Онлайн чтение книги Последние флибустьеры The Last Pirates
Глава VII. В ТИХОМ ОКЕАНЕ

В свое время дон Баррехо, несмотря на свои длиннющие ноги, был благодаря своей воинской профессии большим сердцеедом, поэтому он ничуть не сомневался в том, что доведет до нужной гавани свои планы. Увидев прекрасную мулатку, он ускорил шаг и, оказавшись за ее спиной, позвал:

— Эй!.. Эй!.. Куда так спешите, красотка?

Мулатка обернулась, посмотрела на гасконца, потом, словно зачарованная его военным видом или блеском его кирасы, ответила:

— На рынок, кабальеро.

— Зовите меня графом, потому что отец мой — испанский гранд.

— Хорошо, сеньор граф.

— Ты служишь у маркиза де Монтелимара? — спросил дон Баррехо, пристраиваясь сбоку от нее.

— Да, сеньор граф.

— Могу я тебе кое-что предложить? Утро сегодня свежее, и стаканчик мецкаля не будет лишним ни для меня, ни для тебя.

— О!.. Сеньор граф!.. — обрадовалась мулатка.

— А вдобавок ты получишь горсть блестящих пиастров, — продолжал соблазнять служанку хитрый гасконец.

— И что вам от меня надо, сеньор граф? — спросила мулатка, ошеломленная близким соседством столь важного господина.

Немного погодя она прибавила:

— Сеньор граф, я ведь только бедная служанка и никогда еще не была так близко с такими важными персонами.

— Ну, ведь это я приблизил тебя к себе, — ответил дон Баррехо, гордо положив руку на эфес своей шпаги, потому что ему показалось, что некий прохожий насмешливо взглянул на него. — Для меня всё одно: белая кожа при голубой крови или золотистая кожа от крови многоцветной, — и это потому, что в моих венах нет ни капли кастильской крови. Как тебя зовут?

— Карменсита.

— Прекрасное имя, tonnerre !..

В это время они проходили мимо заведения, занимавшего промежуточное место между гостиницей и винным погребком. Гасконец взял прекрасную мулатку за плечо и без дальнейших разговоров втолкнул ее внутрь, тут же заказал кувшин[39] Кувшин — в оригинале: boccale — мера жидкости, соответствующая примерно двум литрам. мецкаля и сладкие пшеничные лепешки.

— Сеньор граф, — попыталась что-то сказать кухарка маркиза.

— Называй меня здесь по-простому: Диего, — прервал ее дон Баррехо. — Детям испанских грандов порой необходимо сохранять инкогнито.

Он взял кувшин, наполненный сладковатым терпким вином, полученным из спирта, налил вино в чашки и галантно предложил мулатке сладости.

— Слушай меня, милочка, — начал он, понизив голос. — Хочешь получить десять пиастров?

— Столько я не зарабатываю и за месяц, сеньор…

— Я же тебе сказал: Диего. Тогда добавим еще десять. Получится двадцать. Надеюсь, ты умеешь считать.

— Вы бросаете деньги на ветер, сеньор… Диего.

— Что такое двадцать пиастров для сына испанского гранда? У моего папаши немыслимое количество таких кругляшков, и однажды они все перейдут в мои руки.

— И что же я должна сделать, чтобы получить ту сумму, что вы мне обещаете, мой кабальеро? — спросила мулатка, которая, несмотря на болтовню, успевала разгрызать своими чудесными зубками засахаренные лепешки, запивая их солидными рюмками мецкаля.

— Просто ответить на мои вопросы, — ответил гасконец.

— Тогда вы можете спрашивать меня хоть до вечера.

— Я вовсе не хочу лишать маркиза его прекрасных кухарок. Слушай меня внимательно, Карменсита.

— Говорите, сеньор Диего.

— Известно ли тебе, что во дворец всего два дня назад привезли прекрасную сеньориту с чуть-чуть бронзовой кожей?

— Да, сеньор Диего, я как раз приношу ей еду.

—  Tonnerre !.. Вот это удача!.. Ее хорошо охраняют?

— Перед дверью комнаты всегда стоят два алебардщика.

— Но ты-то можешь свободно заходить туда, когда захочешь?

— Да, сеньор Диего.

— Видишь ли, дорогая моя Карменсита, я страстно влюблен в эту сеньориту, и она тоже меня очень полюбила, но вмешался мой отец и заставил маркиза де Монтелимара увезти ее от меня.

— О!..

— Разве ты не видела, как она оплакивает свою потерянную любовь?

— Правду сказать, нет, — ответила мулатка.

— Сеньорита очень горда, она не желает показывать свои чувства перед посторонними людьми.

— Да, она именно такая, как говорите вы, сеньор Диего.

— Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла, — сказал гасконец, вынимая из кармана записку Буттафуоко. — Тебе не надо делать ничего другого; только передашь записку незаметно, чтобы никто этого не увидел.

— Нет ничего проще.

— Сеньорита даст тебе другую записку, и ты принесешь ее мне до захода солнца. Вот тебе десять пиастров, остальное — после завершения дела. Ты довольна, моя прекрасная Карменсита?

— Вы очень щедры, сеньор.

— Э-э-э… Как настоящий граф, — улыбнулся гасконец. — Ну а теперь вонзи последний раз свои зубки в сладость, которая больше подходит тебе, чем мне, а потом быстрее возвращайся домой, чтобы у маркиза не возникло подозрений.

— Он не обращает внимания на слуг.

— Никогда ничего нельзя знать с абсолютной точностью.

Прекрасная мулатка доела до конца сладкое, запив его несколькими рюмками мецкаля, потом, пообещав явиться на встречу, ушла со своей большой корзинкой в руках.

—  Tonnerre !.. — прошептал гасконец, оставшись один и довольно потирая руки. — И среди служанок встречаются порядочные люди. Ну а теперь поспешим провести последний денек с Панчитой, потому что завтра нас уже наверняка не будет в Панаме. Tonnerre !.. Пришло время дону Баррехо пробудиться от долгого супружеского сна и вернуться к жизни, полной приключений. Я все-таки не рожден быть трактирщиком.

Он бросил на стол пиастр и ушел, не требуя сдачи, сопровождаемый поклонами слуг, удивленных такой щедростью. Разумеется, им ничего не было известно о наследстве великого касика Дарьена, на солидную долю которого рассчитывал гасконец.

Только к полудню дон Баррехо вошел в свою таверну, и как раз в тот момент, когда Панчита и Риос накрывали на стол.

— Привет и приятного аппетита честной компании, — сказал он, сбрасывая широкий короткий плащ. — Что-то я не вижу наплыва посетителей, женушка?

— А!.. Наконец-то явился!..

— А разве могло быть по-другому? Смотрю, плохо идут дела? Таверна превратилась в пустыню.

— Эта проклятая бочка всех отпугнула, — пожаловалась Панчита. — Люди видели, что вечером ее увезли, а наутро она вернулась; пошли разговоры, что ты утопил призраков, которых поймал в ловушку.

Гасконец расхохотался:

— Никогда бы не поверил, что я способен на такое. Дать тебе хороший совет, Риос? Выкинь в море эту чертову бочку, иначе она разорит наше заведение. Когда люди больше не будут ее видеть, они поверят, что все чертенята, дьяволята и привидения исчезли, а тогда станут приходить выпить доброго хереса «Эль Моро». Ну, давайте в последний раз отобедаем в компании жены.

— Как? Ты куда-то уезжаешь?

— Я уже три дня твержу тебе об этом. Вы, кастильцы, верно, туги на ухо?

— И куда ты уезжаешь?

— К индейцам, чтобы забрать наследство великого касика Дарьена. Дорогая, я вернусь с целой горой золота, и мы откроем превосходную гостиницу, какой еще никогда не было в Панаме.

— А если тебя убьют?

— Кто? Кто может убить дона Баррехо? Гасконцы не позволяют прирезать себя как курицу, запомни это, моя милая. А потом, ты можешь успокоиться, потому что со мной будут Мендоса и Буттафуоко. Добавлю, что я охотно взял бы с собой и Риоса.

— Конечно, если речь идет только о драках с индейцами, — ответил кастильский Геркулес.

— Ну, про это я ничего определенного сказать не могу, а поэтому оставляю тебя охранять мою жену. Пей, ешь и трать деньги, сколько захочешь, не считая: за все рассчитаемся наследством касика. Садитесь за стол, довольно разговоров, а то у меня все горло пересохло.

Обедал он весело, больше не упоминая про будущие подвиги, а все послеобеденное время вместе с Риосом приводил в порядок таверну; ближе к закату взял пистолеты и сказал удивленной Панчите:

— Прощай, женушка; я стал прежним гасконцем.

— И сколько же времени тебя не будет?

— Кто это может сказать? Пожалуй, только дух великого касика Дарьена.

— А если ты вообще не вернешься?

— Тогда ты снова выйдешь замуж, — не задумываясь ответил дон Баррехо.

Он жарко обнял жену, пожал руку шурину и спокойно ушел, напевая сквозь зубы:

Гасконец ускорил шаг и вскоре добрался до посады, где его ожидала мулатка. Девушка уже сидела за столиком и лакомилась засахаренным печеньем, запивая сладость мецкалем и нимало не сомневаясь, что ее щедрого друга не надо будет просить об оплате счета.

— Итак, Карменсита? — спросил гасконец, обнимая ее.

— Я все сделала, сеньор граф.

— Ох, Юпитер Громовержец!.. Да ты настоящее сокровище!.. Записка?

— Я передала ее сеньорите.

— И она не дала тебе ничего для меня?

— Свой ответ, — и мулатка достала из-под пестрого корсета крохотное письмецо.

Гасконец схватил его, открыл, пробежал глазами, процедил что-то непонятное, чтобы не показывать свое невежество, потом опустил руку в карман, бормоча при этом:

— Эх, были бы здесь глаза Буттафуоко или священника из моей родной деревни, если они еще глядят на белый свет, в чем я очень сомневаюсь, потому что святой человек еще в дни моей юности был стариком, а в Гаскони, к сожалению, тоже выдают паспорта на тот свет.

Потом он отдал мулатке десять пиастров, опорожнил пару стаканчиков мецкаля, расплатился по счету и встал со словами:

— Мы больше не увидимся, красотка. Скажи сеньорите, что все чудесно. Прощай и не делай глупостей.

После чего гасконец оставил мулатку и удалился напевая:

Когда он пришел в порт, уже опустилась темнота и раздался выстрел из пушки, возвещающий о запрете выходить в море. Он застал Буттафуоко и Мендосу в хлопотах. Они закупили аркебузы, пистолеты, порох и пули, а теперь паковали все это.

— Вот ответ сеньориты, сеньор Буттафуоко, — сказал гасконец, как бомба врываясь в дом. — Как видите, я сдержал свое обещание.

— Я начинаю подозревать, что вы находитесь в родстве с дьяволом, — ответил буканьер.

— Гасконцы — кто чуть больше, кто чуть меньше, — все состоят в родстве с чертом, — не стал отнекиваться дон Баррехо. — Об этом ведь и в Бискайе знают, не так ли, Мендоса?

Буттафуоко быстро раскрыл записку графини ди Вентимилья и в один миг прочитал ее содержимое.

— Наши пленники сказали правду, — проговорил буканьер. — Через восемь — десять дней маркиз перевезет графиню на «Сан-Хуан», чтобы доставить ее в бухту Дэвида вместе с авангардом экспедиции.

— О, молнии Бискайского залива!.. — закричал Мендоса. — Нам едва хватит времени собрать флибустьеров Равено де Люсана.

— Нам надо только попасть на борт, потому что все уже готово, — спокойно ответил Буттафуоко. — Завтра утром мы будем далеко от Панамы.

— Мы уже отправляемся? — удивился гасконец.

— Вандо и фламандец наняли сегодня маленькую каравеллу[40] Каравелла — легкое парусное судно, использовавшееся обычно для прибрежных плаваний. под предлогом перевозки груза в Калифорнию, ну а когда выйдем в море, мы укажем любой курс, если только команда не захочет отправиться на завтрак акулам.

— Сколько человек на борту?

— Шестеро, включая капитана.

— Если четыре раза пустить в дело шпагу, мы сравняемся в числе, — предположил гасконец. — Кто пойдет с нами?

— Твой дружок Пфиффер и сын испанского гранда, — ответил Мендоса. — Они уже решили покинуть маркиза де Монтелимара и присоединиться к нам. Один из них — фламандец, другой — португалец; если представится возможность, они могут заколоть любого испанца, и совесть их не будет испытывать никаких угрызений.

— Они уже на борту?

— Да.

— С Вандо?

— А у Вандо теперь есть своя собственная посада, и ни о каких приключениях он больше не хочет слышать.

— Так ведь он не баск и не гасконец, — презрительно сказал трактирщик. — Я ведь оставил жену ради странствий по свету в поисках славы и денег.

— Возможно, ты просто устал от кастильянки, — улыбнулся баск.

— Ну нет, — запротестовал гасконец. — Я люблю свою жену, но предпочтение отдаю приключениям.

— Выходим, — прервал их разговор Буттафуоко, закончивший паковать вещи.

— Ах, сеньор мой, вы же не подумали еще об одном.

— О чем же, дон Баррехо?

— Пушка уже выстрелила, и выход из порта всем парусникам запрещен.

— Только не тем, на борту у которых находится секретный агент маркиза де Монтелимара, — ответил Буттафуоко. — Все продумано, и этой ночью мы покинем Панаму.

— Ну если так, то можем начинать нашу бродячую жизнь, — сказал дон Баррехо. — Шесть лет я не общался с флибустьерами и не выходил в море.

— Тогда, дружок, бери с собой апельсины, — посоветовал Мендоса. — Ты же знаешь, что качка порой играет скверные шутки с желудком.

— Ну мой-то желудок железный, — похвастался дон Баррехо.

Они взяли тюки с оружием и боеприпасами, заперли дверь и направились к молу, возле которого слегка покачивалась маленькая каравелла в восемьдесят или сто тонн водоизмещением; два латинских паруса[41] Латинские паруса — косые паруса треугольной формы. и прямоугольный фок[42] Фок — здесь: нижний парус на фок-мачте, передней мачте судна. были уже отвязаны.

Начинался дождь, океан больше не грозил своим ревом, с берега подул свежий ветер. Мастер Арнольдо первым встретит троих знаменитых авантюристов сладчайшим приветствием. За ним стоял бородатый мужчина с бронзовым от загара лицом: это был капитан.

— Все готово, приятель? — спросил Буттафуоко у фламандца.

— Торога фам открыта, — ответил тот. — Зеленый сфет означает разрешение.

— Где твой товарищ?

— Ф каюте; Арамехо очень болен.

— Если он не выздоровеет, мы предложим хороший завтрак тихоокеанским акулам, — вступил в разговор дон Баррехо. — У твоего друга, Пфиффер, нет ни капли крови испанских грандов.

— Ао! — выдавил из себя фламандец, посчитавший за благо не добавлять ни одного слова.

Пятеро матросов, метисов с Тихоокеанского побережья, которое и в те времена славилось бравыми моряками, выбрали якорь, а в это время капитан поднял на верхушку фок-мачты зеленый фонарь, означавший, что парусник имеет право свободного выхода из порта на свой собственный риск.

Каравелла легко отошла от причала и заскользила среди многочисленных кораблей, разбросанных по акватории порта, гордо направляясь к выходу; крепчающий ветер с суши подгонял судно.

После короткого визита в трюм, забитый бочками, видимо, пустыми, а потому в них авантюристам вполне можно было укрыться от маркиза, Буттафуоко, Мендоса и гасконец поднялись на палубу и направились на нос.

— Вы не заметили ничего подозрительного, сеньор Буттафуоко? — спросил вполголоса гасконец. — Я, знаете ли, не слишком-то доверяю этому Пфифферу.

— Абсолютно ничего, — ответил буканьер.

— Тогда мы здесь — хозяева.

— Точнее: наши шпаги.

— Которые в нужный момент сумеют выполнить свой долг.

— Но будем осторожны. Пусть один из нас остается на посту и внимательно несет свою вахту. Определенно, мы попали не к лучшим друзьям.

— А ты, Мендоса, как моряк, — сказал гасконец, — следи за курсом этой посудины. Эти люди вместо Калифорнии способны увезти нас в Перу или Чили.

— Я держу буссоль[43] Буссоль — угломерный прибор для определения магнитного азимута; разновидность компаса. под контролем, дружище, — ответил баск. — В первую же вахту я подойду к рулевому и выброшу его в море.

— Вместе с Пфиффером.

— Если будет нужно, я и его пошлю напиться морской водички, но это только в том случае, если он нарушит свою клятву.

— Он очень боится нас, поэтому вряд ли что будет затевать, хотя я нисколько не верю его голубым глазам.

— Да всех надо бы перерезать, — заключил Буттафуоко, раскуривая свою трубку.

Сделав несколько галсов, каравелла достигла выхода из порта, перед которым несли сторожевую службу два больших фрегата; на них была возложена задача воспрепятствовать какому-либо сюрпризу со стороны флибустьеров, которые все еще орудовали в этих водах Тихого океана.

За молом волна была чуть сильнее, тем не менее маленький парусник, отслуживший, должно быть, немало лет и имевший поистертый киль, держался относительно хорошо.

Капитан, посоветовавшись со своими пятью матросами и понаблюдав за горизонтом в подзорную трубу, взял курс на северо-запад, стараясь избежать многочисленных подводных камней, которыми были усеяны подходы к берегу.

— Пока все идет хорошо, — сказал Мендоса, успевший прогуляться на корму, чтобы взглянуть на показания буссоли. — Завтра мы заставим этих морячков повернуть на Тарогу, а если они воспротивятся, отделаемся от них.

— Я хочу лично обрезать бороду капитану, — заявил дон Баррехо.

— Если хотите отдохнуть, ступайте, я останусь на вахте.

— Нет, Мендоса, — возразил Буттафуоко. — Наши вахты начнутся завтра, когда мы убедимся, что команда уважает пожелания мирных пассажиров. Наш приятель Арнольдо должен был что-то нашептать на ухо капитану: он ни за что не поступит так неблагоразумно, чтобы оставить мостик.

Его друзья согласились с этими словами кивком головы и, в свою очередь, закурили трубки, удобно устроившись на носу.

В открытом океане шла сильная волна, и она сбивала маленькое суденышко с курса, а ночь была необыкновенно звездной и четвертушка бледной луны купалась на горизонте в океанских водах. Пятеро матросов вместе со своим капитаном, возможно, возбужденные близостью опасных тихоокеанских бродяг, ни на минуту не оставляли палубы, а общий приятель Арнольдо составлял им компанию.

Когда занялась заря, американских берегов было не видно даже на горизонте. Каравеллу за ночь сильно отнесло течением в океан.

— Мы отошли уже довольно далеко, — сказал Мендоса. — Если так будем идти, то за пару дней можем попасть на Тарогу. Только мне кажется, что наш бородач вовсе не намерен доставить нам удовольствие дружески обняться с флибустьерами.

И в самом деле, по свистку капитана матросы развернули судно, намереваясь оказаться хотя бы в видимости берега, чтобы в случае появления флибустьеров можно было найти укрытие. Только трое авантюристов вовсе не к этому стремились, о чем они незамедлительно объявили капитану, предварительно спрятав в карман свои трубки.

— Что вы делаете? — насупившись спросил Буттафуоко, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Меняем курс, — ответил бородатый капитан. — Мы слишком далеко ушли в море, а у меня нет никакого желания встретиться здесь с каким-либо пиратским кораблем.

— Приказываю вам идти прежним курсом, а о флибустьерах можете вообще не беспокоиться.

— Вы… приказываете? — изумился капитан.

— Да, — спокойно ответил Буттафуоко.

— И куда же мы должны идти?

— Нам надо убедиться, есть ли еще на Тароге те бравые парни.

— Я взял вас на борт, чтобы доставить в Калифорнию.

— Теперь мы передумали.

— Может быть, вы считаете себя собственниками каравеллы?

— Мы наняли ее за свой счет и хотим сами определять свой путь.

— Э!.. Э!.. Не рано ли вы раскомандовались в моем доме? — вышел из себя капитан. — Если вам нравится быть убитыми флибустьерами, садитесь в шлюпку, которую мы тащим на буксире, и убирайтесь ко всем чертям! Что же касается меня, то я как можно быстрее вернусь к берегу.

— У нас вовсе нет желания кормить акул, да и фрахтовали мы каравеллу, а не шлюпку, поэтому я во второй раз приказываю вам вернуться на прежний курс: прямо на запад, ибо именно туда ведет нас путеводная звезда. В Калифорнию мы заглянем попозже.

— Хватить болтать, хозяин, — вмешался гасконец, положив руку на рукоять своей шпаги. — Либо ты выполнишь наш приказ, либо мы пустим в дело свои игрушки, а они, как ты знаешь, колючие.

Капитан сильно побледнел.

— Кто же вы такие на самом-то деле? — с трудом выдавил он свой вопрос.

— Не пытайтесь узнать, кто мы такие и что намерены совершить, — ответил Буттафуоко. — Одно скажу: флибустьеров вам нечего бояться, пока мы остаемся на борту каравеллы.

Капитан собирался жестко ответить, но тут вмешался мастер Арнольдо, который до этого безучастно наблюдал за спором, грозившим перейти в нечто более серьезное, потому что метисы, казалось, не собирались оставлять своего капитана в одиночку противостоять пассажирам.

— Пофинуйтесь этим сеньорам, — сказал он. — Так приказал маркиз те Монтелимар. Я отфечаю за фсё.

— Ну, если так, то пусть они катятся хоть в ад. Посмотрим, поможет ли им сеньор маркиз, когда флибустьеры пойдут на абордаж.

— Хфатит об этом, — оборвал Арнольдо.

— Эх, дружище Пфиффер, вы ведь могли вмешаться чуточку пораньше, — обратился к нему гасконец. — Это позволило бы сэкономить целый мешок пустых слов.

Фламандец, не отвечая, пожал плечами и занял свое место на корме позади судового компаса. Капитан посовещался со своими матросами, зло посматривавшими на авантюристов, однако не осмеливавшимися открыто выражать свое недовольство, и приказал повернуть на запад.

Казалось, каравелле ниоткуда ничто не угрожало, потому что океан выглядел абсолютно пустынным. Конечно, если не считать морских птиц и стаек летучих рыб, но ни те, ни другие не могли причинить неприятностей мореплавателям.

Между тем солнце поднялось выше над горизонтом, а ветер настолько ослабел, что каравелла делала не более двух узлов.[44] Узел морской — единица скорости морских судов: одна морская миля (1852 м) в час. Моряков тоже охватила апатия, потому что они слишком ослабили шкоты.[45] Шкоты — снасти, служащие для управления парусами.

В полдень трое авантюристов, почувствовавших себя хозяевами каравеллы, приказали принести себе обед, и очень обильный, объявив матросам, что они голодны, как акулы. Капитан и его команда, начинавшие бояться трех наглецов, которых они считали флибустьерами, поостереглись отказать.

В течение дня каравелла продолжала свое медленное плавание к западу, пройдя всего двадцать миль, но едва солнце закатилось, потянул более свежий ветерок, ускоривший ход судна. Трое авантюристов спокойно поужинали, после чего Буттафуоко и гасконец отправились в выделенную им каюту, а баск заступил на вахту, вооружившись двумя пистолетами и верной шпагой, совершившей столько чудес под командованием сына Красного корсара.