Онлайн чтение книги Факелоносцы The Lantern Bearers
17. Пескарик, сын Дельфина

Весть о смерти Вортигерна достигла Венты весною, а вместе с ней пришло известие о том, что Гвитолин, главный смутьян, стал вождем кельтов. Это были дурные вести для британской стороны. Вортигерн хлебнул позора и был человеком сломленным, тогда как Гвитолин, напротив, был молод и горяч, да к тому же фанатик, способный разжечь кельтские костры. У Амбросия в ближайшие годы хватило бы забот и с саксами, а тут еще предстояло жить с оглядкой, опасаясь, как бы тебе не всадили в спину кельтский нож. Банды Хенгеста снова пришли в движение, но на этот раз не было неожиданных быстрых набегов, теперь они накатывались медленной приливной волной — одни устремлялись к верховьям Тамезы из топей древней территории иценов и дареных земель на юго-востоке, а другие из земель, получивших название Норфолк и Суффолк (как и народы — северный и южный), шли на запад с тем, чтобы отрезать Кимру и север от остальной Британии.

Амбросий со своей армией мертвой хваткой, словно пес в бычий бок, вцепился в южные фланги, нападая на них, едва только представлялась возможность, и стараясь всячески изводить врага. Но, несмотря на все это, год за годом саксы вбивали свой клин все дальше на запад, раскалывая Британию надвое. Так миновали шесть весен, и наступила седьмая зима.

Аквила теперь стал одним из командиров Амбросия, командиром аэлы — большого крыла кавалерии, которая начала постепенно завоевывать все более прочное место в британской армии. В этом была заслуга молодого Арта, собравшего вокруг себя лучших и самых доблестных молодых воинов, Арта, который вихрем носился на поле боя и был признанным вождем всей конницы. Он вечно восставал против издавна установленного порядка.

— Да, да, я уже тысячу раз слышал, что легионы опирались на пехоту, а не на конницу. Но почему мы должны делать то же самое? — спорил он с Валарием, отражая его возмущенные нападки. — Полчища саксов налетают в бессчетном множестве, как дикие гуси в октябре, их как песчинок в море. Но ведь мы, жители гор, были римской конницей, и мы-то знаем, как использовать лошадей в бою, и именно это, если Бог будет милостив, принесет нам победу.

Итак, седьмая зима подходила к концу, и дел у Аквилы было даже больше, чем раньше. Все свое время он делил между столом Совета и заливными лугами, где тренировалась кавалерия. Но тем не менее он находил свободные мгновения, чтобы внести свою лепту в воспитание Флавиана. Пескарику уже исполнилось девять лет, и он ходил в школу, которую открыл христианский священник во внутреннем дворе одного из больших домов.

Нэсс с раздражением отнеслась к школе. Если он научится говорить правду, владеть мечом и ездить верхом, зачем еще чему-то учиться?

— Помимо всего прочего он должен уметь читать, — доказывал Аквила.

Нэсс на это отвечала смехом, в котором звучали прежние презрительные нотки.

— Читать? Какой толк в чтении? В мире только меч еще что-то значит, для книг в нем больше места нет!

Аквиле больно было это слушать, против этого восставали все уроки Деметрия. Он постарался найти довод, который, как ему казалось, должен был убедить Нэсс:

— Только благодаря тому, что я умел читать, Тормод, мой хозяин, взял меня с собой в лагерь Хенгеста. Не умей я читать, я так бы и умер рабом в Ютландии.

Он не думал, что переубедил ее, но она больше не возражала. И Флавиан стал ходить в школу.

Нельзя сказать, что Флавиан был прилежным учеником, — если только удавалось, он увиливал от занятий, поскольку в книгах тоже не видел особого толка.

Настал день, когда весна еще не вступила в свои права, но все говорило о том, что она вот-вот явится, и заливные луга вокруг Венты превратились в огромный военный лагерь. Аквила со своими конниками трудились целый день, тренируя зеленых новобранцев с кимрийской границы, пытаясь научить их хотя бы слаженно двигаться или по крайней мере различать сигнал трубы и подчиняться ему во время боя. В каком-то смысле это то же, что и конные маневры, которые устраивали в Рутупиях, думал Аквила, уводя Инганиад с учебного поля. Длинные тени ложились на траву, а холмы вокруг были сплошь покрыты какими-то цветами, как бывает, когда цветет черника. Мысленным взором он все еще видел непрерывно меняющиеся краски этого неповторимого по красоте дня: конные отряды и эскадроны проносятся во всех направлениях, послушные голосу трубы; блестящие змеи на остриях пик у командиров эскадронов струятся, как пламя по ветру, — яркие, нарядные, на фоне кустов бледно-желтой, припорошенной пыльцой козьей ивы и лугов, сбрасывающих зимнюю серую одежду. И тут словно она тоже вспомнила этот день, Инганиад тихо заржала. Аквила потрепал ее по теплой влажной холке. Кобыле в этом году будет пятнадцать, и он решил больше не брать ее с собой на поле битвы. Но кому из них двоих это будет тяжелее? На этот вопрос он затруднился бы ответить.

Арт с несколькими из собратьев Амбросия только что покинул тренировочное поле, завершив последнюю учебную атаку, и теперь свернул к ивовым зарослям, чтобы оттуда проследить, правильно ли построились его конники и как эскадрон возвращается к коновязям, а потом к кострам, где уже готовится ужин. Сквозь золотисто-зеленые ветки, пушистые от лопающихся почек, Аквила заметил малиновый плащ Арта и крутой изгиб шеи его белого жеребца, потом шаркнуло и топнуло круглое копыто, звякнули удила, раздался смех, а затем он услышал голос Флавиана.

Аквила объехал низкие густые плети ивняка, обсыпанные пыльцой, и сразу же увидел сына, которому в это время полагалось быть на вечерних уроках: Флавиан стоял, расставив ноги и заложив руки за спину у стремени Арта, и глядел на молодого человека, а тот наклонился к нему из седла.

Улыбнувшись про себя, Аквила вынужден был признать свое поражение — Флавиан уже не первый раз удирал с занятий на кавалерийские тренировки. Но что-то необычное было в позе мальчика: одновременно радость и трепетное обожание, что было заметно даже по его спине, по голосу, чуть хрипловатому от волнения.

— Ну хорошо, а когда мне будет четырнадцать, ты тогда разрешишь мне ездить с тобой? Я ведь уже хорошо езжу верхом… Ты разрешишь?

Его слова неожиданно больно ранили Аквилу. Ведь это он научил Флавиана скакать на лошади, урывая крохи времени, которого у него не было, но с ним мальчик никогда так не говорил.

Когда Пескарик только родился, девять лет назад, Аквила надеялся, что они с ним станут друзьями, такими же, как они были с отцом, но почему-то этого не произошло. Он не понимал почему — он вообще редко замечал, когда что-то шло не так, а заметив, огорчался. Может быть, все дело в том, что он утратил в жизни что-то важное?

Флавиан был настолько во власти своего страстного желания стать одним из приближенных Арта, что даже не услышал тихого стука копыт Инганиад. Аквила резко остановил лошадь и сказал сухо, но как бы в шутку:

— Ах, Флавиан! А я-то считал, что ты будешь служить в моем отряде, когда войдешь в возраст и сможешь носить щит. Так, значит, ты меня покидаешь?

Флавиан подскочил при звуке отцовского голоса и обернулся — и тотчас же трепетная страстность в его лице погасла, как гаснет свет.

— Отец, я… я не знал, что ты здесь, — пробормотал он.

— Конечно не знал. Охотно тебе верю. Это, впрочем, не имеет значения, твои планы на будущее пока отложим до будущего. А в настоящий момент ты должен быть у брата Элифия и учиться читать слова, в которых больше одного слога. Ты слишком любишь пропускать занятия.

Все это было сказано тоном гораздо более язвительным, чем он предполагал. Он видел, как побледнел Пескарик, как лицо его вдруг стало несчастным, хотя на нем и появилось выражение гордости, — обычная его защитная реакция, когда ему хотелось плакать. Он видел, как Арт неожиданно подался вперед, словно собираясь дотронуться до плеча своего маленького друга, но удержался. И он вдруг понял, как бы ни воспринял это мальчик, ему, Аквиле, все равно придется исправлять положение. Он заставил себя улыбнуться и поспешно сказал:

— Ну ладно, забудем об этом. Раз уж ты здесь, окажи мне услугу — доставь в лагерь Инганиад, я хочу проверить по пути домой, как Сокол справляется с быстрым аллюром.

Он знал, Флавиан давно мечтает прокатиться на Инганиад, и поэтому ожидал увидеть вспышку радости на лице сына. На мгновение и впрямь в глазах его вспыхнул восторг, но только на мгновение.

— Хорошо, отец. Спасибо, отец, — сказал Флавиан. В заученных словах этих слышалось послушание, но и только.

Аквила сделал вид, что ничего не заметил, он спешился и крикнул одному из своих людей, чтобы тот привел Сокола, его запасную лошадь. Однако он терялся в догадках, не понимая, что вызвало недовольство сына на этот раз. Он подсадил Флавиана в седло:

— Вот и все. Теперь держись крепко. — Собственный голос в его ушах прозвучал приторно и фальшиво.

Он стал укорачивать стременной ремень и, пока возился с ним, вдруг понял, что было не так. Флавиан слишком долго мечтал о том дне, когда его наконец сочтут достойным сесть на Инганиад, и день этот должен был стать великим событием, о нем должны были прогреметь трубы. А он превратил его в кусок сладких сот, брошенных в знак примирения после выволочки. «Главное всегда не в том, что именно ты делаешь, а главное, как ты это делаешь. И когда ты смеялся над Раянид из-за свиньи, опять же все дело было в том, как ты смеялся…» Господи! Неужели он так ничему и не научился?! У него едва не вырвался стон. Но теперь уже поздно, ничего не исправишь. Не выпуская из рук уздечки Инганиад, он сел на Сокола и направил лошадей к маячившим впереди стенам Венты, туда же двигалась и группа всадников, возвращающихся в лагерь.

Флавиан казался совсем маленьким на высокой рыжей лошади. Он сидел очень прямо, глаза сияли — мужчина, едущий как равный среди мужчин. Может быть, случившееся и не было такой уж непоправимой ошибкой, в конце концов. В обращенном к нему лице сына Аквила увидел мольбу. Флавиан хотел, чтобы он отпустил поводья. Аквила колебался, хотя Инганиад была спокойной после дневных трудов, кроме того, она знала Флавиана с рождения и любила его — он постоянно забирался ей на спину в конюшне, и она привыкла к этому. Нет, она ничего не выкинет с ним. Аквила убрал руку с поводьев.

Еще мгновение — и он проклял бы себя, будь на то время, призывая на свою голову самые страшные проклятия за эту уступку. Все произошло так быстро, что окончилось, едва успев начаться. Белая сова, вылетевшая пораньше на охоту, преследуя жертву, тихо выпорхнула из зарослей ольхи и на своих большущих крыльях бесшумно, точно призрак, скользнула перед самой мордой Инганиад. Кобыла испугалась и, не чувствуя твердой руки хозяина, резко отпрянула и взвилась на дыбы. Аквила увидел искаженное от ужаса белое лицо Пескарика, которое врезалось в его память и еще долго потом преследовало его. Крикнув: «Держись!» — он свесился с седла на сторону и попытался поймать поводья, но не успел. Мгновение — и Флавиан уже лежал на земле, а он стоял на коленях, склонившись над ним.

Мальчик не двигался, а из обширной вмятины на голове, там, где он ударился об острые корни ольхи, сочилась кровь. Цепенея от страха, Аквила положил руку на сердце Пескарика, сердце билось, хотя и очень слабо, и у него вырвался глубокий прерывистый вздох облегчения. Рядом с ним на коленях стоял Арт, вокруг звучали обеспокоенные голоса, короткие отрывистые разговоры, но Аквила не слышал их. Он с отчаянной сосредоточенностью ощупывал тело Пескарика. Кажется, ничего не сломано, только эта ужасная рана на голове. С бесконечной осторожностью он поднял Флавиана на руки и встал: мальчик был совсем легкий, будто кости его были полые, как у птицы. Лошадей поймали, и кто-то подвел Инганиад, она все еще дрожала и косила глазом. Он покачал головой — ехать верхом означало бы выпустить мальчика из рук.

— Я пойду пешком, — пробормотал он.

Он шел пешком до Венты, бережно неся легкое безжизненное тельце; с ним шел Арт, который вел под уздцы свою лошадь. Он не знал и не интересовался, куда делись остальные люди. Когда они уже были внутри городских ворот, он сказал Арту:

— Поезжай вперед, предупреди Нэсс. — И после того как Арт, вскочив на коня, умчался исполнять поручение, он двинулся дальше один.

Он пронес мальчика по улице до двери дома, где к столбу был привязан конь Арта, и дальше через двор, в котором каменный дельфин все так же бессмысленно скалил пасть в разбитом фонтане. Нэсс встретила их во внутреннем дворике, за ней стоял Арт. У нее было белое лицо, почти такое же бледное, как у мальчика. Она протянула руки, чтобы взять его, но Аквила покачал головой:

— Лучше лишний раз его не трогать. Я отнесу его прямо на постель. Я ему разрешил проехать на Инганиад, а ее спугнула белая сова. — Он забыл, что Арт ей уже обо всем рассказал.

Дверь каморки, где обычно спал Флавиан, была распахнута. Он внес Пескарика и опустил на узкое ложе, и Нэсс тотчас же скользнула рядом на колени, а он повернулся к Арту, стоявшему в дверях, заполняя проем. Лицо его было полно тревоги.

— Сходи за Эугеном, приведи его как можно скорей, — сказал Аквила.

Дневной свет быстро исчезал, утекая из крохотной беленной известью каморки, как, возможно, в это время утекала жизнь из маленького, неподвижно лежащего тела Флавиана.

— Если он умрет, это значит, я убил его, — сказал Аквила.

Нэсс подняла голову и поглядела на него, но руки продолжали работать. Она убрала назад со лба и пригладила темные встрепанные перышки и положила на висок мягкую ткань, чтобы задержать медленно сочащуюся кровь.

— Вели зажечь лампы, надо чтоб у Эугена был свет для работы, — сказала она. — А потом сходи и прикажи кому-нибудь из рабов принести горячей воды.

Мучительно тянулось время, пока они ждали Эугена, — он ушел куда-то на праздничный ужин, и Арт не сразу нашел его, но в конце концов он появился, притом так спешил, что не успел даже снять пиршественный венок, принеся с собой аромат ранних белых фиалок и слабый запах вина. Эуген ощупал Флавиана, как это сделал до него Аквила, промыл и перевязал ему голову, послушал сердце, послушал, как он дышит, и, подняв его сомкнутые веки, заглянул в глаза.

— Плохой ушиб, жестокий ушиб, но, мне думается, череп цел, — сказал он. — Я зайду снова утром. А пока держите мальчика в тепле и не двигайте. И ни в коем случае не пытайтесь вернуть его в тело, пока он еще не готов. На это может уйти несколько дней.

— А он… вернется назад? — спросила Нэсс. Она все еще стояла на коленях возле постели, поддерживая обеими руками голову мальчика.

Эуген, который стоял в ногах постели, перевел взгляд с Нэсс на Аквилу, затем снова поглядел на Нэсс. Его глаза навыкате светились добротой из-под упавшего на лоб нелепого пиршественного венка.

— Я надеюсь и молюсь, — сказал он.

Следующие три дня Аквила исполнял свои служебные обязанности как обычно, но учебное поле, военные советы утратили для него реальность. Реальными были только ночи, когда он дежурил возле Флавиана, давая Нэсс немного отдохнуть. Жены обитателей их большого дома с радостью помогли бы ей, хотя ни с одной из них у нее не было особой близости, но она никому, кроме Аквилы, не могла бы доверить мальчика. Аквила стал приносить работу домой: он проверял кавалерийские реестры, решал какие-то проблемы с перевозками, но ему мало что удавалось сделать. Иногда он слегка задремывал, так как очень уставал, но сон не был глубоким, и из сознания ни на мгновение не уходила узкая келья, неяркий свет затемненной лампы, тусклые блики на беленой стене и неподвижное личико Флавиана на подушке, так похожее на лицо Флавии, невероятно похожее. Странно, что он не замечал раньше, насколько мальчик схож с сестрой.

Три ночи все шло без перемен, и только к середине четвертой Флавиан пошевелился. Он шевелился и раньше и даже что-то бормотал, но все было как будто вслепую, как будто шевелился не Флавиан, а только тело его показывало, что ему неудобно. Но на этот раз все обстояло иначе. Аквила это почувствовал, даже сидя за столом, где он работал. Он наклонился вперед, чтобы взглянуть на мальчика. Вот Флавиан снова шевельнулся, по телу прошла легкая дрожь, и затем он затих. Но дыхание его все учащалось, голова металась по подушке, рот был полуоткрыт, веки вздрагивали, словно он пытался стряхнуть с себя сон, очень для него тяжелый.

— Флавиан, — позвал его тихо Аквила. — Пескарик.

Эуген говорил, что они не должны ничего делать, чтобы вернуть его обратно в его тело, пока он не будет готов, но сейчас Флавиан готов, он делает попытки вернуться, и ему нужна помощь. Аквила не знал, слышит ли его Флавиан, но мальчик как-то заскулил и одной рукой стал комкать покрывало. Аквила остановил его руку, положив на нее свою:

— Все хорошо. Все хорошо, Пескарик. Я здесь.

У Флавиана вырвался глубокий прерывистый вздох, затем он вздохнул второй раз, открыл глаза и лежал исподлобья уставившись на отца.

— Все хорошо, — снова сказал Аквила. — Ни о чем не думай, лежи тихо.

Беспокойный взгляд Флавиана остановился на лампе, он помигал от неожиданного света и затем снова перевел глаза на отца:

— Я что… был болен?

— Нет. Ты ушиб голову, но теперь тебе лучше.

После недолгого молчания Флавиан, повернув поудобней руку, сжал Аквиле запястье.

— Я упал с Инганиад, правда? — пробормотал он с трудом. — Прости меня, отец.

— Инганиад тебя сбросила, — сказал Аквила. — Ее испугала белая сова, и она тебя сбросила. Если бы я сидел на ней, она с таким же успехом могла бы сбросить меня.

Флавиан улыбнулся. Улыбка вышла совсем сонная, и Аквила улыбнулся ему в ответ. На мгновение они вдруг стали близкими и стена, выросшая между ними, исчезла. Однако Флавиана что-то беспокоило, что-то, что должен был понять отец.

— Инганиад не виновата, — сказал он. — Отец, она вправду ни при чем. Это все из-за белой совы.

— Да, так оно и есть, виновата белая сова. Поспи еще, Пескарик.

Вряд ли Флавиану нужно было говорить об этом, глаза у него закрывались сами собой, и мгновение спустя он уже спокойно спал, все еще не выпуская руки Аквилы. Аквила посидел возле него какое-то время, наблюдая за ним, и вдруг приник головой к руке, лежащей на краю постели. Он не молился за жизнь Флавиана, он ни о чем не молился и ни о чем не просил Бога с того самого дня, когда, навсегда расставшись с Флавией, он решил, лежа под дубом, что молитва — напрасная трата времени. Но сейчас он был преисполнен чувства глубокой благодарности.

Он не поспешил будить Нэсс — она спала, и ей необходимо было как следует выспаться. А кроме того, Пескарик все еще держал его за руку.

Когда Флавиан проснулся утром, он выпил немного крепкого бульона и наградил родителей неуверенной улыбкой. Прежний барьер снова встал между ним и его отцом, хотя, может быть, и не такой высокий, как раньше.

Начав поправляться, Пескарик поправлялся буквально галопом, и всего через несколько дней Аквила, воспользовавшись утренним свободным временем, завернул его в полосатый плед местной выделки, вынес из душной комнаты и посадил на скамейку во внутреннем дворике. Солнце уже понемногу набирало силу, и старая стена за их спинами чуть прогрелась. Они были только вдвоем и сидели рядышком, а Аргус, тот самый толстый полосатый щенок, спавший рядом с Пескариком, когда Нэсс сделала выбор между Аквилой и своим племенем, — сейчас лежал, распластавшись у их ног, величественный, как каменный лев. Фиалки, растущие у стены, еще не распустились, но от листьев шел слабый аромат, и зяблик порхал в ветвях тернослива. У Аквилы было чувство, что он дома, хотя трудно, конечно, назвать «домом» это огромное разрушающееся здание, которое они делили со многими семьями, но все же это было место, где он жил с Нэсс и Пескариком, когда оказывался в Венте; жил уже почти девять лет, и каждый камень здесь был ему знаком. А для Флавиана, как ему думалось, это был действительно родной дом, первое место, которое он помнит. Но ни сада внизу под горами, ни долины среди холмов у Флавиана не было.

— Давай-ка посмотрим твою рану, — предложил Аквила и, когда мальчик послушно подставил голову отцу, сказал: — Да, она заживает… Скажу тебе одну вещь, Пескарик, у тебя будет шрам на лбу, почти такой же, как у меня, он немного подпортит твою красоту.

Флавиан широко раскрыл глаза.

— Правда? — воскликнул он радостно, будто только и мечтал об этом.

— Чистая правда, — рассмеялся Аквила, который совсем не думал, что это хорошо.

Они молча смотрели друг на друга, отец и сын, и это молчание, казалось, сблизило их, они, хотя все еще робко, потянулись навстречу друг другу.

— Пескарик, — начал Аквила, не слишком ясно представляя себе, что он собирается сказать, но вдруг почувствовал, что Пескарик его не слушает. Он насторожился — кто-то шел через Дворец правителя к маленькой боковой двери под терносливом. Он видел, как приподнялась щеколда, дверь отворилась, и широкими шагами вошел Брихан. Момент был упущен.

Аквила поднялся встретить вошедшего.

— Брихан, ну что там? — спросил он, хотя вопрос был излишним — ответ он и так знал. Они ждали последнего приказа, со дня на день готовясь выступить в поход.

Брихан, завидев его с сыном, остановился. Он весь светился тем особым огнем, который всегда загорался у него в глазах, как только приближалась битва.

— Разведчики вернулись. Сам Хенгест стоит лагерем по эту сторону моста, и мы выступаем в полдень, первыми. Я нарочно завернул сюда, чтобы сообщить тебе.

Они поглядели друг на друга, прежде чем расстаться и пойти каждый своей дорогой. Оба понимали, что кончилась пора сакских летних набегов и впереди их ждет большая битва.

— Я почти забыл, как пахнет настоящая битва, — сказал Брихан.

Аквила вдруг помрачнел, словно тень грядущей судьбы протянулась из будущего и коснулась его.

— Наверное, настоящей не было слишком долго, — ответил он резко. — Прежде в нас что-то было, что позволяло выигрывать битвы. Не уверен, сохранилось ли это и по сей день.

— Ты что, выпил слишком много вина вчера вечером? — протянул насмешливо Брихан. — Или это ты так себя взбадриваешь накануне битвы?

— Просто пришло в голову, — сказал Аквила. Он уже затягивал портупею с мечом.

Лицо Брихана стало серьезным.

— У нас есть Арт, — сказал он без обычной дерзости.

— Да, у нас есть Арт. — Аквила поднял взгляд от портупеи и поглядел на него. — Я только возьму седельный вьюк и попрощаюсь с Нэсс. Я приду на коновязи сразу же вслед за тобой.

Брихан кивнул и, собравшись уже идти, ткнул пальцем в сторону Флавиана, который с округлившимися глазами ерзал от возбуждения на скамейке.

— А как парень? — спросил он.

Ответил ему сам Флавиан:

— Я почти поправился, и у меня будет на голове шрам, как у отца.

— Ты молодец, боевой петушок! — Брихан еще мгновение постоял, глядя на него уже со смехом, и казалось, что его темно-золотистая голова маячит где-то высоко среди переплетенных ветвей тернослива. — Так здорово иметь отца, а отцу иметь сына! — добавил он и, повернувшись на пятках, прошел своей ленивой походкой через двор, делая большие шаги, и исчез в тени колоннады.

Аквила взглянул сверху вниз на сына. Если бы им побыть еще немного вместе, они бы стали друзьями. А теперь у них не будет такой возможности. Даже если он вернется, наверное, будет поздно, время уже уйдет. Он вдруг заметил, как набухли почки на терносливе, и подумал о том, что никогда не видел тернослива в цвету. Саксы приходили раньше, чем лопались почки.

— А теперь обратно в постель, — сказал он и, взяв на руки притихшего сына, отнес его в спальную каморку и опустил на узкое ложе.

— Что ты начал говорить перед тем, как пришел Брихан? — спросил Флавиан.

— Разве я что-то говорил? Забыл. — Аквила неловко обнял мальчика и быстро вышел, крикнув рабу на конюшне, чтобы тот вывел Инганиад, после чего отправился за своим седельным вьюком и затем искать Нэсс.