Часть II

Онлайн чтение книги Итальянец The Italian or Confessional of the Black Penitents
Часть II

ГЛАВА I

Лужайка красоту ее скрывает,

Как облачко сребристое — луну.

Ужели скрыта облаком луна

От любопытных глаз?

Эллена, скрыв лицо под темной вуалью, спустилась в музыкальную комнату, где незаметно присоединилась к собравшимся в ожидании появления настоятельницы. На половине гостей Эллена не увидела никого, кто мог бы напомнить ей Винченцо. Это встревожило ее, ибо она опасалась, что он сам не сможет ее узнать среди одинаково одетых монахинь. Поэтому она решила, став у края перегородившей залу узорчатой решетки, на какое-то время открыть свое лицо.

Однако, увидев входившую в залу настоятельницу, испытала такой страх, что тут же отказалась от своего намерения. Ей показалось даже, что настоятельница слишком пристально посмотрела в ее сторону.

Тем временем настоятельница, пройдя через залу для гостей и обменявшись несколькими словами с игуменом монастыря и знатными гостями, проследовала к своему креслу в музыкальной комнате. Концерт начался исполнением торжественных и прекрасных арий, которые так чудесно и с таким чувством поют в итальянских женских монастырях. Это в какой-то степени успокоило Эллену, и она вскоре с интересом стала осматриваться вокруг.

В просторной половине залы со сводчатыми потолками, освещенной свечами, собралось около пятидесяти монахинь в праздничном одеянии ордена кармелиток. Возвышенное пение хора, мерцающий свет свечей и величественная фигура настоятельницы в кресле на возвышении, похожем на трон, создавали картину средневекового замка. За ажурной перегородкой в другой половине залы за сервированными столами собрались гости. Во главе стола восседал игумен в окружении знатных гостей в роскошных, расшитых золотом и шелком камзолах, ярким пятном выделявшихся среди темных монашеских сутан. Столь же разительно отличались строгие, неулыбчивые, погруженные в себя лица духовенства и беспечные, полные интереса к жизни и ее удовольствиям лица неаполитанской знати. Темным загадочным фоном среди этой картины были монахи и паломники.

Именно в их сторону чаще всего был обращен взор Эллены, безуспешно пытавшейся отыскать среди них Винченцо. И хотя она продолжала стоять у края решетки, теперь она не отваживалась поднять вуаль и показать свое лицо такому количеству незнакомых людей. А это для нее означало, что Винченцо так и не подойдет к ней.

После концерта она вместе со всеми вышла в ту часть залы, где были накрыты столы и где вскоре должна была появиться настоятельница со своей свитой, лишь тогда обратила она внимание на человека в одежде паломника, который, пряча лицо, старался тоже держаться поближе к решетке.

Эллена, решив, что это Винченцо, не спускала с него глаз, чтобы, улучив момент, незаметно приблизиться к нему. В то же время она внимательно следила за настоятельницей, занятой беседой с окружившими ее монахинями. Наконец Эллена смогла быстро и незаметно открыть на мгновение лицо и прочла интерес и благодарность в ответном взгляде. Однако она ошиблась — это был не Винченцо. Перепуганная девушка, поняв, как может быть расценен ее поступок, и еще больше огорченная тем, что не нашла Винченцо, поспешно отошла. И в эту минуту другой незнакомец в плаще и с закрытым лицом быстрым шагом приблизился к решетке. Эллена теперь почти не сомневалась, что это Винченцо, но не повторила ошибки и не подняла вуали, а ждала, когда ей будет подан знак. Однако незнакомец быстро просунул между прутьями решетки записку и, не дав Эллене опомниться и передать ему свою, уже исчез в толпе. Девушка было сделала шаг к решетке, но тут же остановилась, заметив, как одна из монахинь, видимо заметившая действия Винченцо, направилась к тому месту, где между прутьями торчала записка, и краем платья задела ее. Записка упала на пол, и Эллена в отчаянии увидела, как монахиня наступила на нее ногой.

В это время какой-то священник, окликнув через решетку монахиню, стал что-то с таинственным видом говорить ей. Эллена совсем пришла в отчаяние, решив, что и тот тоже видел Винченцо и теперь сообщает об этом монахине. Ей оставалось только ждать, когда монахиня поднимет записку и вскоре все станет известно настоятельнице.

К ее великому удивлению, однако не к облегчению, монахиня отодвинула ногой записку поближе к решетке, но не подняла ее. Тревога Эллены усилилась. Когда священник скрылся в толпе, а монахиня тут же поспешила к настоятельнице и что-то начала говорить ей, бедная девушка была уже чуть не мертва от страха. Она более не сомневалась, что Винченцо схвачен, а записка оставлена на полу намеренно, чтобы Эллена, подняв ее, выдала себя. Дрожа от страха и самых дурных предчувствий, она следила за лицом настоятельницы, пока та выслушивала то, что говорит монахиня. Суровая складка на лбу игуменьи зловеще предупреждала Эллену о ждущей ее судьбе. Тем временем монахиня, закончив свое сообщение матери настоятельнице, спокойно отошла и присоединилась к сестрам, а игуменья как ни в чем не бывало продолжала играть свою роль хозяйки.

Эллена понимала, что, пока монастырь полон гостей, никаких особых мер против нее принято не будет. Она не спешила уходить, а также не пыталась поднять злополучную записку, хотя знала, что судьба ее зависит от того, что написано на этом клочке бумаги. Время шло. Она знала, что за ней теперь будут следить. Куда бы она ни посмотрела, ей казалось, что мать настоятельница не спускает с нее глаз, а также монахиня, хотя лицо последней было скрыто вуалью.

Так прошел час. Ужин подходил к концу, гости поднимались из-за стола, и в общей толчее Эллене удалось приблизиться к решетке и поднять записку. Спрятав ее в складках одежды, она едва осмелилась поднять голову, чтобы убедиться, не следит ли кто за ней. Она решила немедленно уйти к себе, как вдруг увидела, что настоятельница покидает залу. Монахини, напугавшей ее, нигде не было видно.

Эллена проследовала за настоятельницей, держась в самом конце потянувшейся за нею свиты. Наконец, заметив Оливию, она успела глазами подать ей знак и тут же поспешила в свою келью. Здесь, заперев изнутри дверь на ключ, принялась читать записку Винченцо. Еле сдерживая свое нетерпение, жадно пробежала глазами первые строчки, но, неловко перевернув страницу, вдруг загасила слабый огонь лампы. В полном отчаянии девушка не знала, что делать. Идти просить, чтобы ей зажгли погасшую лампу, было невозможно, ибо сразу же стало бы известно, что она отнюдь не пленница, а может покидать свою келью, когда захочет. Если об этом узнают, худо будет не только ей, но и Оливия пострадает за свою доброту. Оставалось молить Бога о скорейшем приходе Оливии, пока еще не поздно сделать то, о чем просит в записке Винченцо. Она сидела в темноте, терзаемая страхами, тщетно водя пальцами по листку бумаги, от которого зависело ее спасение и который она так нелепо не смогла дочитать до конца.

Наконец послышались шаги, и луч света блеснул под дверью. Вовремя сообразив, что это может быть и не Оливия, она постаралась быстро спрятать записку. Но дверь уже открылась, и вошла Оливия. Эллена, бледная и дрожащая, без слов выхватила у монахини фонарь и принялась жадно дочитывать записку. В ней было сказано, что в ту минуту, как Эллена получит ее, брат Джеронимо будет ждать ее у ворот в сад, где к ним вскоре присоединится и он, Винченцо, чтобы вместе тайком покинуть монастырь. Лошади ждут их у подножия горы. Он умолял ее не мешкать, а сделать все немедленно, пока в монастыре гости и все заняты ими. Иного случая может не представиться.

Эллена в полном отчаянии протянула записку Оливии, прося ее совета, ибо прошло уже полтора часа с того времени, как Винченцо передал ей записку. За это время все могло случиться!

Добрая Оливия, понимая состояние девушки, сострадала ей и готова была помочь. После недолгого раздумья она сказала:

— Сейчас в любом уголке монастыря мы можем встретить кого-либо из монахинь. Но вуаль, которую я вам принесла, уже сослужила вам службу. Думаю, мы можем надеяться, что она поможет нам и в этот раз. Нам придется пройти через трапезную, где сейчас ужинают те из сестер, кто не был приглашен к праздничному столу. Они не покинут трапезную до колокола, собирающего всех на заутреню. Если мы будем дожидаться этого часа, будет уже поздно.

Эллена полностью разделяла опасения сестры Оливии, и, понимая, как опасно медлить, они решили тут же попробовать пробраться в монастырский сад.

По дороге в трапезную им то и дело попадались монахини, но никто не обращал на них внимания. Эллена одной рукой придерживала вуаль, а другой тяжело опиралась на руку Оливии. В дверях трапезной они увидели настоятельницу, которая, окинув взглядом ужинающих и не найдя среди них Оливии, отступила назад, а сестра Оливия вынуждена была, откинув вуаль, предстать пред очи игуменьи, затем они проследовали в трапезную. Эллена, смешавшись со свитой настоятельницы, шла вслед за ними. Монахини, оставшиеся в трапезной, к счастью, были столь возбуждены и взволнованы закончившимися празднествами, что только и говорили об этом. Это позволило Эллене вслед за Оливией выйти в холл.

Здесь то и дело пробегали слуги, которые, собрав со столов грязную посуду, относили ее на кухню. Когда Эллена и сестра Оливия приблизились к выходу в сад, их окликнула монахиня, предупредившая, что колокол на заутреню еще не прозвучал.

Перепуганная непредвиденным препятствием, Эллена крепко сжала руку Оливии, но та что-то спокойно ответила монахине, и они вышли в сад.

Когда они шли по аллее к указанному в записке Винченцо месту, у Эллены от волнения подкашивались ноги, и она испугалась, что не дойдет.

— Силы изменяют мне, я не дойду, — задыхаясь, сказала она. — А если дойду, то будет уже поздно, он не дождется меня.

Но Оливия, чтобы ободрить ее, указала на освещенные лунным светом ворота в конце аллеи.

— Видите, дитя мое, где кончается тень деревьев? Там и есть место вашего свидания…

Ободренная Эллена прибавила шаг, но заветные ворота, вместо того чтобы становиться ближе, казалось, удалялись от нее.

— Я не дойду, я упаду бездыханной… — продолжала шептать бедняжка, когда они были уже совсем у цели.

Наконец Оливия остановилась. Отсюда предстояло подать условный знак, и она ударила поднятой веткой по дереву. Послышался шепот переговаривающихся голосов, но условного ответа не последовало.

— Нас предали, — в ужасе прошептала Эллена. — Но я все равно должна знать правду, — вдруг решительно заявила она и повторила условный знак.

К ее неизъяснимой радости, в ответ раздались три отчетливых сухих стука дерева о дерево. Оливия, все еще соблюдая осторожность, предостерегла Эллену не торопиться. Но вскоре все сомнения рассеялись. Со скрипом повернулся в замке ключ, ворота открылись, и две фигуры в плащах вошли в сад. Эллена невольно отступила, но знакомый голос Винченцо тихо окликнул ее, а слабый свет фонаря в руках его спутника осветил лицо юноши.

— О небо! — тихо промолвил дрожащим от радостного волнения голосом Винченцо, сжимая руки Эллены. — Неужели ты опять со мной? Если бы ты знала, как я ждал этого часа!.. — Однако, увидев Оливию, он умолк и отступил назад.

Эллена поспешно объяснила ему, сколь многим она обязана доброте сестры Оливии.

— Нельзя терять ни минуты, — мрачно проворчал Джеронимо. — Мы и так слишком задержались.

— Прощайте, Эллена, — с чувством, тихо промолвила сестра Оливия. — Да хранит вас Господь.

Страхи Эллены теперь уступили место глубокой печали расставания. Она горько плакала, уронив голову на плечо Оливии.

— О, прощайте, мой добрый друг. Я теперь уже никогда не увижу вас, но всегда буду помнить и нежно любить вас. Вы обещали мне дать о себе знать. Помните, я буду в монастыре Санта-Мария-дель-Пианто.

— Не могли уладить свои дела раньше, — сердился Джеронимо. — Мы задержались на целых два часа.

— Эллена, похоже, ты совсем забыла обо мне, — ласково напомнил о себе Винченцо, осторожно отрывая девушку от сестры Оливии.

Осушив слезы, Эллена одарила его улыбкой, которая показалась ему дороже всяких слов. Еще раз попрощавшись с Оливией, она протянула Винченцо руку.

— Взошла луна, и твой фонарь уже не нужен. Мы только привлечем внимание, — сказал Винченцо своему спутнику.

— Он еще пригодится нам в церкви и на тех темных тропах, по которым я буду проводить вас. Ведь вы не надеетесь, что я выведу вас через главные ворота, синьор, — с достоинством ответил Джеронимо.

— Итак, веди, куда знаешь. В путь! — согласился Винченцо и вышел на аллею, ведущую к монастырской церкви.

Прежде чем последовать за ним, Эллена еще раз обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на сестру Оливию. Монахиня стояла на прежнем месте, и Эллене показалось, что она еле заметно махнула ей рукой. Сердце Эллены переполнила печаль, и слезы снова затуманили ей глаза. Она махнула рукой в ответ, не в силах двинуться с места, пока Винченцо вновь не заставил ее следовать за ним.

— Я завидую твоему другу, — тихо промолвил он, — и этим слезам. Я испытываю зависть. Прошу тебя, не плачь, Эллена.

— Если бы ты знал, что она сделала ради меня и как я ей обязана, — дрожащим голосом ответила Эллена и умолкла.

Пока они шли по темной аллее к церкви, Винченцо не мог скрыть своего беспокойства.

— Ты уверен, брат, что там не будет кающихся в этот час?

— Кающихся в дни празднеств? Скорее в такие дни все получают награды.

— Для нас и то и другое одинаково плохо. Разве мы не можем не заходить в церковь?

Джеронимо заверил его, что это невозможно, и открыл один из боковых входов. Здесь он прибавил свет в фонаре. В церкви было темно, праздничные свечи отгорели, осталось лишь несколько у алтаря. Послушник провел их через храм к боковой двери, выходящей во внутренний дворик к пещере Богоматери, покровительнице кармелиток. Яркий свет свечей в пещере испугал беглецов, и они попятились назад. Но Джеронимо, осмотрев пещеру, успокоил их, объяснив, что свечи горят здесь день и ночь.

Успокоенные, они вошли в пещеру, следуя за Джеронимо в дальний ее конец, где за изображением Богоматери в глубокой нише была небольшая дверь. Сердце Эллены затрепетало от страха, когда послушник отпер ключом узкий проход в скале. Джеронимо вошел первым, однако Винченцо не последовал за ним, а, опасаясь за Эллену, остановился и спросил у проводника, куда он их ведет.

— К месту назначения, синьор, — ответил тот глухим, словно из могилы, голосом. Ответ испугал Эллену и не понравился Винченцо.

— Я доверился тебе и доверил в твои руки судьбу самого дорогого мне человека, — промолвил Винченцо. — Эта шпага, — тут он коснулся спрятанной под плащом шпаги, — будет орудием отмщения за любое предательство, поверь мне. Если ты замыслил зло, остановись и одумайся, иначе не выйдешь отсюда живым.

— Угрозы? — недовольно ответил послушник, повернувшись к ним, и лицо его помрачнело. — Какую пользу принесет вам моя смерть, синьор? Каждый брат этого монастыря поклянется отомстить вам за нее.

— Я не хочу предательства, — воскликнул Винченцо, — и готов защитить синьорину от всех монахов на свете, ты это знаешь. Итак, решай.

В эту минуту Эллене в голову пришла ужасная мысль: а что, если это вход в тот ужасный карцер, о котором рассказывала сестра Оливия, и это ловушка, а Джеронимо просто предал их?

— Если в твоих действиях нет коварства и ты согласен вывести нас из монастыря, почему ты не выбрал любой другой выход, которых, я уверен, здесь немало, а привел нас именно сюда?

— Из монастыря есть единственный выход — через главные ворота, — спокойно ответил Джеронимо. — А этот выход — второй, потайной, и тоже единственный.

— Нельзя ли выйти через главные ворота? — неуверенно спросил Винченцо.

— Нет, ибо сейчас через него входят и выходят паломники и монахи других монастырей. Сегодня их здесь особенно много, — объяснил Джеронимо. — Мы с вами можем пройти незамеченными, а как быть с синьориной? Вы сами знали это, синьор, и потому решились довериться мне. Этот проход выведет нас к утесам, далеко от монастыря. Я уже достаточно рисковал и больше не намерен попусту тратить время. Если не хотите следовать за мной, я оставляю вас здесь, и поступайте тогда как знаете.

Он насмешливо рассмеялся и принялся запирать дверь. Встревоженный Винченцо, представив себе все роковые последствия, если его план сорвется, попытался уговорить Джеронимо, а затем перепуганную Эллену, и наконец они в полном молчании, один за другим, Джеронимо впереди, вошли в узкий мрачный коридор, вырубленный в толще скалы. Винченцо одной рукой поддерживал Эллену, а другую не снимал с эфеса шпаги.

Проход был довольно длинный, и, еще не достигнув его конца, они вдруг услышали звуки музыки.

— Они доносятся сюда из той пещеры, которую мы только что покинули, — пояснил Джеронимо. — Это поют молитвы паломники, прежде чем покинуть пещеру. Нам надо поторапливаться, синьор. Меня могут хватиться.

Теперь беглецы поняли, какой опасности они себя подвергали, если бы задержались в пещере еще на несколько минут. Кто-нибудь из паломников мог бы заметить их или, не дай Бог, набрел на потайную дверь. Когда Винченцо высказал это вслух, Джеронимо успокоил его:

— Об этом потайном ходе известно лишь немногим братьям нашего монастыря.

Винченцо догадался, что тайный ход существует для того, чтобы незаметно переправлять в святую пещеру все, что может понадобиться для поддержания у паствы предрассудка и веры в разные «чудеса» и явления.

Погруженный в раздумья, он продвигался по коридору, как вдруг услышал далекий звон колокола.

— Звонят к заутрене! — испуганно воскликнул брат Джеронимо. — Я должен быть в храме. Синьорина, поторопитесь, — попросил он, хотя Эллена и так спешила изо всех сил. Наконец она увидела впереди дверь. Но, к ее удивлению, проход здесь не заканчивался, а следовал дальше, минуя открытую дверь. Приблизившись, она увидела, что дверь ведет в едва освещенную сумеречным светом комнату, высеченную в скале.

Винченцо, обеспокоенный светом, спросил, откуда он и что находится в этой комнате. Джеронимо ответил что-то неопределенное и тут же указал на сводчатую дверь, которой заканчивался подземный коридор. Беглецы повеселели, ибо это означало конец утомительного пути и гнетущей неопределенности. Передав фонарь Винченцо, Джеронимо стал отодвигать засовы, чтобы открыть дверь. Винченцо с облегченным сердцем приготовился вознаградить проводника. Но случилось непредвиденное — дверь не открывалась. Странное подозрение повергло Винченцо в ужас и гнев. Казалось, немало был напуган и сам проводник.

— Боюсь, нас предали, — мрачно промолвил он и посмотрел на Винченцо. — Дверь заперта на второй замок. У меня же ключ только от одного замка.

— Предали, — грозно повторил Винченцо. — И я знаю кто. Вспомни, я тебя предупреждал, и подумай, в чем твоя выгода предать нас!

— Синьор! — протестующе воскликнул Джеронимо. — Я не обманываю вас, клянусь Пресвятой Девой, что не я запер эту дверь на второй замок. Я открыл бы ее, если бы мог. Новый замок поставлен не сегодня, даже не час тому назад. Я и сам теряюсь в догадках. Тут редко кто бывает. Боюсь, тот, кто побывал здесь, сделал это намеренно, чтобы помешать вашему побегу.

— Твои объяснения не обманут меня! — негодовал Винченцо. — Или ты откроешь дверь, или готовься к худшему! Знай, я не дорожу своей жизнью, но не допущу, чтобы синьорину обрекли на ту страшную участь, которую уготовили ей в вашем монастыре.

Эллена, собрав все свои силы, попыталась успокоить гнев Винченцо, зная, что добром это не кончится, и попробовать уговорить Джеронимо попытаться еще раз открыть дверь. Наконец с трудом это ей удалось. Винченцо тоже стал помогать Джеронимо. Но все было тщетно. Тогда Джеронимо попытался вышибить дверь силой, при этом причитал, что теперь он навлек на себя гнев монастырского начальства и будет строго наказан.

Но дверь не поддавалась. Винченцо теперь понимал, что даже вернуться назад они не смогут: церковь и пещера полны паломников — заутреня еще не кончилась.

Джеронимо, однако, не терял надежды на их освобождение, но допускал, что эту ночь и следующий день им придется провести здесь. Наконец они договорились, что Джеронимо вернется в церковь и попробует организовать их побег через главные ворота. Проводив Эллену и Винченцо в каменную комнату, мимо которой они только что прошли, он решил вернуться назад.

Какое-то время после его ухода они еще лелеяли надежду, что он вернется и выручит их из подземелья, но по мере того, как медленно потянулось время, надежда убывала, и их охватило отчаяние. Только ради спокойствия Винченцо Эллена ничего не сказала ему о назначении этой комнаты в скале, где они теперь пребывали. Мысль о предательстве Джеронимо теперь не покидала ее. Холодные стены похожей на склеп комнаты все больше напоминали ей рассказ сестры Оливии о карцере, в котором заживо была погребена монахиня. Зарешеченное небольшое окошко в потолке пропускало воздух и слабый свет дня. Здесь были стол, скамья и, что самое удивительное, лампа на столе. Как могла попасть сюда зажженная лампа? Здесь, по словам Джеронимо, редко кто бывал. Почему у него самого это не вызвало никакого удивления? Не есть ли это та тюрьма, в которую собирается заточить ее игуменья? Ее охватил такой ужас, что она едва не открылась Винченцо, но, зная его горячий нрав, побоялась, что он решится на какое-нибудь безрассудство и погубит себя.

Так, пребывая между отчаянием и надеждой, она невольно все более внимательно осматривала комнату, чтобы найти хоть что-нибудь подтверждающее или опровергающее ее подозрения, что именно здесь нашла свой печальный конец несчастная послушница. Когда глаза привыкли к темноте, она заметила, как что-то темнеет в одном из дальних углов. Это оказался соломенный матрас, на котором, должно быть, умерла несчастная. Возможно, он еще хранит отпечатки ее тела! Эллену охватил ужас.

Винченцо, видя ее состояние, тщетно пытался узнать, что так взволновало ее, как вдруг они услышали протяжный, похожий на стон вздох. Эллена в страхе схватила Винченцо за руку. Они умолкли и прислушались. Но кругом стояла мертвая тишина.

— Мне это не послышалось, не так ли? — прошептал Винченцо. — Ведь ты тоже слышала?

— Да, — ответила Эллена.

— Это был вздох или стон?

— Да-да, это был вздох.

— Кто-то здесь прячется, — сказал Винченцо, оглядываясь вокруг. — Но тебе не надо бояться, Эллена, я вооружен.

— У тебя шпага, но, увы… Тише! Вот снова…

— Где-то совсем рядом. Эта лампа едва горит. — Винченцо поднял лампу повыше. — Эй, кто там? — крикнул он и сделал шаг вперед. Никто не ответил. — Эй, кто там? Вам, возможно, нужна помощь? — еще раз громко крикнул Винченцо. — Друзья по несчастью поймут вас, отзовитесь. Если же вы враг, то трепещите, ибо мне терять нечего.

В ответ было молчание. Тогда, взяв лампу, Винченцо подошел к стене, где заметил небольшую дверь. Тут он снова услышал звуки, они были похожи на молитву или стенания. Нажав на дверь, он с удивлением убедился, что она легко открывается, и вскоре он оказался в каморке, где перед распятием стоял на коленях человек, столь погруженный в молитву, что даже не заметил появления Винченцо, пока тот не заговорил. Человек поднялся и повернулся к юноше. Это был монах с бледным лицом и седыми волосами. Его кроткое, печальное лицо и ясные глаза, в которых горел особый внутренний огонь, вызвали у Винченцо симпатию и интерес. Он успокоил Эллену, которая застыла на пороге.

Монах был тоже удивлен их присутствием здесь, однако Винченцо, несмотря на симпатию к нему, не торопился отвечать на его вопросы. Наконец монах намекнул, сколь необходима откровенность для безопасности их всех. Подкупленный его искренностью, а отнюдь не из страха, Винченцо, опуская детали, коротко рассказал их историю.

Монах слушал, с состраданием глядя то на Винченцо, то на Эллену, а затем справился, как давно ушел Джеронимо, и сокрушенно покачал головой, когда узнал, что дверь их подземелья оказалась запертой на второй замок.

— Вас обманули, дети мои, — сказал он печально. — Вы молоды и доверчивы, а старость бывает хитра и коварна.

Его слова повергли бедную Эллену в отчаяние, и она разрыдалась, а Винченцо едва удержался от гневных проклятий. Ему с трудом удалось успокоить плачущую Эллену.

— Вас, дочь моя, я видел в храме, — вдруг сказал монах, глядя на Эллену. — Я слышал ваши слова протеста. Увы, дитя мое, вы должны были знать, что за этим последует.

— У меня не было иного выбора, — пролепетала Эллена.

— Святой отец! — воскликнул Винченцо. — Я не поверю, что вы можете быть на стороне тех, кто преследует невиновных, или одобряете их действия! Если бы вы знали печальную историю этой синьорины, то прониклись бы жалостью к ней и сочли бы непременным для себя помочь ей. Сейчас не время рассказывать подробно, но умоляю вас, святой отец, спасите ее, помогите ей бежать из этого монастыря! Если бы время безжалостно не подгоняло нас, я рассказал бы вам, как среди ночи была похищена из родного дома бедная сирота, как была она увезена в этот монастырь и в чьей власти она оказалась. У нее нет ни родных, ни близких, чтобы защитить ее и бросить вызов преследователям… О, святой отец, если бы вы знали… — Голос бедного юноши прервался от волнения.

Монах молча, с состраданием смотрел на Эллену.

— Возможно, вы говорите правду, — сказал он. — Но… — Он умолк в нерешительности.

— Я понимаю ваши колебания, святой отец, — пришел ему на помощь Винченцо. — Вам нужны доказательства? Но как мы можем их представить? Вам остается только верить мне и моему честному слову. Если вы пожелаете помочь нам, то это надо сделать сейчас же, не медля! Ваши колебания будут означать нашу гибель. Мне кажется, я слышу шаги Джеронимо…

Он подошел к двери и прислушался. Все было тихо. Монах тоже вслушивался в тишину и молчал, погруженный в раздумья. Эллена, судорожно сжав руки, ждала его решения.

— Нет никого. Еще не поздно что-то сделать, святой отец!

— Бедняжка, — словно про себя произнес монах. — В этой каменной могиле, в этом проклятом месте…

— Да, в этом карцере! — не выдержав, воскликнула Эллена, угадав, что думает монах. — Именно здесь нашла свою страшную смерть бедная монахиня. Меня тоже ждет ее участь.

— Да, в этом карцере! — повторил за Элленой Винченцо. — Святой отец, если вы готовы помочь нам, не медлите, прошу вас, иначе все будет напрасно.

Монах, который с явным удивлением поднял глаза на Эллену, когда она упомянула о гибели монахини, вдруг отвернулся и смахнул скупые слезинки. Он, казалось, пытался взять себя в руки, но какое-то страшное воспоминание терзало его душу.

Винченцо, видя, что мольбы не помогают, и ожидая, что вот-вот в коридоре раздадутся шаги Джеронимо, в тревоге ходил взад и вперед по каморке, временами останавливаясь и прислушиваясь. Иногда он снова взывал к состраданию монаха, но тот молчал. Эллена, с ужасом оглядывая стены, то и дело повторяла как бы про себя:

— В этой темнице на соломенном матрасе умирала эта бедняжка. О, что видели эти стены…

Винченцо, не в силах слышать это, вновь обратился к монаху.

— Святой отец, — взмолился он. — Если ее найдут здесь, судьба ее будет ужасна!

— Кто, кроме Бога, может знать, какой будет ее судьба или же моя тоже, если я вознамерюсь помочь вам? Хотя я стар, мое сердце не очерствело еще к чужому горю. Пусть у меня отнимут мои последние годы, но юность должна жить. Если я в силах еще помочь вам, дети мои… Следуйте за мной, — вдруг решительно заявил он. — Я проверю, не откроет ли эту дверь один из моих ключей.

Винченцо и Эллена бросились вслед за ним. Монах не мог торопиться, они часто останавливались и прислушивались, нет ли погони. Но было тихо. Лишь приблизившись к выходу из подземелья, они услышали звуки, доносившиеся по коридору издалека.

— Кажется, они идут, святой отец, — испуганно пролепетала Эллена. — Если ключ не подойдет, мы погибли. Я слышу голоса. Они, наверное, уже обнаружили, что мы покинули комнату.

Старый монах дрожащими руками пробовал ключи. Винченцо пытался помочь ему и ободрял и успокаивал Эллену.

Наконец ключ в замке повернулся и дверь открылась. Перед ними были залитые лунным светом горы. Эллена вскрикнула от радости.

— Не тратьте время, дети мои, не надо благодарить меня, — поспешно сказал монах. — Я должен успеть закрыть дверь и подольше задержать ваших преследователей. Благословляю вас.

Молодые люди едва успели попрощаться с монахом, как он уже закрыл за ними дверь.

Винченцо, крепко взяв Эллену за руку, начал спуск вниз, к тому месту, где уже давно ждал их Паоло. Они видели внизу тропу, ведущую из монастыря, и толпу покидающих монастырь паломников. Винченцо замедлил шаг из предосторожности. Надо было переждать, пока пройдут паломники, смешиваться с их толпой было бы опасно. В полнолуние было достаточно светло, чтобы разглядеть каждого, поэтому они пробирались под стенами монастыря в тени густых кустов, иногда присаживались и отдыхали. Эллена, успокоившись, с удовольствием слушала пение паломников, толпа которых не иссякала.

— Как часто в такой час я бродил вокруг твоей виллы, Эллена, радуясь тому, что ты так близко, — вспоминал Винченцо. — А теперь мы наконец вместе. Прошу тебя, позволь мне повести тебя к алтарю в первой церкви, которая нам попадется по пути!

Юноша совсем забыл, в какой тревожный час он просит ее об этом.

— Не время говорить об этом, — неуверенно произнесла растерявшаяся Эллена. — Мы еще в опасности, мы на краю бездны…

— Да, ты права, я неоправданно подвергаю нас опасности, задерживаясь здесь, прости. Паломники уже прошли, нам надо продолжать наш путь, — вскочив, произнес Винченцо.

Они снова продолжили спуск к дороге. Эллена обернулась и в последний раз посмотрела на темную громаду монастыря. На минуту ей почудилось, что в окошке знакомой башни появился и исчез огонек. Неужели мать настоятельница с монахинями ищут ее в келье? Страх вновь охватил ее. Но это был лишь лунный отблеск. Монастырь был погружен в темноту.

Наконец они достигли поворота, за которым в глубокой тени деревьев начиналась дорога, и здесь их ждал Паоло.

— О, синьор, как я рад видеть вас! Я уже думал, что монахи заточили вас в свои подземелья.

— Я тоже рад тебя видеть, мой добрый Паоло. А где же одежда паломника, которую я просил тебя раздобыть?

Паоло протянул ему плащ, в который Винченцо тут же укутал Эллену. Сев на лошадей, они тронулись. Они держали путь в Неаполь, где Эллена временно найдет убежище в монастыре Санта-Мария-дель-Пианто. Винченцо, опасаясь преследования, решил как можно быстрее свернуть с главной дороги на Неаполь. Безопаснее будет ехать в объезд.

Вскоре они достигли перевала. Перед ними было глубокое ущелье, по которому уже проезжала Эллена. В этот час ночи оно казалось еще более мрачным и полным опасности. Но неунывающий Паоло лишь пришпорил лошадь и, весело покрикивая на нее, прислушивался с интересом к собственному эхо. Винченцо вынужден был попросить его вести себя тише.

— О, синьор, я готов во всем вам подчиниться, но сердце мое просит песни. Ведь мы выбрались из этого, как он там называется, монастыря. Мне-то что, я не был в опасности, а вот вас могли убить, покуда я отдыхал, поджидая вас и синьорину. Что это там впереди, синьор? Неужели это мост? Кому взбрело в голову подвесить его так высоко, под самые облака? Представляю, каково по нему ехать.

Винченцо посмотрел вперед. Переброшенный через бурный поток, ниспровергающийся со скалы, закрытый с одной стороны тенью гор и облитый лунным светом — с другой, мост, подвешенный над пропастью, казался миражем.

— Подумать только! — воскликнул пораженный этим зрелищем Паоло. — Смотрите, что делает с людьми любопытство, синьор. Эти путники не побоялись ступить на него.

Винченцо сам уже разглядел на мосту фигуры людей, пересекающих его, однако испытал при этом не удивление, а тревогу. Если это паломники, идущие в монастырь, то они могут невзначай обмолвиться о том, кто им повстречался на пути, но избежать встречи с ними не было возможности. Дорога была слишком узка, чтобы остаться незамеченными.

— Вот они уже благополучно сошли с моста, и никто не свалился в пропасть. Интересно, куда они идут, — размышлял вслух Паоло. — Синьор, эта дорога ведет на мост и нам тоже его не миновать? У меня в ушах гул от шума этой бешеной речки, скалы, как тени, так и давят, а тут еще этот мост, синьор. Зачем вы заставили меня молчать? Лучше бы я пел для храбрости.

— Помолчи, Паоло, — остановил разговорившегося слугу Винченцо. — Путники, должно быть, уже близко, хотя мы и не видим их.

— Значит, эта дорога ведет к мосту, синьор, — грустно вздохнул Паоло. — А вот и они, обогнули скалу и движутся прямо на нас.

— Потише, Паоло, это паломники, — шепнул ему Винченцо. — Укроемся в тени скал, пока они пройдут. Помни: любая неосторожность может погубить нас. Если они нас заметят и окликнут, отвечать буду я.

— Слушаюсь, синьор.

Беглецы теснее прижались к скале. Голоса паломников звучали все ближе.

— Хотя бы слышишь веселые голоса, и то легче, — проворчал Паоло. — Видимо, веселая собралась компания.

— Паоло, ты забыл, что я тебе сказал, — резко оборвал его Винченцо.

Паломники, заметив их, сразу умолкли. Лишь проходя мимо, один из них, видимо старший, коротко поприветствовал их. Приветствие хором повторили остальные.

— Здравствуйте, — ответил Винченцо. — Утренняя служба уже закончилась, — добавил он и тронул лошадь.

— Но если поспешите, то успеете на вторую мессу, — сказал, не выдержав, Паоло и последовал за господином.

— Вы только что из храма, не так ли, синьоры? Не знаете ли…

— Мы такие же бедные паломники, как и вы, святой отец, и ничего не знаем, — ответил Паоло. — Доброго вам пути, святой отец, вот уже и светает. — Он поторопился догнать Винченцо и Эллену.

Винченцо хорошенько отчитал его за неосторожность.

— Слава Богу, все уже позади, синьор! — облегченно воскликнул Паоло, прислушиваясь к удалявшимся голосам паломников, запевших молитву. — Теперь из всех опасностей нам остался только этот мост. Я надеюсь, мы и с этим справимся.

Они уже въезжали на шаткий настил моста, как позади послышались голоса. Их нагоняла группа паломников, возвращавшихся из монастыря. Их голоса гулко отдавались в ущелье.

Эллена испуганно посмотрела на Винченцо, но он ободрил ее взглядом, хотя и сам встревожился, когда подумал о погоне. Но, пришпорив лошадь, попросил Эллену и Паоло поспешать за ним.

— Это всего лишь паломники, синьорина, — успокаивал Эллену Паоло, — иначе они не кричали бы так громко.

Беглецы ехали так быстро, как позволяла каменистая разбитая дорога, и вскоре голоса паломников уже не долетали до их слуха. Однако Паоло, ехавший последним, оглянувшись назад, вдруг увидел совсем близко двух путников в широких плащах, следующих за ним. Прежде чем он успел предупредить об этом Винченцо, те уже поравнялись с ним.

— Вы возвращаетесь из монастыря, брат мой? — спросил один из них.

Винченцо, услышав голос, обернулся и спросил, кто спрашивает об этом.

— Всего лишь бедные паломники, утомленные трудным путем и просящие подвезти их из сострадания, — ответил голос.

Как бы ни был добр и сострадателен Винченцо, он отлично понимал, что сейчас не время думать о благе случайного ближнего, когда Эллена в опасности. Его подозрение возросло, когда путник, не обескураженный отказом, стал расспрашивать, куда они держат путь, и попросил разрешения присоединиться к ним.

— Эти горы опасны, брат мой. Здесь нередко путника ждут разбойники. Чем больше людей держится вместе, тем безопасней.

— Если вы так устали, брат, то как вам удалось нагнать наших лошадей? — поинтересовался Винченцо. — Более того, вы уже обогнали нас.

— Это страх перед разбойниками, брат мой. Он двигал нами.

— Вам нечего их опасаться. Достаточно замедлить шаг, и вас нагонит большая группа паломников, которые следуют за вами. Они совсем близко.

На этом он закончил беседу с незнакомцем, пришпорил лошадь, и вскоре навязчивые путники остались позади. Когда они исчезли из виду, Винченцо наконец успокоился. Перевал был пройден, и они свернули с главной дороги на пустынную проселочную, ведущую на запад, в сторону городка Л'Акуило.

ГЛАВА II

Там пел пастух дубам и ручейкам.

Шагало утро серыми стопами,

А солнце прокатилось по холмам,

В залив на западе роняя пламя.

Мильтон

С вершины горы их взору открылось сверкающее в лучах взошедшего солнца озеро Челано, а на горизонте — предгорья Апеннин. Отсюда, решил Винченцо, их путь в Неаполь будет более безопасным. Эти глухие места лежали вдали от больших дорог и монастыря Сан-Стефано. Им теперь не должны грозить неожиданные встречи с паломниками. Мысль о монастыре напомнила ему, что в этих краях они тоже, очевидно, есть, и в одном из них они с Элленой могли бы обвенчаться.

Путники спустились в оливковую рощу, и вскоре попавшиеся навстречу крестьяне указали им дорогу на Л'Акуило. Они ехали через апельсиновые и лимонные рощи, вдыхая аромат цветущих деревьев, и мечтали об отдыхе в одной из разбросанных среди деревьев крестьянских хижин.

Однако большинство из них было пусто в этот утренний час. Их хозяева, видимо, трудились в цитрусовых рощах и виноградниках или же пасли овец и коз на лугах. Паоло первым услышал звук пастушьего горна и обратил на это внимание Винченцо.

— Слышите, синьор? Если это пастухи, то у них мы можем раздобыть что-нибудь из еды для синьорины.

Винченцо тоже услышал совсем близко звук пастушьего барабана.

Они последовали через луг на звук рожка и вскоре увидели хижину в тени олив, а невдалеке и ее владельцев. Расположившись под каштаном, пастухи услаждали слух звуками пастушьего рожка и барабана. Эта мирная сценка, еще встречающаяся в далеких предгорьях Абруцци, своей идиллической простотой и покоем вызывала в памяти рассказы об античной Аркадии.

Пастухи, люди с грубыми загорелыми лицами, дружелюбно встретили путников. Старший из них, видимо глава семьи, выслушав их просьбу, тут же провел их в хижину, где угостил козьим сыром, лесным медом и сушеным инжиром.

После завтрака падающая от усталости Эллена получила возможность отдохнуть в сравнительной безопасности. Винченцо сел на скамью у входа, а Паоло, заняв место под оливой, внимательно осматривал окрестности. Вполголоса хозяин и слуга обсуждали завтрак и недавно встревожившую их встречу на дороге.

Час спустя, когда Эллена смогла присоединиться к нему, Винченцо предложил ей не спешить с отъездом, пока не спадет жара. Решив, что Эллена, отдохнув, выслушает его более спокойно и благосклонно, он снова завел речь о том, как важно ускорить их бракосочетание, ибо впереди их могут ждать самые неожиданные осложнения и опасности.

Девушка, задумчивая и печальная, молча слушала. В душе она соглашалась с его доводами, но мысль о том, что отец и мать Винченцо расценят этот брак как бестактное вторжение нежеланной невестки в их дом, приводила ее в ужас. Ведь они открыто высказали свое презрение и враждебность. Их несправедливость уже причинила ей тяжкие страдания, и она едва избежала еще более страшной участи. Незачем быть деликатной и совестливой в отношении их. Но мысль о Винченцо, о себе и их любви и счастье остановила ее и повергла в смятение. Ей хотелось сказать, что она любит его и благодарна за все, и объяснить, что мешает ей дать свое согласие.

— Скажи мне сам, — наконец не выдержала она и перебила Винченцо, — могу ли я стать твоей женой, если твоя семья… твоя мать… — Тут выдержка изменила ей, Эллена мучительно покраснела и разрыдалась.

— Умоляю тебя, Эллена, не плачь. Мне невыносимо видеть твои слезы! — воскликнул в отчаянии и испуге юноша. — Мне тягостно и больно знать, кто повинен в твоих страданиях. Я не хочу сейчас вспоминать о той, чье бессердечие и жестокость заставляют тебя плакать…

Искреннее страдание исказило лицо юноши. Он вскочил и зашагал по комнате, а затем так же внезапно вышел во двор и остановился под деревом.

Но вскоре, овладев собой, снова возвратился в хижину и сел рядом с Элленой на скамью у двери. Взяв девушку за руку, заговорил тихо и проникновенно:

— Эллена, ты не можешь не знать, как дорога мне, и не должна сомневаться в моем чувстве к тебе. Ты давно дала мне обещание, дала торжественно и перед лицом той, кого уже нет с нами, но чье незримое присутствие мы всегда ощущаем, даже сейчас. Это она поручила мне опекать и любить тебя… Умоляю, хотя бы ради этих дорогих нам воспоминаний, довериться мне, забыть о том, что я сын той, кто так жестоко отнесся к тебе! Ни ты, ни я не знаем, какие злые козни плетутся против нас в эту минуту, теперь, когда ты убежала из монастыря Сан-Стефано. Если мы будем медлить, если нас не свяжут сейчас же узы брака, я боюсь… я чувствую, знаю, что потеряю тебя…

Эллена была настолько потрясена его полной отчаяния речью, что не нашлась что ответить. Наконец, осушив слезы, она ласково сказала:

— Поверь, моя обида и негодование не имеют никакого отношения к тебе. Мне кажется, я не испытываю их даже к маркизе, твоей матери. Но есть уязвленная гордость, и она велит поступить иначе. Будь я достаточно горда, я должна была бы тотчас отказать тебе…

— Отказать? — испуганно воскликнул потрясенный юноша. Лицо его побледнело, во взгляде, устремленном на возлюбленную, были недоумение и испуг. — Неужели ты способна сделать это, Эллена?

— Боюсь, что нет, — неуверенно ответила девушка.

— Боишься? Следовательно, это возможно? Неужели я уже потерял тебя? Скажи, что у нас есть еще надежда, и я буду верить и надеяться.

Боль и отчаяние, с которыми он произнес эти слова, тронули девушку. Она почувствовала новый прилив нежности к нему и улыбнулась.

— Страх, надежда! Нет, не они руководят мною сейчас, а такие чувства, как благодарность и привязанность. И я верю, что мне никогда не придется отказаться от тебя, пока ты такой, каким я тебя знаю.

— Верить? И только? О какой благодарности ты говоришь? Зачем эти оговорки? Даже слова, столь мало способные утешить меня, ты произнесла будто по принуждению или же из жалости и благодарности, а не потому, что любишь меня! Ты не испытываешь страха, не лелеешь надежды? Разве любовь бывает без страха… или надежды? Никогда, никогда! — страстно воскликнул Винченцо. — Я постоянно испытываю их. Достаточно одного твоего слова или взгляда, чтобы страх сменился надеждой или надежда уступила место страху. Зачем это холодное официальное слово «благодарность»? Нет, Эллена, ты не любишь меня. Жестокость моей матери охладила твое чувство ко мне.

— О, как ты ошибаешься! — не удержалась Эллена. — Неужели тебе не достаточно того, что я уже сказала? Если ты сомневаешься в искренности моих слов, то прости меня, но гордость не позволяет мне убеждать тебя в этом.

— Как ты спокойна, равнодушна и осмотрительна, — сокрушенно произнес юноша с легким упреком. — Я более не буду тревожить тебя. Прости, что не вовремя и не к месту завел этот разговор. Мы отложим его до того момента, когда почувствуем себя в большей безопасности. Но мог ли я не говорить об этом, если тревога и опасения не дают мне покоя? И что же? Я сейчас еще более встревожен и полон страха…

— Когда ты перестанешь мучить себя? — с укоризной промолвила Эллена. — Ты только что узнал мои сокровенные мысли. Как после этого ты можешь сомневаться в моих чувствах? Я никогда не забуду, как ты пренебрег опасностью ради моего спасения. Могу ли я не испытывать самую горячую и искреннюю благодарность?

— Слово «благодарность» пугает меня. Неужели ты считаешь, что чем-то обязана мне? Кажется, легче было бы услышать, что ты ненавидишь меня, чем слова благодарности, такие спокойные, определенные в своем значении и непременные.

— Но я придаю им совсем особое значение, — с улыбкой пояснила Эллена. — Я вкладываю в них всю теплоту и нежность моего отношения к тебе, а чувство благодарности, которое ты в них находишь, — это одно из лучших человеческих чувств.

— Ах, Эллена, я слишком рад поверить и не буду подвергать твои слова суровому разбору. Твоя улыбка убеждает меня больше твоих слов. Приму и благодарность, ибо в ней твоя нежность. Но прошу, не повторяй более это слово. Его звук подобен шоку. Я теряю уверенность даже тогда, когда сам произношу его.

Появление Паоло прервало их беседу. Вид у слуги был встревоженным.

— Синьор, — тихо промолвил он, наклонившись к Винченцо. — Как вы думаете, кого я увидел на дороге, пока стоял под оливами? Тех двух босоногих монахов-кармелитов, которые нагнали нас на перевале. Они тут же опять скрылись в лесу, но мне кажется, увидев хижину, они обязательно направятся сюда. Тут есть что раздобыть из еды, а пастухов можно припугнуть падежом овец, если они…

— Я уже вижу их, Паоло, они выходят из леса, — остановил слугу Винченцо, — пересекают дорогу и идут сюда через луг. Где хозяин хижины?

— Неподалеку, синьор. Позвать его?

— Да, — ответил Винченцо. — Нет, погоди. Я сам его найду. Однако если монахи увидят меня…

— А меня, синьор? Но у нас нет выхода. Не можем же мы позвать отсюда хозяина и выдать себя. А если мы не предупредим его, он расскажет, что мы здесь. И то и другое плохо, синьор…

— Тише, Паоло, дай мне подумать, — прервал его Винченцо.

Пока его господин думал, Паоло прикидывал, где им можно спрятаться, если такое понадобится.

— Да, Паоло, зови немедленно хозяина, я должен поговорить с ним.

— А вот и он, прошел мимо окна! — обрадованно воскликнула Эллена.

Паоло вышел и привел хозяина.

— Дорогой друг, — почтительно обратился к нему Винченцо, — предупреждаю вас быть осторожным и не впускать в дом этих двух монахов, которые, как вы видите, направляются сюда. И ни в коем случае не говорите им, что мы здесь. Они и так доставили нам немало неприятностей, когда мы повстречались с ними на дороге. Если вы от этого понесете убытки, я возмещу их вам.

— Убытки будут, если они войдут в дом. Прошу прощения, что прерываю вас, синьор. Мой товарищ этого не скажет, а я скажу. Нам пришлось не сводить с них глаз и следить за своими карманами, пока мы находились в их компании. Иначе мы многого бы недосчитались. Это порядочные мошенники, поверьте моему слову, может, даже переодетые разбойники. Сутана монаха очень удобна для маскировки. Будьте с ними поосторожней и не церемоньтесь. Неплохо было бы послать вслед за ними кого-нибудь проверить, куда они направляются, а то они, чего доброго, уведут овечку или козу.

Старый пастух сокрушенно воздел глаза к небу и поднял руки.

— Подумать только, как земля носит таких, — заметил он. — Спасибо, синьоры, за предупреждение. Я не пущу их даже на порог, не то что в дом, какими бы святошами они ни прикидывались. Это будет в первый раз в моей жизни, что я отказываю святым отцам в хлебе и крове, а жизнь у меня не такая короткая, как вы можете судить по моим морщинам. Как вы думаете, синьор, сколько мне лет? Боюсь, вы все равно не отгадаете. Жизнь в горах…

— Отгадаю, как только вы спровадите их отсюда, — торопливо прервал его Винченцо. — Дайте им что-нибудь из еды, не впуская в дом. Они уже здесь. Поторопитесь, мой друг.

— Если они рассердятся и захотят войти в дом, синьор, я кликну вас на помощь. Мои сыновья на лугу, отсюда не близко.

Винченцо заверил его, что они с Паоло немедленно поспешат ему на выручку, если это понадобится.

Паоло притаился у окна, готовый через решетку наблюдать и слушать.

— Они обогнули угол дома и направляются к двери, должно быть… Я их больше не вижу. Было бы здесь еще одно окно у двери… Чертовски глупо строят эти хижины. Теперь я послушаю, что говорят. — Он на цыпочках подкрался к двери.

— Они посланы из монастыря, — шепнула Винченцо Эллена, — чтобы выследить нас. Если они паломники, почему в эту глушь, почему идут лишь вдвоем? Их послали выследить нас, а о нашем пути им рассказали паломники, видевшие нас.

— Мы должны опасаться этого тоже, но, может, они просто монахи местного монастыря, одного из тех, что расположены вокруг озера Челано.

— Я не могу разобрать ни слова из того, что они говорят, синьор, — шепнул от двери Паоло. — Послушайте сами, синьор. В этой двери ни щелочки, ни трещины. Если я когда-нибудь построю хижину, то первым делом сделаю окно возле двери…

— Тише! — предупреждающе прошептал Винченцо.

— Молчу, синьор, — помолчав, со вздохом ответил Паоло. — Голосов не слышно, но я слышу шаги — они подходят к двери. Открыть ее им не удастся, — сказал он и уперся спиной в дверь. — Можете стучать сколько вам влезет, пока руки не отобьете…

— Помолчи, дай узнать, кто они, — снова остановил его Винченцо и вдруг услышал голос хозяина хижины:

— Они ушли, синьор, можете открыть дверь.

— В какую сторону они ушли? — спросил Винченцо, как только пастух вошел в дом.

— Не знаю, синьор, потому что так и не видел их.

— Но я сам видел, как они вышли из леса и шли сюда, — удивился Паоло.

— Тут негде спрятаться, — поддержал его Винченцо. — Куда же они могли подеваться?

— Наверное, снова ушли в лес, — невозмутимо ответил пастух.

Паоло бросил на Винченцо многозначительный взгляд.

— Может, ты прав, друг, — сказал он, обращаясь к пастуху, — и можешь быть уверен, что на уме у них недоброе. Думаю, тебе следует послать кого-нибудь проследить за ними, если ты хочешь сохранить стадо. Поверь мне, они что-то замышляют.

— Мы не привыкли к таким гостям, — ответил пастух, — но если они что-то замышляют, то получат хороший урок.

Сказав это, он снял со стены пастуший рожок и затрубил в него. Эхо в горах повторило звук. Вскоре к хижине сбежались с пастбища молодые пастухи.

— Не тревожьтесь, друзья, — успокоил их Винченцо, — путешественники не могут причинить вам зла, даже если замыслили это. Но поскольку они вызвали у нас подозрение уже на дороге, я обещаю награду тому из вас, кто проедет совсем недалеко по дороге, ведущей к озеру, и проверит, той ли дорогой они пошли.

Старый пастух согласился. Один из молодых пастухов, который вызвался сделать это, уже выслушивал инструкции Винченцо.

— И не возвращайся, пока все не разузнаешь, — добавил Паоло.

— Хорошо, синьор, — ответил пастух, — я доставлю их прямо сюда.

— Не вздумай сделать это, друг, а то головы тебе не сносить. Твое дело — узнать, где они, и проследить, куда держат путь, — отчитал его Паоло.

Наконец Винченцо, все растолковав молодому пастуху, отпустил его. Старый пастух вышел, чтобы сторожить подходы к хижине.

Оставшиеся в хижине, беседуя, строили догадки и предположения относительно подозрительных монахов. Винченцо склонен был считать их обыкновенными паломниками, спешащими в свой монастырь. Паоло, однако, придерживался другого мнения.

— Они будут поджидать нас на дороге, поверьте мне, синьор, — высказал он потом свое мнение. — Будьте уверены, они что-то замышляют против нас, иначе они не обошли бы стороной эту хижину, раз они ее заметили.

— Если они что-то замыслили против нас, Паоло, как ты считаешь, то, следовательно, шли за нами и вместе с нами свернули на эту малоизвестную дорогу. Увидев хижину в этой глуши, они справедливо решили, что мы можем в ней остановиться, однако даже не заглянули в нее, чтобы удостовериться, что это так. Отсюда вывод, что мы их не интересуем и они ничего против нас не замышляют. Что ты скажешь на это, Паоло? Я считаю, что страх и опасения синьорины ди Розальба лишены основания.

— Почему, синьор? Неужели вы думаете, что они попытались бы напасть на нас в хижине, и при том, что семья доброго пастуха обязательно вступилась бы за нас? Нет, синьор, в их интересах было совсем не попадаться нам на глаза, если бы это было возможно. А теперь, убедившись, что мы здесь, они поспешили снова укрыться в лесу. Они будут ждать нас на дороге, по которой, по их предположению, мы поедем, если такая вообще существует в этой глуши.

— Как могли они узнать, что мы здесь? Ведь они даже не были близко к хижине и не разговаривали с хозяином? — удивилась Эллена.

— Они были довольно близко, синьорина. Если хотите знать правду, они увидели меня в окне, — ответил Паоло.

— Брось пугать нас, Паоло, ты великий выдумщик. Ты считаешь, что ночью, даже при луне, в темном и мрачном ущелье они успели разглядеть тебя так хорошо, что смогли узнать через решетку окна с расстояния сорока ярдов? Успокойся, Эллена, нам ничто не грозит.

— Я хотела бы верить в это, — печально промолвила девушка.

— Вам нечего бояться их, синьорина, — бодро поддержал Винченцо слуга. — Им не поздоровится, если они вздумают напасть на нас.

— Разве этого нам надо опасаться? — удивилась Эллена. — Они могут просто заманить нас в ловушку, когда всякое сопротивление будет бесполезно.

И хотя Винченцо сознавал справедливость ее опасений, он и виду не подал и лишь шутками постарался успокоить Эллену. Паоло, поймав его предупреждающий взгляд, более не вступал в разговор.

Молодой пастух вернулся скорее, чем его ждали. Он, видимо, и не собирался выполнять все наставления Винченцо и намного сократил свой путь, ибо так ничего и не сообщил им о монахах.

— Я искал их в лесу вдоль дороги, затем поднялся на гору, но никого не видел, ни единой души, только стада наших коз. Задали они мне работы, пока я их всех собрал. Иные, синьор, так далеко забрались в горы, куда я даже побоялся подниматься, чтобы не сломать шею. А они словно дразнили меня: «А ну попробуй поймай…»

Винченцо, который почти не слушал россказни пастуха, обсуждал в это время с Элленой, стоит ли им задерживаться здесь или немедленно ехать дальше. Задав еще несколько вопросов пастуху относительно монахов и убедившись, что так и неизвестно, в какую сторону те ушли, он предложил не спеша трогаться в путь, тем более что после ухода монахов прошло достаточно времени.

— Они не вызывают у меня опасений, — уверенно добавил он. — А вот нам надо до ночи добраться до места назначения. Дорога горная, пустынная, и мы ее совсем не знаем.

Эллена согласилась с ним, и, распрощавшись с гостеприимным хозяином, которого с трудом уговорили принять плату за еду и кров, они тронулись в путь. Пастух подробно рассказал им о ждущей их дороге. Отъехав, они еще долго слышали мелодичные звуки пастушьего рожка и глухой рокот барабана.

Когда путники спустились в поросшую густым лесом горную впадину, Элленой овладело беспокойство, и она с опаской оглядывалась вокруг, пугаясь каждой тени. Весельчак Паоло то молчал, то принимался петь или что-то насвистывал для храбрости, не забывая следить за кромкой леса, ибо там в его зарослях могли прятаться братья кармелиты.

Наконец дорога вывела их на горные пастбища, усеянные стадами, ибо сейчас был сезон, когда с равнин Апулии их перегоняют на альпийские луга, славящиеся своими травами. Солнце уже клонилось к западу, когда они увидели во всей его красе озеро Челано в кольце гор.

— О, синьор! — не выдержав, воскликнул Паоло. — Какой вид! Точь-в-точь как в родных краях, когда смотришь на бухту в Неаполе. Хотя ее я никогда не променяю ни на какие здешние красоты.

Путники остановились полюбоваться видом и дать лошадям передохнуть после крутого подъема. Лучи заходящего солнца щедро позолотили тихие воды озера, бросили свой отблеск на живописные селения по берегам озера, суровые стены редких замков и шпили затерянных в лесах монастырей — единственные свидетельства цивилизации в этом царстве величественных гор, девственных лесов и альпийских лугов. Винченцо указал Эллене на вершину Челано на севере, где пролегала граница между Римом и Неаполитанским королевством.

— А там гора Корно, похожая на разбойника, суровая и неприступная, южнее — Сан-Николо с голой вершиной. До самого горизонта это все Апеннины.

— Каким контрастом этим величественным нагромождениям вершин служат мирные поля и селения у их подножий, цветущие долины, оливковые рощи, пальмы, — восхищалась Эллена.

— Взгляните, синьорина, не напоминают ли вам эти рыбачьи баркасы, возвращающиеся домой, бухту в Неаполе под вечер? Эта вершина так похожа на Везувий, что только не хватает огнедышащего кратера! — присоединился к ним Паоло.

— Думаю, таких, как Везувий, здесь уже не сыщешь, но когда-то и тут было немало вулканов, — улыбнулся наивному патриотизму неаполитанца Паоло.

— Признаюсь, синьор, они очень красивы, но лучше Везувия нет ничего в мире; вспомните вспышки пламени по ночам, такие сильные, что становится светло как днем. Есть ли еще на свете такие горы! Я видел однажды вспышки Везувия, осветившие даже Капри. Можно было пересчитать все суда у причала, да что суда, всех матросов на палубе. Видели бы вы это зрелище, синьор, — не унимался Паоло.

— Не забывай, Паоло, и об опасности. Вулкан может наделать много бед. Но от воспоминаний вернемся к тому, что перед нами. Там внизу, в двух милях от побережья озера, находится деревушка Челано, куда и лежит наш путь.

Кристально чистый горный воздух позволял видеть очень далеко, и Винченцо нашел взглядом в долине городок Альбу с остатками руин древней крепости, тюрьмой и могилами опальных правителей Древнего Рима. Здесь в заключении коротали они свои дни, взирая через тюремные решетки на первозданные красоты этого края и вспоминая свою бурную и опасную жизнь, полную интриг и несбывшихся тщеславных мечтаний.

— Сюда в пятьдесят втором году до нашей эры, в конце своего правления, прибыл император Клавдий, чтобы по-варварски широко и буйно отпраздновать окончание строительства акведука, соединяющего реку Лирис с озером Челано, чтобы дать воду Риму. Сотни рабов отдали свои жизни в утеху императору, а воды Челано окрасились кровью убитых в жестоких потешных играх, изображающих морское сражение. Позолоченные галеры бороздили некогда тихие воды озера, в которые теперь бросали искромсанные трупы, а с этих живописных берегов толпы ревом приветствовали своего императора.

— Иногда не хочется верить, что история так изобилует примерами человеческой жестокости, — задумчиво произнесла Эллена.

— Синьор! — решил вмешаться не лишенный здравомыслия Паоло. — Пока мы тут наслаждаемся горным воздухом, наши друзья кармелиты притаились и выжидают момента, чтобы застать нас врасплох. Не лучше ли нам продолжить наш путь?

— Да, пожалуй, лошади уже отдохнули, — согласился Винченцо. — А что касается твоих опасений, Паоло, то я их не разделяю, иначе не задержался бы здесь на отдых.

— Да, да, надо ехать, — поддержала Паоло Эллена, к которой вновь вернулась тревога.

— Верно, синьорина, лучше не рисковать. В Челано мы найдем кров и безопасность, надо только добраться туда засветло, — ответил Паоло и шутливо добавил: — Ведь в этих горах нет вулкана, чтобы освещать нам путь. Другое дело, если бы мы были в двадцати милях от Неаполя.

Когда они начали спуск к озеру, Эллена полностью погрузилась в свои нерадостные раздумья. Она слишком хорошо понимала не только сложность своего положения, но и то, что от ее решения зависит теперь ее жизнь и счастье. Казалось, все складывалось благополучно: ей удалось бежать из монастыря Сан-Стефано, Винченцо, ее защитник и спаситель, рядом с ней. Однако он, заметив ее смятение, принял девичью гордость и застенчивость за сдержанность и равнодушие. Теперь он решил более не беспокоить ее своими страхами и сомнениями, пока не доставит в безопасное место, где она, успокоившись, почувствует себя совершенно свободной решать, принять ли его предложение или же отказать ему. Своей деликатностью он возвращал ей чувство собственного достоинства, хотя сам обрекал себя на сомнения и опасения потерять ее.

Они прибыли в Челано до того, как опустились сумерки. Эллена попросила Винченцо разузнать, нет ли здесь женского монастыря, где бы она могла переночевать. Оставив ее на постоялом дворе под охраной Паоло, юноша отправился на поиски. Первый же монастырь, в ворота которого он постучался, принадлежал ордену кармелитов. Это насторожило Винченцо. Не здесь ли могут прятаться те два, несомненно, посланных игуменьей монаха, которые следовали за ними, должно быть, от самого монастыря Сан-Стефано? Именно здесь они, скорее всего, попытаются найти приют, благоразумно заключил он и поспешил поскорее скрыться и продолжать дальнейшие поиски. Вскоре он нашел еще один монастырь. Он принадлежал ордену доминиканцев. Здесь он узнал, что в Челано есть два женских монастыря, но ни один из них не согласится дать приют посторонним.

С этими нерадостными вестями Винченцо вернулся на постоялый двор. Эллена почти примирилась с мыслью, что ей придется заночевать здесь, как вдруг Паоло, энергичный и общительный, вскоре принес весть, что неподалеку есть небольшой рыбацкий поселок, а там монастырь урсулинок, славящийся своим гостеприимством. Отдаленность монастыря от города Челано делала его более надежным местом, где пока могла укрыться Эллена, и Винченцо предложил немедленно ехать туда, если Эллена не устала.

— Ночь будет светлая, синьор, — успокоил всех Паоло, когда они выехали, — и мы легко найдем дорогу, кроме того, она здесь одна, как мне сказали. Городок расположен на самом берегу озера, всего в полутора милях от него. Я, кажется, уже вижу справа шпиль колокольни.

— Нет, Паоло, это всего лишь верхушки кипарисов.

— Простите, синьор, для кипарисов они слишком тонки. Это силуэт города. Ничего, дорога приведет нас туда.

— Вечерний воздух придал мне силы, — промолвила Эллена. — Как тихо и спокойно вокруг, даже суровые горы потеряли свои грозные очертания.

— Теперь они скорее похожи на городские башни или неприступные стены замка, охраняющие от врага.

— В них действительно есть что-то возвышенное, но охраняют они не нас, людей. Они добрые духи вселенной.

— Вы правы, синьора, это духи, — поддержал ее Паоло. — Они превыше и сильнее всего на свете, и ничто не может сравниться с ними. Посмотрите только, как они меняют свои цвета и очертания, когда садится солнце. Как темнеют и скоро исчезнут совсем. Почему путники предпочитают путешествовать лишь днем, а не когда опускается ночная тишина и все вокруг отдыхает! — воскликнул впечатлительный Паоло. — Ночи Италии ни с чем не сравнимы. Синьор, а вот и городок, теперь он уже хорошо виден, даже шпили монастыря. Вон сверкнул огонек вдали, звонит колокол. Начинается вечерняя месса. Где мы будем ужинать, синьор?

— Звук колокола к нам ближе, чем твой город, Паоло, а потом, мне кажется, он доносится совсем с другой стороны.

— Что вы, синьор, просто ветер относит его. Ехать осталось совсем недолго.

— Ты прав, Паоло, скоро мы будем на месте.

Путники начали спуск к озеру. Через несколько минут Паоло воскликнул:

— Смотрите, синьор, еще один огонек, он отражается в воде.

— Я слышу плеск воды, — заметила Эллена, прислушиваясь, — и удары весел по воде. Нет, Паоло, огонек не в городе. Это лодка на озере.

— Вот он отдаляется от нас, оставляя блеск на воде, — подтвердил Винченцо. — Похоже, Паоло, мы не так близко от городка, как думали. Нам предстоит еще немалый путь.

Берег, к которому они спускались, делал в этом месте изгиб, образуя небольшую бухту. К ней близко подступала кромка леса, прерываемая узкими полосами плодородной земли и высокими утесами, глядящимися в воду. Отсюда уже хорошо был виден город внизу. Его вечерние огни то зажигались, то гасли и были похожи на звезды на затянутом рваными облаками небе. Донеслось пение рыбаков.

Но вскоре путники услышали другие звуки.

— Наконец что-то повеселее! — с облегчением воскликнул Паоло. — Взгляните, синьорина, на тех людей внизу под деревьями. Они пляшут и веселятся. Хотелось бы мне быть среди них. Я хочу сказать, синьор и синьорина, если бы я не был сейчас с вами, конечно.

— Вовремя оговорился. Спасибо, Паоло, — иронично заметил Винченцо.

— Должно быть, у них какой-то праздник. Простые крестьяне умеют веселиться не хуже нас, городских. Хорошо играют. Это верно, что никто не умеет так танцевать, как это делают моряки Неаполя, собираясь в лунные вечера. Вот бы нам, синьор, и вам, синьорина, побывать на их празднике!

— Спасибо за приглашение, синьор Паоло, — церемонно поклонился ему Винченцо. — Скоро мы сможем присоединиться к тем, что внизу, и, надеюсь, нам станет так же легко и весело, как этим крестьянам.

Путники уже въезжали в городок с его узкими, вьющимися вдоль берега улочками. Справившись у прохожих, они направились к монастырю и вскоре остановились перед его воротами.

Привратница почти немедленно открыла ворота на их звонок и, выслушав просьбу, тут же поспешила передать ее игуменье. Вскоре Эллена получила приглашение игуменьи быть ее гостьей и последовала за привратницей. Винченцо остался ждать у ворот, чтобы убедиться в том, что Эллена довольна местом ночлега. Он также был приглашен игуменьей во внешние покои, где ему было предложено отужинать. Но, поблагодарив, Винченцо отказался, сославшись на то, что ему предстоит еще найти ночлег. Игуменья посоветовала обратиться от ее имени к настоятелю соседнего монастыря бенедиктинцев.

Винченцо, попрощавшись с Элленой, не без тревоги в сердце уехал. Девушка понимала его состояние, ибо сама чувствовала страх, оказавшись среди совершенно незнакомых людей. Чувство одиночества лишь усугублялось вниманием игуменьи и любопытными изучающими взглядами некоторых из сестер, проявляющих к ней излишний интерес. Поэтому она поспешила поскорее уйти в отведенную комнату, где наконец ее ждал отдых, в котором она так нуждалась!

Тем временем Винченцо тоже нашел приют в монастыре бенедиктинцев, где приветливо и даже с интересом приняли незнакомца, приход которого скрашивал монотонность замкнутой жизни монастыря. Соскучившись по общению с внешним миром, игумен и кое-кто из братьев бенедиктинцев засиделись за беседой с Винченцо до поздней ночи. Наконец гость, извинившись, попросил разрешения удалиться.

Оставшись наедине, Винченцо вновь вернулся к осаждавшим его мыслям и опасениям потерять Эллену. Теперь, когда она в безопасности, у него есть все возможности убедить ее. Он был уверен, что среди братьев бенедиктинцев будет нетрудно найти того, кто сможет обвенчать их и наконец вернуть им уверенность и покой.

ГЛАВА III

Прикинувшись, что дружелюбно я

Настроен, и учтивость рассыпая

По одному мне видимой причине,

Я маску легкомыслия надел,

Себя в ловушку заманив.

Мильтон

В то время как Винченцо и Эллена, покинув монастырь Сан-Стефано, начали свое полное опасности возвращение в Неаполь, маркиза, переполненная негодованием и опасениями, что Винченцо отыщет Эллену, тем не менее не меняла своего образа жизни. Она по-прежнему устраивала изысканные приемы и покровительствовала музам. Но это не могло полностью отвлечь от мрачных мыслей и заглушить недобрые предчувствия.

Ее недовольство и раздражение сыном усугубилось после того, как ей стало известно, что отец знатной и богатой девушки, которую маркизе хотелось видеть своей невесткой, в разговоре с мужем намекнул на возможность ее помолвки с Винченцо. Невеста была очень богата и знатного рода, что было немаловажным для тщеславной и алчной маркизы, ибо речь шла о богатстве, превосходящем даже немалое состояние семейства ди Вивальди. Маркиза негодовала, что дерзкий мальчишка своим поведением может поставить под угрозу как честь семьи, так и выгодный брак.

Именно в таком раздраженном состоянии застало ее письмо игуменьи монастыря кармелиток, сообщающее о побеге Эллены. Бежала она вместе с Винченцо. Гневу маркизы не было предела. Забыв о материнских чувствах и тревоге за сына, она помнила лишь одно — он пренебрег интересами семьи, пошел против воли родителей и, возможно, успел уже обвенчаться с этой простолюдинкой. В таком случае он был для нее потерян и планы ее рушатся.

Не в силах успокоиться, она тут же послала слугу за отцом Скедони, ибо лишь ему одному могла довериться и у него могла просить помощи, как расторгнуть этот ужасный брак. Ее состояние, однако, не лишило ее окончательно благоразумия, и, прежде чем показать письмо отцу Скедони, она дала его прочесть мужу. Но, зная его высокие моральные требования к себе и другим, она ничего не сказала о своих намерениях или возможной женитьбе их сына вопреки родительскому запрету.

Однако посланный в монастырь слуга не нашел Скедони. Это привело маркизу в состояние еще большего гнева и раздражения. Она снова и снова отправляла слугу за своим духовником, но все было напрасно.

— Госпожа, видимо, совершила тяжкий грех, что так нуждается в священнике, — поделился своими предположениями слуга на кухне. — За последние полчаса она уже дважды посылала меня в монастырь. Что ж, видно, совесть мучает ее. У богатых, сколько бы они ни грешили, всегда есть надежда, что священник тут же отпустит им грехи за парочку дукатов. Нам, беднякам, для отмаливания грехов и месяца не хватит, да и без розог не обойдешься.

Скедони появился во дворце маркизы ди Вивальди лишь под вечер и подтвердил ее наихудшие опасения. Он уже знал о побеге Эллены и сообщил, что они с Винченцо находятся в Челано и что молодые обвенчались. Он не сказал маркизе, откуда это ему стало известно, но по тем подробностям, которые он ей сообщил, она более не сомневалась в достоверности всего им рассказанного. Маркиза буквально пришла в ярость.

Скедони, не без удовлетворения молча наблюдавший за неистовствующей маркизой, решил, что наступил момент, когда он может привести в исполнение свой план и отомстить Винченцо, не восстановив при этом маркизу против себя. Когда он начал с кажущимся миролюбием объяснять маркизе поступок ее сына чрезмерной молодостью и неопытностью, он был далек от мысли успокоить пришедшую уже в отчаяние маркизу.

— Разумеется, его действия неосмотрительны и опасны, синьора, — вкрадчиво говорил он. — Но ваш сын так юн и не способен еще предвидеть все последствия своего поступка. Он не понимает, какой удар наносит репутации своей семьи, как это отзовется на его карьере при дворе, положении в свете, общении с людьми его круга, да и с простолюдинами тоже. Поддавшись своим незрелым чувствам, он не в состоянии оценить все привилегии, дарованные ему от рождения. Лишь в зрелом возрасте познаешь их цену. Поэтому он с такой легкостью пренебрегает ими, не зная, что этим сам принижает себя в глазах других. Несчастный юноша, он в одинаковой степени заслуживает как осуждения, так и жалости, — закончил отец Скедони со вздохом, в котором была скорбь.

— Ваша попытка найти ему оправдание говорит лишь о доброте вашей души, святой отец, — промолвила окончательно подавленная маркиза. — Но совершенный им поступок свидетельствует, как низко он пал, как мало думает о семье и чести своего имени. Меня едва ли может утешить то, что в душе он, возможно, не так еще испорчен, но его поступок, увы, невозможно уже исправить.

— Вы слишком категоричны, синьора, в своих заключениях, — заметил Скедони.

— Что вы хотите сказать, святой отец? — с надеждой вскинула на него глаза маркиза.

— Не исключено, что еще можно что-то предпринять.

— Скажите что, святой отец! — воскликнула маркиза.

— Нет-нет, синьора, — словно передумав, вдруг поспешил сказать Скедони. — Пока я ничего определенного не могу сказать вам. Но мне дороги покой и честь вашей семьи, и я не склонен терять надежду… Увы, синьора, порой приходится мириться с ударами судьбы, какими бы тяжелыми они ни были. Нам следует быть мужественными…

— Это жестоко с вашей стороны, святой отец! Вы дали мне надежду и тут же отнимаете ее! — не на шутку разволновалась маркиза.

— Простите, маркиза, — смиренно произнес Скедони, — но мне тяжело было видеть ваши страдания, причиненные беспечным юнцом, и я готов помочь вашей семье избежать позора, но… — Скедони умолк.

— Позора? — испуганно воскликнула маркиза. — Вы хотите сказать, святой отец… О, это слишком сильное слово. Однако, возможно, вы правы. Неужели нам придется смириться с этим?

— Иного выхода может и не быть, — отрывисто промолвил Скедони.

— Боже праведный! — простонала маркиза. — Почему нет законов, ограждающих нас от подобных браков?

— Да, приходится только сожалеть об этом, — печально согласился Скедони.

— Женщина, вторгшаяся в благородную семью и позорящая ее честь, заслуживает самого сурового наказания, как поистине государственная преступница, ибо посягает на покой людей, являющихся опорой нашего государства. Она должна понести самое суровое наказание!.. — неистовствовала маркиза, окончательно потерявшая контроль над собой.

— Равное тяжести своего проступка, — поспешил добавить Скедони. — Она заслуживает смерти, — наконец отважился он.

Монах сделал достаточно длинную паузу, прежде чем продолжить.

— Только смерть может помешать таким особам посягать на чистоту родословной вашего знатного рода, маркиза, — произнес он с пафосом и снова умолк.

Но поскольку ошеломленная маркиза все еще молчала, он поторопился добавить:

— Я часто думал, почему наши законодатели не могут понять справедливости, нет, вернее, необходимости подобных законов и суровых мер наказания…

— Да, странно, — медленно приходя в себя, произнесла маркиза. — Неужели они не понимают, что это угроза и для них самих?

— И тем не менее эта справедливость существует, хотя и не воплощена в наших законах. Она в душе каждого из нас и определяет все наши поступки. И чем меньше мы следуем своему внутреннему чувству справедливости, тем больше потакаем недостаткам, а отнюдь не добродетелям.

— Как верно вы сказали, святой отец! — оживилась маркиза. — Но в этом ни у кого не должно быть сомнений.

— Прошу прощения, маркиза, — живо возразил духовник. — Позвольте с вами не согласиться. Когда справедливость сталкивается с предрассудками, она отступает. Например, внутреннее чувство справедливости человека подсказывает необходимость применить суровую меру к ослушнице, а законы страны запрещают сделать это. Чему мы подчинимся? Даже вы, женщина поистине мужского характера и ясности ума, — ведь вы тоже будете следовать законам страны и сочтете справедливым подарить ей жизнь, хотя это будет уже не справедливость, а страх…

— О, вы хотите сказать, святой отец, что у меня не хватит смелости мужчины?

— Я просто был откровенен с вами, маркиза, — смиренно ответил монах.

Маркиза, задумавшись, молчала.

— Я выполнил свой долг, — наконец заключил беседу Скедони. — Я указал вам тот единственный выход, который вижу, чтобы избежать позора. Возможно, вам не понравится моя откровенность… Но это все, что я смог сделать для вас.

— Нет, святой отец, нет! — поспешно заверила его маркиза. — Вы не поняли мое состояние… Новые идеи, смелые мысли… Я немного растерялась. Мой ум не сразу воспринял. Ведь я все же женщина и во мне все ее слабости и недостатки…

— В таком случае простите мою чрезмерную горячность, маркиза, — тихо произнес Скедони. — Это моя вина. Если у вас есть слабости и недостатки, то они от вашей доброты и, возможно, достойны скорее похвалы, чем осуждения.

— Как, святой отец! Если они достойны похвалы, то это уже не недостатки.

— Пусть будет так, — согласился Скедони. — Я слишком близко принял к сердцу последние события и, возможно, был излишне категоричен в своих суждениях. Забудьте о том, что я говорил, маркиза, и не судите меня строго.

— Вам нечего оправдываться, святой отец. Это я должна благодарить вас. Я верю, что мне представится еще возможность доказать вам искренность моей благодарности.

Духовник почтительно склонил голову:

— Вы слишком добры, маркиза, я не заслуживаю этого.

Скедони снова умолк.

Маркиза ждала, когда он снова вернется к вопросу, от которого она так неудачно увела его, показав свой испуг и растерянность. Ее разум еще не мог свыкнуться с чудовищной мыслью, высказанной Скедони. Она так напугала ее, что маркиза даже боялась думать об этом, не то что произнести вслух. Скедони пристально наблюдал за маркизой, прекрасно понимая ее состояние, и как хищник ждал момента для прыжка.

— Этот ваш совет, святой отец, — наконец отважилась начать разговор маркиза. — Ваш совет в отношении Эллены… — Она растерянно умолкла, ожидая, что Скедони придет ей на помощь. Но он, видимо, не собирался этого делать.

— Вы полагаете, что эта коварная особа заслуживает самого строгого наказания… — Маркиза снова умолкла.

Отец Скедони терпеливо ждал.

— Я повторяю, святой отец, вы думаете, что она заслуживает его?

— Бесспорно, — ответил Скедони. — Разве вы думаете иначе, маркиза?

— Вы полагаете, что закон тоже может потребовать этого? Не так ли, святой отец? — наконец закончила фразу маркиза.

— Простите, дочь моя, — возразил Скедони. — Я, возможно, ошибаюсь. Ведь это всего лишь мое личное мнение, и, выражая его, я, видимо, проявил излишнюю эмоциональность. Горячему сердцу трудно находить холодные слова.

— Значит, вы не думаете так? — раздраженно воскликнула маркиза.

— Я не стал бы категорически утверждать это, — уклончиво ответил духовник. — Вам самой, дочь моя, судить о справедливости моих слов. — И он поднялся, готовясь уходить.

Совсем обескураженная, маркиза попыталась удержать его, но Скедони, извинившись, сослался на необходимость присутствовать на мессе.

— В таком случае, святой отец, я не смею задерживать вас. Вы знаете, как я ценю ваши советы, и, надеюсь, в будущем вы не откажете в них.

— Почту за честь, маркиза, — смиренно произнес монах. — Но все, о чем мы с вами говорили, — вопросы весьма деликатного свойства…

— Поэтому, святой отец, они особенно важны для меня, и я надеюсь на ваше мнение и советы, — помогла ему маркиза.

— Думаю, маркиза, ваше собственное мнение не менее ценно. Никто, кроме вас, не сможет решить их лучше.

— Вы мне льстите, святой отец?

— Я всего лишь ответил вам, дочь моя.

— До встречи завтра вечером, — сказала маркиза. — Я буду на вечерней мессе в церкви Сан-Николо. Если вы будете там, то найдете меня после вечерни в северном притворе храма. Мы сможем поговорить там по очень важному для меня делу. Прощайте.

— Да будет мир с вами, дочь моя, а ваша мудрость поможет вам в ваших делах, — ответил Скедони. — Я буду в церкви Сан-Николо.

Сложив руки на груди и поклонившись, бесшумными шагами он покинул апартаменты маркизы.

Она долго еще сидела неподвижно, раздираемая противоречивыми чувствами и тревогами. Но наконец приняла решение. Накликая беды на голову других, могла ли она знать, чем грозят они ей самой?

ГЛАВА IV

Над крышами грохочет Смерти звон,

И Совесть содрогается от звона.

Смерть перед нею зыблется туманно;

В эфире Совесть внемлет шепоту:

О преступленьях голоса твердят.

Их уж давно в душе провидит Совесть.

Мильтон

Маркиза, прибыв в церковь Сан-Николо, велела слугам и экипажу дожидаться ее у бокового входа в храм, а сама, сопровождаемая служанкой, поднялась на хоры.

По окончании вечерней мессы она подождала, когда молящиеся покинут храм, а затем спустилась в северный притвор. На сердце была гнетущая тяжесть. Ни молитва, ни покой Божьего храма не погасили страсти, бушующей в ее груди. Медленно прохаживаясь, она ждала своего духовника. Наконец меж колонн она увидела фигуру монаха. Это был Скедони.

Он сразу же заметил необычное состояние маркизы и понял, что ее все еще терзают сомнения. Это встревожило его, но он не подал виду. Лицо его было спокойным, когда он приветствовал маркизу, лишь в глазах сверкнуло что-то настороженное и хищное. Но умный монах поспешил опустить их.

Маркиза отпустила служанку, и они остались одни.

— Этот несчастный мальчишка! — горячо и сбивчиво начала она, убедившись, что служанка отошла на достаточное расстояние и не может слышать их разговора. — Он не ведает, какое горе принес своей семье. Святой отец, мне нужен ваш совет и утешение. Мысль о несчастье, которое может постичь нас, не дает мне покоя. Образ бедного сына преследует меня.

Монах поклонился.

— Но ваш супруг, маркиза, должно быть, разделяет вашу тревогу, — тихо и сочувственно произнес он. — Маркиз более меня способен помочь вам в этом деликатном деле.

— Что вы, святой отец! Маркиз не свободен от предубеждений, он склонен ошибаться и не любит признавать свои ошибки. А если предстоит хоть на йоту отступить от исповедуемых с младенческих лет принципов, теряет всякий здравый смысл. В таких случаях он не способен отличить добро от зла. Неужели вы полагаете, что он одобрит столь решительные шаги?

— Согласен с вами, маркиза, — поддержал ее коварный монах.

— Поэтому не следует посвящать его и тем более советоваться с ним, — решительно заявила она. — Он может воспротивиться, как это уже было, а медлить нельзя. Все, о чем мы с вами сейчас беседуем, святой отец, никто, кроме нас, не должен знать. Это тайна.

— Как тайна исповеди, — торжественно подтвердил Скедони и осенил себя крестным знамением.

— Но я не знаю… — нерешительно промолвила маркиза и умолкла. — Я не знаю, — повторила она после недолгой паузы, — как нам удастся избавиться от этой особы. Эта мысль более всего терзает меня.

— Я тоже думаю об этом, маркиза. Но с вашим умом, чувством справедливости, решимостью вы найдете и достойное решение. Ведь вы, дочь моя, из тех, кто способен на решительные поступки, не так ли? Вы всегда восхищали меня своим умом и не нуждаетесь в моих скромных советах. Выход все равно один.

— Я думаю об этом, — поспешила заверить его маркиза. — Но, возможно, мои слабости мешают мне… Я не могу решиться, святой отец, — наконец призналась она.

— Я не верю, дочь моя, что вы не способны стать выше вульгарных предрассудков не только в мыслях, но и в поступках! — с пафосом воскликнул Скедони, поняв, что колеблющейся маркизе нужна его поддержка. Он решил сбросить маску осторожной сдержанности, за которой так умело прятался. — Если бы эта особа была сурово осуждена законом, вы, безусловно, посчитали бы это высшей справедливостью, маркиза. Но самой решиться на суд вы не отваживаетесь, не так ли?

— Добродетель, вступая в единоборство со злом, в минуты опасности беззащитна. На моей стороне не будет поддержки закона, святой отец.

— Нет, маркиза, — горячо возразил ей монах. — Добродетель не может дрогнуть перед злом. Она сильнее и выше его.

Любой философ был бы немало удивлен, услышав слова «добродетель» и «закон» из уст тех, кто замышлял чудовищное преступление. Он счел бы это лицемерием. Однако в этом случае его можно было бы упрекнуть в том, что он плохо знает пороки и слабости рода человеческого.

Маркиза погрузилась в раздумья.

— Я не могу рассчитывать на защиту закона, — снова повторила она после паузы.

— Вас защитит церковь, — убежденно сказал Скедони. — Не только защитит, но и отпустит грехи.

— Грехи? — испуганно воскликнула маркиза. — Разве справедливость нуждается в оправдании?

— Когда я упомянул об отпущении грехов, я имел в виду, что то, что вы считаете справедливостью, молва черни может счесть грехом. Простите, маркиза, но это все, чем я могу вас утешить. Однако вернемся к нашим проблемам. Этой особе надо помешать разрушить покой и согласие в одном из самых достойных семейств Неаполя. Может ли стремление помешать этому считаться грехом и тем более преступлением? Нет. Вы сами убедили меня в этом, маркиза. Она должна исчезнуть. Это и будет актом справедливости.

Маркиза внимательно слушала.

— Она безнравственна в своих действиях, и, если ей дать еще несколько лет, она, возможно, способна изнутри разрушить все традиции и устои вашего знатного рода.

— Говорите потише, святой отец, — остановила его маркиза, хотя Скедони говорил почти шепотом. — Монастырь — уединенное место, там многое может случиться. Лишь посоветуйте, как это сделать. Я теряюсь.

— Согласен, это нелегко, — ответил монах. — Но я не знаю никого, на кого вы могли бы в этом положиться. Наемные убийцы…

— Тише! — предупреждающе остановила его маркиза. — Я слышу шаги.

— Это служитель церкви, он идет на хоры, — успокоил ее Скедони.

Они подождали, пока монах не скрылся из виду.

— На наемников опасно полагаться, маркиза, — продолжил разговор Скедони.

— Тогда на кого же? — испуганно воскликнула маркиза и тут же растерянно умолкла. Ее волнение не ускользнуло от Скедони.

— Простите, маркиза, но ваша непоследовательность меня удивляет. Проявив столь тонкую проницательность во время нашей прежней беседы, вы сейчас стали жертвой сомнений? Почему мы должны откладывать справедливое возмездие?

— О, святой отец! — с чувством воскликнула маркиза. — Где найдем мы столь же проницательного и мудрого, как вы, чтобы действовал немедленно?

Скедони промолчал.

— Друга, вне всяких сомнений? — добавила маркиза.

— Дочь моя, — торжественно произнес Скедони. — Неужели я не доказал вам свою преданность?

— Святой отец, — промолвила растроганная маркиза, все поняв. — Как смогу я отблагодарить вас?!

— Иногда молчание дороже слов, — многозначительно ответил монах.

Маркиза молчала. Что-то странное творилось в ее душе. Был ли это страх или пробудившаяся совесть? Она не хотела в этом разбираться. Но это было пробуждение после кошмара, когда, проснувшись, человек думает, что спасен, но видит себя на краю готовой поглотить его пропасти. В этот момент маркиза отчетливо осознала, что замышляет убийство. Красноречие духовника, его непоследовательность в словах и даже поведении не ускользнули от ее внимания. Собственные колебания она не замечала. Ведь она почти готова была сохранить Эллене жизнь. Однако волна вновь охватившего ее гнева легко смыла все хрупкие барьеры, которые пытались возвести совесть и трезвый разум.

— Доверие, которое вы мне оказываете, маркиза, — наконец после долгой паузы произнес монах, — и это поручение…

— Да, да, именно поручение, святой отец, — поспешно подтвердила маркиза, окончательно взявшая себя в руки после минутного смятения. — Когда и как это можно сделать? Теперь, когда все решено, я хотела бы поторопиться.

— Нужен случай, маркиза, — задумчиво произнес Скедони. — Впрочем, я вспомнил. На берегах Адриатики, в провинции Апулия, недалеко от городка Манфредония, есть одинокий дом на побережье. Он стоит в лесу вдали от всех дорог. Туда никто не забредает.

— А те, кто в нем живет? — справилась настороженно маркиза.

— Не беспокойтесь, иначе и не стоило бы так далеко забираться. Там живет один бедняк, ловлей рыбы добывающий себе на пропитание. Я знаю его и мог бы рассказать о многих обстоятельствах его жизни, но это к делу не относится. Главное, что я знаю его.

— И доверяете ему, святой отец?

— Да, моя госпожа. Даже доверил бы ему жизнь этой девушки. Но не свою, — добавил он, помолчав.

— Почему? Он злодей? Но вы сами не советовали поручать это наемному убийце.

— Дочь моя, в этом случае я ему доверяю. Здесь он не подведет. У меня есть причина ему верить.

— Какая, святой отец?

Но монах умолк. Лицо его стало еще более мрачным, чем было прежде. Бледность покрыла его черты, в глазах были гнев и страдание. Маркиза невольно вздрогнула, когда сумеречный вечерний свет осветил его лицо. Она впервые испугалась, что доверилась ему и теперь полностью в его власти. Но жребий был брошен. Слишком поздно было думать об осторожности.

Она повторила свой вопрос, ибо хотела знать, почему он доверяет такому человеку.

— Это неважно, — глухим голосом ответил Скедони. — Она умрет.

— От его руки? — испуганно спросила маркиза. — Подумайте еще раз, святой отец.

Они снова умолкли. Каждого терзали свои мысли и опасения.

Наконец маркиза прервала тягостное молчание.

— Святой отец, я верю в вашу честность и осторожность. — Она сделала акцент на слове «честность». — Только прошу вас, не затягивайте исполнение. Ожидание слишком мучительно для меня. И умоляю, не поручайте этого другому. Я не хотела бы быть кому-либо обязанной, кроме вас.

— Вы просите меня, маркиза, не доверять исполнение другому лицу, — недовольно заметил Скедони. — Это невозможно. Неужели вы полагаете, что я сам… А как же ваши слова о том, что действовать следует немедленно, что мы не должны откладывать акт справедливости?

Последовавшее молчание монаха свидетельствовало о его недовольстве ее упреком, и маркиза это поняла.

— Поймите, святой отец, как мучительно будет мне сознавать, что я обязана какому-то незнакомцу, а не своему другу, помощь которого я столь ценю!

Скедони, прекрасно понимавшему, что маркиза откровенно льстит ему, все же было приятно выслушать этот комплимент. Склонив голову, он дал понять, что готов выполнить просьбу.

— По возможности, прошу, не прибегайте к жестокости. Смерть должна быть легкой и мгновенной.

В эту минуту взгляд маркизы упал на раскрытый молитвенник на столике, и глаза ее невольно остановились на строке: «Господь слышит тебя!» «Это предупреждение», — мелькнула страшная мысль. Маркиза побледнела. Скедони был слишком погружен в свои мысли, чтобы заметить испуг маркизы. Но та быстро взяла себя в руки, успокоив себя тем, что в этих словах, так часто встречающихся в молитвах, нет ничего пророческого. Однако прошло некоторое время, прежде чем она смогла продолжить свой разговор с духовником.

— Вы говорили об этом месте, святой отец, и сказали… — начала она.

— Да, да, — машинально ответил духовник, по-прежнему думая о своем. — Там есть комната, а в ней…

— Что это за шум? — вдруг спросила маркиза, прерывая его. Они прислушались. Протяжные негромкие звуки органа нарушили тишину храма и снова умолкли.

— Какая печальная нота, — дрожащим от волнения голосом промолвила маркиза. — Кто-то так боязливо и неуверенно коснулся клавиш. Ведь вечерняя месса давно окончилась.

— Дочь моя, вы говорили, что у вас смелость и выдержка мужчины, — сурово заметил духовник. — Увы, у вас женское сердце.

— Простите, святой отец. Я не знаю, почему это так взволновало меня. Но я сейчас успокоюсь. Вы говорили о комнате…

— Да, комната с потайным ходом, сооруженным много лет назад.

— С какой целью? — испуганно спросила маркиза.

— Простите, дочь моя, разве вам не достаточно, что там есть потайная дверь? Через нее ночью, когда девушка будет спать…

— Я все поняла, — поспешно сказала маркиза. — Но зачем дверь? Должна быть причина, почему в этом заброшенном, стоящем на отшибе доме, где живет всего один человек, сделан потайной ход?

— Он ведет к морю, — как бы не слыша ее вопроса, продолжал Скедони. — Там, на берегу, в ночной темноте, где бьются о берег волны, не останется и следа…

— Тише! — опять прервала его маркиза. — Слышите, снова эта печальная нота…

Негромкие звуки органа наполнили церковь, а затем послышались голоса хора и нарастающий звон колокола, печальный и торжественный.

— Кто-то умер! — пролепетала маркиза, побледнев.

— Мир ему, — произнес Скедони и перекрестился. — Да будет мир в его душе.

— Слышите, поют. — Голос маркизы дрожал. — Это заупокойная. Кто-то только что умер, чья-то душа отлетела к Господу Богу.

Они молча слушали звуки органа. Маркиза была потрясена. Она то бледнела, то краснела, дыхание ее было неровным, прерывистым, неожиданные слезинки скатились по ее щекам. Но это были скорее слезы отчаяния, чем раскаяния.

— Чье-то тело теперь холодное, остывшее, — почти беззвучно шептали ее губы, — час назад было еще живым, теплым. Смерть погасила чувства. Теперь же я сама готовлю ту же участь такому же живому, как и я, существу. О, несчастная доля матери, которую безрассудство сына толкает на это.

Маркиза резко повернулась и отдалилась от духовника. Не в силах сдержать себя, она разрыдалась. Скедони в сумерках храма не видел ее лица, а ее рыдания и горестные вздохи тонули в мощных звуках органа.

Состояние маркизы отнюдь не обеспокоило ее духовника. Скорее он испытывал досаду и легкую тревогу.

— О, эти женщины, — с раздражением проворчал он себе под нос. — Рабы страстей, жертвы собственных эмоций и настроений. Когда их обуревают гордыня и жажда мести, презрев опасность и законы, они готовы на все, на любые преступления. Однако стоит звукам музыки тронуть слабые струнки в их душе, задеть их воображение, пробудить воспоминания — и прощайте, здравый смысл и былая проницательность. Они тут же готовы отказаться от того, что только что считали столь важным для себя. Их уже переполняют другие эмоции и желания, они опять жертвы своих чувств. И все из-за звуков органа. Слабые и достойные презрения существа!

Во всяком случае, в данный момент это все в полной мере могло относиться к маркизе. Реквием, услышанный в храме, лишил ее прежней уверенности, ибо ей, замышлявшей убийство, он показался грозным предзнаменованием, вызвал ужас, пробудил умолкнувшую совесть.

Но, успокоившись, она вернулась к духовнику:

— Мы продолжим разговор в другое время, святой отец. Сейчас я слишком взволнована. Спокойной ночи, и помяните меня в ваших молитвах.

— Да будет мир в вашей душе, госпожа, — недовольно произнес монах. — Я помяну вас в своих молитвах. Будьте решительны и мудры, какой я знал вас всегда.

Маркиза подозвала служанку и, опустив вуаль, опираясь на руку горничной, покинула церковь. Скедони глядел ей вслед, пока ее фигура не растворилась в сумерках храма, затем, погруженный в раздумья, медленно вышел через боковую дверь. Он был разочарован, но не терял надежды.

ГЛАВА V

По горным хребтам,

По крутым берегам

Пронесся звук рыданья и муки!

От весенних полей,

От седых тополей

Примчался гений вздохов и разлуки…

В тоске густые косы разрывая,

То нимфы в сумерках скорбят, рыдая!

Мильтон

Пока маркиза и ее духовник замышляли свое чудовищное преступление, Эллена все еще находилась в монастыре урсулинок на озере Челано. В этой маленькой заброшенной обители ее задержало внезапное недомогание. Видимо, сказались недавние тревоги, страдания и нелегкий путь. Дух девушки был подавлен, странная слабость обессилила тело. С каждым днем она возрастала, несмотря на покой и заботы окружающих. Но Эллена не теряла надежды, что вскоре они смогут продолжить свой путь.

Была на исходе уже вторая неделя, когда наконец живительный воздух Челано и покой победили болезнь. Винченцо, навещавший Эллену каждый день, наконец обрел надежду на то, что снова сможет обсудить с ней их будущее. Он опасался, что рано или поздно пребывание Эллены в монастыре урсулинок станет известным их врагам и они не преминут разлучить их. Их венчание должно состояться немедленно, что позволит ему защитить Эллену как свою законную супругу. В каждый свой визит к ней он ронял хотя бы несколько слов, говоривших о его тревоге, ибо понимал, как немилосердно к ним время. По мере того как Эллена выздоравливала, юноша становился все более настойчивым. Эллена прекрасно понимала, что, послушавшись только своего сердца, она давно бы отдала свою руку этому благородному и преданному юноше. Но ее удерживала гордость.

Она убеждала удрученного ее отказами Винченцо, что остается верна данному слову, однако согласится обвенчаться с ним лишь с согласия его родителей. Тогда она будет готова забыть нанесенные обиды и будет счастлива стать его женой. Винченцо должен уважать гордость той, которую любит. Он не может требовать от нее больших уступок.

Бедный Винченцо не мог не согласиться со справедливостью упреков Эллены, ибо знал больше, чем она, о коварстве своей матери и ее несправедливости к Эллене. Временами, придя в полное отчаяние, он готов был согласиться с Элленой и ее уговорами подождать согласия родителей и обещал более не тревожить своими настояниями. Однако страх потерять Эллену, предчувствие грозной опасности, нависшей над ними, не давали ему покоя. Его родители едва ли способны ради его счастья забыть свою спесь и гордыню. Они не откажутся от своих планов разлучить его с Элленой. Их любовь может спасти только брак. Тогда он перед всем миром назовет Эллену своей женой и только тогда сможет по-настоящему защитить ее.

Тревога и сомнения совсем лишили Винченцо покоя. Эллена не могла не заметить этого и глубоко сострадала, понимая, какую боль причиняет ему своим упорством. Она часто корила себя за жестокость, за то, что не может успокоить того, кто так преданно и безоглядно любит ее, кто спас ее от заточения в монастыре и продолжает так нежно и заботливо опекать и охранять.

Винченцо догадывался о борьбе, которая происходила в душе девушки, и не терял надежды. Наконец, попрощавшись с ним в их последнее свидание и взяв с него обещание, что в этот день они больше не увидятся, Эллена заверила его, что завтра он узнает ее окончательное решение.

Эти часы ожидания были самыми тревожными для Винченцо. Покинув монастырь урсулинок, он еще долго был на берегу озера, прежде чем вернуться к себе. Однако вечер снова застал его у стен монастыря.

Для Эллены этот день тоже был тревожным. Хотя ущемленная гордость и обида на семейство Вивальди удерживали ее от немедленного согласия на брак с Винченцо, искренняя любовь и привязанность не позволяли ей ответить ему решительным отказом. Ей казалось, что покойная тетушка, незримо присутствующая рядом, удерживает ее от этого неверного шага. Умирая, она взяла с них обет, что после ее смерти они с Винченцо будут вместе, и теперь словно напоминала ей об этом. Эллена решила завтра же ответить Винченцо, что согласна стать его женой.

На следующий день утром, задолго до назначенного часа, Эллена ждала его. Его бледность поразила и встревожила ее, в его глазах были ожидание и мольба. Но, увидев ее улыбку и протянутую руку, он с облегчением вздохнул, и лицо его просияло.

— Ты — моя, Эллена, не так ли? — воскликнул он, наконец обретя дар речи. — Нас теперь ничто не разлучит? О, я верю, твое лицо говорит мне об этом! Но не молчи, Эллена, развей мои сомнения!

— Я твоя, Винченцо, — тихо промолвила девушка. — Никто более нас не разлучит.

И тут, не выдержав охватившего ее волнения, она вдруг разрыдалась.

— О чем ты, Эллена, дорогая? — в отчаянии воскликнул Винченцо. — Зачем эти слезы? Ты не рада? Скажи мне, не мучай меня!

— О, как ты не можешь понять, Винченцо? Разве тебе ничего не говорят мои слезы? Я никогда не любила тебя больше, чем сейчас, когда решила стать твоей женой без родительского благословения. Но этим, Винченцо, я окончательно роняю себя в их глазах, и в своих собственных тоже, — печально промолвила она.

— Эллена, дорогая, как можешь ты так думать?

Бедный юноша был так огорчен, что даже растерялся. Лицо его вспыхнуло от гнева на тех, кто так жестоко заставил страдать Эллену. Но, гордо вскинув голову, он произнес как клятву:

— Верь мне, Эллена, узнав тебя, мои родители оценят твои достоинства. Будь я всемогущ, с гордостью объявил бы всему миру о моей любви и уважении к тебе!

Тронутая его юношеским пафосом, Эллена, улыбнувшись сквозь слезы, вновь протянула ему руку.

Получив согласие Эллены на венчание, юноша поспешил в монастырь бенедиктинцев, где уже почти договорился со старым священником, что тот обвенчает их. Он согласился сделать это после вечерней мессы, когда церковь опустеет, а братья бенедиктинцы соберутся в трапезной на ужин. Тогда у священника, возможно, выдастся свободный час.

Эллена, посвятив во все игуменью монастыря урсулинок, получила ее согласие на то, чтобы в церковь ее сопровождала одна из монахинь.

Вернувшийся вскоре Винченцо рассказал о своем плане. В назначенный час он встретит ее у ворот монастыря, и они вместе проследуют в церковь бенедиктинцев, которая была совсем недалеко. После венчания их будет ждать лодка, чтобы переправиться через озеро и продолжить путь в Неаполь. Сообщив все это Эллене, юноша снова покинул ее, чтобы договориться с рыбаками о лодке, а Эллена, вернувшись к себе, стала готовиться к отъезду.

Чем ближе был час отъезда, тем тяжелее становилось на душе у Эллены. Ее мучили дурные предчувствия. Погода внезапно изменилась, и небо заволокли грозовые тучи. Наконец в сумерки, попрощавшись с доброй игуменьей и сердечно поблагодарив ее, Эллена в сопровождении пожилой монахини покинула монастырь.

У ворот ее уже ждал Винченцо. Увидев ее печальное лицо, он с упреком посмотрел на нее, но она молча подала ему руку.

Тяжелые предгрозовые тучи пугали Эллену. Ветер усилился, и было слышно, как внизу на озере с шумом разбиваются волны о прибрежные скалы. Неподвижные доселе верхушки вековых сосен пришли в движение. Эллена с опаской поглядывала на громаду туч, нависшую над вершинами гор. Встревоженные чайки с криком кружили над озером. Не выдержав, Эллена с тревогой спросила Винченцо, не опасен ли путь через озеро в такую непогоду. Винченцо, чтобы успокоить ее, немедленно позвал Паоло и велел ему отказаться от лодки и нанять экипаж. Они переждут грозу, успокоил он Эллену, и лишь потом тронутся в путь.

Проходя по узкой аллее к церкви, Эллена невольно обратила внимание на печальный строй кипарисов, сомкнувших над ними свои своды, и ей это показалось дурным предзнаменованием.

— Разве такой должна быть дорога к алтарю?! — невольно воскликнула она. — О, как я суеверна, прости меня, Винченцо.

Юноша попытался ее успокоить.

Наконец они вошли под темные своды церкви. Священник и еще один монах, который должен был стать шафером жениха, были погружены в молитву. Винченцо провел Эллену к алтарю, где они вместе стали ждать, когда священник закончит молитву. Волнение Эллены росло. Она с недоверием осматривала темные стены храма, и ей чудилось, что в темноте кто-то притаился и следит за ними недобрым взором. Но кому могло прийти это в голову в такой час и в непогоду, гнала она от себя страшную мысль. То ей показалось, что она видит лицо, прижавшееся к стеклу, но, вновь взглянув в ту сторону, она ничего уже не увидела. Тем не менее страх не покидал ее. Она напряженно прислушивалась ко всем звукам, доносившимся извне, к шуму волн, бьющихся о прибрежные камни. Ей даже чудились чьи-то шаги и голоса. Возможно, это прохожие, привлеченные светом в храме, успокаивала она себя. Но вдруг она замерла, ибо боковая дверь вблизи алтаря приоткрылась и она увидела чье-то лицо, заглянувшее в храм. Это длилось всего лишь мгновение, и дверь снова бесшумно закрылась.

Винченцо, заметив, как изменилась в лице Эллена, встревоженно проследил ее испуганный взгляд, но, ничего не заметив, спросил ее о причине внезапного страха.

— За нами следят, — прошептала она. — Кто-то заглянул в храм через эту дверь.

— Никто не может следить за нами, дорогая, — попытался успокоить он ее и, повернувшись к священнику, попросил начать церемонию венчания.

Тот знаком дал понять, что заканчивает молитву. Монах, поднявшись с колен, предложил Винченцо запереть двери храма, чтобы избежать любопытства посторонних.

— Мы не можем закрывать двери храма, — строго возразил священник. — Святое место должно быть открыто для всех.

— Тогда позвольте проверить, кто прячется за этой дверью, — сказал Винченцо. — Ради покоя синьорины. Я настаиваю на этом.

Священник не возражал, и Винченцо, открыв дверь, убедился, что за нею лишь пустой коридор.

Наконец священник закончил молитву и поднялся с колен.

— Дети мои, я заставил вас ждать, но молитва старого человека столь же священна, как брачный обет молодого, хотя в данный момент вы можете не согласиться со мной.

— Я соглашусь с вами, святой отец, если смогу произнести эту клятву сейчас же. Время не терпит.

Священник занял свое место у алтаря и открыл молитвенник. Винченцо, став справа от него, взглядом, полным нежности и любви, ободрил Эллену, опиравшуюся на руку монахини. Глаза ее были опущены.

Священник начал обряд венчания, однако странный шум снова испугал Эллену. Взглянув на дверь, она увидела, как она снова осторожно открылась и в нее протиснулась полусогнутая фигура высокого человека. В руках он держал горящий факел, осветивший тех, кто через его плечо заглядывал в церковь. Их грубые лица и необычная одежда убедили Эллену, что это посторонние для монастыря люди и они замышляют недоброе. Ее сдавленный крик испугал Винченцо, и он едва успел подхватить потерявшую сознание Эллену. Склонившись над ней, он не мог видеть людей, вошедших в храм, но, услышав за спиной шаги, обернулся и увидел приближающуюся к ним группу вооруженных людей.

— Кто вы и как посмели вторгнуться в храм? — громко воскликнул он.

— Это кощунство — подобным образом осквернять святое место, — поддержал его перепуганный священник.

Но это не остановило непрошеных гостей. Тогда Винченцо выпрямился и, не раздумывая, выхватил шпагу и закрыл собой лежащую без чувств Эллену.

— Вы, Винченцо ди Вивальди из Неаполя, — громовым голосом промолвил высокий мужчина, шедший впереди, — и вы, Эллена ди Розальба с виллы Алтиери, именем святой инквизиции, арестованы.

— Инквизиции? — воскликнул пораженный Винченцо. — Это какая-то ошибка. Что может быть у инквизиции против меня? Это обман! Я не верю вам.

— Ваша воля, синьор, верить или нет, но именем инквизиции вы арестованы.

— Прочь, самозванец и обманщик! — воскликнул Винченцо, взмахнув шпагой. — Я готов проучить тебя за самоуправство.

— Вы наносите оскорбление офицеру инквизиции! — грозно ответил тот. — Это не пройдет вам безнаказанно.

Священник, придя в себя, торопливо остановил Винченцо, готового уже вступить в схватку.

— Если вы — стражи инквизиции, не можете ли вы предъявить нам доказательства этого? — смиренно произнес он, обращаясь к офицеру. — Помните, сын мой, храм — это святое место и каждый может найти здесь приют. Я не позволю вам никого увести отсюда, не получив доказательств, оправдывающих ваши действия.

— Предъявите ваши полномочия, — потребовал Винченцо, повысив голос.

— Вот они, — ответил офицер, протянув священнику свиток пергамента. — Читайте!

Священник развернул пергамент и стал добросовестно разбирать, что в нем написано, но сам вид пергамента, тяжелая печать и первые слова привели его в такое смятение, что он выронил его и с удивлением и ужасом уставился на Винченцо. Тот, нагнувшись, попытался было поднять упавший документ, но офицер грубо остановил его и поднял сам.

— Бедняга! — пролепетал потрясенный священник. — Увы, вы виновны и должны предстать перед страшным судом за совершенные преступления. Провидение спасло меня от ужасной ошибки, — прошептал старик.

Ошеломленный поведением священника, Винченцо ничего не понимал.

— Какое преступление, святой отец? Это обман, столь коварный и хитроумный, что даже вы в него поверили. Я не совершал никакого преступления!

— Я не думал, сын мой, что в вашем возрасте ваше сердце столь огрубело и вы подвержены страстям. Вы сами знаете, в чем ваша вина.

— Ложь! Ваш возраст и сан не позволяют мне потребовать от вас удовлетворения. Но эти негодяи, посмевшие обвинить в преступлении невинную девушку, поплатятся за это!

Гневу и отчаянию юноши не было предела.

— Остановитесь! — воскликнул священник, схватив его за руку. — Пожалейте себя и ее. Ваше сопротивление лишь усугубит вашу вину и ужесточит меру наказания.

— Мне все равно, но я должен защитить Эллену ди Розальба. Пусть только посмеют приблизиться к ней.

— Именно она, лежащая сейчас без чувств у ваших ног, должна будет расплачиваться за ваше безрассудство. Ей, вашей соучастнице…

— Соучастнице в чем? — воскликнул пораженный Винченцо. — В чем моя вина?

— Успокойтесь, юноша. Разве вуаль этой несчастной не является доказательством вашей вины?

— Вы посмели выкрасть монахиню из монастыря, — пояснил наконец офицер, — и теперь понесете наказание. Когда вы устанете изображать из себя героя, вы последуете за нами. Не советую испытывать нашего терпения, оно уже на пределе.

И тут бедный юноша впервые обратил внимание на монашеское покрывало на Эллене, то самое, что раздобыла ей Оливия в день бегства из монастыря. Оно укрыло Эллену от острых глаз игуменьи, но оно же должно было погубить их теперь. В спешке и суматохе тревожных дней Эллена не подумала сменить его на простую вуаль горожанки. От внимания сестер урсулинок не могла ускользнуть такая деталь, как покрывало монахини на Эллене.

Не зная всей предыстории с покрывалом и как оно могло попасть к Эллене, Винченцо тем не менее стал уже о многом догадываться. И первой его догадкой было, что без коварного Скедони тут не обошлось. Вполне возможно, что именно так он решил отомстить ему за стычку в церкви Святого Духа. Винченцо не мог знать о зловещих планах его матери в отношении Эллены, но каким-то чутьем угадывал, что его арест предпринят не без ее ведома и не является просто актом мести монаха. Он не посмел бы так далеко зайти. Но бедный юноша не подозревал, какую власть над маркизой отныне обрел ее духовник.

Онемевший от ужаса и отчаяния, он смотрел на Эллену, которая уже начала приходить в себя. Протянув к нему руку, девушка с мольбою прошептала:

— Не оставляй меня. Пока ты рядом, я в безопасности.

Звук ее голоса вывел Винченцо из оцепенения, и, повернувшись к молча наблюдавшим стражам, он приказал им или покинуть церковь, или защищаться. В ответ те тоже обнажили шпаги. Испуганный крик Эллены и стенания старого священника потонули в шуме неравной схватки.

Винченцо, будучи в одиночестве, решил избрать оборону, чтобы избежать ненужного кровопролития. Он спокойно ждал, надеясь на свое умение владеть шпагой. Ему удалось ранить первого же нападавшего, но их оставалось еще двое. Он почти потерял надежду, как вдруг в церковь вбежал Паоло. Увидев, что произошло, он, не раздумывая, бросился на помощь своему господину. Храбрость и ловкость Паоло принесли им перевес, но в это время в церковь ворвались еще несколько солдат. В возобновившейся стычке Винченцо и Паоло были ранены.

Бедная Эллена, бросившаяся к Винченцо, была грубо схвачена вошедшими стражниками. Увидев, что Винченцо ранен, она отчаянно забилась в руках негодяев, умоляя дать ей помочь раненому возлюбленному.

Винченцо, ослабевший от ран и окруженный стражей, видя метания Эллены, попросил священника позаботиться о девушке и потребовать, чтобы ее немедленно отпустили.

— Я не вправе вмешиваться, синьор, — трусливо забормотал бенедиктинец. — Разве вы не знаете, что грозит тому, кто посмеет ослушаться судей инквизиции? Ему грозит смерть!

— Смерть? — в отчаянии воскликнула Эллена.

— Да, госпожа, смерть.

— Синьор, — мрачно заметил офицер, глядя на Винченцо. — Вы дорого заплатите за то, что ранили одного из нас. — Он указал на лежащего на полу наемника, которого Винченцо действительно серьезно ранил.

— Мой господин здесь ни при чем, — вмешался Паоло. — Это моя работа. Если бы мои руки были свободны, я повторил бы ее на ком-нибудь из вас.

— Успокойся, Паоло. Это я ранил его. Я постоял за свою честь. Пощадите девушку, она ни в чем не виновата. Как можете вы бросить ее в темницу по обвинению столь ложному и бесчестному?

— Наше снисхождение ей не поможет, — ответил офицер. — Мы выполняем приказ. Ей самой перед судьями придется доказать, справедливо ли обвинение или нет.

— Какое обвинение? — гневно воскликнула Эллена.

— Вы нарушили обет монахини, синьора, — придя в себя, заметил священник.

Эллена подняла глаза к небу.

— Господи, ты видишь, — с мольбою промолвила она.

— Она призналась! — торжественно воскликнул один из наемников.

— Она не признает за собой вины. Она лишь призывает Бога в свидетели ее невиновности. О, Эллена, неужели мне придется оставить тебя в руках этих бесчестных людей, оставить навсегда…

Мысль об этом была столь чудовищна, что от гнева к Винченцо вернулись силы и он вырвался из державших его рук. Бросившись к Эллене, он прижал ее к сердцу. Девушка, уронив голову ему на плечо, разрыдалась.

Стражи вокруг них не препятствовали их печальному прощанию, словно слезы Эллены тронули их зачерствевшие сердца. Однако силы изменили ослабевшему и потерявшему много крови Винченцо. Ноги его подкосились, и он опустился на пол.

— Помогите! — кричала в испуге Эллена. — Он умрет, помогите!

Священник предложил отнести юношу в монастырь, где ему будет оказана помощь. Однако Винченцо, уверенный, что Эллена должна последовать вместе с ним на суд инквизиции, наотрез отказался расстаться с ней.

— Не беспокойтесь, синьор, мы позаботимся о ней, — ответил офицер, отклонив просьбу Винченцо увезти их вместе. — Но ехать вместе вам не положено.

— Где это видано, чтобы арестованные ехали вместе? — издевательски воскликнул один из стражей. — Чего доброго, сговорятся между собой, как отвечать на суде, или замыслят план побега.

— Но вы не разлучите меня с моим господином! — решительно вмешался Паоло. — Я требую, чтобы и меня тоже отдали на суд инквизиции или на суд самому дьяволу, как вам там вздумается!

— Не беспокойся, — ответил офицер. — Ты первым туда угодишь. Тебя ждут суд и наказание, которое ты заслужил. Не будем терять время, — обратился он к своим подчиненным и, указав на Эллену, добавил: — Уведите ее.

Стражи подхватили под руки девушку.

— Пустите! — закричал Паоло, увидев, как Эллену уводят из церкви. — Пустите меня! — Ему удалось разорвать веревки, которыми были связаны его руки, но стражи набросились на него.

Винченцо, обессилевший от потери крови, в последней отчаянной попытке подняться с пола и помочь Эллене смог лишь поднять голову. Туман застлал ему глаза, и, с трудом произнеся имя Эллены, он потерял сознание.

Эллена, не отрывая от него взгляда, продолжала звать его.

— Скажи что-нибудь, Винченцо! — в отчаянии молила она. — Скажи хоть слово, любимый, хоть одно прощальное слово…

Но юноша уже ничего не слышал.

— Прощай, Винченцо, прощай навсегда! — в последний раз воскликнула девушка, и крик ее был столь скорбный и печальный, что даже сердце трусливого бенедиктинца дрогнуло, и он украдкой смахнул слезу.

Услышал этот крик и Винченцо, он словно пробудил его к жизни, и он в последний раз увидел Эллену, прежде чем она исчезла в пролете двери.

Все страдания, лишения, надежды были напрасны. Сопротивляться было бесполезно. Его связали и вместе с Паоло, яростно протестующим и клянущим похитителей, препроводили в монастырь бенедиктинцев.

ГЛАВА VI

В Элладе встарь к тебе был обращен

Младенческой печальной Музы глас;

И множество девиц и юных жен

Со страхом слушало ее рассказ.

Коллинз. Ода Страху

Монахи-бенедиктинцы, оказавшие помощь раненым Винченцо и Паоло, перевязав раны, нашли их неопасными. Зато положение раненых стражей было намного серьезней. Многие из монастырской братии явно сочувствовали пленникам, но большинство из страха перед гневом инквизиции старались держаться от них подальше, обходя стороной келью, где содержались Винченцо и Паоло. Однако оставаться здесь им предстояло недолго. Как только они немного окрепли, их усадили в экипаж, и под конвоем двух офицеров они тронулись в путь. И хотя они были вместе, Паоло и его хозяин были лишены возможности разговаривать. Любые попытки беседы или расспросы о судьбе Эллены грубо пресекались. И тем не менее неугомонный Паоло то и дело высказывал вслух свое возмущение или догадки, например, что злейшим их врагом является игуменья монастыря Сан-Стефано. Он более не сомневался, что нагнавшие их в пути монахи-кармелиты выследили их и донесли игуменье.

— Боюсь, синьор, нам от нее не избавиться. Мне жаль, но это правда. Она не хуже судей инквизиции, властна и коварна. И, как они, готова отправить любого в пекло к дьяволу.

Попытки Винченцо многозначительными взглядами остановить словоохотливого слугу мало помогали. Помолчав какое-то время, Паоло вновь начинал размышлять вслух. Сопровождавшие его офицеры внимательно прислушивались к его рассуждениям. Паоло хотя и заметил это, однако не стеснялся в выражениях и говорил все, что думал об их собственных действиях и тех, кто поручил им эту недостойную работу. Винченцо, погруженный в нерадостные думы, услышав особо резкие высказывания Паоло в адрес похитителей, резко останавливал Паоло. Тот умолкал, но ненадолго. Когда не на шутку обеспокоенный Винченцо резко отчитал слугу, тот наконец умолк.

Они ехали всю ночь, сделав лишь одну остановку, чтобы поменять лошадей. На каждой почтовой станции Винченцо безуспешно искал взглядом экипаж, в котором могла быть Эллена, полагая, что он должен следовать за ними. Но напрасно.

Утром следующего дня он увидел вдали купол собора Святого Петра и понял, что его везут в Рим. На продолжительный отдых они остановились в провинции Кампания, где в маленьком пограничном городке провели несколько часов.

Когда они снова тронулись в путь, Винченцо заметил, что сопровождавшие их офицеры были заменены. Новые видом и одеждой отличались от прежних и вели себя менее резко. Однако их недобрые лица, исполненные собственной значимости, не сулили ничего хорошего. Юноша понял, что это люди инквизиции. Они были чрезвычайно молчаливы и обменивались лишь короткими репликами. На расспросы Винченцо об Эллене они ничего не ответили, а критические замечания Паоло об инквизиции выслушали с недобрым молчанием.

Винченцо был серьезно обеспокоен сменой сопровождения и особенно их поведением. Прежние стражи были грубы, но не жестоки, эти же олицетворяли собой ту особую холодную жестокость инквизиции, о которой столько ходило слухов. Он понял, что теперь он пленник Верховного суда инквизиции, местом пребывания которого был Рим.

Была уже полночь, когда они через главные ворота въехали в Рим и оказались в самом центре ежегодного карнавала. Площадь, которую им предстояло пересечь, была запружена нарядными экипажами и толпой веселящихся горожан в маскарадных костюмах и масках. Здесь можно было увидеть музыкантов, монахов, шутов. Ряженые пели, танцевали, шутили, бросались цветами. Жара заставила держать окна экипажа открытыми, и пленники могли спокойно любоваться происходящим. Карнавальное веселье толпы столь резко противоречило тому, что творилось в душе бедного Винченцо, что он особенно почувствовал свое одиночество и потерю Эллены. Ее судьба более всего тревожила его. Однако Паоло как зачарованный смотрел на зрелище, вспоминая карнавалы в родном Неаполе, и от избытка чувств к любимому городу был склонен считать, что в Риме и костюмы пляшущих ряженых были хуже, да и плясали они не так весело, как в Неаполе. Однако тяжелый вздох рядом заставил его вернуться к действительности. Печальный больной вид хозяина обеспокоил его.

— Господин, о мой господин… — прошептал он сочувственно, не находя слов.

В это время они проезжали мимо театра Сан-Карло, у подъезда которого останавливались роскошные экипажи, и господа в маскарадных костюмах спешили войти в широко открытые двери оперного театра. Здесь почти невозможно было проехать, и их экипаж остановился. Стражи Винченцо мрачно и недобро смотрели на толпу, а та, в свою очередь, недоуменно взирала на тех, кто в праздник карнавала скучен и угрюм и не желает веселиться. Но через какое-то время карнавальная толпа, поняв, кто перед нею, в испуге потеснилась, пропуская зловеще мрачную повозку.

Покинув площадь, экипаж еще какое-то время ехал по темным пустынным улочкам с редко попадающимися фонарями перед распятиями. Луна, выходя из-за туч, освещала темные громады великого города, его древние руины, свидетельства былого мирового владычества. Винченцо не могло не тронуть мрачное величие древних памятников, и на какое-то время они помогли ему забыть о себе. Но лунный свет погас, иллюзия древней столицы мира рассеялась, и он снова остался один на один с собственным горем.

Экипаж пересек пустырь, окруженный разрушенными домами и остатками древних руин. Казалось, все дома в этой части города пусты и необитаемы и ничья нога не ступает по камням этих пустынных улиц. Однако звук одинокого колокола внезапно нарушил тишину, свидетельствуя о том, что и здесь живут люди. Вскоре Винченцо различил в темноте высокие стены и башни и понял, куда его везут. Это была тюрьма.

Паоло, похоже, тоже догадался.

— Смотрите, синьор, — со страхом прошептал он. — Что это за место, какие толстые стены? Видела бы маркиза, куда нас везут. — Он тяжело вздохнул и снова погрузился в молчание. С тех пор как они покинули веселую площадь, тревожные ожидания не оставляли Паоло.

Экипаж обогнул мрачные, обнесенные валом стены без единого окна или бойницы, лишь с круглыми башнями наверху, миновал то, что похоже было на главные ворота, с башнями по бокам, и наконец остановился перед глубокой аркой. Один из сопровождающих вышел и постучал в железную дверь в глубине арки. Дверь открылась, и навстречу вышел человек с факелом в руке. Его лицо при свете факела показалось Винченцо столь суровым и зловещим, что на ум невольно пришли строки из Томаса Грея о «неумолимом и грозном лике Судьбы».

Стража и привратник не обменялись ни словом, но, увидев экипаж и пленников, привратник молча пошире открыл железную дверь. Винченцо и Паоло, покинув экипаж, вошли вслед за стражей под арку. Привратник замыкал шествие.

Спустившись по широким ступеням вниз, они вошли через вторую железную дверь в большое помещение, похожее на залу, слабо освещенную висящим под потолком фонарем. Она была пуста, и в ней царила мертвая тишина. Зала показалась Винченцо склепом, в котором инквизиция хоронила свои жертвы. При этой мысли мороз пробежал по его коже.

Несколько выходов вели в другие помещения. Когда они свернули в один из них, Винченцо в далекой перспективе коридора увидел человека в черном со свечой в руках. Его одеяние свидетельствовало, что он член зловещего трибунала.

Услышав за собой шаги, человек в черном обернулся и остановился, поджидая, когда к нему приблизятся стражники. Они обменялись какими-то знаками, а затем несколькими словами, которые ни Винченцо, ни Паоло не удалось расслышать, и человек в черном рукой, в которой держал свечу, указал, куда им следовать дальше, а сам повернулся и продолжил свой путь. Винченцо провожал его взглядом, пока тот не вошел в дверь в конце коридора. За то короткое мгновение, что дверь была открытой, Винченцо успел увидеть освещенную комнату и несколько человек в черном. Ему почудилось, то ли действительно было так, но из двери, прежде чем она захлопнулось, донеслись приглушенные стоны.

Коридор, по которому они шли, привел их в залу, столь же мрачную, как и первая, но она была еще больше, со сводчатым потолком, галереей и глубокими нишами, слабо освещенными светильниками.

Здесь они пробыли какое-то время, отдыхая от утомительных переходов по коридорам, пока наконец не появился человек, в котором Винченцо без труда угадал тюремщика. Он и Паоло были тут же переданы ему. Стражники и тюремщик обменялись несколькими словами, после чего один из стражников пересек залу и, войдя в одну из ниш, поднялся по широкой лестнице на галерею.

Тишину залы изредка прерывали звуки захлопнувшейся двери или приглушенные причитания и стоны. Иногда залу пересекали внезапно появлявшиеся из арок фигуры в черном, спешащие по своим делам. Они бросали на пленников любопытные взгляды, в которых было все, кроме сострадания. Они напоминали Винченцо демонов из страшных сновидений, и он даже боялся вглядываться в их зловещие, недобрые лица, в выражении которых безошибочно угадывалась судьба всех несчастных, оказавшихся здесь, таких же пленников, как были теперь они с Паоло. Мысли об этом заставили Винченцо на время забыть о собственной судьбе.

Возможно ли, думал он, что зло изначально присуще природе человека? Неужели человек, считающий себя разумным существом и Божьим творением, может быть злым мучителем себе подобных, мастером изощренных пыток, бессмысленных и необъяснимых убийств? Зверь не убивает зверя беспричинно и преднамеренно, но это делает человек, гордящийся своим разумом и чувством справедливости.

Винченцо слышал о судах инквизиции, знал о ее существовании, ее страшных законах и обрядах. Теперь судьбе было угодно свести его с ней, и он встретил это как нечто невозможное, нереальное, о чем он впервые узнал. Подумав об Эллене, представив ее во власти трибунала, в таких же мрачных стенах, полную страха и отчаяния, он вдруг испытал обжигающий душу гнев. Он не мог представить себе нежную и кроткую Эллену в руках этих злодеев. Гнев придал ему силы и решимость сделать даже невозможное, чтобы только спасти Эллену. Он готов был вступить в рукопашную со стражем и немедленно броситься на поиски ее в этих казематах. Но разум, не покинувший его в гневе, подсказывал, что в нынешнем его состоянии и условиях это ни к чему не приведет, а лишь повредит и ему, и Эллене. Надо стойко выдержать первые испытания, не терять воли, выдержки и доказать свою и Эллены невиновность. Предстоит борьба, и мысль об этом преобразила юношу, придав ему спокойную уверенность и достоинство. Тюремщик и страж с удивлением и даже страхом взирали на перемену, происшедшую в юноше. Боли в ранах утихли, решение было принято, и Винченцо готов был к испытаниям.

От Паоло тоже не ускользнула перемена, происшедшая с его хозяином. Сначала он с печалью, а потом с сочувствием наблюдал его внутренние терзания, а затем был поражен внезапным спокойствием и уверенностью молодого хозяина. Сам же он далеко не был уверен в себе, то и дело с ужасом вспоминая, что наговорил в дороге про инквизицию и ее служителей. Все это теперь зачтется ему, со страхом думал бедняга.

Наконец ушедший офицер вернулся и тут же сделал знак Винченцо следовать за ним. Паоло, не желавший расставаться с хозяином, был грубо остановлен. Для него это было страшным ударом, и он громко запротестовал:

— Зачем же я просил арестовать и меня тоже? Я не хотел разлучаться с моим господином, хотел разделить с ним его участь! Какой глупец согласился бы добровольно остаться у вас? Я сделал это, только чтобы быть с ним рядом.

Стражник попытался оттащить его от Винченцо, но тот властным голосом остановил его и, подойдя к Паоло, сказал ему несколько утешительных слов.

Паоло, в отчаянии обхватив его колени, плакал, умоляя не разлучаться с ним, то и дело объясняя, что только поэтому он и последовал за хозяином сюда.

— Какое право вы имеете не позволить мне разделить с моим хозяином его заточение? — взывал он к стражникам.

— Не бойся, мы не откажем тебе в этом удовольствии, — с издевкой заметил один из них.

— О, благодарю вас, синьор! — воскликнул простодушный Паоло и, схватив офицера за руку, так затряс ее, что тот испугался. — Да благословит вас Небо! — радовался Паоло.

— А теперь пойдем с нами, — тут же сказал страж, насильно оттаскивая бедного слугу от Винченцо.

Паоло, придя в бешенство от такого коварства, вырвался и снова упал к ногам Винченцо. Тот, подняв его, крепко обнял и попросил успокоиться, примириться с неизбежным и надеяться на то, что они скоро снова будут вместе.

— Я верю, что наша разлука не будет долгой, — успокаивал его Винченцо. — Моя невиновность будет доказана.

— Мы никогда больше не увидимся, синьор, никогда! — горько причитал бедный Паоло. — Игуменья знала, что делала, когда позволила нам бежать. О, видел бы мой хозяин маркиз, где мы оказались…

Винченцо остановил его и, повернувшись к стражнику, попросил того быть милосердным к его верному слуге, который ни в чем не повинен. Он обещал щедро вознаградить его при первой же возможности и не забыть доброе отношение к Паоло, что для него во сто крат важнее, чем отношение к нему самому.

— Прощай, Паоло! Я готов следовать за вами, офицер.

— Остановитесь, синьор, еще одно мгновение! — отчаянно закричал Паоло.

— Мы не можем больше ждать, — грубо оборвал его офицер, уводя Винченцо.

Слуга провожал хозяина глазами, полными отчаяния, и губы его шептали:

— Прощайте, синьор, прощайте. Зачем же я остался? Ведь я хотел разделить с вами все.

Но Винченцо уже не слышал этих слов.

Следуя за офицером, он прошел через галерею в одну из комнат, где его перепоручили еще кому-то. Сам офицер скрылся за дверью во внутренние покои. Над нею ржаво-красными буквами была начертана надпись на древнееврейском языке. Винченцо вспомнил строки из Дантова «Ада»: «Входящие, оставьте упованья». Здесь, подумал он, готовят орудия пыток. И хотя он мало знал о пытках инквизиции, но был уверен, что лишь с их помощью судьи трибунала добиваются нужных им признаний. Наибольшие страдания терпят невинные, ибо им, ничего не совершившим, не в чем признаваться. Палачи же, приняв невиновность за упорство в грехе, особенно немилосердны к ним и нередко вынуждают невиновных признаваться в преступлениях.

Думая об этом, юноша готовил себя к тяжелым испытаниям. Он знал, что ему предъявят обвинение в похищении монахини и, если он под пытками признается в этом, последствия для него и Эллены будут самыми ужасными. Он не сомневался, какие меры будут приняты, чтобы добиться от него признания. Знал он и то, что ему никогда не предоставят возможности встретиться ни с тем, кто выдвинул обвинение, ни со свидетелями. Ему будет очень трудно, но это не пугало его. Он готов был на все ради спасения Эллены. Пусть он умрет под пытками, но он никогда не подтвердит этого ложного обвинения.

Наконец офицер вернулся и велел Винченцо следовать за ним, и вскоре юноша очутился в довольно просторной комнате, где за столом, стоявшим в центре, сидели два человека в черном. У одного из них, с недобрым пронизывающим взглядом, на голове было подобие черного тюрбана. Винченцо догадался, что перед ним судья инквизиции. Другой был с непокрытой головой и закатанными по локоть рукавами. Перед первым на столе лежала Библия и какие-то странные металлические предметы. Вокруг длинного стола было много пустующих кресел, на деревянных спинках которых были вырезаны какие-то знаки. В конце комнаты возвышалось огромное распятие, верхушкой достигавшее сводов потолка. В другой стороне комнаты темная портьера закрывала то ли окно, то ли нишу или дверь, ведущую в подземелье.

Инквизитор пригласил Винченцо подойти поближе и, вручив ему Библию, велел повторять за ним слова клятвы. Он должен был поклясться говорить только правду и никогда и никому не рассказывать о том, что он увидит или услышит здесь.

Винченцо не торопился исполнить приказание, несмотря на грозный взгляд инквизитора.

«Не означает ли это, что я буду согласен с выдвинутым против меня обвинением? — размышлял он про себя. — Коварству этих людей нет предела, и любое мое слово может быть использовано против меня. Я обязан буду отвечать на любой их вопрос и хранить в тайне все их чудовищные деяния», — думал юноша, охваченный сомнениями.

Инквизитор повторил свой приказ и сделал какой-то знак своему помощнику, сидевшему на другом конце стола, который, видимо, был секретарем суда.

Винченцо все еще молчал, но сомнения уже одолевали его. Стоит ли молчать, ведь не все же его слова могут быть использованы против него и Эллены. Поскольку отказ от клятвы ничем не мог ему помочь, а молчание было бесполезным, он решил подчиниться. И все же, когда он поднес Библию к губам и произнес первые слова клятвы, холодный ужас охватил его. Он невольно бросил осторожный взгляд на штору, ранее не вызывавшую особого интереса, но теперь пугавшую его. Он ждал, что штора вот-вот отодвинется и из-за нее появится судья инквизиции, столь же суровый, как сидящий за столом, или обвинитель, похожий на Скедони.

После клятвы начался допрос. Попросив Винченцо назвать свое имя и положение, рассказать, кто его отец и мать, где он проживает, и получив ответы, инквизитор спросил у юноши, знает ли он, в чем его обвиняют.

— В ордере на мой арест это сказано, — осторожно произнес Винченцо.

— Следите за своими словами, — предупредил его инквизитор, — и помните о клятве. Так какие же основания для вашего ареста?

— Насколько я понял, меня обвиняют в том, что я похитил монахиню из монастыря, — ответил Винченцо.

На лице инквизитора появилось нечто похожее на удивление.

— Следовательно, вы признаетесь в этом? — спросил он после недолгой паузы, сделав знак секретарю все записать.

— Я решительно отвергаю это обвинение, — ответил Винченцо. — Это ложь и злостное измышление.

— Помните о клятве, — опять предупредил инквизитор. — Чистосердечное признание позволит вам надеяться на милосердие суда. Тех, кто упорствует во лжи, ждет наказание пытками.

— Если вы вздумаете пытками вырвать у меня ложное признание, то убедитесь, что я скорее умру, чем произнесу нужную вам ложь, — твердо и спокойно сказал Винченцо. — Вас интересует не правда, и не виновных вы караете. Жертвами вашей жестокости становятся невинные люди. Не выдержав пыток, многие из них оговаривают себя.

— Одумайтесь, — грозно произнес инквизитор. — Вы здесь не для того, чтобы обвинять, а для того, чтобы отвечать на обвинения. Вы утверждаете, что вы невиновны, но вместе с тем вы знаете, какое обвинение против вас выдвинуто. Не ваша ли совесть подсказала вам его?

— Я узнал о нем из вашего приказа об аресте и из слов ваших людей, выполнявших приказ.

— Как? — гневно воскликнул инквизитор. — Запишите, — приказал он секретарю. — Он утверждает, что читал наш приказ. Но нам известно, что вы не видели его. Он обвиняет наших людей, сообщивших ему об этом. Он, должно быть, не знает, что за разглашение приказа грозит смерть!

— Это правда, я не читал приказ, — ответил Винченцо, — и никогда не утверждал, что читал его. Священник, который ознакомился с ним, пересказал мне его содержание, а ваши люди подтвердили это.

— Не надо отклоняться, отвечайте только по делу.

— Но я не хочу, чтобы мои слова искажались или использовались против меня. Я дал клятву говорить правду и не нарушу ее. Если вы думаете иначе и ставите под сомнение каждое мое слово, я более не буду отвечать.

Инквизитор даже привстал в кресле, лицо его побледнело.

— Дерзкий еретик! — громовым голосом произнес он. — Вы осмелились оспаривать, оскорблять и не исполнять приказы Верховного суда инквизиции! Вы пожалеете об этом. В камеру пыток его.

Ироничная улыбка застыла на губах юноши, холодный взгляд подчеркивал его полное спокойствие. Его мужество и спокойное презрение произвели впечатление на судью, который понял, что перед ним незаурядный человек.

— Где вас арестовали? — спросил он.

— В церкви Сан-Себастьяно на озере Челано.

— Вы уверены в этом? А не в деревушке Челано, по дороге в Рим?

Винченцо с удивлением вспомнил, что именно в этой деревушке произошла смена стражи, и сказал об этом судье. Но тот игнорировал это уточнение и продолжал допрос:

— Кто был арестован вместе с вами?

— Вы не можете не знать того, что вместе со мной была арестована синьорина ди Розальба. Ей предъявлено ложное обвинение в том, что она монахиня, тайно сбежавшая из монастыря. Был арестован также мой верный слуга Паоло Мендрико по неизвестной ни ему, ни мне причине.

Инквизитор немного помолчал, словно о чем-то раздумывая, а затем стал расспрашивать об Эллене: кто она и откуда родом. Винченцо, обеспокоившись, что своими ответами может невольно навредить Эллене, предложил судье задать эти вопросы самой синьорине ди Розальба. Но тот настаивал на ответах Винченцо.

— Она должна тоже находиться в этих стенах, — возразил наконец юноша, надеясь хотя бы косвенно узнать о судьбе Эллены. — Она вполне может ответить вам сама на все ваши вопросы.

Но инквизитор, велев секретарю внести в протокол допроса лишь ее имя, снова погрузился в раздумья.

Наконец он спросил Винченцо:

— Вы знаете, где вы находитесь сейчас?

Винченцо невольно улыбнулся такому вопросу.

— Думаю, что в тюрьме инквизиции в Риме, — спокойно ответил он.

— Вы знаете, за какие преступления сюда попадают?

Винченцо промолчал.

— Ваша совесть знает, а ваше молчание подтверждает это. Предупреждаю вас еще раз, что чистосердечное признание облегчит вашу участь.

Винченцо лишь улыбнулся.

— Суд инквизиции не похож на обычные суды, где исполнение приговора производится немедленно. Наш суд милосерден, хотя и суров. Мы прибегаем к пыткам лишь в исключительных случаях, когда упорство подсудимого вынуждает нас к этому. Вы теперь знаете, чего можете избежать и что вас ждет, если вы этого не сделаете.

— Но если арестованному не в чем сознаваться? — спросил Винченцо. — Вы пытками можете заставить его сделать это, не так ли? Слабый, не выдержав мук, может оговорить себя, он невольно может стать виновником собственной гибели. Вы убедитесь, что я не такой.

— Вы вскоре поймете, юноша, что мы не действуем поспешно, и пожалеете, когда будет уже поздно, что не последовали совету и не признались в своих преступлениях сами. Молчание вам не поможет, мы и без вас все узнаем. В нашем распоряжении факты. Ваши преступления уже записаны в анналах святой инквизиции. Трепещите и одумайтесь! И знайте, что, даже когда нам все известно, ваше признание нам все равно необходимо. Упрямство — свидетельство вашей вины.

Винченцо ничего не ответил.

— Вы когда-нибудь бывали в церкви Святого Духа? — после недолгого молчания вдруг спросил судья.

— Прежде чем я отвечу на этот вопрос, я требую назвать имя того, кто выдвинул против меня обвинения, — ответил Винченцо.

— Вы должны помнить, что не вы здесь задаете вопросы, — резко оборвал его инквизитор. — К тому же вам должно быть известно, что инквизиция держит в тайне имена обвинителей. Кто бы пожелал исполнять свой христианский долг, если бы ему угрожала расправа? Лишь в особых случаях мы раскрываем имена тех, кто нам помогает.

— Тогда назовите имя свидетеля, — настаивал Винченцо.

— Наше правосудие тоже скрывает его от обвиняемого, — ответил инквизитор.

— Что же оставляет обвиняемому ваше правосудие? — возмутился Винченцо. — Значит, его обвиняют и судят без обвинителя и свидетелей?

— Вы задаете слишком много вопросов, — строго сказал судья, — и слишком неохотно отвечаете на вопросы, когда их вам задают. Наш информатор не является обвинителем. Верховный суд, получивший информацию, становится и обвинителем, и судьей. Судебный обвинитель на суде излагает дело и докладывает о показаниях свидетелей. Ну, довольно об этом.

— Как? — воскликнул Винченцо. — Сам суд является обвинителем, свидетелем и судьей одновременно? О, какое раздолье для личной мести, злобы, клеветы. И все это, по-вашему, есть правосудие? Оно страшнее кинжала убийцы! Что стоит моя невиновность, если любой недруг может меня оговорить?

— Следовательно, у вас есть враги? — оживился инквизитор.

Винченцо хорошо знал, кто его враг, но у него не было достаточных доказательств против Скедони. Обстоятельства похищения Эллены внушали ему подозрение, что в этом Скедони помог еще кто-то. Мысль о том, что его мать могла быть соучастницей его ареста и предания в руки инквизиции, показалась ему чудовищной, но и вполне правдоподобной.

— Отвечайте, у вас есть враги? — повторил инквизитор.

— Мое присутствие здесь говорит об этом, — ответил Винченцо. — Я сам никогда никому не был врагом, поэтому мне трудно представить, кто может быть моим врагом.

— Итак, выходит, что у вас нет врагов, — заключил коварный инквизитор. — Следовательно, обвинение против вас выдвинул поборник истинной правды и закона, верный слуга интересов Рима.

Винченцо с ужасом понял, как хитрый и искушенный в допросах инквизитор завлек его в ловушку и использовал его невинные ответы против него же. Теперь его единственной защитой было молчание. Он увидел на лице инквизитора довольную ухмылку победителя.

— Следовательно, вы намерены упорно скрывать правду? — снова начал тот допрос и, не дождавшись немедленного ответа, продолжил: — Поскольку, как следует из ваших собственных слов, у вас нет врагов, которые из личных побуждений могли бы оклеветать вас, вы сознательно скрываете правду, а отсюда можно заключить, что обвинения, выдвинутые против вас, не являются клеветой и вымыслом. Я еще раз прошу вас именем нашей святой веры чистосердечно признаться в своих поступках и этим спасти себя от ненужных страданий до суда. Лишь чистосердечное покаяние смягчит души судей этого справедливейшего трибунала.

Винченцо понял, что молчать он более не должен, и еще раз заявил о своей полной невиновности в том преступлении, которое ему предъявлено, и не знает за собой никакой вины, за которую он заслуживал бы суда инквизиции.

Инквизитор упорствовал в своих обвинениях, Винченцо мужественно опровергал их и все более убеждался, что этот поединок доставляет истинное наслаждение поборнику правосудия инквизиции. Когда секретарь все записал, Винченцо было предложено подписать протокол. Юноша подчинился.

Инквизитор назидательно посоветовал ему подумать, а утром, если он не признается, допрос будет продолжен. После этого он кликнул тюремщика, который привел сюда Винченцо.

Когда тот появился, инквизитор с особой строгостью сказал:

— Исполняйте приказ и отведите арестованного, куда положено.

ГЛАВА VII

Кудрявятся и пенятся валы,

И над водой звучат борьбы аккорды.

Одетый в саван из полночных туч,

Здесь Ужас царствует…

Тем временем Эллена, разлученная с Винченцо, оказалась во власти двух незнакомых ей людей, которые, ничего не объяснив, усадили ее на одну из трех ждавших их лошадей и незамедлительно тронулись в путь, которому предстояло длиться с короткими остановками на отдых две ночи и два дня. Девушка не имела представления, куда ее везут, и долго еще надеялась, что вот-вот услышит позади топот копыт и ее окликнет Винченцо, который, как ее заверили путники, следует за ними.

Поначалу их путь лежал по горной дороге, где изредка встречались поселяне, спешащие на рынок в город, крестьяне с оливковых плантаций и виноградари. Когда дорога стала спускаться на пустынные равнины Апулии, Эллена по-прежнему была в неведении, куда ее везут. Теперь им попадались лишь пастухи, раскинувшие свои таборы на пастбищах.

Грубые на вид, как и ее спутники, они, однако, были добры и приветливы, а звуки их нехитрых музыкальных инструментов отвлекали Эллену от мрачных дум. Здесь ее спутники решили сделать привал, чтобы утолить свой голод козьим молоком, ячменными лепешками и миндалем. Гостеприимство пастухов напомнило девушке то совсем недалекое время, когда они с Винченцо тоже нашли у них приют. Как многое с тех пор изменилось. Сердце Эллены сжалось от тоски и тревоги.

Когда они возобновили свой путь, он уже лежал по местам диким и безлюдным. Эллена более не видела вокруг признаков человеческого жилья, лишь изредка на горизонте возникали силуэты разрушенных замков, прилепившихся на краю утеса. К концу второго дня дорога привела их к лесу в предгорьях полуострова Гаргано. Здесь дорога, которую можно было бы назвать тропой, терялась в чаще могучих деревьев с кронами столь густыми, что скрывали небо. Густые заросли папоротника и можжевельника у их подножий делали эти места мрачными и непроходимыми.

Выехав на возвышенность, где лес поредел, Эллена, окинув взором окрестности, убедилась, что кругом одни густые леса, тянувшиеся почти до самого побережья Адриатики. Сам берег был каменист и суров. Глядя на открывшуюся ее взгляду картину, девушка со страхом подумала, что здесь она совсем одна и оторвана от людей. Однако, как ни странно, она была спокойна. Но это было спокойствие обреченности и безмерной усталости.

Они долго ехали по лесной тропе. Ее спутники, обычно молчавшие, теперь обменивались скупыми словами, и все больше о том, как изменились эти места с тех пор, как они побывали здесь в последний раз. Незаметно наступил вечер. Эллена чувствовала близость моря, слыша порой шум волн, разбивающихся о скалы. Когда они выехали на возвышенность, она уже различила в сумерках серую гладь бухты.

Наконец она осмелилась спросить своих спутников, что ждет ее далее. Неужели ее посадят на корабль или рыбачий баркас, силуэты которых она уже различала?

— Теперь осталось недолго. Скоро приедем, и вы отдохнете, — неопределенно ответил один из ее спутников.

Дорога пошла вниз, и вскоре они оказались у странного одинокого строения, стоявшего столь близко к кромке воды, что казалось, его может смыть любая волна. Окна были темны, и дом казался необитаемым. Однако это не смутило спутников Эллены, ибо, остановив лошадей, они стали громкими криками оповещать о своем приезде. Эллена тем временем постаралась в сумерках разглядеть этот странный дом. Он был очень стар и необычной постройки, но никак не напоминал хижину крестьянина или рыбака.

Его высокие стены из грубо отесанного мрамора с башенками по углам и низким скатом крыши сильно пострадали от времени и непогоды. Он был обнесен оградой, местами разрушенной, одна половина ворот рухнула так давно, что ее почти не было видно из-за густо разросшихся сорных трав, другая едва держалась на проржавевших петлях, и ее немилосердно трепал ветер.

Крики наконец возымели действие, в ответ из дома раздался хриплый голос хозяина, дверь медленно отворилась, и Эллена увидела лицо, на котором отложили печать все испытания и грехи человеческие. Эллена в испуге отшатнулась. Свет фонаря в руках этого человека лишь еще больше подчеркивал голодное измождение и озлобленную одичалость его лица и взгляда. Девушка никогда еще не видела такого странного смешения страдания и злобы и почти как зачарованная смотрела на этого человека, на мгновение забыв о грозящей ей опасности.

У нее не было сомнений в том, что он не является владельцем этого дома, И дикая мысль мелькнула в голове, что это слуга какого-нибудь из сообщников маркизы.

Они прошли в дом через совершенно пустой мрачный холл; он был достаточно просторен, и потолок его уходил под самую крышу. Из холла шли двери наверх и в другие помещения.

Гости и хозяин обменивались приветствиями, похожими на бормотание, и хозяин, которого они называли Спалатро, провел их в комнату, видимо служившую ему спальней, потому что на полу лежал матрас. Другой мебели, кроме стола и двух или трех полусломанных стульев, в комнате не было. Нахмурившись, хозяин исподлобья окинул взглядом Эллену, а затем переглянулся с ее спутниками. Наконец он предложил всем сесть, а сам, объяснив, что ему надо приготовить рыбу на ужин, вышел. Итак, он все же оказался хозяином дома, поняла Эллена, и ее охватили совсем недобрые предчувствия, когда ее сопровождающие вскоре сказали ей, что ее путешествие окончено. Она едва удержалась от полного отчаяния и паники. Следовательно, ее сознательно привезли сюда, в этот заброшенный дом на диком безлюдном берегу, чтобы отдать ее на милость отъявленному бандиту и негодяю. Гордыня и злая воля маркизы восторжествовали. У бедной девушки подкосились ноги, и она без чувств упала на пол.

Когда она пришла в себя и увидела склонившихся над нею своих спутников и хозяина дома, ее первой мыслью было просить их о сострадании, но опасения, что этим она выдаст свои подозрения, остановили ее. Поэтому, сославшись на сильную усталость, она попросила отвести ее в предназначенную ей комнату. Ее стражи переглянулись в нерешительности, а затем предложили ей сначала разделить с ними ужин, который сейчас будет готов. Эллена как можно любезней отказалась от ужина, и им ничего не оставалось, как выполнить ее просьбу. Спалатро, взяв лампу, провел ее через холл на верхний этаж, где открыл дверь небольшой комнаты.

— Где же постель? — недоуменно промолвила Эллена, окинув взглядом пустую комнату.

— Там, на полу, — нелюбезно сказал Спалатро, указывая на матрас на полу, над которым висели остатки истлевшего полога. — Если вам нужна лампа, я оставлю ее на несколько минут, а потом зайду за ней.

— Неужели вы хотите, чтобы я провела ночь в полной темноте? — жалобно и испуганно воскликнула Эллена.

— Оставить вам лампу? Да вы еще дом сожжете, — недовольно проворчал Спалатро.

Как ни молила его Эллена, убеждая, что с лампой ей будет не так страшно, он был непреклонен, но вдруг, как-то странно посмотрев на нее, спросил:

— Не так страшно, говорите? Вы сами не знаете, о чем меня просите.

— Что вы хотите сказать? — в отчаянии воскликнула девушка. — Скажите, умоляю вас!

Спалатро от неожиданности даже отступил назад, глядя на нее с явным изумлением.

— Будьте милосердны, — не выдержав, взмолилась Эллена. — Я беззащитна, я нуждаюсь в помощи…

— Чего вы опасаетесь, синьорина? — наконец придя в себя, спросил Спалатро, а затем быстро добавил: — Разве то, что я лишу вас лампы, так уж немилосердно?

Эллена, снова испугавшись, что лишним словом может выдать себя, заявила, что сочла бы милосердным поступком, если бы он не лишал ее света ночью. Она удручена, боится спать в незнакомом месте, и свет лампы помог бы ей успокоиться.

— Нам здесь непонятны ваши капризы, к тому же лампа в доме одна, а у нас еще много дел. Мои гости сидят в потемках и дожидаются, когда я вернусь. Ладно, оставляю вам лампу на пару минут, но не более.

Эллена вынуждена была согласиться. Когда Спалатро вышел, она услышала, как загремел задвигаемый засов. Она была здесь пленницей.

Эллена потратила эти драгоценные минуты на осмотр комнаты, чтобы выяснить, нет ли какой-нибудь возможности выбраться отсюда. Единственное окно было забрано решеткой, дверь прочно закрывалась снаружи на засов — все принятые хозяином предосторожности говорили о недобрых намерениях хозяев по отношению к гостям, попадавшим в эту комнату.

Проверив прочность решеток на окне и напрасно поискав на двери какую-нибудь задвижку, позволяющую запереть дверь изнутри, Эллена убедилась, что выбраться отсюда собственными силами не представляется возможным, и, поставив между собой и дверью лампу, стала ждать. Через несколько минут Спалатро вернулся и принес ей стакан кислого вина и кусок хлеба. Эллена не сочла возможным отказаться, видя такое к себе внимание.

Когда Спалатро ушел, он снова запер дверь. Оставшись одна, девушка, чтобы успокоиться, принялась молиться. Молитва принесла ей некоторое успокоение, однако она не решилась лечь спать, памятуя о том, что ее дверь в любую минуту может быть открыта. Эллена приняла решение бодрствовать всю ночь. Усевшись на матрасе, в полной темноте и одиночестве, она вскоре предалась тревожным воспоминаниям о том, что произошло в этот последний день ее путешествия. Странное поведение ее спутников, их непонятные слова о конце путешествия и то, что ее теперь заперли в этой комнате, невольно заставили ее опасаться, что же будет с ней дальше. Едва ли маркиза ди Вивальди намеревалась поселить ее здесь навсегда. Проще было бы снова отправить ее в монастырь. У Эллены уже составилось какое-то представление о решительном и недобром характере маркизы, а вид этого дома и его хозяин, к тому же полное отсутствие женской прислуги заставляли девушку подозревать худшее. Ужас охватил ее. Как часто в эти два дня, испытывая страх, она мысленно обращалась к Винченцо, молила его спасти ее! Неужели их разлучили навсегда?

Она отказывалась верить, что его отдадут в руки инквизиции. Все, что произошло с ней, говорило о том, что ее пленение не имеет отношения к инквизиции. Просто маркиза устроила арест Винченцо для того, чтобы задержать его, пока она упрячет Эллену в надежное место, где он никогда ее не найдет. Винченцо потом, наверное, отправили куда-нибудь в далекое семейное поместье, где его продержат до тех пор, пока не решится судьба Эллены. Потом он вернется домой, а единственной жертвой будет она. Это печальное заключение отнюдь не могло облегчить ее тревожное состояние.

Гости внизу засиделись допоздна. До Эллены временами, когда утихал шум прибоя, доносились их голоса, и каждый раз, когда скрипела дверь, она пугалась, что они придут за ней.

Наконец в доме воцарилась полная тишина, видимо, они ушли или легли спать. Однако сомнения не покидали Эллену. Прислушавшись, она вдруг услышала шаги на лестнице и шепот, словно кто-то о чем-то договаривался. Слов она не разобрала, но одна фраза все же долетела до нее. Она была произнесена громче и, видимо, вслед тому, кто уходил, ибо были слышны шаги человека, спускающегося в холл.

— Ты найдешь его на столе в моем кушаке. Поторопись.

Вскоре тот, кто уходил, вернулся, и шепот переговаривающихся людей возобновился. Эллена явственно расслышала фразу:

— Она спит.

Послышались шаги на лестнице, и, видимо, тот, кто произнес последние слова, спустился в холл.

Через несколько секунд тот, кто остался, отошел от ее двери. Эллена слышала его удаляющиеся шаги. Теперь был слышен лишь шум прибоя.

Девушка облегченно вздохнула, хотя более уже не сомневалась, что против нее что-то замышляется. Тот предмет, за которым один послал другого, был, без сомнения, кинжал.

К счастью для бедняжки, она не знала, что в ее комнату ведет потайной ход и убийца в любое время ночи может бесшумно проникнуть к ней. Тогда бы ее отчаянию не было предела.

Тем временем Эллена решила бодрствовать всю ночь и была рада, когда в доме наконец стихло. Какое-то время она бесшумно ходила по комнате, вздрагивая каждый раз, когда под ногами скрипели рассохшиеся половицы, иногда останавливаясь и настороженно прислушиваясь. Бледный свет луны, проникнув сквозь решетку, слабо осветил комнатку, и Эллена увидела много из того, что не успела разглядеть при свете лампы. Ей даже показалось, как что-то скользнуло в тот угол, где лежал матрас. Она похолодела от ужаса, но, очевидно, ей почудилось, подумала она, приходя в себя, и в этом виноват лунный свет. Если бы она знала о потайной двери, то вполне могла бы вообразить, что это убийца. Тревога ее усиливалась, теперь она вся превратилась в слух, даже боялась дышать. Однако, кроме шума прибоя, ничего не было слышно. Боясь приблизиться к матрасу, она остановилась у окна, решив здесь дождаться рассвета, который прогонит ночную тьму и ее страхи. Луна стояла высоко, освещая своим холодным светом набегающие на берег волны. Эллена слушала их размеренные удары о камни, и это постепенно успокоило ее.

Комната светлела, пугающие Эллену тени исчезли, и наконец она отважилась подойти к матрасу и устало опустилась на него. Короткий сон был ей необходим.

ГЛАВА VIII

И все же я боюсь тебя. Ты страшен,

Когда вот так ворочаешь глазами.

Как ты кусаешь нижнюю губу!

Твой облик искажен кровавой злобой.

Я чувствую беду, но верю, верю —

Она грозит не мне.

В. Шекспир. Отелло

Шум отодвигаемого засова разбудил Эллену. После короткого и тяжелого забытья она не сразу поняла, где находится. Но, увидев перед собой Спалатро, вспомнила, где она и что она пленница этого ужасного человека.

Бедняжка от страха и отчаяния снова бессильно опустилась на матрас, даже не найдя сил спросить у своего тюремщика, чем объясняется его бесцеремонное вторжение. Но он сам объяснил его:

— Я принес вам завтрак. Но, кажется, вы еще спите. Думаю, вы хорошо выспались и пора вставать.

Эллена ничего не ответила, но, сознавая свое отчаянное положение, подняла умоляющий взгляд на Спалатро, который держал в руках кружку молока и лепешку.

— Куда это вам поставить? Вы, должно быть, голодны. Вчера ведь не ужинали.

Эллена поблагодарила и попросила поставить прямо на пол — стола ведь в комнате не было. Когда он ставил еду возле нее, она заметила выражение его лица, злорадное и удовлетворенное, словно он был доволен собой и рассчитывал на какой-то неизбежный успех. Это настолько поразило девушку, что она, не отрываясь, следила за Спалатро, пока он находился в комнате. Когда их взгляды случайно встретились, он воровски отвел глаза, словно пойманный с поличным. После этого он уже не поднимал глаз и поспешил уйти.

Это настолько обеспокоило Эллену, что она, не переставая думать об этом, забыла даже о принесенной еде.

Когда же наконец она вспомнила о молоке и хлебе, поднеся кружку к губам и сделав глоток, чувство опасности остановило ее. Странное выражение на лице Спалатро появилось именно в тот момент, когда он ставил перед ней еду. Ужасное предположение, что в молоко подсыпан яд, пронзило сознание. Ей стало так страшно, что она не прикоснулась даже к лепешке, моля Бога, чтобы глоток молока не оказался роковым для нее.

Весь день прошел в страхе и сомнениях, она была столь подавлена, что временами впадала в полную апатию. Ей больше не надо было гадать, зачем ее привезли сюда. И все же крохотная искорка надежды, тлевшая в исстрадавшейся душе, поддерживала ее, и мысли обращались к Винченцо. Она верила, что он жив и вне опасности, а раз это так, то, несмотря на коварство его матери, он сделает все, чтобы спасти ее.

Весь день она простояла у окна, погруженная в раздумья, невидящим взором глядя на серые волны бухты и даже не слыша шума волн. Единственное, к чему она прислушивалась, настороженно и со страхом, были звуки и шорохи в доме. Она пыталась угадать, сколько в нем людей и чем они сейчас заняты. Но в доме была тишина, лишь изредка слышались далекие шаги в коридорах или звук закрываемой двери. Однако голосов не было слышно, словно дом был пуст и, кроме хозяина и нее, в нем никого не было. Ее прежние спутники, должно быть, давно уехали, хотя она не слышала, когда это произошло. Что они замыслили? Если они намеревались ее убить, то почему оставили в доме лишь одного Спалатро? Втроем сделать это было бы намного проще. Но это недоумение быстро рассеялось, когда она вспомнила о яде. Они, должно быть, уверены, что их план удался, и оставили ее здесь, чтобы она умерла взаперти, а затем избавились бы от бездыханного тела. Несуразность и странность поведения ее спутников превратилась в воображении в хорошо продуманный сговор с целью убить ее. Что может быть проще яда, подсыпанного в пищу!

Погруженная в свои мысли, Эллена услышала шаги, когда они уже были у двери. Они были осторожны и неторопливы, словно человек, сделав шаг, останавливался и прислушивался.

«Это Спалатро», — тут же решила Эллена. Он уверен, что она выпила отравленное молоко, и хочет услышать ее предсмертные стоны. Увы, он пришел слишком рано, яд еще не подействовал. При мысли, что она отравлена, Эллена похолодела и чуть не лишилась чувств. От слабости в ногах она вынуждена была опуститься на матрас. Она уже приготовилась ждать конца. Но дурнота прошла, силы понемногу возвращались к ней. Мысль о том, что Спалатро, войдя в комнату, увидит нетронутой кружку с молоком, заставила Эллену встать. Подойдя к окну, она выплеснула молоко через прутья решетки. Убедившись, что она его выпила, мучители на какое-то время оставят ее в покое, а это даст ей возможность что-то придумать, решила она.

Был уже вечер, когда на лестнице послышались шаги. В щели под дверью появилась тень, словно кто-то стоял, прислушиваясь. Затем тень исчезла, и она услышала, как кто-то осторожно спускался по лестнице.

«Это Спалатро, — подумала Эллена. — Он проверяет, жива ли я».

Но под дверью снова кто-то стоял, и это было странно, ибо шагов она не слышала.

Эллена испугалась, что, войдя в комнату, Спалатро обнаружит, что она жива, и примет иные меры, а это означало немедленную смерть!

Действительно, раздался скрежет засова, дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Спалатро. Прежде чем войти, он окинул комнату настороженным взглядом, который остановился на лежавшей на матрасе девушке. Лишь после этого быстрыми шагами он приблизился к ее ложу. На его лице был страх, нетерпение и, как Эллене показалось, чувство вины тоже. Когда он подошел достаточно близко, Эллена поднялась и села. У Спалатро был такой вид, словно он увидел призрак, глаза его остекленели, в них отразился ужас. Бедная Эллена тоже растерялась. Когда наконец Спалатро, овладев собой, почти заикаясь, справился о ее самочувствии, она даже позабыла, что благоразумней было бы сказаться больной.

Какое-то время Спалатро смотрел на нее даже с интересом, а затем исподтишка окинул взглядом комнату. Эллена поняла, что он ищет, куда девалась отравленная еда. Когда он увидел на полу пустую кружку, Эллене показалось, что он довольно ухмыльнулся.

— Вы остались без обеда, я совсем забыл о нем. Но скоро будет готов ужин. А пока вы можете прогуляться вдоль берега, если желаете.

Эллена, пораженная таким предложением, растерялась, не зная, соглашаться или нет. Она опасалась ловушки. Ее просто хотят заманить туда, где можно будет легко от нее избавиться. Первой мыслью было отказаться, но, подумав, что удобнее всего расправиться с ней в ее же комнате, где она полностью в их власти, она согласилась на прогулку.

Когда она спустилась по лестнице вниз и пересекла холл, никто не попался ей навстречу. Она справилась у Спалатро о своих спутниках. Тот ничего не ответил. Он молча шел впереди, пока они не вышли во двор. За воротами он остановился, указал рукой куда-то на запад, сказав, что она может совершить прогулку вдоль берега.

Эллена, постаравшись держаться от Спалатро подальше, направилась в сторону шумящего прибоя, едва замечая, куда ведет тропа. У подножия скалы она наконец подняла глаза и увидела открывшиеся взору морские просторы. Вдали на берегу она различила одинокие хижины рыбаков, в бухту медленно входили с полуспущенными парусами рыбачьи лодки. Но все это было так далеко, что она не смогла увидеть фигурки людей. Для нее, считавшей до сих пор, что, кроме дома, ставшего ее темницей, в окрестностях нет ни единого человеческого жилища, эти хижины рождали крупицу надежды. Она обернулась, чтобы проверить, как далеко от нее Спалатро, но с испугом убедилась, что он следует за ней всего в нескольких шагах. Эллена еще раз окинула печальным взглядом далекий поселок.

Опускались сумерки, море потемнело и заволновалось, пронзительно кричали чайки, ища свои гнезда в скалах, темная туча над бухтой была вестницей приближающейся грозы. Эллена, на мгновение забыв о собственных невзгодах, от души порадовалась за рыбаков, успевших в гавань до начала бури. Вскоре они будут в тепле и безопасности родного очага. Мысли о мрачном доме снова возвратили ее к действительности, столь безнадежной и безжалостной.

— Увы, у меня нет больше дома, — тихо промолвила она, — никто не встретит меня улыбкой. Я потеряла даже единственного друга, который мог бы спасти меня. Я — одинокий путник на чужом берегу, за каждым шагом которого следит убийца.

Эллена невольно содрогнулась и бросила взгляд назад, но Спалатро исчез, она была одна. Однако надежда убежать погасла, не успев родиться. Впереди она увидела фигуру монаха, он шел ей навстречу по краю моря. Укутанный в темный плащ, он шел, низко опустив голову и глядя под ноги, словно погруженный в глубокую думу.

«Это святой отец, размышляющий о чем-то великом и возвышенном. К кому, как не к нему, могу я обратиться и попросить защиты. Его орден призван защищать обездоленных и несчастных. Кто бы мог подумать, что в этом диком и пустынном месте я неожиданно встречу своего защитника. Его монастырь, должно быть, совсем близко», — обрадовалась Эллена.

По мере того как монах приближался к ней, он все ниже опускал голову и плотнее кутался в плащ. Наконец, почти поравнявшись с ней, он искоса бросил на нее взгляд. Эллену поразило выражение его больших темных глаз, сверкнувших из-под низко надвинутого капюшона. Минуя ее, монах, однако, не выказал ни малейшего удивления или любопытства.

Эллена остановилась, решив дать ему уйти как можно дальше, прежде чем продолжить свой путь к рыбачьему поселку. Сама она не отважилась попросить у монаха помощи. Но через мгновение она услышала шаги за спиной и, обернувшись, увидела, что монах следует за ней. Она снова поймала на себе его странный изучающий взгляд. Его наружность показалась ей неприятной и даже отталкивающей, и Эллена снова не решилась обратиться к нему, более того, она почувствовала, что этого не следует делать. В его высокой и крупной фигуре было что-то пугающее, говорящее о недоброй силе и коварстве. Он следовал за ней еще какое-то время, но вдруг исчез за обломками скал.

Эллена все же решила продолжать свой путь до рыбачьего поселка, пока нет Спалатро. Его исчезновение порядком удивило ее. Но раздумывать было некогда. Однако не успела она сделать и десяти шагов, как монах снова оказался за ее спиной. От неожиданности и испуга она чуть не вскрикнула. На этот раз он как-то особенно долго и внимательно смотрел на нее, замедлив шаги, словно был в нерешительности, но потом быстро прошел мимо. Отчаяние Эллены возрастало — ведь он шел в том же направлении, что и она, и теперь ей было так же страшно следовать за ним, как возвращаться назад. Монах, отойдя на какое-то расстояние, обернулся и вдруг снова пошел ей навстречу. Когда он прошел, она в отчаянии ускорила шаги и почти побежала. Обернувшись, чтобы проверить, не следует ли он за ней, она вдруг увидела, что монах беседует с вновь появившимся Спалатро. Они шли за ней медленно, погруженные в беседу, пока вдруг не заметили, как быстро она удаляется. Спалатро окликнул ее и велел остановиться. Его грозный окрик эхом отозвался в прибрежных скалах, и было в нем столько угрозы, что бедная девушка, взглянув с отчаянием на все еще далекие хижины, замедлила шаги. Вскоре монах обогнал ее, а Спалатро опять куда-то исчез.

Когда монах поравнялся с Элленой, он посмотрел на нее так, что она вся сжалась от страха и даже отшатнулась от него, хотя никаких оснований считать его своим недругом у нее не было. Бедняжка никогда прежде не знала Скедони. Сам монах тоже пришел в сильное волнение, и лицо его потемнело.

— Куда вы идете? — вдруг спросил он сдавленным голосом.

— Кто вы, святой отец, чтобы задавать мне такие вопросы? — в свою очередь спросила его Эллена, стараясь казаться спокойной.

— Кто вы и куда идете? — строго повторил монах.

— Я бедная сирота, — пролепетала Эллена, уже не в силах скрыть свою тревогу. — Если вы тот, кем мне позволяет называть вас ваше платье, друг обездоленных и обиженных, то вы проявите ко мне сострадание.

Скедони ответил не сразу.

— Кого и чего вы боитесь? — наконец спросил он.

— Я опасаюсь за свою жизнь, — нерешительно ответила девушка. Она заметила, как словно тень прошла по лицу монаха.

— Опасаетесь за свою жизнь? — воскликнул он с удивлением. — Кто может покушаться на нее?

Эллену поразило, как он произнес эти слова.

— На жизнь бедной букашки, — вдруг добавил он. — Так кто же пытается раздавить ее?

Изумленная и испуганная его поведением и расспросами, Эллена не смогла вымолвить и слова. Ее поразили не только странные слова монаха, но и тон, каким они были сказаны. Опасаясь надвигающейся грозы и неожиданного попутчика, она поспешила в сторону деревушки.

Монах не отставал и наконец грубо схватил ее за руку.

— Кого вы боитесь? — снова грозно спросил он. — Говорите, кого?

— Я не могу вам этого сказать! — в отчаянии воскликнула девушка, еле удержавшаяся на ногах от его грубого рывка за руку.

— Ах, вот как! — вдруг вскричал он, приходя в еще большее волнение.

В эту минуту лицо его показалось Эллене страшным. Она безуспешно пыталась вырвать из его тисков свою руку, а он молча с угрозой наблюдал за ее тщетными усилиями. Наконец устав, девушка затихла. Глаза монаха, устремленные на нее, приобрели странное застывшее выражение, словно он забыл о ней и был полностью погружен в себя.

— Умоляю вас, отпустите мою руку, — взмолилась Эллена. — Уже поздно, я слишком далеко забрела от дома.

— Это верно сказано, — рассеянно пробормотал монах, не отпуская ее руку. — Очень верно.

— Смотрите, как быстро темнеет, — продолжала уговаривать его девушка. — Меня застигнет буря.

Скедони словно не слышал ее.

— Буря? — рассеянно произнес он. — О, пусть грянет буря! — вдруг воскликнул он, приходя в себя.

Он наконец позволил ей опустить вниз затекшую руку, однако продолжал крепко сжимать ее ладонью. Вдруг он повернулся и пошел в сторону проклятого дома, увлекая ее за собой.

В полном отчаянии Эллена принялась умолять его отпустить ее.

— Прошу вас, отпустите меня. Я так далеко ушла от дома. Близится ночь, меня ждут, и, если я не вернусь, меня будут искать.

— Все это ложь, — внезапно воскликнул монах. — И вы это прекрасно знаете.

— Да, вы правы, — покорно ответила девушка. — У меня нет никого, кто бы мог защитить меня.

— Чего заслуживают те, кто прибегает ко лжи? — грозно продолжал монах. — Или тот, кто завлекает в свои сети нерадивых юнцов?

— Святой отец! — в ужасе воскликнула Эллена.

— Нарушает покой дома, обольщает наследников богатых и знатных семей… Я спрашиваю вас, чего они заслуживают?

Охваченная ужасом, Эллена молчала. Теперь она поняла, кто перед ней, кого она так неразумно готова была счесть своим возможным защитником. Он был орудием мести ее злейшего врага, маркизы. У бедняжки потемнело в глазах, ноги ее подкосились, и она упала без чувств.

Скедони в растерянности смотрел на лежащую у его ног девушку. Такого он не ожидал, и это привело его в полное смятение. От волнения он заметался по берегу, даже бросился к воде, чтобы зачерпнуть ее и плеснуть в лицо бездыханной девушке. В душе его боролись странные чувства, о которых он доселе и не мог подозревать. Вместо жажды отмщения вдруг возникло странное чувство человеческого сострадания к этому юному и беспомощному существу. Чуждый милосердия, руководимый тщеславием и гордыней, Скедони, сам внушивший маркизе ди Вивальди жестокий план мести, вдруг оказался раздираем самыми противоречивыми чувствами, в плену собственной растерянности и слабости. Это было столь неожиданно и незнакомо, что привело его в отчаяние.

«Неужели эта хрупкая девушка способна поколебать решимость зрелого мужа? — твердил он себе. — Неужели ее страдания тронут мое сердце и заставят меня отказаться от совершения того, что я так долго вынашивал, так тщательно готовил? Неужели из-за минутной слабости я согласен от всего отказаться? Что со мной? Я должен прийти в себя, снова стать хозяином своей воли и своих решений. Где гордость и решимость моего рода, или я должен стать рабом обстоятельств? Нет, я чувствую, как прежний дух возрождается во мне…»

Он быстрыми шагами вернулся к Эллене, страшась любого промедления. В складках его одежды был спрятан кинжал. В душе он уже знал, что привычная рука в нужный момент не дрогнет. Однако мысль о том, что местные жители могут обнаружить следы крови на камнях, остановила его. Не лучше ли будет отнести ее к самой кромке воды? Волны, приведя ее на мгновение в чувство, тут же унесут в море, даже не дав ей опомниться.

Он наклонился, чтобы поднять Эллену, но при виде ее невинного, как у ребенка, лица сомнения снова вернулись. И в это мгновение девушка, словно почувствовав грозящую ей смертельную опасность, открыла глаза и, увидев лицо Скедони, громко вскрикнула и попыталась подняться. Прежняя решимость покинула Скедони. Стыдясь своего безволия, испытывая досаду и смятение, он, не выдержав взгляда Эллены, отвернулся и быстро пошел прочь. Девушка прислушивалась к его удаляющимся шагам, а затем, поднявшись, проводила глазами фигуру монаха. Он шел к дому.

Эллена, понемногу приходя в себя, решила все же собраться с силами и во что бы то ни стало достичь деревушки. Не успела она сделать несколько шагов, как увидела, что за нею быстро и решительно следует Спалатро. Ему ничего не стоило догнать ослабевшую после обморока Эллену. Она снова во власти своего тюремщика. Ее жалкий вид ничуть не тронул жестокое сердце негодяя, он язвительно высмеял ее попытку убежать и заставил следовать за ним. Мрачные стены угрюмого дома снова поглотили ее, и теперь уже навсегда. Вспомнив, что монах тоже пошел сюда, она, проходя по холлу и коридорам, искала следы его присутствия, но тщетно. Теперь она знала, что ей более не на кого надеяться.

С глухим стуком захлопнулась за ней дверь ее темницы, задвинулся засов, затихли шаги Спалатро, и наступила гробовая тишина, столь же гнетущая и грозная, как затишье перед бурей.

ГЛАВА IX

Утраты все приходят мне на ум,

И старой болью я болею снова.

В. Шекспир. Сонет 30

Скедони вернулся в дом в состоянии смятения, с которым не могла совладать даже его железная воля. По дороге он встретил Спалатро и, послав его за Элленой, не велел его беспокоить, пока он сам его не позовет.

Войдя к себе, он запер дверь на ключ, хотя в доме, кроме него, никого не было. О, как бы ему хотелось так же запереть на ключ свою взбунтовавшуюся совесть! Он бессильно опустился на стул и оставался недвижимым, хотя в душе его бушевала буря. Совесть вступила в бесславный поединок с тщеславием, а последнее, в свою очередь, — с пренебрежением к себе за проявленную слабость и малодушие.

Он не знал себя таким, каким его сделали теперь обстоятельства, не находил объяснения своим поступкам, той противоречивости и непоследовательности, которые в себе обнаружил в эти последние минуты. И все же он не терял надежды, что его воля и разум восторжествуют над случайным смятением и он спокойно и хладнокровно, дав себе оценку, совладает с собой.


Граф ди Маринелла, а таково было настоящее имя духовника маркизы, был отпрыском знатного рода в одном из небольших миланских графств, уцелевших в предгорьях Тирольских Альп после многочисленных войн в Италии. Доставшееся ему после смерти отца состояние было невелико, но юный Маринелла не испытывал желания приумножить его прилежным трудом. Он также не намеревался ограничивать себя в чем-то из-за бедности или терпеть ее унижения. Перед равными себе он просто в ней не признавался. А поскольку он не был от природы наделен щедростью души и чувств и не познал ни высоких дум, ни порывов благородства, он более всего был склонен ценить власть над людьми, независимо от ее последствий, и удовольствия жизни.

Когда источник его материальных благ иссяк, это не заставило его призадуматься. Продав часть родового поместья, он какое-то время довольствовался тем, что осталось, но, не умеющий мириться с необходимостью жить по средствам, юный Маринелла попытался восполнить утраченное не с помощью ума, а с помощью хитрости. Но ни хитрость, ни изворотливость не помогли ему, и, чтобы скрыть от друзей и соседей неблагоприятно изменившиеся обстоятельства своей жизни, он замкнулся и стал отшельником. Вскоре о нем все забыли.

Об этих годах его жизни мало известно. О нем заговорили лишь тогда, когда он появился в монастыре Святого Духа в Неаполе в одежде монаха и под именем Скедони. Его внешний облик изменился столь же неузнаваемо, как и его жизнь. Из веселого и бесшабашного он стал мрачным и суровым, былая гордость и жажда жизни уступили место смирению и самоограничению, нередко принимавшим форму обета молчания или жестокого ограничения в еде и духовного покаяния.

Его давний знакомый при случайной встрече узнал его лишь по взгляду, заставившему его, вглядевшись в черты лица монаха, с трудом признать в нем графа Маринеллу.

Встреча была столь нежелательна для последнего, что он всячески отрицал какое-либо их знакомство, но, когда были приведены неопровержимые доводы, Скедони был вынужден признаться. После этого друзья уединились и между ними состоялась беседа. О чем они говорили, осталось тайной, но результатом этой беседы была клятва, что в монастыре ничего не будет известно как об этой встрече, так и о прошлом Скедони. О последнем монах предупредил своего друга столь строгим и угрожающим тоном, что тот в страшном испуге поклялся молчать. Первое обещание он, судя по всему, выполнил, что касается второго, то узнать это не удалось, ибо после никто более не видел в Неаполе этого человека.

Скедони хотя и был тщеславен, но умел легко приспосабливаться к взглядам и предрассудкам окружавших его людей и вскоре стал одним из самых истовых поборников веры и своего рода примером самоограничения и жестокой дисциплины. Его приводили в пример новичкам в монастыре, которые смотрели на него с почтением, хотя следовать его примеру не спешили.

Этими панегириками в адрес Скедони дружба монахов с ним и ограничивалась. Они предпочитали восхвалять его бдения, но не подражать им. В большинстве своем братья боялись его, а многие даже ненавидели за гордыню и мрачность характера. Одних же пустых похвал Скедони было недостаточно.

Он провел в их обществе немало лет, но так и не достиг высшего сана, в то время как люди, с его точки зрения, ничтожные добивались этого. Слишком поздно он понял, что никогда не дождется в своем монастыре достойного признания. Тогда он решил искать другие пути. Он был в течение уже нескольких лет духовником маркизы ди Вивальди, но лишь совсем недавно поведение ее сына дало ему надежду завоевать особое доверие маркизы и стать полезным и незаменимым ее советником.

Он неизменно изучал характер, привычки и особенности людей, с которыми общался, что позволяло ему в нужное время извлекать из этого пользу. Обеспокоенная поведением сына, маркиза ди Вивальди была предметом его особого интереса и внимания. Узнав ее как женщину сильной воли и страстей, однако отнюдь не очень умную, проницательную или дальновидную, он решил умело потворствовать хотя бы одной из ее страстей или какому-либо из предрассудков, чтобы впоследствии, когда придет час, воспользоваться этим для обеспечения своего будущего.

В итоге он вскоре завоевал ее полное доверие и стал столь необходим, что мог уже умело внушать ей свои мысли и убеждения. Так, ему удалось подготовить ее к мысли, что он давно заслуживает одного из постов в церкви, о котором он давно мечтал. Вскоре маркиза сама предложила ему свою поддержку и хлопоты. Она же, в свою очередь, воспользовалась этим и попросила у Скедони совета в одном деликатном семейном деле. Речь шла о недостойном увлечении ее сына простолюдинкой.

Духовник и маркиза легко пришли к выводу, что только исчезновение очаровательной виновницы всех волнений маркизы может вернуть покой и согласие в семье ди Вивальди. Заточение в монастырь более не казалось маркизе достаточным, ибо ничто не могло удержать Винченцо от попыток вызволить оттуда свою возлюбленную. Поэтому требовались иные меры. Долго и терпеливо Скедони подводил маркизу к этой мысли и наконец добился успеха. Теперь ему предстояло сыграть главную роль в последнем акте этой драмы. Скедони сам должен был совершить жестокий акт возмездия, вернуть дому ди Вивальди честь и покой. А ему это сулило исполнение его заветной мечты о высоком церковном сане, да и позволяло отомстить дерзкому юнцу, унизившему его в храме. Однако странное смятение остановило руку Скедони в нужный момент, и он не совершил того, что должен был совершить. Теперь он снова спокоен и полон решимости. Эллена должна умереть сегодня же ночью. Через потайной ход, ведущий к морю, они со Спалатро вынесут ее тело и бросят в волны. Море примет и сохранит еще одну тайну.

Лучше было бы обойтись без крови, такая возможность у него была сегодня на берегу, когда Эллена потеряла сознание, но он упустил ее. Девушка уже подозревает, что ее хотели отравить, и вторая попытка не должна окончиться неудачей.

Спалатро был давним соучастником и доверенным лицом Скедони. Именно ему монах намеревался поручить главное — решить судьбу девушки. Этим он еще больше обретет власть над Спалатро и добьется его верности.

Была уже глубокая ночь, когда Скедони, все взвесив и обдумав, вызвал к себе Спалатро. Закрыв за собой дверь на ключ, как только тот вошел в его комнату, и приняв зачем-то другие меры предосторожности, хотя в доме, кроме запертой на верхнем этаже несчастной жертвы, никого не было, он поманил к себе пальцем Спалатро и, понизив голос, спросил:

— Ты слышал в ее комнате какие-либо звуки? Как ты думаешь, она уже спит?

— Я ничего не слышал, синьор, в этот последний час, — настороженно ответил удивленный Спалатро. — Я все время стоял у подножия лестницы, пока вы не позвали меня. Если бы она ходила по комнате, рассохшиеся половицы выдали бы ее. Старый пол совсем пришел в негодность.

— Тогда слушай меня внимательно, Спалатро, — сказал монах. — Я уже испытал тебя в деле и верю, что ты мне предан, иначе я бы не доверился тебе. Вспомни все, что я тебе говорил утром, и будь решителен и точен в своих действиях, каким ты был всегда.

Спалатро мрачно внимал его словам.

— Сейчас ночь, ступай в ее комнату, она давно уже спит. Вот, возьми это, — он протянул ему кинжал и темный плащ. — Ты знаешь, что с ним делать.

Монах умолк, впившись пронзительным взглядом в Спалатро, который сосредоточенно вертел в руках кинжал, проверяя остроту клинка. Взгляд его был пуст и ничего не выражал, словно он не понимал, что от него требуют.

— Ты знаешь, что делать, — властным голосом повторил Скедони. — Поторапливайся. Рано утром я должен уехать отсюда.

Спалатро, однако, молчал.

— Скоро рассвет, — заметил Скедони, уже начав нервничать. — Ты боишься? Ты весь дрожишь? Неужели я ошибся в тебе?

Спалатро молча сунул кинжал за пазуху и, перекинув плащ через руку, медленно и неохотно поплелся к двери.

— Поторапливайся! — повторил Спалатро. — Не медли.

— Не могу сказать, синьор, чтобы это дело было мне по душе, — наконец угрюмо промолвил Спалатро. — Не понимаю, почему я должен делать больше всех, а получать меньше всех.

— Грязный негодяй! — воскликнул возмущенный Скедони. — Так ты еще, оказывается, недоволен?

— Не больший негодяй, чем вы, синьор, — вдруг грубо ответил Спалатро и в сердцах швырнул плащ на пол. — Мне всегда приходится выполнять за вас грязную работу, а награды-то получаете вы. Мне перепадают крохи, как всякому бедняку. Или сами делайте свою работу, или платите больше.

— Замолчи! — прикрикнул на него разъяренный монах. — Как ты смеешь унижать меня подобными речами? Я не продался за деньги. Ее смерть — это моя воля. А ты что просил, то и получишь.

— Мне этого мало, синьор, — возразил Спалатро. — Кроме того, работа мне не по душе. Что плохого мне сделала эта девушка? — вдруг неожиданно сказал он.

— С каких это пор ты стал моралистом? — язвительно заметил монах. — Надолго ли тебя хватит? Ты не впервые выполняешь такую работу. А те, другие, разве они сделали тебе плохое? Ты забыл, что я слишком много знаю о тебе, Спалатро.

— Нет, не забыл, синьор, — мрачно ответил тот. — Хотел бы, да не могу. С тех пор я потерял покой. Я вечно вижу эту окровавленную руку. По ночам, когда на море буря и дом ходит ходуном от ветра, все они являются ко мне, все, кого я оставил там на берегу. Они толпятся у моей постели. Чтобы спастись, я бегу из дому.

— Успокойся, Спалатро, хватит! — прикрикнул на него встревоженный монах. — Ты так сойдешь с ума от страха. Вот до чего довели тебя кошмары. Я думал, что имею дело с сильным мужчиной, а ты как дитя, напуганное россказнями нянек. Но я понимаю тебя и заплачу тебе больше. Ты останешься доволен.

Но Скедони на этот раз ошибся в этом человеке. Спалатро говорил правду. Возможно, красота и невинность девушки тронули зачерствевшую душу отпетого негодяя и убийцы. Или муки совести были слишком велики, но Спалатро наотрез отказался убить Эллену. Странное понятие совести было у этого бандита и не менее странная жалость, ибо, отказавшись совершить убийство, он тут же согласился ждать монаха у подножия лестницы, чтобы помочь ему отнести тело убитой девушки на берег моря.

«Лишь сам дьявол способен на такую сделку вины с совестью», — про себя заключил Скедони, забыв, что несколько минут назад сам решился на не лучшую из сделок, пытаясь переложить на Спалатро то, что обещал маркизе сделать сам.

Спалатро, освобождаемый от роли палача, был теперь готов сносить любые попреки и оскорбления, которыми, не скупясь, осыпал его раздраженный Скедони. Монах напомнил своему помощнику, каким до нынешнего дня он был сговорчивым и что ему не мешает помнить о своей полной зависимости от Скедони. Спалатро вяло соглашался. Скедони, однако, слишком хорошо знал, чего может ему стоить строптивость, а еще хуже — откровенность этого негодяя.

— Верни мне кинжал, — наконец после долгих раздумий сказал монах. — А ты возьми плащ и жди меня у подножия лестницы, я тебя позову. Дай мне возможность снова поверить в твою храбрость.

Спалатро вернул ему кинжал и поднял с пола брошенный плащ.

Монах, подойдя к двери, повернул ручку. Дверь не открывалась.

— Нас заперли! — в испуге воскликнул он. — Кто-то проник в дом и запер нас.

— Вполне возможно, — насмешливо заметил Спалатро. — Однако я сам видел, как вы это сделали после того, как я вошел сюда.

— Ах да, верно, — смущенно согласился Скедони, устыдившись своей оплошности. — Ты прав.

Открыв дверь, он вышел в коридор и прислушался. В эту минуту злодей Скедони страшился даже своей беззащитной пленницы. У подножия лестницы он остановился и снова прислушался.

— Ты слышишь что-нибудь? — шепотом спросил он следовавшего за ним Спалатро.

— Только шум прибоя, — ответил тот.

— Тише. Я что-то слышу, — предостерегающе остановил его Скедони. — Это голоса.

Оба умолкли, напряженно вслушиваясь в тишину.

— Это призраки, синьор, я говорил вам о них, — не без ехидства заметил Спалатро.

— Дай мне кинжал.

Но Спалатро в эту минуту судорожно схватил его за руку. Скедони с удивлением увидел, как побледнело лицо Спалатро, а взгляд, устремленный в темноту коридора, остекленел от ужаса. Сам Скедони, посмотрев в конец коридора, ничего не заметил.

— Что испугало тебя так? — недовольно спросил он.

— Разве вы ничего не видите, синьор? — приходя в себя, пробормотал Спалатро и указал пальцем в темноту. Монах с удивлением смотрел то в конец коридора, то на дрожащий палец Спалатро. И хотя снова ничего не увидел, холодок настоящего страха пробежал по его спине.

— Хватит, Спалатро, успокойся, — наконец сказал монах, испытывая неловкость за собственный испуг. — Сейчас не время для таких шуток. Опомнись и возьми себя в руки.

Наконец Спалатро отвел взгляд от чего-то, видимого только ему одному в пустом коридоре.

— Я видел его так же ясно, как вижу сейчас вас, синьор, — пояснил он шепотом. — Он манил меня пальцем, своим окровавленным пальцем, а потом стал исчезать и растворился в темноте…

— Это выдумки, Спалатро, — успокоил его Скедони. — Тебе привиделось. Будь мужчиной, — добавил он, сам, однако, испытывая смутную тревогу.

— Выдумки, синьор? Я видел его страшную руку… Я вижу ее сейчас, вот она…

Скедони, встревоженный состоянием Спалатро, тщетно пытался различить что-либо в темноте. Конечно, там ничего не было, но он не в силах был успокоить Спалатро, которого, видимо, муки совести довели до галлюцинаций. Испугавшись, что крики Спалатро могут разбудить Эллену, он попытался увести его снова в свою комнату.

— Ничто теперь не заставит меня, синьор, пойти туда снова, — дрожа всем телом, бормотал Спалатро, с опаской оглядываясь. — Призрак манил меня, он там…

Скедони больше всего боялся, что шум мог разбудить Эллену, а это осложнило бы его задачу. Он понимал, что ему не удастся заставить перепуганного Спалатро снова войти в коридор, где он видел призрак, но тут же вспомнил, что к комнате Эллены можно пройти через другое крыло дома.

Уговорив наконец Спалатро следовать за ним, монах открыл доселе всегда запертую половину дома и через дышащие холодом и запустением комнаты направился в нужную ему часть дома. Здесь, уже не опасаясь, что Эллена может их услышать, он отчитал своего спутника за трусость. Однако когда они достигли лестницы, ведущей к комнате Эллены, Спалатро отказался идти дальше и заявил, что не останется один ни в одной части этого проклятого дома. Скедони пришлось угостить его солидной порцией вина, чтобы тот наконец успокоился и согласился ему помогать. Сам монах тоже сделал глоток, но это мало ему помогло, волнение его только усилилось. Он даже забыл, что уже взял у Спалатро кинжал, и снова потребовал его, чем изрядно удивил своего помощника.

— Ведь я уже отдал вам его, синьор, — обиделся Спалатро.

— Да, я забыл, — смутился монах. — А теперь поднимайся по лестнице, да потише, не то разбудишь ее.

— Но вы сказали, что я должен ждать вас у подножия лестницы, синьор, пока вы… — испуганно возразил Спалатро.

— Хорошо, хорошо, — недовольно согласился Скедони и, повернувшись, стал один подниматься по лестнице, ведущей к потайному входу в комнату Эллены.

— Синьор, вы забыли лампу, — остановил его Спалатро. — У меня есть запасная.

Монах нервно выхватил у него лампу, но, вместо того чтобы продолжить свой подъем по лестнице, вдруг остановился, словно задумался.

— Свет может разбудить ее, — произнес он, словно размышляя вслух. — Лучше проделать все в темноте.

Но мысль, что в темноте он может промахнуться, остановила его, и он, не возвращая лампу, спустился снова вниз, чтобы еще раз наказать Спалатро, где ему ждать, и не шуметь, как только он даст сигнал.

— Я сделаю все, как прикажете, синьор, — успокоил его Спалатро. — Но обещайте, что позовете меня, когда все будет закончено.

— Обещаю, обещаю, — нетерпеливо ответил Скедони и теперь уже быстро поднялся по лестнице и остановился перед потайным ходом в комнату Эллены. За дверью было тихо, словно смерть уже опередила монаха.

Заржавевшая, давно не открывавшаяся дверь не поддавалась. Он испугался, что без шума ему не удастся ее открыть. В былые времена, надежно смазанная, она никогда не подводила. Наконец дверь поддалась, и он бесшумно проскользнул в комнату. Тишина успокоила его, он не потревожил сон девушки.

Прикрыв лампу ладонью, он окинул взглядом комнату и бесшумно приблизился к спящей. Услышав ее легкое дыхание, он осторожно осветил ее лицо. Несмотря на тени усталости и страданий и слезинки в уголках сомкнутых глаз, лицо девушки было спокойным. Вглядываясь в его черты, он вдруг заметил легкую улыбку, тронувшую губы, и в испуге отшатнулся.

«Она улыбается своему убийце! — в ужасе прошептал он. — Нельзя медлить».

Одной рукой держа лампу, прикрытую краем плаща, другой он стал торопливо доставать кинжал, но рука дрожала и пальцы неловко путались в складках одежды. Подобие недоброй гримасы искривило лицо Скедони. Наконец, достав кинжал, он вдруг заметил на шее девушки батистовую косынку, завязанную узлом, и с досадой подумал, что узел может помешать силе и точности удара.

В это время свет лампы, должно быть, помешал спящей, улыбка с ее лица исчезла, и выражение его изменилось. Девушка что-то прошептала во сне. Скедони, испугавшись, что разбудил ее, резко отпрянул и совсем закрыл лампу плащом.

Промедление оказалось роковым. Страх и неуверенность охватили монаха. «Неужели я не решусь сделать то, что задумал? Чего я медлю? — терзался он. — Не от этого ли зависит мое будущее? Ведь передо мной возлюбленная моего обидчика. Неужели я готов забыть то, что произошло в церкви Святого Духа?» Неприятные воспоминания вернули самообладание и уверенность, жажда мести придала силы, и рука монаха уверенно отодвинула край косынки на груди девушки и занесла кинжал. Но взгляд его упал на медальон, спрятанный под косынкой, и уже иное чувство остановило руку Скедони. Он оцепенел, дыхание остановилось, холодный пот покрыл его лоб. Это длилось всего мгновение, и он наконец снова пришел в себя. Склонившись, он впился глазами в миниатюру, вправленную в медальон. Ужасная правда открылась ему, и кинжал выпал из его рук. Более не раздумывая, он стал будить Эллену.

— Проснитесь, да проснитесь же! — громко выкрикивал он, тормоша девушку.

Бедная Эллена, разбуженная его криками и толчками, увидев бледный свет лампы и искаженное лицо монаха, похолодела от ужаса. Когда же ее взгляд упал на брошенный на край матраса кинжал, она все поняла и упала к ногам Скедони.

— О, пощадите, святой отец, смилуйтесь надо мной! — дрожащим голосом пролепетала бедняжка.

— Отец?! — в отчаянии воскликнул монах, но, опомнившись, взял себя в руки. — Что напугало вас, дитя мое? — промолвил он почти спокойно. Казалось, он уже забыл о своем злодейском намерении, и иные чувства владели им, толкая на иные действия.

— Смилуйтесь, святой отец, проявите милосердие… — продолжала умолять его бедная девушка.

Но монаха жгло нетерпение, его мысли были о другом, столь главном для него, что он даже не замечал испуга девушки.

— Чей это медальон? — нетерпеливо одернул он ее. — И чей портрет?

— Какой портрет? — в недоумении спросила ничего не понимающая Эллена.

— Откуда он у вас? Говорите!

— Зачем он вам, святой отец? — взмолилась совсем ничего не понимающая Эллена.

— Отвечайте! — все больше терял над собой контроль Скедони.

— Я не расстанусь с ним, святой отец! — осмелясь, воскликнула Эллена и прижала медальон к груди. — Зачем он вам?

— Почему вы не отвечаете на мой вопрос? Страх лишил вас языка? — воскликнул в волнении Скедони и, поняв, что выдает себя, отвернул лицо. Но через мгновение в нетерпении он схватил Эллену за руку и повторил свой вопрос. В голосе его было отчаяние.

— Того, кто на портрете, увы, уже нет в живых, — прошептала Эллена и, вырвав руку, расплакалась.

— Вы лукавите, — рассердился Скедони и окинул ее недобрым взглядом. — Я снова спрашиваю вас, чей это портрет?

Эллена, взяв в руки медальон, посмотрела на него долгим печальным взглядом и поднесла к губам.

— Это мой отец, — тихо промолвила она.

— Ваш отец? — глухо произнес монах и отвернулся, словно не выдержал ее взгляда.

Это поразило Эллену.

— Я не знала отцовской заботы, — промолвила она. — Лишь теперь я понимаю, как не хватает мне ее…

— Его имя? — нетерпеливо снова прервал ее монах.

— Теперь, когда… — попыталась продолжить Эллена, — когда, кроме вас, мне некому помочь, святой отец…

— Его имя! — грозно повторил монах.

— Это тайна, он был несчастлив… — попыталась возразить Эллена.

— Имя!

— Я дала клятву хранить его тайну… — защищалась, как могла, Эллена.

— Если вы дорожите своей жизнью, назовите имя! Помните, жизнью!..

Робкие попытки девушки сохранить семейную тайну не увенчались успехом. Монах был настойчив, он был на грани исступления, и бедная девушка испытывала смертельный страх.

— Хорошо, — наконец уступила она. — Его имя — Маринелла.

Из груди монаха вырвался стон. Он поспешно отвернулся и отошел. Но растерянность его была недолгой. Вернувшись к девушке, он помог ей встать с колен и, не дав опомниться, снова забросал вопросами:

— Откуда он родом?

— Это далеко отсюда, — уклончиво ответила настороженная его поведением Эллена.

Но он заставил ее рассказать все, что она знала об отце. Выслушав, монах, тяжело вздохнув, отошел от нее и заходил по комнате. Теперь он молчал, а вопросы задавала почти успокоившаяся Эллена. Она хотела знать причину его пристального любопытства к ее отцу. Скедони, однако, не собирался отвечать и сделал вид, что не слышит ее. Еще ниже опустив голову, он нервными шагами мерил комнату.

Страх Эллены давно уступил место живому любопытству. Ей показалось, что во взглядах монаха, которые он изредка бросал на нее, появилось что-то новое, и она готова была поручиться, что заметила слезинки, блеснувшие в его глазах. Несмотря на все ее попытки разговорить его, он упорно отмалчивался. Напряжение нарастало, и Скедони не выдержал. Эллена с удивлением и испугом услышала глухие рыдания. Еще более неожиданным для нее было то, что монах вдруг подошел к ней и, опустившись на край матраса, взял ее за руку. Девушка непроизвольно отшатнулась и попыталась отнять руку, но сдавленный голос монаха остановил ее.

— Бедное дитя, — тихо промолвил он. — Перед тобою твой несчастный отец. — Монах еще ниже опустил капюшон на лицо и горестно поник перед ней.

— Отец? — не веря его словам, воскликнула девушка. — Вы — мой отец?

Скедони ответил не сразу.

— Не смотрите так на меня, дитя мое, — произнес он наконец дрожащим от волнения голосом. — Я читаю осуждение в вашем взоре.

— Осуждение? Почему, святой отец? — встрепенулась Эллена, испытывая внезапную симпатию к этому загадочному монаху. — Почему я должна осуждать вас?

— Почему? — горестно простонал Скедони. — О Боже милосердный, ты слышишь ее?!

Он стремительно вскочил, задев кинжал, скользнувший на пол. Вид кинжала, очевидно, причинил ему нестерпимую боль, ибо он с силой отшвырнул его в дальний угол. Он проделал все это так быстро, что Эллена ничего не заметила, кроме возросшего волнения Скедони, который снова заметался по комнате.

Голосом, полным сострадания, девушка наконец осмелилась спросить его, что сделало его таким несчастным.

Монах замер от неожиданности и долго и пытливо смотрел на нее. Наконец, вздрогнув, как от удара, он пришел в себя и снова зашагал по комнате.

— Почему в вашем взгляде жалость, святой отец? — встревоженно спросила Эллена. — Что причиняет вам страдания? Откройтесь мне, облегчите свою душу. — Голос девушки был полон искреннего сострадания.

Скедони, не выдержав ее взгляда, бросился к ней и прижал ее к своей груди. Эллена, ощутив на своих щеках слезы этого измученного страданиями человека, сама не зная почему, тоже разрыдалась. Скедони не спешил открывать ей тайну своих терзаний, а Эллена, чувствуя это, продолжала испытывать к нему настороженность и недоверие. Поэтому она поспешила освободиться из его объятий. Это смутило и огорчило Скедони, столь неожиданно даже для себя выдавшего степень своего волнения.

— Вы не верите мне, — печально произнес он. — Не верите в мои отцовские чувства.

— Постарайтесь понять меня, — смущенно оправдывалась Эллена. — Я никогда не знала своего отца.

Руки Скедони опустились, он молча смотрел на девушку.

— Бедняжка, — наконец промолвил он. — Вы не представляете, какая жестокая правда в ваших словах. Доселе вы были лишены отцовской заботы и ласки.

Лицо Скедони снова помрачнело, и он отошел от нее. Эллена была напугана столь разительной сменой чувств, владевших этим человеком. Не будучи в силах добиться от него объяснения, что так тревожило его, она в поисках ответа невольно обратилась к миниатюрному портрету на медальоне, ища в нем сходство с нынешним Скедони.

Между ними лежала пропасть прожитых лет. С миниатюры на нее смотрел пригожий молодой мужчина с улыбкой скорее победоносной, чем доброжелательной, и с выражением в глазах, говорящим более о высокомерии, чем о достоинстве.

Лицо Скедони, измененное годами, было мрачным и суровым, скрываемые чувства и желания наложили на него неизгладимую печать. Казалось, со времени создания портрета оно более не знало улыбки. Художник, как бы пророчески предвидя это, постарался навсегда запечатлеть на миниатюре эту торжественную улыбку.

И хотя несходство Скедони с портретом было слишком велико, одна черта роднила их — надменная гордость во взгляде. Но этого было недостаточно Эллене, чтобы окончательно убедиться, что перед ней ее отец.

В сумятице всех этих чувств она совсем забыла о главном, что так и оставалось для нее загадкой, — почему и как проник Скедони в ее комнату среди ночи, если, конечно, исключить как причину его предполагаемое отцовство. Теперь, когда она немного успокоилась, а выражение лица Скедони более не казалось ей столь отпугивающим, как прежде, она отважилась наконец задать ему этот вопрос.

— Уже далеко за полночь, святой отец, и вам должно быть понятно мое желание узнать истинную причину вашего появления здесь в столь поздний час.

Но, как и прежде, Скедони ничего не ответил.

— Вы пришли, чтобы предупредить меня об опасности, не так ли? — настаивала Эллена. — Вам стали известны недобрые намерения Спалатро? Скажите же мне, святой отец! Когда я просила у вас помощи на берегу, вы, должно быть, еще не знали, что моя жизнь в опасности, иначе бы вы…

— Это так, — резко прервал ее Скедони. — Но не будем снова говорить об этом.

Ответ удивил Эллену. Ведь она впервые задала ему этот вопрос. Но, увидев, как снова помрачнело его лицо, она не решилась более настаивать.

Воцарилась долгая пауза. Скедони продолжал ходить по комнате, но временами останавливался и пристально, с каким-то отчаянием в глазах вглядывался в лицо Эллены. Она же, отказавшись более досаждать ему вопросами, все же робко попросила привести еще какие-нибудь доводы, подтверждающие их родство.

К ее удивлению, Скедони охотно откликнулся, и наконец, когда оба они относительно успокоились, он рассказал ей немало подробностей из жизни их семьи, которые во многом подтверждали то, что она узнала от покойной тетушки. Это убедило Эллену в том, что монах говорил ей правду. Но факты, которых он касался, все больше относились к тем периодам его жизни, когда он совершил немало ошибок, и Скедони был предельно краток и осторожен в своих рассказах. Его душа по-прежнему жаждала одиночества, он не готов был к откровениям и поискам доказательств, ибо не сомневался, что Эллена его дочь. Поэтому он предпочел от воспоминаний поскорее перейти к действительности. Эллене более нельзя оставаться в этом доме, решительно заявил он. Она должна немедленно вернуться домой, в Неаполь. Высказав ей все это, он вскоре покинул ее.

Внизу у лестницы его встретил заждавшийся Спалатро с плащом в руках, готовый выполнить свою часть работы.

— Все сделано? — сдавленным голосом прошептал он. — Я готов, синьор. — И с этими словами он сделал шаг, собираясь подняться в комнату Эллены.

— Стой, негодяй! — не выдержав, приглушенным голосом воскликнул Скедони, словно приходя в себя. — Если ты посмеешь войти в ее комнату, я прикончу тебя на месте!

— Как, вам одной жертвы уже мало, синьор! — в испуге воскликнул Спалатро, пятясь назад. Вид Скедони поверг его в дрожь.

Но Скедони, словно тут же забыв о нем, быстро проследовал дальше.

Недоумевающему и испуганному Спалатро ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Скажите же, синьор, что делать дальше? — наконец спросил он, указав на плащ.

— Убирайся прочь! — грозно крикнул Скедони. — Оставь меня в покое.

— Вам не хватило смелости, синьор? Тогда позвольте мне сделать это за вас, хотя вы и назвали меня презренным трусом.

— Изверг! Да как ты смеешь?

Скедони, более не владея собой, схватил Спалатро за горло, но в это же мгновение вспомнил, что сам совсем недавно толкал того на убийство Эллены. Отпустив Спалатро, он велел ему идти в свою комнату и ждать дальнейших распоряжений.

— Завтра… — сказал он, еле приходя в себя. — Я скажу тебе завтра, что надо делать. А то, что я хотел сделать этой ночью… Я передумал. Иди к себе.

Спалатро, сочтя себя оскорбленным, хотел было возразить, но грозный вид монаха остановил его.

Скедони, войдя в свою комнату, громко захлопнул дверь и дважды повернул ключ, словно этим отсекал от себя такое ничтожество, как Спалатро, к которому теперь испытывал откровенную неприязнь. Оставшись один, он почувствовал некоторое облегчение, однако, вспомнив, как Спалатро хвастливо заявил, что он не трус и готов закончить то, что не удалось сделать Скедони, не на шутку встревожился, как бы этот негодяй не подкрепил свои слова делом, и бросился вон из комнаты. Предчувствие не обмануло его. Спалатро не ушел к себе, а продолжал стоять в коридоре. Услышав шаги Скедони, он обернулся, и в глазах его было ожидание приказаний хозяина. Когда их не последовало, он наконец молча скрылся в своей комнате. Встревоженный Скедони для пущей верности запер его дверь на ключ, поднялся наверх, какое-то время постоял, прислушиваясь, у двери Эллены. В комнате было тихо.

Наконец он вернулся к себе, но не в поисках сна и покоя, а чтобы еще раз пережить все, что произошло с ним в эти короткие мгновения. Терзаясь, стыдясь и поражаясь, он заглядывал в свою душу, словно в бездну, на краю которой ему удалось удержаться. Но она продолжала манить его, и он не в силах был отвести от нее глаз.

ГЛАВА X

Их путь пролег по тропам бора,

Ужас наводящим,

Где одиноких путников страшит

Лесов кивающая тень.

Эллена, когда Скедони ушел, долго перебирала в памяти подробности того, что он рассказал о ее семье. Невольно сопоставляя их с тем, что слышала от покойной тетушки, она убеждалась, что не находит в них особых противоречий. И все же она слишком мало знала о себе, чтобы понять, почему тетушка умолчала о многом, что успел ей поведать Скедони. От синьоры Бианки ей было известно, что ее мать вышла замуж за миланского аристократа из графского рода Маринелла. Брак был несчастливым, и Эллена в младенчестве, еще при жизни матери, была отдана на воспитание своей тетушке, синьоре Бианки, единственной сестре графини Маринелла. Сама Эллена не помнила, как это произошло, не осталось у нее воспоминаний и о матери. Любовь и ласка, которой окружила ее тетушка, стерли из памяти все печали и утраты раннего детства. Эллена вспомнила, как, случайно найдя в ящике комода тетушкин медальон, впервые узнала имя своего отца. На ее расспросы, почему его имя держат ото всех в тайне, тетушка тогда объяснила его недостойным поступком, навлекшим позор на семью. Ничего, кроме того, что ее отец давно умер, тетушка более не сообщила ей. О медальоне же сказала, что нашла его в вещах матери Эллены после ее смерти. Она собиралась передать его Эллене и поведать обо всем, как только придет время и ей можно будет рассказать семейную тайну. Это все, что сочла нужным передать ей тетушка. Правда, умирая, она мучительно пыталась еще что-то сказать ей, но не успела.

И хотя почти все, кроме слухов о смерти отца, в рассказах монаха о покойной тетушке совпадало, Эллена не могла избавиться от сомнений.

Скедони, казалось, ничуть не расстроило, что девушка считает своего отца умершим, однако, когда Эллена спросила его, жива ли ее мать, монах снова пришел в неописуемое волнение. Эллене невольно вспомнились скупые слова тетушки о несмываемом позоре, легшем темным пятном на имя отца.

Понемногу успокаиваясь и приходя в себя, она снова и снова возвращалась к тревожившей ее мысли: почему Скедони появился в ее комнате глубокой ночью, когда она уже спала? Эта мысль напомнила ей об их внезапной встрече на берегу, когда она заподозрила в нем подручного ненавистной маркизы. Теперь она гнала от себя эти подозрения, ибо ей хотелось верить, что Скедони, согласившись выполнить волю маркизы и разлучить Винченцо с его возлюбленной, не подозревал, что речь идет об Эллене, его дочери. Здесь же, узнав от ее похитителей или же от Спалатро обстоятельства ее похищения, а затем увидев ее, он стал мучиться догадками и, чтобы проверить их, решился навестить ее в столь поздний час.

Так, утешая себя подобными предположениями, она вдруг заметила на полу видневшийся из-под края полога кинжал. Подняв его, она с ужасом осматривала зловещее орудие убийства, и страшные подозрения об истинной цели визита Скедони более уже не вызывали у нее сомнений. Но так длилось лишь мгновение, подозрения были слишком ужасны, и бедняжка снова была готова поверить, что убийство замышлял разбойник Спалатро, а монах ее спас. Проведав о злых кознях Спалатро, он поспешил к ней на помощь и тут неожиданно узнал, что спас от смерти собственную дочь. При этой мысли слезы благодарности выступили на глазах измученной Эллены, и сердце вдруг забилось ровно и спокойно.

Скедони тем временем, запершись у себя, предавался иного рода раздумьям, однако не менее мучительным. Преследуя Эллену по злому наущению маркизы, он, оказывается, преследовал собственное дитя и этим готовил тяжкие страдания не только невинному созданию, но и себе. Каждый шаг, который, казалось, должен был приблизить его к исполнению заветных желаний, был губителен для него самого. Пытаясь предотвратить брак Винченцо ди Вивальди с Элленой в угоду маркизе, он посягал на собственную судьбу. Родство с известнейшим семейством ди Вивальди могло быть лишь пределом его возможных мечтаний и не шло ни в какое сравнение с его жалкими попытками добиться с помощью маркизы какого-то сана. Таким образом, все преступления волею судьбы обращались против него.

Скедони прекрасно понимал, какие непреодолимые трудности ждут молодых людей, прежде чем они смогут сочетаться браком, но теперь он готов был помогать им с тем же рвением, с каким прежде мешал им. Необходимо, разумеется, добиться согласия маркизы, от которой многое зависело, ибо, если брак будет заключен без ее согласия, Скедони едва ли может рассчитывать на дальнейшую благосклонность маркизы. Он почему-то был уверен, что ему удастся склонить маркизу дать свое согласие на брак, хотя для этого потребуется время. Чтобы не откладывать бракосочетание, он, пожалуй, даже был готов пренебречь чувствами маркизы. Если маркиза проявит упрямство, он сам соединит руки молодых, а ей недвусмысленно даст понять, что слишком много ее мрачных секретов ему известно. Пожалуй, теперь ему казалось, что согласие маркизы не так уж важно.

Первым шагом в осуществлении его планов должно стать освобождение Винченцо из рук инквизиции, в казематы которой он сам его заточил. Он знал, что неявка на суд инквизиции лица, выдвинувшего обвинение, даст подследственному право требовать своего освобождения. Кроме того, Скедони надеялся, что может похлопотать об освобождении Винченцо, если обратится к одному влиятельному лицу в Неаполе, имеющему связи с римским Верховным судом инквизиции. Сколь ненадежны были эти упования, время вскоре покажет Скедони. Теперь же, строя планы, как добиться свободы для молодого ди Вивальди, он беспокоился прежде всего о самом себе. Он со страхом думал, что тот, оказавшись на свободе, немедленно начнет поиски Эллены, и тогда все откроется. К этому времени он должен надежно спрятать Эллену по крайней мере на несколько недель. Пытки инквизиции и заточение должны на какое-то время притупить чувства Винченцо к Эллене, и он не сразу начнет ее разыскивать.

Скедони не забыл оскорблений, нанесенных ему юношей в церкви Святого Духа, и это тоже играло немалую роль в том, что он не спешил благоприятствовать скорейшей его встрече с Элленой. К тому же ему нужно было время. Он собирался все устроить так, чтобы еще больше обязать маркизу и заставить ее считать Скедони спасителем ее сына от рук инквизиции, а не лицом, повинным в лживом и коварном доносе.

Для того чтобы отдать Винченцо в руки инквизиции, Скедони достаточно было написать анонимный донос и точно указать местопребывание обвиняемого. Что он и сделал. А теперь, не явившись на суд, он даст шанс Винченцо быть отпущенным, а если он еще похлопочет о нем в Неаполе, то у маркизы и самого Винченцо не будет никаких оснований считать его причастным к тому, что постигло юношу.

В успехе своего плана он отводил немалую роль помощи видного лица из Неаполя, с которым имел возможность уже встречаться. Именно в одну из таких встреч ему удалось познакомиться с официальным текстом ордера на арест тех, кого подозревали в ереси. Обладая отличной памятью, он запомнил текст дословно. В сущности, тогда-то и родился план наиболее быстрого и легкого устранения Винченцо на продолжительное время. Скедони сам сочинил приказ об его аресте, произведший такое сильное впечатление на старого священника, доселе никогда не видевшего документа инквизиции. План удался. Винченцо был арестован и передан в руки инквизиции, Эллена похищена и увезена на глухое побережье Адриатики. Теперь же его хитроумный план грозил повернуться против него самого и требовал от него новых и решительных действий.

Первой его заботой было отвезти Эллену в Неаполь. Не собираясь никому, кроме Эллены, открывать сейчас тайну своего отцовства, он, однако, не мог сопровождать Эллену в одежде монаха и не решался поручить это кому-либо другому. Время торопило его, и он не мог более оставаться здесь, так же как и Эллена. Скедони с тревогой смотрел на брезжущий рассвет в окне.

Наконец решение было принято: он сам будет сопровождать Эллену через густые леса предгорий и в первом же городке сменит монашескую рясу на платье горожанина. А затем благополучно доставит Эллену в Неаполь или же в один из монастырей в его окрестностях.

Приняв это решение, он, однако, не успокоился и не пожелал отдохнуть. Его нечистая совесть не давала ему покоя. Теперь его мучила мысль, что Эллена могла догадаться об истинной цели его ночного визита. Он мысленно перебирал варианты того, что скажет ей, если его опасения оправдаются, и как убедит ее в своих добрых намерениях.

Близился час назначенного отъезда, а он все еще не решил, как объяснить все Эллене.

Однако он уже дал Спалатро распоряжение достать в рыбачьем поселке лошадей и договориться с проводником. После этого он наконец поднялся к Эллене. Этот визит стоил ему усилий. Каждый шаг по коридору или лестнице напоминал ему об ужасной ночи. Но когда он наконец снял дрожавшей рукой засов, открыл дверь и вошел в ее комнату, лицо его было строгим и спокойным, лишь голос мог выдать его волнение.

Эллена встретила его, как ему показалось, настороженно, но ее улыбка успокоила его, хотя и была всего лишь мимолетной, как слабый лучик, и тут же сменилась сосредоточенным вниманием в ее глазах.

Приближаясь к ней, он протянул руку, но тут его взгляд роковым образом упал на кинжал на краю матраса, и рука застыла в воздухе, лицо его переменилось.

Проследив его взгляд, Эллена все поняла и сама пошла ему навстречу.

— Да, кинжал, — понимающе воскликнула она. — Я нашла его этой ночью в моей комнате. О, отец!

— Кинжал? — с деланым удивлением спросил Скедони.

— Смотрите, — промолвила взволнованная девушка, взяв кинжал в руку и протягивая его ему. — Может, вы знаете, чей он и кто его принес?

— Что вы хотите сказать? — выдал свое волнение Скедони.

— Зачем он здесь? — печально спросила Эллена, заглядывая ему в глаза.

Скедони не знал, что ей ответить, и неловко попытался взять у нее кинжал.

— Вы должны знать, отец, зачем он здесь, — продолжала Эллена. — Пока я спала…

— Дайте мне этот кинжал, — наконец перебил ее Скедони дрожащим голосом.

— Да, мой отец, я отдам его вам в знак моей благодарности, — ответила девушка, подняв на него глаза, полные слез. Увидев его напряженное, испуганное лицо, она снова ласково улыбнулась. — Разве вы не примете его от дочери, которую спасли от рук убийцы?

Лицо Скедони потемнело. Взяв из ее рук кинжал, он с яростью швырнул его в дальний угол. Его гнев испугал Эллену.

— Не надо скрывать правду от меня, — тихо промолвила она и расплакалась. — Я всем обязана вашей доброте, я все знаю…

Последние слова вывели Скедони из оцепенения, по лицу его пробежала судорога, глаза сверкнули.

— Что знаете? — произнес он сдавленным голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Я знаю, что обязана вам своей жизнью, отец, — поспешно успокоила его Эллена, напуганная его странным поведением. — Вчера ночью, когда я спала, убийца проник в мою комнату. Этот кинжал был в его руках, но вы…

Приглушенный стон, вырвавшийся из груди монаха, остановил Эллену. Она с испугом смотрела на его искаженное лицо и закатившиеся глаза. Но, решив, что его охватил праведный гнев против убийцы, взволнованно продолжала:

— Почему вы скрываете от меня, что мне грозит опасность? Ведь вы спасли меня. Не лишайте меня счастья пролить слезы благодарности на вашей груди, отец. Пока я спала, убийца собирался нанести свой роковой удар, но ваше появление спасло меня. О, я никогда этого не забуду!..

И Эллена опустилась перед ним на колени.

Лицо Скедони снова изменилось, и на смену гневу пришли волнение и растерянность.

— Не говорите более об этом, — дрожащим голосом произнес он и помог Эллене подняться.

Однако он не обнял ее, как она ожидала, а тут же отошел и беспокойно заходил по комнате. Это удивило Эллену, но она снова все объяснила пережитым страхом отца за жизнь своей дочери.

Скедони, для которого благодарность Эллены была подобна удару кинжала, не в силах был справиться с тем, что творилось в его душе, и, казалось, совсем забыл об Эллене. Лишь ее голос снова вернул его к действительности. Она пыталась успокоить его, говорила, что он должен радоваться, ведь она осталась жива, и не мучить себя уже минувшими страхами и гневом. Ее слова как будто успокоили его, и он, попросив ее готовиться к отъезду, вскоре покинул ее комнату.

Скедони действительно не терпелось поскорее оставить позади это проклятое место и поскорее позабыть, что здесь произошло, но мысль о том, что он должен будет выслушать слова благодарности Эллены, была ему невыносима. Порой мелькала мысль, что было бы лучше уже сейчас во всем сознаться, но страх и благоразумие удерживали его.

Вернулся Спалатро, доставший лошадей, но без проводника. Никто из жителей побережья не решился пускаться в такой дальний и трудный путь через дремучие леса. Спалатро ничего не оставалось, как предложить свои услуги.

Скедони, как он ни хотел поскорее избавиться от этого бандита, тем не менее пришлось согласиться, хотя прежнего доверия к напарнику у него уже не было. Однако он решил на всякий случай иметь при себе оружие и позаботиться о том, чтобы у Спалатро его не было. В любом случае, утешал он себя, в силе и ловкости он превосходит этого жалкого негодяя.

Когда все было готово к отъезду, Скедони пригласил Эллену разделить с ним завтрак. Обрадованная его спокойным видом, девушка с благодарностью приняла приглашение.

Во дворе их уже ждали, и, увидев возле них Спалатро, Эллена в испуге схватила монаха за руку.

— Вид этого человека наводит на меня ужас, — прошептала она. — Когда он здесь, я не чувствую себя в безопасности даже в вашем присутствии, отец.

Скедони промолчал, но, когда Эллена повторила свои опасения, он подтолкнул ее вперед и тихо шепнул:

— Вам нечего бояться его. Надо спешить, время не ждет.

— Разве он не убийца, от которого вы спасли меня, отец? — в недоумении воскликнула Эллена. — Вы щадите меня и поэтому не хотите сказать правду.

— Что из того? — как-то неопределенно ответил Скедони и велел Спалатро подвести лошадей.

Вскоре они тронулись в путь, и ужасный дом на суровом берегу остался позади. Эллена не раз бросала прощальные взгляды на серые стены и башни этого негостеприимного жилища, испытывая смесь страха, облегчения и даже благодарности.

Присутствие Спалатро омрачало радость отъезда, и беспокойный взгляд Эллены не раз вопрошающе останавливался на лице Скедони, но тот избегал любых разговоров о человеке, вид которого тоже не радовал его. Он твердо решил при первой же возможности избавиться от Спалатро.

Эллена старалась держаться поближе к Скедони и, хотя не получила от него ответа на свои молчаливые вопросы, тем не менее постепенно успокоилась, решив, что если он взял в проводники Спалатро, то, следовательно, доверяет ему. Однако чем больше она смотрела на угрюмое и недоброе лицо этого человека, тем больше проникалась к нему недоверием.

Скедони был молчалив и задумчив. Молчал и Спалатро. Не зная планов монаха, он решил быть начеку и блюсти свои интересы прежде всего, а в случае чего свести свои счеты со Скедони.

Среди мыслей, осаждавших Скедони, была одна, немало тревожившая его. Удастся ли ему в Неаполе устроить Эллену, не раскрывая тайну своего отцовства? Он менее всего хотел сделать это в спешке, не подготовившись, отлично зная тех людей, от которых впоследствии может зависеть его дальнейшая судьба. Лицо его то и дело темнело и меняло выражение, и обеспокоенной Эллене, не без тревоги следившей за ним, он снова казался чужим и так испугавшим ее монахом, который неожиданно возник перед ней на пустынном берегу.

А Скедони уже думал о том, как поведет себя маркиза в столь резко изменившихся обстоятельствах и удастся ли ему уговорить ее быть благосклонной к Эллене. Ведь до ее замужества бедной девушке следует скрывать свое происхождение. Удастся ли это сделать? При всех условиях он должен сообщить маркизе, что, по его сведениям, Эллена происходит из знатной семьи и во всех отношениях достойна быть женой Винченцо ди Вивальди.

Монах одинаково ждал и страшился встречи с маркизой. Он содрогался при мысли, что должен снова увидеться с женщиной, которая побудила его посягнуть на жизнь собственной дочери, он боялся разговоров с ней и того, что последует, когда она узнает, что он не выполнил ее волю и Эллена жива. Ее упрекам он даже не сможет противопоставить праведный гнев отца, внезапно узнавшего, что жертвой жестокого преступления могло оказаться его собственное дитя! Он вынужден будет смиренно и покорно принять все, что она скажет, и это будет не менее трудно, чем выслушивать благодарности Эллены. Выдержит ли он это? Холодный и хитрый политик, Скедони на этот раз, чтобы избежать этого унижения, готов был помочь молодым людям обвенчаться тайно, без согласия маркизы. Его гордость никогда еще не подвергалась такому испытанию, и никогда еще он не готовил себя столь сознательно к необходимости неизбежного уничижения.

Путники ехали молча, и это дало Эллене возможность полностью предаться воспоминаниям о ее возлюбленном. Она с тревогой думала теперь о том, как скажутся на их отношениях последние перемены в ее жизни. Скедони, она полагала, не будет возражать против ее брака с Винченцо, хотя, возможно, не согласится, чтобы они венчались тайно. Мысль о том, что теперь у семейства Вивальди не будет оснований упрекнуть ее в низком происхождении, вселяла надежду и успокаивала.

Полагая, что Скедони знает что-то о судьбе Винченцо, она не раз порывалась спросить его, но не решалась. Знай она, что ее возлюбленный в казематах инквизиции, она не была бы столь деликатна. Но бедная девушка продолжала верить, что, разлучив их в церкви, Винченцо непременно увезут куда-нибудь в далекое фамильное поместье.

Но когда Скедони сам вдруг упомянул о молодом Вивальди, Эллена задала ему мучивший ее вопрос: что случилось с Винченцо?

— Да, мне известно о вашей привязанности, — уклончиво ответил монах, — и мне хотелось бы знать об этом больше. Как вы познакомились?

Эллена смутилась от неожиданности и, вместо того чтобы ответить, повторила свой вопрос.

— Где впервые вы увидели друг друга? — продолжал настаивать на своих вопросах Скедони.

Эллене ничего не оставалось, как рассказать о своей встрече с Винченцо в церкви Сан-Лоренцо. От дальнейших расспросов, к счастью, спас Спалатро, громко сообщивший, что они подъезжают к первому на их пути городку. Эллена сквозь поредевшие деревья увидела крыши домов, услышала лай собак.

Вскоре они въехали в небольшой, затерявшийся в лесах городок, поразивший их своей бедностью. Он явно не располагал к длительному отдыху, но тем не менее они должны были дать отдых себе и лошадям. Спалатро прямо направился к одному из убогих домишек, оказавшемуся постоялым двором, где их могло ждать некое подобие обеда. Внутри он был еще более грязным и убогим, так что Скедони предпочел перекусить за столиком под деревьями. Как только хозяин, принеся еду, удалился, Спалатро был отправлен разузнать о почтовых лошадях и купить Скедони светскую одежду, и они остались одни. Скедони снова погрузился в мрачное молчание. Эллена со страхом и недоумением бросала на него взгляды, не понимая, что с ним происходит.

Наконец, после затянувшейся паузы, он вдруг снова возобновил свои расспросы. Не смея возразить ему, Эллена начала свой рассказ, постаравшись сделать его как можно более кратким. Скедони слушал ее не перебивая. Каким бы желанным ни казался ему брак этих двух юных существ, он все же не высказал своего немедленного одобрения, поскольку знал, где находится сейчас Винченцо. Эллене же его молчание показалось обнадеживающим, и, уверенная в его понимании, она, более не страшась, спросила, кто повинен в аресте Винченцо и где он сейчас.

Коварный монах предпочел, однако, утаить правду и сделал вид, что ничего не знает о том, что произошло в церкви бенедиктинцев в Челано. Он всего лишь высказал предположение, что маркиза, вознамерившись их разлучить, решила заточить не только Эллену, но и своего сына.

— А вы, святой отец? — воскликнула недоумевающая Эллена. — Что привело вас в этот дом на побережье, ставший моей темницей? Вы знали о замыслах маркизы? Какой случай привел вас сюда, когда мне грозила опасность, чтобы спасти меня?

— Знал ли я о замыслах маркизы? — рассердился Скедони. — Неужели вы полагаете, что я ее сообщник, что помогал ей в этом ужасном деле?.. — Тут, неожиданно растерявшись, монах умолк.

— Вы сказали, что она решила всего лишь заточить меня, — заметила совсем обескураженная его странным поведением Эллена. — Разве это не жестоко? Но, увы, отец, я знаю, она готовила мне куда более страшное наказание. И у вас были основания подозревать это. Зачем же вы убеждаете меня в том, что она собиралась лишь заточить меня? Разве не беспокойство обо мне привело вас сюда?..

— И поэтому вы считаете, что я был осведомлен о планах маркизы? Повторяю, я не являюсь поверенным в ее тайнах. Мог ли я знать, что она замышляет нечто большее, чем заточение?

— А разве вы не спасли меня от рук убийцы? — мягко спросила девушка. — Не вы ли вырвали у него занесенный надо мной кинжал?

— Я все забыл, забыл, — пролепетал вконец растерявшийся монах.

— О, благородные люди всегда забывают о том добре, которое совершают, — с облегчением вздохнула Эллена, успокаивая его. — Но поверьте, святой отец, благодарные сердца все помнят…

— Хватит благодарностей, прошу, — нетерпеливо прервал ее Скедони. — Пусть отныне благодарностью будет молчание.

Он быстро поднялся и ушел к хозяину, появившемуся в дверях. Скедони решил немедленно избавиться от Спалатро и поэтому попросил хозяина постоялого двора посоветовать ему, как найти проводника. Им предстояло проделать долгий путь через леса. Здесь, пожалуй, каждый согласился бы быть проводником, но хозяин особенно советовал своего соседа, с которым обещал поговорить. Тем временем вернулся мало преуспевший Спалатро. Ему не удалось достать подходящее платье для Скедони, и тому предстояло продолжить путь в сутане монаха до следующего городка. Пока это мало тревожило Скедони. В этой глуши ему ничего не грозило.

Вскоре хозяин вернулся со своим соседом. Побеседовав с ним, Скедони нанял его и велел Спалатро возвращаться назад. Тот был явно недоволен и затаил еще большую неприязнь, но Скедони даже не заметил этого, так он был рад освободиться от него. Однако от Эллены, когда Спалатро проходил мимо, не ускользнуло злобное выражение его лица. Она была рада, что больше не увидит этого человека, приводящего ее в такой ужас.

Было уже за полдень, когда они снова тронулись в путь. Скедони рассчитывал, что они засветло достигнут соседнего городка, где и заночуют. Теперь их путь лежал через места не столь дикие, как прежде. Горы расступились, леса поредели, встречались обширные поляны и голубые просторы неба. Под тенью платанов, дуба и ореха блестели горные ручьи.

Сменившиеся картины природы веселили душу Эллены. Мрачный Скедони ничего не замечал. Он был по-прежнему молчалив, иногда лишь обращался с каким-нибудь вопросом к проводнику, чьи словоохотливые ответы раздражали его. Проводник действительно оказался говорлив и добродушен, все время рассказывал всякие страшные истории об этих лесах, которые случались с путниками, отважившимися ездить здесь без проводников. Скедони, казалось, не слушал его, а вот на Эллену, хотя и мало верившую в них, эти истории произвели впечатление. Она невольно пугалась, когда густел лес, исчезали лужайки и внезапно в чаще начинали особенно сильно шуметь от ветра верхушки деревьев. Однажды, оглянувшись, ей показалось, что она увидела фигуру следующего за ними человека, и она тут же окликнула Скедони. Они остановили лошадей. Человек приближался медленно, часто останавливаясь, а потом вдруг исчез. Эллене показалось, что это был Спалатро. Какое недоброе дело заставило его бродить в этих зарослях, вместо того чтобы вернуться домой, подумала она. Неужели он решил один напасть на двух вооруженных людей, ибо проводник тоже имел при себе оружие? А может, Спалатро здесь не один? Она решила поделиться своими опасениями со Скедони.

— Вам не кажется, отец, что он напоминает Спалатро? — спросила она. — Тот же рост. Хорошо, что вы вооружены.

— Я не заметил сходства со Спалатро, — ответил Скедони, посмотрев назад, — но даже если это он, бояться не следует. Он уже исчез.

— Тем хуже, синьор, — заметил проводник. — Если он что-то задумал, то может, пробравшись по скалам через кустарник, напасть на нас в другом месте, где мы меньше всего будем его ждать. А еще хуже, если он знает дорогу через дубовую рощу слева от нас, там есть выход на эту дорогу сразу за утесом.

— Не говори так громко, — одернул проводника Скедони, — если не собираешься подсказывать ему, где какая дорога.

И хотя Скедони сказал это без всякой злой мысли, проводник начал оправдываться.

— Пусть только попробует напасть, — наконец заявил он и вдруг сделал выстрел из своего ружья. Гулкое эхо огласило лес. Готовность проводника загладить свою оплошность произвела совсем не тот эффект, какого он ожидал. Скедони подозрительно окинул взглядом фигуру крестьянина и заметил, что, сделав выстрел, тот не перезарядил ружье.

— Поскольку ты дал разбойнику достаточно ориентиров, где искать нас, неплохо было бы подготовиться к его встрече, как ты считаешь? Заряди снова свое ружье. Я тоже вооружен, и неплохо.

Пока проводник неохотно выполнял приказ, Эллена с опаской поглядывала назад, но на дороге было пусто и ничто не нарушало тишину леса. Когда ее вдруг встревожил шорох в кустах, она тут же убедилась, что это вспугнутые выстрелом птицы, вновь вернувшиеся к своим гнездам.

Казалось, Скедони забыл о своих подозрениях и снова погрузился в раздумья. Он опять думал о своей встрече с маркизой.

Уже спускались сумерки, когда путники увидели очертания городка, прилепившегося над обрывом. Внизу шумел горный поток. Перекинутый через него мост привел их прямо к гостинице, где им предстояло переночевать. Здесь все страхи оставили Эллену, хотя она теперь не сомневалась, что видела Спалатро.

Поскольку этот городок был намного больше, Скедони легко удалось приобрести себе нужную одежду, а Эллена сменила монашескую вуаль на обычную, которую носят все горожанки. Однако, помня, что темную вуаль монахини дала ей сестра Оливия, она сохранила ее как дорогую реликвию.

От городка до Неаполя оставалось еще несколько дней дороги, но самая опасная ее часть, через леса, была уже позади. Скедони собирался уже расстаться с проводником, но хозяин гостиницы отсоветовал ему, ибо дорога проходила по открытой и довольно пустынной местности, где всякое могло случиться. Недоверие Скедони к проводнику было случайным, и он решил не отказываться от его услуг еще какое-то время. У Эллены, однако, были свои сомнения. Она видела, с каким недовольным видом он перезаряжал ружье, выполняя приказ Скедони. Она не могла избавиться от мысли, что человек в лесу был Спалатро, и тут же заподозрила, что он в сговоре с крестьянином-проводником. Встревоженная этим, Эллена решила поделиться своими сомнениями с монахом, но тот отмахнулся от нее, заметив, что свою честность проводник уже доказал, ибо наиболее трудную часть пути они проделали в относительной безопасности. Вчерашний случай тому подтверждение. Его разумные слова успокоили Эллену, и новый день их путешествия начался для нее с более радужных надежд.


Читать далее

Миссис Анна Радклиф 12.04.13
«Итальянец, или Тайна одной исповеди»
2 - 1 12.04.13
Часть 1 12.04.13
Часть II 12.04.13
Часть III 12.04.13
Часть II

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть