Онлайн чтение книги Лилобус The Lilac Bus
Том

Он хорошо помнил тот день, когда перекрасил мини-автобус в темно-фиолетовый цвет. Было здорово наблюдать, как под струей краски из распылителя грязно-бежевый оттенок сменяется лиловым. Мама пришла в ужас: как это вульгарно и броско; ведь для мамы худшее из преступлений – привлекать к себе внимание. Все хорошее не замечают и недооценивают, все плохое пускает пыль в глаза, шумит и ездит на машинах диких цветов. Отец Тома просто пожал плечами. «Чего еще от него ждать?» – спросил он жену тоном, который ясно означал, что он не ждет от нее ответа. К Тому отец уже не обращался – он просто высказывался о нем в его присутствии.

- Молодой человек, видимо, думает, что деньги растут на деревьях. Молодой человек и бродяг пустил бы жить у нас в саду. Молодой человек считает, что работать ниже его достоинства.

Том иногда отвечал, или старался не обращать внимания. Это все равно не имело значения. Отец в любом случае был твердо убежден, что молодой человек – пропащий, нестриженый лоботряс. Ничего удивительного в том, что он покрасил фургон в лиловый цвет.

Но, по мнению Тома, удивляться было чему: он и сам не ожидал, что однажды, отчаявшись отмыть машину как следует, выкрасит ее в лиловый цвет. И ничуть не пожалел: она словно ожила, обрела новый характер. Вот тогда он и решил заняться перевозками. Бизнес не назовешь совсем законным, но даже если случится какая-то авария, и он заявит, что просто вез друзей на выходные домой, страховой компании будет непросто доказать обратное. В Дублине никто не видел, чтобы ему вручали деньги. Он не стоял у двери, продавая билеты, как в больших автобусах. Пассажиры почти всегда были одни и те же, лишь один или два раза в месяц кто-то менялся. Никакой сверхприбыли предприятие не приносило; окупались только расходы на бензин и сигареты. Зато курить он мог сколько душе угодно, и на выходные, как и хотел, приезжал в Ратдун. И все благодаря «Лилобусу».

О жизни своих пассажиров в Ратдуне Том знал все, но о том, что с ними происходит в Дублине, он имел очень смутное представление. По воскресеньям все сходили на остановке в центре города. Он хотел было расспросить, где кто живет, чтобы развозить всех по домам, но что-то подсказало ему, что многие предпочли бы незаметно раствориться в темноте города и вряд ли захотят, чтобы остальные увидели, где они живут, какой у них дом или квартира. Том нередко замечал машину, припаркованную неподалеку от того места, куда приезжал автобус; и сидящий за рулем невысокого роста блондин в темных очках радостно махал Руперту Грину. От цепкого взгляда Тома не ускользало ничего, но остальные едва ли обращали внимание на того юношу; однако, ясно, что Руперт вряд ли захочет, чтобы люди об этом узнали. Иногда он видел, как Ди Берк открывает дверцу большой машины, где ее ожидал мужчина значительно более старшего возраста. О нем ни сама Ди, ни ее родные в Ратдуне не упоминали, значит, с большой степенью вероятности можно предположить, что мужчина этот тайный и не очень законный. Но сколько Том ни гадал, ни присматривался, он так и не мог выяснить, чего страшится юный Кев Кеннеди. Раньше он таким не был: Кев славный парень, к тому же  единственный из братьев, кто решился уйти из-под отцовской опеки, от бутербродов с ветчиной и радио, которое трещит с утра до вечера. Но уже целый год или около того он сам не свой.

Силия живет с коллегами-медсестрами. В квартире их шестеро, и судя по всему, они прекрасно устроились: у них два телевизора, стиральная машина, а в задней комнате стоит в разложенном виде гладильная доска. По словам Силии, не случалось ни разу, чтобы кто-то кому-то сказал хоть одно грубое слово, и для девушек, которые пока не вышли замуж и не поселились в собственном доме, это просто идеальный вариант. Нэнси Моррис живет в одной квартире с Мэйред Хили; просто удивительно, как Мэйред, такая славная и жизнерадостная, ее терпит. Он как-то случайно встретился с ней на вечеринке, и она ему поведала, что самый последний фокус Нэнси - разнюхать, в каких супермаркетах проходит дегустация, ворваться туда незадолго до закрытия, выпить  суп из бумажных стаканчиков или проглотить кусочки сыра, наткнутые на зубочистки, и по возвращении домой торжествующе заявить: «Я уже поужинала!»  В тот вечер, почти три месяца назад, Мэйред сказала, что собирается с духом, чтобы попросить Нэнси съехать – видимо, еще не собралась. Бедняга Мики хороший человек, Том был бы ему очень рад, если бы он только перестал шутить – его чувство юмора крайне тяжело переносить. Он садится на тот же маршрутный автобус, что и Джуди Хики: поворачивая в сторону дома, Том не раз видел, как они беседуют на остановке.

Но никому не известно, где живет Том - это точно. Он давно научился не давать прямых ответов, причем так хитро, что каждому казалось, будто ему все объяснили, и свой вопрос никто не повторял. Когда Нэнси Моррис спросила, сколько он платит за квартиру, он ответил, что точную цифру назвать сложно, и это мисс Моррис вполне устроило. Руперт как-то поинтересовался, в какой части города он живет, и Том сказал, что Руперт наверняка знает, какие дома пользуются спросом. Иногда, стоя в очереди, например, за билетами в кино, он развлечения ради разглядывает людей и пытается угадать, где они живут; и Руперту, наверное, такое развлечение пришлось бы по душе, ведь он работает на рынке недвижимости. Руперт согласился и с воодушевлением принялся рассказывать, до чего порой странные запросы у людей, которые приходят к ним в контору. Он больше не спрашивал, где Том живет, и в то же время у него не создалось впечатления, что с ним обошлись невежливо и оставили вопрос без внимания.

Ди Берк сообщила, что ее брат живет во грехе.

- Просто безобразие, - сетовала она, - парням это сходит с рук, а девушкам – почему-то нет.

И вдруг у Тома спросила:

- А может, и ты живешь во грехе?

- Не знаю, - ответил он. – Не очень понимаю, что значит это слово. Нам в школе толком не объяснили. А вам?

Ди мрачно ответила, что у них школе объясняли непрестанно, и так их этим замучили, что в конце концов сил грешить просто не осталось – наверное, они этого и добивались. Но выяснить как Том живет ей, тем не менее, не удалось. В Ратдуне его называли белой вороной Фицджеральдов – он один не влился в семейное дело, отказался строить империю и занялся в Дублине какими-то художествами. Но если имя его всплывало в беседе каких бы то ни было трех человек, то выяснялось, что относительно того, кем он работает, у них три различных версии. В маленьком городке всегда будут сплетничать, думал Том, это неизбежно – отсюда и выдумки. И при этом у Ди есть мужчина, у Руперта приятель, у Кева карточные долги, или что там его гложет, а дома никому ничего неизвестно, в том числе и про жизнь Тома. В Ратдуне лишь один человек знает, как Том живет и почему: его мама.

Но никому бы это и в голову не пришло. Мама ахала и охала, глядя на его одежду, и тяжко вздыхала, взирая на автобус – она сокрушалась искренне. Ей на самом деле хотелось бы, чтобы ее сын водил приличную, не внушающую подозрений машину и одевался поскромней, выбирая приятные неброские цвета, как остальные ее сыновья, которые носили серые штаны и коричневые куртки, а на воскресную мессу облачались в пиджаки, белые рубашки и тесные галстуки. Когда отец ругал все подрастающее поколение вообще и «молодого человека» в частности, мама тоже мягко его упрекала. Если бы кто-то незнакомый наблюдал за ними, то наверняка решил бы, что она соглашается с мужем. Кто бы мог подумать, что Том – ее спаситель?

Пег Фитджеральд и в пятьдесят два года можно было назвать красавицей. Она всегда следила за собой - ни единый волосок не выбивался из прически; она носила вязаные костюмы сиреневого или темно-зеленого цвета и какую-нибудь подходящую брошь, летом переходила на более легкие льняные юбки и блузки тех же самых тонов, и за много лет почти совсем не изменилась. Три раза в год в большом городе она делала химзавивку и раз в неделю по пятницам укладывалась в парикмахерской у Шейлы О’Райли, племянницы приходского священника. В Ратдуне бизнес Шейлы большой прибыли не давал, но ее, похоже, это не беспокоило. Она всегда была жизнерадостной, и если стричься никто не желал, занималась вязанием, обеспечивая себе скромный приработок. Она часто приговаривала: побольше бы таких клиентов, как миссис Фицджеральд, которая каждый раз просит делать одну и ту же укладку.

Каждый день миссис Фицджеральд работала в магазине. Сувенирная лавка была ее детищем, и доход приносила немалый. Всякий раз, когда поблизости останавливался экскурсионный автобус, в мастерской Фицджеральдов звенел кассовый аппарат. Там продавались шали, рулоны твида, глиняные изделия – широкий ассортимент на любой вкус. Здесь весь Ратдун покупал друг для друга подарки. Пег не сразу убедила семью, что идея удачная, но теперь к ней относились с большим уважением. Она также была уверена, что в деле должны участвовать только члены семьи. Разумеется, когда мальчики женятся, жены будут работать вместе с ними. Одна потенциальная невестка даже разорвала помолвку, возмутившись тем, что ей придется уволиться из банка, а неоплачиваемая работа в магазине – это единственное, что ей сулил брачный контракт. По мнению Тома, девушка проявила характер, но остальные члены семьи, включая горе-жениха, дружно постановили: если она такая строптивая, то скатертью дорога.

Том давно заявил, что работать в магазине не будет; ссор никаких не последовало, ответом ему было только молчаливое презрение. Он разумно рассудил, что для трех его братьев и двух сестер будет лучше, если они сразу усвоят, что не стоит возлагать на него надежд, и что планы на будущее следует строить, не рассчитывая на него. Он так решил еще в школе. Но в дестве все о чем-то мечтают - стать машинистом, например, - и тогда его слова всерьез никто не воспринял. А он хотел уехать в Дублин и пожить в городе. Просто пожить, если не найдется занятие по душе, можно и не работать; а потом отправиться в Америку, в Париж или Грецию. Если уметь обходиться без излишеств - без уютного дома, большого количества вещей и обильной пищи, то денег много не потребуется. Всем казалось, что он передумает.

В аттестате у него было много высоких отметок - куда больше, чем у братьев, которые метили в акулы бизнеса и мечтали освоить рынок в других городах, открыть новые филиалы, и воплощая идею мамы, казавшуюся когда-то смешной, распространить сеть сувенирных лавок по всей Западной Ирландии. Учителя, обучавшие всех Фицджеральдов, сочли, что Том из них самый способный, но в свои восемнадцать лет он проявил редкую твердость характера. Он получил документ об образовании, а теперь, разрешите, будет жить так, как сочтет нужным. Отец нехотя предложил оплатить учебу в университете, но Том поблагодарил его от всей души и решительно отказался. Он желал лишь одного: чтобы его оставили в покое. Он не свяжется с дурной компанией, и, если родители не против, будет часто приезжать в гости, так что они сами смогут удостовериться, что с ним все в порядке. Станет ездить автостопом. Будет получать пособие, и само собой, ничего позорного в этом нет. Кто его увидит в Дублине, помилуйте, кто про это узнает? Разумеется, это честно - в наше время люди так и живут: богатые платят налоги, чтобы те, кто победней, не остались без куска хлеба и без крыши над головой. Теперь никто не валяется на улицах, умирая от голода, и люди не переступают через них, с сожалением замечая, что, увы, кто-то не потрудился найти работу и заработать себе на жизнь. Нет, он не намерен вечно жить за счет государства. И очень благодарен, разумеется, за предложение вступить в семейное дело, но мы живем только раз, и на свою жизнь у него свои планы.

И ведь как удачно, что он так решил. Что было бы, не окажись он рядом?

В Дублине, как выяснилось, запросто можно прожить и без больших денег. На какое-то время его приютили юные супруги, ему было где спать и что есть – с ним делились, хотя сами порой ели не досыта. По вечерам он занимался с их детьми, двумя смышлеными мальчиками - повторял с ними пройденное в школе и помогал делать уроки. Но это ему не нравилось: лучше бы они поиграли на улице, думал он. Том пытался убедить молодых родителей, что не надо тревожиться, что дети знают уже достаточно и ни к чему забивать им голову лишней информацией. Этого они взять в толк не могли. Разве не самое главное - заложить основы? И это даст им преимущество перед сверстниками. Но мальчикам всего только девять и десять лет, пройдут еще долгие годы, прежде чем им придется бороться за места, баллы и должности. Нет, бледными мамой и папой никто в детстве не занимался, от того они не преуспели; они не допустят, чтобы та же судьба постигла их детей. Они распрощались по-доброму. Он нанялся к одной старушке садовником, и без ее ведома ночевал у нее в саду, в сарае. Она об этом так и не проведала, и в конце концов, никто не проведал, потому что свою печку и походную кровать он увез задолго до похорон.

Том поработал вышибалой в ночном клубе. Он худощав и по виду не очень-то похож на вышибалу, но что-то у него было во взгляде, что возмещало недостаток мускулатуры. Его босс, один из самых крутых воротил Дублина, уговаривал его остаться, даже обещал повысить, однако, Том чувствовал, что такая жизнь не для него. Он снова уволился, не испортив отношений, но перед уходом поинтересовался у крутого босса, какое в нем самое ценное качество. Босс сказал, что, поскольку он его бросает, то ничего объяснять не обязан, но так уж и быть: у Тома во взгляде читается, что с ним шутки плохи – все понимают, что лучше не связываться. Том запомнил эту характеристику - так же, как запомнил слова старушки, которая сочла его очень обаятельным садовником, и слова девятилетнего паренька о том, что с ним латынь учить куда интересней, чем в школе, потому что казалось, что ты не язык учишь, а разгадываешь головоломку. Но все эти рекомендации были исключительно устными. Новую работу приходилось искать, полагаясь только на личные качества и усердие, каждый раз начиная с нуля.

Как-то все лето он провел в Греции - работал водителем мини-автобуса, очень похожего на теперешний его фургон; колесил по горным дорогам, доставляя отдыхающих из аэропорта в отель и обратно. Еще одно лето он провел в Америке, устроившись вожатым в детском лагере – под его началом были семьдесят беспокойных подростков, которым не терпелось уехать домой. Как-то всю зиму он прожил в Амстердаме, подрабатывая продавцом в сувенирной лавке. Три месяца развлекался в Лондоне, участвуя в акциях по изучению спроса – подходил с анкетой к людям на улицах, задавал разные вопросы. Потом были еще три месяца в Лондоне, куда менее веселые: он работал уборщиком в больнице и приходил в ужас от того, что там видел; с тех пор он проникся большим уважением к медсестрам. Пару раз чуть не проговорился об этом Силии, но все-таки решил о прежних работах никому не рассказывать – это породит вопросы, а на вопросы придется отвечать.

Перекати-полем Том себя не считал, хотя вот уже девять лет после окончания школы нигде надолго не задерживался. Но все равно, ничего бы менять он не стал; не жалел и о тех тревожных днях в больнице, когда возил стариков в инвалидных креслах сквозь многоязычную толпу - там были врачи и пациенты всех национальностей на свете. Зато теперь он может приглядывать за Фил, ведь ему не надо уходить с работы и менять устоявшийся образ жизни.

По всеобщему мнению, Фил была самым славным ребенком в семье. Все так же единодушно считали, что Том из них самый чудной и поладить с ним крайне трудно. У них с Фил самая маленькая разница в возрасте: она старше почти ровно на год. Все шесть Фицджеральдов родились в течение семи лет, а потом юная Пег перестала каждый год производить на свет ребенка. Глядя на детские фотографии, Том думал, что они скорей похожи на группу детского сада, чем на родных братьев и сестер. Но мама говорила: хорошо, что быстро отмучилась. Сначала казалось, что дети неуправляемы - а потом вдруг все сразу выросли. Как бы там ни было, Фил всегда оставалась его лучшим другом и поддерживала его, когда в возрасте шестнадцати и семнадцати лет он вел баталии за право не участвовать в семейном деле. Она тогда жила в большом городе в семнадцати милях от Ратдуна и училась на платных секретарских курсах, поскольку было решено, что ей лучше работать не за прилавком, а в офисе. Но на выходные она приезжала домой и заступалась за Тома. У Фил большое круглое лицо, с которого не сходит широкая улыбка. Он вспомнил, как давным-давно она танцевала с Редом Кеннеди, и ей потом прочли целую лекцию о том, что Кеннеди, конечно, приличная семья, очень хорошая, но следует метить повыше. Фил с негодованием заявила, что не собирается замуж за Реда и вообще пока замуж не хочет, они просто потанцевали - но в ответ все только головами качали.

Таких, как Фил, в Ратдуне звали «славными девушками». Миссис Фицджеральд твердила, что она похудеет, всему свое время. Разве Анна, старшенькая, не была в детстве толстушкой? Миссис Фицджеральд была уверена, что существует некий неписаный закон, который гласит: если девушка хочет найти себе мужа и завести семью, она должна стать худенькой и привлекательной. Так устроен свет. Но с Фил природа такого чуда не сотворила: она  осталась пухлой и круглолицей, и ей не были даны впалые щеки и стройная талия, которые, по общему мнению, сыграли важную роль, когда ее сестра Анна увлекла Доминика – очень подходящего юношу, чья семья производит твидовую ткань, - и вышла за него замуж.

Тому не казалось, что его сестра слишком полная; он часто сообщал ей об этом, когда бывал дома на выходных. Говорил, что она, наверное, с ума сошла, если считает себя толстой и думает, что поэтому у нее нет друзей.

- А кто тогда мои друзья? Назови! – со слезами просила она.

Тому нечего было возразить, но ведь он из друзей семьи никого и не знает, помилуйте, он дома почти не бывает. У нее должны быть друзья. Нет, настаивала она, нету.  Тогда он из лучших побуждений предложил ей отправиться на отдых для одиночек. Все участники группы едут сами по себе, ни одной влюбленной пары в начале поездки, но есть надежда, что их немало будет в конце. Фил прочитала брошюру и решила, что поедет.

- Только никому не говори, что это тур для одиночек, - советовала мама. – А то тебя будут жалеть. Говори просто: еду отдыхать в Испанию.

Том так и не выяснил, что же именно произошло, но затея не удалась. Фил сказала, что Испания ей понравилась, погода была хорошая, и все. Потом, много времени спустя, он узнал, что все девушки кроме Фил загорали топлесс, и почти все в их туристической группе вступали в тесный физический контакт с одним и более участниками группы – опять-таки, все кроме Фил, – и никто ни с кем и не думал знакомиться, приглашать на танцы и разговаривать, чтобы получше узнать друг друга. Видимо, в поездку отправились люди куда смелей тех, кто приходит обычно на вечера знакомств, и смелость означала готовность оказаться в постели с совершенно посторонним человеком.

Но тогда Том ничего об этом не знал. Фил вернулась притихшая и молчаливая. Вскоре он заметил, что она немного похудела, но вслух не сказал ничего, потому что сам твердил, что вес – это ерунда; начни он восхищаться теперь, она бы решила, что он ее просто жалел. Фил перестала ходить на танцы и больше не ездила с подругами к морю. Впрочем, тогда на все это он внимания не обратил и вспомнил только потом.

Вместе с толпой народа Фил отправилась в Дублин за покупками. Испытание было суровое: поезд уходил в девять утра, в полдень прибывал в Дублин, и в шесть вечера приходилось ехать обратно. Так что все пускались в пробежку по магазинам, а потом, обхватив пухлые пакеты, добирались до вагона и, не чуя под собой ног, падали в кресло, чтобы к вечеру оказаться дома. Всякий раз, решаясь на подобный марафон, Фил звонила Тому, и он ждал ее на станции в своем мини-фургоне, который в ту пору был грязно-бежевым.

Она выглядела очень бледной, и сказала, что в поезде у нее жутко разболелся живот, как будто ножом режут, она плакала и едва не кричала, так что попутчики в один голос советовали ехать в больницу. Том задумался, стоит ли везти ее к врачу - и тут она снова согнулась и застонала. Сомнений не оставалось. Он повез ее в больницу - молча и решительно. Добился того, чтобы ее, как пациента скорой помощи, приняли без очереди. От имени родственников подписал разрешение на операцию по удалению аппендикса; сидел у кровати, когда она проснулась, сообщил, что все прошло хорошо, худшее позади, теперь надо только отдыхать и восстанавливать силы. На следующий день приехала мама, привезла Фил сумку с вещами. Она твердила, что все будет хорошо, вздыхала и говорила: слава Богу, какая удача, что Том оказался рядом; передала от всех приветы, коробки конфет и лавандовую воду.

Тому казалось, что она поправляется, и что силы возвращаются к ней довольно быстро, и он был очень обеспокоен, когда одна из медсестер обратилась к нему с просьбой поговорить о Фил с глазу на глаз. Она обо всем уже сообщила, кому следует, а именно, хирургу, который делал операцию, и главному врачу; но, может, следует обратиться и к семейному врачу?

Он встревожился. В ее голосе звучало осуждение, будто бедняжка Фил что-то украла и ее поймали с поличным. Что стряслось? Медсестра заметила, что она подолгу не выходит из туалета, и спросила, нет ли у нее запоров или поноса. Фил ответила, что все в порядке, но в туалете по-прежнему проводила много времени, и медсестра решила подслушать за дверью. Том ощутил, как колотится его сердце: что такое ужасное ему сообщат?

Так она и думала. Тошнит. В день раза два или три.

- Почему? – вскричал Том, не понимая, чем возмущена медсестра. Почему об этом ему не сказал врач?

- Она сама у себя вызывает рвоту, - объяснила медсестра. – Ест шоколад, пирожные, печенья, бананы, хлеб с маслом. Там столько пустых пакетов и коробок, вы бы видели. А потом – два пальца в рот.

- Но с какой такой стати?

- Это называется «булимия». Вроде анорексии– знаете, такая болезнь, когда человек способен заморить себя голодом. Напиваются, объедаются, а потом вызывают у себя рвоту, чтобы очистить желудок.

- И Фил так делает?

- Да, уже давно.

- И от этого аппендицит?

- Нет, вовсе нет, аппендицит тут вообще не при чем. Но в каком-то смысле, наверное, вам повезло: теперь, по крайней мере, вы знаете, и родные узнают, и все помогут ей справиться с заболеванием.

- А нельзя просто запретить? Разве нельзя объяснить… это так гадко, так глупо.

- Что вы, это бесполезно. Вам в лечебнице так и скажут.

- В какой лечебнице?

- В психиатрической. Понимаете, это нервное заболевание, совсем не наш профиль.

Медсестра выразилась не очень точно: отчасти все-таки это был их профиль, потому что Фил перевели в психиатрическое отделение той же самой больницы, и, помимо курса психотерапии и занятий в группах, лечение назначили в том числе и лекарственное. Поначалу она испытала огромное облегчение, узнав, что многие поступают так же. Она думала, что больше никто в целом мире этого не делает, и у нее словно гора с плеч свалилась. Она не ощущала вины из-за того, что вызывала у себя рвоту. Она говорила, что это проще простого: надо знать, куда нажать пальцем в горле – и это происходит само собой. Но за то, что объедалась, ей было очень стыдно. И особенно за то, что ела в туалете. А почему так поступала, она объяснить вовсе не могла. Врачи сказали Тому, что рецидивы, несомненно, будут случаться еще не раз, пройдет какое-то время, прежде чем она вылечится, вернется в реальный мир и примет себя такой, какая она есть. В подобных ситуациях решающее значение имеет поддержка семьи. Если Фил увидит, как родные ей дорожат, ее самооценка повысится. Семья - да, конечно. Но Боже мой, семья Фицджеральдов. И в такое время.

Бедняжка Фил заболела некстати, мрачно подумал Том, – более неудачного момента и придумать нельзя. Газеты как раз трубили о налете на почтовое отделение в Корке, и все знали об их родственнике Тедди Фицджеральде, который когда-то у них работал, и которому вынесли обвинительный приговор. Это был тяжкий крест. И его усугубила неверность Доминика, очень подходящего юноши, супруга Анны, старшей дочери. О том, что он ей изменяет, слухи ходили давно; потом появился ребенок, и Доминик весьма неохотно признал себя отцом - несмотря на то, что родила его отнюдь не жена, а одна цыганка, жившая по соседству - по мнению миссис Фицджеральд, хуже бродячих цыган могут быть только оседлые, и большего позора не случалось во всей Ирландии. К этому прибавлялись еще кое-какие мелкие неприятности, которые усиливали царившее в семействе чувство тревоги. Не хватало только известий о том, что их родная дочь и сестра проходит курс психотерапии и нуждается в поддержке.

Миссис Фицджеральд высказалась предельно ясно: о Фил разговоров не будет, и точка. Фил сделали операцию, она поправляется, гостит у друзей, скоро вернется. Пока что они наймут новую секретаршу. Миссис Фицджеральд раз в месяц будет навещать ее в больнице - если это, как говорят, необходимо; Том будет навещать, когда сможет, и хватит об этом. Никаких возражений, у них и так довольно проблем. А если все узнают, что она лежала в психушке, как Фил найдет себе мужа? Тут даже спорить не о чем.

Том был уверен, что, говоря о поддержке семьи, врачи вовсе не имели ввиду, что надо скрытничать, внушая Фил еще большее чувство стыда. Он был убежден, что мамины посещения раз в месяц были для сестры худшим из лекарств: никто ничего ведать не ведает, уверяла она, всем благополучно пустили пыль в глаза, наплели с три короба – а Фил оцепенело слушала и просила прощения за то, что причинила столько беспокойства. Иногда мама неловко брала дочь за руку.

- Мы тебя любим… очень любим. Ты очень дорога всем нам, Фил. – И в растерянности отнимала руку. Психиатры ей сказали, что было бы не лишним подчеркнуть эту фразу, и она ее повторяла, будто вызубрила наизусть. Открыто выражать свои чувства, обниматься или целоваться у них в семье не принято было. Маме нужно было сделать над собой усилие, чтобы взять Фил за руку и сказать эти слова, а Фил изумленно их выслушивала, после чего смотрела, как мама берет в руки перчатки и сумочку и уходит.

Том навещал сестру каждый будний день, и звонил ей по субботам и воскресеньям. Мама говорила, что и сама позвонила бы, только рассказывать нечего; но Том находил темы для бесед. Все-таки он знал ее лучше: они часто виделись, и он представлял, что будет ей интересно. У него не возникало ощущения, что он общается с тем, кто болен и слаб, и кого нужно поберечь; если ему не удавалось придти или позвонить, не пускаясь в пространные извинения, он ограничивался парой слов. Он не вел себя так, будто без его заботы она пропадет, и обращался с ней как с полноценным, здоровым человеком.

Они часто вспоминали детство. Том считал, что детство у них было вполне счастливое, и его омрачали только бесконечные разговоры о бизнесе, чрезмерная скрытность и стремление все утаить от соседей. У Фил остались другие воспоминания: ей казалось, что в доме всегда царил смех, что они всей семьей собирались за столом, хотя по мнению Тома, такого быть не могло – то мама, то папа отлучались в магазин. Фил вспоминала, что они часто ездили к морю, устраивали пикники; Том, положа руку на сердце, мог вспомнить только один такой случай. Фил рассказывала, как они загадывали загадки и играли в прятки под названием «сардинки»: надо было найти водящего и спрятаться рядом с ним, и всем становилось тесно, как сардинкам в банке; Тому казалось, что это бывало только на вечеринках. Но они не ссорились из-за того, что помнили детство по-разному; они обсуждали его как старый фильм, который видели очень давно, и в памяти остались только отдельные эпизоды.

Говорили они и на тему отношений между полами. Том не изумился, услышав, что она еще девушка, а она без удивления узнала, что он уже не девственник. Сидя в общей комнате или в саду, они говорили запросто, не боясь осуждения - порой часами напролет, а иной раз совсем недолго, когда Фил была молчаливой и погруженной в себя, или когда Том торопился на работу. Он подрабатывал в демонстрационном зале, где проводились аукционы – помогал переносить мебель, прикреплять к лотам номера, заносить их в каталог. Он подумывал, не подыскать ли что-то еще, но график работы его устраивал, и больница находится неподалеку - можно чаще навещать Фил. Одна из пациенток поинтересовалась: Том, наверное, ее парень? Фил невесело рассмеялась и сказала, что у нее нет никакого парня. Девушка пожала плечами и заметила, что ей повезло: от них одни только неприятности. Она и на мгновение не помыслила, что Фил не удавалось найти себе парня. Фил от этого воспряла духом. Она спросила Тома, какие девушки ему нравятся, и он ответил: необычные - не такие, кто мечтает когда-нибудь свить гнездо и окольцевать мужчину. Было время, он встречался с одной милой девушкой, но увы, какой-то зануда предложил ей все то, к чему она стремилась - стабильность и статус, - и она прямо заявила Тому, что намерена все это принять. Фил была полна сочувствия.

- Ты ничего нам о ней не рассказывал, - заметила она.

- Ну и что? Ты сама не говорила, что положила глаз на Билли Бернса, даром что парень женат, - сказал он со смехом.

- Признание получено под давлением, – рассмеялась она в ответ. «Как долго все это тянется, - подумал Том. - Ей уже пора выздоравливать».

Он не раз беседовал с психиатром, и все время с огорчением узнавал, что к Фил по-прежнему не вернулась радость жизни, уверенность в себе и в собственной незаменимости. Врачи в один голос благодарили Тома за неоценимую помощь - не только за то, что он навещает сестру: он являлся той ниточкой, которая связывала ее с Ратдуном. Она не возражала против его поездок домой на выходные. На самом деле, она была даже рада, потому что это сближало ее с семьей: Том привозил последние новости, и что еще лучше, бодрые письма от мамы.

Каждый раз в субботу утром он заставлял маму написать ей письмо. Все время, пока она писала, он сидел с ней рядом, и следил, чтобы она не отвлекалась, не желая слышать никаких отговорок – вроде той, будто рассказывать не о чем.

- Как ты думаешь, почему я просиживаю с тобой каждое субботнее утро? – кричал он. – Потому я считаю, что это важно. Ей надо знать, что мы ее любим, что она тут незаменима. Если она этого не почувствует, то просто не сможет вернуться.

- Ну разумеется, она незаменима; конечно, мы хотим, чтобы она вернулась. Бога ради, Том, не надо делать из этого трагедию.

- А это по-твоему что? Фил в больнице - именно по той причине, что мы не можем ей объяснить, как она нам нужна.

- Мы с твоим отцом считаем, что это полная чушь. Ей всю жизнь только одно и внушали: что она тут нужна, что все ее уважают. В офисе в ней просто души не чаяли. Она такая веселая, всех знает по имени – да там вокруг нее все вертелось.

- Напиши. Напиши ей об этом в письме, - требовал он.

- Но это глупо. Будто здесь ее вовсе нет. Она поймет, что я притворяюсь.

- Но минуту назад ты, кажется, говорила всерьез.

- Разумеется, всерьез, но об этом вслух не говорят, и не пишут.

- Тебя нет рядом с ней, ты не можешь ей это сказать - значит, придется написать. Ты не желаешь, чтобы ее перевели в больницу в семнадцати милях от дома, где ты могла бы навещать ее каждый день – значит, придется написать. Иначе откуда она узнает, и как вообще поймет, что она тут нужна?

- Разве я не желаю, чтобы она была ближе к дому? Так для нее самой лучше – зачем людям знать, зачем сор выносить? – Как часто он слышал эти слова. Может, он всю жизнь будет их слышать, и Фил никогда не поправится…

В самый разгар очередной субботней баталии к ним зашла Силия Райан. Он удивился, но испытал какое-то облегчение. Сегодня мама была на редкость упрямой. Утром она отговорилась тем, что у нее дела в магазине, и лишь когда он принес ей чашку кофе и блокнот, она послушалась. Сегодня в очередной раз ее охватил приступ убежденности в том, что «Фил должна взять себя в руки». Тому на мгновение очень захотелось обратиться к Силии, как к специалисту, с просьбой растолковать маме, что такое анорексия и булимия, сообщив между прочим, что Фил находится в психиатрической лечебнице по причине второй из вышеназванных болезней. Узнай дочь миссис Райан, как опозорилась их семья, мама, наверное, в обморок упадет. Искушение длилось лишь краткий миг.

Силия, как ни странно, попросила у него магнитофон и чистую кассету. Хотела что-то записать. Казалось, она чем-то взволнована. Она не сказала, зачем нужен магнитофон, но он сам людям редко давал отчет, так что не мог ее в этом винить. Она обещала, что вернет на обратном пути.

- Бедняжка, ей с матерью так тяжело, - заметила миссис Фицджеральд.

Том кивнул. Он подумал, что и ему с мамой непросто, но сообщать об этом не стремился; он хотел одного: получить от нее письмо, которое отдаст в понедельник Фил.

- Ладно, она выйдет за Барта Кеннеди, и дело в шляпе.

- За Барта Кеннеди? Глупости. Никто за него не выйдет. Барт Кеннеди не из тех, кто женится. – Миссис Фицджеральд была совершенно уверена.

- Ты считаешь, что Барт голубой? Да ну, чушь какая.

- Нет, я вовсе ничего такого не имела ввиду. Просто он не из тех, кто женится. Неужели не заметно? Может, мужчины не замечают, а женщины всегда чувствуют. Ред Кеннеди - тот женится, я так думаю, и года не пройдет. Говорят, он ухаживает за одной девушкой. Но Барт – ни за что.

- А я-то думал, она из-за него домой приезжает, - сказал Том.

- Она пытается что-то сделать, чтобы мать не разорилась в пух и прах, вот и все.

- Правда? – Том был рад. Не знал почему, но ему стало легче.

Вечером он отправился в паб и узнал, зачем потребовался магнитофон. Почему-то ему показалось, что не очень-то честно записывать, как бедная женщина что-то бормочет и скандалит за барной стойкой с посетителями своего паба. А ее бессвязное пение записывать и вовсе нехорошо.

- Она ничего не помнит, правда, совсем ничего, - объяснила Силия, когда он спросил, честно ли это. Он представил, как Силия пытается описать матери возлияния, происходившие накануне, и как миссис Райан все отрицает деловым и жизнерадостным тоном, присущим ей на трезвую голову. Больше никто ей об этом не скажет – наверняка она решит, что Силия все выдумывает или преувеличивает.

Осколков на следующий день забирать не пришлось. Мама Силии повела себя на удивление мирно. Она не выходила из задней комнаты, пока Силия и Барт обслуживали посетителей, заглянувших в паб около полудня.

- Она собралась в Дублин. Думаю, так лучше. Там я смогу ее навещать.

- И когда?

- Завтра. Сегодня меня не ждите, поеду с ней. У меня замечательная подруга в Дублине, она подменит меня на работе, хотя завтра у нее должен быть выходной.

- Она из вашего гарема?

- Эмер? Нет, что ты. Она почтенная замужняя дама, у нее семья и дети.

- А ты, если бы вышла замуж, бросила бы работу?

- Ни за что. Бросить работу – ради чего? Чтобы готовить и убираться? И вообще, в наше время нельзя не работать. Иначе как жить? И вообще, я люблю свою работу и не хотела бы ее бросать.

- И надолго…? – Он кивнул в сторону задней комнаты, где сидя на стуле, ждала свою дочь миссис Райан.

- Не знаю. Все от нее зависит, от ее желания.

- А поддержка семьи? Разве от родных ничего не зависит?

- У нее есть только я, и все. Остальные наши красавцы в Австралии, в Детройте и в Англии, так что родные представлены мной.

- Фил, моя сестра, в больнице, и у нас та же беда, - вдруг произнес он.

- Не знала, что Фил выпивает, - сказала она без осуждения или удивления в голосе.

- Да нет – я имел в виду, что в Дублине у нее только я. С ней что-то вроде анорексии, только она ест, а потом вызывает у себя рвоту.

- Это еще ничего: от анорексии люди умирают. Такая тоска на них смотреть – тощие, кожа да кости, и считают при этом, что выглядят как надо. Но булимия – тоже мучение. Бедняжка, вот не повезло.

Он взглянул на нее с благодарностью.

- На них стоит надеяться? На тех, кто уехал?

- Нет, не думаю. А на твоих?

- Начинаю понимать, что вряд ли. Я пытался на них повлиять, но вижу, что их метод - головы в песок, рот на замок, притворимся, что все в порядке.

- Со временем они поймут. Главное - терпение, – мягко произнесла она.

- Значит, твоя мама и моя сестра, которые обе слегка с приветом, могут надеяться только на нас.

- Ой, как им с нами повезло! - Силия Райан от души рассмеялась.

- Жаль, что ты сегодня не едешь, - сказал он. – Мне будет тебя не хватать.

- Когда устрою маму в больницу, заходи в гости – надо же кому-то меня утешить. И можем потом вместе навестить Фил – если хочешь, конечно.

- Спасибо, очень хочу, – ответил Том Фицджеральд.