Онлайн чтение книги Последний сёгун The Last Shogun: The Life of Tokugawa Yoshinobu
Глава XVII

Много лет спустя, уже старый и немощный, Ёсинобу не раз мысленно возвращался к этой ночи. Мало кому за свою жизнь удалось пережить столько драматических событий, но все же в память Ёсинобу глубже всего врезалось именно то, что происходило ночью двенадцатого числа двенадцатого лунного месяца третьего года Кэйо (ночь на 7 января 1868 года).

В тот вечер он собрал во дворе замка несколько тысяч самураев и приказал открыть бочки с рисовым вином. Каждый получил по глиняной чашке для сакэ, на простой, непокрытой глазурью поверхности которой золотом сиял герб – павлония[122]По старинному поверью, в зарослях павлонии обитает феникс, мифическая птица, символизирующая государя, поэтому герб с изображением листьев и цветов павлонии издавна считался символом царствующей фамилии. Позднее он широко использовался в геральдике знатных самурайских домов.. В свое время эти чашки преподнес Ёсинобу буддийский монастырь Хигаси Хонгандзи, который выступал в поддержку бакуфу. Ёсинобу первым поднес чашку к губам и осушил ее. За ним разом выпили все остальные, после чего вдребезги разбили свои чашки. В Японии это издавна в обычае у воинов, уходящих на фронт.

Солнце село. В шесть часов вечера в непроглядный мрак, открывшийся за воротами замка Нидзёдзё, вышел первый отряд. Шли без огней, лишь в голове каждого отделения одинокими точками качались бумажные фонари. Чтобы отличить «своих» от «чужих», каждый самурай, покидая замок, повязал рукав полоской белой материи, и только Ёсинобу, который ехал верхом в середине колонны, прикрепил на свою черную, с фамильными гербами, парадную форму две белых полоски, чтобы показать, что он – сёгун.

Вереница колыхавшихся белых полосок скоро исчезла в темноте; колонна прошла по тракту Омия до Третьего проспекта, повернула к западу, вышла на улицу Сэмбон и на развилке повернула на Тоба[123]Тоба – южный пригород Киото.. Городские кварталы остались позади.

Ёсинобу уходил из Киото. Когда в темноте скрылись огни Седьмого проспекта, душу сёгуна стал постепенно наполнять холод. Пять лет прошло с тех пор, как он, тогда еще сёгунский опекун, впервые на десять дней приехал в столицу. Наверное, ни один правитель династии Токугава не был за свою жизнь столь занят, как был занят Ёсинобу все эти пять лет. Все силы свои отдавал он служению государю и стране – и все впустую… И вот теперь он покидает Киото, бежит, словно какой-нибудь изгнанник…. Обычно Ёсинобу мог усилием воли подавить жалость к самому себе, но сейчас по его лицу безостановочно текли слезы. Размышляя о том, что он уже никогда больше не увидит столицу, Ёсинобу, словно юная девушка, весь оказался во власти нахлынувших на него сентиментальных настроений и теперь изо всех сил старался сдерживать себя. Сжимая поводья, всадник сидел в седле совершенно прямо, слегка запрокинув голову назад, и даже ехавший рядом Мацудайра Катамори не догадывался, что сёгун плачет.

Ёсинобу и здесь оказался прав: ему больше никогда не довелось ступить на землю старой столицы Японии…

Вечер застал их в Хираката[124]Хираката – пригород Осака..

К Осакскому замку колонна подошла около четырех часов пополудни. Решение уйти из Киото было принято совершенно внезапно, поэтому в замке Ёсинобу и его людей не ждали, и даже ужином могли накормить одного только сёгуна. Свой ужин Ёсинобу собственноручно поделил поровну и отдал половину Мацудайра Катамори…

Таким образом, на вершине пирамиды власти в Японии оказалось новое киотосское правительство – фактически, Ивакура Томоми и его люди из клана Сацума. Пытаясь спровоцировать Ёсинобу и верные ему войска, они продолжали требовать немедленного исполнения императорского указа. Сюнгаку и Ёдо делали все возможное для того, чтобы смягчить эти требования, но тут вспыхнули беспорядки в Эдо.

Там тоже в течение долгого времени продолжались провокации ронинов, связанных с кланом Сацума, которые постоянно нарушали порядок в городе. В конце концов чиновники бакуфу не выдержали и отдали приказ самураям из Адзути сжечь дотла принадлежавший клану особняк…

Когда известия об этих событиях достигли Осака, то сёгунских войсках началось бурное брожение. Не дожидаясь приказа Ёсинобу, они развернулись в боевые порядки и заняли всю территорию между Киото и Осака, готовые в любой момент выступить против врага. Ситуация вышла далеко за те границы, в которых на нее хоть как-то мог влиять советник Итакура Кацукиё. Итакура принялся убеждать Ёсинобу, что «раз уж так все обернулось, то Вам не остается ничего иного, как возглавить войска и повести их на Киото». Но Ёсинобу лежал в постели с жесточайшей простудой. В последние несколько дней он проанализировал множество вариантов дальнейшего развития событий и действий киотосского правительства, и пришел к выводу, что все они не сулят ничего хорошего. Даже если он вернется в Киото – это будет всего лишь временная военная победа, которая, в конце концов, обернется полным политическим разгромом. Понял он и то, что лидеры Сацума Окубо Итидзо и Сайго Ёсиносукэ, как тонкие стратеги, наверняка сумеют превратить свое военное поражение в безусловную политическую победу. Именно поэтому Ёсинобу сейчас больше занимали не политики своего лагеря, вроде Итакура, а противники – Окубо и Сайго.

Несмотря на то, что Ёсинобу отделяло от Киото более тридцати ри, ему казалось, что он играет с Окубо и Сайго партию в сёги[125]Сёги – японские шахматы.. Но хорошо ли он знает противника? Ёсинобу раскрыл на нужном месте сочинение Сунь Цзы и вызвал к себе Итакура:

– Вот здесь сказано: «Знаешь противника и знаешь себя – победа будет за тобой». Скажите честно, господин Итакура, если ли среди наших даймё или прямых вассалов сёгуната кто-либо равный Сайго Ёсиносукэ?

– Нет такого, – подумав, сказал Итакура.

– А есть ли кто-нибудь равный Окубо Итидзо? – спросил Ёсинобу.

– Нет, – покачал головой Итакура. Он даже удивился, что Ёсинобу знает по именам сацумских вождей. А Ёсинобу снова и снова называл самураев из Сацума и каждый раз спрашивал:

– Есть ли у нас равный ему?

И Итакура каждый раз отвечал:

– К несчастью, нет…

– Значит, не победить нам Сацума, – заключил Ёсинобу. – И единственное, что можно сделать, чтобы не подыгрывать стратегам из противного лагеря – это притвориться покоренными. Если поступить как-то иначе, то партия неминуемо закончится полным разгромом.

Однако события уже начали увлекать Ёсинобу за собой. Среди его собственных сторонников взяла верх партия войны. Второго числа того же месяца (26 января) все пятнадцать тысяч человек при поддержке артиллерии с антисацумскими лозунгами во главе колонн вышли из Осака на север, к Киото. Ёсинобу не оставалось ничего другого, как молча к ним присоединиться.

«И раз уж дело обернулось таким образом, то теперь нужно добиваться только победы, – размышлял Ёсинобу. – И у Сацума, и у Тёсю войск в Киото мало, и город сейчас вполне реально взять под контроль. А заняв Киото, можно будет возглавить императорское правительство, провести в стране реформы, а потом расправиться с Сацума и Тёсю, объявив их врагами трона…»

«Мечты, мечты…» – рациональный ум Ёсинобу тут же высмеял собственные пустые фантазии. Окубо и Сайго не такие тупицы, чтобы, даже потерпев поражение, оставить малолетнего императора в Киото! Они заберут его с собой и из какого-нибудь «путевого дворца» направят обращение ко всем благородным семействам и всем воинам Японии. А время сейчас такое, что все горой стоят за «почитание императора», и не успеешь оглянуться, как миллионы людей со всех концов страны хлынут в Киото для того, чтобы разделаться с войсками Токугава и с ним, Ёсинобу…

А события продолжали бежать вперед, словно колеса пушечного лафета. В пять часов дня третьего числа вспыхнули военные действия в деревне Тоба, а затем у дороги, ведущей к Фусими, верные бакуфу части открыли артиллерийский огонь по войскам Сацума и Тёсю. Грохот орудийной канонады был слышен даже в Осакском замке. Поздним вечером, осматривая с башни замка окрестности, Ёсинобу увидел на севере кровавое зарево, которое отчетливо выделялось на темном небе. Это догорали кварталы Фусими.

Кто победил – оставалось неясным. Донесений с передовой не было, поскольку гонцы не могли пробиться в Осака по забитым войсками дорогам.

Первые вести дошли до Ёсинобу только через семнадцать часов после начала сражения, в семь часов вечера шестого числа (30 января). Причем принесли их не гонцы, а сами потерпевшие поражение солдаты сёгунской армии, которые в страхе бежали к Осака. В замке началась невообразимая паника, которую его стены не видели, наверное, лет триста, со времен гибели Тоётоми Хидэёри[126]Тоётоми Хидэёри (1593–1615) – военачальник, второй сын Тоётоми Хидэёси и его наследник. После битвы при Сэкигахара (1600), в которой его коалиция потерпела поражения от войск Токугава Иэясу, был низведен до уровня простого даймё. Покончил собой в Осакском замке, осажденном войсками Токугава..

Однако даже жестокое поражение не охладило воинственный дух самураев Аидзу. Они считали, что горечь одного поражения еще можно переплавить в радость многих побед – при условии, что войска возглавит сам сёгун. Так, собственно говоря, полагали и в бакуфу. Ведь в сражении при Тоба-Фусими понес потери только авангард армии, и если сейчас Ёсинобу станет во главе оставшиеся соединений – а они практически не пострадали, – то боевой дух в них настолько возвысится, что в победе можно будет не сомневаться! Вся военная наука об этом говорит!

Будучи не в силах на это что-либо на это возразить, Ёсинобу решил встретиться с командирами соединений, которые собрались в главном зале Осакского замка. В мерцании свечей он увидел множество людей – забинтованных, с окровавленными повязками; некоторые были ранены настолько тяжело, что даже не могли должным образом поклониться. Пораженный этим страшным зрелищем, Ёсинобу на некоторое время потерял дар речи.

– Ну и что нам теперь делать? – быстро нашелся Итакура.

В ответ раздался единый крик:

– Драться!

Обретший наконец голос Ёсинобу тихо и растерянно обратился к своим ближайшим соратникам:

– Да сделайте же с ними что-нибудь…

Действительно, нужно было что-то предпринимать… Удалившись в свой кабинет, Ёсинобу вызвал Итакура и Главного инспектора Нагаи Наомунэ и без предисловий заявил им:

– Я возвращаюсь в Эдо!

Итакура остолбенел. Если эти слова просочатся за стены кабинета, где люди одержимы желанием драться, – кто знает, что может случиться с Ёсинобу? Да, собственно говоря и для Итакура, который сам был сторонником решительной битвы, отъезд сёгуна в Эдо сейчас был бы равносилен его бегству с поля боя. Нагаи тоже был против ухода из Осака; он понял дело так, что Ёсинобу уже отстранился от всех советников и теперь пытается обмануть двух последних, самых преданных своих соратников.

– Я возвращаюсь в Эдо, потому что знаю, что надо делать дальше, – завершил, между тем, Ёсинобу свою фразу, намекая на то, что создаст в Канто плацдарм для оборонительных боев.

Это меняло дело. Итакура и Нагаи воспряли духом. Если так, то Ёсинобу действительно нужно возвращаться. Но как тогда быть с боевым настроем в войсках, которые расквартированы в Осакском замке? Как вообще из этого замка вырваться?

– И что теперь собирается предпринять Ваше Высокопревосходительство?

– Не догадываетесь? – раздраженно сказал Ёсинобу. – Да просто сесть на наш фрегат «Кайё», который стоит в Осакском заливе и – останется только поднять якорь…

«А офицеров и солдат, значит – бросить?..» – мелькнуло на лице Итакура, но Ёсинобу уже произносил следующую фразу:

– Это не мои офицеры и не мои солдаты. Это – сброд… – И продолжал, глядя прямо в глаза собеседникам:

– Со мной пойдут правитель Хиго (Мацудайра Катамори) и правитель Эттю (Мацудайра Садааки, глава клана Кувана)!

Нет ничего опаснее, чем оставлять в замке главарей кланов Аидзу и Кувана! Именно их самураи бушуют сейчас сильнее других. А если он, Ёсинобу, уйдет один, то они наверняка окопаются в замке и будут биться с войсками нового киотосского правительства до последнего. Единственный способ противодействовать такому развитию событий – взять Катамори и Садааки с собой. Пусть побудут заложниками!

«Ну и?..» – Итакура не удержался и взглянул на даймё. Если двое командующих попросту сбегут из Осака, то что останется делать здесь, на чужбине, самураям из Аидзу и Кувана? Ничего иного, кроме как разбрестись куда глаза глядят. И страшным будет этот исход!..

Однако, к удивлению Итакура, братья Мацудайра ответили, что в это трудное время их самое большое желание – не щадя живота своего оберегать господина. Наивные Мацудайра решили, что Ёсинобу берет их исключительно для охраны своей персоны.

– А что касается выхода из замка… Положитесь на меня! – заключил Ёсинобу. В таких ситуациях он становился исключительно изворотливым – и не подумаешь, что воспитывался в доме даймё!

Он вышел из кабинета и направился в главный зал замка, где его все еще ожидали самураи. В коридорах замка тоже толпились люди. Они обступали Ёсинобу и едва не хватали его за хакама, требуя возглавить войска и немедленно атаковать противника. Наконец, Ёсинобу добрался до главного зала и поднялся на возвышение:

– Хорошо! – хрипло прокричал он. – Если выступать, то прямо сейчас, немедля! Всем – на сбор!

Зал взорвался восторженным ревом. Все бросились по местам – готовиться к выступлению. Ёсинобу же собрал у себя в кабинете Катамори, Садааки, Итакура Кацукиё, Главного инспектора, советника по иностранным делам и других – всего человек восемь-девять, одетых в повседневную форму. В темноте и сумятице, которые царили в здании, в них трудно было признать военачальников…

Около десяти вечера группа каких-то людей пробралась к задним воротам замка.

– Стой, кто идет? – окликнул их часовой, взяв винтовку на изготовку. – Пароль?

– Да мы на смену пажеского караула! – мгновенно ответил Ёсинобу. Находчивый он был человек! Наверное, именно за умение быстро находить выход в трудных ситуациях многие и считали его коварным интриганом и вероломным обманщиком… Как бы то ни было, на этот раз ему удалось обмануть целую армию!

Ёсинобу и его сопровождающие сели в шлюпку и спустились по реке в Осакский залив. Стояла глубокая ночь. Море было окутано непроглядной тьмой, в которой не было никакой возможности отыскать принадлежавший бакуфу фрегат. Удалось разглядеть лишь огромный американский корабль, который стоял на якоре прямо у выхода в бухту. Ёсинобу решил дождаться на этом корабле рассвета и отправил одного из своих людей для переговоров с иностранцами. Капитан согласился принять на борт неожиданных гостей и даже предложил им выпить и закусить.

Вскоре на востоке посветлело, стал виден стоявший неподалеку японский корабль «Кайё» («Восходящее солнце»), и Ёсинобу со своими людьми быстро переправились туда на американской шлюпке. Корабль тотчас поднял пары и в серой предрассветной дымке вышел в открытое море. И только в этот момент в Осакском замке заметили исчезновение Ёсинобу и его спутников…

Ёсинобу успокоился только тогда, когда корабль миновал пролив Китан[127]Китан – пролив между островом Авадзи и полуостровом Исэ, связывает Осакский залив с Тихим океаном. и стал уходить к югу. Вызвав в свою каюту Итакура и других подчиненных, сёгун впервые раскрыл им свои подлинные замыслы и планы. Вернувшись в Эдо, он не будет оказывать никакого вооруженного сопротивления новым властям, но вместе с тем будет настойчиво отстаивать свою позицию…

«Опять нас провели, как котят!» – негодовали спутники Ёсинобу, и больше других – Катамори и Садааки. Но что им оставалось делать?.. Одни, в открытом море, без единого самурая – у приближенных сёгуна не было никакой возможности оказать давление на Ёсинобу.

– Ну, теперь Вам все ясно, уважаемый правитель Хиго? – с чувством проговорил Ёсинобу. Побледневший Катамори сидел, не поднимая головы, внимательно разглядывая полированную крышку стола. Поняв, что теперь он навсегда связан с Ёсинобу, Катамори только молча кивнул…

Вечером одиннадцатого числа «Кайё» бросил якорь на рейде Синагава. Проведя ночь на корабле, Ёсинобу и его спутники высадились на берег на рассвете двенадцатого числа и сразу направились в путевой дворец. Местные жители, конечно же, заметили группу всадников, которая галопом, под громкий цокот копыт, проскакала по направлению к центру города, но и представить себе не могли, что таким образом в Эдо вернулся сёгун. Не обратили внимание на это событие и хатамото: время было раннее, и весь город еще спал.

С восходом солнца капитан корабля «Кайё» Эномото Такэаки приказал произвести орудийный салют. Грохот этого салюта услышал в своем доме в квартале Хикавасита эдосского района Акасака бывший начальник военно-морского департамента бакуфу Кацу Кайсю. Подсчитав число прозвучавших залпов, он понял, что салют дается в честь главы кабинета министров или сёгуна, и пришел к выводу, что Ёсинобу вернулся в Эдо. И действительно, скоро к Кайсю прибыл гонец от Ёсинобу, который сообщил, что господин приглашает его к себе.

Кацу догадывался, почему он вдруг столь срочно понадобился сёгуну. Вообще-то Ёсинобу его не жаловал и никогда не ставил на важные должности, а сейчас вообще отстранил от всякой службы и фактически держал под домашним арестом. Поэтому нынешнее приглашение его к сёгуну уже само по себе было чем-то из ряда вон выходящим. Кацу, единственный сановник бакуфу, который пользовался уважением в кланах Сацума и Тёсю, понял, что Ёсинобу потерпел поражение. «И теперь, наверное, он хочет поручить мне послевоенное урегулирование», – решил Кацу и поспешил в путевой дворец.

Здесь его препроводили на обширную зеленую лужайку, в центре которой стояли два европейских стула. Обстановка для аудиенции как-то не очень соответствовала морозной погоде, и Кацу пришел к выводу, что такая форма встречи выбрана специально для того, чтобы скрыть содержание разговора от посторонних. Это было вполне в духе Ёсинобу…

Вскоре и он сам быстро вышел в сад и сел на стул напротив гостя. Наступило молчание. Внезапно лицо Ёсинобу исказила гримаса боли – заметив это, Кацу даже инстинктивно подался вперед, но тут же отпрянул. Глаза Ёсинобу заблестели, и пораженный Кацу увидел, что по бледному лицу сёгуна покатились крупные слезы. Впервые с тех пор, как он покинул Киото, Ёсинобу позволил себе разрыдаться на глазах у вассала.

– Они подняли парчовый стяг! – только и смог сказать он…

Военные действия начались третьего числа (27 января), а уже пятого (29 января) над войсками Сацума и Тёсю взвился «парчовый стяг» – императорский штандарт, свидетельство того, что войска южных кланов объявлены правительственными, а Ёсинобу – мятежником. Это клеймо навсегда останется в истории! Случилось то, чего Ёсинобу боялся больше всего. Именно эта весть и заставила его бросить замок, бросить армию и бежать в Эдо. И Ёсинобу знал, что Кацу, человек, схожий с ним характером и почти столь же одаренный, как он сам, поймет все это с полуслова. Поэтому уже вставая со стула и давая, таким образом, понять, что аудиенция уже окончена, он произнес еще только одну фразу-приказ:

– Прошу Вас предпринять все необходимое!

Выйдя из путевого дворца впереди Кацу, Ёсинобу сел на коня и поспешил в замок Эдо.

Он впервые въезжал в этот замок как сёгун. Первым делом Ёсинобу направился во внутренние покои, намереваясь нанести визит вдове Иэмоти (а, значит, формально – своей матери по сёгунской линии) – принцессе Кадзуномия, которая в монашестве приняла имя Сэйкакуин. Сёгун сообщил госпоже о своем приходе через служанку Нисикинокодзи, но та скоро вышла с неутешительным ответом: «В аудиенции отказано. Причина – принцесса не желает встречаться с врагом трона».

Тогда он прошел к Тэнсёин, вдове сёгуна Иэсада, уроженке Сацума. Та согласилась его принять и встретилась с Ёсинобу в тот же день, в четыре часа пополудни. Сёгун долго рассказывал ей о событиях, которые привели к сражению у Тоба и Фусими, о том, что он пережил за эти дни. Воодушевленный собственным красноречием, он говорил все более ярко, и скоро Тэнсёин заслушалась и совершенно забыла о теме разговора…

При их беседе присутствовала фрейлина по имени Миноура Ханако. Она прожила долгую жизнь, и много лет спустя вспоминала, что Ёсинобу был тогда красноречивее, чем знаменитый Дандзюро[128]Дандзюро – речь идет об одном из представителей знаменитой актерской династии театра Кабуки, в которой, по традиции, все мастера носят имя Итикава Дандзюро. В данном случае имеется в виду, скорее всего, Итикава Дандзюро IX (1838–1903), великолепный драматический артист, который пользовался огромной популярностью в начале периода Мэйдзи., а она даже хотела по горячим следам записать его речь.

Наверное, ни один военачальник не рассказывал с таким вдохновением о битве, в которой он потерпел поражение, как это делал тогда Ёсинобу… А затем этот великий актер взял великолепную паузу и до конца своей долгой жизни больше не обмолвился о событиях тех дней ни единым словом.

Конечно, разговор с придворными дамами был нужен прежде всего самому Ёсинобу – он должен был выговориться. Но беседы имели и важный политический смысл. Ёсинобу надеялся уговорить Тэнсёин – уроженку Сацума – стать посредником в его переговорах с императорской армией, и одновременно завоевать симпатии Сэйкакуин, а через нее – и всей императорской фамилии. Кстати сказать, хотя поначалу Сэйкакуин и отказалась с ним встречаться, называя его врагом трона, впоследствии по просьбе Тэнсёин она все же приняла Ёсинобу, а когда узнала детали событий, то полностью встала на его сторону и даже ходатайствовала за него перед Киото. Велика была сила красноречия сёгуна!

Следующим своим политическим ходом Ёсинобу хотел продемонстрировать полную лояльность новым властям. Это нужно было сделать непременно и любой ценой! Причем речь не шла о том, чтобы подчеркнуть свою покорность сильным мира сего – киотосским аристократам, даймё и прочим. Да, Ёсинобу задумал оправдаться – но оправдаться исключительно перед историей. Он хотел снять со своего имени налет крамолы, хотел вновь обрести любовь императорского дома, хотел навсегда избавиться от клейма мятежника. Только так можно будет нанести ответный удар по эти грязным политическим интриганам!

Теперь он собирался выдавать себя за человека слабого и беззащитного, жертву несправедливости. Японские театралы обожают трагедии, в которых на героя обрушиваются удары судьбы, обожают Ёсицунэ – именно поэтому Судья стал любимейшим народным героем[129]Минамото Ёсицунэ (1159–1189) – военачальник, знаменитый рыцарь японского средневековья. Во время войны кланов Тайра и Минамото в 80-х годах XII века одержал множество побед, однако их результаты присвоил себе его старший брат Минамото Ёритомо (1147–1199), будущий основатель Камакурского сёгуната. Оболганный и гонимый, Ёсицунэ покончил с собой. Самурай стал героем множества легенд и преданий, в которых он часто фигурирует под именем Судьи (Хоган) – это был его придворный ранг.. И Ёсинобу решил сделать главной темой своей жизни сострадание. Сострадание к себе. Ведь до тех пор, пока он следует этому сценарию, общество будет видеть в нем нового Судью, заброшенного в самую пучину бурного житейского моря, а Сацума и Тёсю будут выглядеть в глазах общества не иначе, как красномордыми злодеями[130]В гриме актеров, играющих в театре Кабуки роли злодеев, превалирует красный цвет.…

Для того, чтобы оправдаться самому, Ёсинобу беспощадно жертвовал другими. Он приказал вассалам «немедленно уехать из Эдо в свои земли и начать там новую жизнь». Более других были поражены таким решением братья Мацудайра Катамори и Мацудайра Садааки. Мало того, что лидеров кланов Аидзу и Кувана ненавидели и при императорском дворе, и в стане Сацума и Тёсю; теперь им было отказано и в посещении сёгунского замка в Эдо – проще говоря, из Эдо их просто вышвырнули… Катамори действительно вернулся в Аидзу. Что касается второго брата, то дорога на родину ему была заказана: на территории клана Кувана в провинции Исэ хозяйничали войска императорского правительства. Поэтому Садааки, собрав остатки своих войск, ушел с ними в район Касивадзаки в провинции Этиго.

Таким образом, братьев сначала объявили врагами императорского трона, а затем выгнали и из дома Токугава, и им не оставалось ничего иного, как уйти в леса и горы и биться там против всех до последнего своего самурая. Катамори был настолько поражен бессердечием Ёсинобу, что даже написал стихотворение, в котором попытался выразить переполнявшие его обиду и горечь:

Раскаяние Ёсинобу шло вперед семимильными шагами. Двенадцатого числа второго лунного месяца (6 февраля) он выехал из замка Эдо и уединился в келье монастыря Канъэйдзи в Уэно – решил замолить свои грехи. Одиннадцатого числа четвертого месяца (3 мая) Кацу Кайсю без боя сдал замок Эдо императорским войскам. Утром того же дня Ёсинобу покинул Канъэйдзи и уехал из Эдо в Мито, где собирался вести тихую и уединенную жизнь – попросту говоря, отправился в ссылку. В девятом месяце второго года Мэйдзи (октябрь 1869 года) Ёсинобу освободили от домашнего ареста – и фактически забыли о нем. Вскоре он переехал из Мито в Сидзуока, новое владение клана Токугава, и навсегда исчез с исторической сцены…

В Сидзуока он поселился в центре города, в квартале Конъя, в особняке, который раньше принадлежал одному из правительственных чиновников. По возрасту Ёсинобу мало походил на отшельника – ему едва исполнилось тридцать три года.

В тот день, когда Ёсинобу приехал в Сидзуока из Мито, он произнес знаменательные слова:

– Значит, это здесь мне придется теперь коротать долгие весны и осени[132]«Весны и осени» («Чуньцю») – книга китайского классического канона (см. примечание к главе I), в образном смысле – годы, жизнь.?

Слышавший эти слова прислужник Ёсинобу по имени Симура Такэо подумал было, что его господин тоже изредка скорбит о бренности нашего мира. Ведь у него теперь все позади… У слуги даже комок подступил к горлу от жалости к своему хозяину, но он тут же понял свою ошибку. Ёсинобу всего лишь хотел сказать, что теперь ему придется искать какие-то новые занятия для того, чтобы скрасить свою жизнь, которая – он в этом не сомневался – будет долгой.

Ёсинобу действительно полностью отдался своим увлечениям. Больше всего он любил стрельбу из лука, поло и охоту – с ружьем или соколиную.

И все делал с удовольствием. Поутру несколько раз пускал с боевой перчатки сокола. Затем разучивал роли в пьесах театра Но в традициях школы Хосё[133]Хосё – одна из пяти канонических школ традиционного японского театра Но. Поддерживалась бакуфу и была особенно популярна при дворе сёгуна.. Потом писал картины маслом. Ёсинобу вообще очень любил рисовать и еще в доме Хитоцубаси брал уроки у признанного мастера пейзажной живописи Кано Танъэн. Однако более всего Ёсинобу привлекала именно живопись маслом.

«Когда я пишу маслом, то от души радуюсь, что теперь я не сёгун», – говорил он. Этот человек не знал, что такое скука.

Началам живописи в европейском духе Ёсинобу обучил его бывший вассал Накадзима Сётаро, большой любитель этой техники. Однако материалов для живописи маслом в стране не было, и потому Ёсинобу делал их сам. Так, холст получался из парусины, вымоченной в растворе квасцов. Масляных красок тоже не было, поэтому их заменяли минеральные красители, которые Ёсинобу растирал в порошок и смешивал с маслом мяты…

Со времен сёгуната Ёсинобу нравилось фотографировать. В ссылке у него появилась возможность подойти к этому делу во всеоружии химических методов, и он часами просиживал в темной комнате, проявляя пластинки. Особенно любил он видовые фотографии – в окрестностях Сидзуока не осталось ни одного мало-мальски приличного пейзажа, который не был бы запечатлен на его снимках.

Еще Ёсинобу любил вышивать: делал разные мелкие вещицы, например, кошельки, расшивал их пионами, гривастыми «китайскими» львами, цветами сурепки (сюжеты были довольно банальны) – и с удовольствием дарил их окружавшим его людям.

Однажды он взялся за какую-то большую вещь; собирался, если получится, преподнести ее дому принца Арисугава, то есть своей родне по материнской линии. Однако законченная работа ему не понравилась, и Ёсинобу через несколько дней стал ее распускать. Домочадцы попытались было его отговорить: «Хорошо, Вам не нравится… Но, может быть, понравится другим? Почему бы не оставить все так, как есть?»

Но Ёсинобу в ответ только качал головой: после смерти люди станут судить по этой вещи о его работе, а вот этого-то он допустить не может. «Но почему? Это всего лишь вышивка!» – недоумевали домашние. Однако Ёсинобу всегда смотрел на себя глазами будущих историков. Ведь что они могут подумать: «Представляете – вот эту безделицу сделал Ёсинобу. И она ему нравилась! Вот умора!» Нет уж, лучше ее уничтожить!..

Со своими бывшими вассалами Ёсинобу никогда не встречался, потому что при встрече с собеседником нужно о чем-то говорить, а Ёсинобу очень не хотел, чтобы его слова повторяли – и искажали! – другие. Поэтому изо всех своих старых знакомых он виделся только с Сибусава Эйитиро, бывшим вассалом дома Хитоцубаси, да получившим графский титул Кацу Кайсю, который стал своего рода гарантом Ёсинобу и поддерживал связь между ним и правительством императора Мэйдзи.

Когда примерно через десять лет после реставрации Мэйдзи, в 1877 году, Сибусава Эйитиро пришел к нему вместе с Нагаи Наомунэ, бывшим Главным инспектором, который во время пребывания Ёсинобу в Киото был его личным секретарем, то Ёсинобу с Сибусава встретился, а с Нагаи – нет. Объяснялось это тем, что Сибусава к тому времени уже стал вольным предпринимателем и не занимал никаких официальных должностей, тогда как Нагаи был исполнительным секретарем Палаты советников[134]Палата советников, сенат (гэнроин) – законодательный орган при новом японском правительстве, создан в 1875 году. Палата состояла из советников, пожизненно назначаемых на эту должность императором. Распущена в 1890 году. и, стало быть, служил новым властям. Наверное, Ёсинобу хотел таким образом избежать контактов с правительственными структурами – ведь эти контакты тоже могли неправильно истолковать.

– Неужели ему нечего вспомнить? – впервые удивился в тот раз Нагаи. Ведь после того, как в Киото погиб Хара Итиносин, Нагаи не только занимал важные посты в бакуфу, но и стал ближайшим советником Ёсинобу! Он многое сделал для него и после передачи власти императору, когда Ёсинобу вернулся в Эдо, а оставленный им замок в Осака без борьбы попал в руки правительственных войск… И пожелай сейчас Ёсинобу вспомнить о делах давно минувших дней, не было бы у него лучших собеседников, чем Итакура Кацукиё, бывший правитель Ига, да он, Нагаи Наомунэ!

Но Ёсинобу с ними разговаривать боялся. Ведь если бы такой разговор состоялся, то он неминуемо вылился бы в обмен обвинениями. А Ёсинобу опасался, что об этом могут узнать посторонние, и это может вызвать какое-то недовольство в обществе. Поэтому он и не встречался ни с кем, кроме Сибусава и Кацу.

Не встретился он и с Сюнгаку, когда тот после реставрации Мэйдзи получил назначение на один из самых высоких постов в новом правительстве и проездом из Киото в Токио[135]В 1868 году Эдо был переименован в Токио, что значит «Восточная столица». В 1869 году сюда переехал император Мэйдзи. остановился в Сидзуока. Впрочем, и сам Сюнгаку, который тонко чувствовал веяния времени, тоже не горел желанием встречаться с Ёсинобу. Да и многие другие бывшие соратники Ёсинобу, которые теперь часто курсировали между Киото и Токио, старались не останавливаться в Сидзуока, чтобы не давать повода к ненужным разговорам.

Ёсинобу это даже радовало: он старался иметь как можно меньше общего с окружающим миром и более всего на свете хотел, чтобы его оставили в покое.

Нагаи Наомунэ в целом понимал позицию Ёсинобу, но одного понять не мог – как это человек может жить без воспоминаний. Однако он знал и то, что осевшие в Сидзуока бывшие сторонники сёгуната были, мягко говоря, невысокого мнения о Ёсинобу. Не так давно новое японское правительство положило дому Токугава жалованье в 700 тысяч коку, объявило главой дома юного Камэносукэ из семейства Таясу и переселило его из Эдо в Сидзуока. За главой дома Токугава в Сидзуока последовали более пяти тысяч бывших вассалов бакуфу. Они перебрались туда, несмотря на то, что на новом месте им не платили жалованья, несмотря на то, что им приходилось селиться в обычных домах горожан и крестьян и вести буквально нищенское существование. И когда на глазах этих переселенцев обожавший новомодные штучки Ёсинобу там и сям мелькал в городе на велосипеде… «Нет сердца у высокородных…» – шептались за его спиной бывшие вассалы бывшего сёгуна.

«Да, похоже, в этом благородном семействе растеряли простые человеческие чувства, – Нагаи тоже пришел к такому выводу после того, как издалека приехал в Сидзуока только для того, чтобы ему указали на дверь. – По крайней мере, если и есть у бывшего сёгуна душа, то устроена она как-то иначе, нежели у простых смертных…»

Ёсинобу пробыл в ссылке в Сидзуока более тридцати лет. Сначала он жил в особняке одного из бывших чиновников, но в двадцать первом году Мэйдзи (1888 году) в сотне метров от его дома построили железнодорожную станцию, и Ёсинобу переехал в более тихий район города. Кажется, он делал все для того, чтобы избегать людей…

За это время у него родилось множество детей. Иногда создается такое впечатление, что в ссылке он сосредоточился исключительно на продолжении рода и выказал в этом деле редкую резвость. В четвертом году Мэйдзи (1871 год) практически одновременно родились первый и второй сыновья. Через год они умерли, но родился третий. Еще через год третий сын умер, но родилась старшая дочь. Естественно, матери у детей были разные. Совершеннолетия достиг 21 ребенок Ёсинобу: десять мальчиков и одиннадцать девочек…

В тридцатом году Мэйдзи (1897 году), когда Ёсинобу исполнился шестьдесят один год, в его особняк проникли два вора (в то время еще совсем юнцы), которые взломали кладовую и унесли часть ценных вещей, принадлежавших дому Токугава. Их быстро поймали, но Ёсинобу после случившегося уже не мог жить в этом доме и в ноябре 1897 года переехал в Токио, в район Сугамо, впервые после реставрации Мэйдзи став столичным жителем.

Он по-прежнему собирался вести тихую и уединенную жизнь. Принц Арисугава, который очень сострадал своему родственнику, много раз пытался пригласить Ёсинобу во дворец и даже написал ему в письме: «Почему, переехав в Токио, Вы избегаете появляться при дворе?» Но Ёсинобу от приглашений отказывался, отвечая, что «в свое время я был заклеймен как бунтовщик и враг трона, и хотя позднее меня, можно сказать, помиловали, я и сейчас веду жизнь затворника, и потому, с Вашего позволения, при дворе появляться не намерен».

Арисугава так и не понял причину столь сильной озлобленности Ёсинобу. А, может быть, и наоборот – понял самую ее суть. Ведь как обстояло дело? С точки зрения принца, Ёсинобу был очень озабочен тем, что его до сих пор считают врагом трона. Конечно, формально так оно и было. Но у Ёсинобу который, кстати сказать, сам, добровольно передал всю власть императору и только после этого был объявлен его врагом, имелись и другие, более глубокие причины для враждебности. Проще говоря, он был зол не столько на императорский двор, сколько на господ Окубо и Сайго из клана Сацума.

Напомним, что Ёсинобу неоднократно говорил своим соратникам: «Люди Тёсю с самого начала открыто выступали против бакуфу, и потому меня это не особенно волновало. Иное дело – Сацума. Сначала были на стороне бакуфу, вместе громили Тёсю, но чуть ситуация изменилась – и вот они уже на словах поддерживают бакуфу, а за его спиной плетут интриги, пытаются обвести сёгуна вокруг пальца!» Естественно, эти слова Ёсинобу рано или поздно доходили и до императорского дворца.

Полагая, что и нынешний отказ Ёсинобу прибыть во дворец связан с его давней злобой на клан Сацума, принц снова обратился к Ёсинобу: «С тех пор, как погибли эти люди (имелись в виду Окубо и Сайго), прошло уже более двадцати лет[136]Сайго Такамори покончил жизнь самоубийством в 1877 году после того, как был подавлен поднятый им мятеж самураев клана Сацума против центральных властей. Окубо Итидзо был убит группой заговорщиков из того же клана в 1878 году.. Теперь все это дела давно минувших дней, и многих из их участников уже давно нет в живых. Так нужно ли говорить о них до скончания века?..»

Однако Ёсинобу учтиво, но решительно возразил, что сам он ничего не имеет против этих людей, что, напротив, он считает их заслуженными государственными деятелями и гордостью нации, но, тем не менее, во дворец не придет. Но причину он на этот раз не назвал, точнее, назвал, но какую-то уж совсем по-детски наивную. «У меня нет парадного платья», – сказал Ёсинобу. Принц в ответ только сокрушенно покачал головой: зачем Вам какое-то особенное парадное платье, достаточно кимоно с фамильными гербами…

Принц не зря так настаивал на приглашении. Ведь с формальной точки зрения Ёсинобу вообще не существовал. Он не имел никакого отношения к Токугава Иэсато, который теперь продолжал род Токугава (а в семнадцатом году Мэйдзи – 1885 году – стал герцогом). Он не был высокородным дворянином. Он не был обычным дворянином. Он не был и простолюдином[137]В 1872 году в Японии были учреждены три новых сословия: высшее дворянство (кадзоку), в которое вошли бывшие придворные аристократы и даймё; дворянство (сидзоку) – бывшее самурайство; простой народ (хэймин) – остальное население.. При всем при том Ёсинобу по крови был очень тесно связан с домом Арисугава и приходился весьма близким кровным родственником тогдашней императрице, которая была родом из дома Итидзё… Уже все бывшие даймё вплоть до Мацудайра Катамори из клана Аидзу и Мацудайра Садааки из Кувана были причислены к сословию высшего дворянства, а их бывший вождь так и не дождался от государства никаких привилегий и почестей. Все это выглядело крайне неестественно.

Теперь, когда после реставрации Мэйдзи прошло более тридцати лет и все эти бурные политические баталии отошли в историю, появилась возможность с высоты прожитых лет попытаться представить себе, что было бы, если бы Ёсинобу тогда не согласился передать власть императору. И – хотя при дворе в открытую этого не говорили – многие видные политики были втайне уверены в том, что самый большой вклад в создание правительства Мэйдзи внес именно Токугава Ёсинобу. Некоторые даже считали, что Ёсинобу нужно дать дворянский титул. Но для этого он должен был обязательно засвидетельствовать свое уважение императорскому двору.

А Ёсинобу все медлил. Единственное, на что он решился – это обсудить проблему с Кацу.

Тот не стал ничего советовать напрямую, а просто сказал, что «большой беды в том не видит».

И бывший сёгун, наконец, появился при дворе. Это случилось девятого числа второго месяца тридцать первого года Мэйдзи (1898 год), когда Ёсинобу уже шел шестьдесят второй год. Так и не заказав себе парадного платья, он появился в бывшем своем замке, а ныне императорском дворце, в фамильном черном кимоно, украшенном гербами с изображением мальвы.

Ёсинобу принимали не в зале, обставленном по-европейски, а в комнате с традиционным японским убранством. Это объяснялось не только тем, что он был в японском платье; по-видимому, император Мэйдзи собирался показать, что он считает Ёсинобу почти членом своей семьи, и создавал для этого соответствующую атмосферу. Гостю предложили подушку для сидения, но он отказался.

Ёсинобу встречали император и императрица. Императрица собственноручно ухаживала за гостем и даже угостила его чашечкой сакэ. Ёсинобу помнил ее еще девочкой – в Киото он иногда заходил в дом Итидзё. Императрица тоже, наверное, его запомнила: все-таки тогда он был верховным правителем Японии.

В общем, аудиенция прошла гладко.

На следующий день император пригласил к себе Ито Хиробуми и в разговоре с ним шутливо заметил:

– Вчера я наконец-то смог отблагодарить Ёсинобу. Как-никак, я получил от него целую страну…

Это суждение, столь типичное для императора Мэйдзи, произвело самое благоприятное впечатление на присутствовавших и стало широко известно в свете.

На следующий день Кацу Касю как один из бывших вассалов сёгуна прибыл во дворец и выразил императору благодарность за прием.

Через четыре года после этого вышел императорский указ, согласно которому Ёсинобу должен был основать новую ветвь дома Токугава, отличную от той, которую возглавлял Токугава Иэсато. Бывший сёгун вошел в сословие высшего дворянства и был пожалован титулом герцога.

В мае 1904 года Ёсинобу впервые после реставрации Мэйдзи совершил дальнюю поездку – он побывал в Осака. Посетил он и Осакский замок, в котором теперь размещалась Четвертая дивизия японской армии, пешком поднялся на развалины главной башни замка и внимательно осмотрел окрестности. Сопровождавшие его командир дивизии и начальник артиллерийского арсенала держались от Ёсинобу на почтительном расстоянии, чтобы ненароком не потревожить чувства и воспоминания человека, который стоял сейчас на вершине Осакского холма…

Хозяева знали, что Ёсинобу со времен бакуфу очень интересуется разнообразными артиллерийскими орудиями, поэтому проводили его в арсенал, здания которого, ощетинившиеся лесом дымовых труб, занимали обширную территорию в восточной части замка. Однако Ёсинобу, вопреки ожиданиям, не обратил никакого внимания на семейство новейших пушек, зато его необычайно заинтересовал процесс производства солдатских котелков.

– И как же им пользоваться? – пустился в расспросы Ёсинобу, не выпуская из рук котелка. Сопровождавшие его офицеры долго и детально объясняли, как в котелок засыпают рис, сколько наливают воды и, в конце концов, подарили один котелок гостю. Ёсинобу остался очень доволен, однако тут же спросил, не вреден ли для здоровья алюминий, ведь из котелка нужно будет есть каждый день. Офицеры не нашлись, что ответить…

«Так, может быть, лучше взять серебро?» – всю дорогу домой размышлял над этой проблемой изобретательный Ёсинобу. Вернувшись в Токио, он действительно послал в артиллерийский арсенал слиток серебра, из которого там изготовили солдатский котелок. Ёсинобу он настолько понравился, что до самой смерти он самолично три раза в день варил себе рис только в этом котелке.

В следующем году вспыхнула русско-японская война. Ёсинобу был свидетелем всех ее треволнений и побед, но всегда держал себя столь отстраненно, что было непонятно, знает ли он вообще хоть что-нибудь о происходящем в мире. Однако на самом деле он был в курсе всех событий и до глубокой старости каждое утро с интересом читал самые разные газеты – это было одним из его любимейших занятий.

В 43 году Мэйдзи (1910 год) анархист Котоку Сюсуй и одиннадцать его товарищей были арестованы за подготовку покушения на императора. Полагая, что императорскую систему и самого императора ждет та же судьба, что и его самого и дом Токугава, Ёсинобу собрал всех своих детей и обратился к ним с наставлением:

– Для того, чтобы выжить в этом мире, – сказал он, – нужно всем, даже женщинам, овладеть какой-то профессией!

Ни до, ни после этого Ёсинобу никогда не обращался к своим детям со словами отеческого напутствия.

В том году ему исполнилось 74 года. Жизнь продолжалась…

В начале ноября второго года периода Тайсё (1913 год), когда Ёсинобу было 77 лет, он подхватил легкий насморк, который быстро перешел в сильный жар с температурой 40 градусов. Больной постоянно задавал лечащему врачу один и тот же вопрос: «Скажите, это воспаление легких? Я готов к смерти. Так это пневмония?»

Как и предполагал Ёсинобу, это действительно оказалась скоротечная пневмония: сильный жар свидетельствовал о том, что задеты оба легкие. Двадцать первого числа, поправляя полушку, врач спросил Ёсинобу:

– Вам больно?

Ёсинобу еле слышно ответил:

– Просто я ослаб… А боль уже ушла… – Он, как всегда, предельно точно описывал свое состояние.

Это были его последние слова. Через несколько мгновений, в четыре часа десять минут пополудни 21 ноября 1913 года, его не стало…

Похороны состоялись 30 ноября во второй половине дня в фамильной усыпальнице Токугава – храме Канъэйдзи в токийском районе Уэно.

Со времен Токугава Иэясу сёгунов хоронили по буддийскому обряду монахи течений Тэндай и Чистой Земли, однако Ёсинобу, согласно его завещанию, был похоронен по синтоистскому обряду. В Мито всегда почитали синто, и, по-видимому, Ёсинобу хотел и смертью своей показать, что он навсегда останется человеком из этого клана.

На похоронах Ёсинобу присутствовал императорский посланник, были все бывшие даймё – около трехсот человек. Пришли и представители бывших семейств хатамото. Но что особенно бросалось в глаза – на похоронах было множество иностранных послов: с точки зрения иностранных правительств это были похороны бывшего главы государства, и потому к ним нужно было выказать соответствующую степень уважения. Через государственного секретаря передал японскому правительству письмо со словами глубокого соболезнования президент Соединенных Штатов. Трудно было представить себе большее уважение к памяти бывшего правителя Японии…

Страна тоже откликнулась на смерть Ёсинобу. Весть о кончине последнего сёгуна мгновенно разнеслась повсюду. Множество горожан, которые еще помнили времена Эдо, выстроились в Токио вдоль пути следования траурной процессии. Особенно необычно выглядели городские пожарные: их отряды вышли на улицы в новой, специально сшитой форме, и замерли в глубоком молчании, отдавая дань памяти последнему сёгуну, который в свое время приветил обыкновенного эдосского топорника…

С кончиной Токугава Ёсинобу период сёгунского правления вдруг сразу стал далекой историей. С этого дня Ёсинобу стал жить лишь в душах людей, которые с любовью и ностальгией вспоминали эпоху Эдо…