нужно ничего, кроме того, чтобы вернуться в спорт, причем желательно – в роли звезды».

Рону предложили пройти длительный курс лечения от шизофрении, но он даже слушать не стал. Полное медицинское обследование так и не было завершено, потому что больной проявил абсолютное нежелание сотрудничать. Тем не менее доктор Проссер характеризовал его как «здорового молодого индивида, активного, самостоятельно передвигающегося мужчину… находящегося в лучшей физической кондиции, чем большинство лиц его возраста».

Когда бывал в состоянии, Рон торговал вразнос от фирмы «Роли» в тех же кварталах, которые некогда обслуживал его отец. Но работа была утомительной, комиссионных приносила мало, вести необходимую отчетность у него не хватало терпения, а кроме всего прочего, он был Роном Уильямсоном, великой бейсбольной звездой, и ему не пристало обивать пороги, впаривая покупателям какие-то специи!

Отказавшийся от лечения, не принимающий лекарств и пьющий, Рон стал завсегдатаем всех забегаловок в Аде. Пьяным он становился слезливо-сентиментален, разговаривал громко, хвастался своей бейсбольной карьерой и приставал к женщинам. Многие его боялись, а бармены и вышибалы хорошо знали. Если Рон Уильямсон появлялся в заведении, чтобы выпить, это никем не оставалось не замеченным. Одним из его любимых клубов был «Каретный фонарь», и тамошние вышибалы всегда зорко следили за ним.

Много времени не понадобилось, чтобы известие о двух обвинениях в изнасиловании в Талсе догнало его в Аде. Полиция стала наблюдать, иногда следуя за ним в его кружениях по городу. Однажды вечером, шатаясь по барам, они с Брюсом Либой подъехали к бензоколонке. После того как, заправив машину, они удалились на несколько кварталов, следовавший за ними полицейский остановил их и обвинил в краже бензина. Хотя это было чистой воды «беспокоящее действие», они с трудом избежали ареста.

Аресты, впрочем, вскоре все же начались. В апреле 1980-го, через два года после смерти отца, Рон первый раз попал в тюрьму за вождение в нетрезвом виде.

В ноябре Хуаните удалось уговорить сына полечиться от алкоголизма. По ее наводке Рон отправился в Службу психического здоровья южной Оклахомы и был осмотрен Дьюэном Логом, консультантом-наркологом. Рон спокойно признал свою проблему, сказал, что пьет уже одиннадцать лет и употребляет наркотики минимум семь и что склонность к алкоголизму катастрофически усилилась после того, как его выгнали из команды «Янки». О двух обвинениях в изнасиловании он не упомянул.

Лог направил его в заведение под названием «Бридж-хаус», располагавшееся в Ардморе, Оклахома, в пятидесяти милях от Ады. На следующий день Рон явился в «Бридж-хаус» и согласился пройти рассчитанный на двадцать восемь дней курс лечения от алкоголизма в условиях полной изоляции. Он очень нервничал и все время повторял доктору, что «совершал ужасные поступки». За два первых дня он стал замкнут и спал часами напролет, пропуская еду. Неделю спустя его застали курящим в палате, что являлось грубым нарушением режима, и сообщили, что досрочно выписывают из клиники. Уехал он с Аннет, которая как раз явилась навестить его, но на следующий день вернулся и попросил принять его обратно. Ему велели возвращаться в Аду и снова подавать заявление через две недели. Страшась материнского гнева, он решил не объявляться дома, а слонялся несколько недель, никому не сообщая о своем местопребывании.

25 ноября Дьюэн Лог послал Рону письмо, в котором назначил встречу на 4 декабря. В частности, мистер Лог писал: «Я обеспокоен вашим состоянием и надеюсь увидеть вас».

4 декабря Хуанита сообщила в Службу психического здоровья, что Рон нашел работу и живет в Ардморе. У него там новые друзья, он ходит в церковь, снова принял Христа и больше не нуждается в помощи психиатров.

Дело было закрыто, но вновь открыто через десять дней Дьюэном Логом. Рону требовалось длительное лечение, но он от него отказывался. Не принимал он также и прописанные лекарства, в первую очередь литий, с должной регулярностью. Иногда он честно признавал, что является алкоголиком и наркоманом, иногда твердо отрицал это. Если спрашивали, сколько он выпивает, отвечал: только несколько кружек пива.

Не умея удержаться на работе, он постоянно был на мели. Когда Хуанита отказывалась «одолжить» ему денег, он прочесывал Аду в поисках другого источника. Неудивительно, что круг его друзей стремительно сужался, большинство знакомых его избегали. Несколько раз он ездил в Ашер, где на бейсбольной площадке всегда мог найти Мерла Боуэна. Они болтали, Рон придумывал очередную историю о своем невезении, и его бывший тренер снова раскошеливался на двадцатку. На клятвенные обещания Рона отдать долг Мерл разражался суровой тирадой о необходимости привести наконец свою жизнь в порядок.

Прибежищем для Рона был Брюс Либа, который снова женился и жил теперь тихо и мирно в собственном доме в нескольких милях от города. Раза два в месяц Рон прибредал к нему на порог пьяный и растрепанный и умолял Брюса приютить его, чтобы отоспаться. Брюс всегда принимал приятеля, приводил в чувство, кормил и обычно давал взаймы десятку.

В феврале 1981 года Рона опять арестовали за езду в нетрезвом виде и признали виновным. Проведя несколько дней в тюрьме, он отправился в Чикасу к Рини и ее мужу Гэри. Они нашли его у себя на заднем дворе в воскресенье, вернувшись из церкви. Он объяснил им, что жил в палатке за их дальним забором, и действительно выглядел как человек, ночевавший в палатке. Якобы он едва сбежал от каких-то военных, которые прятали у себя в домах где-то на дороге в Лоутон оружие и взрывчатку, планируя устроить переворот на своей базе. К счастью, сбежал он вовремя и теперь ему надо где-то пожить.

Рини и Гэри позволили Рону занять комнату их сына. Гэри подыскал ему работу на ферме – ворошить сено. Этот «ангажемент» продлился ровно два дня, после чего Рон покинул их, сказав, что нашел софтбольную команду, которая его берет. Фермер позднее позвонил Гэри и Рини и предупредил, чтобы их родственник больше не возвращался и что вообще, с его точки зрения, у того серьезные проблемы с нервной системой.

Интерес Рона к американским президентам неожиданно разгорелся снова, и он днями напролет ни о чем другом не говорил. Он мог не только быстро перечислить их всех в прямой и обратной последовательности, но и знал о них все: даты и места рождения, сроки полномочий, имена их вице-президентов, жен и детей, основные факты деятельности их администраций и тому подобное. Любой разговор в доме Симмонсов теперь неизбежно сосредоточивался на каком-нибудь американском президенте. Пока Рон находился в комнате, ни о чем ином речи быть не могло.

Он был типичной совой: как бы ни старался заснуть ночью, ничего у него не получалось. Плюс к этому он ночами напролет смотрел телевизор, включив звук на полную мощь. С первыми лучами солнца он становился сонным и засыпал. Симмонсы, усталые, с красными глазами, наконец-то получали возможность хоть позавтракать в тишине, прежде чем отправиться на работу.

Рон часто жаловался на головную боль. Однажды ночью Гэри услышал шум и увидел, что Рон роется в домашней аптечке в поисках обезболивающего.

Когда обстановка накалилась до предела и нервы у хозяев начали сдавать, Гэри усадил Рона перед собой, чтобы поговорить серьезно. Он объяснил, что Рон может оставаться у них, но должен считаться с их жизненным распорядком. Тот не проявил ни малейшего понимания, но спокойно собрался и вернулся к матери, где либо пребывал в коматозном состоянии, лежа на диване, либо запирался в своей каморке. В свои двадцать восемь лет он был не в состоянии признать очевидный факт, заключавшийся в том, что ему требуется врачебная помощь.

Аннет и Рини тревожились о брате, но мало что могли сделать. Он был упрям, как всегда, и, казалось, вполне доволен своей кочевой жизнью. Поведение его становилось еще более странным; почти не оставалось сомнений, что он умственно деградирует. Но это было запретной темой; они совершили ошибку, попытавшись ее с ним обсудить. Хуанита могла уговорить его пойти к врачу или начать лечиться от запоев, но он никогда не выдерживал полного курса терапии. После каждого короткого промежутка трезвости наступали недели неведения, где он и чем занимается.

Для развлечения, если оно ему требовалось, он играл на гитаре, обычно сидя на крыльце материнского дома. Он мог там сидеть, бренчать и петь для птиц часами, а когда крыльцо ему надоедало, переносил выступление на дорогу. Зачастую без машины или без денег, чтобы ее заправить, он слонялся по Аде, и его в любой час дня и ночи можно было видеть в самых разных местах с неизменной гитарой.

Рик Карсон, его друг детства, служил в полиции. Дежуря в ночную смену, он нередко видел Рона далеко за полночь шагающим по тротуару или даже между домами, пощипывающим струны и поющим. Рик, бывало, спрашивал, куда он идет. Так, никуда конкретно, отвечал Рон. Рик предлагал подвезти его домой. Иногда Рон соглашался, иногда предпочитал продолжать пешую прогулку.

4 июля 1981 года его арестовали за неподобающее поведение в общественном месте в пьяном виде и признали виновным. Хуанита была в ярости и настояла, чтобы он обратился за помощью. Его положили в Центральную больницу штата в Нормане, где его наблюдал доктор Самбаджон, штатный психиатр. Единственная вразумительная жалоба Рона состояла в том, что он болен и хочет «получить помощь». Его самооценка и физическая активность оказались исключительно низки, он был угнетен мыслями о собственной никчемности, беспомощности и даже о самоубийстве. «Я не приношу ничего хорошего ни себе, ни окружающим, – сказал он. – Я не в состоянии удержаться на работе, и у меня отрицательная социальная установка». Он поведал доктору Самбаджону о том, что первый серьезный приступ депрессии случился у него четыре года назад, когда оборвалась его бейсбольная карьера и почти в то же время распался брак, признался в злоупотреблении алкоголем и наркотиками, но заявил, что это его проблем не усугубляет.

Доктор Самбаджон нашел его «неряшливым, грязным, неопрятным… безразличным к своему внешнему виду». Хотя суждения пациента были не так уж алогичны и он отдавал себе отчет в нынешнем своем состоянии. Доктор поставил диагноз: дисфункция вилочковой железы, хроническая форма легкой депрессии – и рекомендовал медикаментозное лечение, дальнейшие консультации со специалистами, групповую терапию и психологическую поддержку со стороны семьи.

Проведя в больнице три дня, Рон попросился домой и был отпущен. Через неделю он снова оказался в психиатрической клинике в Аде, где его осмотрел Чарлз Эймос, психолог-ассистент. Рон представился ему бывшим профессиональным бейсболистом, впавшим в депрессию после окончания спортивной карьеры. Винил он в своей депрессии и религию. Эймос направил его к доктору Мэри Сноу, единственному дипломированному психиатру в Аде, и она стала наблюдать его еженедельно. Ему был прописан асендин, широко употребляемый антидепрессант, и у Рона наступило небольшое улучшение. Доктор Сноу пыталась убедить своего пациента, что ему необходим более интенсивный курс психотерапии, но через три месяца у Рона иссякло терпение.

30 сентября 1982 года его снова обвинили в управлении транспортным средством в состоянии алкогольного опьянения. Он был арестован, заключен в тюрьму и позднее признан виновным.